Глава 5
Топот конских копыт раздался у нее за спиной. Деревья и луг пронеслись мимо, как смазанная акварель. Элеонора пришпорила Тоньерра и решила обернуться через плечо.
Она увидела темное пятно – лошадь и всадника, несущихся по красноватой дорожной грязи. Еще немного – и они настигнут ее.
Она проклинала Дюпейре и его конюшни за то, что там не нашлось лошади, способной обогнать тренированного кавалерийского скакуна. Она проклинала себя за свою беспечность – Д'Ажене ни за что не позволит ей уйти. Она довольно часто ездила на лошадях своих братьев, и если кони французских офицеров хотя бы наполовину так быстры, как они, ей несдобровать.
Ветер подхватывал крепкие венгерские ругательства, как полотно боевого стяга. Дура! Она ругала свое предательское тело. Однажды она познала любовь. Пусть все было недолго, не так, но это была любовь. А теперь ее мучили жажда, огонь, неутолимая боль, сжигая ее изнутри, как пламя, вспыхнувшее над тлеющими угольками.
Нет! Как ее тело посмело осквернить эту память? Нет, нет, нет, она не могла поверить, что изощренные уловки Д'Ажене могли так легко вызвать жажду любви.
Топот копыт стал громче, ближе. Элеонора пригнулась к шее коня, умоляя его поторопиться. Скакун был необычайно вынослив и отдавал ей все свои силы, но приближающиеся звуки говорили ей, что этого недостаточно.
Она оглянулась. Д'Ажене был на расстоянии двух корпусов от нее. Полутора. Биение сердца и топот копыт раздавались в унисон. Голова его коня поравнялась с ее стременем.
Граф наконец настиг ее. Их кони скакали рядом. Он приблизился к Элеоноре, и она почувствовала прикосновение его ноги.
– Что вы!.. – закричала она, но ветер унес ее слова. Д'Ажене протянул к ней руки, и ее глаза расширились от ужаса. – Вы сумасшедший! – Его руки сомкнулись вокруг ее талии и потащили из седла. – Д'Ажене! Ради Бога! – Он потащил ее снова, и она почувствовала, что скользит.
Они недооценила его силу. Под шелками, бархатом и парчой скрывалось мощное тело солдата. Она прошипела ругательство и попыталась удержаться, но Д'Ажене прекрасно знал, как справиться с нею.
Он вырвал ее из седла.
Из ее горла вырвался крик. Ее тело на мгновение зависло над головокружительно мчащейся между двумя конями дорогой. Он подхватил ее другой рукой и тут же стал сбавлять скорость. Гунтер Дюпейре продолжал скакать галопом по дороге, ведущей к дому.
– Ради Бога, Д'Аже…
– Ради меня, мадьярка, – сказал граф и закрыл ей рот поцелуем.
Это был крепкий, долгий поцелуй. Его язык проник в ее рот, а губы жадно впились в ее губы. Она хотела сопротивляться, бороться с ним, но вместо этого ее руки обвили его шею, а пальцы погрузились в его волосы, еще крепче прижимая его губы к своим.
Она завладела его языком. Ее тело наполнило странное чувство, оно становилось все жарче, все горячей. Она прижалась к Ахиллу, словно пытаясь вобрать в себя все его тепло и то обещание, которое скрывало в себе его тело.
Он громко застонал. Его руки еще крепче сжали ее в объятиях. Конь перешел на шаг. Они качались в седле, то поднимаясь, то опускаясь, и ритм их тел напоминал замысловатый эротический танец. Он нежно укусил ее нижнюю губу.
– Элеонора, – прошептал он, проводя открытыми губами вдоль ее подбородка. Ее голова откинулась назад, глаза закрылись сами собой, а дыхание стало быстрым, неровным. Он целовал ее шею и нежную кожу под подбородком, его поцелуи согревали кровь, как бренди, нагретое над огнем.
– Ахилл, – прошептала она и медленно открыла глаза. Она пропустила пряди его волос сквозь пальцы, наблюдая, как они трепещут на ветру. Кончиком пальца она провела по его лицу, обводя каждую черточку и удивляясь, действительно ли это было то лицо, что на протяжении веков олицетворяло собой тьму, или она просто читала на нем то, что хотела увидеть. Если бы она не знала его так хорошо, она подумала бы, что второго такого нет на всем свете.
Он улыбнулся медленной, чувственной улыбкой.
– Я не нахожу вас банальной, моя графиня. И мне это приятно.
– Банальной. Вы хотите сказать, что не находите меня невинной? – Ей следовало обидеться, но вместо этого она рассмеялась. – Я женщина, месье Д'Ажене. Лишь недоразвитые взрослые могут быть невинными. Невинность больше подходит детям.
Его взгляд на мгновение оставил ее и устремился куда-то вдаль.
– Не всем детям.
За этим лицом она вдруг увидела взгляд человека, который когда-то был ребенком. Несчастливое детство? Она выпрямилась, по-прежнему сидя перед ним. Ее мысли разбегались, разлившееся по ее телу тепло, как бренди, опьянило ее, затуманив мозг.
– Простите меня, – сказала она, упершись ему в грудь рукой, чтобы держаться. Сквозь рубашку она почувствовала его стальные мышцы. – Я не хотела вызвать неприятные воспоминания.
Его взгляд вернулся к ней.
– Вы вызываете во мне только приятные воспоминания, – сказал он. – Очень приятные.
Его тон стал шутливым, но она не нашлась что ответить. Теперь она окинула взглядом бескрайние поля. Воспоминания, которые она оставит ему, будут далеко не приятными… после Вены.
Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
– Зачем вы приехали сюда, Элеонора София Юлиана, графиня Баттяни?
– Возможно, чтобы соблазнить вас.
– Возможно, я бы и поверил вам, если бы не сегодняшняя встреча.
Она опустила взгляд.
– Маркиза Дюпейре – сестра моей матери. Моя бабушка была замужем дважды, сначала за французом, потом за венгром.
– Вы рассказываете мне стратегию, мадам. А я спрашиваю о цели вашей стратегии.
– Вы говорите так, будто я Фридрих Прусский, пытающийся завоевать Силезию.
– Такой отважный и хитрый человек, как Фридрих, кого угодно приведет в замешательство – как и дочь наполовину француженки и венгра.
– Отважный и хитрый? Я бы, наверное, предпочла, чтобы меня называли банальной.
К нему вернулась его загадочная улыбка. Он коснулся ее губ быстрым, кружащим голову поцелуем.
– Нет, мадам, я так не думаю.
Конь дошел до вершины последнего холма, и прежде чем начать спуск к замку Дюпейре, Д'Ажене направил его в тень растущего поблизости дерева. Он опять поцеловал ее крепким, долгим поцелуем, похожим на нескончаемый водоворот.
Он поднял голову и сказал:
– Пусть будет, как вы хотите. Одна стратегия. А цель я узнаю довольно скоро.
И, не предупреждая, он спешился и принялся поправлять стремена.
– Широн послушается вас. Он любит умелых наездников. Можете не беспокоиться, конюх не заметит, что у вас другой конь, – сказал он, закончив.
– Я не беспокоюсь, месье Д'Ажене. Нетрудно догадаться, что не многие осмелятся что-либо заметить, когда дело касается вас. – Конь закивал и начал гарцевать, припадая на одну сторону, пока Элеонора не успокоила его умелым движением. – Ваш конь достоин мадьярки.
– Он достоин солдата, мадам.
– Вы называете меня солдатом. Значит, вы считаете, что моя голова полна военных хитростей?
– Я называю вас женщиной. Конечно, ваша голова полна военных хитростей. В том и состоит игра, чтобы раскрывать их одну за другой… – Он помолчал и погладил ее лодыжку над ботинком, поднимаясь выше и лаская икру. – То, как тело любимой раскрывается от жара…
– На вас подействовал жар сегодняшнего дня, месье, – быстро оборвала она его и пришпорила коня. Отъехав на безопасное расстояние, она обернулась через плечо и крикнула:
– Постарайтесь не путать «способную» ученицу с «увлеченной»!
– Я никогда ничего не путаю, мадам. Абсолютно ничего.
Элеонора вернулась в конюшни и быстро спешилась. Она заметила понимающий взгляд конюха и молча выругалась, сохранив, однако, непроницаемое выражение лица.
«Стратегия, военные хитрости», – произнесенные Д'Ажене слова эхом отозвались у нее в голове. Теперь у нее был новый враг. Ей следовало выработать стратегию, чтобы бороться с ним, с предателем, в которого превратилось ее собственное тело.
Она больно закусила губу, чтобы избавиться от воспоминаний о его поцелуях. Она поспешила через залы и салоны, едва заметными кивками отвечая на приветствия других гостей. Они смотрели ей вслед – странная графиня-иностранка, чуть ли не бегущая через замок в амазонке.
Она добежала до своих покоев, распахнула дверь и позвонила служанке. Девушка торопливо помогла ей переодеться в обычное свободное утреннее платье из простого льна.
– Пудры не нужно, Мартина, – сказала Элеонора, когда служанка принялась укладывать ее волосы. – Мне надо… – Она запнулась, не в силах подобрать слов. – Мне надо… – Ее взгляд быстро обежал комнату, остановившись на аккуратной стопке бумаги на письменном столе. Это были ноты, которые она оставила в музыкальном салоне. – …Поупражняться. Мне надо поупражняться.
Мартина нахмурилась.
– Возможно, мадам захочет отдохнуть, прежде чем…
– Нет! – резко оборвала Элеонора. – Спасибо за заботу, но та роль, которую мне предстоит сыграть, оказалась намного сложнее, чем я ожидала. – Она поняла, что проговорилась. – Я хотела сказать, отрывок, отрывок, который мне предстоит сыграть.
Мартина покачала головой и сказала:
– Как вам будет угодно, мадам.
Быстро закончив с прической, она вышла.
