Мезон Гриз
Я сидела в вагоне поезда, увозившего меня в Лондон. Я все еще не могла прийти в себя от удара. Когда Чарли сказал нам, мы были слишком потрясены, чтобы сразу осознать, что это для нас означает. Несколькими словами он вдребезги разбил наши мечты. Казалось, мир рушится на нас, и наши жизни будут погребены под его обломками.
Не знаю, как я пережила следующие дни. Мы еще раз поговорили с Чарли. Уверен ли он в этом? Он сказал, что знал это всегда. Между ним и моей мамой не было секретов.
— Лучше бы вам никогда не встречаться, — говорил он. — Я должен был сначала подумать, а потом привозить тебя сюда. Это моя вина. Я думал, Родерик собирается жениться на Фионе Вэнс. Казалось, у них так много общих интересов. Твоя мама была бы так огорчена, если бы узнала, что случилось. Больше всего она боялась нанести кому-то вред. И уж тем более — тебе, Ноэль. Она любила тебя больше всего на свете. И всегда желала тебе счастья.
Выхода из этой ситуации не было. Какой бы путь мы не рассматривали, обязательно он заводил нас в тупик. И тогда я поняла, что мне остается только одно — уехать.
Куда я могла уехать? Чем заняться?
Существовал мой бывший дом — теперь дом Робера Бушера. Некоторое время я могла бы пожить там. Но всегда говорил, что я должна, как и раньше, считать его своим домом. Я могла бы оставаться там, пока не сумею вновь обрести смысл жизни, начать жить снова, попытаться что-то построить на руинах.
Чарли сказал мне:
— Ты должна мне позволить заботиться о тебе, Ноэль. Учитывая наши родственные связи, это было бы вполне естественно с моей стороны. Ты будешь получать денежное пособие.
Я не слушала его. Меня не оставляла одна мысль: я всегда так хотела узнать, кто мой отец. Ах, Чарли, ну, почему им должны были оказаться вы?
Бедный Чарли глубоко переживал случившееся. Он и без того испытывал угрызения совести из-за неверности жене, а теперь еще и это. За грехи родителей были наказаны дети. Мы оба — и я, и Родерик — должны были расплачиваться за его грехи.
Он был несчастнейшим человеком, таким же, как и мы.
Я написала миссис Кримп, извещая ее, что собираюсь приехать на время, пока не приму окончательного решения о своих планах. Каких планах, хотела бы я знать?
Мне невыносимо больно вспоминать это время. Даже сейчас мне хотелось бы вычеркнуть его из памяти. Смерть моей горячо любимой мамы и последовавшая вскоре за ней трагедия совсем сломили меня.
Единственное, чего мне хотелось, это оказаться снова в моей комнате, закрыть дверь и молиться о том, чтобы Господь дал мне силы и желание собрать разбросанные осколки моей жизни и попытаться вновь из них что-то построить.
Я шла по знакомым улицам, где столько раз мы проезжали вместе с ней, возвращаясь из театра, обратно в этот дом… дом воспоминаний. На какое-то короткое время мне показалось, что я сумела выскользнуть из цепких рук прошлого, но судьба приготовила мне другое испытание, не менее тяжкое, чем первое.
Я понимала, что не должна без конца предаваться размышлениям о моих несчастьях. Жалость к себе еще никому не помогала и никого не спасала. Я должна была заставить себя оглянуться вокруг, найти какой-то интерес в жизни, который поможет мне выбраться из меланхолии.
Миссис Кримп встретила меня радушно.
— Я так рада вас видеть, мисс Ноэль. И мистер Кримп тоже. Ваша комната готова, и обед будет подан, как только пожелаете.
— Спасибо, миссис Кримп, — мне что-то не хочется есть.
— Может быть, принести чего-нибудь перекусить вам в комнату?
— Да, пожалуй.
По лестнице спускалась Лайза Феннел. Ома с объятиями бросилась ко мне.
— Я так разволновалась, когда миссис Кримп сказала, что ты приезжаешь. Как ты живешь? — она с любопытством смотрела на меня.
— У меня все хорошо, — ответила я. — А ты?
— Прекрасно! Пойдем в твою комнату. Миссис Кримп говорит, она готова.
Она окинула меня внимательным взглядом и, когда мы вошли в комнату, воскликнула:
— Бедная моя Ноэль! Произошло что-то ужасное, да? Это Чарли?
Я покачала головой.
— Неполадила с леди Констанс?
— Нет, нет, — минуту я колебалась. Потом подумала — все равно она узнает. Лучше сказать об этом сейчас. — Родерик и я должны были пожениться.
Она сделала круглые глаза, и губы мои дрогнули.
— Но, — продолжала я, — это невозможно, Лайза. Он мой брат. Мой сводный брат. Чарли мой отец.
Ее нижняя челюсть поползла вниз.
— Ах, бедная моя, бедная Ноэль. Вот почему ты вернулась.
Я кивнула.
— Понимаю. Ах, какое несчастье! Это можно было предполагать.
— Да, наверное. Но я ведь всегда считала, что они просто добрые друзья. Довольно наивно с моей стороны.
— Что ты теперь собираешься делать?
— Не знаю. Об этом я пока не думала. Мне нужно решить, что делать дальше.
— А Родерик?
— Мы оба были потрясены. Все шло так хорошо. Леди Констанс не возражала. А потом вернулся Чарли и сказал нам. И все было разбито. Ах, Лайза, не знаю, как я смогу это вынести. Сначала мама, а теперь это.
Лайза кивнула и на ее глаза навернулись слезы.
— Это ужасно, — сказала она.
— И все это случилось именно тогда, когда я думала, что опять буду счастлива.
— Ты не должна все время думать об этом, Ноэль. Тебе нужно на что-то переключиться.
— Я знаю. Расскажи мне, как у тебя дела?
— У меня есть работа и, мне кажется, Долли уже не считает меня дилетанткой. Однажды Лотти Лэнгдон заболела, и у меня была возможность исполнять главную роль. Зрители хорошо меня принимали. Подражать Лотти не так уж трудно, не то, что твоей маме. В самом деле, я думаю, у меня неплохо получилось. Это все на пользу. Надеюсь, Долли даст мне роль в своем новом спектакле. «Лоскутки и тряпки» долго не протянут, и он уже что-то замышляет. Хотя Долли всегда что-то замышляет.
— Я рада, что у тебя все хорошо.
— Ты должна еще раз посмотреть наш спектакль. С тех пор, как ты его видела, мы многое улучшили. Но, думаю, ему не долго осталось.
Я поняла, что поступила правильно, приехав в Лондон. Здесь я как бы ощущала влияние мамы и первая трагедия перекрывала собой более позднюю. Но я уже научилась жить без мамы и даже какое-то время надеялась на счастливую жизнь. Теперь мне предстояло научиться жить без них обоих, без тех, кого я любила больше всего на свете.
Все старались помочь мне. Приехал Долли. Он услышал от Лайзы о том, что произошло, и был полон сострадания. Он был необыкновенно любезен. Мне нужно только дать ему знать, что я хочу побывать в театре. И даже если это будет не его спектакль, он позаботится о том, чтобы у меня было хорошее место и ко мне внимательно отнеслись. В театральном мире живо чувство товарищества, и дочери Дезире всегда будут рады.
День проходил за днем. Это было всего лишь существование, иначе не назовешь. Каждое утро я просыпалась в подавленном настроении, как будто темная туча мраком окутывала меня, и с безысходностью в сердце я доживала день.
Лайза полагала, мне нужно подыскать себе какое-то занятие.
— В таких случаях работа — лучшее лекарство, — говорила она.
Я думала, не пойти ли мне в больницу. Там, как я понимала, всегда найдется какая-нибудь работа для добровольных помощников.
Лайза считала, что это может подействовать на меня угнетающе, а как раз этого я должна была сейчас избегать. Может быть, Долли сумеет мне чем-то помочь?
— Какой от меня прок в театре? — спросила я.
Меня навестила Марта. Она узнала от Лайзы о причине моего возвращения.
Марта была ошеломлена.
— Это бы разбило ее сердце, если бы она только узнала, какое горе принесла тебе. Я всегда думала, что между ней и Чарли что-то было. И к тебе он тоже всегда относился с такой любовью. А уж она — так просто души не чаяла. Все бы ради тебя сделала. Вот так оборот, а? Ведь она о тебе каждую минуту думала. Всегда только и слышала «Как будет лучше для Ноэль?» Я ей, бывало, говорю, «Зачем делать идола из ребенка. Надо немного и о себе подумать». А теперь вот, из-за всего этого… Да, я думаю ома там, на небесах все глаза выплакала, когда увидела что случилось. Что же ты теперь будешь делать, золотце? На мой взгляд, тебе надо найти какое-то занятие.
— Да я бы хоть сейчас уехала отсюда. Мне и вправду надо искать какую-то работу, Марта. Что обычно делают люди в моем положении? Как я уже много раз говорила, для меня есть только два пути: идти в гувернантки к какому-нибудь капризному ребенку или в компаньонки к сварливой старухе.
— Уверена, что ни то, ни другое тебе не подойдет.
— Не знаю. Может быть в моем случае все будет немного по-другому, потому что я не буду полностью зависеть от моего жалованья, как большинство этих несчастных людей. Я сохраню благодаря этому некоторую независимость.
