Глава IX
День был хороший, очень удачный, размышлял Гилберт. В восемь часов спустились сумерки, и быстро завечерело. Они мирно обедали при свечах.
Все было так, как рисовалось ему в воображении, когда он приехал из Англии и задумал построить свой дом. Приятные вечера, проводимые в обществе жены после заполненного трудами дня. Можно поговорить о том о сем, но не слишком долго — он не любил все время болтать языком. Однако же сегодня вечером Юджиния как-то особенно молчалива.
Да, она, кажется, спросила о могиле ребенка возле речки Гилберт с трудом припомнил обстоятельства, при которых она появилась. За столом прислуживала миссис Джарвис. Юджинии надо будет изменить такой порядок. Он нанял эту женщину готовить, а не прислуживать за столом. Его как-то странно отвлекали спокойные движения Молли. В молодости она явно прошла хорошую школу. Потупленные глаза, бесстрастное выражение лица — все было безупречно, но опрятное платье не только не скрывало, но подчеркивало пышность форм. Уж не этим ли объяснялась его рассеянность?
— Что вы сказали, дорогая? Детская могила? Да, я при поминаю, как она появилась. Около реки остановилась на ночевку семья, направлявшаяся в фургоне, запряженном волами, на запад. Это было время сбора винограда, мой первый сезон. Мы были тогда здорово заняты. К нам обратился за помощью какой-то мужчина. Сказал, что у его маленькой дочки лихорадка, и попросил дать ему лошадь, чтобы съездить в Парраматту за врачом. Но ребенок умер в ту же ночь, еще до приезда врача. Тогда они попросили разрешения вырыть возле речки могилу и похоронили девочку там. Кто-то прочитал молитвы, а потом они уложили вещи и поехали дальше.
— Оставив ее? — тоскливо спросила Юджиния.
— А что им было делать? Здесь такие вещи случаются.
— Мать очень страдала?
— Я ее ни разу не видел. Отцу я дал стакан вина, но оно было еще невыдержанное, очень кислое, а он — сильно расстроен. Его вырвало.
Юджинию передернуло.
— Сколько лет было девочке?
— Не знаю. Я, вероятно, даже не спросил. Она была старшей из четверых детей. Думаю, лет шесть-семь.
Лицо Юджинии при свете свечей казалось очень бледным. Глаза смотрели напряженно. У нее был такой вид, словно это она потеряла ребенка.
— Я вам говорил, чтобы вы не выходили на солнце. Не надо спускаться к реке в такую жару.
— Мне показалось, я вижу воду. Она была такая прохладная. Но листья на ивах совсем пожухли.
— Боюсь, надвигается засуха. Мой виноград что-то очень быстро созревает. В ягодах не хватает сахара. Если так пойдет дальше, нам придется через две-три недели начать сбор.
Юджиния поковыряла вилкой еду на тарелке. Она всячески заставляла себя поддерживать вежливый разговор.
— В ваше отсутствие все было в порядке?
— Относительно — да. У меня хороший надсмотрщик, Том Слоун. Драк не было, а это уже кое-что. Одного работника застали на месте преступления: он украл и спрятал под пиджаком бутылку вина. Наверное, собирался тайком выпить. Ну как, думали вы насчет сада, моя дорогая?
— Его пришлось наказать?
Опять этот ее слишком пристальный взгляд… Впрочем, чувствительность ему нравилась.
— Вы про парня, укравшего вино? Я ограничился выговором, так как только что привез домой молодую жену. Он может считать, что ему повезло — своим избавлением он обязан вам.
— А если бы не это, в чем состояло бы наказание?
— Дюжина плетей. Ну что вы так на меня смотрите? Приводить наказание в исполнение для меня такое же маленькое удовольствие, как и быть наказанным для провинившегося. Но вы должны понимать, что эти люди — уголовные преступники. Возьмите хоть то, что произошло прошлой ночью.
Юджиния убрала со лба взмокшую прядь волос:
— Я предпочла бы об этом не говорить. Я стараюсь забыть о случившемся. А не могли бы мы выпить кофе на веранде?
— Конечно. Прекрасная мысль!
Они тихонько покачивались в качалках в теплой темноте. Гилберт показал ей Южный крест и другие созвездия, а потом, поскольку Юджиния молчала, тоже замолчал. Он видел бледное расплывчатое пятно на месте ее лица, различал неподвижную фигуру. Ему хотелось придвинуться поближе, взять ее за руку, но он сдержался. Юджиния сегодня слишком отчуждена, вся ушла в какие-то свои мысли. Позднее он обязательно будет очень нежным. Время от времени у него мелькала тревожная мысль, что прошлой ночью он не совладал со своим желанием. Его так взволновал и возбудил вид невесты, поймавшей преступника, что он не смог справиться с собой. Оставалось надеяться, что Юджиния это поняла.
Она была весь день такая притихшая, что у него невольно появились смутные угрызения совести. Но ничего, сегодня ночью в их собственном доме, на этой изящной французской кровати, один вид которой заставил его засмеяться от предвкушаемого удовольствия, он все загладит. Если надо что-то заглаживать.
— Я посажу жимолость, и она будет виться вокруг столбов на веранде, — мечтательным тоном проговорила наконец Юджиния. — Вы помните жимолость в беседке в Личфилде? От нее шел такой аромат в утренние и вечерние часы!
— Она будет напоминать вам о доме, — сказал Гилберт
— Да. Вы против этого?
— Отнюдь нет. Посадите все, что может доставить вам удовольствие. Пусть в саду будут клумба с розами, бордюры из многолетних растений, тисовые деревья — все, что вам только удастся вырастить.
— Я создам очень красивый сад. В нем будет пруд с водяными лилиями, солнечные часы, аллея тисовых деревьев, ползучие розы на решетчатых подпорках, под которыми всегда будет тень. — Она вздохнула. — Но на это потребуется вся жизнь.
— Здесь все растет быстро. Ну а жизнь — она вся перед нами.
