Глава 19
Царапанье повторилось вновь и вновь.
– Войдите, – отозвался Ахилл.
Брат Кельн открыл дверь, поклонился и жестом пригласил слугу. Кривоногий лакей чопорно вошел в комнату, переломился в поясе, кланяясь неопределенно – то ли Ахиллу, то ли Элеоноре, – затем схватил амфору за обе ручки и понес ее из комнаты, держа прямо перед собой.
– Нижайше прошу прощения, мадам, – сказал помощник управляющего, когда лакей вышел, – но возникла некоторая проблема с ванной.
– Проблема? – спросила Элеонора обычным голосом, но, вспомнив свою роль, резко добавила: – Какая проблема может быть с ванной?
– Проблема собственно не с ванной, мадам. Проблема в том, чтобы… э-э… найти ее.
С притворным гневом Элеонора повернулась к помощнику управляющего спиной, стараясь, чтобы тот не заметил ее не слишком успешную попытку подавить смех. Как можно потерять штуковину размером с лошадь?
Ахилл прошел и сел у холодного камина в одно из кресел с изогнутой спинкой.
– Сейчас, сейчас, моя голубка, – сказал он, ухитряясь сохранить полное безразличие путем изучения своих ногтей, – не волнуйся. Ты знаешь, как это отражается на цвете твоего лица.
– Что будет с моим лицом, – ничто по сравнению с тем, что я собираюсь сделать, мой дикий олень, если не приму ванну, – ответила Элеонора с вкрадчивой сладостью. Ахилл соответствующе кашлянул.
– Пожалуйста, не надо, мадам, – запищал брат Кельн. – Здесь всего сорок минут. Я уверен, что ванна скоро будет найдена.
Элеонора обвела его сузившимися глазами.
– У вас действительно она есть, а?
– Конечно! Конечно! Повариха помнит, когда ее привозили. Она сказала, что хозяйка кладовой упала в обморок в свежее сливочное масло, когда она влетела.
– Влетела?
– Она в форме лебедя, мадам.
– Моя дражайшая Леда, – Ахилл бросил шепотом Элеоноре. Элеонора ответила взглядом.
– Прошу прощения, месье? – спросил брат Кельн.
– Мое… сердце моего сердца любит лебедей. Элеонора обняла себя и отвернулась, ее раздражение на мгновение стало настоящим. Почему он не может нежно и ласково относиться к цветам и птицам?
– И любит ужинать вовремя, – заметила она. – Принесите горячую воду и таз прямо сейчас. Я приму ванну позже.
– Да, мадам. Вы хотите… э-э… лебедей на ужин?
– О Боже! Нет! Подойдет все, что есть у вас в кладовой.
– Все, кроме сливочного масла, – вставил Ахилл.
– Как пожелаете, месье.
Молодой помощник управляющего признательно поклонился и ушел. Воцарилось молчание на секунду, другую… потом Ахилл разразился смехом.
– Мой дикий олень? – переспросил он. – Не часто меня называют самцом в присутствии цистерианского послушника.
Элеонора пожала плечами.
– Я не смогла придумать никакого подходящего зверя, по крайней мере, ни одного, какого бы я могла упомянуть перед ним. И что значит «сердце моего сердца»? – с интересом спросила она. – Не часто меня так называют… – Она отбросила эту мысль, почувствовав себя неуютно оттого, что фальшивая нежность так жалит. Неуютно, что она уязвляет во всем.
За царапаньем в дверь последовали лакеи, несущие два стола из красного мрамора с отверстиями, вырезанными в крышках, поддерживаемых бродячим зверинцем мифических сфинксов и химер. Другие лакеи тащили два огромных сверкающих кувшина, которые они установили в отверстиях в пирамиде, а третья партия торжественно внесла высокие с узкими горлышками кувшины из лазурита и золота, более подходящие для миропомазания императора, нежели для умывания.
Элеонора и Ахилл наблюдали за процессией, не говоря ни единого слова. Молчание продолжалось, когда слуги ушли. В комнате двигались лишь два свежевыстиранных льняных полотенца, раскачивавшихся на краях столов, где важный лакей повесил их, и пар, поднимавшийся из кувшинов.
– Они забыли ширму, – произнесла Элеонора, стараясь скрыть вдруг появившуюся нервозность. – Сквозняки…
– Окна закрыты, а занавески опущены, – заметил более чем невинно Ахилл.