— Надеюсь, всерьез ты об этом не думаешь, не так ли?
— Вся беда в том, что я ни о чем не думаю всерьез. Просто плыву по течению.
Именно это я и делала и, вероятно, продолжала бы , делать, если бы не приезд Робера Бушера.
Увидев меня в доме, Робер был одновременно удивлен и обрадован, но когда он понял, как я несчастна, его охватила печаль и сострадание.
— Ты должна рассказать мне все подробно, — сказал он. — Расскажи мне толком, что случилось.
И я рассказала ему. Он был глубоко потрясен.
— Ты и не подозревала об этом?
— Нет, это никогда не приходило мне в голову.
— Но ты когда-нибудь интересовалась, кто твой отец?
— Конечно.
— И спрашивала об этом у мамы?
— Она всегда отвечала уклончиво. Сказала мне только, что он был хорошим человеком. Что ж, Чарли действительно хороший человек.
— Его дружба с ней началась очень давно.
— Да, я знаю. Наверное, я должна была бы догадаться.
— Он настаивал на том, чтобы ты жила у него в доме.
— Теперь-то я понимаю, почему. Боюсь, я была слишком наивна. Думала, что они просто хорошие друзья. Мне следовало это предположить. Я так хорошо знала и любила его, он бы сказал мне, если бы я спросила.
— Дорогая моя Ноэль, ты пережила два ужасных потрясения. Ты в растерянности. Надо подумать о будущем. Тебе нужно что-то делать. Я думаю, тебе было бы полезно немедленно уехать отсюда.
— Куда мне ехать?
— Как и Чарли, я тоже обещал твоей маме, что, если понадобится, позабочусь о тебе. Я бы сказал, что такой момент наступил. Почему бы тебе не поехать со мной во Францию, ко мне домой, хотя бы на то время, пока ты обдумываешь свои планы на будущее. Ты окажешься в новой обстановке. Все будет по-другому. Ты смогла бы начать все снова, начать новую жизнь. Я полагаю, здесь тебе это будет сделать труднее. Слишком много воспоминаний. Она все еще здесь, в этом доме. Ты ощущаешь ее присутствие?
— Вы оставили ее комнаты точно в том виде, как они были при ней. Да и как можно было что-то менять? Конечно, все здесь напоминает мне о ней, даже вы.
— Вот поэтому-то и нужно отсюда уехать. Ты сама вскармливаешь свое горе, chere Ноэль. Это неправильно. Ты должна уехать, оставить это позади.
— Уехать, — повторила я. — Уехать прямо сейчас. Вы никогда не рассказывали мне о своем доме, Робер.
— Может быть, тебе будет интереснее все увидеть своими глазами.
— Но… как они ко мне отнесутся?
— Кто? Там живет моя сестра, моя внучатая племянница, да еще изредка приезжает мой племянник, сын сестры.
— Я думала, вы женаты.
— Жена уже восемь лет как умерла. Так что ты скажешь о моем предложении?
— Я не предполагала уезжать за границу.
— Лучше сделать именно это, уехать за границу. Там во Франции, все будет по-другому. Ты начнешь жить совершенно иной жизнью. Кто знает, может быть это наилучший выход.
— Робер, вы очень добры ко мне.
— Ну, а как же иначе. Я же обещал твоей маме. Если Чарли не будет, я… как это вы говорите… займу его место?
— Да, Робер, правильно. Я очень благодарна вам за заботу.
— Моя милая, я же люблю тебя. Твоя мама была очень дорога мне. Я знаю, что она всегда очень беспокоилась о тебе. Она взяла с меня слово. И если так случилось, что она не может о тебе заботиться, значит, я должен это сделать, даже если бы это не доставляло мне большого удовольствия, хотя, как ты отлично знаешь, это совсем не так. Ну, что ты скажешь?
— Я должна подумать. Я собиралась найти себе какое-нибудь занятие. Может быть, в больнице… я бы могла там помогать больным.
Он покачал головой.
— Это тебе надо помогать. Нет, ты немедленно едешь со мной.
— Вы не посчитаете меня неблагодарной, если я скажу, что должна все обдумать?
Он махнул рукой.
— Даю тебе один… ну, два дня. Но ты должна ехать. Так будет лучше для тебя самой. Я обещаю тебе, там будет другая жизнь, новые люди, новая страна. Со временем боль утихнет.
— Благодарю вас, Робер, благодарю вас. Я обещаю серьезно все обдумать. Возможно, вы правы. Но мне необходимо собраться с мыслями. Пожалуйста, дайте мне время.
— Хорошо, — сказал он, улыбнувшись.
Я колебалась. После того, как Робер сделал это предложение, во мне начал пробуждаться некоторый интерес, и пелена меланхолии немного рассеялась. Я понимала, что делаю неправильно, погружаясь с головой в свое горе. Нужно было жить дальше. Я должна перестать думать о том, как могло бы быть, и смириться с тем, что никогда я не буду вместе с Родериком. Нужно было жить дальше, и вот мне на помощь пришел Робер, кинув свой спасательный круг.
Он был очень внимателен ко мне все это время. Я знала, что ему хочется, чтобы и поехала с ним. Он хотел исполнить свой долг по отношению к дочери Дезире, женщины, которую он преданно любил. Его желание позаботигься обо мне было таким же искренним, как у Чарли.
Но на этот раз мне нужно быть осмотрительнее. Я должна знать, что собираюсь делать. Правда, у Робера, по крайней мере, не было жены, которая негодовала по поводу его дружбы с мамой. Я должна разобраться в своих намерениях, спросить себя, не будет ли лучше, если я останусь здесь и займусь поисками работы.
— Робер, — попросила я, — расскажите мне о вашем доме.
— У меня есть небольшой домик в Париже, — сказал он, — но мой основной дом находится милях в пяти-шести от города.
— Это загородный дом?
Он кивнул.
— Это красивый старинный дом. Чудесным образом ему удалось пережить революцию. Мои предки столетия жили там.
— Вероятно, это старинный замок?
— Что ж, Мезон Гриз вполне подходит под это определение.
— «Мезон Гриз» — серый дом?
— Он такой и есть. Выстроен из серого камня, который может стоять веками, ему ничего не делается ни от дождя ни от ветра.
— А ваша семья?
— Теперь нас осталось немного. Там живет моя сестра Анжель. Она всю свою жизнь провела там. Дочери часто остаются в родительском доме даже после того, как выходят замуж. Когда Анжель вышла замуж за Анри де Каррона, он помогал нам управлять имением. Все шло хорошо. У меня было собственное дело в Париже, а он оставался в имении, присматривал за ним.
— Он умер?
— Да, очень молодым. У него случился сердечный приступ. Это очень печально. Жерару исполнилось только семнадцать, когда это случилось.
— А кто это, Жерар?
— Это сын моей сестры, мой племянник. Он унаследует Мезон Гриз после моей смерти.
— У вас нет детей?
— Увы, нет.
— Вы ничего не рассказали о своей жене.
— Вот уже восемь лет, как я потерял ее. До этого в течение нескольких лет она была инвалидом.
— Так что в Мезон Гриз сейчас живут только ваша сестра и ее сын?
— Жерар редко бывает там. У него своя студия в Париже — он художник. Анжель руководит домашними делами. И еще там живет Мари-Кристин.
— Вы упоминали о своей внучатой племяннице — это она?
— Да, она моя внучатая племянница и дочь Жерара.
— Значит, Жерар женат.
— Он вдовец. Это была трагедия. Прошло три года, как она умерла. Мари-Кристин сейчас… да, полагаю, уже двенадцать лет.
— Таким образом, ваша семья — это ваша сестра Анжель, то есть мадам де Каррон, и ее внучка, Мари-Кристин. Она все время живет там или уезжает к отцу?
— Она ездит к нему время от времени, но настоящий ее дом — это Мезон Гриз. Естественно, сестра заботится о ней.
— Да, ваша семья небольшая. Как вы думаете, они не будут против моего приезда?
— Я уверен, что они будут только рады.
Я всерьез задумалась о поездке. Мне казалось, что осложнений на этот раз быть не должно.
В конце концов я приняла решение посетить Мезон Гриз. И с радостью обнаружила, что это решение значительно подняло мое настроение.
Робер и я благополучно проделали небольшое морское путешествие и, высадившись на французскую землю, поездом добрались до Парижа, где нас поджидала фамильная карета. Это было несколько громоздкое сооружение на колесах, украшенное с обеих сторон гербами рода Бушеров. Меня представили кучеру Жаку и, после того, как наш багаж был погружен, мы тронулись в путь.
Робер все время что-то оживленно рассказывал, а когда мы ехали по Парижу, обращал мое внимание на некоторые достопримечательности. Я была поражена этим городом, о котором так много слышала. Мельком я успевала взглянуть на широкие бульвары, мосты и парки. Я слушала рассказы Робера, но, думаю, в тот момент меня слишком занимали мысли о том, как меня встретят в Мезон Гриз. По-настоящему же почувствовать и оценить Париж мне еще предстояло.
— Приготовься к длинному переезду, — сказал Робер, когда мы выехали из города. — Мы сейчас едем на юг. Эта дорога ведет в Ниццу и Канны, но они расположены дальше. Франция — большая страна.