На этот раз он дотянулся до жены и взял ее руку в свою. Юджиния не противилась. На его ладони лежала ее маленькая теплая сухая рука. Сердце у Гилберта забилось быстрее. Он старался обуздать нарастающее возбуждение, на этот раз, в отличие от прошлой ночи, помня о том, что эту женщину, получившую столь нежное воспитание, надо осторожно, ласково и терпеливо учить отвечать страстью на страсть. Впрочем, ему это нравилось; не хотелось бы, чтобы дело обстояло иначе. Даже если она никогда не будет испытывать… Почему это не будет? Все будет в порядке. Во всяком случae, принять его в свои объятия она никогда не откажется.
Словно прочитав его мысли, Юджиния зашевелилась и сказала, что пойдет наверх. Он скоро собирается ложиться?
Прозвучало ли в ее голосе нетерпение? Ему хотелось бы думать, что да. Когда она говорила про сад, голос у нее был живленный, хотя в интонации слышалось что-то лихорадочное. Вот так, подумал Гилберт, человек начинает свистеть в темноте, чтобы подбодрить самого себя.
Все изменится, когда появятся растения, о которых она говорила и на которые сможет смотреть каждый день. Может, и в ее лоне семя даст ростки. Ребенок — вот что нужно, чтобы Юджиния привыкла к новой жизни и почувствовала себя счастливой.
Ярраби, виноградник, колоссальная страна, с которой он теперь полностью сроднился. И хрупкая, изящная, волнующая женщина. Не грядет ли какая беда — очень уж много хорошего выпало на его долю!
Когда он спустя полчаса поднялся наверх, то застал Юджинию сидящей в постели. Она была в белой батистовой ночной рубашке с кружевной отделкой на высоком вороте и на рукаве. Ее прекрасные темные волосы были распущены и так и сверкали. Она, несомненно, приложила немало стараний, чтобы показаться мужу как можно более привлекательной. В воздухе ощущался легкий аромат каких-то цветов. На спинке стула висел голубой шелковый халат. Занавеси были задернуты, и комната с громадной кроватью посередине, в которой виднелась неподвижная, похожая на призрак фигура, при свете светла погружена в таинственный полумрак.
Вот это уже больше подходит для брачной ночи, с удовольствием подумал Гилберт. Как это не похоже на душную убогую комнату, где они вчера очутились, на ту кровать с неровным матрасом… и еще те ласки, от которых он просто не сумел воздержаться…
Единственное, что было не совсем так, как надо, понял он, подойдя ближе, — это лицо его жены. Напряженное и полное страха.
Он заставил себя не торопиться с раздеванием, а вместо этого сел на край постели и завел разговор.
— Надо будет написать и поблагодарить вашу бабушку за такой замечательный свадебный подарок. Я уверен, что кровати лучше этой не сыщешь во всей Австралии.
— Она французская.
— Знаю, вы мне говорили, да я и сам вижу. Как отделано изголовье! В Англии я не припомню иной мебели, кроме громоздких кроватей красного дерева с тяжелыми занавесями вокруг. Они производили очень мрачное впечатление, а эта — восхитительная, экзотичная вещь.
— Мои родители нашли ее несколько фривольной. Все эти гирлянды и купидоны… Я не представляла, как вы к этому отнесетесь.
— Мне она чрезвычайно нравится. Она станет одной из достопримечательностей Ярраби. Так же как венецианские бокалы и китайские шелковые обои.
— Ни о том, ни о другом я до сих пор не слышала.
— Да я и сам до этой минуты не помышлял о них. Это вы внушили мне такие мысли. Для моего вина потребуются бокалы, а для моей жены — красивая обстановка. У меня есть знакомый капитан дальнего плавания, который регулярно бывает на Востоке. Он доставит шелковые обои и шелков для платьев, если вы захотите. И я знаю, как заполучить через одного торговца в Сиднее бокалы для вина. Повидав Воклюз, вы, наверное, поняли, что мы живем не в какой-нибудь дикой пустыне. В Новом Южном Уэльсе есть и другие дома, ничуть не уступающие Воклюзу.
Она почувствовала, что заражается его настроением.
— Я привезла с собой фамильное серебро. Оно в еще не распакованных тюках. И множество других вещей: картины, всевозможные украшения, коврики, вышивку, которую я сделала, когда была еще совсем девочкой, игрушечного коня-качалку. — Она тихонько засмеялась, но в голосе ее слышалась дрожь. — Мама сказала, что я должна захватить его с собой, хотя, казалось бы… А впрочем, кто его знает…
Гилберт вскочил:
— Ну ладно, венецианских кубков у нас пока еще нет, но рюмки, чтобы выпить вина, найдутся. Где ваша служанка? Нет, не надо, я сам принесу.
— Что принесете? Зачем?
— Всего лишь рюмочку мадеры, чтобы вы заснули. Это вино даже не моего производства.
Гилберт решил, что его посетила блестящая мысль. Никто, кроме миссис Джарвис, не видел, как он возвращается наверх, держа в руках серебряный поднос с бутылкой и рюмками. Молли на минутку остановилась, а потом быстро вышла во двор, словно ей пришло в голову, что она стала свидетельницей чего-то очень интимного.
Да так оно и было: ему надо было что-то предпринять, чтобы жену отпустило сковывающее ее напряжение и чтобы лицо ее выражало больше любви к мужу. Впрочем, ничего необычного в такой ситуации не было. Напротив. Хотя, конечно, лучше бы ему прибегнуть к этому стимулирующему средству прошлой ночью.
— Это испанское вино, — пояснял Гилберт, наливая рубиновую жидкость в рюмки на длинных ножках. — Я завез некоторое количество сюда, чтобы продержаться, пока не появится вино моего собственного изготовления, и у меня еще осталась пара дюжин бутылок. А теперь попробуйте и скажите, ощущаете ли вы разницу между этим вином и «Яр-раби-кларетом», который мы пили за обедом.
Юджиния послушно пригубила вино, держа рюмку в узких белых руках. Она тщательно обдумывала ответ, который был бы достаточно вразумительным и при этом доставил бы Гилберту удовольствие.
— Пожалуй, оно не так щиплет язык, как то.
— Вы совершенно правы! — воскликнул он в полном восторге. — Это потому, что его несколько лет продержали в бутылке. От этого вкус улучшается. Терпкость исчезает. А цвет… — Он поднял свою рюмку, как всегда, очарованный чудесным цветом красного вина. — В мире ничего нет лучше. Выпейте его, милочка. После пары рюмочек этого вина весь мир начнет казаться таким же розовым.
