Глава XXII

Встревоженные молодые женщины сидели рядышком на жесткой скамье. Им сказали, что миссис Мэссинхэм ждут с минуты на минуту. Ей нужна гувернантка для ее маленького сына. Всякая девушка, получавшая место в Ярраби, понимала, что ей повезло. Не считая Правительственного дома, это был самый роскошный дом во всей округе, а миссис Мэссинхэм славилась как самая добрая госпожа. Хотя, конечно, и строгая. Она требовала от своих слуг добродетельности и безупречного поведения…

Девушки перешептывались между собой. Эмми Доусон и Минни Хиггинс прибыли всего неделю назад по программе эмиграции, рассчитанной на то, чтобы доставить в колонию порядочных молодых женщин, которые смогли бы там работать и стать женами многочисленных холостых поселенцев. Остальные девушки, к сожалению, в свое время приехали сюда не по своей воле: одна из них была ссыльной, уже получившей свободу, две другие — условно досрочно освобожденные.

Само собой разумеется, для Ярраби больше всего подходили Эмми Доусон или Минни Хиггинс. Все знали, что, при всей своей доброте, миссис Мэссинхэм не любила ссыльных, хотя ее собственная экономка в свое время тоже была из них.

Об этом также поговаривали шепотком. Будто мистеру Мэссинхэму нравится наружность экономки, хотя вряд ли это правда, ибо он, говорят, боготворит свою жену.

Да и как можно в этом усомниться? Как только миссис Мэссинхэм появилась, она вызвала у Эмми и Минни самое искреннее восхищение.

Она не была поразительно красива, как им говорили, но в сияющем чистотой и свежестью платье из узорчатого муслина и большой соломенной шляпе, подвязанной под подбородком зелеными лентами, выглядела очень изящно. У нее было такое нежное бледное лицо, а большие выразительные глаза лучились такой добротой, что было бы странно, если муж не был бы от нее без ума. Твердый подбородок бросался в глаза не сразу — во всяком случае, он не был заметен, когда она с искренней теплотой улыбалась сидящим рядышком понурым женщинам.

Она знала, кто они такие, и, обращаясь, называла каждую по имени. Эмми Доусон, веснушчатая кокни, коренная жительница лондонского Ист-Энда (по английской традиции, к истым кокни причислялись те, кто родился в пределах слышимости колоколов знаменитой церкви Сент-Мэри-ле-Боу); так вот, в сиротском приюте, где Эмми провела пятнадцать из двадцати лет своей жизни, ее обучили шитью. Она могла бы стать ученицей модистки и, не разгибаясь, трудиться за стол и крышу над головой. Но, по ее словам, что-то взбунтовалось в ее крови. Не может быть, чтобы Господь создал ее ради такой беспросветно-унылой жизни!

Минни Хиггинс отличала правильная грамотная речь. Ее отец был школьным учителем. Он умер от чахотки, так же как мать и одна из сестер. Другая сестра служила гувернанткой в семье одного из новых текстильных магнатов в Манчестере. Она была хорошо устроена и довольна, хотя считала хозяев довольно вульгарными. Минни хотела бы получить такое же место, но ее внешность была против нее. Она была низкорослая, приземистая, сутулая — нормальному развитию помешал в детстве рахит. Девушка знала, что никогда не понравится ни одному мужчине — очень уж она безобразна. Поэтому Минни решила сама себе создать жизнь, полную интересных приключений, и для этого приехала в Австралию. У нее была приятная улыбка, и она располагала достаточно солидными знаниями: говорила по-французски, прилично рисовала, играла на рояле и хорошо разбиралась в литературе.

Пожалуй, у нее было даже слишком много ценных качеств для такой скромной должности — гувернантки при маленьком ребенке. Но, если она хорошо устроится в Ярраби и все будут относиться к ней доброжелательно, а следующий ребенок окажется девочкой, Минни сможет войти в постоянный штат прислуги.