Я откинулась на спинку сиденья, слушая цокот копыт.
— Кажется, будто они сами знают дорогу, — заметила я.
— О, они на самом деле ее знают. Они проделывали этот путь столько раз. Обычно для таких поездок мы берем именно этих двух: Кастор и Поллукс — божественная двойка. К сожалению, должен сказать, они не заслуживают таких имен. Увы, они далеко не божественны. Но зато надежны — до дому довезут, можешь не сомневаться. Вот увидишь, как они навострят ужи и прибавят ходу, когда мы будем в миле от дома.
Мне показалось, что Робер немного нервничает. Он уж слишком старался поддерживать приятную беседу.
Было далеко за полдень, когда мы подъехали к дому Сначала мы ехали около полумили по аллее, потом нашим взорам открылся замок. Он вполне соответствовал своему названию, так как действительно был серого цвета, но окружающая его зелень сглаживала мрачноватое впечатление от его вида. С каждой стороны замка возвышались цилиндрические башни, так характерные для французской архитектуры и удачно названные «кубышками». Перед домом располагалась невысокая каменная лестница, ведущая на террасу, это смягчало суровость серого камня и придавало всему строению уютно-домашний вид.
Карета остановилась, тут же появились два грума Робер вышел и подал мне руку.
Один из грумов спросил, благополучно ли мы доехали.
— Да, спасибо, — ответил Робер. — Это мадемуазель Тримастон. Нам надо будет подобрать для нее лошадь, чтобы она могла ездить на прогулки.
Грум что-то быстро проговорил по-французски.
— Он сказал, что непременно поможет тебе выбрать. Завтра мы с тобой сходим в конюшню.
Мне вспомнились уроки верховой езды с Родериком, и горечь утраты захлестнула меня. Мне мучительно захотелось вернуться в Леверсон. Я поняла, что никогда не смогу этого забыть. Как я могла на это надеяться только потому, что уехала оттуда?
А Робер между тем говорил мне:
— Я хочу показать тебе округу, деревни. Уверен, они тубе покажутся интересными. Они совсем не такие, как в англии.
— Буду рада посмотреть их.
Он взял меня за руку, и мы поднялись по ступеням на террасу. Я заметила, что кустики в белых кадках тщательно ухожены. Я сказала об этом Роберу.
— Это все Анжель. Она считает, что дом выглядит мрачновато, а кусты его украшают. Возможно, так оно и есть, — объяснил он.
— Я полностью с ней согласна.
Перед нами была массивная, обитая железом дверь. Она отворилась и навстречу нам вышел слуга.
— А, Жорж, добрый день! — сказал Робер. — Вот мы и приехали. Это мадемуазель Тримастон.
Жорж был маленького роста, с темными волосами и цепкими живыми глазами. Он внимательно посмотрел на меня и кивнул. Я почувствовала, что в этом доме приняты несколько официальные отношения со слугами.
Я вошла в вестибюль, в глубине которого располагалась лестница. Рядом с ней стояла женщина. Она подошла поздороваться со мной, и я сразу поняла, что это мадам де Каррон, Анжель, так как ее сходство с Робером было достаточно очевидным.
— Добро пожаловать, мадемуазель Тримастон, — она говорила по-английски с сильным французским акцентом. — Я рада, что вы приехали.
Она взяла меня за руки, и я невольно подумала: «Это совсем непохоже на то, как встретила меня леди Констанс». И тут же одернула себя. Я не должна постоянно возвращаться к воспоминаниям о том времени.
— А я рада, что я здесь, — сказала я.
— Надеюсь, вы доехали благополучно? — она перевела взгляд с меня на Робера. — Добро пожаловать в Мезон Гриз. Рада тебя видеть, Робер. Это путешествие не из легких, не так ли? Ла Манш, вы его называете Английский канал, иногда может быть чудовищем.
— На этот раз, если он и был чудовищем, то очень добродушным, на наше счастье, — пошутила я.
— И все же это длинное путешествие. Что вы предпочитаете, сразу в свою комнату? Или, может быть, чашечку кофе? Стакан вина?
Я сказала, что хотела бы сначала пойти в мою комнату и помыться.
— Это самое лучшее. Берта! — позвала она.
Берта, видимо, вертелась где-то поблизости, потому что появилась мгновенно.
— Это Берта. Она будет о вас заботиться. Берта, горячей воды для мадемуазель.
— Certainement madame, — улыбнувшись, Берта бросила в мою сторону быстрый взгляд и слегка присела в реверансе.
— Сюда, пожалуйста, — сказала Анжель. — Когда вы будете готовы, мы с вами сможем побеседовать подольше. И познакомиться получше, не так ли? Если мой английский позволит нам это сделать. Может быть, вы говорите по-французски?
— Немного. Но, думаю, ваш английский будет надежнее.
Она засмеялась, и я почувствовала, что все началось хорошо.
Мы пошли в мою комнату. В первый момент она показалась мне мрачноватой, но когда Анжель отворила ставни и потоки света хлынули через окно, я увидела, какая она приятная. Ковер на полу и гардины одинакового бледно-розового тона, изящная мебель — все это заставило меня почувствовать, будто я перенеслась на сотню лет назад, в атмосферу изысканной элегантности восемнадцатого века. Одну из стен украшал искусный гобелен — восхитительная репродукция «Девушки на камнях» Фрагонара.
Я не удержалась от восторженного восклицания.
— Вам нравится? — спросила Анжель.
— По-моему, она очаровательная.
— Тогда я довольна. Робер говорит, очень важно, чтобы вы себя чувствовали — как это сказать? — comme chez vous?
— Как дома. Вы очень добры ко мне, — сказала я.
— Робер рассказывал о вашем горе. Мы бы хотели помочь.
— Я очень благодарна вам.
— Давайте, я покажу вам вот это.
Она пошла в угол комнаты и отдернула занавеску; за ней оказалась ниша. В ней располагался большой шкаф и столик, на котором были кувшин и умывальный таз. На полу стояла сидячая ванна.
— Мы называем это melle.
— Как это удобно, — сказала я. — Большое спасибо.
Она взяла мою руку и сжала ее. Потом быстро отняла руку, как будто устыдившись этого проявления чувств.
— Берта сейчас принесет горячей воды, — поспешно проговорила она. — Ваши вещи все здесь. Не хотите ли спуститься вниз, скажем, через час? Я могла бы за вами зайти. Это не слишком долго?
— Я думаю, в самый раз. Спасибо.
В этот момент вошла Берта с горячей водой.
— Вам помочь распаковать вещи?
— Нет, спасибо. Я справлюсь.
— Ну, тогда через час?
— Да, пожалуйста.
И я осталась одна.
Как все отличалось от того, как меня приняли в Леверсон Мейнор! Нет, я не должна больше думать о Леверсоне. Он далеко от меня, вне моей жизни. Так должно быть. Лучше бы мне никогда не видеть его, никогда не знать Родерика.
Я попыталась сосредоточиться на моем новом окружении. Все было чрезвычайно интересно. Мне хотелось больше узнать о жизни Робера здесь, о его овдовевшей сестре и, конечно же, о внучатой племяннице и ее отце.
Я уже начинала думать, что правильно поступила, приехав сюда.
Я распаковала свои вещи, приняла ванну и переоделась в голубое шелковое платье. Все это заняло у меня почти час Я села у окна, поглядывая на небольшую рощицу, расположенную за зеленой лужайкой. Дальше простирались поля.
Послышался стук в дверь. Это пришла Анжель.
— Я не слишком рано?
— Нет, нет, я готова.
— Тогда, пожалуйста, пойдемте.
Робер уже ждал нас. С ним была девочка. Как я догадалась — Мари-Кристин.
— Надеюсь, тебе понравилась твоя комната? — спросил Робер.
— Она восхитительная, — ответила я и повернулась к девочке.
— Познакомься, это Мари-Кристин, — сказал Робер.
— Как поживаете? — сказала она и слегка присела в реверансе, что я нашла очаровательным.
— Я очень рада с тобой познакомиться, — сказала я ей. Она не сводила с меня глаз.
— Полагаю, Мари-Кристин специально практиковалась в английском, чтобы поприветствовать тебя на твоем родном языке, — сказал Робер.
— Как это мило с ее стороны.
Она продолжала все так же смотреть на меня, и под ее изучающим взглядом я почувствовала себя немного неловко.
— Обед подан, — объявил Робер. — Уверен, что ты проголодалась. Я — да.
Нельзя сказать, что мне хотелось есть. Я слишком была поглощена знакомством с новой обстановкой.
— Сегодня мы обедаем в малой столовой, — пояснила Анжель. — Поскольку нас только четверо, там будет удобнее.
На самом деле она была не такой уж и маленькой и обставлена с той же элегантностью, что и остальные комнаты в доме. Робер сел по одну сторону стола, Анжель — по другую, я — справа от Робера, Мари-Кристин — слева. Нам прислуживали двое слуг. Один был старший дворецкий и присматривал за горничной, подававшей блюда. Робер однажды говорил мне, что у него небольшой штат прислуги, однако мне показалось, что он довольно многочисленный.
