Глава 10

Ахилл взял лицо Элеоноры в ладони и почувствовал, как она задрожала, и дрожь передалась с ее щеки ему на ладонь, как искра с вращающегося кремня. Его губы скользнули по ее губам, раскрывшимся и будто молившим его поцеловать ее крепче.

Что же было в ней такого, что все переворачивало у него внутри? Заставляло хотеть ее, заставляло мечтать о ней, вместо того чтобы думать о собственном удовлетворении, заставляло его доставлять удовольствие ей, причем не ради самого себя, а ради нее. Раньше, до Элеоноры, женщина всегда была… просто женщиной. Сейчас же…

Ахилл проник своим языком в ее рот. Это была вылазка быстрая, стремительная. Потом вернул его назад, словно он был в бою, и перевел дух; его кровь пела. И вновь Элеонора встретила его язык, приняла его, стала противостоять своим, сталкивать их, исследовать, пробовать.

Ее руки обвивали его шею, прятались в его волосах. Он гладил ее спину, прижимая к себе, ощущая на своей груди вершины ее груди.

Руки Ахилла скользнули по рубашке на ее плечах вниз по рукам. Рубашка ниспадала на бедра, скрывая интимные темные завитки как бы в последнем протесте. Ахилл не стал стягивать ткань, он знал, что она упадет сама.

Он поцеловал нежнейшую мягкую кожу Элеоноры под ухом, попробовал губами и языком точенность ее шеи, ощутил ее ответную реакцию, впитывая ее в себя. Пальцами он начал развязывать завязки, а его руки замирали снова и снова всякий раз, когда он целовал ее, не желая отдавать даже мельчайшую часть своего сознания чему-нибудь еще, кроме познания ее.

Элеонора откинула голову назад, словно она стала слишком тяжелой для нее. Приятное тепло пульсировало там, где губы Ахилла касались ее. Так хорошо, так хорошо… ее завязки и рубашка упали. Она гладила его плечи, грудь, страстно желая почувствовать его всего. Она хотела его, хотела, чтобы он заставил ее гореть, как он это сделал среди восхитительно залитых светом деревьев. Мысли кружились в желании, будто листья, пляшущие в нарастающем жаре осеннего костра. Какое могло иметь значение, если бы она разок побывала с ним просто как женщина с мужчиной? Страсть, как он говорил, в ней жила страсть.

Ахилл повел своими руками вверх по ее телу, словно контакт с ней питал его, кормил его. Из глубины горла Элеоноры выскользнул стон. Мужчина и женщина… «Один раз, пожалуйста, один раз», – молча молила она. Она хотела, чтобы хотя бы один раз мужская страсть поговорила с нею. Ну что может случиться? Просто будут два тела: его и ее. И ничего больше, и ничего больше…

Руки Ахилла очертили грудь Элеоноры, прошлись под мягкими сферами, сбоку от них, словно от читал ее кончиками пальцев. Ее сердце останавливалось от его прикосновений.

Взор Ахилла застыл там, где его пальцы двигались по округлой груди Элеоноры, казалось, он полностью растворился в восхищении.

– Ты околдовала меня, – пробормотал Ахилл. – Изольда для моего Тристана. Но ей потребовалось… – он поцеловал ложбинку на ее груди, – зелье… – рукой погладил грудь, потом пальцами потер ее темно розовую вершину, – для колдовства.

Вверх рванулся язык пламени, будто искра от кремня попала в подготовленный порох. У Элеоноры перехватило дыхание.

– Да… о-ох, да. Такое колдовство, – пролепетала она, подаваясь навстречу его прикосновениям и закрывая глаза. – Военное колдовство. Чары огня, захвата…

– Сдавшейся крепости. – Рот Ахилла снова захватил губы Элеоноры, пробуя, уговаривая, будто вызнавая ее тайны. Запах сандала, исходивший от Ахилла, затмил разум Элеоноры. Остались лишь тяжелые удары ее сердца.

Ахилл понес Элеонору к кровати, тихо шепча о ее красоте, волосах, глазах, истине, которую он хотел видеть в них. На мгновение в огромном зеркале в позолоченной раме у изголовья кровати отразился очаровательный сатир, держащий нимфу, которую он вожделеет.