— А это не опасно?
У нее уже начал приятно заплетаться язык. На щеках проступил легкий румянец. Она слегка нахмурилась:
— Я слышу, кто-то поет.
— Это слуги. Наверное, получили свою порцию рома.
— Рома…
— К сожалению, вкус у этих людей испорчен. Ром всегда служил для них напитком, который помогал не сойти с ума. Во всяком случае, так считают они сами. Но я намерен перевоспитать их. Позвольте мне процитировать одного австралийца, который привез сюда первые отводки виноградной лозы. Мистер Джеймс Басби говорил: «Я полагаю, что если бы каждая ферма имела свой виноградник и производила бы достаточно вина для удовлетворения потребностей всех занятых на ней работников, а также семьи самого фермера, то тем самым, вполне вероятно, был бы нанесен смертельный удар пагубной привычке самого фермера ежедневно потреблять чрезмерное количество спиртных напитков, а его свободного работника — бегать каждый раз в день получения заработной платы в ближайший трактир». — Он умолк. — Ну что вы скажете на этот счет как жена фермера?
— Я, дорогой мой, не слышала о ваших пагубных привычках. Но если говорить о памяти, вы продемонстрировали замечательные способности, выдав столь длинный пассаж.
Саркастический тон и блеск глаз жены страшно ему нравились. Еще одна рюмочка — и он начнет раздеваться.
— Но я никогда не полюблю вкус вина, — заявила она, ставя на поднос рюмку.
— Как, оно не нравилось вам даже во Франции, в шато вашего дяди?
— Я притворялась, — призналась Юджиния, и на щеке ее обозначилась ямочка.
Теперь ему надо было быстро раздеться и загасить свечи. Он терял самоконтроль. Не терпелось поднять подол ее ночной рубашки и заключить это маленькое тело в свои объятия. А затем очень нежно… По возможности нежно…
Он был настолько нежен, что она всего лишь один раз тихонько вскрикнула…
Юджиния разгадала хитроумный план Гилберта с самого начала. У нее самой тоже были планы. Она облачилась в ночную рубашку, которую они с Сарой шили с такой любовной тщательностью, попросила Джейн как следует расчесать ей волосы — сто раз провести щеткой сверху вниз, а потом еще десять раз — для ровного счета, надушилась, сделала все, чтобы, сидя в постели, показаться Гилберту, когда он войдет, как можно более привлекательной. Она согласилась даже, чтобы у нее закружилась голова от вина, и мысленно похвалила мужа за то, что он до этого додумался, потому что, лежа в темноте, она ощущала себя так, словно плавает в воздухе, легкая, как облачко.
Однако все оказалось напрасным. Ибо, как только он улегся рядом и дотронулся до нее, Юджинии показалось, что стены вокруг них сомкнулись. Она начала задыхаться, ей хотелось закричать. Тьма была черной и устрашающей, а когда она ощутила тяжесть его тела и почувствовала теперь уже знакомый запах вина, исходящий от мужа, кошмар предыдущей ночи повторился. Единственная разница состояла в том, что на этот раз вместо горестного воя доведенного до безумия человека она слышала плач больного ребенка, а ее мысленному взору представлялась могила под ивами. Открытая и черная…
Она была переутомлена и напряжена до предела. Колоссальные перемены в жизни, жара, неизбежная тоска по дому, тот кошмарный случай, приключившийся прошлой ночью, за которым так быстро последовало ее приобщение к брачным отношениям, — все это вместе взятое стало причиной этого душевного состояния, оно наверняка должно пройти. Вовсе не так уж важно, чтобы ласки мужа доставляли ой удовольствие, но такого отвращения он вызывать не должен.
Она это чувство преодолеет. Должна преодолеть. Поговорить ей было не с кем. Она могла лишь усесться за свой письменный стол, который уже распаковали и поставили у окна в маленькой гостиной, и написать письмо Саре. Но что она могла сообщить сестре, которая находилась так далеко и к тому же была старой девой?
«Все мои пожитки уже распакованы, и оттого, что я вижу вокруг себя знакомые предметы, хочется плакать от тоски по дому. Мы постлали турецкий коврик в моей гостиной, там же, стоит мой письменный стол и низенькое кресло со спинкой, обитой гобеленом твоей работы. Мой рояль находится в большой гостиной — просторной, светлой и красивой комнате.
Я повесила твою акварель, изображающую Личфилд Коурт, над каминной полкой и подолгу гляжу на нее, думая о тебе, находящейся в далеком, дорогом моему сердцу доме. Ярраби тоже станет красивым, но ожидать, чтобы я испытывала любовь к нему, пока не приходится! Внутри дома надо очень многое сделать. Окна выходят на местность, которую иначе, как пустыней, не назовешь. Я закрываю глаза и мечтаю о гладких зеленых лужайках, о журчащих фонтанах, а стоит мне их открыть, как передо мной расстилаются необозримые пространства, поросшие бурой травой и залитые ослепительным солнцем.
Говорят, весной все зазеленеет, тогда я и начну разбивать газоны. Гилберт отрядил мне в садовники одного из своих работников. Это некто Пибоди. Ему почти шестьдесят, но выглядит он еще старше. Он похож на искривленную палку, а глаза — как у ящерицы. Так вот, Пибоди утверждает, что всю жизнь был садовником. Он намекает, что в Англии работал у самых высокопоставленных господ, прежде чем его выбросило волнами на здешние берега. Спросить же, при каких обстоятельствах его сюда выбросило, как-то неловко. Но работник он прекрасный, хотя характер у него мрачноватый. Меня он упорно называет миледи. Мы уже достигли немалых успехов в составлении плана будущего сада. Вскопана земля под клумбы для роз; она дожидается своего часа. Пибоди говорит, что сажать отводки надо в начале зимы.
Зима! В этой невероятной жаре даже представить себе трудно, что такая вещь, как зима, бывает на свете. Через месяц начнется сбор винограда, а после этого Гилберт хочет начать принимать гостей, так что мне надо переделать буквально тысячу дел, в частности, нанять необходимый штат прислуги.