Что же касается Эмми Доусон, у нее столько достоинств, что упустить ее было бы жалко. Поскольку Фиби, личная горничная миссис Мэссинхэм, гуляет с кузнецом и, по всей вероятности, собирается выйти за него замуж, Эмми могла бы занять ее место. Заодно она сможет чинить и штопать, шить одежки для младенца, а также рубашки и штанишки для Кита. Получалось очень удобно.

Тем, кого миссис Мэссинхэм не брала с собой в Ярраби, она предлагала удобные места в домах, где они получат возможность жить честной жизнью. Их имена записаны у нее в маленькой книжечке в кожаном переплете.

Она заверила встревоженных, тоскующих по родине женщин, что не будет терять их из виду. Ею создана целая система, согласно которой либо она сама, либо кто-нибудь из ее помощников будет поддерживать с ними постоянную связь, давать советы, снабжать деньгами и представлять кров, если они, конечно, будут того заслуживать.

Каждой, искренне желающей жить достойной жизнью, такая возможность будет предоставлена. Но обратного сползания к пороку она не потерпит.

Юджиния ехала в Ярраби резвой рысью. Минни и Эмми сидели в глубине экипажа, держась обеими руками за свои корзины и шляпы и восторгаясь безукоризненной осанкой госпожи и тем, как она мастерски правит лошадью.

Выходит, то, что люди говорили о миссис Мэссинхэм, — сущая правда. Она действительно красива, великодушна и добра, хотя при ней невольно ощущаешь легкий трепет.

На второй день своего пребывания на новом посту Минни Хиггинс попросила разрешения поговорить с Юджинией. Действительно ли она должна допускать на утренние уроки ребенка экономки?

— Она просто вошла и уселась, миссис Мэссинхэм, — нервно сказала Минни. — Она заявила, что хочет выучить азбуку и что они с мистером Китом всегда все делают вместе. Если вы позволите мне высказать свое мнение, девочка, по-видимому, развита не по летам.

— Да, она умный ребенок, — согласилась Юджиния. — Я забыла поговорить с вами о ней. Я думала, мы сначала приучим к новым порядкам мистера Кита, но, если Рози так сильно хочет учиться, пожалуй, ей лучше начать, не откладывая. Лишить ребенка возможности получить образование было бы, конечно, несправедливо. Да и для Кита лучше заниматься не в одиночку. Они молочные брат и сестра и очень привязаны друг к другу.

Чем скорее у Кита появится родной брат или сестра, тем лучше, подумала про себя Юджиния.

Но имело ли это на самом деле какое-либо значение? Гилберт утверждал — никакого. Он придерживался очень современных взглядов и стоял за равенство, если оно практически осуществимо и полезно. А то, что у его сына имелась подружка для игр, было, конечно, весьма полезно.

Только пока Кит не уедет в школу, решила мысленно Юджиния, и пока Рози не подрастет достаточно, чтобы надеть чепчик и передник. Сама Юджиния была твердо уверена, что равенство между классами ни к чему хорошему привести не может.

Несколькими месяцами позднее, сидя летним утром в сравнительно прохладной затемненной гостиной, Юджиния писала Саре:

«У меня родилась девочка, и я ликую. Гилберт тоже в восторге, хотя подозреваю, что он предпочел бы еще одного мальчика. Однако для этого еще достаточно времени, а пока что новая дочка доставляет мне огромную радость. Мы решили назвать ее Аделаидой. Мне всегда очень нравилось это имя. У нее рыжеватые волосы Гилберта, и, я думаю, она будет очень хорошенькой. Кроме того, она очень крепенькая, намного крепче, чем в свое время были Кристофер и Виктория, так что я не так сильно за нее тревожусь, как за первых двух своих деток. К бутылочке с молоком она привыкла сразу же и в первые же три недели своей жизни начала прекрасно развиваться.