– Д-да, вижу. – Элеонора не могла придумать аргументов, чтобы не выглядеть глупой ученицей. Неохотно она подошла к столу из красного мрамора и налила горячую воду в золотой таз. Запах роз охватил ее. Она глубоко вздохнула, вспоминая лепестки дамасской розы в беседке и те, которые Ахилл собрал для нее.
Ей нужно было остаться одной. Отделиться каменными и деревянными стенами. Как еще она может избавиться от шелковых уз памяти, забыть его ласки, пламенный жар его поцелуев?
Как еще не замечать его руки, покоящейся на кресле, и не вспоминать его чарующих прикосновений к самым интимным местам ее тела, когда он начал ее околдовывать? С детства в ее ночных кошмарах дьявол приходил за ней, сейчас в ее ночных кошмарах он делал совсем другое.
Элеонора погрузила руку в воду и поднесла ее, теплую и благоухающую, к лицу. Ее мир разбился на сотни кусочков разного размера. Ее жизнь, ее тело и даже ее душа никогда уже не будут такими, как прежде. Прошлое не переделаешь, как вкус апельсина не может быть другим… как Ахилл, которого она однажды узнала, не может быть другим.
Ахилл смотрел на омовение Элеоноры и не мог оторваться. Она так явно намекала на желание уединиться, но что-то глубоко внутри него восставало против и возражало ей. Дворянин ушел бы из комнаты или повернулся бы к даме спиной. Дворянин… но в этом случае он больше не дворянин.
«Я не хочу смотреть на нее», – говорил Ахилл себе. Он не хотел смотреть на воду, просачивающуюся сквозь пальцы, словно слезы богини, или на ее прекрасные руки, стряхивающие капли с бровей и щек, не хотел завистливо разглядывать крохотные завитки волос, ниспадающие сзади на шею.
Элеонора взяла полотенце и с закрытыми глазами и слегка отклоненной назад головой начала, приглаживая кожу, насухо вытирать ее. Ахилл вскочил с кресла, подошел к другому тазу, нетерпеливо налил воду из кувшина и плеснул ее себе в лицо. Он плескал ее снова и снова. Потом схватил полотенце и начал энергично тереть лицо и волосы.
Забывшись на минуту, он опустил край полотенца и увидел Элеонору, наблюдающую за ним с мягкой улыбкой. Она поправила свою незамысловатую прическу и разгладила самые мятые места на платье.
– Можно я? – спросила Элеонора, сложив свое влажное полотенце. Приняв молчание Ахилла за согласие, она смахнула капли воды с плеч его бархатной куртки. Она казалась посвежевшей, отдохнувшей и увлекшейся своей задачей.
Это был интимный момент между мужчиной и женщиной. Что-то всколыхнулось где-то глубоко в Ахилле, глубже, чем в дворянине, готовом прийти в ярость, каким он был, глубже, чем в графе, которым он стал, или шевалье, каким его воспитывали, ниже и ниже, под болью, под воспоминаниями, в маленьком крутящемся шарике чего-то, что захватило его на долгое мгновение и что было так трудно понять.
Это была небольшая картинка в детской памяти, давняя и расплывчатая, не позволяющая разглядеть образы или вещи, состоящая только из давно забытых чувств – удовлетворения, счастья и чего-то такого возвышенного и неуловимого, что даже в это мгновение озарения он не смог бы определить.
Ахилл нежно остановил Элеонору. В ее глазах на секунду, будто падающая звезда, которая едва мерцает перед тем, как сгореть, он заглянул за стену, которую она с такой тщательностью воздвигла между ними. И увиденное потрясло его.
– Я не слишком хороший камердинер, а? – спросила Элеонора с печальным видом, как будто потеряла что-то важное.
– Но очень красивый.
Сильный стук в дверь помешал им.
– Опять? – спросил, рыча, Ахилл. – Иезуитская месть поистине коварна. Войдите.
Дверь распахнулась и с треском ударилась о стену. Плечом к плечу в дверном проеме стояли мужчина и женщина, похожие во всех отношениях: одинаковые рыжие волосы, одинаковые золотистые глаза. Имелось лишь одно различие – она была в юбке, а он – в штанах.
– Дверь для слуг… – начала женщина на немецком.
