Чем дальше мы удалялись на север, тем холоднее и мрачнее становилось. К моменту, когда мы останавливались на ночлег, я просто валилась с ног от усталости, и поэтому мне нетрудно было объяснить деликатностью то, что Клэр продолжал избегать свою молодую жену. Путешествие было утомительным, пейзаж — удручающим. Холмы все еще были бурыми и не оттаявшими после зимы. Животные, казалось, тряслись от холода, стоя на голых полях. Когда Клэр сказал, что мы пересекли границу Йоркшира, я поинтересовалась, везде ли здесь так тоскливо.

Из-за скверной дороги мы на полдня отставали от расписания, намеченного Клэром. Он рассчитывал прибыть домой в первой половине дня. Но между нами и поместьем оставалось десять миль, когда начала опускаться темнота. Утром шел сильный дождь, и дороги развезло. Клэр изменил своей обычной уравновешенности и высказывал признаки нервозности из-за задержки и неудобства. Мне даже понравилось его раздражение — это была нормальная человеческая реакция. До сих пор он был слишком рассудочен и безупречен, и я чувствовала себя неуютно.

Он был достаточно вежлив, чтобы поинтересоваться моим мнением о том, продолжать ли наш путь или искать пристанища на ночь, но я знала, чему он сам отдал бы предпочтение. Ведь комнаты были уже приготовлены к нашему приезду. По дороге были постоялые дворы, где его светлость знали и оказали бы прекрасный прием, но снова оказаться в гостинице, переполненной из-за скверной погоды, было бы обидно. Поэтому я сказала, что лучше уж мы приедем поздно, но домой, и взгляд Клэра просветлел.

— В конце пути вас ждет уютный отдых, — пообещал он. — Нас ожидают сегодня, а когда я даю приказание, оно выполняется. Никто не ляжет, пока мы не приедем или пока не получат от меня сообщения, чтобы нас не ждали.

Небо на западе расчистилось, и мы залюбовались темно-красным солнцем, опускающимся в море синих и багровых туч. Пригревшись под меховой полостью, я начала задремывать. Очнувшись от внезапного толчка, я услышала голос Клэра, что-то гневно требовавший.

— Что же я могу сделать? — донесся голос кучера. — Мост впереди размыло дождями. Мы должны сделать крюк через город или вообще вернуться.

Выругавшись, Клэр закрыл окно. Он считал, что я сплю, а я, видя его настроение, не хотела выводить его из этого заблуждения. Из своего уголка я бросила взгляд в окошко, но не нашла снаружи ничего привлекательного.

По запаху можно было догадаться, что мы проезжаем через большой город. Пахло еще хуже, чем в Лондоне. Дома вдоль узенькой улочки были переполнены, как и те, что я видела в Лондоне, но не так стары. Ветхость и убогость этих коробок грязно-серого цвета были заметны даже в сгущающихся сумерках. Потом я увидела в дальнем конце улицы какое-то движение, — движение и отблеск света. Фигуры обрели четкость. Я смотрела на их приближение широко раскрытыми глазами.

Эти фигуры были порождением тесноты и отвратительных, вонючих улиц. Скособоченные, недоросшие, уродливые — ни один человек из этой молчавшей, спотыкающейся процессии не шел прямо. Самых слабых поддерживали те, кто был посильнее. Лохмотья, в которые они были одеты, почти не прикрывали их тощих тел. Образы из страшной сказки обрели плоть в ночи; языческие демоны, живущие в недрах земли, должно быть, выглядели именно так.

Один из них замешкался возле кареты, и свет от лампы упал на его лицо. У меня вырвался звук, заставивший Клэра резко обернуться.

— Это дети, — выдавила я. — Дети…

Приобняв меня за плечи, Клэр с силой отстранил меня от окна.

— Я избегаю города, когда это возможно. К сожалению, мы попали сюда в час, когда закончилась дневная смена.

— Дети, — повторила я в ужасе, — тому, кого я разглядела, не больше…

— Ему не меньше девяти, — прервал меня Клэр. — Нанимать на работу детей до этого возраста запрещено законом.

Судя по росту, ребенку было не больше пяти лет. Может быть, закон нарушали, а может быть, условия работы были таковы, что так уродовали людей. Я не могла решить, что хуже.

— Но ведь был закон, — я не могла успокоиться, — закон о работающих маленьких детях, в прошлом году…

Клэр снова перебил меня, и это должно было бы меня насторожить: обычно он был весьма щепетилен в таких вещах.

— Думаю, вы имеете в виду «Постановление о работе в шахтах», которое запрещает использовать женщин и детей для работы под землей. Однако вы неплохо осведомлены о таком неженском предмете… Полагаю, благодаря своему обожателю-радикалу.

Я ничего не ответила на это замечание, и через мгновение Кларг отпустил мои плечи и уселся на свое место. Он был раздражен.