Теперь ты уже можешь себе представлять Ярраби как настоящий семейный дом: в классной занимается Кит, в детской спит малютка. В классной царит мисс Хиггинс, или Хигги, как Кит ее называет, — некрасивое маленькое существо, похожее на симпатичную лягушку. Эллен пребывает в детской, и теперь, когда на ее попечении появилась новая малютка, а Фиби вышла замуж и ушла от меня, Эллен сильно важничает. У меня работает иммигрантка Эмми Доусон, которая великолепно шьет и понемногу овладевает искусством быть хорошей личной горничной. Конечно, с нами по-прежнему наше истинное сокровище, миссис Джарвис, искренне гордящаяся нашим домом, и ее маленькая дочка Рози, очень умненькая девочка. Как только она немного подрастет, то будет выполнять кое-какие обязанности по дому — это отвлечет ее от опасных проказ. Боюсь, что она уже ревнует к новому младенцу и ей не нравится интерес, который проявляет к нему Кит. Ты можешь сказать, что со стороны такого маленького ребенка это поразительно, но у Рози всегда было не по-детски умудренное личико, а Кита она считает исключительно своим и больше ничьим братом. Забавная ситуация.

Но мне нравится, когда дом полон детских голосов. Теперь в нем уже не чувствуешь себя так одиноко».

Жара в это лето стояла страшная. Даже Гилберт признал, что не припомнит столь долгой изнурительной жары. В свое время он хвастал, что колодцы Ярраби никогда не пересохнут, но теперь такая опасность становилась вполне реальной.

Пришлось принести в жертву сад. Юджинии нестерпимо больно было видеть завядшие, поникшие растения. Она отказалась от своих прогулок ранним утром и поздним вечером, ибо даже в эти часы стало слишком жарко. Зной, гнетущий и удушающий, держался всю ночь, а к середине дня превращался в нестерпимое пекло. Иногда поднимался сильный ветер, сдувавший драгоценный верхний слой почвы с участка земли возле конских загонов, и тогда пыль проникала в дом через все щели. Окна приходилось держать плотно закрытыми, но, несмотря на это, воздух был насыщен красной взвесью.

Стойкие австралийские кустарники, терновник, спинифекс — игольчатые кусты с острыми листочками и колючками, а также эвкалиптовые деревья, казавшиеся изнуренными и голыми на фоне пламенеющего неба, выжили. Так же как ящерицы, мухи и шумные горластые птицы: попугаи, кукабурра и вороны. Хотя как-то раз на акацию опустилось облачко крошечных зеленых попугаев, задыхавшихся и явно погибающих. Они были похожи на сморщенные зеленые винные ягоды. Кит поймал одного из попугайчиков, и тот умер в его горячей ладони. Мальчик страшно расстроился. Он не знал, что птицы умирают.

Нависла опасность пожара в буше. Гилберт каждый день внимательно вглядывался в выбеленный жарой горизонт — не покажется ли где большой столб дыма.

Однако пожар пока что представлял собой лишь потенциальную угрозу, меж тем как высыхание гроздьев винограда было уже реальностью. Когда вода в колодцах опустилась до критического уровня, Гилберт организовал неуклюжую, но все же бесперебойную систему доставки воды в ведрах, которые перевозили в запряженных волами фургонах. Озеро тоже грозило высохнуть. Оставшаяся в нем вода была противной на вкус и сплошь покрыта водяными птицами, которых зной оттеснял все дальше от поросших тростником берегов.

Юджинии хотелось вымолить хоть ведерко для своих белых ползучих роз, но она не отваживалась. Каждая капля нужна была ненасытным виноградным лозам.

Она чувствовала себя такой же вялой, как ее чахнувшие розы. Даже Гилберт утратил свой обычный пышущий здоровьем вид и казался почти изможденным. Его синие глаза ярко светились на загорелом дочерна лице. Для купания воды больше не было — приходилось довольствоваться несколькими стаканами, которые наливались в фарфоровую миску. Малютку, капризничавшую из-за жары, время от времени освежали, выжимая над ее тельцем мокрую губку. Юджиния совершала сведенный к минимуму туалет тем же способом, но Гилберт, отчаянно экономивший каждую каплю воды для виноградника, валился ночью в постель как был — отощавший, потный, измученный. Меньше всего он думал о жене.