– Заперта, – закончил мужчина на том же языке. – Мы вынуждены были…
– Ходить вокруг. – Женщина присела в реверансе. – Я служанка, mein herrin.
Мужчина поклонился.
– Я слуга, main sieur.
Они одновременно вошли в комнату. Элеонора сделала грозный шаг вперед и уперлась руками в бока.
– Нас должны были накормить, – резко сказала она на своем прекрасном верхненемецком языке. – Где наш ужин?
Ахилл едва понимал по-немецки, а говорил и того меньше, но он понимал интонации командного голоса. Каким же исключительным хамелеоном была эта женщина, Элеонора.
Слуги посмотрели друг на друга и сделали шаг вперед.
– Вы, должно быть, устали от вашего путешествия, – сказал один.
– Мы поможем вам освежиться. – И они шагнули вперед.
Элеонора подняла руку – они остановились.
– Это уже сделано.
Они выглядели обескураженными, но Элеонора не дала им времени на раздумье.
– Пожалуйста, посмотрите насчет ужина. И где мои сундуки? Их было два в карете. Принесите их немедленно. Багаж монсеньора утерян. Ему нужно будет сменить одежду и некоторое, ах… – К удивлению Ахилла, она слегка запнулась, затем поправилась: – Месье также потребуется ночное белье.
Слуги преобразились, когда Элеонора начала отдавать свои приказания, и теперь они явно лучились от счастья.
– Да, мадам!
– Один момент, мадам.
Мужчина поклонился, затем повернулся так четко, что привел бы в смущение прусскую пехоту Фридриха, и вышел.
Женщина поспешила к ним. Она взяла из рук Ахилла мокрое полотенце, расправила, сложила его, вернула на стойку рядом с тазом Элеоноры. Потом с постели были сброшены покрывала, расставлены стулья вокруг стола…
Ахилл наклонился к Элеоноре и прошептал:
– Итак, моя мадьярская графиня свободно владеет французским, латинским, немецким – и армией. Я поражен. Ты, наверное, читала книгу де Сакса внимательнее, чем я думал.
– Ты забыл итальянский, – шепнула Элеонора в ответ. – От дам, сопровождающих эрцгерцогиню, требовалось умение читать на всех четырех. Именно она говорила мне, что эффективность вызывает эффективность. А я не могла осилить более трех страниц де Сакса.
– Разве? – это было все, что мог сказать Ахилл. Он с удовлетворением заметил, как загорается краска на нежной шее Элеоноры, когда она поняла, что ее обман по поводу продолжительного чтения в карете обнаружен.
В течение следующего часа сундуки были принесены, несколько платьев Элеоноры извлечены и повешены в шкафы. Небольшой саквояж с книгами Ахилла тоже принесли и поставили рядом. Для Ахилла нашли одежду, которую тут же унесли, так как она оказалась слишком мала в плечах и слишком широка в поясе.
С недоуменным выражением лица служанка принесла розовую шелковую ткань. С яростным смущением Элеонора отобрала ее. Та, пожала плечами и вернулась к своей работе.
Элеонора, не видя, что Ахилл наблюдает за ней, разложила халат на роскошном стеганом покрывале из пурпурного бархата и нежно гладила шелк. Она пропускала длинные ленты между пальцами, в ее глазах была задумчивость воспоминаний.
В своем воображении Ахилл видел ее лежащей на этом королевском пурпуре, очаровательно восторженной в блаженстве недавней страсти. Ахилл встряхнулся, но картина не исчезла, словно он долго смотрел на солнце.
Вошел рыжеволосый слуга, неся парикмахерские инструменты, а за ним слуга, тяжело тащивший огромную ширму. После того как дальний угол комнаты был отгорожен, слуга приступил к избавлению Ахилла от темной щетины на подбородке. Элеонора разок заглянула за ширму, но вспыхнула и ушла, как только встретилась взглядом с Ахиллом.
Ужин подали немного погодя. Ахиллу показалось странным, что их не пригласили в столовую – еще одна хитрость? – но когда были внесены блюда, ломившиеся от жареных перепелов и куропаток, он целиком переключился на утоление голода.