Потом он положил ее на белую атласную простыню, покрывавшую матрас, и Элеонора погрузилась в облако.

Ахилл встал на колени рядом с нею, его губы задержались на жилке, пульсирующей на шее, а руки поглаживали груди, играя сосками. Элеонора застонала, желая дотронуться до Ахилла, но он остановил ее руки.

– Я эгоист, Элеонора, – прошептал он в ее кожу. – Я хочу удовольствие из удовольствий.

Его руки двинулись к ее животу, прошли по бедрам, сжав округлые ягодицы, потом они двинулись по ногам. В собственном порыве, в своей жажде, ее тело задвигалось, напряглось там, где он касался ее, словно музыка струилась по коже. Ее удовольствие сочинял он.

– А-а-ах. Что ты делаешь? – с чувственной невнятностью слов прошептала Элеонора. – Ахилл, Ахилл, я дрожу, я…

– Ты – моя, – ломающимся голосом произнес Ахилл, почти сходя с ума от чувства к ней. Он закрыл глаза и поцеловал женскую гладкость ее живота, втянул ее в себя, раскрыв губы, провел ими по нему, словно пробуя дрожь ее нарождающейся страсти.

Из приоткрытых губ Элеоноры вырвался сладкий крик. Ахилл поцеловал ее бедро, потом еще раз возле самого сокровенного и обольстительного места. Ее запах опьянил его. Он уткнулся носом в ее золотисто-каштановые завитки.

– Ахилл? – спросила Элеонора не то со стоном, не то плача. – Ахилл, что ты… – Слова заглушил стон.

Ахилл снова поцеловал бедро, ближе, еще ближе. Элеонора согнула ногу в колене, чтобы защитить себя, но в итоге вся раскрылась Ахиллу. Он застонал.

– Эл… – выдохнул он. Его руки сжали ее бедра. Он поцеловал золотисто-каштановые завитки, потом ниже.

Он услышал удивленный шепот Элеоноры.

– О Боже, нет, ты не должен… Нет, нет, ты… – Ее руки взлохматили ему волосы, потом отдернулись, как крылья испуганной птицы. – Что…

Кончик его языка пошел вдоль набухших границ медленное словно маг, выговаривающий слова заклинания. Элеонора выдохнула стон вопросительного протеста, и шок удивления ворвался в пульсирующие мысли. Она спрашивала о чем-то ей неведомом.

Губы Ахилла прижались к Элеоноре в нежном поцелуе, затем погладили ее и пощипали. Его язык прошелся по ней. Бедра Элеоноры поднялись…

– Ах-х-х, – вскрикнула Элеонора, дугой выгибаясь к Ахиллу. – О Боже, что ты… – Ее слова исчезли в протяжном стоне чувственной мелодии удивления и чуда. Ахилл глубоко и сокровенно поцеловал ее… и, о-о-ох, так медленно.

Рука Элеоноры сжала волосы Ахилла. Ее тело, следуя ритму собственной мелодии, начало двигаться к его губам и обратно. Ахилл услышал, как учащается ее дыхание – ласкающие звуки повисшего ожидания.

– Что п-происхо… О Боже, пожалуйста, – молила Элеонора, не зная, о чем она просит. Ее руки извивались на простыни.

Она напряглась. Раздалось всхлипывание.

– Нет, нет, нет. – Ее голова металась вправо и влево. – Она напряглась, отталкиваясь от него. – Нет, нет… о-о Боже, ох… – Она задрожала… вскрикнула… тело выгнулось, зависло, волна за волной ее стоны врывались в воздух.

Когда экстаз стал спадать, Элеонора безвольно упала на простыни. Голова Ахилла покоилась на мягкой подушке ее бедра, а он боролся с собой, боясь потерять контроль над своим телом. Оно дрожало от напряжения. Если он возьмет ее сейчас, она будет ему не нужна еще до того, как он сделает это.

