Глава 3

Элеонора сидела в уединенной тенистой беседке и чистила апельсин. Забыв обо всех тревогах, она наслаждалась ароматом дамасских роз. Их длинные изогнутые стебли образовывали над головой шатер, усыпанный сиренево-розовыми цветами. Маленькая беседка уютно спряталась среди густого кустарника. Ее мраморную скамейку поддерживали танцующие нимфы, а через дорожку возвышалась великолепная статуя, изображающая садящегося лебедя, гордо вытянувшего шею и распростершего крылья.

Кто-то остановился у входа, заслонив перед Элеонорой яркое полуденное солнце, отчего в беседке сразу же стало темно. Долька апельсина застыла на полпути к ее рту. На пороге стоял граф Д'Ажене. Он отвесил элегантный поклон, держа в руках золотистый шелковый шарф. Она и не заметила, как потеряла его.

– Мадам, – произнес он, – позвольте нарушить ваш покой.

Элеонора положила апельсин на колени и со всем безразличием, на которое только была способна, сказала:

– Вы правы, месье. Я наслаждалась одиночеством.

Он вошел в беседку, не спрашивая ее разрешения, и уселся рядом на узкую скамью. Большинство дворян сели бы дальше от полукруга разложенных вокруг нее юбок, но он придвинулся поближе, и терракотовый бархат его бриджей накрыл искусно вышитые цветы.

– Ваш шарф, – сказал он, не делая ни малейшей попытки вернуть его. Он потер шарф кончиками пальцев. – Как неосмотрительно с вашей стороны было обронить его рядом с беседкой, иначе бы я ни за что вас не нашел.

Элеонора пыталась придумать, что ответить. Все, что он говорил, имело подтекст. Она молча проклинала бесполезные письма, хранившиеся у нее в комнате. Хотя ей и была известна правда о нем, граф Д'Ажене все же оставался аристократом, которого считали весьма непростым даже те, кто знал толк в притворстве, интригах и чувственных удовольствиях высшего света Франции. Здесь не было четких правил, она могла полагаться только на свою интуицию.

– Осмотрительно? – переспросила она с коротким смешком. – Я не столь хитра, как иезуиты, месье. Я просто остановилась, чтобы полюбоваться статуей. Это единственная статуя в саду, которая не заставляет меня краснеть.

Д'Ажене посмотрел на статую с легкой усмешкой.

– Тогда вам, очевидно, не захочется узнать, что прямо за тем поворотом находится Леда.

Она вспыхнула и со смехом покачала головой.

– Невинный лебедь превращается в Юпитера, похищающего свою смертную возлюбленную. Французы! И здесь, в саду, нет ничего, что не содержало бы намеков на обольщение?

Граф пристально посмотрел ей в глаза.

– Нет.

Она опустила взгляд к недоеденному апельсину, зажатому у нее в руке.

– Вы ошиблись, месье. Здесь все же есть человек, который не думает об этом. – Она встретилась с его взглядом.

– Вы? – задумчиво проговорил он. В его глазах сверкнул огонек, какой бывает у игрока, собирающегося открыть очередную карту. – Беседа с вами прошлым вечером говорит об обратном.

– Ах, месье, вы должны простить простодушную болтовню венгерки, оказавшейся в столь блестящей компании. Я просто была поражена.

– Я не уверен, мадам. Ваши слова не соответствуют тому, что говорят ваши глаза.

Элеонора приняла театральную позу, прижав руку к груди и широко раскрыв полные наивного удивления глаза.

– Французские аристократы славятся в Европе… тонкостью своих развлечений. Кого это не очарует? И что говорят мои глаза? В них кричит поэзия любви?

– Вы совсем не очарованы, и в ваших глазах нет любви. Хотя, как я догадываюсь, была.

Она опустила руку и отвернулась. Граф, коснулся пальцем ее подбородка и повернул ее лицо к себе.

– И поэзия не нуждается в криках. – Его большой палец обрисовал ее губы. – На ваших губах остался сок. Мужчина, поцеловавший вас, назвал бы вас сладкой. Это и есть поэзия.

– Это всего лишь ваши выдумки! Где же размер и где рифма? – спросила она.

– Что размер? Всего лишь ритм природы, выраженный в словах, – ответил он. – А ритм природы – он вокруг нас. Колыхание расшитого цветами платья женщины, когда она идет по садовой аллее. – Он наклонился ближе, и она ощутила на себе взгляд, ласкающий ее шею и плечи. Кончиком пальца он провел вниз по ее шее. – Ее палец, проникающий под кожуру апельсина снова и снова, чтобы обнажить сокрытое в нем… сочное… сокровище.