Он поклонился, предложил Элеоноре свою руку и сопроводил ее к столу, уставленному бесценным фарфором и позолоченным столовым серебром. Его рука ощущала большую, чем обычно, тяжесть, и он понял, что Элеонора устала. Но Ахилл чувствовал ее едва уловимые усилия собраться, приготовиться снова войти в ту роль, которую она была вынуждена играть.
Он прошептал Элеоноре на ухо:
– От супругов не ждут общения за столом.
– Замечательное правило, – тихо ответила она, и напряжение в ней исчезло.
Они сели в противоположных концах длинного стола. Огромная ваза закрывала Элеонору от Ахилла. Он отодвинул ее.
Они быстро поели. За мясным бульоном с грибами последовали жареная куропатка для него и перепел для нее, и, к их удовольствию, все это запивалось белым вином.
Элеонора ела медленно, утонченно, смакуя каждый кусочек. «Как я мог увидеть в ней механизм?» – удивлялся себе Ахилл. Пальцы Элеоноры сами собой с непередаваемым изяществом сливались с бокалом, ее головка немного наклонялась, приоткрывая кремовую кожу точеной шеи, ее блестевшие губы сжимались при…
– Еще мангольдов с маслом и лимоном, mein sei-ur? – спросил рыжеволосый слуга, когда лакей принес салат.
Ахилл посмотрел на свою тарелку. Он не замечал, что ел. Рукой он отослал лакея.
Когда тарелки опустели, разожгли камин и, в соответствии с церемониальными правилами, принесли горячий шоколад и разлили его в чашки из зелено-белого фарфора. Ахилл прошел к своим книгам и из упрямства достал потрепанный экземпляр антиклерикальных «Философских писем» Вольтера.
Он подождал, пока Элеонора расположится в кресле у камина, потом сел напротив, их разделял столик для горячего шоколада. Слуги ушли, оставив их в одиночестве.
Ахилл подумал о маленьком уютном столике в его комнатах в замке Дюпейре, где он сиживал с кофе и книжкой… и пустым креслом.
Вольтер остался лежать неоткрытым у него на коленях, поскольку слова не казались столь захватывающими, чтобы отвлечься от созерцания отблесков огня в камине на лице Элеоноры, когда она боролась с де Саксом и его армиями.
«Она выглядит очень необычно, сидя под углом в сорок пять градусов, – подумал Ахилл. – Несомненно, ее профиль соответствует канонам классической красоты, хорошо запоминается, особенно когда ее подбородок решительно поднимается. И глядя на ее осанку, означающую, что притягательность ее глаз ведет…» Кто-то поскребся в дверь. Элеонора подняла глаза и посмотрела через плечо:
– Ну вот, опять.
Ахилл положил книгу на пол у кресла. Медленно встал, убедившись, что не оторвет по пути ручки у кресла тем же образом, каким он собирался вырвать руки тому, кто стоял за дверью. Он осторожно взялся за щеколду, чтобы не свернуть ее руками, и открыл дверь. Там стоял брат Кельн, чем дольше он смотрел на Ахилла, тем сильнее бледнел он сам и тем шире становились его глаза.
– В-ванна для мадам… – объяснил он, показывая рукой назад.
Ахилл медленно сжал в кулак серое монашеское одеяние у подбородка брата Кельна и вытащил его за порог.
– Вы присмотрите, чтобы ванну для мадам поставили у камина. Вы присмотрите, чтобы вода была горячей. Запомните, не тепловатой. Горячей. Затем вы проследите, чтобы дверь для слуг была надежно заперта. Проследите, чтобы слуги покинули эту комнату. Этот коридор. Это крыло здания. Еще вы проследите, чтобы остаток вечера нам никто не мешал. Больше никакой одежды. Никакой еды. Никаких ванн.
– Ja, ja, как вы скажете, месье, – промямлил брат Кельн, беспомощно махая руками, как подстреленная птица, которая не может взлететь.
– Больше никаких услуг, пока мы не позовем вас утром.
– Прошу вас, месье…
Ахилл приподнял монаха повыше, заставляя того встать на цыпочки.
– Пока вы не позовете нас! Пока вы не позовете нас! Ахилл отпустил помощника управляющего. Тот, пошатываясь, добрался до двери, держась за горло.
– К камину, – сказал он ожидавшим слугам. – Поставьте это нечестивое уродство у огня. – И убежал прочь.
