Ева правильно истолковала подмигивание Стэна Уолтерса — работа досталась ей. Подумать только, коммерческая реклама мыла! Ева ног под собой не чуяла. Рекс ей давно говорил, что лучше всего оплачивается реклама лекарственных средств, сигарет и мыла — именно в этом порядке. Ей перепало мыло! Это о чем-то говорит!

Еве нравились съемки. Нравилось быть в центре внимания, стоять в прозрачном пеньюаре перед множеством мужчин, не сводящих с нее глаз, — режиссер, продюсер, представитель клиента и вся съемочная группа: техники, осветители, звукооператор. Ева должна была наполнить чувственностью сцену умывания, а потом купания в ванне. Запреты родителей — не сметь появляться на экране полуодетой, которые чуть было не погубили ее карьеру, — теперь казались ей доисторическим прошлым. Как далеко она ушла от этого! Родителям хотелось навеки оставить ее девочкой, но она, Ева, шла к преображению в настоящую взрослую женщину.

Стэн Уолтерс внимательно следил за Евой, улыбался, шутил и после каждого дубля расхваливал ее таланты.

Помощник режиссера поторапливал группу:

— Поворачивайтесь, ребята, осталось двадцать минут до обеда! Не доснимете — не получите сладкого! Давайте, давайте!

Шел второй съемочный день.

— Хорошо пообедала? — подошел к ней Стэн.

— Я не ходила на обед. У меня все тело в морилке, и я боялась, что она сотрется.

Еве льстила заботливость Стэна. Он ей нравился, белобрысый здоровяк с мальчишескими ухватками.

— Ты не попросила, чтобы тебе сюда принесли поесть?

— Я не очень голодна, — ответила Ева.

— Там есть хрустящие хлебцы в пакете. Давай принесу!

— Хрустящие хлебцы? А что это? Стэн воздел руки к небу.

— Слушай, Ева, давай поужинаем сегодня вместе? Всю жизнь мечтал пригласить девушку, которая не знает, что такое хрустящие хлебцы!

— С удовольствием! — ответила Ева.

Ужинали во французском ресторанчике, потом отправились выпить в бар «Чакс композит», а потом Стэн предложил зайти к нему, посмотреть его призы. Парусный спорт — его хобби, объяснил он, у него в Ларчмонте есть собственная яхта.

Стэн знал, как провести уютно вечер в такой холод: разжечь камин и устроиться поближе.

— Ты мне очень нравишься, Ева, — сказал он, беря ее за руку.

Ева улыбнулась в ответ — ей было тепло и хорошо, присутствие Стэна придавало всему какой-то особый комфорт, отчужденность исчезла, и он нежно поцеловал ее, а на его лице играли блики огня…

Они полулежали в теплом объятии, потом его рука скользнула в ее блузку, другая умело расстегнула пуговицы, язык нашел ее ухо. Ева даже не заметила, как оказалась под ним, постанывая от наслаждения.

— Отпусти меня, — хрипло прошептала она.

— Не могу! — выдохнул Стэн.

Его рука была под ее юбкой, юбка мешала, и он вздернул ее наверх. Колени Евы непроизвольно раздвинулись, и она приняла его тело.

Ева ощущала напряженность его плоти, тянулась навстречу ей, рвалась к продолжению, к сладости и безумию, но это был великий грех! Как можно, Ева едва знакома с этим человеком! Как он может делать с ней такие вещи, возбуждать в ней страсть, которую позволительно испытывать лишь с тем, кого любишь, кто станет твоим мужем? Боже мой!

— Стэн, прошу тебя, — Ева пыталась освободиться. — Мне нельзя, я не могу…

— Детка, детка! — стонал он.

Его язык обжигал, и Ева ответила громким вскриком. Еще, еще, ей хотелось еще, но она не смела, не могла, не смела! Это же не любовь, это просто секс! Так нельзя!

Стэн сделался опять нежным, и Еве не хотелось покидать защитное кольцо его рук. Но она похолодела, когда рука Стэна проникла в ее трусики.

— Нет, Стэн, нет! Я должна остановиться. Нет!

— Зачем нам останавливаться, детка… Он дернул молнию брюк.

Боже мой, нет, это невозможно! Ева снова попыталась освободиться, но Стэн и одной рукой мог удержать ее, другой он расстегивал пояс.

— Стэн, прошу тебя!

Ева разрыдалась:

— Стэн, не насилуй меня!

Стэн рывком отодвинулся от нее и сел рядом. Ева не удержалась и заглянула в его расстегнутые брюки, но ничего не рассмотрела толком, потому что Стэн немедленно застегнулся. Она только обратила внимание, как он убирал это — осторожным движением, как бы обнимая пальцами.

— Стэн, я виновата перед тобой. Но, понимаешь, у меня есть принципы… Я не могу, я не могла допустить этого. Я не могу быть сексуальной игрушкой, мне надо, чтобы мужчина относился ко мне с уважением.

— Вот что, — прервал ее Стэн, — если бы я знал, что ты с придурью, я бы пальцем тебя не тронул! Насиловать? Да я в жизни ни одну не принуждал!

— Стэн, я объясню, я не такая, как другие, я верующая…

— Что ты не такая — это точно!

— Я бы хотела быть другой! И ты мне нравишься, Стэн… Не могла же она сказать, что не любит его, не могла же она задеть его самолюбие!

— Я хотела бы, но это же смертный грех!

— Что такое? Какой, к черту, смертный грех?

— Я католичка…

— А тебе известно, что сказал Магеллан о католической Церкви?

— Нет.

— А он сказал: «Церковь утверждает, что земля плоская, но я знаю — она круглая, потому что я видел ее тень на Луне и скорее поверю тени, чем церкви». Так он еще в пятнадцатом, черт бы его драл, веке говорил это!

— Я не понимаю, при чем тут…

— Вся эта белиберда насчет прелюбодеяния — результат определенного толкования истории. Евреям важно было хранить чистоту наследования, а поскольку в те времена еще не изобрели противозачаточных средств, то их заменил закон. Не прелюбодействуй — и патриархи не будут сомневаться в отцовстве. Католическая церковь никогда не умела идти в ногу со временем, а девушки твоего типа, которые в принципе могли бы получать от секса удовольствие, расплачиваются за косность церковников.

Он поднялся на ноги и надел пиджак.

— Пошли, я провожу тебя домой.

Ева покорно последовала за ним, тоскливо думая о том, научится ли она когда-нибудь правильно вести себя с мужчинами?