Положив локти на туалетный столик и подперев голову, Элеонора попыталась собрать разбегающиеся мысли. В ее памяти вспыхивали и гасли воспоминания. Вот ее муж, Миклош, в припадке гнева, его рев отражается от каменных стен их замка в горах. Затем его образ стал мягче, спокойнее, и она снова вспомнила своего возлюбленного Балинта, с его сладким голосом и еще более сладкими поцелуями.
Но поцелуи стали вдруг требовательными, она почувствовала их так отчетливо, словно все это было недавно. Она коснулась своих губ и зажмурила глаза. «Балинт, Балинт», – тихо позвала она, но это были поцелуи Ахилла.
«Нет! – Она резко вскочила, сметая с туалетного столика баночки и барсучьи кисточки. – Я знаю, что такое поцелуи мужчины! Мужчины, слышишь? А не дьявола! Я слышала сладкие, нежные слова любви, мне шептали их украдкой… Я знаю, что такое любовь. Любовь, слышишь? Любовь, а не… а не…» Она вздрогнула. Это был шепот не Балинта. Она схватила стопку листов, лежавших на письменном столе. Музыка. Ей хотелось забыться в музыке. Она больше не хотела слов, ни от мертвого возлюбленного, ни от графа Д'Ажене. Такого живого графа Д'Ажене. С этими мыслями она выбежала из комнаты и поспешила в салон.
Дверь в малый музыкальный салон была слегка приоткрыта, и Элеонора помедлила. Бесшумно распахнув дверь, она вошла, ожидая увидеть кого-нибудь из гостей, но комната была пуста. Она направилась к клавикордам.
Слава Богу, что убрали эти проклятые лепестки… Раздался шлепок, и Элеонора насторожилась. Звук доносился из-за лакированной ширмы в дальнем углу. Послышался раздраженный шепот, который становился все громче.
Элеонора поморщилась; вмешательство в чужие дела считалось во Франции чуть ли не самым тяжелым грехом. Ее бы наверняка осудили, признайся она в своем вторжении. И все же она уже собралась подать голос, но звук нового шлепка остановил ее.
– Ты, глупая стерва! – раздался голос маркиза де Рашана. – Вспомните, что поставлено на карту, мадам жена, – продолжал он с сарказмом. – Если бы в Жемо ты вела себя с Д'Ажене хоть чуть-чуть поумнее, нам бы не пришлось тащиться в такую глухомань.
При упоминании о Д'Ажене Элеонора застыла на месте, не в силах пошевелиться.
– Не называй меня стервой, ты, грубиян! – отозвалась маркиза де Рашан. – Я сделала все, что могла. Он не из тех, кого легко соблазнить. Даже подсыпав ему в вино шпанских мушек, было не так просто его очаровать.
– Он мужчина, мадам жена. Ты была достаточно искусной в моей постели, когда я тебя туда звал. По крайней мере, ты умеешь притворяться, что тебе приятны прикосновения мужчины.
Маркиза зашипела ему в ответ:
– Думай, что говоришь, муженек. Я могу заманить и иезуита, если захочу. Или в тебе говорит ревность? Из-за того, что это не ты был с ним в кустах?
Маркиз подумал и сказал:
– Он слишком стар.
Его жена резко рассмеялась:
– Но когда он еще не был «слишком стар», как ты, должно быть, домогался этого темноволосого красавца Ганимеда…
Расширившимися от ужаса глазами Элеонора смотрела на ширму.
– Монсеньор Ублюдок убил человека на дуэли, когда ему было всего пятнадцать, – заметил Де Рашан. – Мне нужны земли Д'Ажене, мадам жена. Я хочу возмездия за все совершенные им дела, а не удара его шпаги в живот.
– А я хочу гораздо большего, – сказала маркиза голосом, полным яда. – Нужно найти другой способ, чтобы заманить его в ловушку. Ни одна женщина не сумеет удержать его так, как нам надо.
– Если не женщина, то что?
– У меня есть lettre de cachet от ла Шатору, подписанный королем. Остается лишь арестовать Д'Ажене, и через неделю он окажется в Бастилии. У меня уже все продумано.
Маркиз фыркнул.
– Вот как? И ты думаешь, управляющий провинцией, находясь за сотни миль от поместья Дюпейре, сможет это сделать?
– Может, и нет, но… – Маркиза надолго замолчала.
Стало вдруг так тихо, что Элеонора услышала свое собственное дыхание. Пораженная откровениями Рашанов, она и забыла, каким рискованным было ее положение.
– Но что? – нетерпеливо спросил маркиз. – Я по-прежнему считаю, что небольшой несчастный случай во время охоты…
– Нет. Или, по крайней мере, не то, чего он может ожидать. И если местные управляющие нам не помогут, мы препроводим Д'Ажене к тому, кто захочет помочь.
Элеонора достигла двери, но не могла заставить себя уйти. «Думай о риске!» – напомнила она себе, продолжая слушать.
Маркиз рассмеялся:
– Препроводим, разумеется, после несчастного случая. Прекрасно. Прекрасно. Мне надо увидеть Дюпейре. Я попрошу его перенести охоту на послезавтра. Это будет великолепно, ты не находишь?
Элеонора бросилась в коридор. Она сделала пару шагов, развернулась и принялась громко напевать отрывок, который разучивала:
– Ла-ла, ла-а-а, ла, ла…
С простодушной улыбкой она вошла в музыкальную комнату, громко напевая.
Из-за ширмы вышли маркиз с маркизой, и Элеонора, сделала удивленное лицо.
– Месье, мадам, добрый день! – весело воскликнула она. – Я пришла поупражняться… – Она замолчала и для большей убедительности потрясла нотами, зажатыми в руке. Листы измялись и стали влажными от пота. Она так крепко сжимала их, что кое-где даже смазались чернила. – Я не хотела вам помешать. Я могу вернуться сюда позднее.
– Нет, нет, нет, – возразила маркиза, приблизившись к ней. – Нам еще нужно приготовиться. – Она погладила руку Элеоноры немного дольше, чем следовало. – Вы такая красивая. Что за наказание – быть пленницей в этой Богом забытой дыре. Как жаль, что мы не в Париже. Там куда больше развлечений.
– Как ты уже сказала, дорогая, – перебил ее муж, – мы должны приготовиться к обеду. – Он отвесил Элеоноре поклон, более уместный где-нибудь в Версале, чем в скромном замке на востоке Франции, и предложил руку жене.
Состроив недовольную гримасу, маркиза взяла мужа под руку, и они направились к двери. Там мадам де Рашан остановилась и сказала Элеоноре:
– Я уверена, вы не станете рассказывать, что видели нас здесь, правда, мадам? Ведь это так неприлично – назначать свидание собственному мужу.
– Кто же мне поверит, мадам? – спросила Элеонора с понимающим смешком.
Чета добродушно улыбнулась и неторопливо двинулась дальше.
Элеонора с трудом добралась до вертящегося стула, стоявшего перед клавикордами, и безвольно упала на него. Враги такого человека, как Д'Ажене, не будут сидеть сложа руки или полагаться на счастливую карту. Она выпрямилась и разложила ноты.
«Однако возмездие, задуманное де Рашанами, можно предотвратить», – убедила себя Элеонора и начала играть пьесу Бонни. Она расскажет Д'Ажене о том, что затевается против него. Несомненно, он будет благодарен ей за это. Он поверит, что она – его союзница, помощница; он поймет, что ей можно доверять.
«И отблагодарит тебя поцелуями? – раздался у нее в голове насмешливый голос. – И его благодарные руки подарят тебе несколько ласк?» Она сыграла фальшивую ноту.
Малый терцаккорд.
Ее пальцы задрожали, и она сцепила их, уронив на колени. «Нет, – прошептала она пустой комнате. – Я сделаю это, потому что должна. Это всего лишь уловка, чтобы подпустить его поближе. Поближе…» Она зажмурилась. «Балинт, Балинт», – тихо звала она, вызывая из потаенных уголков памяти образ погибшего возлюбленного… Высокий темноволосый мужчина сидел у низкого окна замка. Его низкий мужественный голос, читающий древние стихи, согревал ее, баюкал. Успокоившись, Элеонора продолжила игру.
Целый час или больше наполняла комнату музыка – музыка желания, страсти, безумства. Закончив играть, Элеонора продолжала сидеть, наслаждаясь воцарившейся тишиной. Пока вдруг не вспомнила…
Балинт был блондином.
День выдался на удивление теплым, и вечер, словно пораженный затяжной лихорадкой, никак не хотел остывать. Все окна в апартаментах Элеоноры были открыты настежь. Закрыв глаза, она прислонилась к одному из них, тщетно пытаясь разогнать веером застывший воздух. Платье прилипло к ее телу, а заколотые волосы казались ей слишком тяжелыми.
Вдалеке слышались принужденно веселые голоса гостей, собирающихся к позднему ужину в саду. Тетушка пригласила ее, но Элеонора отказалась, сославшись на недомогание. Перед ней стоял поднос с нетронутой едой.
После того самого поцелуя она его не видела. Она встала и отошла от окна, нахмурившись при виде подноса. Он посчитает ее трусихой, если она не появится на ужине. Только дурочки и трусихи могут сидеть в такую ночь за закрытыми дверями.
Элеонора сложила бесполезный веер, бросила его на кровать – он не давал прохлады и не служил для обольщения – и вышла из комнаты. Что ж, она встретится с ним, если так надо, как ни в чем не бывало, даже небрежно, возможно, заведет с ним легкий разговор… и между прочим скажет ему, что – совершенно случайно! – подслушала странную вещь. Да, кстати, нет ли у него врагов?
Двое безупречно одетых слуг поклонились ей у двери террасы. Другие, должно быть, уже собрались, потому что она долго шла по устланной мягкой травой дорожке, освещенной дрожащим светом редких факелов. Было по-прежнему душно, и она провела пальцами вдоль выреза своего платья, безнадежно пытаясь ослабить его.
– Могу предложить нечто, от чего вам станет прохладней, – раздался слева из темноты голос Д'Ажене, – но я предпочитаю, чтобы вам было жарко.
Она резко остановилась, стараясь скрыть от него свое замешательство.