Чуть позже Элеонора стояла и смотрела на ванну. Благоухающий розами пар плыл со спины направлявшегося к огню медного лебедя с распростертыми крыльями, который, выгнув дугой шею, смотрел назад, на ванну в полости своей спины. Казалось, что лебедь, сам не понимая, как это случилось, вплыл на середину комнаты.
– Боже мой, он размером с лодку. Здесь даже есть сиденье. А эти крылья!
Ахилл повернул рычаг, и крылья с пронзительным скрипом резкими рывками закрыли ванну, словно обняв ее.
– Мне кажется, у Юпитера подагра, Леда.
Элеонора глянула на Ахилла, потом спросила рыжеволосую служанку:
– Ты уверена, что эта штука безопасна?
Женщина прижала к узкой груди корзину с губками и мылом. Она тряслась от страха.
– Я-языческий, – было единственное слово, какое она смогла выдавить из себя.
Ахилл вернул рычаг на место, и крылья рывками стали раскрываться. Раздался громкий треск, и одно крыло, наполовину открывшись, остановилось, в то время как другое продолжило свой путь, и в результате казалось, что выгнувшийся назад лебедь застыл в приветствии.
Элеонора хихикнула.
– Мы, кто собирался принять ванну…
Служанка выронила корзинку и убежала.
Ахилл поднял корзинку, потом закрыл и запер дверь.
– Ты не собираешься вернуть ее? – спросила Элеонора.
– Нет.
– Ахилл, – сурово произнесла она, но за ее словами Ахилл почувствовал неуверенность.
– Ты сыграла роль моего камердинера, – сказал он, подходя к ней. – Сейчас я отвечу услугой на услугу.
– В этом нет необходимости, – закричала Элеонора, затем неодобрительно пожала плечами, словно хотела вновь вернуть притворное безразличие. – Я была очень плохим камердинером.
– А я буду очень плохой служанкой. – И Ахилл начал раскладывать полотенца, губки и мыло на столике, где стояли их чашки с шоколадом.
– Ты сказал, что вернешься к моим братьям, – произнесла Элеонора, очевидно, стараясь использовать другую тактику.
– Конечно, да, Элеонора. С какой еще стати я проделал полпути через Европу, как не из обязательств перед людьми, которых никогда не видел?
Он подошел к Элеоноре сзади и начал нежно гладить ее по шее и плечам. Глаза Элеоноры закрылись, как бы отвергая его присутствие, но она не отошла от Ахилла.
– Ты устала от путешествия, – тихо сказал он, сменив поглаживания на круговые массирующие движения. – Горячая вода взбодрит тебя.
Его пальцы опустились ниже. Он провел по вырезу ее платья. Голова Элеоноры откинулась на плечо Ахиллу, и он потерся подбородком об ее мягкие волосы. Элеонора подняла руку и замерла.
– Солги мне, – прошептала она. – Солги мне и скажи, что это правильно хотеть…
– Тс-с, – ответил Ахилл, проводя пальцем по ее влажным губам. – Настало время принять ванну, мадам. – Спина Элеоноры покоилась у него на груди, он обнял ее и медленно развязал передние завязки ее платья. Задача имела заманчивую остроту, хотя его руки знали, что делать, поскольку он всегда проделывал эту Процедуру, нетерпеливо торопясь. Тогда платье оказывалось единственной преградой между ним и женщиной.
Но теперь женщиной была Элеонора. Такой женщиной, какой он никогда не встречал. Сложной. Чувственной не только физически – она была полна чувством, никогда до конца не понятым, которое всегда только приоткрывалось. Будучи с нею лишь как созерцатель бриллианта, постепенно открывающего свои грани, он всегда стремился увидеть их все.
Платье Элеоноры освободилось от завязок, и Ахилл поцеловал ее в шею. Он услышал ее легкое дыхание. Кровь быстрее запульсировала в нем. Его пальцы дотронулись до плеч под платьем и скользнули по молочно-белым рукам, ощущая ее освобожденной от бархата и завязок, оставляя одетой только в юбки и батистовую рубашку.
Ахилл рассыпал поцелуи вдоль линии ее волос. Элеонора была восхитительна, и его глаза утонули в сумасшедшем свете ее ресниц; тонкий материал обтягивал крепкую грудь, очерчивая темно-розовые соски.
Дыхание Ахилла участилось. Элеонора повернулась и погладила его по подбородку, и он вспомнил, как она поглядывала за ширму, желая посмотреть, как он бреется. Ахилл улыбнулся.