Как я выяснила, Джейн Кинг, доставшаяся мне от миссис Эшбертон, — особа крайне нервная. От дома она в восторге, хотя он кажется ей слишком уединенным. В то же время миссис Джарвис зарекомендовала себя отлично. Она очень хорошо готовит незатейливые блюда и, что еще важнее, прекрасно умеет все организовать и наладить. Мне уже случалось обращаться к ней за советом. Как выразилась бы наша няня, у нее «старая, умудренная голова на молодых плечах».
Но она вдова, и меня удивит, если она не выйдет снова замуж, даже будучи обремененной ребенком, у которого нет отца. А тогда, я думаю, мы с Гилбертом ее потеряем…»
Юджиния отложила перо и подумала: какая ирония судьбы — она, так не хотевшая нанимать миссис Джарвис, сейчас со страхом думает о том дне, когда эта женщина, быть может, покинет Ярраби.
Она перечитала странички письма, заполненные прямым аккуратным почерком; кое-где были приписки на полях — вдруг припомнились вещи, о которых надо было сообщить Саре.
Однако о проблемах, более всего ее тяготивших, она не смогла бы не только написать, но даже рассказать Саре, если бы та находилась с ней рядом, в этой комнате. Как поведать
о вдруг возникшем совершенно нелепом страхе перед темными длинными ночами, когда она то и дело просыпалась, прислушивалась к каждому незнакомому звуку, о нежелании ложиться в постель и о том, как она удерживала возле себя Джейн до тех пор, пока девушка чуть не засыпала стоя. А потом, хотя она боялась остаться одна, какой страх охватывал ее, когда она слышала шаги мужа, поднимающегося по лестнице! Все это были глупые фантазии нервного существа, и она очень их стыдилась.
Однажды в минуты близости Гилберт спросил, не делает ли он ей больно, ибо ему показалось, что она пытается отодвинуться. Она быстро зарылась лицом в его плечо, прошептав, что нет — конечно, все в порядке, она его любит. Позднее, когда муж уже почти заснул, она добавила, что ночь полна каких-то странных звуков, вызывающих у нее тревогу. Если он когда-нибудь не придет ночевать, она оставит свечу гореть всю ночь.
— Бог ты мой, ну и странное же вы существо! — Голос его был снисходительным, но в нем все же слышалось некоторое нетерпение… Конечно, Юджиния обратилась к Гилберту в тот момент, когда он почти уже погрузился в сон, а он между тем очень устал.
Она не стала продолжать разговор и не призналась, что все еще думает о том несчастном каторжнике. Иногда бородатое лицо этого отчаявшегося человека являлось ей во сне.
У нее было так много дел и в то же самое время — так мало! Она могла принимать решения, где повесить картины, или поставить мебель, распорядиться, какую еду приготовить, но она не должна была делать все это своими руками. Гилберт напоминал: на это есть слуги, заставьте их работать — меньше будут бедокурить. Он вообще не хотел, чтобы она пачкала свои ручки. Она должна заниматься тем же самым, чем занималась в Личфилд Коурт: музыкой, вышиванием, рисованием, прогулками — их надо совершать рано утром, когда солнце еще не слишком жаркое. Он также считал полезным, чтобы она научилась управлять двуколкой. Ему хотелось, чтобы Юджиния ездила в гости к людям, живущим в Парраматте, хотя там было не так уж много представителей тех кругов, к которым она привыкла.
Губернатор с супругой проводили большую часть года в Правительственном доме, простом двухэтажном здании, первом строении этого типа в колонии, сооруженном в тысяча семьсот девяносто девятом году. Кроме них в городке жили и другие лица, с которыми желательно было встречаться, — политические деятели, банкиры, торговцы, овцеводы, именующие себя аристократией и съезжающиеся в город по торжественным случаям. Все это были потенциальные потребители вин Гилберта. Поддерживать с ними дружеские отношения необходимо, пусть и не всегда приятно.
Когда сбор винограда и винодельческий сезон кончатся, станет получше, думала Юджиния. Дни будут короче, а вечера принесут достаточно прохлады, чтобы зажечь камин, и тогда они смогут проводить приятные вечера вдвоем. Она будет заниматься вышивкой, а Гилберт — своими счетами, которым он не мог уделять внимание в заполненный делами винодельческий сезон. Тогда, говорила она себе, жизнь потечет изо дня в день примерно так, как текла она и в Англии.
Сейчас же она почти не видела мужа. Он вставал на рассвете и тут же уходил из дома, частенько возвращаясь лишь к ужину. Он извинялся, что не всегда мог составить ей компанию днем, во время ленча. Слишком жарко, и он был слишком потным, пояснял Гилберт, ей неприятен был бы его вид. Он предпочитал поесть в поле вместе с работниками. Он привык к такой жизни и ради жены не мог изменить свой рабочий распорядок. Но вечером ему хватало сил помыться, переодеться и поужинать в столовой в цивилизованной обстановке. Ну а кроме того, ведь существовали еще и воскресные дни.
Саре будет интересно узнать, как они проводят воскресенья.
«На утреннее богослужение мы отправляемся в церковь в Парраматту. Мы с Гилбертом едем в двуколке, домашняя прислуга — миссис Джарвис, Джейн, Фиби — молоденькая девушка, родители которой имеют булочную в Парраматте, — следует за нами на подводе, которой управляет Том Слоун, надсмотрщик Гилберта. На этой же подводе едут Мерфи и Пибоди.
Остальным приходится идти пешком. Гилберт говорит, что благодаря этому у работников остается меньше времени и сил, чтобы бедокурить, ибо день отдыха соблюдается по возможности как церковный праздник. Как я уже писала раньше, разумеется, все эти люди — ссыльные, которым даровано условное досрочное освобождение, и мы обязаны следить за тем, чтобы они присутствовали на церковной службе.
Они надевают свою выходную одежду — у кого что есть, — и некоторые, похоже, даже получают удовольствие от самой церемонии церковной службы. Во всяком случае, так можно подумать, слыша, с каким чувством они поют. Впрочем, должна признаться, я никак не могу привыкнуть к печальным лицам этих бедняг, хотя, по правде говоря, встречаются среди них физиономии, выражающие не столько печаль, сколько самые низменные чувства и коварство. Попадаются и по-детски наивные личики. Но все они очень худы, и на каждом лежит печать пережитых испытаний. Гилберт не хочет, чтобы я проявляла какой-либо интерес к ним, и даже просил меня не подходить близко и их жилищам. Так что я вижу этих людей разве что раз в неделю в церкви. Один Бог знает, производят ли на них какое-либо впечатление слова священника.