Она подняла с коленей апельсин.

– А если окажется, что это сокровище не стоило того?

– Об этом нельзя судить по одному лишь виду, – ответил граф. – Его надо попробовать, ощутить на вкус. – Он отделил дольку и провел ею по нижней губе, заставляя ее откусить нежную мякоть. Его взгляд был прикован к ее рту. – Видите? Нужно, чтобы его сок коснулся языка, чтобы его сладость попала в запретную темноту рта. А потом… – Он снова легко прикоснулся к ее шее. – А потом позволить ему проникнуть глубже и утолить голод.

Капелька сока повисла у нее на губе, он коснулся ее пальцем и шумно слизнул.

– Сокровище стоило того.

Ее сердце учащенно билось, мешая сосредоточиться, но усилием воли ей все же удалось собрать разбегающиеся мысли.

– Боюсь, месье, что это не так… для тех, кто пробовал лучшие плоды.

Он поднял бровь, выражая признательность.

– А вы, мадам?

Она выдержала паузу и протянула руку ладонью вверх.

– Мой шарф, монсеньор. Благодарю вас, что вернули.

Его темные глаза встретились с ее глазами.

– Я сделал то, что сделал бы любой француз, – проговорил он. Быстрым движением руки он обмотал шарфом ее запястье и натянул шарф, не давая ей опустить руку.

– Месье граф! – Она попыталась осторожно высвободиться, но он держал ее крепко.

Потянув ее руку вверх, он поцеловал ее через шелк.

– Какой нежный материал. Я чувствую тепло вашей кожи, согревающее его. – Он снова припал к ее запястью долгим поцелуем. – Мои губы чувствуют даже ваш пульс. – Затем он встал и отпустил ее руку. – И это тоже ритм природы. – Граф потянулся через голову Элеоноры и сорвал розу. Оборвав душистые сиреневато-розовые лепестки, он осыпал ими ее колени. – Наслаждайтесь одиночеством, мадам, – сказал он и зашагал по дорожке к дому.

Элеонора поспешила вдоль высокой зеленой изгороди. То, что казалось обычной садовой аллеей, неожиданно превратилось в лабиринт. Каким путем она пришла сюда? У статуи Ганимеда ей нужно повернуть направо или налево? Она свернула налево. Нет, нет, когда она шла к беседке, там не было фонтана с Бахусом! Неожиданно она вышла к центральной лужайке и отскочила в сторону, едва не столкнувшись со слугой, собиравшим со стола остатки обеда.

Она прибавила шагу. Ноги не слушались ее. Она злилась на себя за то, что позволила своей коже ощутить его тепло. Мысленно она стала петь гимн, выученный много лет назад, чтобы увести свои мысли от опасного русла. Она мечтала лишь об одном – поскорее оказаться в убежище своей спальни. Остаться одной.

Элеонора открыла дверь в свои апартаменты и громко вздохнула от облегчения. Задвижка легко отошла в сторону, и дверь открылась чуть ли не сама собой.

– Слава Богу, – выдохнула она, прислонившись к двери и закрыв глаза. Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

На нее нахлынули воспоминания о недавнем прошлом и о других временах – о рассветах, днях и ночах.

– Миклош, Миклош, – зашептала она. – Ты достаточно часто проклинал меня. Проклинаешь ли ты меня сейчас – или смеешься?

Ничто не нарушало повисшей тишины, ни звука, кроме тихого короткого удара дерева о дерево, будто кто-то закрыл крышкой деревянную коробку. Элеонора испуганно открыла глаза.

На краю высокой кровати с пологом на четырех столбиках, свесив ноги, сидела тетушка Женевьева. Она виновато отодвинула от себя коробку, в которой Элеонора хранила письма матери. В животе у нее похолодело, но, метнув взгляд к углу за гардеробом, она успокоилась – свернутый пергамент остался нетронутым.

– О, дорогая. О, дорогая, – запричитала Женевьева, дергая за покрывало. – Я просто взглянула одним глазком. – Она робко посмотрела на Элеонору, ожидая гнева племянницы. – В самом деле, моему присутствию здесь нет оправдания. Я всего лишь любопытная старая сплетница. Недаром Дюпейре так меня называет.

Элеонора подумала о своем собственном несчастливом браке и выдавила добродушную улыбку.

– Наоборот, как мило с вашей стороны навестить меня после столь великолепного обеда. – Она прошла через комнату и села на кровать рядом с Женевьевой. – Я уж и не помню, когда последний раз ела… сладкий плод из рук мужчины… когда я ела куропатку, фаршированную трюфелями.

Женевьева выглядела несчастной.