Ее страсть! Боже милосердный, ее страсть! Поплыли опасные мысли о длинных днях, месяцах, годах с такой любимой, как Элеонора. Ахилл провел рукой по ее другому бедру, вверх к ягодице. Мысли о спасении, мысли о том, что мужчина не всегда может найти его на поле брани. В них ворвался посторонний звук.

Плач.

Ахилл приподнялся на руках.

– Элеонора?

Она нетерпеливо утирала, лицо.

– Этого не может быть, этого не может быть, – повторяла она с закрытыми глазами. – Я погибла.

Ахилл поцеловал ее слезы.

– После страсти так может показаться. Но «после» еще не наступило. – С трудом контролируемое желание гремело в его крови. Ахилл поцеловал округлую грудь Элеоноры, шею, нежную кожу возле уха. Его руки ласкали ее тело.

– Нет, нет, – сказала Элеонора, мотая головой по атласной простыне. – Я не могу выносить этого… Боже милосердный, что ты сделал со мной? Я дрожу. Я напугана. Святой Стефан, по-моги…

Ахилл руками почувствовал, что настрой ее тела изменяется, она затихает, словно ее забирают у него.

– Элеонора, – прошептал он. С полузакрытыми в страсти глазами Ахилл поднял голову и посмотрел на Элеонору. – Элеонора! Взгляни на меня.

Она открыла глаза. Ахилл увидел стену. Стена прятала Элеонору от него, скрывала ее за собой. Ахилл с трудом вздохнул. Он хотел ее всю.

– Что ты делаешь? – хрипло спросил он, балансируя на руке и колене. – Почему ты прячешься от меня?

– Почему я?.. – Элеонора моргнула, в ее глазах появились обида и смущение. Ее глаза, ее глаза, ее глаза… Она закрыла их, положила голову на подушку и повернулась на бок. – Что ты говоришь? Что ты хочешь сказать? Я здесь… для тебя.

Элеонора сжала пальцы в кулак и потянула мягкую простыню к своему обнаженному телу. Ахилл ухватился за простыню и не дал Элеоноре укрыться. Она безразлично лежала на белой мягкой простыне – одалиска, способная соблазнить самого пресыщенного султана. Его тело разрывалось на части от страсти. Изгиб ее шеи, округлость ее груди, мягкость бедер… Возьми ее!

– В тебя есть нечто большее, чтобы дать мне, – сказал Ахилл.

– Черт подери, – прошептала Элеонора. – Что, твои игры никогда не кончатся?

Ахилл потянул простыню к себе.

– А твои?

– Ахилл, – крикнула Элеонора и приподнялась на локтях.

– Я не взял тебя, Элеонора, из-за твоей трусости.

– Трусости! Как ты можешь говорить такое…

– Ты думала, я не хочу больше ничего, как выплеснуть в тебя свою страсть? Об этом ты подумала? Да? Я не мальчик, мадам, желающий нырнуть во всякое, готовое его принять!

Элеонора встала на четвереньки и попятилась от Ахилла, пока зеркало, установленное на остове кровати, не остановило ее.

– Ахилл, ты сошел с ума. Ты бредишь. Посмотри на меня. Посмотри на нас. Как ты можешь говорить, что я отказываю тебе?

– Как? – переспросил он, сокращая расстояние между ними. Элеонора выпрямилась, спиной опершись на зеркало. Перед глазами Ахилла запульсировало ее отражение, удвоенное соблазном искушение, молочно-кремовое тело и струящиеся волосы. Он сжал ее голову руками.

– Посмотрите, мадам, – сказал он и заставил Элеонору поглядеть в зеркало, – посмотрите и увидите, почему я могу так говорить.

Опять ее голая спина прислонилась к обнаженной груди Ахилла. Ее сочные округлости вжались в его бедра и плоть. Боже милосердный, ее обещание! Как он мог не…

Шпага воли внутри Ахилла начала колебаться. «Нет!» – молча проревел он, явный ужас этого колебания придал ему сил. Он желал ее всю, он будет иметь ее всю. Он не будет колебаться.

«Не прикасайся к шелку ее волос, – приказал себе Ахилл. – Не трогай молочно-кремовую разгоряченную страстью кожу. Ты ничего не чувствуешь, ничего, лишь укол сожаления оттого, что она отказывает тебе». Он выровнял дыхание, молча погасил непрерывный крик голодной плоти.