Мы возвращаемся из церкви домой к холодному завтраку, приготовленному Йеллой. Это самое уродливое человеческое существо, какое я видела в жизни. Совершенно не понимаю, как Гилберт выжил, когда ему приходилось питаться тем, что она готовила. Мне или миссис Джарвис каждый раз приходится поспешно осматривать стол, перекладывать куда следует ножи и вилки. Йелла, наверное, недоумевает, что это за варварские инструменты, к чему они.
После еды Гилберт дремлет в кресле на веранде, а я читаю или прогуливаюсь по участку, который со временем, с божьей помощью и в результате упорных трудов, превратится в мой сад. Я столкнулась с серьезным лишением — почти нечего читать. Не пошлешь ли ты мне романы мисс Остин — их ведь можно без конца перечитывать — и что-нибудь еще, что, на твой взгляд, я смогу с удовольствием прочитать не один раз. Пока же в моем распоряжении имеется только трактат некоего мистера Джеймса Басби об уходе за виноградником и производстве вина, а также Библия. Тот запас чтения, который я привезла с собой, давно исчерпан».
Юджиния убедилась, что новая служанка Фиби готова сделать все, что прикажут, но совершенно не знакома с такими изысками, как полировка мебели и серебра, чистка ковров и правильное застилание постелей. Это была неуклюжая девушка, постоянно чем-то гремевшая. В Личфилд Коурт она не продержалась бы и недели, но ведь это Австралия, и тут к слугам надо относиться не столь критически, а то вообще никого не останется. Кроме всего прочего, эта бедная девочка была почти так же неграмотна, как Йелла. Однажды Юджиния застала ее водящей кончиком не слишком чистого пальца по цветам и завитушкам, украшающим французскую кровать.
— Ты никогда ничего подобного не видела, Фиби?
— Конечно нет, мам. Где бы я могла это видеть?
— Фиби, называй меня мэм, а не мам.
— Да, мам, вы мне уже говорили. Право же, у меня язык не поворачивается так, как требуется, чтобы выговорить мэм.
— Надо стараться. Не так уж это трудно. И не трать здесь время попусту. Ты еще не начинала убирать лестницу.
Кругом была такая пылища! Окна все же приходилось открывать, чтобы проветривать комнаты. Но вместе с воздухом снаружи проникала красная пыль, поднимавшаяся с земли небольшими взвихренными столбиками и оседавшая на полу, на мебели и подоконниках. Горькая на вкус, она попадала даже на язык, разъедала глаза. Находясь в доме, Юджиния надевала на голову легкий муслиновый чепчик, а выходила в соломенной шляпе с широченными полями, ленты которой завязывались под подбородком. Благодаря этому пыль на волосы не попадала. Гилберт же, не проявлявший подобной осмотрительности, входил вечером в дом с волосами, густо припудренными красным порошком, который не так-то просто было удалить. Когда он смывал с себя грязь и пот перед ужином, то мыл и волосы, и тогда рыжая шевелюра, словно торчащий от крахмала красный капор, плотно облегала голову, что, замечала с улыбкой Юджиния, делало его похожим на разбойника.
Эта напасть — пыль — исчезает с первыми осенними дождями, сообщил он Юджинии. Однако сам Гилберт втайне даже получал удовольствие от пыли — она была для него неотъемлемой частичкой волнующего процесса созревания винограда и приближения момента сбора. Его синие глаза сверкали от возбуждения, ему трудно было даже пять минут посидеть спокойно — так и тянуло пойти посмотреть на свой виноградник. Даже по ночам он выходил, чтобы проверить, светят ли звезды, не испортилась ли погода. Юджиния была убеждена, что на всем свете нет ничего более незыблемого, чем это железное кольцо зноя, сковавшего землю. Но Гилберт рассказывал всевозможные истории про град и свирепые вихри, которые в один миг могли оголить виноградные лозы, сорвав с них все гроздья.
Могло появиться также стадо диких кенгуру, которые способны вытоптать виноградник. А то случается и самое худшее летнее бедствие — пожар в буше: громадные языки пламени перескакивают с одного дерева на другое и могут превратить в черную пустыню обширнейшее пространство.
Юджиния была уверена, что никогда не полюбит этот исполненный напряжения последний месяц перед сбором урожая. Гилберт же был на верху блаженства. По всему дому слышался его смех, за которым скрывалось внутреннее волнение. Он много говорил, шутил со служанками, просил Юджинию поиграть ему после ужина на рояле, а стоило ей взять несколько аккордов, как он беспокойно поднимался и выходил из комнаты. Он быстро терял терпение, в чем Юджиния убедилась, когда он накричал на миссис Джарвис из-за незначительного пустяка.
Дело в том, что исчезла Йелла. Она отсутствовала весь день, и когда на следующее утро все еще оставалось неизвестным, где она, миссис Джарвис попросила прислать к ней одного из ссыльных, которого иногда видели разговаривающим с туземкой. Это был маленький сухопарый ирландец из Каунти Дауна, склонный к меланхолии. Он подошел к дверям кухни с таким несчастным и замученным видом, что миссис Джарвис поддалась порыву сострадания, пригласив его войти, и подала стакан молока.
К сожалению, хозяин вошел в кухню в тот самый момент, когда бедняга успел выпить лишь полстакана. Он подошел, вырвал стакан из рук работника, выплеснул содержимое на пол и приказал немедленно убираться вон из дома.
После этого Гилберт напустился на миссис Джарвис.
Юджиния, находившаяся в бельевой по другую сторону дома, невольно услышала шум в кухне.
— Как это, по-вашему, называется, миссис Джарвис, — принимать в моем доме такого человека?
— Я только хотела расспросить его об Йелле, сэр. — Миссис Джарвис была явно расстроена. — Мистер Слоун сказал, что он часто с ней разговаривал…
— Значит, вы хотели его подкормить, чтобы у него было больше сил для таких разговоров?