Во время обеда Анжель принялась расспрашивать меня о моем доме в Лондоне. Я сказала, что у меня нет сейчас своего дома в Лондоне, и Робер с упреком взглянул на меня.
— Ты же знаешь, что дом в твоем распоряжении, — сказал он.
— Вы очень добры ко мне, Робер, — сказала я. И продолжала, обращаясь к Анжель: — Сейчас я жила у моих друзей за городом. Честно говоря, я пока не решила, что буду делать дальше.
— Да, я понимаю, ваша тяжелая утрата, конечно… — сказала Анжель. — Мне очень жаль.
Наступило недолгое молчание. Я прервала его, обратившись к Мари-Кристин:
— У тебя есть гувернантка?
— О, да. Мадемуазель Дюпон, — она слегка скривила рот, показывая, что мадемуазель Дюпон слишком строга.
Я улыбнулась.
— Она учит тебя английскому?
— О, да. Но она не так хорошо говорит по-английски, как вы.
Все засмеялись.
— Ну, что же, может быть ты у меня чему-нибудь научишься, пока я здесь.
— О, да, пожалуйста. Я очень этого хочу.
— Мари-Кристин обязательно должна знать все, — снисходительно заметила Анжель. — Она просто не может быть в стороне от чего-нибудь. Разве не так, Мари Кристин?
— Именно так.
— Желание учиться — это же прекрасно, — сказала я.
— Вы любите ездить верхом? — спросила она меня.
— Да, люблю. Я недавно этому научилась. Когда я жила в Лондоне, у меня не было такой возможности.
— Я возьму вас с собой, — пообещала она. — Я очень опытная наездница.
— Мари-Кристин, как можно? — запротестовала Анжель.
— А что? Это правда. Жак так сказал. Мы же всегда должны говорить правду, не так ли? Со мной вам нечего бояться, мадемуазель Тримастон.
— Я в этом не сомневаюсь. И с нетерпением буду ждать нашей поездки.
— Тогда завтра, — сказала она. — Во второй половине дня. Утром мадемуазель Дюпон меня не отпустит.
— С нетерпением буду ждать.
Робер благосклонно поглядывал на нас. Он явно был рад, что у меня установились хорошие отношения с его близкими. Я тоже чувствовала облегчение, видя, как они все стремились сделать так, чтобы мне было здесь хорошо В этот вечер, вернувшись в свою элегантную спальню восемнадцатого века, я поняла, что решение приехать сюда было верным.
На следующее утро Берта принесла мне горячую воду в половине восьмого и сказала, что сейчас вернется с моим petit dejeuner (маленький завтрак).
Я догадалась, что здесь все завтракают в своих спальнях. Завтраки были совсем не такие как дома, когда стол ломился от деликатесов, таких как почки в остром соусе, яйца, ветчина и кеджери (жаркое из риса, рыбы и пряностей).
Моих знаний французского было достаточно лишь для того, чтобы объясняться с Бертой, и я дала себе слово заняться языком во время моего пребывания во Франции.
Вскоре пришла Берта с подносом, на котором стояла тарелка с хрустящим поджаренным хлебом, кофейник и молочник с горячим молоком.
Я удивилась тому, что не только смогла с аппетитом все это съесть, но и с нетерпением ожидала событий нового дня.
Я спустилась в холл, а из него в сад. Воздух был свеж и напоен ароматом цветов. Я направилась к пруду в центре лужайки, украшенному статуями двух нимф со сплетенными руками. Отсюда я оглянулась назад, на замок. Я внимательно рассмотрела его башни, серые стены и закрытые ставнями окна. На первый взгляд он мог показаться угрюмым. Но под лучами солнца серый камень вспыхивал то там, то тут крошечными брилиантами. А была еще и терраса с белыми кадками цветущих кустов, зелень вьющихся растений, усики которых так и льнули к серому камню, как будто хотели смягчить его.
— Доброе утро! — ко мне подходил Робер.
Какой он хороший! Как хочет сделать меня счастливой. Чарли был таким же, и его доброта привела меня к горькому разочарованию. Как мне отчаянно хотелось вернуться в старые добрые времена, которые, как мне тогда казалось, будут длиться вечно.
— Надеюсь, ты хорошо спала, — сказал Робер.
— Очень хорошо. И комната моя — прелесть. Я ощущаю себя в ней мадам де Помпадур.
— Не преувеличивай, ничего особенного в ней нет. Но мы и правда хотим, чтобы тебе здесь было удобно.
— Я заметила. И если я все же не буду вполне счастлива, то не по вашей вине и не по вине вашей сестры.
Он накрыл своей ладонью мою.
— Дорогая Ноэль, — сказал он. — Я понимаю твое состояние. Мы хотим попытаться сделать так, чтобы ты оставила все это позади. Это единственный выход.
— Я знаю. Но это легче сказать, чем сделать.
— Со временем ты сумеешь. Анжель говорила, что утром хочет показать тебе замок.
— Это, должно быть, интересно.
— А после ленча ты обещала Мари-Кристин поехать ней кататься верхом.
— По-моему, она славная девочка.
— Насколько я знаю, иногда с ней бывает трудновато. Анжель оправдывает ее. Девочка потеряла мать и воспитывается уже немолодыми людьми. Так что эта мадемуазель, доложу я тебе, временами сущий дьявол. Но, тем не менее, пойдем в конюшню. Я подберу тебе подходящую лошадку.
— Прямо сейчас? — спросила я.
— Почему бы и нет?
Мы прошли через сад к конюшне. Жак был там. «Бонжур», — приветствовал он нас. Робер заговорил с ним о лошади. У Жака все уже было наготове. Он вывел невысокую гнедую кобылку. Ее так и звали, соответственно масти, Маррон (коричневый (фр.)).
— Она смирная и без фокусов, — сказал Жак. — Любит хороших, спокойных седаков, и на нее можно положиться.
— Ну, Ноэль, это как раз то, что нужно, — сказал Робер. — Во всяком случае, для начала.
Он объяснил Жаку, что сегодня днем я собираюсь поехать на прогулку с Мари-Кристин, нужно подготовить Маррон. Жак спросил, к какому часу.
— Ну, dejeuner бывает в час. Как насчет половины третьего?
Жак заверил, что все будет в порядке.
По дороге из конюшни мы встретили Анжель — она искала меня.
— Я хочу показать Ноэль замок. В этих старинных строениях нетрудно заблудиться. Но потом быстро привыкаешь. Только сначала они выглядят головоломкой.
Робер передал меня Анжель, и мы начали экскурсию по дому. Она объяснила, что как все старинные сооружения, с годами он много раз ремонтировался и перестраивался. Что-то пристраивалось, что-то менялось в отделке, в результате изменялся характер всей постройки. И сейчас, вероятно, он не совсем похож на то, каким был первоначально.
— Но это-то и делает его еще более привлекательным, — сказала я.
— Может быть, в определенной мере. Вот в этом зале, в самом центре, раньше когда-то был очаг. Вполне разумно, потому что люди могли садиться вокруг.
— Но это опасно, — сказала я.
— Полагаю, не более, чем любой огонь. А дым, представьте себе, выходил через отверстие в потолке. Крышу столько раз ремонтировали, что сейчас его не разглядишь. Но на полу остался след.
— Да, я вижу.
— Сохранилось оружие, использовавшееся в битвах. Все это реликвии Столетней войны, когда ваша страна воевала с моей. А это оружие наполеоновских войн, когда мы опять были врагами.
— Надеюсь, больше это никогда не повторится.
— Будем надеяться. Наш император стремится к дружеским отношениям с Англией. Между нами заключены торговые договоры и другие соглашения. Кроме того, у наших стран общие интересы в связи с Суэцким каналом. Так что будем надеяться, что мы больше никогда не будем воевать друг с другом.
— Полагаю, что император Наполеон III очень популярен здесь, во Франции.
— О, да. Но и у него есть враги. У какого правителя их нет. Императрица Евгения прекрасна и обворожительна. У них есть сын — наследник. Так что все идет хорошо. Они добры и красивы, и где бы они не появлялись, народ с радостью приветствует их. Робера и меня иногда приглашают на придворные церемонии, и там нас всегда встречают с отменной любезностью.
— Значит, все идет хорошо.
— Кто может поручиться, что так будет всегда? Мы помним, что еще не так давно страна переживала революцию. Такое долго не забывается.
— Но сейчас для этого нет причин.
— Люди всегда находят причины, — рассудительно заметила Анжель. — Но что за унылую тему для разговора мы выбрали! Все из-за этого оружия. Я посоветую Роберу убрать его и взамен повесить гобелены. Они гораздо привлекательнее. Так вот, это главный зал. Если не считать убранный очаг, в остальном он сохранился почти без изменения.
— Он выглядит очень внушительно.
— А там — кухни. Мы, я думаю, туда не пойдем, чтобы не мешать слугам.
Мы поднялись наверх, и она провела меня по нескольким комнатам. Все они были убраны в том же стиле, что и комната, выделенная для меня. Окна в большинстве из них были закрыты ставнями.
Мы опять поднялись по лестнице и оказались в галерее, на стенах которой висели картины. Мы остановились перед ними, и она показала мне портреты членов семьи, среди них — Робера и себя.
— Это мой муж, — продолжала она. — А это — Жерар.