Ее глаза… зеленые, большие, спокойные… он мог приказать не смотреть на них. Но стена в них, стена, которая отделяла, отгораживала ее от него, – ее он видел, он не мог не видеть ее.

– Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я увидела. – Их взгляды встретились в зеркале. – Святой Стефан, ты вспыхиваешь как порох. Ты сошел с ума?

– Не прикрывай свою скрытность сумасшествием, Элеонора. Мы оба слишком нормальны. Посмотри еще раз.

Глаза Элеоноры раскрылись, и она уставилась в глаза Ахилла в зеркале.

– Скрытность! Боже мой, посмотри сюда. Мы оба слишком ненормальны. Что ты хочешь, чтобы я увидела? Что ты хочешь из того, что я не предложила тебе?

– Посмотри в свои глаза, Элеонора. – Она быстро глянула на свое отражение. – Посмотри, – приказал Ахилл, потом подождал, пока она подчинится. – В них стена, высокая и прочная стена, в этих твоих зеленых глазах, а ты – за ней.

Он отпустил ее голову, позволив шелковым прядям волос обвить его пальцы.

– Часть тебя здесь, со мной, двигающаяся с этим прекрасным телом, улыбающаяся этими манящими губами, касающаяся меня этими длинными гибкими пальцами. Но значительная часть тебя не со мной. Я заметил огонь за этой стеной. Я видел пламя огня, которым ты отгоняешь меня. А я хочу туда.

Элеонора наклонилась вперед, взялась руками за зеркало, честно посмотрела на свое отражение.

– Ты ошибаешься! В них нет ничего. Я та же самая женщина, которая была утром за туалетным столиком. Я никогда раньше не была с мужчиной подобным образом, Ахилл. Никогда! Я даже не понимаю, о чем ты меня спрашиваешь.

– Никогда? Как мог твой муж смотреть на такое пламя и не стремиться обжечься им? – Ахилл погладил Элеонору по плечам, излучаемое ее кожей тепло заставило его кровь закипеть. – Как мог твой возлюбленный чувствовать такой обжигающий жар и не желать сгореть в его пламени?

– Не было ничего, говорю тебе! – Элеонора наклонила голову и приложила лоб к холодному стеклу. – Мой муж питал интерес только к тому, что я женщина. Для Миклоша я была постоянно доступной самкой. – Ее рука в зеркале сжалась в кулак. – Такова судьба жен. Доступные женщины для похоти мужей. – Она всхлипнула и ударила по зеркалу, хотя недостаточно сильно, чтобы разбить его. – А мой возлюбленный… милый златовласый Балинт… Он читал мне стихи. Пел грустные и веселые песни о несчастных влюбленных. Весной он поцеловал меня. Снова и снова были поцелуи, пахнущие вином, зрелыми яблоками, душистыми фиалками. – По серебряной поверхности, словно жидкий бриллиант, скользнула слеза. – И я подумала, что это страсть.

Ахилл увидел, как Элеонора отняла голову от зеркала и повернулась к нему, ее глаза блестели от нескрываемых слез. Ахилл почувствовал, что его челюсти напряглись, а в животе образовался ком.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросил он, с неудовольствием отмечая, что в нем сразу же вслед за желанием зарождается новое чувство – ревность.

– Ахилл, извини, если я разочаровала тебя. Что казалось дома большим грехом, здесь выглядит невинным флиртом. Я никогда не преступала своих брачных клятв.

– Твой муж умер, – грубо сказал Ахилл. – Твои клятвы – пыль. – Он сдернул простыню с постели, ее конец повис в воздухе. – А твой ненаглядный Балинт – это то, что ты прячешь за той стеной в твоих глазах? Мысли о нем? – Он набросил простыню на Элеонору и туго затянул ее. – Ты мечтала о его губах, когда я целовал тебя? А?

Ахилл крепко поцеловал Элеонору, глубоко проникая языком в ее рот. Обновленное желание разнеслось по его телу, но оно было наполнено ревностью и злостью, аккорд, полный страстей, ревевших как водопад.