Джонатан рассказывал именно о шахтах, я очень живо помнила его рассказ о страшном положении детей. Его описание потрясло меня, но теперь я видела, что никакими словами не опишешь этого ужаса. А ведь эти несчастные дети работали не на шахтах, а на фабрике, — на фабрике по производству тканей — шелковых, льняных, шерстяных. Какие же условия должны быть на ней, чтобы получались такие пугающие обломки человеческих существ? В первый, но далеко не в последний раз я пожалела, что так старательно замыкала свой слух при разговорах с Джонатаном. Он оказался прав. Я не избежала зрелища нищеты и бедствий, вырвавшись из Лондона.

Снова путешествие, долженствующее изменить мою жизнь, отмечено зловещим предзнаменованием. Среди лондонской жизни я позабыла нищих на зловонных улицах, память о них просто вытиснилась блеском Риджент-стрит. Но на этот раз безобразную реальность нельзя было забыть так легко.

Полночь.

Само слово наполнено потусторонним мистическим смыслом, — это час, когда приоткрываются могилы и высвобождаются силы зла. В первую ночь, проведенную мною в стенах Грейгаллоуза, звук часов, отбивающих полночь, принес смутные и угрюмые мысли.

Я достигла той точки физического и морального изнеможения, при которой уже не можешь уснуть, несмотря на страстное желание. Еще почти час после неприятного столкновения в фабричном городе мы ехали по скверным дорогам, размытым дождем и темным, как комната без окон. Вид дома не вселил в меня бодрости духа. Несмотря на приветливый свет из окон, он имел непривлекательный вид, его контуры терялись среди деревьев.

Пришлось знакомиться со слугами. Клэр не хвастался, говоря, что все его приказания выполняются. Несмотря на нашу задержку и поздний час, весь штат прислуги вышел поприветствовать нас. Домоправительницу — маленькую полную женщину, украшенную снежно-белыми волосами, — звали миссис Эндрюс. Она была отдаленной родственницей Клэра. Держалась она на грани подобострастия, и это было неприятно для женщины ее лет и изящной внешности. Несколько раз я замечала, что она искоса поглядывает на меня с довольно хитрым выражением. Это можно было понять: я была неизвестной величиной, и мое отношение к подчиненным нуждалось в изучении.

Попав в жарко натопленное помещение после целого дня пронизывающей холодной сырости, я начала клевать носом. Но все же меня разбирало любопытство — хотелось познакомиться с домом, и я огорчилась, когда Клэр сказал в своей обычной, не допускающей возражений манере:

— Миссис Эндрюс, ее милость съест тарелку супа у себя в комнате и тотчас ляжет. Состояние ее здоровья оставляет желать лучшего, мы должны быть с нею бережны.

— Да, милорд. — Миссис Эндрюс сделала реверанс. — Как прикажете. А вы…

— Буду обедать. Сперва пришлите ко мне Бертона. У меня есть кое-какие распоряжения, касающиеся поместья. — Он чопорно склонился к моей руке. — Доброй ночи, леди Клэр. Отдохните, как следует.

Я поднялась по лестнице в сопровождении пыхтящей миссис Эндрюс. Ее попытки помочь мне одновременно и раздражали, и смущали меня. Будучи дородной, она нуждалась в моей поддержке больше, чем я в ее.

Взглянув на свою комнату, я вскрикнула от восторга. Миссис Эндрюс, отступившая немного, чтобы увидеть мою реакцию, облегченно вздохнула, и этот вздох успокоения сказал мне о ее хозяине и моем муже больше, чем смогла бы сделать длинная лекция.

— Надеюсь, ваша милость довольны. Я старалась исполнить приказания его милости как можно точнее, но…

— Это восхитительно, — промолвила я.

Комната была очень велика, с огромным каменным камином, занимавшим половину стены, и очень элегантна. Клэр подобрал светлые тона: кремовый, бледно-желтый, нежнейший голубой, розовый. Везде были китайские ковры и расшитые драпировки. Мебель, украшенная дивной резьбой, тоже была китайской.

Сдав меня с рук на руки горничной, миссис Эндрюс удалилась, чтобы прислуживать его милости. Я глядела на Анну, несколько оробев: это была рослая сильная девица, не отличавшаяся красотой, как, впрочем, и все другие служанки Клэра. Он не переносил нерасторопности или же слабости. Широкое обветренное лицо Анны внушало доверие, и мне подумалось, что она должна быть опытной горничной. Это предположение подтвердилось. Она говорила на правильном английском, тогда как большинство местных жителей общалось на каком-то варварском диалекте, не более понятном для меня, чем греческий язык.

Это было все, что я узнала об Анне в первый вечер. Она сделала все, что требовалось, молчаливо, быстро и умело и, пожелав мне спокойной ночи, исчезла, унося поднос, на котором был сервирован мой ужин. Казалось бы, я должна была уснуть, едва коснувшись постели, окутавшей меня нежностью шелка и лебединого пуха. Но минуты шли, а я все еще лежала без сна. Дважды слышала я бой часов, и, наконец, они возвестили полночь.