– Я видел, как ты заглядывала за ширму, – поддразнил он ее. – Сейчас ты видишь правду – я не дьявол и не черный ангел. Я сомневаюсь, может ли кто-то быть моим брадобреем.
Элеонора улыбнулась в ответ:
– А я сомневаюсь, может да кто-то быть моей служанкой. – Ее глаза потемнели до цвета сочного изумруда, как трава на лесной полянке, и она начала развязывать свой шейный платок. – И ты обещал мне ванну.
– Ты принимаешь ванну, а не я, – сказал Ахилл, смеясь.
– Разве ты не хочешь предохранить свой единственный костюм от воды и порчи? Ты так беспокоился о нем в тот вечер в замке Дюпейре.
– Я был занят тем, что пытался понять, почему я там оказался. Я мог бы бросить его в огонь так же легко, как и повесить на стул. – Ахилл взял лицо Элеоноры в ладони. – Я хотел тебя – и хотел, чтобы ты об этом знала.
Элеонора выдержала взгляд Ахилла и намеренно сунула руку под его куртку. Он свободно опустил руки, и она сняла куртку с плеч и бросила ее на стул, не отводя взгляда. Ахилл стянул рубашку через голову и отбросил ее.
Он улыбнулся, оставшись лишь в туфлях, чулках и штанах.
– А теперь, мадам… – Ахилл быстро дернул за завязки ее юбок, и они опустились на пол.
Кровь заиграла в нем, когда она стояла в белом озерке упавшей одежды, подвязках, розовых чулках и почти прозрачной рубашке. Откуда-то из глубины поднялась острая страсть, разрастающаяся, грохочущая, готовая смести все на своем пути… Будет правильно, если она будет принадлежать ему. Возьми ее.
– А теперь, месье… – ответила Элеонора многообещающим голосом. Она встала перед ним на колени и поцеловала его мускулистый живот как раз над поясом его штанов. Кончиком языка она попробовала его кожу на вкус. Ахилл застонал, почти теряя контроль над собой.
Его желание не вызывало никаких сомнений. Элеонора погладила его напрягшийся пенис и стала расстегивать пуговицы.
Без предупреждения Ахилл наклонился и взял ее на руки. Тепло кожи Элеоноры распалило его еще больше. Вспыхнули образы. Чувства, возникающие в памяти, расцвели и созрели. Ковер подойдет, а ее юбки послужат подушкой.
– Ахилл! – произнесла Элеонора смеясь. Это был смех, прорвавшийся через его страсть, доверительный смех. Как нить, коротенькая тонкая нить. Но взять Элеонору точно так же, как овладевал ею муж, означало порвать эту нить, и порвать навсегда.
– Я хочу тебя, – тихо сказал Ахилл, каким-то образом обретя голос. Смех в ее светящихся глазах обратился в страсть. – Сейчас, Элеонора, я хочу тебя сейчас.
Элеонора погрузила пальцы в его шевелюру и поцеловала. Ее грудь уперлась в него.
– Возьми меня, – прошептала она ему прямо в уста. – Возьми меня.
Со стоном Ахилл опустил Элеонору на кучу юбок, задирая вверх ее рубашку и обнажая интимные завитки темно-каштановых волос. Ртом он захватил ее сосок и стал водить языком вокруг набухшего комочка. Элеонора издала сладкий стон.
– Нет, – томно произнесла она. – Возьми меня сразу. О Боже… Пожалуйста, возьми меня сразу. Войди в меня, прошу, сейчас…
– Эл, я не хочу обидеть тебя!
– О Боже, пожалуйста! Я обижусь, если ты сейчас этого не сделаешь.
Ахилл сбросил штаны и накрыл тело Элеоноры своим.
– Эл, – прошептал он как в бреду. Она стала его желанием и удовлетворением. Ее бедра приподнялись, чтобы встретить его. И он устремился в нее.
Из горла Ахилла вырвался крик. Ее тело двигалось в такт с ним. Ее руки ласкали его грудь, его руки, его спину, касались его, побуждали. На ее лице отражалось безграничное умиротворение. Его душа чувствовала ее успокоенность, переплелась с нею… успокоение и удовольствие…
Снова и снова он покидал ее и чувствовал себя обездоленным. Он возвращался в нее, к сладостному удовольствию их единения. Взгляд Ахилла затуманился, но он по-прежнему видел Элеонору, видел ее умиротворенность, передающуюся ему, удовольствие накладывалось на удовольствие, жар и огонь росли, росли, росли…
Он погрузился в нее.