– Я, скорее, поникла, месье, – ответила она.
Он вышел из тени и, отвесив ей элегантный поклон, остановился рядом.
– Как оранжерейный цветок? Ни за что бы не подумал. – С этими словами он вытащил что-то из кармана. Веер. Ее веер. Должно быть, он послал в ее комнату слугу, чтобы тот забрал веер с кровати, где она оставила его. – Но даже слабый поникший побег можно заставить раскрыть лепестки и… – он медленно раскрыл веер, – расцвести.
Д'Ажене принялся обмахивать ее, но она схватила его за руку, пытаясь остановить. Она сомкнула пальцы вокруг его запястья и почувствовала, как напряглись мускулы, привыкшие к шпаге.
– Нет, прошу вас… – начала она и замолкла. Граф поднял ее руку к губам и поцеловал.
– Скажите «прошу» еще раз, – попросил он, не выпуская ее руки и целуя каждый палец.
– Простите, месье, – сказала Элеонора, отпуская его запястье. – Меня ждут к ужину. – Она повернулась к высокой живой изгороди, откуда доносились приглушенные голоса собирающихся гостей.
Железные пальцы крепко сжали ее локоть.
– И то верно, мадам. – Д'Ажене учтиво кивнул, указав свободной рукой налево, на просвет в кустах. – Только вам туда.
Элеонора с трудом вдыхала тяжелый, душный вечерний воздух. Граф крепко держал ее за руку. Уйти или остаться? Ее следующий шаг может стать непоправимой ошибкой.
Его поцелуй во время прогулки объяснить нетрудно – такие слова, как «украдкой», легко успокоят уколы совести – но то, о чем он просил сейчас…
За кустами раздался взрыв смеха. Совсем рядом развлекался, хихикал и ругался народ: тетушка Женевьева, сплетник Виньи, Рашаны…
Она взглянула на ждущего подле нее графа. Он молчал. В тусклом свете факела его лицо казалось спокойным, будто сгущающаяся темнота была знакома и привычна ему, но в его глазах было трудно что-либо прочесть. Черты его лица странно исказились, словно тысячи коварных, обольстительных демонов смотрели на нее сейчас с каменных колонн.
«Да, кстати, нет ли у вас врагов?» – насмешливо сказал ее внутренний голос. Она вспомнила фальшивый образ темноволосого Балинта. Ей казалось, что путь к возмездию будет легким, но он прямо на глазах превращался в трясину. Однако долг перед семьей был важнее. Она посмотрела на темный проем в кустарнике, куда указал Д'Ажене, молясь, чтобы эта трясина внезапно не оказалась бездной.
Элеонора глубоко вздохнула.
– Вы очень любезны, месье, – сказала она с очаровательной улыбкой.
– Нет. Я очень голоден, мадам, – ответил Ахилл, предлагая ей руку. – Очень голоден.
Путь оказался длиннее, чем ожидала Элеонора. Они молча шли под руку, окруженные пышной, буйной растительностью. Голоса гостей вскоре стихли, и ей начало казаться, что они с графом Д'Ажене покинули мир замка Дюпейре и очутились далеко-далеко.
Тишина была даже приятной. Они шли в ногу, и их тела двигались в едином ритме, словно они исполняли простой деревенский танец под музыку, слышную только им. Впереди показалась стена парка, сложенная из нескрепленного известью камня. В проеме горел фонарь, и на фоне бледного пятна света лес казался еще темнее. Она ожидала, что Д'Ажене остановится, повернет направо или налево и они останутся в саду, но он подобрал фонарь, не нарушая мерного ритма их шагов.
– Как нам повезло, – прошептала она, когда они вошли в лес. Дорожка была по-прежнему хорошо видна, но стала более заброшенной. – Представьте, что садовник – совершенно случайно – по какой-то причине оставил здесь свой фонарь. Такова удача.
– Такова Судьба, – поправил он.
– Ах, – сказала Элеонора. – Как благодарны должны мы быть Судьбе за то, что она послала нам свет. Спотыкаться в темноте было бы так… – она запнулась и искоса посмотрела на графа, – так не по-французски.
Она почувствовала, как напряглись мускулы его руки. Виноградные лозы, аккуратно подрезанные в парке, здесь карабкались по стволам деревьев и свешивались с ветвей. Он резко отбросил одну из них в сторону.
– Темнота не всегда заставляет спотыкаться, – сказал он. Его напряжение прошло, и он накрыл ее руку своей ладонью. – Темнота может манить, мадам. Дразнить.
Он остановился, высвободил руку и закрыл створку фонаря……
– Зрение бывает тираном, – раздался рядом его низкий бархатный голос, – которого следует свергнуть, чтобы насладиться другими чувствами.
– Месье, – хотела возразить Элеонора, но вдруг почувствовала прикосновение его пальцев к подбородку.
– Я слышу шум вашего учащенного дыхания, – сказал он.
Она нервно облизнула губы.
– А-а-х. – Он провел большим пальцем по ее влажному рту. Ее губы приоткрылись. – Какой легкий, нежный звук, – прошептал он и придвинулся ближе. – Но я хочу услышать больше. – Его пальцы ласкали ее шею. – Намного больше. – Элеонора откинула голову и закрыла глаза. От его прикосновений по телу разлилось приятное тепло. Духота позднего весеннего вечера больше не казалась такой… невыносимой.
Она услышала тихий лязг металла о металл. Темнота за ее закрытыми веками внезапно озарилась золотым светом. Он отодвинул заслонку.
– Но разве можно обвинять тирана, именуемого Зрением, когда на свете есть такая красота?
Она поморщилась, застигнутая врасплох, и посмотрела на лес.
– Когда мы начали наше путешествие, вы говорили о голоде, – напомнила она ему. – Хотите, чтобы я стала собирать коренья?
Он снова заставил ее взять его под руку, и они продолжили свой путь.
– Я и сейчас говорю о нем.
Густой румянец залил ее щеки, но она промолчала. Фонарь слегка покачивался при ходьбе, отбрасывая круг света на папоротники и кусты, росшие по обеим сторонам тропинки.
Но она почти ничего не замечала. Ее кожу покалывало там, где ее касался Д'Ажене. «Это всего лишь духота ночи», – сказала она себе и, делая вид, что поправляет выбившийся локон, потерла шею, прогоняя непрошеное чувство.
Она попыталась сосредоточиться на том, что ждало ее впереди, но его слова, сказанные накануне вечером, не выходили у нее из головы.
«Соблазнитель или соблазненный – кто виноват?» – спросил он.
«Тот, кто проигрывает. Тот, кто слаб», – ответила она.
Они дошли до поворота, и справа Элеонора увидела какое-то слабое сияние, словно деревья начали светиться сами собой. Она взглянула на Д'Ажене. Она не должна быть слабой. У поворота была недавно проложена новая дорожка, достаточно широкая, чтобы они могли идти по ней вдвоем. Сияние стало ярче. Теперь оно было прямо перед ними.
По обе стороны дорожки между деревьями были натянуты полоски марли, образовав комнату посреди леса. Перед входом, рядом с двумя деревьями, росли пышные папоротники, словно два стражника перед воротами. Здесь Ахилл остановился.
Он поставил фонарь на ближайший пень и закрыл створку, наблюдая, как бледный свет и тень встретились на ее лице. И прежде чем его глаза привыкли к темноте, он услышал, как участилось ее дыхание, и с удовлетворением заметил, как ее растерянность сменилась любопытством.
Элеонора на мгновение встретилась с ним взглядом, и ее выразительные губы дрогнули в улыбке.
– Что вы сделали? – спросила она с задорным огоньком в глазах.
«Отлично, – подумал Ахилл. – Скоро она забудет о прошлом, всегда присутствующем в ее взгляде; скоро она забудет обо всем, кроме меня».
– Месье! Что вы сделали? Ответьте. Покажите.
«Да, моя графиня Элеонора, – подумал он. – Я скажу, я покажу тебе…» Сквозь листья папоротников светились огоньки, освещая ее лицо с мягким взглядом. Понимала ли она, как много говорило ее лицо? Даже в сумрачном свете он видел ее ум, смелость и легкий налет невинности, которую она так презирала. Он вспомнил ее поцелуй, и его обожгло огнем. Прищурившись, Элеонора бросила на него понимающий взгляд.
– Надеюсь, не грот для влюбленных? – На ее лице появилась гримаска разочарования. – Я не ожидала от вас такой банальности.
Ахилл посмотрел куда-то вдаль через ее плечо, словно размышляя над чем-то важным.
– Вы хотите грот? Неподалеку отсюда, среди развалин, построенных Дюпейре, есть один. – Он поклонился и указал назад на тропинку. – Зато здесь, – сказал он, раздвинув папоротник, – золото и атлас. – Он взял ее за руку и повел через образовавшийся проем. Ее глаза расширились, рот приоткрылся.
Ахилл улыбнулся, видя ее удивление.
– Но это золото от пламени сотни свечей и атлас цветочных лепестков.
Элеонора медленно отошла от Ахилла, словно не в себе. Ее окружали сотни маленьких хрустальных шариков, в каждом из которых дрожало пламя свечи. Они были повсюду – на зеркальных серебряных подносах, покрытых виноградными лозами пнях, между ветвями деревьев.
В тени, между сверкающими подносами со свечами, стояли серебряные кадки с буйно цветущими ночными цветами. Их аромат разливался в воздухе, будто колдовские чары.
– О, месье, – прошептала Элеонора, всплеснув руками и оглядываясь по сторонам.
Ахилл прошел к алькову между двумя деревьями у входа и раздвинул листья папоротника, за которым скрывался походный буфет, уже накрытый для ужина.
Он налил игристого, чтобы движение льющейся жидкости развеяло атмосферу напряженного ожидания. Скоро он уедет на фронт, а вместе с ним незабываемые воспоминания о страсти Элеоноры Баттяни.
– Игристого, мадам? – спросил Ахилл. Элеонора сдержанно улыбнулась, беря предложенный бокал. «Тот, кто проигрывает», – мысленно напомнила она себе, все еще пораженная царившим вокруг волшебством.