Я задержалась перед портретом Жерара. Он заинтересовал меня больше, чем другие, потому что Жерар был жив, и я, возможно, увижу его.
На нем был темный сюртук с белым галстуком. Почти черные волосы оттеняли бледность кожи. Его синие глаза напомнили мне Мари-Кристин. Естественно, что они похожи, она ведь его дочь. В его глазах сквозила та же скрытая тревога, какую я заметила у нее. Как будто их обоих что-то гнетет или даже преследует. Анжель спросила:
— Тебя заинтересовал мой сын Жерар?
— Да. Он выглядит несчастным.
— Это было ошибкой — писать портрет в то время. Но все уже было договорено заранее. Он написан Аристидом Данже. Тебе знакомо это имя?
— Нет.
— Он сейчас один из самых модных у нас художников. Да, было ошибкой писать его тогда, вскоре после…
— После чего?
— Он тогда только что потерял свою молодую жену. Это было ужасное время.
— Я понимаю.
Мы перешли к другому портрету.
— Это наш отец, мой и Робера.
Пока мы бродили по галерее, мысли мои все время возвращались к Жерару.
— Она ведет на Северную башню, — объяснила Анжель, когда мы подошли к винтовой лестнице. — Здесь обычно располагается Жерар, когда приезжает в Мезон Гриз. Ему нравится это освещение — северный свет. Оно идеально подходит для его работы.
— Можно пройти туда?
— Ну, конечно.
Мы подошли к двери на самом верху лестницы. Она открыла ее, и мы оказались в просторной комнате с несколькими окнами. В глубине стоял мольберт, к стене были прислонены картины.
— Большей частью он работает в Париже, — объясняла Анжель. — Так что здесь он редкий гость. Но когда приезжает — в его распоряжении эта башня. Здесь есть и спальня, и другие комнаты. Поэтому мы называем Северную башню его студией.
— Вы, наверное, скучаете по нему, раз он так долго живет в Париже?
Она пожала плечами.
— Ему так лучше. Там у него друзья, коллеги. А здесь — эти воспоминания.
— Его жена была, наверное, очень молода, когда погибла.
Анжель кивнула.
— Они оба, когда поженились, были молодыми. Сейчас Жерару тридцать два. Она умерла три года назад. Мари-Кристин тогда исполнилось девять лет. Значит, когда она родилась, Жерару было двадцать. Он тогда был слишком молод. И Анри, мой муж, и я — мы были против этого брака, но… — она опять передернула плечами. — Сейчас у него есть любимая работа, своя жизнь там, в Париже. Так лучше. Ехать обратно сюда — о, нет! Здесь ведь все и случилось…
Я кивнула. Я хорошо знала, что такое воспоминания.
Потом я заметила еще один портрет. Интересно, кто бы это мог быть, подумала я, прежде чем задать вопрос. Она была очень красива необузданной цыганской красотой, с каштановыми волосами и яркими светло-карими глазами. Своенравный капризный рот и дерзкие глаза делали ее еще более привлекательной.
— Это Марианна, — сказала Анжель.
— Марианна?
— Да, жена Жерара, мать Мари-Кристин.
— Она очень красива.
— Да, — спокойно согласилась Анжель.
Мне хотелось узнать, как она умерла. Но я чувствовала, что за этим, возможно, скрывается какая-то тайна, и мне неудобно было спрашивать вот так, напрямик. Мне казалось, Анжель жалеет, что привела меня сюда, в Северную башню.
Экскурсия по дому продолжалась. В Западной башне находилась классная комната.
— Лучше мы не будем прерывать занятия Мари-Кристин, — сказала Анжель, — хотя, вне всякого сомнения, сама девочка не имела бы ничего против.
За время нашей прогулки по дому она еще раз упомянула Жерара.
— Полагаю, когда-нибудь он, возможно, приедет и останется здесь жить. Придет время, и он унаследует этот замок. Может быть, женится снова. Я всегда на это надеюсь.
Я выразила ей свое восхищение домом.
— Хотя, — добавила я, — пока что сомневаюсь, что смогу сама найти в нем дорогу.
— Это придет со временем, — улыбнувшись, сказала она.
Эта первая прогулка на лошадях с Мари-Кристин положила начало нашей дружбе. Думаю, я в той же степени интересовала ее, в какой она — меня. Мы обе были вынуждены столкнуться с языковыми трудностями, и ее решимость преодолеть их была ничуть не меньше моей.
Мне удалось узнать у нее кое-что новое. Она рассказала, что ездит верхом с двухлетнего возраста, когда ей подарили ее первого пони.
Я объяснила, что всю жизнь провела в Лондоне и не пробовала заниматься верховой ездой, пока мне не пришлось пожить за городом, а это случилось совсем недавно.
— Вас кто-нибудь учил?
Опять меня охватила волна безысходности. Мне так ясно представился Родерик, держащий за повод коня, подбадривающий меня.
Мари-Кристин сразу заметила перемену в моем настроении.
— Кто вас учил? — повторила она свой вопрос.
— Один друг… в том доме, где я жила.
— Вам понравилось?
— О, да, очень.
— Дома вы часто ездите верхом со своим другом?
— Нет, теперь нет.
Она задумалась, подыскивая слова.
— Лондон, он какой?
— Это очень большой город.
— Как Париж?
— Все большие города чем-то похожи друг на друга.
— Мне нравятся маленькие. Вильемер недалеко отсюда. Не больше мили. Там есть кафе, где подают замечательные пирожные. Вы сидите под деревьями, пьете кофе и едите. Можете, если хотите, смотреть на прохожих.
— Хорошо было бы там побывать.
— Жалко, что пока нам трудно разговаривать. Когда приходится все время искать слова, трудно сказать все, что считаешь важным. Придумала! Я буду учить вас французскому, а вы меня — английскому. А то так — слишком медленно.
— Неплохая мысль.
— Тогда давайте, начнем.
— Мы можем учиться, разговаривая. И еще можно вместе читать. Это очень полезно.
Ее глаза загорелись.
— Давайте! Давайте начнем прямо сегодня.
— Хорошо, как только будет возможность.
— Терпеть не могу ждать. Начнем сейчас.
Итак, мы провели весь остаток дня, устраивая друг другу небольшие проверки и исправляя при необходимости ошибки. Это одновременно и развлекало, и побуждало к дальнейшему разговору.
Проведенные за этим занятием часы были самыми приятными с тех пор, как Чарли произнес слова, разбившие вдребезги мое счастье.
Я общалась с Мари-Кристин каждый день. Она обладала способностью на удивление быстро схватывать то, что ее интересовало, и уже недели через две могла довольно бойко объясняться по-английски. Думаю, мое обучение французскому продвигалось немного медленнее, но мы общались все больше и больше.
Я познакомилась с мадемуазель Дюпон. Это была дама среднего возраста, полностью отдававшая себя работе. Она с уважением относилась ко мне и была довольна, что я помогаю Мари-Кристин в английском. Так что с этой стороны проблем не возникало. Более того, и Робер, и Анжель были просто в восторге от нашей дружбы, и, я думаю, Робер в душе поздравлял себя с правильным решением привезти меня во Францию.
Действительно, моя печаль немного развеялась. Я все еще каждый день думала о Родерике и в душе была уверена, что никогда его не забуду, никогда не перестану тосковать об утраченном. По крайней мере, я находила здесь некоторое утешение и была благодарна Роберу за то, что он привез меня сюда, Анжель — за ее чуткость и понимание, а больше всего Мари-Кристин — за то, что вернула мне интерес к жизни.
Я удивлялась, как быстро летит время. Мари-Кристин решила, что будет, как она выразилась, моей patronne. Она показала мне городок Вильемер. Мы сидели за столиком под открытым небом, наслаждаясь отличным тортом с кофе. Она представила меня хозяйке кафе, мадам Лебруа — довольно суровой, внушительных габаритов даме, сидевшей за кассой и с алчным интересом пересчитывающей франки, а также ее маленькому кроткому мужу, занимавшемуся выпечкой, и Лили — официантке, чей возлюбленный был сейчас в море. Когда в базарные дни, которые в Вильемере бывали по четвергам, мы бродили вдоль прилавков, я обнаружила, что опять могу смеяться. Мне нравилось торговаться, и я чувствовала себя победителем, когда мне удавалось что-нибудь выторговать. Мари-Кристин была знакома со множеством людей. «Bonjour, mademoiselle», — приветствовали они нас. Мари-Кристин сказала мне, что всех их очень заинтересовала La mademoiselle anglaise.
Я сама удивлялась, насколько меня интересовала окружающая меня жизнь, однако, когда я видела счастливо смеющиеся супружеские пары, моя черная меланхолия возвращалась — я никогда не узнаю этой радости полноценности взаимопонимания. Но все же бывали моменты, когда и я испытывала радость, хотя и мимолетную.
Большей частью этим я была обязана Мари-Кристин. Наши разговоры, совместное чтение, прогулки, ее явный ко мне интерес были для меня величайшей поддержкой.
Она без умолку говорила со мной, задавала бесконечные вопросы. Она хотела больше узнать о моей жизни и очень заинтересовалась театральным миром.