Лежа в горячей темноте и прислушиваясь к неумолчному стрекоту цикад, Юджиния мысленно рисовала себе все прохладные зеленые предметы, какие приходили на память. Ручьи, катящиеся по замшелым камням, дождь, низвергающийся на летний сад, холодные каменные плиты под босыми ногами, запах роз, на которых еще лежит утренняя роса…

Иногда фантазия иссякала, и она не могла думать ни о чем, кроме своих мучений. Она чувствовала себя пленницей, которую иссушала, опаляла и старила раньше времени эта древняя-древняя земля, лежавшая за окном и дождавшаяся конца краткого мига ночной тьмы, когда снова встанет торжествующее солнце, чтобы испепелять и жечь своими лучами все живое.

Но вот совершенно неожиданно пошел дождь. Он полил из низко нависших туч, превращая каждую впадину в озеро, проносясь по прожаренной солнцем земле слишком быстро, чтобы грунт мог впитать влагу; так что в результате каждый ручеек разбух, превратившись в миниатюрную реку, а река вышла из берегов.

Овцы и крупный рогатый скот, ослабленные голодом, были снесены в воду и потонули. Кенгуру, валлаби, собаки динго и лисы делили между собой омерзительную зловонную серую падаль, разбросанную на берегах отступившей реки. И все-таки земля снова начала зеленеть, безоблачные дни под голубым небом предвещали безмятежное будущее, наступления которого все-таки ждали, хотя верилось в него с трудом.

«Урожая винограда не будет», — безнадежным тоном сообщил Гилберт.

Лозы выжили, но ягоды на них погибли. Съежившиеся гниющие гроздья уныло свисали вниз. Дошли слухи, что в долине реки Хантер та же катастрофа настигла всех виноградарей до единого. У некоторых было достаточно средств, чтобы продолжать дело, но остальные собирались отказаться от столь ненадежного предприятия, превратив свои земельные участки в обычные фермы, либо, совсем бросив их, возвращались в город.

Одна семья даже намеревалась на ближайшем корабле отплыть в Англию. Когда об этом узнала Юджиния, в сердце ее вспыхнула шальная надежда. Она решалась заговаривать об этом окольным путем.

Гилберт выглядел таким измученным, таким отчужденным и настолько поглощенным своим разочарованием, что нормально разговаривать с ним стало почти невозможно.

В ту ночь, когда он сообщил о погибшем урожае, он поднялся наверх только на рассвете, и то лишь затем, чтобы помыться и переодеться. Юджиния подумала, что муж, наверное, сидел и пил в одиночестве или, может быть, с Томом Слоуном. Однако, когда он все же вошел, по нему это не было заметно. Он увидел жену в дверях и извинился, что потревожил ее.

— Где вы были? — спросила она.

— Разговаривал. Обсуждал, как быть, что делать.

— Но не всю же ночь.

— Да, похоже, что всю. — Гилберт стоял возле платяного шкафа, деловито отыскивая чистую рубашку и ощупывая рукой отросшую на подбородке щетину. — Мы не заметили, что на дворе уже день начинается. Джемми Макдугал плакал. Подумать только — такой большой парень! Он очень ждал первого в своей жизни сбора урожая.

Юджиния горестно подумала, что ей тоже следовало бы поплакать. Это могло в какой-то мере сблизить ее с мужем, ставшим слишком уж далеким.

— А сейчас вы разве не собираетесь отдохнуть?

— Времени нет. Не беспокойтесь, милая. Ложитесь и постарайтесь снова заснуть.

Однако ее совершенно не клонило ко сну. Нервы были натянуты; она была озабочена чем-то неуловимым в поведении Гилберта. Что-то в нем появилось не совсем обычное. Наконец она поняла, что именно: напряжение явно отпустило его. Он был по-прежнему тощ, со впалыми щеками, но, как ни странно, от прежней скованности и следа не осталось.

И это — после целой ночи, проведенной в разговорах! Не иначе как пришли к каким-то замечательным выводам.