– Благодарю вас, месье, – тихо проговорила она.
– Если хотите, вы можете отдохнуть вот здесь, – сказал граф, изящным жестом указывая на другой неглубокий альков, где в окружении свечей было устроено ложе из листьев, покрытое бархатным покрывалом.
– Отдохнуть? – переспросила Элеонора, и что-то екнуло у нее внутри. Она представила, как лежит, раскинувшись на этом покрывале, с призывной улыбкой на губах и взглядом из-под полуприкрытых ресниц. – Я не устала.
– Там прохладнее.
Она отпила шампанского, выигрывая время. Можно было не сомневаться относительно того, что он задумал совершить на этом бархате, но разве она сама не хотела того же? Хотя бы ради своей цели…
– Благодарю вас, месье, – повторила Элеонора, сдержанно кивая. – Ночь действительно не по сезону теплая. – Она опустилась на бархат – под ним зашуршали листья – и подобрала ноги под себя, стараясь не выглядеть, как фривольные девушки из пасторальных сцен Буше. Она хотела лишь подразнить его интерес, но не стать десертом.
К ее удивлению, Ахилл не спешил занять место рядом с нею. Он прислонился к ближайшему дереву и, скрестив руки на груди и пристально рассматривая ее, тер большим пальцем руки запотевший бокал.
Элеонора опустила глаза, не в силах выдержать пристального взгляда Ахилла. Крошечные волны пробегали по поверхности игристой жидкости, и она сделала еще глоток, пытаясь скрыть дрожь в пальцах.
Она огляделась по сторонам, избегая встречи с этими темными загадочными глазами, смотрящими на нее. Мысленно она пыталась взывать к своему долгу, но решимость улетучивалась, как мираж, как иллюзия. Когда он был рядом, прошлое отступало, уступая место столь реальному сейчас.
– Ах эти свечи! – воскликнула Элеонора, насколько могла живо. – Они завораживают. Я никогда не видела столько – даже в церкви.
Граф поднял бокал в ее сторону.
– Тогда считайте, что это еще один алтарь. Алтарь богини.
Она засмеялась.
– А вы, стало быть, Силен или Юпитер? – спросила она и замахала рукой, предвосхищая ответ. В мифах крылась опасность: там на каждом шагу тебя ожидают амурные похождения. – Прошу прощения, месье, я непозволительно глупа. – Она покачала головой. – Хотя все это очень мило. Никто до сих пор не делал ничего подобного для меня.
Ее глаза остановились на его лице, и она испугалась своих слов.
– То есть… я хотела сказать… Ни у кого раньше я не встречала слуг, достаточно старательных, чтобы сделать такое. У ваших, должно быть, завидное терпение!
Граф пожал плечами.
– Они делают то, что требую я.
– И что вы еще требуете?
Граф посмотрел на нее долгим и пристальным взглядом.
– Я требую от них выносливости, мадам. Элеонора почувствовала, как жар охватывает ее шею.
– А если у них нет… выносливости, вы их прогоняете?
– Я даю им отдых. – Улыбка заиграла в уголках его чувственного рта. – Мне требуются умелые руки. В противном случае их следует научить. И они должны учиться старательно. – Его взгляд изучающе опустился на дно бокала, где остался последний глоток шампанского. – И еще я требую, чтобы они были искренни.
– С вами? А если они не захотят?
Ей ответило молчание. Ахилл отошел от дерева и направился к буфету. Она услышала бульканье наливаемого шампанского, приглушенное клацанье крышек, поднимаемых с приготовленных блюд, и звяканье серебра о фарфоровые тарелки.
Он стоял к ней спиной, и Элеонора видела слабые тени свечей, колеблющиеся на бархате его куртки.
– А если они не захотят, месье? – громко повторила она. Звуки умолкли. Ахилл повернулся к ней лицом, не отходя от буфета.
– Все, кто предает меня, мадам, погибают. Все.
– И вы не чувствуете никаких угрызений совести, никакого сожаления, когда убиваете?
На мгновение тень горя и печали затуманила его лицо, но она тут же исчезла.
– Долг ради чести не может существовать без душевных мук, – ответил он.
Воцарилось молчание. Через некоторое время он принес ей тарелку с едой, и она пришла в замешательство, обнаружив, что это были ее любимые кушанья. «Как он узнал об этом?»
Она пробормотала слова благодарности и начала механически есть, размышляя над тем, зачем она вовлекла его в разговор о предательстве.
«Хотелось узнать, насколько далеко она может зайти, чтобы он вышел из себя», – сказала она себе. Но в душу закрались сомнения.
Вполне возможно, что ярость доставляла ему такое же удовольствие, как гладкость шелка и запах роз, поскольку боль, которую она увидела на его лице, была настоящей и неподдельной.
Как он был сложен! Она ожидала, что зло сына дьявола окажется простым и незамысловатым. Но Д'Ажене представлял собой лабиринт, а у нее не было клубка с нитками, чтобы выбраться из него, не было волшебной палочки, чтобы не потеряться навсегда в его запутанных ходах.
Элеонора в очередной раз поднесла вилку ко рту, но он удержал ее за запястье. Она вздрогнула и попыталась высвободить руку.
– Еда вас совсем не интересует, – сказал Ахилл. Его темные глаза были прикованы к ней, но теперь, казалось, в них сквозило… безразличие. Это поразило ее.
– Месье? – с трудом проговорила она. – Я не пони… – Она запнулась. Граф крепко держал ее руку, и от этого ей было не по себе. Она изо всех сил старалась не потерять самообладания. – Еда очень вкусна, – выдавила она.
– Как вы можете судить, если даже не пробовали ее? – спросил он наконец и добавил: – Вы быстро забываете полученные уроки.
Элеонора опустила взгляд на тарелку, пытаясь сохранить спокойствие, но тут же подняла глаза, потом наклонилась к Д'Ажене, намеренно выставив грудь в низком вырезе платья и глядя на него страстными глазами из-под полуопущенных ресниц.
– Как вы хотите, чтобы я ответила?
Ахилл понимающе улыбнулся и отставил их тарелки.
– Например, вот так, – тихо сказал он, наклоняясь еще ближе.
– Боюсь, Ахилл, что меня нужно будет учить снова и снова.
Его губы были совсем рядом.
– Это, должно быть, так утомительно для вас, – прошептала Элеонора.
– Вы правы. Слишком много уроков. – Он привлек ее к себе и поцеловал.
Его губы скользнули по ее губам, уговаривая ответить.
Он поцеловал верхнюю губу, потом нижнюю, слегка всасывая их нежность. Тепло ночи переросло во внутренний жар, звенящий, манящий… пугающий.
– Месье, – сказала она, каким-то образом найдя силы вырваться. Дрожа, она встала, ее ноги в коленях почти подгибались, и подошла к буфету. Она взяла бутылку шампанского, намеренно желая смыть провоцирующий вкус Ахилла со своих губ, которые непроизвольно дрожали; чтобы унять дрожь, она прикусила нижнюю губу. «Святой Стефан, помоги мне!» Блюда зазвенели, когда она потянулась за шампанским. «Кто я? Какого сорта женщина?..» Горлышко бутылки стукнуло о кромку бокала, когда она плеснула в него шипучий напиток. С глухим стуком она поставила бутылку, потом, обхватив обеими ладонями бокал, поднесла его ко рту.
Элеонора пила и пила, позволяя холодной жидкости течь по языку, в горло. «Смой его прикосновения… Смой их, чтобы больше не чувствовать. – Последние капли потекли по подбородку, но она не заметила этого. – Смой их, чтобы больше не желать их».
Элеоноре хотелось убежать, не только из залитого светом свечей грота, не только из Франции, но и от самой себя. В том, как муж тискал ее, не было страсти. Страсть была чем-то, скорее, присущим стихам, извлеченным из книг. Балинт читал ей их, но те слова предназначались для того, чтобы согреть ее одиночество в зимние вечера, и не более. Его поцелуи были сладкими, но, в конечном итоге, они оставались только поцелуями.
Д'Ажене хотел большего, намного большего.
Она посмотрела на него. Ахилл стоял совершенно спокойно на фоне горящей свечи, находившейся за ним, его темные волосы и куртка четко очерчивались пламенем. Он излучал силу, безжалостную силу, силу, у которой было б лучше не становиться на пути, излучал, словно Люцифер во плоти, стоявший у пламени ада.
– Какому богу жрица воздает благодарение? – спросил Д'Ажене.
– Богу освобождения, – ответила она, наливая себе до краев еще один бокал шампанского. Ее рука по-прежнему дрожала.
Его смех был глубоким, раскатистым и сочным.
– От чего? Меня? Страсти? У вас был муж в вашей…
Она бросила на него предупреждающий взгляд.
– …постели, – закончил он. – И вы слишком красивы, чтобы у вас не было любовников.
Второй бокал шампанского она выпила еще быстрее, чем первый.
– Может быть, это француженки так озабочены мыслью о том, как это волнительно задирать юбки в кустах, но я венгерка, Д'Ажене. У нас хватает дел и без амурных интриг. Венгерское дворянство является по-настоящему аристократическим. Мы не позволяем себе быть обобранными до последнего су нашим королем, чтобы потом валяться у его ног рабскими псами. Мы не отдаем безропотно, как наследственные сеньоры, свои права…
– Но вы все-таки приехали сюда.
Она состроила гримасу раздражения из-за того, что он прервал ее.
– Я нахожусь во Франции в гостях у милой единокровной сестры моей матери, чтобы насладиться несколькими неделями отдыха, – сказала она с фальшивой надменностью. Она все еще надеялась, что шампанское приглушит память его прикосновений, но, казалось, это происходило слишком медленно.
– Но вы все-таки приехали сюда, – снова повторил он.
– Если вы настаиваете, то сюда меня привел соблазн ужина. – Она отломила кусочек хлеба и положила его в рот.
– Разве?
Уязвленная, Элеонора повернулась лицом к Ахиллу, глядя на него через кромку бокала, из которого пила.