— Ах, что вы, сэр, просто у него был очень изголодавшейся вид.
— Вы что же, хотите сказать — я морю своих слуг голодом?
— У него просто был несчастный вид, сэр. По правде говоря, он напомнил мне моего бедного мужа.
— Он уголовный преступник.
— Каким был и мой муж. В глазах закона я тоже была преступницей. Но все-таки мы люди.
— И что же, я не по-человечески с вами обошелся? С Ридом — как видите, я достаточно человечен, чтобы даже помнить его имя, — будут надлежащим образом обращаться, если он будет вести себя надлежащим образом. Если он по натуре таков, что может выглядеть только больным и несчастным, тут уж я ничем помочь не могу. Но запомните, — тут он резко ударил по столу, — я не потерплю, чтобы такие люди появлялись в кухне моего дома. Если я опять застану здесь кого-нибудь из них, то велю выпороть плетью, и вам придется благодарить себя за это наказание. Поняли?
Бедная миссис Джарвис, подумала Юджиния, она, наверное, готова удариться в слезы. Но та ответила спокойно:
— Если таков ваш приказ, сэр, он будет выполнен. Я вообще хотела только справиться насчет Йеллы.
— Ах, да будь она проклята, эта туземка и все ей подобные. Пусть идет к черту.
Однако, несмотря на вспышку гнева, когда Гилберт спустя полчаса появился в доме, он был прямо-таки в прекрасном расположении духа.
— Вы очень хорошо выглядите, милочка. Мне нравится это платье. Я его уже видел на вас?
— Нет, думаю, не видели. Мы с Джейн все еще продолжаем распаковывать коробки.
— Так что у вас есть для меня и другие приятные сюрпризы? Еще какие-нибудь элегантные вещицы, которым будут завидовать все остальные дамы?
— Какие остальные дамы?
— Ну как? Наши гости из Сиднея. Как вы думаете, мы сможем разместить в доме человек десять — двенадцать? Для этого можно использовать сдвоенные комнаты и две-три небольшие — для холостяков. Почему вы так удивленно на меня смотрите? Мы ведь уже говорили об этом.
Юджиния не удержалась и от радости захлопала в ладоши
— Я не знала, что вы говорите всерьез. Мне казалось, вы ни на минуту не можете оторваться ради чего бы то ни было от своего виноградника. Ах, я была бы счастлива увидеть некоторых своих знакомых, например Бесс, Мерион и даже миссис Эшбертон.
— Даже миссис Эшбертон? — добродушно передразнил ее муж. — Вы это говорите так, словно пребывали все время в одиночном заключении. Идите-ка сюда, поцелуйте меня.
— Сейчас?!
— Я обожаю вас, когда вы вот так надуваетесь. У вас глаза так и сверкают. — Он слегка чмокнул ее и рассмеялся, когда жене удалось легким движением увернуться от него. — Мы разошлем приглашения на первый же уик-энд в марте. Если такая погода продержится, сбор винограда и производство вина к тому времени уже закончатся, погреб у меня будет заполнен бочками хорошего вина. Мы должны превратить это событие в ежегодный праздник, как принято во Франции и Испании.
— Двенадцать человек! — воскликнула Юджиния. — Но у нас не хватит прислуги.
— Наймите еще в Парраматте. Попросите миссис Джарвис этим заняться. Я не хочу, чтобы вы слишком утруждали себя в такую жару. Миссис Джарвис — женщина способная и умелая.
— Но сегодня утром… Я слышала, как вы… Я нечаянно…
Ясные синие глаза поглядели на нее.
— Слышали, как я отчитывал Джарвис? Ну что ж, наверное, в Англии так не делают. Я не знаком со всякими такими тонкостями и иной раз теряю терпение.
— Миссис Джарвис хотела только узнать про Йеллу.
— Она знает мои правила. Никаких ссыльных в доме быть не должно.
— Но миссис Джарвис сама была ссыльной. Разве это логично с вашей стороны?
Хотя на лбу Гилберта вдруг появилась глубокая складка, он довольно миролюбиво сказал:
— Я не понимаю ваших ученых слов. У меня не такое образование, как у вас. Не позвоните ли, чтобы подали ленч? И пожалуйста, сядьте поближе ко мне. Конец стола — это слишком далеко. Мне нравится цвет вашего платья — это цвет лаванды, и он прекрасно гармонирует с цветом ваших глаз.
Йелла вернулась во второй половине дня. В руках у нее был сверток, в котором находился крохотный черно-розовый младенец.
Никто не знал, где и каким образом она ухитрилась родить ребенка без чьей-либо помощи, но широкая улыбка и гордый блеск глубоко посаженных глаз говорили о том, что она это сделала, и притом без каких-то особых трудностей. Ей хотелось, чтобы белые женщины похвалили ее ребенка. Это была девочка, и Йелла собиралась назвать ее Джинни.
Воспринять это можно было только как знак восхищения и преданности госпоже. Юджиния так это и восприняла. Она развеселилась, пришла в восторг, взяла младенца, завернутого в кусок какой-то сероватой ткани, явно оторванной от юбки Йеллы, и подняла в воздух смешное крошечное хнычущее черноголовое существо. Душа ее затрепетала — ей тоже хотелось бы иметь ребенка.
Йелла растянула рот в улыбке от уха до уха. Миссис Джарвис стояла молча, сложив руки на животе, как бы подтверждая тем самым, что она сознает и свое положение. Джейн, лицо у которой было голубовато-белое, как снятое молоко, с отвращением смотрела на темную кожу младенца — до чего же не похож он на белого ребенка. Для Джейн он был просто обезьяной. А вот у австралийки Фиби глаз наметанный, хотя ей всего шестнадцать лет. Она достаточно нагляделась на местных детишек, чтобы сразу определить, что отец малыша — белый.
— Йелла, а у тебя есть во что одеть ребенка? — спросила Юджиния.
Йелла отрицательно покачала головой.
— Тогда я позабочусь, чтобы у него было все необходимое, — оживленно заявила Юджиния. — Джейн, нам необходимо поскорее сшить несколько длинных платьиц, а также капоры.
— Туземные младенцы не носят длинных платьиц, мам, то есть мэм, — заметила Фиби.