Не удержавшись, Юджиния сказала:

— Гилберт, эта профессия сопряжена со слишком большим риском. Не правильнее ли было бы заняться чем-нибудь другим? Пока вы не влезли в еще большие долги…

Она запнулась, будучи не в силах выдержать его взгляд.

— Существует ли что-нибудь такое, чего вам хотелось бы, но чего вы лишены?

— Нет, нет. У меня слишком много всего. Но ваш долг миссис Эшбертон — когда он будет возвращен?

— Вряд ли сейчас подходящий момент напоминать мне об этом. Во всяком случае, миссис Эшбертон этого не сделала. Более того, она успела предложить мне еще денег взаймы.

— И вы приняли предложение?

— Само собой! — удивленно отозвался Гилберт. — Как я могу сейчас признать свое поражение? Вы, как видно, не понимаете главного.

— Я понимаю только одно: все это внушает крайнюю тревогу. В будущем году случится то же самое. Нам снова придется пережить недели, а то и месяцы волнений. Вряд ли я способна это выдержать. У меня не такой темперамент.

— Все дело в том, что вы не любите вино и виноделие. — Теперь Гилберт говорил уже снисходительно. (Она терпеть не могла этот его снисходительный тон.) — Но вам надо постараться набраться терпения. Возвращайтесь в постель и поспите еще.

Миссис Эшбертон испытывала самодовольную радость по поводу оборота, который приняли события. Ей нравилось ощущать себя незаменимой, пусть даже единственной причиной этого были ее деньги. Однако такая неприятная, хоть и необходимая вещь, как деньги, не должна стать преградой в ее отношениях с дорогой Юджинией. Старуха с каждым днем все больше привязывалась к детям, к Гилберту с Юджинией и к Ярраби. Ей бы очень хотелось стать крестной матерью Аделаиды. Она просто обожала крошку. Такая энергичная, требовательная, так похожа на своего отца — тот же повелительный взгляд синих глаз!

— Как бы мне хотелось дожить до того времени, когда она вырастет! Предсказываю: она своего братца во всех отношениях за пояс заткнет.

— Надеюсь, этого не произойдет, — заметила Юджиния. — И конечно же, вы проживете достаточно долго, чтобы увидеть ее взрослой.

Миссис Эшбертон покачала головой. Она становилась неряшливой в одежде, чепчик вечно съезжал на сторону, и из-под него выбивались пряди седых волос.

— Навряд ли. У меня отекают ноги. Филипп Ноукс говорит, у меня водянка.

— Вы слишком много пьете.

Миссис Эшбертон усмехнулась — не столько над собой и своей слабостью, сколько над Юджинией.

— Вы становитесь настоящей австралийкой, моя дорогая. Я думаю, ваша личность в какой-то мере наложит отпечаток на эту страну. И на вашего мужа, пусть и вопреки его воле.

— Что вы хотите этим сказать — «вопреки его воле». — Юджиния припомнила странное поведение Гилберта в это утро и снова почувствовала себя встревоженной и подавленной.

— Он человек одержимый — такая у него натура, — загадочно изрекла миссис Эшбертон.

— О, вы имеете в виду его страсть к винограднику? Я с этим примирилась и понимаю, что для него виноградник всегда будет на первом месте.

— Но ведь это совсем не обязательно, дорогая.

— Все равно так будет, — безнадежно молвила Юджиния. Глаза ее наполнились слезами. — А мне так безумно хочется уехать домой!

Миссис Эшбертон похлопала ее по руке. Юджиния заметила, как кольца врезались в распухшие пальцы старой женщины.

— Я знаю, дитя мое, знаю. Хотя иногда и подозреваю, что вы путаете тоску по родине с чем-то совсем другим. Однако не осуждайте меня за создавшееся положение. Если бы я не помогла Гилберту, он нашел бы средства в другом месте. Гораздо лучше, чтобы он был в долгу у меня. И пора вам понять, что вы соединили свою жизнь не только с мужчиной, но и со страной. Как говорят при венчании: на горе и на радость. Понимаете ли вы это, дорогая?