– Почему вы продолжаете дразнить меня? Что вы хотите, чтобы я признала? Что я приехала сюда, чтобы быть соблазненной в вашем приюте счастья? – Она допила шампанское и хихикнула.
– Я хочу, чтобы вы признали правду, Элеонора.
Эти слова резко встряхнули ее. Легкое головокружение от шампанского, которое уже начало затуманивать ей мозги, вдруг исчезло. Она посмотрела в пустой бокал, потом отставила его.
– Правду? – Она сложила руки перед собой. – Очевидно, вы ожидаете – в этом нет никаких сомнений, – что мы станем любовниками. Но почему, Д'Ажене? Почему я? У вас есть вся искушенность французского двора, в то время как у меня лишь нескладный опыт, который мой муж смог передать мне.
– Никаких любовников?
– Я думала… – Элеонора закрыла глаза. Ей было больно смотреть на него, соблазняющего дьявола перед камином, но он горел там, в ярком послесвечении за закрытыми веками. – Я думала, что были. Но вы заставили меня сомневаться даже в этом. – Она посмотрела на сотни крошечных язычков пламени вокруг себя и подумала, что эти стрелки света и огня могли быть внутри, заставляя ее гореть непознанным образом. Поцелуи Балинта умиротворяли, но не… не обжигали.
– Сомневаться? – спросил Д'Ажене. Она вспомнила, что, когда впервые услышала его голос на террасе, она подумала, что могла бы слушать такой звук всегда. – Вы либо ощущали поцелуи возлюбленного, либо нет. Чувствовали его руки или нет. – Его голос стал резче. – Руки любовника, ласкающего вас. Его тело, колеблющееся на вас. Потом слияние. Или вы чувствовали экстаз в руках любимого, или нет. Это не тот случай, где можно сомневаться.
Элеонора ощутила потрясение от его прямоты и не могла найти что ответить.
Ахилл занял прежнее положение, опершись о дерево, он сложил руки и скрестил ноги.
– Нет ответа, – заметил он. – Интересно. Но отсутствие ответа – уже ответ. Он говорит о том, что вы действительно сомневаетесь в ваших любовниках. – Он выпрямился и подошел к ней. – Но вы можете не беспокоиться, мадам, у вас не будет сомнений относительно меня.
Она хотела отвернуться от него, но не могла заставить свое тело подчиниться. Д'Ажене подошел ближе и начал гладить ее шею, его пальцы погладили место на запястье, чуть ниже бившегося пульса. Его взгляд жадно впился в ее лицо, и она почувствовала себя еще более тревожно.
– Я могу взять… и брал… то, что я хочу, Элеонора, – сказал он, намеренно заставляя ее смотреть на его голод. Физический. Явно эротический. И нетерпеливый.
– Но я подожду, пока вы мне не дадите то, что я хочу, – продолжал он, и она немного расслабилась, но он добавил: – Хотя я не буду ждать слишком долго.
Элеонора сглотнула, но потом пожалела, поскольку Ахилл мог почувствовать это своей ладонью. Она высвободилась из его рук, и он позволил ей отойти. У Элеоноры не было иллюзий, она знала о силе, энергии, прятавшейся в данный момент под его бархатной курткой.
– То, что вы хотите, – ответила Элеонора, глядя в сторону и обнимая себя за плечи. – Вы хотите моей постели. Все это… – Она обвела руками очарование пламени свечей, искрящегося серебра и распустившихся ночных цветов. – Все это для того, что вы хотите моей постели.
Ахилл обнял Элеонору сзади и медленно и сочно поцеловал ее в шею.
– Нет, я не хочу вашей постели, – тихо произнес он во влажную кожу и крепче сжал ее плечи. – Я хочу вас. Всю. Мои слова расстроили вас? – спросил Д'Ажене. – Вы предпочли бы ложь или притворство?
Элеонора поколебалась, потом покачала головой.
– Не думаю, что да, – заметил Ахилл. – Правда всегда лучше. – Он ухватил губами шею Элеоноры, потом провел ими вдоль линии волос. – И, моя сладкая графиня, это сама истина – я хочу, чтобы вы подарили мне свое соблазнительное и роскошное тело.
Элеонора вздрогнула и почувствовала улыбку Ахилла на своей коже. Он повернул ее лицом к себе, склонив к ней голову.
– И вы это сделаете.
«Где мои намерения?» – подумала, словно находясь в тумане, Элеонора. Он захватил ее врасплох. У нее не было опыта общения с такими мужчинами, как он. При солдатской неотесанности Миклоша слова были не нужны, а у Балинта были только нежные слова и ничего больше.
Д'Ажене провел своими губами по ее губам, и обещающая "-влажная теплота опьянила Элеонору. Она ожидала обольщающую французскую ложь, а получила правду, но обольщающую сильнее, чем любая ложь.
– Месье, – прошептала Элеонора прямо ему в губы, не уверенная, чем было это слово: протестом или приглашением.
– Ахилл, – поправил он и страстно поцеловал ее. Его язык был горячим, вертким и настойчивым. Он пробовал внутреннюю чувствительную мякоть ее губ. А она наслаждалась жаром, исходившим от его ищущих губ.
Ахилл взял Элеонору на руки и понес к покрывалу, потом поцеловал снова. Он давал или брал? Смущение затуманило ей голову. Было так легко скользнуть в бездумное наслаждение. Он учил ее этому. Как же случилось, что его уроки так быстро стали частью ее самой?
Его язык обвивался вокруг ее языка, вызывая восхитительное возбуждение в глубине ее тела, возбуждение, проникающее в ее кровь, как вода просачивается в иссохшую почву.
Ее ладони скользнули по его рукам, широким плечам, открывая ощущение железных рельефных мускулов, двигающихся под бархатом. Она почувствовала, как он гладит ее бока, спину, прижимает к своей твердой груди. Умелые пальцы начали развязывать шнурки ее корсета.
Она застонала, слабо протестуя. Ахилл оторвался взглядом от ее губ и начал ласкать мягкую кожу под подбородком, медленно продвигаясь к уху. Ее глаза, в конце концов закрылись, а голова откинулась назад, позволяя ему стать ее опорой.
Давление на нее ослабло, и она поняла, что корсет развязан. Ахилл спустил ткань с ее плеч. Большими пальцами рук он ласкал открывшееся нежное тело, а губами – шею.
Ее руки скрестились у него за головой. Она заставляла его продолжать?
Элеонора снова застонала, почти тая в сладко-сахарном жаре, плавящем ее, словно летнее солнце мед.
– Элеонора, – прошептал он у впадинки на шее. – Такая красота, молящая о том… чтобы ее взяли. – Вдруг Элеонора почувствовала на своей груди влагу. Шампанское. Он вылил остатки своего шампанского ей на грудь и… начал его втягивать в себя, слизывать и сцеловывать.
– Мее…
– Ахилл. – Его язык нырнул в ложбинку ее груди. – Ахилл.
– Нет, – простонала она. Он продолжал целовать холмы ее груди, потом остановился. – Нет, Ахилл, – повторила она томным и страстным голосом. – Нет, пока ты отвергаешь меня…
Ее глаза, полузакрывшиеся от желания, глядели в черную скрытость его взгляда, а руки развязывали ворот рубашки.
Чувственная улыбка появилась на этих его талантливых губах.
– Я не буду отказывать вам ни в чем, ма…
– Элеонора, – прервала она его с ответной улыбкой.
– Я не буду отказывать вам ни в чем, Элеонора.
Его рука погладила ее по груди, скользнула под лиф платья и начала ласкать спрятанный сосок. У нее перехватило дыхание от острого потрясения, вспыхнувшего в ней.
– Я не буду отказывать вам ни в чем, Ахилл, – сказал он, в его черных глазах вспыхнул непреодолимый чувственный голод.
Он освободил ее грудь от платья, его пальцы ласкали и поглаживали нежные сферы. Потом пальцы начали тереть их напрягшиеся пики. Элеонора вскрикнула. Застонала. Плотнее сомкнула веки. Нет, нет… Она схватилась рукой за его плечо.
Он подергивал, покручивал… «О Боже… – Ее пальцы впились в него. – Нет, так не было… Как он может… Он…» Слова уплывали прочь, бессмысленно путаясь.
Она была ошеломлена. Это она должна была соблазнять его. Но, о-ох, да, ох, да… Она плыла в полумраке удовольствия. Голова наклонилась вперед. Это было уносящее, нарастающее удовольствие, слившееся с ее телом. Настойчивое, обещающее…
Проплыла блуждающая мысль. Его руки доставляли ей дьявольское удовольствие, это дьявольское обещание… «Ох, если бы он был дьяволом, – подумала она, почти опьяненная страстным желанием, – в мире было бы намного больше ведьм».
Она погрузила руки в его волосы, затем жадно поцеловала его. Прошлась губами по его лицу и прижалась к нему щекой. Из нее вырвался животный звук, то ли вой, то ли стон.
– Пожалуйста, Ахилл, я не могу… – Она покачала головой. – Я потерялась. Ну, пожалуйста. Я не хочу быть такой…
Его рука медленно поползла вверх, чтобы приласкать ее голову. Они немного отодвинулись друг от друга, и он посмотрел ей в глаза.
– Моя сладкая Элеонора, как ты можешь потеряться? Мы едва начали наше путешествие. Нас еще многое ожидает впереди.
Дыхание Элеоноры стало глубоким и прерывистым. Она знала, что ее трепещущее тело не отвечает на ее мольбы остановиться.
– Едва начали, – повторила она с самоуничижительным смехом, – но вдова просит пощады.
Элеонора провела ладонями по рукам Ахилла и оттолкнула его.
– Простите, – сказала она. – Вы, наверное, считаете меня дурой.
К ее удивлению, он натянул платье на место, затем обнял, чтобы помочь затянуть завязки.
– Я думаю, вы прекрасная… – он замолчал и сорвал быстрый поцелуй с ее губ, – пробуждающаяся женщина. И я хочу, чтобы вы отдались мне безо всяких сомнений. Без сожаления.