Элеонора закрутила головой, чтобы освободиться от его карающего поцелуя, и Ахилл отпустил ее.

– Нет! – выкрикнула она. – Ты не понял.

– Я? Я не понял, что ты думаешь о нем, когда мои руки ласкают тебя?

– Да!

– Когда мои прикосновения доставляют тебе удовольствие, ты думаешь о его прикосновениях?

– Ахилл, нет!

Ахилл сильнее потянул на себя концы намотанной на Элеоноре простыни, стягивая ее руки по бокам, охватывая белым атласом грудь и тонкую талию.

– А когда мы соединимся в одно целое, будет ли он тем, кого ты будешь чувствовать…

– Нет, нет, – ответила Элеонора, качая головой. – Прекрати. Балинт умер. Ты ревнуешь к мертвому человеку. – Ее лицо скривилось от боли. – Он умер. Балинт тоже был солдатом. Три года назад была битва с турками. Лил дождь. Грязь была повсюду. Нас разбили наголову. Началось отступление. Один из уцелевших рассказал мне, что Балинт… что его лошадь была убита. Он шел пешком. Турки роились вокруг отступавших, захватывая в плен десятки людей, старавшихся выбраться из непролазной грязи.

Шесть месяцев спустя один управляющий шепнул мне, что Балинта нашли. И прежде чем он… объяснил… я помчалась к нему. Я ворвалась к ним, меня не успели остановить. Он умер. Он умер от холода где-то в поле. Стояла зима, и его бросили умирать. И я увидела, Боже, помоги мне, я увидела, что эти турецкие собаки сделали с ним.

Голова Элеоноры упала на плечо к Ахиллу, и его рука сама собой начала поглаживать ее волосы. Она перешла на шепот, борясь с болью, но желая, наконец, выговориться, выговориться ему.

– Он был страшно избит. Они отрезали ему язык и… и… – У нее вырвались рыдания. Как больно вспоминать. Элеонора подняла голову и посмотрела в глаза Ахиллу. Его руки были теплыми, ласковыми, успокаивающими, и ей удалось сказать: – И, Боже милосердный, Ахилл, они отрезали… его мужское достоинство. Я чувствовала такую печаль, такое горе от того, что случилось с ним, как он, должно быть, страдал. Думай обо мне что хочешь, но я жалела его.

А затем, следующим летом, убили Миклоша. Но его смерть была геройской, и он был похоронен с соответствующими почестями. А мне оказали почтение как жене героя.

Вот мужчины, каких я знала, Ахилл. И я действительно думаю о них. – Она приблизилась к губам Ахилла и легонько поцеловала его. – Но когда ты целуешь меня, я не думаю ни о чьих губах, кроме твоих.

Элеонора начала освобождаться от стягивающей ее простыни, и ее формы скоро исчезли под складками.

– Тогда что ты прячешь от меня? – спросил Ахилл.

Элеонора полностью затихла. Слабое шуршание атласа прекратилось.

– П-прячу? – промямлила она.

– Если ты не грезишь о пахнущих фиалками поцелуях, что находится за стеной в твоих глазах?

Элеонора отвела взгляд и несколько раз потянула не поддававшийся угол простыни.

– Опять эта проклятая стена. Я рассказываю тебе всю мою глубокую боль – даже мои братья не знают, как умер Балинт! А ты… Почему эта чертова простыня не развязывается?

Ахилл остановил руку Элеоноры стальной хваткой.

– Что ты прячешь, Элеонора?

– Сейчас, очевидно, меньше, чем я хочу, – ответила Элеонора, стягивая плотно обвившую тело ткань, которая спутала ей ноги, но Элеоноре удалось отбросить ее.

– Ты уклонилась от ответа, – прорычал Ахилл, быстро теряя терпение.