Нетрудно представить себе мысли, мешавшие мне уснуть. Когда я увидела имение Клэра, я с новой силой осознала странность своего положения. Потомок гордого старинного рода должен был бы беспокоиться о продолжении своего рода. Но в продолжение путешествия он каждый вечер целовал мне руку и уходил в свою комнату. Мои сомнения, касающиеся этой стороны семейной жизни, не были рассеяны отсрочкой. Как раз наоборот: я думала, что если человек, подобный Клэру, мягко и благовоспитанно избегает приближаться к своей молодой жене, значит, все это еще неприятнее, чем я предполагала раньше!

Я думала, что, может быть, для Клэра важно, чтобы это свершилось в доме его предков. Такое побуждение было бы сентиментальным, а Клэр был чужд сантиментам, и тем не менее… Но вот мы здесь, а Клэр не пришел ко мне. Незадолго до полуночи я услышала, как он прошел мимо моей двери, а затем дверь где-то неподалеку открылась и закрылась. Рядом с камином была дверь, без сомнения, соединяющая мою комнату с соседней. Это, наверное, была комната Клэра.

Ничего не зная об отношениях мужчины и женщины, я находила его поведение необъяснимым. Может быть, он ждал, что я приду сама и брошусь в его объятия? Наверно, так было нельзя поступить, но кто знал. Я отчаянно искала объяснение, которое не бросало бы тень на меня, но не могла ничего придумать, пока мне в голову не пришла мысль столь безумная, что само тщеславие не додумалось бы до такого. Если рассказ Фернандо о семейном проклятии основан на фактах и если Клэр верит в это… Обе эти гипотезы были слишком неправдоподобны. Нет, должно быть, я сама виновата. Я непривлекательна для него. «А может, — у меня мелькнула более обнадеживающая мысль, — может, он думает, что мое здоровье еще не окрепло?»

Мысли мои снова и снова шли по тому же невеселому кругу. Они мучили меня, и мне никак не удавалось уснуть. Не знаю, как у меня хватило мужества, чтобы решиться на то, что я сделала. Кроме всего прочего, чувство глубокого одиночества заставило меня встать с постели и прокрасться на цыпочках к двери в соседнюю комнату.

Я взялась за ручку. Дверь не была заперта — она медленно открылась.

В этой комнате недавно разожгли огонь. Он все еще ярко горел, и я могла все рассмотреть достаточно хорошо, чтобы убедиться в том, что в комнате никого не было.

В отличие от моей это была угловая комната, и оконные рамы дребезжали под порывами ветра.

Мебель была очень стара — темная, тяжелая, она, должно быть, принадлежала даже не отцу Клэра, а более отдаленному предку. Комната была выдержана в строгом стиле: с темно-фиолетовыми драпировками, смягчавшими обшитые панелями стены, и непокрытым полом. Она казалась нежилой.

Я решила, что ошиблась. Это не могла быть комната Клэра. Но огонь пылал, ночная рубашка, лежавшая на стуле перед камином, самый воздух, какого не бывает в редко используемых помещениях для гостей, говорили о том, что я права. Но где в таком случае Клэр? Я слышала, как он вошел, я услышала бы, если бы он вышел. Если он вышел обычным путем…

Меня вдруг затрясло. Причиной этого был не только суеверный страх, но и просто холод, стоявший в комнате. Это вполне земное чувство вернуло меня к действительности. Что, если Клэр был где-нибудь в дальнем конце комнаты, в нише, куда не доставал свет? Было бы ужасно, если бы он меня поймал, как назойливого ребенка…

Но нигде никого не было, и любопытство мое разгорелось с новой силой. Если он не выходил через холл, значит, должен быть еще один выход. Я знала, что не усну, пока собственными глазами не увижу дверь, ведущую в соседнюю комнату, — быть может, кабинет, где Клэр коротает время при бессоннице.

Я без труда отыскала эту дверь. Она не была потайной в точном значении этого слова. Но если бы она была плотно закрыта, мне не удалось бы найти ее. Сквознячок, тянувший из-под бархатных портьер, указывал на то, что за ними что-то есть. Я подняла портьеру и увидела то, что искала. От старости петли перекосились, и потребовались бы громадные усилия, чтобы закрыть ее плотно.

Я приоткрыла дверь пошире и обнаружила то, что могла бы понять из расположения комнаты. Это была наружная стена. Дверь вела не в кабинет или библиотеку, а на лестничную площадку, откуда каменные ступени, увитые засохшими виноградными лозами и плющом, вели в сад. Моросило. Вокруг была только темнота. Ни одна звездочка, ни один огонек не разрывали темноту, окутывавшую дом.

Некоторое время я стояла, вглядываясь в ночь. Клэр был где-то там, среди темноты и дождя.

Человек не покидает постели после тяжелого дня, чтобы прогуляться в полночь под дождем. Нормальный человек не уходит от своей молодой жены раньше чем через неделю… Но эту мысль я даже не додумала. У Клэра было какое-то неотложное дело, иначе он не ушел бы так поздно, секретное дело, иначе он вышел бы через парадные двери. Медленно и осторожно я вернулась в свою комнату. Я позаботилась о том, чтобы оставить все точно в таком же виде, как прежде, включая прикрытую плющом дверь. Мои ноги не оставляли следов на полу — я не успела промокнуть. Когда я забралась в свою роскошную постель, я услышала, как пробило час ночи.