– Я подвела тебя, дорогая. Ты такая красивая, воспитанная. – Элеонора вздрогнула, но промолчала. – Я должна была знать, что твоя матушка отправила тебя сюда, чтобы ты смогла найти мужа. Почему Дельфина не сказала об этом прямо? Держу пари, у твоей семьи земли больше, чем у короля Франции, так что найти подходящего…

– Нет, тетя, – прервала ее Элеонора. Она погладила сцепленные пальцы пожилой женщины. – Нет, я здесь не затем, чтобы…

– Зачем отрицать, дорогая? Я достаточно видела в той коробке, чтобы понять наставления твоей матушки. – Она печально покачала головой. – Это Дюпейре настоял на том, чтобы пригласить всю эту крикливую компанию… Ну да не в этом дело. Скажу лишь, что большинство мужчин здесь женаты – и многие достаточно хитры, чтобы скрывать это от тебя.

– Ну право же, тетя, я приехала сюда лишь для того, чтобы отдохнуть от бесконечных разговоров о войне. Чарльз Альберт, Мария Терезия, Фридрих, Луи… – Элеонора зажмурилась, не зная, кто сильнее жаждет крови: ее братья или ее мать. У них были разные враги, но жажда расправы с ними была у них одинаковой. – Фридрих Прусский захватил Силезию, – начала Элеонора, повторяя литанию, которую ей приходилось слышать слишком часто. Мария Терезия хочет получить ее обратно. Чарльз Альберт Баварский мечтает о титуле императора Священной Римской империи, которым семья Марии Терезии, как он считает, владеет слишком долго, и поэтому он становится на сторону Фридриха. Луи Французский хочет стать повелителем всей Европы, поэтому он сначала объединяется с Фридрихом, потом с Марией Терезией, а теперь снова заигрывает с Фридрихом. Но все прекрасно понимают, к чему ведут эти королевские амбиции – к войне.

Открыв глаза, она увидела, что Женевьева в ужасе смотрит на нее.

– Разговоры о войне? О, бедняжка ты моя! Но не волнуйся. Я знаю, что действительно имеет значение. – Женевьева запнулась и потерла кончик носа. – Здесь есть несколько подходящих мужчин, но я могу пригласить других, не важно, что скажет Дюпейре. Например, Сен-Тривье… Нет, не пойдет. Он так беден, что шьет себе френчи из старых фамильных гобеленов. Или де Солленель. – Она хихикнула и бросила на Элеонору хитрый взгляд. – Нет, не думаю. Он и главный кондитер… – Она скрестила два пальца и покрутила ими. – Потом де Кле и Сен-Жюст. Возможности, возможности. Остается лишь Д'Ажене, но он, естественно, вне игры.

Сердце Элеоноры сильно забилось.

– Потому что он женат?

Женевьева вздрогнула.

– Что за вздор! Попомни мои слова: не успеет он предстать перед священником, как окажется в Бастилии. Уже издано с дюжину писем lettres de cachet с его именем. Они просто не успели дойти до него.

– Lettres de cachet? Королевские приказы об аресте? – спросила Элеонора.

«Значит, совершенные им убийства не сойдут ему с рук?» – подумала она и добавила с притворным равнодушием: – Я бы скорее представила его в окружении обезумевших женщин, чем тюремщиков.

– Никто не сходит с ума по Д'Ажене, дорогая. Это, однако, не значит, что никто не пытался окрутить его. Находились такие дурочки. Красив как дьявол – да он и есть дьявол, если хочешь знать. У него была бурная юность, такие с годами не меняются. – Женевьева пожала плечами. – A lettre de cachet – удобная штука, им можно воспользоваться, а можно и нет, в зависимости от прихоти того, у кого приказ находится. Но Д'Ажене нет дела до чьих-то прихотей, хотя ни один тюремщик не жаждет встретиться с ним.

«И не только во Франции», – подумала Элеонора.

– Как вы все усложняете, тетушка.

Женевьева погладила ее руки.

– Ты такая наивная, дорогая. Будет лучше, если ты такой и останешься.

Элеонора отвернулась, чтобы скрыть горькую усмешку.

– Нет, тетушка, я не наивна. Может ли быть наивной женщина, видевшая тело своего мужа на поле битвы? «Или тело возлюбленного, после того как он побывал в руках турок?» – добавила она про себя.

Женевьева покачала головой и горестно цыкнула.

– По крайней мере, меня утешает то, что Миклош сражался не с французами, когда его убили.