– Пожалуйста, хватит злиться. У меня уже шумит в голове. – Элеонора спрыгнула с кровати и начала собирать разбросанную одежду. Когда она подошла к куртке, которую Ахилл так издевательски бросил поверх ее юбок, она подняла ее и бросила. Куртка попала в кресло, обтянутое голубой с золотом парчой. Элеонора услышала слабый треск, секунду спустя кресло опрокинулось назад, опорные планки с обеих сторон упали, и на высоте плеч появились две ручки в форме мужского…

– Святой Стефан, – тихо пробормотала Элеонора и кинула взгляд на Ахилла. – Хотела бы я знать, какие грехи могут быть больше французских.

Ахилл откинулся назад на мягкую атласную простынь, оперся на локоть и посмотрел на Элеонору.

– Грехи, Элеонора? Их ты прячешь. – Быстрым движением он встал на колени, его совершенное мускулистое полуодетое тело сверкнуло в свете свечей. – Как долго ты вдова?

Элеонора почувствовала в Ахилле напряжение, тревожное ожидание воина, готового биться, после того как он услышал известие о приближении своего врага. Она облизала губы.

– Два года.

– Семьсот дней. – Ахилл обвел рукой золоченую спинку кровати и подался вперед. – Семьсот дней, Элеонора. Без мужа. Без твоего прекрасного возлюбленного. Женщина может совершить много грехов в течение семисот дней. Ты поэтому приехала во Францию? Спрятать свои грехи среди многих?

– Ты знаешь, почему я приехала! Я говорила тебе…

– Я знаю то, что ты говорила мне.

Элеонора безнадежно мяла спутанную простыню, намотавшуюся на нее, и ворох одежды, которую она хотела надеть. Мешало и то, что она чувствовала на себе взгляд, следивший за каждым ее движением, за каждым дыханием.

Элеонора подошла к лакированному шкафу и открыла дверцу, чтобы использовать ее как ширму.

– Находясь между тобой и тетушкой Женевьевой, я также могу попробовать убедить розу цвести зимой. Она считает, что я приехала сюда найти себе мужа. И не имеет значения, что я сотни раз говорила ей «нет». – Дрожащими руками Элеонора завязала юбки, потом закрепила жакет на корсете. Порванная рубашка была бесполезна.

– Свобода, – говорю я ей, – это должно происходить само собой. Я поехала за тобой в лагерь угольщика по собственному решению, просто так… в результате своего выбора. Или, по крайней мере, без возражений на этот счет. Свободная воля! Тетушка не понимает, что я никогда не уступлю насилию. Никогда!

– Рассуждая подобным образом, ты также никогда не станешь янсенисткой.

– Разумеется, и ты не янсенист. Разумеется, ты не веришь, что наша жизнь уже предопределена. Что все, что мы делаем, уже задано и является неизменным. И даже то, что происходит в этой несчастной комнате, было запланировано.

– Чушь! Нет ничего запланированного, в том числе и грехов. – Элеонора захлопнула дверцу шкафа и стояла кое-как одетая. – Один Бог знает, какие грехи ты приписал мне в этой своей черноволосой голове. Я не знаю, что ты хочешь от меня. – Твердой походкой она подошла к двери во двор и остановилась. – Очевидно, тебе нужно не то, о чем думаю я.

– Тут все просто, – произнес Ахилл. – Я хочу всю тебя, в том числе и то, что ты прячешь. И ты мне это дашь.

– Не будь таким самоуверенным, – возразила Элеонора, отбрасывая засов, чтобы открыть дверь. Металлический удар подчеркнул ее слова. – Ты пренебрег тем, что я по доброй воле хотела дать тебе. Я могу больше не предложить.

Она открыла дверь навстречу яркому солнечному свету, ослепившему ее. Но собирались грозовые облака, и небо меняло свой цвет на мрачный серый. Элеонора даже не могла сказать, где находится солнце. «Как символично», – подумала она.

– Я не пренебрег тобой, Элеонора. Я просто отложил принятие предложения.

Элеонора горько рассмеялась:

– Ты сам говорил, что твое назначение придет со дня на день. Ты полагаешь, я своего рода маркитантка, которая последует за тобой на фронт? Подумай еще раз, Ахилл.

Она вышла и закрыла за собой дверь.

– Подумай еще раз, – прошептала Элеонора пустому двору. – Именно ты последуешь за мной.