Он еще раз погладил ее по голове, большие пальцы рук потерли нежную кожу возле ушей. Его объятия стали крепче.
– Я пощажу вас сейчас, Элеонора. Но не считайте меня великодушным. Я не такой.
Ахилл, проснувшись, лежал в постели. Несколькими минутами раньше часы а, мягко отбили час. Три утра. Замок был тих, стены, казалось, тоже спали, как хозяева и гости.
Лежа раздетым под шелковыми простынями и согнув руки за головой, он повел бедрами и ощутил, как гладкая ткань скользит по напряженной плоти. Он проснулся от приятного сна, его бедра напряглись в ожидании и явно показывали, что виной тому яркий, желанный образ некоей венгерской графини, заполнивший его воображение.
Ахилл снова повел бедрами. Уже много лет женщины ему не снились. Мускулы его рук, плеч, рельефного живота напряглись и затвердели. Ему следовало овладеть ею этим вечером. Там, среди свечей, с головой, откинувшейся в исступлении назад, она выглядела бы жертвой, соблазнившей большую часть ленивых богов с Олимпа. Жертвой Эросу была бы она, а ее стоны – сладчайшим благодарением, какое когда-либо существовало. Как она отвечала! На своих ладонях он опять почувствовал ее пышную грудь с острыми сосками. Было бы минутным делом скользнуть рукой под юбки и погладить шелковистые бедра, ощутить кончиками пальцев влажность ее плоти, вдохнуть пьянящий аромат ее пробуждающейся женственности. Напряжение в его членах усилилось. Кровь глухо застучала в примитивном мужском непреодолимом влечении. Он удивился себе, своей безудержности. Боже милосердный, он хотел ее!
Ее поцелуй возбуждал его, почти подталкивал к краю. Ее тело горело от женского голода, а бедра едва заметно начали напрягаться и расслабляться в этом древнейшем из танцев. А ее язык в самостоятельном движении, в собственном чувственном аккорде, переплелся с его.
Ее язык… ее бедра… Боже, Боже, Боже. Тогда он почти взял ее. Ахилл отбросил простыню, давая прохладному ночному воздуху охладить свой жар. Он глубоко вдохнул, чтобы освободиться от напряжения, сжавшего его изнутри. Понимала ли она, как много обещало ее тело? Только это удержало его от того, чтобы наброситься на нее. Только это.
Но, Боже милостивый, его удовольствие будет огромным.
На следующий вечер Ахилл в одиночестве стоял на балконе, глядя, как остальные гости собираются на ужин. Тепло дня еще не обернулось послеполуденным моросящим дождем, хотя день казался уже окутанным туманом. Элеонора, как он знал, упражнялась в игре пьесы для клавикордов, которую она должна была играть на концерте в конце недели. Он готов был побиться об заклад, что она значительно повысила качество игры, но, кроме того, она, как и он, считала, что музыка успокаивает расшатанные нервы.
Невольная улыбка коснулась его губ. Ахиллу понравилось сравнение, что холодной графине требуется успокоить себя. И вечером накануне он мельком увидел, какое тепло таится под этой холодной поверхностью.
Вышел слуга, неся на подносе бокал вина. Он протянул его Ахиллу, съежившемуся от сырого тумана. Из салона донеслось волнение со стороны парадного входа.
– Герцог де Касьян, – сообщил слуга и удалился.
Ахилл через стекло изучал живописную картину. Элеонора, как он заметил, вошла в комнату, следуя за окружением герцога. Мадам де Рашан бросилась к ней и потащила протестующую графиню к угрюмому герцогу. «Мрачный герцог, занимающаяся интригами маркиза сопротивляющаяся графиня», – пробормотал Ахилл. Элеонора потянулась к бокалу игристого, чтобы избежать прикосновения маркизы к своей руке, но это кончилось тем, что она оказалась рядом с герцогом.
Ахилл рассеянно поставил вино на каменную балюстраду. Возможно, пришло время покончить с уединением.
Лакей поклонился и придержал открытой дверь для Ахилла.
– Пошли за моим камердинером, чтобы он принес мне сухую куртку, – отдал распоряжение Д'Ажене. Лакей кивнул и ушел, а Ахилл начал свое ленивое движение в противоположный конец комнаты.
Дюпейре окликнул его от двери и подошел, слегка прихрамывая.
– Минуточку, Д'Ажене, – сказал Дюпейре и, положив руку Ахиллу на локоть, отвел его в сторону. – Охота назначена на завтрашнее утро. Меня не волнует, даже если придется скакать по уши в грязи. Что это? Черт возьми, вы намокли. – Маркиз потряс руку графа. Что вы делали снаружи? Нет, не говорите, не хочу знать. Даже мысль о том, чтобы выйти наружу, заставляет ныть мои кости.
Инстинктивно Ахилл подвинулся ближе к стене, чтобы его спина не находилась напротив открытой двери.
– Возможно, я предпочитаю уединение, – ответил он. Дюпейре хмыкнул.
– Я думал, что вы просто слишком сдержанны. – Он поглядел на толпу. – Коварство этого заключается в том, что к концу вечера вы насовсем исчезаете, а я никогда не замечаю отсутствия какой-нибудь дамы! Хотя помню, что, даже будучи мальчишкой, вы пренебрегали служанками, в противном случае я вынужден был бы приглядываться еще и к прислуге.
Вибрирующая нота смеха ворвалась в комнату. Взгляд Ахилла пробежал к трио из Элеоноры, мадам де Рашан и герцога де Касьяна. Когда он смотрел, маркиза бросила взгляд в его сторону, потом отвернулась и еще раз притворно засмеялась. Лицо Элеоноры было крайне невыразительно, лишь легкая дежурная улыбка играла на ее губах.
– Если позволите… – начал Ахилл.
– Эта зажравшаяся корова, – бросил Дюпейре. Ахилл напрягся, как резко натянутый шнур, его рука сжалась в кулак.
– Что вы сказали? – Его голос был убийственно спокоен.
Удивление и страх скользнули по лицу маркиза.
– Нет нужды вспыхивать, друг мой. Я… я только имел в виду, что она приехала без приглашения и, кажется, притащила с собой половину Парижа! Сами понимаете, что это любого хозяина заставит выйти из себя.
Ахилл расслабился.
– Вы говорите о ла Рашан.
– Конечно. Отвратительная женщина. А о ком вы думаете? – Дюпейре бросил на Ахилла взгляд, полный отвращения. – О племяннице Женевьевы? – Он крякнул. – Ради Бога, Д'Ажене, вы так суровы. Подумайте, Я ее дядя. Да она немного странная, но я никогда бы не назвал ее «эта». У вас исключительно утонченный вкус, месье граф, но я думаю, что она более чем достаточно интересна. – Дюпейре резко потянул Д'Ажене за куртку. – И немного больше, чем более чем достаточно. В общем, очень похожа на Женевьеву. Не так изысканна, конечно. И я сомневаюсь, что она может хорошо петь – никто не сравнится с моей Жен, когда она поет. Хотя ее волосы сильно похожи на Женевьевины.
Ахилл нахмурился, глядя, как приятные воспоминания придают мечтательное выражение глазам маркиза. В глубине души Ахилла мелькнуло подозрение. «Абсурд», – подумал он, отметая мысль прочь.
Улыбка Дюпейре стала шире.
– Помню, как я впервые увидел ее волосы распущенными, озаренными светом огня в камине. О Боже, она была прекрасна. А ее улыбка… – Дюпейре откашлялся. – Знаете, это было так давно. В зелени юности.
– Вы любили ее, – заметил Ахилл, возвращаясь к своей мысли. – Вы любили свою собственную жену.
– Шшш… кто-нибудь может услышать вас, – сказал Дюпейре. Он повернул голову направо, потом налево, проверяя, нет ли кого поблизости. Потом понизил голос до шепота: – Нет, конечно, нет. Разумеется, нет. Что вы такое говорите? У меня есть любовница, Д'Ажене. Вы это знаете. Все это знают. Та, толстая жена шевалье. Да, толстая жена. – На верхней губе маркиза выступили капли пота.
– Я не прав, – сказал Ахилл. – Вы не любили свою жену.
Дюпейре заметно успокоился.
– Конечно, нет.
– Вы любите ее.
– Д'Ажене! – приглушенно воскликнул маркиз. – Я должен вызвать вас за это.
– И потерять жизнь, защищая ложь.
Дюпейре достал платок и вытер пот с лица.
– Пожалуйста, не говорите ей. Она умрет от смущения. Она любит находиться на волне моды, вы видите. А это то, что делают в свете.
– Я не скажу ей, Дюпейре. Я предпочитаю игнорировать то, что модно, и не принимаю во внимание.
Дюпейре на мгновение задумался и спросил:
– Ч-что вы имеете в виду, говоря «не принимаю во внимание»?
– Любить жену – это новая мысль, так ведь? – Ахилл не мог вспомнить, говорили ли ему об этом раньше. Конечно, ему доводилось слышать об одном живущем в дальней провинции бароне и о других людях, но их, как и прочие слухи о говорящих лошадях и жабах, падающих с неба, никто не мог подтвердить. Поэтому он пожал плечами и добавил: – И то, что ново сегодня, часто становится модным завтра.
– Вы так думаете? – Дюпейре пожевал свою нижнюю губу, его глаза смотрели на жену в другом конце комнаты, которая, грациозно кивая гостям и время от времени останавливаясь поболтать минутку, медленно продолжала свой путь к герцогу, ла Рашан и Элеоноре. Маркиз вздохнул. – Она все еще аппетитненький кусочек, не правда ли?
Ахилл не ответил. «Кусочек, – подумал он, глядя на Элеонору. – Нет, моя графиня, вы не кусочек, а пир, на котором я скоро погуляю». Мадам Дюпейре весело улыбнулась трио и похлопала свою племянницу по руке. Когда она что-то сказала герцогу и ла Рашан, дежурная улыбка Элеоноры вдруг стала великолепной, и обе – тетя и племянница – попрощались и отошли.