– Нет, честь сражаться с французами досталась моим братьям. Во всяком случае, двоим из них. Кристоф тогда был слишком юн, к его бесконечной досаде, но Эндрес и Габриэль участвовали в битве за Филипсбург. – Элеонора взяла в руки коробку с письмами матери и провела пальцами по гладкой полированной поверхности. «Где они и встретились с Д'Ажене, сыном дьявола, таким же безжалостным, как и его отец. Иначе как бы я оказалась здесь?» Женевьева затаила дыхание.

– С ними, надеюсь, ничего не случилось?

– Они очень гордились своими ранами. Ни одна из них не была смертельной. Это Миклошу выпала участь погибнуть в бою. Они очень сердились на него за это.

– Д'Ажене тоже сражался при Филипсбурге, – сказала Женевьева. – Ходят бесчисленные слухи о его мужестве. Наслушавшись обо всех этих дуэлях, в которых он постоянно участвует, можно догадаться, что его не очень-то напугаешь шпагой. – Она поджала губы. – Но нет, рассказы о его доблести затмевают даже слухи о его грехах, совершенных им за год. Его Величество возвел его из шевалье в графы – вот что делает сила оружия! – и его чествовали везде, где еще принимали. То есть почти везде. – Тетушка подняла брови и вздохнула, словно удивляясь такой глупости света. – И ему завидовали. Ох, как ему завидовали! Вплоть до той самой истории с Рашанами в Париже.

– Что это за история, тетушка? «История об убийстве?» – хотела спросить она.

Женевьева фыркнула.

– Ради всех святых, лично я не знаю, как все было. И, бьюсь об заклад, никто не знает. Спроси у него! – Она наморщила лоб, словно задумавшись о чем-то. – Погибли три человека. Фаворитка короля представила все так, будто они дрались из-за нее, хотя любому известно, что Д'Ажене отклонил ее «приглашение». Готова поспорить на свои лучшие рубиновые серьги, что женщины здесь абсолютно ни при чем. – Рука Женевьевы потянулась к мочкам ушей и пощупала жемчужные и красные капли. – Ну хорошо, хотя бы на гранаты.

Элеонора хотела узнать что-нибудь еще, но в дверь поскреблась служанка. Услышав разрешение войти, она проскользнула в комнату.

Глаза девушки горели от удивления. Она сделала глубокий реверанс и протянула сложенное и запечатанное письмо.

– Мне велели вручить его вам, мадам графиня.

Женевьева резко встала.

– Кто, дитя мое?

Карие глаза метнулись в сторону маркизы Дюпейре и опять к хозяйке, но Элеонора повернула печать к свету, не обращая на девушку никакого внимания. Служанка снова присела.

– Простите, мадам, но я не знаю. Мне дал его лакей.

Элеонора оторвала взгляд от письма, изобразила благодарную улыбку и отпустила служанку.

Дверь скрипнула и закрылась. Элеонора вновь осталась наедине с тетей.

– Ну? – сказала Женевьева. – Ты разве не собираешься его распечатать?

Элеонора потерла пальцем печать. Средиземноморский сокол Д'Ажене.

– Возможно, позже, тетушка.

Женевьева удовлетворенно улыбнулась и направилась к двери.

– Уже любовное письмо, дорогая? Как мило. – Она нахмурилась. – Надеюсь, не от кого-нибудь из этих женатых негодяев? Остерегайся эт…

– Нет, – перебила ее Элеонора, – нет, оно не от женатого негодяя. – Она приложила руку ко лбу, как будто ее мучила головная боль. – Прошу вас, тетя, поверьте, я здесь не для того, чтобы найти мужа. Я приехала, просто чтобы обрести покой. «Покой, который свершившееся возмездие даст семье, мечтающей о нем так долго».

Женевьева понимающе кивнула.

– Конечно, конечно, дорогая. Я уверена, что в замке Дюпейре ты найдешь то, что ищешь. – Дверь за ней закрылась.

Элеонора бросилась на кровать, сжимая в руке нераспечатанное письмо. Во рту у нее еще остался слабый вкус апельсина. Какая же она дура! Встреча с Д'Ажене в беседке была всего лишь очередной партией в начатой ею смертельной игре, но она ярко помнила все то, что ей хотелось забыть, помнила все слишком отчетливо, как ни старалась забыть, а ведь именно этого и ждал от нее граф.

Она подняла глаза. На шелковом пологе кровати красовалась живописная сцена: смущенная лесная нимфа, убегающая от сатира. Она и Д'Ажене? На заднем плане была изображена другая пара: смеющаяся нимфа, убежавшая от своего преследователя.