— Мадемуазель Дюпон говорит, мне будет полезно узнать об английском театре. Она говорит, ваш Шекспир — это величайший поэт всех времен. Он, наверное, на самом деле очень хороший, потому что Дюпон обычно считает, что французы должны быть всегда лучше всех.. Интересно, почему она не назвала Расина или Мольера, или еще кого-нибудь.
— Театральный мир, в котором я вращалась, вряд ли смог бы заслужить одобрение мадемуазель Дюпон.
— Расскажи мне о нем.
И я рассказала ей о «Графине Мауд» и «Лавандовой леди» о куплетах, танцах, костюмах, премьерах, перебранках Долли. Все это привело ее в неописуемый восторг.
— Мне так нравится твоя мама, а она умерла! — воскликнула Мари-Кристин.
— Да…
— Она были слишком молода, чтобы умереть, ведь правда?
— О, да.
— Ну почему красивые люди должны умирать молодыми? — на мгновение она задумалась. — Я думаю, если бы они были старыми, они уже не были бы красивыми. Вот почему красивые люди умирают молодыми.
У меня был с собой мамин портрет, и я показала его ей.
— Она очаровательная. Ты не такая.
— Ну, спасибо, — рассмеявшись, сказала я. — Но, если на то пошло, никто не мог быть такой, как она.
— У нас у обеих были красивые мамы, и у тебя, и у меня. Не просто красивые, а красивые-прекрасивые.
Я замолчала, вспомнив Дезире, как она, смеющаяся, приезжала после премьеры и рассказывала о случайной оплошности, чуть не превратившейся в крупную неприятность, о господине из первого ряда, который поджидал ее у выхода со сцены, а она ускользнула через заднюю дверь. Воспоминания, воспоминания… Я никогда не смогу освободиться от них.
— Тебе грустно думать о маме, да? — спросила Мари-Кристин.
— Да. Ее больше нет.
— Я понимаю. Моей тоже. Расскажи мне, отчего умерла твоя мама? Ведь она была молодой, правда? Ну, все же — не старой. Моя мама тоже была не старой.
— Она болела. Это не было чем-то серьезным. Просто что-то съела. Доктор думал, в этом было виновато одно растение из нашего сада.
— Ядовитое растение?!
— Да. Оно называется каперсовый молочай. Оно дикорастущее. Если его сок попадет тебе на руку, и ты его попробуешь, то заболеешь.
— Как ужасно!
— Нет, не настолько. Но, конечно, неприятно — ты будешь чувствовать тошноту и головокружение. Ну вот, так и случилось — она почувствовала тошноту и головокружение, встала с кровати и упала. Она ударилась головой об угол стола и от этого умерла.
— Как это странно, ведь моя мама тоже умерла от падения, но только она упала с лошади, а не на стол. Немного похоже, не правда ли? Они обе упали. Обе были молодые. И обе — красивые. Может быть, поэтому мы с тобой подружились.
— Я думаю, не только поэтому, Мари-Кристин.
— Ты все еще много думаешь о своей маме, да?
— Да.
— И я тоже — о моей. Я все время думаю о ней. И о том, как она умерла.
— Мари-Кристин, мы должны постараться забыть это.
— Как можно заставить себя забыть?
— Думаю, для этого нужно смотреть вперед, а прошлое оставить позади. И перестать думать об этом.
— Да. Но как?
Это был знакомый вопрос. Как люди забывают?
Я пробыла в Мезон Гриз почти месяц и ни разу не испытала желания уехать отсюда. Я нисколько не приблизилась к решению вопроса о том, что буду делать дальше, и уже начинала сама напоминать себе, что не могу вечно оставаться на положении гостя, как бы ни были радушны мои хозяева. Робер довольно часто ездил в Париж по банковским делам. У него там был небольшой дом, где иногда он останавливался на несколько дней. И он, и Анжель убеждали меня, что я должна непременно съездить в столицу — сделать кое-какие покупки и посмотреть достопримечательности.
Я спросила Робера, собирается ли он часто навещать своего племянника.
— Вряд ли, — сказал он. — Жерар все время работает и, полагаю, не захочет, чтобы его отвлекали. Сомневаюсь, что в такие моменты он способен думать о чем-то еще. Так что уж лучше я подожду, пока он сам пригласит меня в студию. Кроме того, он может приехать и пожить неделю-другую здесь. Изредка он так и делает. Это дает ему возможность на какое-то время отдохнуть от Парижа.
— И когда он приезжает, то работает в Северной башне?
— Да, верно.
— Робер, вы знаете, что я здесь уже месяц?
— И что?
— Я не могу бесконечно быть вашим гостем.
— Мне не нравятся такие разговоры. Ты здесь потому, что мы сами этого захотели. Мы тебе рады. Анжель говорит, Мари-Кристин очень привязалась к тебе. С тех пор, как ты приехала, она стала гораздо мягче, покладистей. Мадемуазель Дюпон утверждает, что у нее благодаря тебе огромные успехи в английском — она сама при всем желании не могла бы этого добиться. Поэтому, пожалуйста, не заводи со мной больше таких разговоров. Тебе ведь здесь лучше, правда?
— Да. Временами забываешь, а потом все опять обрушивается на тебя. Но бывают моменты, когда я почти счастлива.
— Вот и хорошо. Я знал, что это пойдет тебе на пользу. Сразу надо было сюда ехать.
— Вы очень добры ко мне, Робер. Я знаю, как вы любили мою маму, но это не означает, что вы должны распространить свое отношение и на меня.
— Ноэль, прошу тебя, не говори больше такой ерунды. А то я в самом деле рассержусь. А мне совсем не хочется на тебя сердиться. Давай лучше поговорим о Мари-Кристин. Как тебе удалось так ее изменить?
— По-моему, хорошим началом стало изучение языка.
— А теперь вы вместе целыми днями, ездите верхом и тому подобное.
— Ей доставляет удовольствие знакомить меня с жизнью здесь. А я рассказываю ей о своем детстве, — я замолчала, и он понимающе кивнул, как бы соглашаясь, что некоторые темы в моих рассказах следовало опустить. — Ей это очень интересно.
— Тогда, пожалуйста, не заговаривай со мной больше об отъезде.
— Робер, мне и самой не хочется уезжать.
— Это лучшее, что я мог от тебя услышать.
Так постепенно мною овладевало чувство успокоенности, с принятием решения можно было не спешить.
Я начинала приходить к выводу, что в характере Мари-Кристин не так-то просто разобраться. У нее часто менялось настроение, то она пребывала в прекрасном расположении духа, то вдруг впадала в меланхолию. Эта особенность ее характера очень заинтересовала меня. С первогх дня нашего знакомства я почувствовала, что существуем какая-то тайна, временами тревожившая ее. Однажды я спросила ее:
— Мари-Кристин, что у тебя на душе?
Она притворилась, будто не понимает. Так она поступала довольно часто, если я задавала вопрос, на который ей не очень хотелось отвечать. Вот и на этот раз она спросила:
— На душе? Что это значит?
— Это значит, тебя что-то тревожит?
— Меня тревожит? А, да. Мадемуазель Дюпон говорит, у меня уж-ж-жасно с математикой, — она на французский манер растянула это слово, чтобы оно звучало еще более устрашающе.
Я рассмеялась.
— Нет, я думаю, это что-то поважнее математики.
— Математика имеет первостепенное значение, говорит мадемуазель Дюпон.
— Я имею в виду другое, Мари-Кристин. Что-то беспокоит, печалит тебя… Что-то, о чем бы тебе хотелось рассказать?
— Меня ничего не беспокоит, — твердо заявила она. — А что касается всякой там глупой математики, мне на нее наплевать.
Но такой ответ меня не убедил. Я понимала ее. Разве у меня самой не было на сердце тайной печали, которую я бы не стала обсуждать с первым встречным.
Однажды она сказала:
— Я собираюсь взять вас с собой к моей тете Кандис.
Меня это удивило, потому что я никогда не слышала от Робера или Анжель этого имени.
— Она сестра мамы, — объяснила Мари-Кристин, когда мы после скачки пустили лошадей шагом.
— Она живет поблизости?
— Недалеко. Около получаса езды. Они с мамой близнецы.
— Она не очень часто бывает в Мезон Гриз, правда?
— Да, не часто. Анжель приглашала ее. И Робер тоже. По крайней мере, раньше приглашали. А теперь — нет. Она не хочет приходить к нам. Я думаю, потому что тогда все вспоминается снова, а она хочет забыть. Ну, в общем, она не приходит.
— Но ты часто с ней видишься?
— Не очень часто. Хотя бывает… иногда. Наверное, я слишком напоминаю тете Кандис мою маму, а она не любит этих воспоминаний.
— Ты раньше никогда не рассказывала мне о своей тете.
— Дело в том, что я не могу вам все рассказать… пока. Может быть, потом.
Мы свернули на незнакомую мне тропинку и оказались у ручья.
— Мельница уже недалеко отсюда, — сказала Мари-Кристин.
— Мельница?
— Мулен Карефур. Так называется дом. Он в самом деле расположен на перекрестке. Поэтому так и называется. Но мельницы там уже нет. Мой прадедушка был мельником.
— В этом не так-то просто разобраться. Пожалуй, тебе стоит объяснить мне поподробнее, куда мы едем, и кто эти люди.
— Я же вам сказала, что мы едем к моей тете Кандис. Она живет в Мулен Карефур, где когда-то была мельница у перекрестка.