Сильный ветер тащил Элеонору за юбки, когда она шла по холму в полумиле от замка Дюпейре. Крестьянин, живший неподалеку от развалин, подвез ее до последнего пересечения дорог. Элеонора была благодарна ему за то, что ей не пришлось идти пешком весь путь – она не думала, что ее ноги выдержат, хотя болтовня крестьянина мешала думать. Отсутствие его удивления тому, что леди знатного происхождения с трудом бредет по грязной дороге, заставило Элеонору поразиться, насколько местные жители, должно быть, привыкли к происходящему в замке.

На вершине холма Элеонора задержалась под кроной раскидистого дуба посмотреть на открывающийся вид. Замок был новым и современным, заявлявшим своим видом о богатстве и положении владельцев.

Она присела на низенькую скамеечку, потом снова встала. Внутри было какое-то беспокойство, с которым Элеонора не могла справиться. Руки не держались на месте. Ей хотелось идти. Она предпочла бы чувствовать усталость, чем это… Святой Стефан, что он делал с ней! Элеонора посмотрела туда, где за облаками могло быть солнце. Полдень. Она пошла, потом остановилась. Во всяком случае, она надеялась, что полдень. Если так и было, она могла вернуться с придуманной историей о том, как ее лошадь понесла. Удивленно поднятые брови и понимающие улыбки появятся намного позже, и единственный вопрос будет касаться того, с кем у нее было любовное свидание.

Элеонора неторопливо начала срывать листья. То есть она надеялась, что вопросом будет это.

Позади себя она услышала тихое лошадиное ржание, и ее пальцы прекратили обрывать ветку. Она не была готова так скоро вновь увидеть Ахилла. Элеонора скривилась, вспомнив свою показную смелость на пустом дворе. «Я хочу… то, что ты прячешь», – сказал в голове его голос. Она не была уверена, что будет готова увидеть его еще раз – вообще когда-нибудь.

Но она должна будет это сделать. Ради своей семьи. Ради того, что она прятала от него. Воспоминания о ее реакции на ласки Ахилла заставили ее покраснеть, а ее кожа загорелась жаром так, что его не мог охладить даже ветер. То, что он сделал с ее телом, напугало Элеонору – Ахилл заставил его не подчиняться ей, сковал его огненными цепями, пленил восхитительным горячим жидким… ужасом.

И еще, на короткое мимолетное мгновение она окунулась в незнакомый мир… мир, построенный Ахиллом из его смеха, улыбок, слов, которые могли обидеть или приласкать. Мир, построенный… из чего-то еще. Чего-то такого, что пугало больше всего. Элеонора облизнула губы, внезапно пересохшие от понимания ее собственного лицемерия. Не о своей семье будет она думать, если Ахилл поцелует ее опять так, как целовал в гроте, или коснется ее, или погладит, или…

– М-мадам? – спросил дрожащий голос. Элеонора почти пошатнулась от облегчения, что это был не Ахилл. Она выронила дубовый лист, который рвала пальцами на мелкие кусочки, и обернулась.

– Жан-Батист? – удивленно произнесла она. Юноша стоял в нескольких шагах от нее на склоне холма, в руках он крепко сжимал поводья ее мерина. Казалось, что его немного качал ветер. – Ты заблудился и не нашел дорогу назад в замок?

Жан-Батист поклонился, когда обрел устойчивое положение.

– Нет, мадам. Я ждал вас в крестьянском доме у пересечения дорог. – Он приложил руку к своей голове. – Я думаю… думаю, я выпил слишком много вина. Ожидание… оно вызывает жажду.

Элеонора нахмурилась. Напряженность в теле породила в ней раздражение и нетерпение. «Я должна была идти, – подумала Элеонора, – я должна была идти».

– Ждал меня? Зачем?

Юноша откашлялся и переступил с ноги на ногу.

– Вернуть вам лошадь, – ответил он, протягивая поводья. – Леди в Париже не похожи… то есть месье, мой хозяин, он не… – Жан-Батист наклонил голову, потом посмотрел на Элеонору сквозь опущенные ресницы. – Зачем вы дали деньги, чтобы помолиться за ту маленькую девочку?