– Возможно, Женевьеве нужна моя помощь, – предположил Дюпейре, когда обе женщины медленно двигались к ним. – Пойду посмотрю какая… – Слова маркиза ушли вместе с ним, когда он поспешил к своей жене.
Звук знакомых шагов заставил его повернуться к Боле. Управляющий поклонился.
– Ваша куртка, месье. – И разгладил бархатную ткань, перевешивающуюся через его руку.
Ахилл огляделся и увидел маркиза и маркизу Дюпейре, живо идущих по направлению к нему. Элеонора шла более медленно и смотрела куда угодно, только не на него.
– Д'Ажене, – позвал Дюпейре, потом его глаза задержались на Боле. – Отлично, ваш человек здесь, с сухой курткой. Прибытие де Касьяна все поломало, и моя бедная Жен должна будет к ужину рассаживать всех по-новому. – Он похлопал жену по руке, а мадам Дюпейре лучезарно улыбнулась своему мужу. – Но моя Жен, то есть мадам моя жена, разумеется, со всем справится. Если вы не передумаете сидеть с моей племянницей.
Улыбка мадам Дюпейре стала сползать с ее лица, и Ахилл заметил ее быстрый извиняющийся взгляд в сторону Элеоноры.
Элеонора ободряюще улыбнулась.
– Все в порядке, тетушка. Я несчетное число раз ужинала с моими тремя вспыльчивыми братьями. Месье Д'Ажене, право, будет трудно сравняться с ними. Ахилл галантно поклонился Элеоноре:
– Я постараюсь сделать невозможное, мадам графиня. Женевьева потрясенно воскликнула:
– Элеонора!
Ахилл улыбнулся пожилой женщине:
– Мне доставит удовольствие быть кавалером мадам Баттяни на этот вечер.
Мадам Дюпейре нервно вцепилась в рукав мужа:
– Ох, не на весь, месье Д'Ажене! Я хочу сказать… только на ужин…
– Пойдем, пойдем, Жен, – поторопил ее Дюпейре. – У нас есть и другие гости, и потом, скоро пригласят к ужину. – Он наклонился ниже и прошептал ей в ухо что-то о «быть законодателем моды». Она на мгновение очаровательно смутилась, затем кивнула и позволила мужу увести себя.
Боле слегка кашлянул.
– Месье…
– Помоги мне сменить куртку, Боле. Я уверен, мадам Баттяни простит меня за те несколько мгновений, что я предстану перед ней в одной рубашке.
Элеонора слегка присела и сказала:
– Конечно, месье. Говорят, что одежда делает человека. Сейчас я посмотрю как.
Боле потребовалось несколько секунд, чтобы водрузить сухую куртку на плечи Ахилла. Управляющий разгладил угольно-серый бархат и удалился.
– Я… – начала Элеонора, но у нее не было ни единой мысли, что сказать человеку, который прошлой ночью был… был… Она хотела спросить, что он такое сказал Дюпейре, заставившее того быть таким внимательным к тетушке Женевьеве, но она, казалось, не могла вымолвить ни слова.
Ахилл поднял руку, как бы желая остановить Элеонору, хотя она уже давно замолчала.
– Нет необходимости вести со мной светские разговоры, мадам Баттяни, – сказал он и кивнул проходящей паре. – Я устал.
– Да, хорошо, месье, – ответила Элеонора, пораженная его дружелюбностью. – Я буду рада следовать вашим желаниям.
– Конечно, будете, мадам, – заметил Ахилл.
В этот момент двери в зал распахнулись и метрдотель вошел со всей пышностью и великолепием королевского достоинства. Он поклонился маркизу и маркизе Дюпейре и величественно пригласил их проследовать через открытую дверь.
Это был сигнал к началу приема с ужином. Ахилл предложил Элеоноре свою руку, и после секундного колебания она согласилась. Они начали медленно продвигаться к комнате, где были накрыты столы. Мужчины проворно сновали среди огромных кринолиновых юбок, каждая из которых требовала больше пространства, чем его имелось, в то время как женщины отклонялись и изгибались, стараясь избежать повреждения своих нарядов.
У скопления диванов и кресел в центре комнаты Элеонора увидела, как сестра маркиза жеманно подталкивает одного дворянина, который оказался слишком близко к ней, чтобы тот помог ей подняться, нарочито выпячивая свой слегка выдающийся вперед колокол. Элеонора почувствовала приступ дергающей за душу зависти. Может иметь ребенка…
Справа от Элеоноры раздалось издевательское фырканье, и она повернулась, чтобы увидеть одну из солидных матрон, которой тетя представляла ее.
– Осмелюсь сказать, что она не будет такой же жеманной, когда придет время родов, – заметила мадам де ла Шейляр. – Знаете, у меня было пятнадцать.
Она наклонила голову в сторону Элеоноры и понизила голос, отчего ее стало трудно услышать в окружающем шуме.
– И я знала всех их отцов и кто отец каждого из них. Что лучше, чем можно сказать о некоторых присутствующих здесь «леди».
– Пятнадцать, – заметила Элеонора. – Они, наверное, доставили вам много счастья. – Ахилл, находившийся с другой стороны от нее, казалось, совсем не обращал внимания на множество суетящихся людей вокруг него. Она почувствовала себя неловко, находясь с ним в паре, боясь, что кто-нибудь прокомментирует это, хотя знала, что во время рассаживания пары, семейные и любовные, обычно разбиваются.
– Счастья! – засмеялась матрона. – Ха! Дети являются погибелью для материнского существования. Они всегда ухитряются разочаровать. – Она печально покачала головой. – У меня осталось только восемь. Пять девочек мы отправили в Клер.
– Это должно быть источником вашей гордости, – сказала Элеонора, потом добавила, когда увидела недоумение мадам де ла Шейляр: – Что, ваши дочери такие набожные и решили стать монахинями.
– Набожные? Какое это вообще имеет значение? Их содержание в монастыре – даже если они доживут до девяноста – пустяк по сравнению с приданым для них. Хотя одна, впрочем, у меня действительно набожная, но мы ее оставили. У вас есть дети, мадам?
Пальцы Элеоноры инстинктивно впились в руку Ахилла.
– Дети? – Он не смотрел на нее, хотя вроде бы позволял толпе приблизить себя к ней. Он был ее якорем в бурлящем окружающем море. – Нет, нет, мой муж и я не имели детей.
– Как долго вы были замужем? – спросила матрона, оценивая сбоку фигуру Элеоноры.
Рука Ахилла, слегка накрывавшая ее руку, грела теплом.
– Почти четыре года.
Женщина сочувственно покачала головой:
– Ах… Ну это, по крайней мере, все объясняет.
– Прошу прощения, мадам, но объясняет что? – спросила Элеонора. Наконец-то они пересекли порог и попали в столовую, хотя она и старалась скрыть свое облегчение.
– Конечно, то, почему ваше приданое так велико. Пятьсот тысяч луидоров! Я почти упала с кресла, услышав об этом. Мужчина обычно женится на дочери откупщика, чтобы получить такую сумму.
– Пятьсот! Нет, оно… – Элеонора замолчала, осознав, что все вокруг нее затаили дыхание. Как они все могли не помогать, а подслушивать? «Приданое – это ничто! – хотелось закричать ей. Разве вы не понимаете? Я никогда не выйду снова замуж. Моя семья никогда не даст той суммы, с которой откупщик выдает свою дочь замуж».
После этого течение толпы увлекло мадам де ла Шейляр в сторону. Облегченно переведя дыхание, Элеонора обвела глазами комнату, чтобы увидеть лакея, который проводил бы ее к месту. Справа впереди один терпеливо ждал, глядя на Ахилла, и она поняла, что граф ведет ее в нужном направлении.
И она позволила ему это сделать.
Все произошло так естественно, так удобно. Она посмотрела на Ахилла. Среди большого количества людей его лицо выделялось замкнутостью, которая делала его недоступным, но она видела это лицо затененным печатью желания, видела его улыбающимся, слышала смех Ахилла, чувствовала обольщение этих темных глаз и прикосновения этих искусных рук… и была рядом с ним, когда он находился так соблазнительно близко.
Смутившись от своих собственных мыслей, Элеонора решила увеличить расстояние между ними, но любое движение, кроме как по направлению к лакею, было бы замечено.
Поток людей на мгновение снова приблизил мадам де ла Шейляр. Женщина хихикнула.
– Ох, дорогая, о чем думала Женевьева?
– Прошу прощения? – спросила Элеонора.
Матрона посмотрела на нее и кивнула в сторону.
– Там, за вашим столом, разве не видите? Это мадам де Тове! – Ее глаза сверкнули в предвкушении. – О-ох, хотела бы я знать, что она будет делать, когда обнаружит, что сидит за одним столом с Д'Ажене?
Элеонора не могла смотреть на изящную блондинку, просто сидевшую за круглым столом, к которому направлялись она и Д'Ажене. Еще одна прежняя любовница? Сначала мадам де Рашан, теперь… Если нет еще более «ранних». В животе у нее все сжалось. Она попыталась выдернуть руку из руки Д'Ажене, но его ладонь сразу же сжалась.
Она сглотнула, не уверенная, чем был комок в горле – страданием или просто гордостью, но ей хотелось, чтобы его вообще не было.
– Мадам де ла Шейляр, – сказала Элеонора, как раз когда матрона уходила. Пожилая женщина задержалась, ее брови удивленно поднялись. Элеонора наклонилась к ней. – Кто?.. Это…
Мадам де ла Шейляр посмотрела с пониманием.
– Не беспокойтесь, мадам, – успокаивающе произнесла она, – вам не придется цапаться с прежними любовницами. – Она на секунду задумалась. – Если подумать, я полагаю, что ни одна из бывших его, ах, пассий не осмелится на такое. Во всяком случае, не с ним.
– Но что?.. – начала Элеонора, но женщина, приглашенная жестом лакея, направилась к своему столу, прежде чем Элеоноре удалось задержать ее.