Как она завидовала этой нимфе! Она взглянула на часы, стоявшие на каминной доске, – фарфоровую статуэтку Артемиды, побеждающей своего дерзкого возлюбленного. Она перевела взгляд на письмо, зажатое в руке. «Каким должен быть мой ход, Д'Ажене? Ты думаешь, что это игра, но это – дуэль». Она сощурила глаза и провела уголком сложенного листа по нижней губе. «Дуэль…»

Она приподнялась на локте. В голове у нее зазвучал громкий голос ее брата Кристофа: «Отвлекающий удар и отступление, Эл! Отвлекающий удар и отступление. Заставь врага подойти поближе».

Она горько рассмеялась. Ей определенно удалась та часть, что была связана с «отступлением». «А теперь, – подумала она, скользя пальцем под печать и ломая ее, – только бы справиться с отвлекающим ударом».

Она развернула плотный лист белой бумаги. На колени посыпались лепестки дамасской розы. Их аромат наполнил комнату. Лист был чистым – за исключением изящной буквы «А» в правом нижнем углу.

«Touche, – подумала она, – но это еще не первая кровь, Д'Ажене. Такая честь выпадет мне».

В замке Дюпейре было двое клавикордов, и Ахилл прошел через несколько залов ко вторым. Первые, сделанные в Германии, стояли в большой музыкальной комнате, обычно шумной, заполненной флиртующими мужчинами и женщинами, в комнате, которую, как он знал, венгерская графиня по возможности избегала.

Приблизившись к украшенной витражами двери, граф услышал звуки незнакомой мелодии. Он повернул ручку и вошел, не пытаясь казаться незамеченным, но и не привлекая к себе внимания. Он никогда не изменял своей привычке отдаваться воле Судьбы; он относился к ней, как к любой смертной женщине, потому что подарки Судьбы были дорогими, редкими и зачастую интригующе неожиданными.

Комната была слишком мала для замка, а благодаря ширме, отгораживающей аккомпанирующих музыкантов, она казалась еще меньше. Ахилл сел на ближайший стул, намереваясь послушать игру графини Баттяни. Он наблюдал, как она внимательно смотрит в раскрытые перед ней ноты. Заметив вазу с розовыми лепестками, стоявшую на клавикордах, граф удивленно поднял бровь. Должно быть, она посылала за ними слугу, чтобы добавить к тем, которые он прислал. Этот жест не говорил ни о ее излишней скромности, ни о сентиментальности, и это порадовало его больше, чем ему того хотелось.

Фальшивая нота заставила Элеонору остановиться. Она склонила голову набок и повторила фразу более медленно. Несмотря на то, что она разучивала новый отрывок, ее пальцы двигались быстро и уверенно. Она повторяла его снова и снова, каждый раз увеличивая скорость, пока ей не удалось исполнить его в темпе аллегро, в котором он и был написан. Затем без всякого перехода она заиграла все еще раз с самого начала.

Это был отрывок, которого Ахилл не слышал раньше, но стиль показался ему знакомым. В голове мелькнула догадка: скромная графиня, должно быть, имела связи с далеко не таким скромным двором Вены, где Бонни служил придворным музыкантом. Он нахмурился, подумав о том, что еще не все фигуры расставлены на их игральной доске.

Еще одна фальшивая нота.

– Ну вот! – воскликнула она и повторила несколько последних тактов экстравагантной и чрезвычайно трудной концовки «Ступени к Парнасу» Фукса. Закончив игру, ее руки взмыли в воздух. – Видите, мистер Бонни, я могу сыграть несколько отрывков.

– Готов поспорить, что больше, чем «несколько», – сказал Ахилл и с удовлетворением увидел, как она вздрогнула от неожиданности. Она не подозревала, что он здесь. Прекрасно. Женщина, которая способна настолько увлечься музыкой, может со временем увлечься и им. Хотя бы ненадолго. – Мадам, ваша игра талантлива и вдохновенна, – добавил он. – Два качества, которые я особенно люблю.

Графиня поднялась со стула и встала рядом с клавикордами, положив одну руку на инструмент, словно певица, собирающаяся исполнить сольный концерт.

– «Вдохновенна?» Скорее, сдержана, месье, – сказала она и медленно опустила взгляд, на мгновение задержавшись на вазе с розовыми лепестками, – или это ему только показалось, – это качество вы тоже любите? – спросила она, подняв глаза.

– Иногда, мадам. – Он встал и подошел к клавикордам. – Гнев может согреть кровь не хуже любого другого чувства. – Ахилл поворошил лепестки, и несколько из них упало на полированную поверхность. Он размял один лепесток и помахал ладонью перед носом. – Но не только гнев согревает кровь.

Ему показалось, что она покраснела, но день близился к вечеру, и он мог ошибаться. Элеонора отвернулась и, к его удивлению, хихикнула.

– По-моему, гнев скорее порождает паралич, чем страсть. А вот музыка…

– Ах, мадам, вы читаете мои мысли. – Он сел за клавикорды и стал играть пьесу Фукса с самого начала.