– Помолиться за?.. Ах, в Эпинале. – Элеонора широко развела руки. – Ее мать казалась такой обезумевшей. Молитвы могли бы успокоить ее, – сказала она, потом добавила с ласковой улыбкой, какую только могла изобразить: – Иногда нам дается то, за что мы молимся. «А иногда нет», – мысленно добавила она.

Жан-Батист начал энергично качать головой и моргнул.

– Правда, правда. Моя мать, она болела, и месье граф, он заплатил за много молитв, и ей снова стало лучше и…

– Ты сказал, что Д'Ажене заплатил за молитвы?

– Да, мадам. Если священник не иезуит, сказал месье. Он ненавидит иезуитов. Отец говорит, что это из-за его наставника и… и всего такого. И месье хорошо заплатил. Вот почему я рассказал ему, что вы сделали.

– Я далеко не святая, Жан-Батист, – сказала Элеонора. Образ Ахилла, полураздетого и прекрасного, заполнил ее разум, и она почувствовала, как ее тело возбуждается от трудновыразимого голода. Чтобы успокоиться, Элеонора оперлась рукой о ствол дерева. Ах она была далека, очень далека от того, чтобы называться святой.

Юноша втянул голову в плечи.

– Я мало знаю святых. Однажды видел кость пальца святого Флоренция, хотя… – Его слова оборвались, и быстрым движением человека, которому в последний момент удалось собрать все свое мужество, он перебросил поводья через нижнюю ветку дуба.

Жан-Батист, покачиваясь, снова поклонился:

– Но я знаю, что будет лучше, если вы вернетесь на своей лошади. Я слышал, о чем они все болтают. В Париже. Раньше… – Он покраснел и замер во внимании, его глаза приняли этот отсутствующий, пустой взгляд, который Элеонора очень часто видела у французских слуг. – Я не знаю, почему месье так зол на вас, мадам, но, даже если он выпорет меня, я хочу, чтобы вы взяли лошадь.

– Выпорет тебя? Он это делает? – спросила Элеонора, мысленно ругая себя за то, что заставляет слугу говорить.

– Н-нет, – ответил Жан-Батист. – Пока еще нет. Хотя, бывает, орет. Иногда. Когда злится… – Юноша кивнул, а Элеонора улыбнулась и сказала:

– Ну, спасибо тебе за лошадь. Я не знаю, сколько пересудов это остановит, но ты оказался таким внимательным. А сейчас тебе лучше вернуться в замок, пока твой хозяин не обнаружил, что ты не подчинился ему, а то, я полагаю, он тоже будет пребывать в подходящем настроении для ора.

Слуга поклонился и начал своего рода спотыкающейся рысцой спускаться с холма.

– И держись подальше от крестьян, которые так щедро угощают вином! – крикнула Элеонора ему вслед. Жан-Батист доброжелательно помахал в ответ и продолжил свой путь к замку. Элеонора сложила руки на груди и прислонилась к стволу дуба, глядя на лошадь.

– Я бы и сама хотела иметь с собой несколько бутылок этого крестьянского вина, – тихо сказала она мерину. Тот потряс головой из стороны в сторону, звеня уздечкой. – Ты прав. Напиваться из-за Ахилла – плохая идея.

Она подумала о его искусных руках, прекрасном дьявольском лице, великолепном дьявольском теле и его…

– Напиваться из-за Ахилла – очень плохая идея. – Элеонора опустила руки, одернула юбки, пытаясь привести в порядок кринолин.

«Перестань думать о том, что случилось в гроте!» – выругала себя Элеонора. Она подошла к лошади и, используя как опору нижнюю ветку, взобралась на нее.

– Я не должна терять голову. Я не могу уступить ему. – Элеонора пришпорила лошадь, направляясь к замку Дюпейре. – Я не могу уступить… сыну дьявола, платящему за молитвы!

Сын дьявола, чьи черные глаза разрушили ее точно так же, как она сломала кресло в гроте. Сын дьявола, который показал ей рай и мир, что могли находиться в нем.

– Нет, не думай об этом. Думай… Я не могу уступить ему. Я не могу уступить его губам, его глазам… Я не могу уступить себе…