– Святой Боже, святой Боже, святой Боже…
Долгий трепещущий стон пронзил воздух. Его разум, его чувства – все было смыто, осталось лишь… умиротворение.
Спустя долгие мгновения Ахилл вышел из сладостной неги. Он все еще лежал на Элеоноре, уткнувшись лицом в ее волосы. Он поцеловал ее в висок, затем сдвинулся на бок и оперся на локти. Ахилл знал, что Элеонора не получила удовлетворения, и посмотрел в ее зеленые глаза, ожидая увидеть разочарование или презрение. Элеонора провела пальцем по его скулам и подбородку, улыбнулась, довольная и счастливая, и прошептала:
– Спасибо.
– За что? За то, что поступил, как твой скотина-муж? Я возненавижу себя. – Ахилл поцеловал ее в шею за ухом. – Возненавижу, – повторил он, – но видит Бог, это было сладко.
Элеонора хихикнула и заключила Ахилла в объятия.
– Иногда женщине доставляет удовольствие видеть, что она желанна, что ее хотят. – Она еще крепче обняла его. – И действительно было сладко.
– Элеонора, ты говоришь, словно пьяная.
– Возможно, я и пьяна, но не от вина. – С удовлетворенной улыбкой она выгнулась и потянулась. Ахилл по-прежнему был в ней, и когда он почувствовал, как она напряглась под ним, он ощутил, что желание постепенно возвращается. – Я чувствую силу, Ахилл. И энергию. Как будто я могу покорить весь мир.
Ахилл поцеловал Элеонору и медленно стал покидать ее.
– Не-е-ет, – запротестовала она, и он вновь вкусил ее податливые губы.
– Возможно, вы покорите мир, мадам, – произнес Ахилл с улыбкой, – но я беру значительно выше. Я хочу покорить Венгрию.
– Покорить, – резко бросила Элеонора. Она перекатилась на живот, затем села на пятки, стоя на коленях с подвязками на бедрах. – Покорить? Или разрушить? Может быть, ты хочешь приручить меня есть с руки? – Ее рубашка по-прежнему была в беспорядке, и гордая грудь просила ласки, поцелуев и…
– Ахилл?
– Ммм?
Элеонора наклонилась вперед, положив руки на колени и непроизвольно сжав грудь. Бедра Ахилла напряглись.
– Ахилл, посмотри на меня.
– Смотрю. – Она двигалась. О Боже правый! Она двигалась. – Эл, пощади. Святые спустятся с небес взглянуть на тебя. Ты думаешь, я каменный?
Приступ злости у Элеоноры прошел, она посмотрела на низ живота Ахилла и лукаво улыбнулась.
– Ну, ты только что сказал…
– Ведьма! – Ахилл два раза размеренно и глубоко вздохнул. Черт его подери, если она собирается быть единственной, кто дает удовольствие сегодня вечером. И в этот момент он понял, что существует предел его эгоизму.
К его глубокому сожалению, Элеонора расправила рубашку и встала.
– Надеюсь, что вода не слишком остыла, – сказала она самой себе, подошла к ванной и погрузила руки в воду. – Отлично.
Ахилла кольнуло словно шилом. Он не был импульсивным человеком, но сейчас порыв был таким сильным, что его нельзя было проигнорировать. Он вскочил на ноги. Подхватил ее…
– Ахилл! Что ты…
…и бросил ее в ванну. Брызги полетели в разные стороны и заключили ее в свои влажные объятия.
– Ты негодяй! – завопила Элеонора смеясь. Вода плескалась, то пряча, то открывая ее грудь, покрытую мокрым батистом. – Ты самый худший из…
Ахилл наклонился и закрыл ей рот поцелуем. Это был глубокий поцелуй завоевателя и собственника. Голова Элеоноры откинулась назад, ее язык встретился с его языком, увлекая глубже и глубже…
Ахилл оттолкнул Элеонору, подошел к столику, взял губку и ароматное мыло.
– А сейчас, мадам графиня, удовольствие буду получать только я.