— Это я уже поняла, но…
— Ну вот, мой прадедушка был мельником, но дедушка заработал кучу денег не то играя на бирже, не то еще что-то в этом роде и сказал, что никогда в жизни не будет мельником, закрыл мельницу и стал важным господином, но он испортил себе карьеру, женившись на безродной цыганке. У нее было две дочери — Кандис и Марианна. Марианна была самой красивой женщиной на свете. Он поехала в Париж и стала натурщицей. Потом она выщл замуж за моего папу, и родилась я… Когда мне было девять лет, она умерла. А тетя Кандис так и живет в Карефуре няней.
— С кем?
— С их старой нянькой. Они ее так и зовут с детства — Нуну. Она никогда бы не оставила Кандис. Ты ее тоже увидишь.
— А Кандис… она не вышла замуж?
— Нет. Она живет со старой Нуну. Я думаю, они никогда не смогут забыть Марианну.
— Но это странно, что они не бывают у вас в доме.
— В этом нет ничего странного. Ты сама в этом убедишься, когда их увидишь. Кандис не была у нас уже три года.
— Но не с тех пор, как умерла ее сестра.
— Да, верно. Поедем, я покажу тебе, где упала мама. Это несчастное место. Там однажды еще кого-то сбросила лошадь. И, главное, в том же месте. Оно называется coin du Diable. Ты знаешь, что это значит?
— Чертов угол. Но должна быть какая-то причина, почему там все падают.
— Говорят, это потому, что люди галопом мчатся по лугу и забывают, что дальше там перекресток — им приходится сразу останавливаться. Вот, смотри. Это здесь.
Она резко натянула поводья. Я сделала то же самое. Перед нами была поросшая травой лужайка. А у ручья, который мог быть притоком протекавшей неподалеку реки, пересекались две дороги и стоял дом. Рядом с ним возвышалась мельница, а за ней — амбары.
На воротах, от которых начиналась дорожка, ведущая к дому, виднелась надпись: «Мулен Карефур».
— Твоя тетя ждет нас? — спросила я.
— О, нет. Мы просто заедем ее проведать.
— Но, может быть, она не захочет меня видеть.
— Не волнуйся, захочет. А меня она всегда рада видеть. Нуну — тоже.
Мы спешились, привязали лошадей к столбу у ворот и пошли по заросшей травой дорожке.
Мари-Кристин взялась за дверной молоток и с громким стуком опустила его. В доме было тихо. Я почувствовала некоторое смущение. Нас не ждали. И почему это Мари-Кристин вдруг взбрело в голову поехать навещать свою тетю?
Я уже с облегчением подумала, что в доме никого нет, когда дверь приоткрылась, из-за нее выглянуло чье-то лицо. Это была седовласая женщина лет семидесяти.
— О, Нуну! — воскликнула Мари-Кристин. — Я заехала навестить вас. А это мадемуазель Тримастон, она приехала из Англии.
— Из Англии? — старуха бросила на меня подозрительный взгляд, а Мари-Кристин продолжала:
— Дедушка Робер был другом ее мамы. Она была знаменитой актрисой.
Дверь широко распахнулась, и мы с Мари-Кристин вошли в темную прихожую.
— Тетя Кандис дома? — спросила Мари-Кристин.
— Нет, она уехала.
— А когда вернется?
— Вот уж не могу тебе сказать.
— Ну, тогда мы поболтаем с тобой, Нуну. Как ты живешь?
— Ревматизм замучил. Давайте-ка поднимемся в мою комнату.
— Давайте. Может быть, тетя Кандис скоро придет.
Мы поднялись по лестнице, прошли по коридору и оказались перед дверью, которую открыла Нуну. Мы вошли, и Нуну жестом предложила нам сесть.
— Давненько ты не была у нас, Мари-Кристин, — сказала она. — Ты должна навещать нас почаще. Ты ведь знаешь, твоя тетя Кандис не любит ездить в Мезон Гриз.
— Если бы она хотела меня видеть, она бы приехала.
— Но она знает, что ты приедешь сюда, если захочешь видеть ее. Вам удобно, мадемуазель?
— Тримастон, — подсказала Мари-Кристин. Поблагодарив, я сказала, что мне очень удобно.
— Я показываю мадемуазель Тримастон наши места достопримечательности, знакомлю с людьми и все такое. Так что ты и тетя Кандис — часть нашей программы.
— Как вам здесь нравится, мадемуазель Тримастон?
— Я нахожу здесь все очень интересным.
— Да, издалека вы приехали, из Англии. А вот я не выезжала из этих мест с тех пор, как родились Марианн и Кандис. А это немалый срок.
— Нуну приехала сюда, когда они родились. Так ведь Нуну?
— Их мама умерла от родов и кому-то надо было заботиться о детях.
— Они тебе были как родные, правда, Нуну?
— Да, как родные.
Она сидела, глядя в пространство и, как представлялось мне, вспоминала то время, когда много лет назад она приехала сюда ухаживать за осиротевшими двойняшками.
Она заметила мой взгляд и почти извиняющимся тоном сказала:
— Когда нянчишь детей, к ним привязываешься. А я еще их отца нянчила. Он был смышленым, да… Он был мне как сын. Родная мать его так не любила. Он был толковый парень, умел зарабатывать хорошие деньги, такому, ясно, не на мельнице сидеть. И всегда заботился обо мне. Говорил, бывало, «Пока я жив, ты ни в чем не будешь нуждаться». А потом женился на этой цыганке. Подумать только, чтобы он, умный парень… и сотворил такое! Ну, а потом остался с двумя малышками на руках. Она была не создана, чтобы рожать детей. У одних это получается, у других — нет. И он сказал мне: «Нуну, приезжай». Я и приехала.
Я сказала:
— Думаю, вы и сами этого хотели.
Мари-Кристин довольно улыбалась. Я заметила, ей нравилось, какое направление приняла наша беседа. Она с гордостью поглядывала на меня, вероятно, потому, что Нуну нашла в моем лице сочувствующего слушателя.
— И вот, все осталось на мне, — продолжала та. — Они стали моими девочками. Марианна, та с малолетства была красавицей. Такая уж уродилась. Я себе говорила: «Хлебнем мы с ней лиха». Как чуть подросла, парни косяками стали за ней ходить. Если бы вы ее увидели, сами бы поняли, почему. Мадемуазель Кандис тоже неплоха, но Марианне и в подметки не годится. А потом, вот… такая смерть.
Она замолчала, и я увидела как слезы текут по ее щекам.
— И как это вы меня так разговорили? Не хотите ли стаканчик вина? — спросила она. — Мари-Кристин, ты знаешь, где я его держу. Налей мадемуазель стаканчик. Не знаю, тебе стоит ли давать. Разве что разбавить водой.
— Я не хочу разбавленного, Нуну. Я буду пить его так, как есть, — с достоинством сказала Мари-Кристин.
Она налила вина в стаканы и раздала нам, не забыв себя.
Нуну, торжественно подняв свой стакан, сказала:
— Добро пожаловать во Францию, мадемуазель!
— Благодарю вас.
— Надеюсь, вы еще зайдете к нам, — она вытерла платком глаза, в которых все еще стояли слезы. — Уж простите старуху, — продолжала она. — Со мной иногда бывает. Это так тяжко, терять тех, кто тебе дорог.
— Я знаю, — сказала я.
— И забываешь, что это только твое горе. Я ведь в ней души не чаяла. Такая была красавица. И чтобы вот так ее не стало. Иногда думаю, это выше моих сил.
— Я понимаю вас, — сказала я.
— А теперь расскажите мне о себе.
— Сейчас я гощу здесь, в Мезон Гриз.
— Мари-Кристин говорит, мсье Бушер был в большой дружбе с вашей мамой.
— Да, — вмешалась в разговор Мари-Кристин, — и когда ее мама умерла, мадемуазель Тримастон приехала к нам. Чтобы не оставаться там, где это случилось. Она еще не решила, что будет дальше делать.
— Надеюсь, у вас все будет хорошо, дорогая моя. Нравится вам это вино? У нас во Франции лучшие в мире вина.
Нуну явно жалела, что дала волю своим чувствам, и теперь старалась перевести разговор в более привычное русло. Мы еще немного поговорили о местных традициях и об отличиях французского образа жизни от английского. В разгар этой беседы вернулась Кандис.
Мы услышали, как она вошла, и Мари-Кристин встала со своего места.
— Тетя Кандис, тетя Кандис! Я здесь с Нуну. Я приехала с мадемуазель Тримастон.
Кандис вошла в комнату. Она была высока, стройна и довольно привлекательна. Отдаленно она напоминала виденный мною портрет ее сестры Марианны. Цвет ее волос и глаз был таким же, что и у девушки на портрете, но несколько приглушенным, глаза смотрели серьезно и, главное, совершенно отсутствовало выражение дерзкого вызова, делавшее столь неотразимой ее сестру. Она казалась бледной копией Марианны.
Будучи, как видно, очень сдержанной в проявлении чувств, она почти не выразила удивления по поводу приезда Мари-Кристин с неожиданным гостем.
Меня представили.
— Я слышала, что вы живете в Мезон Гриз. В деревне не бывает тайн, все на глазах. Вижу, Мари-Кристин взяла над вами шефство.