— В таком случае этот младенец будет исключением из правила.
Юджиния считала, что появление черного ребенка было самым радостным событием в ее жизни за все время после прибытия в Ярраби. Она ясно представила себе, какой должна была казаться окружающим, расхаживая, словно кукла, в своих элегантных, безукоризненных туалетах с нелепым зонтиком в руках, — стройный призрак в сожженной зноем пустыне, вечно боящийся ночи. Но вот теперь появился младенец Йеллы, позднее появится ребенок миссис Джарвис, а еще позднее, быть может, и…
Однако выяснилось, что Гилберту это решительно не нравится. Когда-то он и глазом бы не моргнул, если бы какая-нибудь туземка произвела целый выводок ребятишек на территории имения. Но теперь у дома появилась щепетильная и чувствительная хозяйка, и это попросту недопустимо, особенно принимая во внимание, что ребенок — метис. Положение становилось еще более неловким оттого, что он прекрасно знал, кто отец младенца, а терять хорошего надсмотрщика из-за его связи с туземкой Гилберт не желал.
Йеллу надо перевезти в Парраматту. Том Слоун может навещать ее там, если захочет продолжать эту позорную связь. Но он, разумеется, не захочет. Йелла попросту была под рукой, а других женщин вокруг нет. Теперь, когда все больше белых женщин прибывает из Англии, он найдет себе жену, а Йеллу лучше подыскать себе пару среди соплеменников.
Быть может, если бы Гилберт разъяснил все это Юджинии, она отнеслась бы к его решению более сочувственно. Но как он мог сказать благовоспитанной молодой женщине, что доброго, надежного, честного Тома Слоуна, с которым он заключил контракт еще в своем родном Глостершире, тянет к этой безобразной, как смертный грех, туземке.
Не зная истинных фактов, Юджиния была преисполнена негодования.
— Йелла должна отсюда убраться потому, что у нее ребенок? Какая жестокость! Я и слышать об этом не хочу. Я не позволю выгнать ее из дома и обречь на голод.
— Никто не обрекает ее на голод. Я уже сказал, что позабочусь о том, чтобы она нашла себе другое место. Есть множество мелких фермеров и содержателей постоялых дворов, которым требуется стряпуха и которые не могут позволить себе быть особенно разборчивыми. Да и вообще, туземцы с голоду не умирают. Им известно множество препротивных способов добывать себе пропитание. Например, они едят каких-то личинок гусениц.
Эти слова разве что еще больше возмутили Юджинию.
— Вы не можете вызвать у меня предубеждение к этой женщине подобными рассказами. Йелла была вам полезна, она родила ребенка на вашей земле, и у ребенка белый отец. Мне сказала об этом Фиби. Это означает, что вы тем более обязаны о ней позаботиться.
— Я выполню свой долг уже тем, что подыщу для нее какое-нибудь место. Вы должны положиться на меня — поверьте, я в этих вопросах разбираюсь лучше. Вы ведь еще мало знакомы с порядками, существующими здесь, в колонии.
— А как же быть с миссис Джарвис? Когда у нее родится ребенок, с ней обойдутся так же беспардонно?
Гилберт подавил поднимающийся в душе гнев. Он жалел, что один раз сегодня уже вышел из себя.
— Миссис Джарвис — совсем другое дело. Во-первых, она вдова. Во-вторых, ее ребенок будет белым и, в-третьих, мы оба знали, что она в положении, когда нанимали ее.
— Когда вы нанимали ее, — подчеркнула Юджиния.
— Прекрасно, когда я ее нанимал. Но с тех пор вы не раз говорили, что вполне ею довольны. Разве я неправильно поступил?
— В данном случае правильно, — нехотя признала Юджиния.
— Тогда доверьтесь мне и в этом вопросе. Йелла — шлюха. Если она останется здесь, то будет неукоснительно каждый год приносить вам нового чудовищно безобразного младенца. Давайте теперь поговорим о чем-нибудь другом.
Юджиния прикусила губу:
— Ребенок показался мне совершенно прелестным.
— Ну что ж, это понятно. Мне нравится, когда женщины ахают над младенцами. Предпочтительно над своими собственными.
Она вспыхнула и опустила глаза. Гилберт невольно вспомнил, каким жарким огнем горели сегодня утром глаза миссис Джарвис. Он чувствовал, что ей хотелось его ударить. Его охватило почти нестерпимое возбуждение, и он нарочно продолжал еще громче кричать — только чтобы поддержать огонь, которым пылало лицо Молли.
Юджиния же была нежным созданием, которое тотчас замкнулось в себе. Он с сожалением подумал, что вряд ли ее объятия сегодняшней ночью станут горячее, чем обычно. А ведь как хорошо было бы окончить ссору таким образом.
Ссору? Ну какая же это ссора… хотя когда он вошел некоторое время спустя в спальню, то заметил, что жена торопливо утирает следы слез.
— Милочка! Надеюсь, вы не проливаете попусту слезы из-за этой никчемной шлюхи?!
— Н-нет.
— Тогда в чем же дело?
Вынужденная отвечать, ибо он взял ее рукой под подбородок и заставил смотреть на себя, Юджиния ответила со свойственным ей мягким достоинством:
— Признаюсь, я думала о Личфилд Коурт и о том, как там всегда зелено летом. Мы с сестрами кормили птиц, прилетавших к нам в сад. Их было такое множество — зяблики, корольки, малиновки, дрозды. Одна малиновка садилась мне прямо на палец. Она прилетала из года в год.
— Неужели одна и та же? — спросил Гилберт, стараясь попасть ей в тон.
— Может, и нет, но мне так казалось. Гилберт, вы никогда не спрашивали, счастлива ли я здесь…
Эта внезапная эмоциональная вспышка его поразила.
— Но я уверен, что вы счастливы!
— Вот видите, вы говорите таким тоном, будто иначе и быть не может. Неужели вы думаете, что я за несколько недель полюблю эту заброшенную пустыню?
Пустыня! Разве это слово приложимо к его любимому Ярраби? Ему-то место казалось изумительно красивым, и он был удивлен, что жена так не считает. Террасы его виноградника со зреющими на лозах тяжелыми кистями ягод, его замечательный дом, обширные, свободные, бескрайние просторы, всегда освещенные солнцем, — а она тоскует по дождям и туманам Англии!