Звуки первого такта заставили Элеонору повернуться.

– Вы играете? – спросила она, не скрывая своего удивления.

– Когда выпадает такая возможность, мадам. – Его пальцы быстро бегали по клавишам. – И иногда даже на клавикордах. – На этот раз она действительно покраснела, и он остановился на середине такта.

Элеонора оперлась на полированную деревянную крышку.

– Прошу вас, продолжайте.

Сейчас ее лицо было близко. Ее рот слегка приоткрылся в ожидании продолжения.

– Хорошо, – сказал он с легкой усмешкой, скользнув взглядом по ее пышной груди, выдающейся над туго затянутым корсажем бледно-голубого платья. – Наклонитесь поближе, – попросил он, и она подчинилась.

Он играл короткий отрывок, полный малых терций. Звуки легко парили над ним, проникали сквозь него. Будь он один, он закрыл бы глаза, наслаждаясь хрупкими образами, которые рождали в нем звуки.

Заслушавшись, Элеонора положила голову на руку, взгляд ее обольстительных зеленых глаз из-под полуопущенных ресниц смягчился. На ее коже цвета слоновой кости вспыхивали золотом длинные лучи позднего послеполуденного солнца. На грациозную шею опустился локон.

Он представил, как капелька сока медленно стекает по этой изящной, длинной шее, как он слизывает сладкую влагу с ее кожи. Он удержался, чтобы не поцеловать ее в беседке, но скоро эта преграда исчезнет, пообещал он себе, 'потому что вкус страсти на ее теле будет слаще любого плода.

– Вам знакомо это? – спросил Ахилл, взяв малый терцаккорд. И вопросительно посмотрел на графиню: знает ли она, что означает эта особая последовательность звуков?

Она покачала головой, все еще поглощенная музыкой. Граф резко прервал игру.

– Вы знаете, что это значит?

– Значит? – эхом отозвалась она. Слабая улыбка тронула ее губы, и он представил эту улыбку на ее лице после долгого, медленного крещендо, завершившегося экстазом. – Пастораль? – спросила она. Нежный смех вырвался у нее из груди, как будто она хлебнула слишком много вина. – Только не говорите, что это скачущие нимфы.

– Это не нимфа, мадам графиня. Эти три ноты означают смертную женщину, ждущую прикосновения ее возлюбленного.

– А какие ноты изображают мужчину, месье граф?

Он взял большой терцаккорд, не спуская глаз с ее лица.

– Смертный мужчина. Удовлетворенный.

Элеонора опустила глаза и провела кончиком пальца по краю клавикордов.

– В музыке – как в жизни. Женщина ждет, мужчина удовлетворен. – Она выпрямилась. – Лучше уж нимфы, – сказала она и, погрузив пальцы в розовые лепестки, разбросала их по клавиатуре. – Они, по крайней мере, время от времени могут наслаждаться сами собою. Она присела перед ним в глубоком реверансе.

– Я чрезвычайно благодарна вам за урок музыки. Доброго вам вечера, месье граф.

Он кивнул, провожая ее взглядом до двери. Когда она была уже на пороге, он сыграл малый терцаккорд и вслед за ним – большой.

– Доброго вечера, мадам… – Дверь захлопнулась. – Нимфа…

Ахилл уставился на клавиатуру, не отнимая рук от клавишей, усыпанных розовыми лепестками. Она способна свести с ума. Отнюдь не скромная нимфа. Нет… Он улыбнулся. Ничего общего. Его пальцы взяли малый терцаккорд. Ты сама Артемида, не правда ли, моя графиня? Неуловимая богиня охоты – пока ей на пути не попался Орион-охотник. Берегитесь охоты, мадам Баттяни. В отличие от Ориона, я не проиграю.

«Еще один вечер за картами», – Элеонора подавила стон и, изобразив улыбку, вслед за тетушкой Женевьевой направилась через Зеленый салон. Столы уже были подготовлены к игре. Ее тетушка, вероятно, опьяненная последними выигрышами, решила, что не стоит тратить время на танцы, когда его можно провести с куда большей пользой.

– О, дорогая, – сказала Женевьева, внезапно остановившись и повернувшись к Элеоноре. – Как это ни прискорбно, но я должна представить тебя гостям, прибывшим вчера вечером. Она подвела Элеонору к группе из трех человек, стоявшей у дальнего стола и частично скрытой растущим в кадке апельсиновым деревом. С одним из них, любителем посплетничать, виконтом Виньи, она уже была знакома, и Женевьева представила ее остальным – маркизу и маркизе Рашан.