— Мы большие друзья, — объявила Мари-Кристин. — Я учу мадемуазель Тримастон французскому языку, а она меня — английскому.
— По-моему, вы это прекрасно придумали. Полагаю, вы познакомились с мсье Бушером еще в Лондоне?
— Да, он был другом моей мамы.
— Ее мама была знаменитая актриса, — пояснила Мари-Кристин.
— Я слышала об этом, — сказала Кандис. — Ну, как вам нравится Франция? Наверное, здесь многое по-другому.
— Да, пожалуй. Но как раз это и привлекает.
— И сам Мезон Гриз очень интересен, не правда ли?
— Исключительно.
— Вы уже успели побывать в Париже?
— Пока нет.
— Вы, конечно, съездите туда.
— Надеюсь, вскоре… Мы уже об этом говорили. Сделаем некоторые покупки… И еще, мне бы хотелось увидеть студию отца Мари-Кристин.
Ее лицо на мгновение как бы окаменело. У меня сразу же промелькнула догадка: «Она испытывает к нему сильное чувство и даже при одном упоминании о нем не может этого скрыть».
— Париж — очень интересный город, — сказала она.
— Я с нетерпением жду этой поездки.
— Вы собираетесь долго пробыть во Франции?
— Она еще долго поживет у нас, — ответила за меня Мари-Кристин. — Дедушка Робер говорит, она должна считать Мезон Гриз своим домом.
— Я еще окончательно не решила, — сказала я.
— Потому что ее мама, эта знаменитая актриса, умерла, — опять вставила Мари-Кристин.
— Простите, — сказала Кандис. — Смерть, это всегда ужасно.
Я подумала: всех в этом доме преследуют воспоминания о Марианне. Кандис переживает ее гибель не меньше, чем Нуну.
Кандис сказала уже совсем другим тоном:
— Этот дом в старину был мельницей. Я должна вам показать его, пока вы здесь. Но уже после дедушки он стал обычным жилым домом. Хотя кое-что от старых времен еще осталось.
— Я бы с удовольствием посмотрела.
— Тогда пойдемте прямо сейчас. Мы еще зайдем к тебе, Нуну.
Нуну кивнула, и мы вышли.
— Всю мою жизнь я живу здесь, — сказала Кандис. — К таким домам как-то особенно привыкаешь. Конечно, при мне мельница уже не работала.
Она провела меня по дому. Он был удобный и уютный, хотя маленький, но таким, вероятно, показался бы мне любой другой дом после Мезон Гриз.
— На верхнем этаже живет прислуга: муж и жена Грильон. На них вся работа по хозяйству. Жан ухаживает за садом, заботится о лошади и коляске и делает многое другое — он просто незаменимый работник. Луиза готовит и убирает в доме. Нас ведь только двое, поэтому больше слуг нам не нужно. Нуну раньше тоже много занималась хозяйством, но сейчас заметно стареет. Боюсь, ей не дают покоя мысли о прошлом. Надеюсь, она не слишком утомила вас своими воспоминаниями?
— Она рассказывала мадемуазель Тримастон о моей маме, — сказала Мари-Кристин.
Я заметила выражение легкой посады, промелькнувшее на лице Кандис.
— О, да, — сказала она. — Это у нее навязчивая мысль. Она до сих пор не оправилась от смерти моей сестры — то и дело заговаривает об этом. Даже с людьми, которым это, может быть, совсем не интересно. Внезапная смерть, это такой удар.
— Мне это хорошо известно, — сказала я. — Моя мама скоропостижно умерла совсем молодой.
— Тогда вам будет нетрудно понять и простить бедную Нуну. Вот это была наша комната — детская. Нуну сама здесь наводит порядок. Это ее владения. Я думаю, она сидит здесь и вспоминает разные случаи из прошлого. Не знаю, на пользу ли это ей или во вред.
— Я думаю, она получает от этого своего рода утешение. Так иногда бывает.
Я увидела в комнате две маленькие кроватки, туалетный столик, окно, выходящее на ручей и мельницу.
— Очень живописно, — заметила я.
Она повела меня к выходу, и мы прошли через сад к ручью.
— Детьми мы часто играли на мельнице, — сказала Кандис. — Нуну это приводило в ужас. Она всегда боялась, что с нами что-нибудь случится.
Мы вернулись обратно в дом. Нуну ждала нас в гостиной. Я поблагодарила их обеих за гостеприимство и сказала, что очень приятно провела у них время.
— Вы непременно должны навестить нас еще раз, — сказала Кандис.
Мари-Кристин довольно улыбалась. Мы сели на лошадей и поехали назад.
— Ну вот! Теперь ты познакомилась с тетей Кандис и Нуну.
— Мне было очень интересно. Они обе были так любезны.
— Почему бы им не быть любезными?
— Не всегда нежданным гостям бывают рады.
— Тетя Кандис — сестра моей мамы, я ее племянница, Нуну была им нянькой. А это значит, они всегда должны быть мне рады.
— Но она, по-моему, не горит желанием видеться с семьей, с которой породнилась ее сестра, а ты — член этой семьи.
— Это потому, что она винит моего отца в смерти мамы.
— Винит твоего отца! Я считала, что это была чистая случайность — падение с лошади.
— Все равно, она считает, что это его вина. Я точно знаю. Поэтому она не бывает в Мезон Гриз.
— Кто тебе это сказал?
— Никто. Я сама знаю.
— У тебя живое воображение, Мари-Кристин.
— Ты меня разочаровала. Ты говоришь точно, как эта старуха Дюпон.
— Скажи мне, — начала было я, но Мари-Кристин упрямо насупилась и поскакала вперед. Так мы и вернулись в Мезон Гриз.
Это был необычный и интересный день.
Я упомянула об этой поездке Анжель. Она была изумлена.
— Мари-Кристин возила вас туда! Никогда не знаешь чего от нее ждать! Мы почти не общаемся с Кандис. Причем, по ее вине. Она, мне кажется, не очень хочет с нами встречаться. Возможно, все эти воспоминания слишком болезненны. Мы никогда не поддерживали тесных отношений. Хотя, живя здесь, Марианна постоянно ездила на мельницу к своей сестре и старой няне.
— Наверное, ее смерть была для них ужасным ударом.
— Вы видели их няню, не так ли? Она любила девочек до безумия. Думаю, эта смерть больше всего потрясла ее. Одна из наших служанок — приятельница Луизы Грильон, и через нее до нас доходят разные сплетни. Эта старуха нянька особенно души не чаяла в Марианне. И после ее смерти стала немного странной. Жерар совершил большую глупость, женившись на этой девушке. Это было не то, что мы называем manage de convenance. Мы все были огорчены, но он был совершенно ослеплен любовью! Натурщица! Правда, многие считали ее очень привлекательной.
— Если судить по тому портрету, такой она и была.
— Ее писали многие художники. Как только увидят ее, сразу у них появляется желание написать ее портрет. Так что ее портреты можно встретить в разных галереях. Самый известный из них написан одним норвежцем, а может быть, шведом… Одним словом, скандинавом. Его имя Ларе Петерсон. Бедный Жерар! Думаю, это немного выбило его из колеи. Естественно, он считал, что его портрет Марианны будет лучшим.
— Наверное, она была удивительной женщиной, раз вызывала к себе такой интерес.
— Ее считали необыкновенно красивой.
— Должно быть, вы хорошо ее знали.
— Нет, не могу сказать. Они с Жераром большей частью жили в Париже.
— А Мари-Кристин жила здесь?
— Да. Здесь лучше для ребенка. Все это время она оставалась на моем попечении. Нельзя сказать, чтобы Марианна бьша хорошей матерью. То чересчур любящая, а то и не вспоминает о ребенке.
— Понимаю.
— С самого начала все шло не так, как хотелось бы. Даже когда Марианна жила здесь, она чаще бывала на мельнице, чем в этом доме. Она была очень дружна с сестрой и, конечно же, няня поощряла ее поездки к ним, — Анжель пожала плечами. — А теперь все кончилось.
— Ну, а ваш сын, он большую часть времени проводил в Париже?
— Да, так было всегда. Для него искусство — это все. Я давно это поняла. Мы жалели, что он рос не таким как все. Он бы мог тоже заниматься банковским делом, как Робер, или юриспруденцией вместе со своим отцом. Кроме того, есть же еще и имение — хотя и небольшое, но оно тоже требует времени. Но он с детства понял, что его влечет живопись. Пожалуй, Мари-Кристин не следовало брать вас с собой туда вот так, без предупреждения.
— Я думаю, эта идея пришла к ней внезапно.
— Как и большинство идей Мари-Кристин.
— Они обе были очень любезны и пригласили нас приезжать еще.
Анжель опять знакомым движением пожала плечами, и я подумала, что если она и недовольна моим знакомством, то лишь самую малость.
Через два дня она предложила съездить, наконец, в Париж.
— У Робера есть небольшой домик на Рю де Мерле, — сказала она мне. — Там живет консьерж и его жена — они занимают подвал. Они сторожат дом, когда Робер подолгу отсутствует, и заботятся о нем, когда он приезжает.
Я с воодушевлением восприняла эту новость и немедленно пошла готовиться к поездке.