Конечно, Юджиния скучала по своим родителям, своей старой няне и своим сестренкам, с которыми так приятно было поболтать. Не будь он так занят, он бы это заметил. Ему следовало обратить на это внимание и понять, что рано ожидать от нее такого же восторга по поводу приближения сбора винограда, какой испытывает он сам. Но в будущем году она будет поглощена всем этим не меньше его — в этом Гилберт был совершенно уверен.
Он очень ласково обнял ее, поцеловал разрумянившиеся щеки и лоб и начал говорить терпеливым нежным голосом, одновременно расстегивая сотню крошечных пуговок, стягивающих ее лиф и плохо поддающихся его неловким пальцам.
И в конечном итоге он оказался прав — это был прекрасный способ разрешения ссоры, ибо она прижималась к нему, настойчиво восклицая:
— Гилберт, пусть у нас будет ребенок! Подарите мне ребенка!
Когда полусонный Гилберт откинулся на подушку, он похвалил себя за терпение и ласковую осторожность. Наконец-то дела пошли лучше, хотя он не обманывал себя и не принимал ее эмоциональную вспышку за проявление страсти. Юджиния ударилась в сантименты после того, как подержала в руках того безобразного младенца, метиса. В этом, опасался Гилберт, все дело. Все-таки это был шаг в правильном направлении.
Молли Джарвис, вышедшая из дома потому, что ей не спалось, увидела, как свет в спальне верхнего этажа погас. Она покрепче стянула на груди халат, говоря себе, что не имеет права находиться в том месте, откуда ей видна спальня хозяина. Она не собиралась следить за происходящим там, но что делать, если окно спальни оказалось единственным освещенным окном во всем доме? Когда этот единственный огонек потух, впечатление было такое, словно луна спряталась за тучку, оставив ночной мир в полной тьме.
Она тоже была расстроена увольнением Йеллы, хотя достаточно долго прожила в этой стране, чтобы понять, чем руководствовался мистер Мэссинхэм. Он хотел создать наилучшие условия жизни для своей жены. Ее необходимо по возможности ограждать от суровой действительности. Она должна оставаться английской леди. И вот сейчас она там, наверху, в его нежных объятиях. Интересно, каково это, подумала про себя Молли, ощутив невольную дрожь. Она никогда не забудет, сколь великолепное зрелище являл собой сегодня утром мистер Мэссинхэм, когда стоял в кухне, широко расставив ноги, и с пылающими глазами орал на нее за то, что она впустила в дом несчастного безобидного ссыльного.
Молли чувствовала, что его гнев наполовину притворный. Хозяин кричал, чтобы заставить ее посмотреть ему в лицо.
Если бы он только знал, скольких усилий стоило ей не смотреть на него все время! Она, бывало, не сводила с него глаз, когда он шел по двору, восхищаясь его широкими плечами, его узкими бедрами и уверенной важной походкой. Она боялась, что в один прекрасный день он прочитает в ее глазах чувства, которые она к нему испытывает.
Она так долго подавляла в себе естественные живые желания! Когда родится ребенок, станет легче: она сможет изливать все свои эмоции на него.
Никогда она не должна позволять вести себя так, чтобы оказаться вынужденной покинуть Ярраби. Для нее эта земля все равно что райские кущи. Она всем сердцем любила бескрайнее небо и грандиозные просторы. Ветер, шумящий в эвкалиптовых деревьях, одинокие голоса ворон и чибисов, слепящий свет над искореженной засухой землей — все это означало для Молли свободу. Терять ее она не собиралась.
И все-таки ей бы хотелось, чтобы в эти жаркие ночи не было так безумно трудно погрузиться в сон.
Утром Гилберт самолично отвез Йеллу и ее ребенка в Парраматту. Он ехал в двуколке быстрой рысью; Йелла испуганно забилась в дальний угол экипажа, прижимая к себе девочку. Ей казалось, что их закружило в одном из тех внезапных вихрей пыли и листьев, которые туземцы называют вилли-вилли.
В середине дня Гилберт вернулся и громко позвал Юджинию:
— Где вы, моя милая? — Голос его был слышен во всем доме.
Юджиния вышла на верхнюю площадку лестницы, мысленно спрашивая себя, какая еще проблема возникла.
— Я привез вам подарок, — сказал Гилберт, поднимая в воздух большую птичью клетку. — Их ловит и продает один малый в Парраматте. Они хорошо приручаются. И кроме того, это говорящая птичка. Так что выбирайте выражения при разговоре, если не хотите, чтобы их повторили.
В клетке оказался белый какаду с желтым хохолком. Он перебирал лапками по жердочке и оглядывал все вокруг ясными оценивающими глазками.
— Вы говорили, что скучаете по птичкам, которых, бывало, кормили у себя дома. Вот я и привез вам птичку.
Юджиния как на крыльях сбежала с лестницы, смеясь от радости.
— Ох, Гилберт, да он просто красавец! Посмотрите, какой у него глубокомысленный вид. Это так мило с вашей стороны! — Она порывисто обвила его шею руками и подставила губы для поцелуя. — Но если вы думаете, я буду играть с ним вместо ребенка Йеллы…
— Конечно, будете. Во всяком случае, я пристроил Йеллу к Джорджу Харрису, владельцу местного отеля. Ему нужна посыльная из туземок. И к ребенку он отнесся спокойно. Так что все хорошо.
Новый дом — для Йеллы, игрушка — для нее. Юджиния задумчиво подняла одну бровь. Гилберт был крайне доволен собой, считая, что проявил величайшую ловкость, прекрасно устроив все в их жизни и не отступив от своего ни на шаг.
Но ведь она и в самом деле была в восторге от белого какаду, и критиковать Гилберта было бы с ее стороны неблагодарностью. В браке муж — хозяин. Разве найдется в мире женщина, которая хотела бы, чтобы дело обстояло иначе? Вчера она жаловалась, что Гилберт ни разу не поинтересовался, счастлива ли она, и вот перед ней вещественное доказательство того, что он о ней думает.
Это событие в своей семейной жизни Юджиния запомнила навсегда, ибо именно в тот момент приняла твердое решение быть счастливой.