Маркиз оказался тем человеком, с кем Д'Ажене накануне вечером играл в карты и который назвал графа убийцей. Мужчина лет тридцати пяти. Его одежда была ему явно мала. Он сощурил глаза и окинул Элеонору взглядом, каким проголодавшийся смотрит на фаршированного фазана. Элеонора обменялась с ним банальными любезностями, он пожал плечами и извинился.

Его жена, Жоэлль, маркиза де Рашан, наградила ее вежливой, немного отсутствующей улыбкой.

– Как мило, мадам Дюпейре, – сказала она пожилой женщине. – Очень мило. Жаль, что мы сейчас не при дворе. Я знаю одного отчаянного месье, который готов отвалить кругленький кусок за такое приобретение, как мадам Баттяни. Даже несмотря на то, что она иностранка.

Женевьева почувствовала себя неловко.

– Кругленький? – переспросила она и виновато взглянула на Элеонору. Французские придворные и их жены прославились на всю Европу своей жадностью. Жизнь при Парижском дворе была настолько разорительной, что они научились извлекать выгоду буквально из всего. Сватовство, как слышала Элеонора, было одним из самых доходных занятий, как и оказание всякого рода услуг фаворитке короля.

– Кругленький, – повторила мадам де Рашан с отсутствующим видом, скользя взглядом по толпе за спиной у Женевьевы и Элеоноры. Виньи хихикнул, и Жоэлль метнула в него злобный взгляд.

Подошел слуга и отвел Женевьеву в сторону, чтобы что-то уладить с нею. Жоэлль проводила ее взглядом и зашипела на Виньи.

– Где Д'Ажене? Надеюсь, не удрал после вчерашней жалкой игры с моим мужем? Я не собираюсь тащиться из-за него еще три мили, даже если дело касается самого короля.

Виньи улыбнулся.

– Скорее, фаворитки короля. Она ведь до сих пор не простила Д'Ажене за то, что он отверг ее? – Под нетерпеливым взглядом мадам де Рашан он продолжил: – О нет, он не удрал, смею вас заверить, мадам. Но он вряд ли будет танцевать на столе, чтобы его можно было легко заметить. – С хитрой улыбкой виконт поклонился Элеоноре. – Простите меня за грубость, мадам Баттяни, но маркиза разыскивает свою… мм… пассию.

Жоэлль ударила Виньи веером.

– Графиня не ребенок, Виньи. – Она пристально посмотрела на Элеонору. – Мы с графом Д'Ажене были любовниками, мадам. Я приехала сюда, чтобы поговорить с ним о… об одном срочном деле.

Жизнь научила Элеонору скрывать свои чувства, поэтому шок от услышанного не нарушил ее внешнего спокойствия. Краем глаза она заметила, как на выразительном лице Виньи мелькнуло скептическое выражение, прежде чем оно приняло обычный вежливо-учтивый вид.

– Если в доме Рашанов ожидают наследника, – сказал Виньи, как можно безразличнее скользнув взглядов по тонкой талии маркизы, – то я, вероятно, должен заметить, что граф Д'Ажене покинул замок де Жемо – место вашей последней встречи – более семи месяцев назад.

– Наследник! Боже, что за глупость. – Маркиза передернула плечами и снова ударила Виньи веером по руке. – Не будьте ослом, Виньи. Я знаю, когда он покинул Жемо. Как по-вашему, почему я здесь, глупец?

– Чтобы возместить убытки мужа, я полагаю?

– Возместить? Зачем? Чтобы он опять все растратил? – спросила маркиза не очень убедительно. – Не сомневаюсь, что вы уже слышали о прошедшей ночи.

Виньи отвесил ей поклон.

– Удача улыбнулась месье Д'Ажене.

– Я бы сказала, она улыбается ему слишком часто. Хотя все может измениться. – Маркиза наклонилась к Элеоноре и сжала ей руку. – Так или иначе.

Элеонора вежливо улыбнулась. Маркиза, казалось, была разочарована. Она убрала руку.

– Так или иначе, – повторила она и оглядела собирающихся гостей. В порыве раздражения она извинилась и отошла.

Виньи послал Элеоноре сочувствующий взгляд.

– Мадам де Рашан слишком озабочена.

– Судя по тому, сколько тратит ее муж, ей есть о чем беспокоиться.

Старый сплетник смерил Элеонору оценивающим взглядом и понимающе улыбнулся.

– Возможно. Хотя говорят, что интересы Жоэлль… изменились.

В гуле толпы произошла едва уловимая перемена, словно в нотах изменился ключ, и Элеонора инстинктивно посмотрела на вход. В дверях стоял граф Д'Ажене, одетый в пурпурный бархат, отделанный черным. «Как крепкое вино в темноте ночи», – подумала она.