Ахилл, находившийся рядом, поднял ее руку и грациозно посадил на стул. Он наклонился к ней, почти к самому уху, словно осведомляясь о ее самочувствии. Но Элеонора услышала только то, что он в действительности сказал.
– Но что, мадам графиня? – тихонько спросил он, влажно дыша ей в ухо. – Маленькое недоразумение, ничего больше. Брат мадам де Тове имел удовольствие быть проколотым на дуэли шпагой графа Д'Ажене.
Элеонора едва не вскрикнула. Он выпрямился, а она посмотрела на него.
– Вы убили ее брата? – шепнула она одним дыханием.
Он убрал руку, и ее якорь в движущейся толпе исчез, она поняла, что его забрали у нее в тот момент, когда он выдохнул ей в ухо сказанные слова. Хотя ошеломленными глазами она видела, как Ахилл незаметным жестом пригласил пожилого аббата сесть за соседний стол. Старый прелат выглядел удивленным, пока его взгляд не упал на мадам де Тове. Без всякой суеты мужчины заняли места.
Аббат поклонился Элеоноре и сел рядом с нею, но ее глаза смотрели на мадам де Тове. Ахилл убил ее брата. У Элеоноры похолодели руки при мысли об Эндресе, Габриэле или Кристофе, лежащем мертвым на жесткой земле дуэльного поля. Никогда не услышать снова беззаботный смех Кристофа, не увидеть легкой поддразнивающей улыбки Габриэля, не посмотреть в темно-карие глаза Эндреса, озаренные удовольствием созерцания своей любимой малышки-дочери.
– Прошу прощения, мадам, – галантно сказал аббат. Элеонора заставила свое внимание снова переключиться на стол.
– За что, монсеньор? – Ее губы образовали подобие улыбки. – Это ведь мои мысли блуждали.
– Ваши мысли или ваши глаза, мадам графиня? – Он подарил ей сердечную улыбку. – Я отбираю вас у такого красивого кавалера, как месье Д'Ажене, и ваше невнимание – всего лишь плата за это.
– Нет, это не так, – ответила Элеонора, отрицательно качая головой.
Аббат хихикнул.
– Не беспокойтесь, я не обижаюсь. Я слышал, как леди жаловались, что он игнорирует их, но они, как я заметил, предпочитали смотреть на него и, держу пари, продолжали надеяться получить ответный взгляд.
– Не все леди, монсеньор, – заметила Элеонора. – Он… трудный человек.
Выразительные брови аббата поднялись.
– Вы назвали его трудным. Гм-м-м. Совершенно верно, я бы сказал, до тех пор, пока он не придет в бешенство. Но, разумеется, вы ничего об этом от меня не слышали.
– Нет, конечно, нет. – Элеонора скользнула взглядом через стол на мадам де Тове. «За какое преступление пострадал брат мадам? Взбесил Ахилла?» Слуга налил игл вина, и аббат с улыбкой поблагодарил. Он поднял бокал в тосте к Элеоноре.
– За прекрасную и проницательную молодую женщину. – Он опорожнил половину бокала, потом осторожно почмокал. – Отличное вино. Отличное. Подвалам Дюпейре, я бы сказал, нет равных на востоке Франции.
Он хихикнул, и Элеонора услышала его тихое бормотание, слово «трудный», потом аббат хихикнул снова. Он допил оставшееся вино одним огромным глотком и подал слуге знак рукой, чтобы тот налил еще.
Он засмеялся сам себе, и его плечи затряслись.
– Трудный. Да, правда, правда. Я полагаю, большинство назвало бы его покрепче. Ха! Но, конечно, не прямо в лицо. Он убил, я не знаю скольких, включая, разумеется, бесчестного брата мадам де Тове. В Париже считали, сколько он убил, но, как я слышал, он уже перекрыл все их пари. А потом случилось это событие с семьей Рашанов… – Тень печали легла на его веселое лицо.
Затем он снова рассмеялся.
– Трудный! Я удивлен, что вы смогли это разглядеть за такое непродолжительное знакомство.
– Вы смеетесь надо мной, монсеньор, я полагаю, – сказала Элеонора и начала накалывать вилкой палтус, который ей как раз подали.
Аббат ел, смакуя.
– Нет, моя дорогая. Не думаю, что смеюсь. Вы совершенно правы насчет него. Граф Д'Ажене является трудным человеком. Тот факт, что вы не назвали его другими словами, какими его называли, заставляет меня быть высокого мнения о вас. Но не ошибитесь. Он к тому же опасный человек. Таковы все люди, подкрепляющие свое слово собственной жизнью.
– Звучит так, словно вы восхищаетесь им.
Аббат замер, не донеся вилку до рта. Казалось, он изучает палтус, потом он со вздохом положил вилку обратно на тарелку.
– Мадам Баттяни, мы говорим о человеке, которого вы знаете только как кавалера, сопроводившего вас на ужин. – Элеонора тоже отложила свою вилку, но аббат этого как бы и не заметил. – Вне всякого сомнения, вы слышали сплетни о нем.
– Некоторые, – удалось выдавить ей.
Он кивнул, словно ответ соответствовал его ожиданиям.
– Иногда я думаю, что во Франции нет женщины, которая бы не знала о нем. Но сплетни не скажут вам о том, что спрятано под характером и манерами, а это огромное благородство и огромная честь.
– Честь и благородство! – выдохнула Элеонора. – А как насчет брата мадам де Тове? Насколько честным было это?
Аббат поднял свой бокал в сторону мадам де Тове, которая тихо сидела за соседним столом, затем снова повернулся к Элеоноре.
– Это была дуэль, мадам. Д'Ажене не мог сделать ничего другого в ответ на подстрекательства негодяя в его адрес. Очень честно, уверяю вас. Хотя не совсем законно.
Он сжал губы, внимательно посмотрел на Элеонору и произнес:
– Вы удивляете меня своим вопросом. Я понимаю, что вы венгерка и иностранка, но ваша тетя говорила мне, что большую часть своей жизни вы провели в Вене. Вряд ли в этом месте дуэли не известны.
Элеонора неуютно поежилась на стуле.
– Разумеется, известны, хотя количество подстрекательств не так многочисленно, как у Д'Ажене. «И как насчет тех убийств в Париже? – подумала Элеонора. – Кто спровоцировал его на такую крайность?» – Не судите, да не судимы будете, – процитировал нараспев аббат и набросился на очередное блюдо. – Я знал его отца, – сказал он между отправляемыми в рот порциями пищи, – и я знал его самого ребенком. Каким он был мальчиком! Константин, его отец, бывало, ходил таким гордым, что у него такой сын. «Сын, достойный Карла Великого!» – хвастался он. Но когда Константин… умер… казалось, будто светлое ушло из Д'Ажене. Теперь его захватила тьма, и я боюсь, что она отделит его навсегда от его благородства и чести, какими он был наделен в юности.
Элеонора поняла, что ей требуется протереть затянувшиеся пеленой глаза.
– Трудно… трудно представить, что граф всего лишь мужчина.
– Он недолго был ребенком. Его мать свидетельница тому. – Аббат выпил большой глоток вина, хотя у Элеоноры создалось впечатление, что он вряд ли распробовал его. – Следует сказать, что официально я должен порицать месье Д'Ажене. Его неуважение становится, в конце концов, на грань богохульства. Но у него ранимая душа, и, возможно, однажды он поймет, что надо молить о прощении. Боюсь, что это единственное, что может спасти его.
«Нет, монсеньор, даже это не спасет его», – сказала про себя Элеонора, отпивая глоток вина. Как только он окажется в Вене, ее семья, ее братья увидят это. Дрожащей рукой она опустила бокал на стол; мысль о судьбе Д'Ажене, против ожидания, не успокоила ее.
Пожилой человек наклонился к ней и положил ей на руку свою ладонь.
– Не говорите янсенисту или иезуиту о моих словах, – шепнул он, – но иногда я думаю, что каждый должен искать Провидение своим собственным путем. Или, может быть, Провидение ищет нас.
«Не Провидение найдет дьявола, которым является граф Д'Ажене. А справедливость». Но слова гулко отдались в голове Элеоноры. Она подумала не о беснующемся дьяволе, а о его умных, удивительно светящихся темных глазах, о его нежных невысказанных мыслях.
Элеонора резко оборвала мешающие мысли. Как она могла забыть, кто он есть! Представь Кристофа, раненого, потерпевшего поражение, стоящего на коленях перед Д'Ажене, чтобы отдать ему свою шпагу, согласно требованиям жестких правил дуэльной чести, с его дальнейшей судьбой – лишить жизни или простить, – зависящей от прихоти победителя.
Ее рука начала дрожать, когда картина дуэльного поля становилась все более и более реальной. Она почти чувствовала режущую острую траву, колющую через вырезы в туфлях, запах крови на ветру, увидела, как ее братья падают один за другим от шпаги дьявола.
– Нет! – крикнула она, но слово вырвалось глухим шепотом. Она не могла позволить случиться такому. Она не могла…
– С вами все в порядке, мадам? – спросил аббат, участливо похлопывая Элеонору по руке. – Может, еще глоток вина?
– Прошу прощения, монсеньор. Я… я чувствую себя хорошо. Да. Спасибо. – Она подняла свои глаза к его понимающим серым глазам. – Монсеньор, мне надо задать вам, э-э… профессиональный вопрос.
– Отвечу, если смогу, дитя мое.
– Что… что больший грех, монсеньор, – быть верным клятве семьи, клятве шпаги, священной клятве, как если бы она была произнесена на крови и короне Святого Стефана, и принести страдания другим или нарушить клятву, но никто при этом не пострадает. Или желать, чтобы дьявол был рядом со мной, желать его рук на своем теле, его губ, его смеха…
Аббат поколебался, потом убрал руку.
– Это трудный вопрос, мадам Баттяни.
Элеоноре удалось не изменить выражения лица, хотя ее губы дрожали.
– Я окажусь проклятой, так ведь? Независимо от того, что я выберу, я окажусь проклятой.