Виньи помахал рукой, привлекая внимание графа. «Нет, – подумала Элеонора, – не хочу, чтобы меня видели с ним в столь людном месте». Не много можно было сделать на глазах у любопытной толпы. Она собралась было уйти, но Виньи задержал ее, взяв за руку.

– Ни за что не поверю, что вы были официально представлены графу Д'Ажене, – произнес он с озорным огоньком в глазах.

– Я… – Элеонора отвела взгляд от приближающегося графа, как и подобает женщине, официально не представленной мужчине.

– А вот и он, – сказал Виньи, кланяясь графу Д'Ажене. – Мадам, хотя это обязанность вашей тети, боюсь, она о ней забыла, так что позвольте мне? Это месье Д'Ажене, известный… почитаемый герой последней войны. Месье, это мадам Баттяни, очаровательная гостья из Венгрии, хотя мне кажется, что она живет в Вене, как и многие ее соотечественники.

Граф поклонился ей с полнейшим безразличием.

– Мадам, – сказал он равнодушно.

– Месье, – ответила она в тон ему и присела в безликом реверансе, какой адресовала бы любому. Виньи был явно разочарован.

– Взгляните-ка! Все уже рассаживаются, – сказал он и указал на ближайший незанятый стол. – Полагаю, игра не на жизнь, а на смерть?

Д'Ажене смерил его взглядом, полным высочайшего презрения.

Элеонора раскрыла веер и сказала:

– Я не люблю вист. Даже в три руки.

– Может, ломбер?

Элеонора собралась было отказаться, но Д'Ажене опередил ее.

– Короткая игра, – сказал он, быстро кивнув Элеоноре, и снова повернулся к Виньи. – Если мадам желает.

Виньи с готовностью пододвинул ей стул. Она снисходительно поблагодарила Д'Ажене и села.

– Это все-таки интереснее, чем смотреть, как играют другие.

Взяв на себя роль хозяина, Виньи распорядился, чтобы принесли вина и колоду карт. Элеонора и граф сидели беком друг к другу и держались холодно-вежливо. Никто бы и не догадался, что она касалась губами его пальцев и осыпала его руки розовыми лепестками.

Слуга принес карты на серебряном подносе. Взяв колоду, Виньи бросил на нее недовольный взгляд и накинулся на слугу:

– Это не те карты. Мы просили испанские, болван! – Виконт встал и поклонился. – Извините, я на минуту, – сказал он.

Ахилл сделал глоток вина и уставился на люстру, висевшую над соседним столом.

– Как продвигаются поиски мужа? – спросил он, не меняя позы.

– Моя тетя слишком болтлива, – заметила Элеонора, холодно улыбнувшись. На ее лице не отразилось и тени смущения. – Я не преследую цель найти мужа. Муж – это источник неприятностей, а брак – не что иное, как епитимья, налагаемая на учениц за еще не совершенные грехи.

– А что вы скажете о грехах Матери Евы?

– За них, вне всякого сомнения, уплачено сполна. А что вы скажете о грехах Адама? Ему бы не составило труда отказаться от яблока и спасти всех нас от очень многих бед.

– Ах, искуситель против искушенных, – задумчиво проговорил граф. В его голосе послышались чарующие нотки, хотя она знала, что никто бы не заметил их из-за его явного внешнего безразличия. – Соблазнитель или соблазненный – кто виноват?

– Тот, кто проигрывает. Тот, кто слаб.

– А вы жестоки. Жертва уже есть соблазнитель. Разве она слаба?

– Она? Женщины редко бывают соблазнительницами.

– Очень редко, чтобы быть совсем точными… но все же бывают.

Вернулся Виньи, и граф перевел разговор на банальности, снова превратившись в скучающего гостя. Ей хотелось, чтобы их… игра… оставалась между ними, но почему и ему хотелось того же? Разумеется, это не было с его стороны заботой о том, чтобы она не стала объектом грязных сплетен.

Ему бы ничего не стоило рассказать обо всем Виньи, но он этого не сделал. Он ясно дал понять, что они друг другу чужие и впредь останутся таковыми.

«Какое благородное решение, – подумала она саркастически. – Сын дьявола ни за что не стал бы действовать так… так хитро и коварно».

– Ваш ход, – сказал граф Д'Ажене голосом, полным небрежной усталости. Так могут говорить лишь французы.

Она сделала ход и проиграла.

На губах у Д'Ажене заиграла тонкая улыбка.

– Похоже, вы недооценили своего противника.

Она встретилась с ним взглядом.

– Должно быть, так. Еще одну?