ГЛАВА 7

Генрих Тюдор оторвал голову от стола. Казалось, что счета, лежащие перед ним, сводили его с ума, даже когда он закрывал глаза. Он выглянул в узкое окно. Неужели солнце никогда не светит во Франции весной? Генрих посмотрел на свои руки, которые всегда были тонкими и красивыми; они выглядели как истощенные клешни, а его обычно блестящие глаза потускнели. Прошел почти уже год, как он сбежал от Ланду, а ужас той поездки, когда приходилось петлять и прятаться, без еды и сна, изо дня в день был ничем по сравнению с ужасом этого года.

Поначалу все было не так уж и плохо. Он был так тепло принят, что его сомнения по поводу обращения за помощью к Франции почти развеялись. Казалось, что ему нужно только вывести своих людей из Англии невредимыми, и деньги, корабли и новые люди сами поплывут к нему в руки и обеспечат ему успех. Но Генрих, который считал, что разбирается в дворцовой фракционности и интригах, обнаружил, что ему есть еще чему поучиться. По сравнению с той борьбой слов и политик, в которую он теперь был втянут, двор Франциска казался ничтожным, а заговоры бретонского дворянства детскими шалостями.

Первый урок он извлек, когда Франциск достаточно поправился, чтобы понять, что случилось. Его крепкая привязанность сразу же проявилась в том, что он снял осаду с Пойнингса и Вудвилла, выслал им денег и разрешил их небольшой армии присоединиться к Генриху во Франции Генрих понял, что французам безразлично, кто сидит на троне в Англии до тех пор, пока страну раздирает гражданская война. Они помогут мне, но не до полной победы.

Генрих искусно поменял свою тактику. Раньше он пытался убедить французский совет в слабости Ричарда, в своей силе и способности быстро и уверенно победить. Теперь он демонстрировал свою неуверенность; он признавал, что Ричард довольно силен на севере, и что может потребоваться много времени, чтобы поднять страну. Ему понадобится французская помощь – может быть на годы. Его просьбы об оказании этой помощи и вежливые отказы ее дать настолько навязли у него в зубах, что он даже потерял аппетит и постоянно чувствовал боли в желудке.

Это маневрирование, однако, принесло ему и немного удачи – удачи, которой у него уже не было несколько лет, и которая сопровождала его всю оставшуюся жизнь. Генрих только что закончил разговор и изысканно раскланялся с герцогом Орлеанским, лидером одной из политических фракций, когда к нему приблизился мужчина, приблизительно его лет, одетый в скромную одежду священника.

– Милорд Ричмонд? – спросил он по-английски.

– Да? – довольно резко ответил Генрих. Он не мог позволить повесить себе на хвост еще одного беженца, тем более священника, который не умел сражаться и не имел власти.

Священник улыбнулся.

– Мне не нужна ваша помощь, милорд. Я хотел бы предложить вам свою.

– Тогда я благодарю вас, – произнес Генрих более любезно, но все еще недоверчиво. Помощь редко предлагали безвозмездно, а плата за нее нередко превышала ту, которую Генрих мог себе позволить. – Но с кем я говорю?

– Меня зовут Ричард Фокс. Мое имя вам ничего не скажет, но я думаю, вы запомните его.

Уверенность говорившего заставила Генриха сосредоточить все свое внимание на нем, но Фокс даже глазом не повел под его пристальным взглядом.

– Может быть, я и запомню – пробормотал Генрих. – А какую именно помощь вы хотите мне предложить, доктор Фокс? – добавил он, улыбнувшись.

– Мне кажется, вы знакомы с законами церкви? – уверенно продолжил тот, поглаживая меховую оборку своей сутаны.

– Достаточно, чтобы узнать сутану доктора-каноника. А что вам известно о мирском законе?

– Я немного изучал его, – сказал Фокс, пощипывая нижнюю губу, что, как позже узнал Генрих, было его привычкой.

– Тогда, разгадайте такую загадку. Является ли любой акт парламента законным вне зависимости от его содержания, и перекрывает ли он любой предыдущий акт по тому же вопросу, вне зависимости от того, ссылается ли он на предыдущий акт или полностью противоречит ему.

– Вы должны предоставить мне, милорд, детальные подробности, и даже после этого я вам отвечу неоднозначно, а с еще большими оговорками и недомолвками. Когда же законник поступал иначе?

Теперь они оба улыбались. Предложенное испытание было успешно пройдено, поскольку Фокс нисколько не сомневался в том, что имел в виду Генрих.

– Отлично, – сказал Генрих. – Во времена правления Ричарда II мой прадед был узаконен актом парламента – узаконен без каких-либо оговорок. Когда на трон взошел брат моего деда Генрих IV, его законность была подтверждена парламентским актом, но на этот раз право престолонаследия оговаривалось. Поскольку второй акт утверждал, что он подтверждает первый, а на самом деле изменил его содержание, то правомочен ли этот второй акт?

– Это не имеет значения, – сказал Фокс и поднял вверх палец, как бы прерывая Генриха. – Вы можете взойти на трон только одним из двух путей: завоевав его или обратившись с просьбой к парламенту, что вы и сделаете после того, как Ричард будет свергнут с престола. В обоих случаях парламент примет закон, провозглашающий вас королем. Теперь, если какой-то акт может считаться недействительным вследствие того, что он был принят под давлением обстоятельств, а акт, провозглашающий вас королем может по этим причинам считаться недействительным – в таком случае и акт Генриха IV тоже будет недействительным, поскольку он также был принят в обстоятельствах захвата власти. Тогда первый акт – акт Ричарда II – действителен и ваши притязания на трон неоспоримы и вы можете занять его по праву.

Генрих кивнул, но Фокс опять поднял палец, чтобы тот не прерывал его.

– Но, – продолжал священник, – если любой акт парламента действителен, не взирая на его содержание или какие-либо обстоятельства, то и акт о провозглашении вас королем тоже будет действителен и заменит собой все предыдущие акты, которые лишили вас права на трон. Следовательно, вы будете королем по закону и никто не может оспаривать это право.

Ответ был столь же уязвим, как старое дырявое решето, но поскольку столь же уязвимы были и притязания Йорков, которые основывались на дважды прерывавшейся женской линии, свержении с престола, убийстве и захвате власти, он вполне годился. Генриху понравился доктор Фокс, его циничный юмор и он получал удовольствие от того, что у Фокса такой же изворотливый ум, как у него самого. Сначала он доверял ему мелкие дипломатические поручения, потом все более и более важные. Их обоюдная симпатия увеличивалась с каждым днем. Ричард Фокс был наиболее космополитичным человеком в окружении Генриха и наименее зараженным наследственной ненавистью к французам. Даже когда Эджкомбу не хватало дипломатического лоска, чтобы скрыть свою неприязнь и недоверие, Фокс всегда был на высоте.

Однако ни выигрышная тактика Генриха, ни тонкие увещевания Фокса не могли проломить ту стену, которая существовала между регентшей Анной и герцогом Орлеанским. Оба предлагали свою помощь взойти Генриху на трон, но никак не могли сойтись на путях и средствах достижения этой цели, так как ни на грамм не доверяли друг другу. Их перепалки почти разрушили его здоровье, но также принесли ему еще одну удачу.

После семи месяцев споров граф Оксфорд, чьи связи и власть были гораздо большими, чем у Котени, убедил своего Йоркского тюремщика, что Ричард Глостер – монстр, и что Генрих Тюдор – единственная надежда Англии. Тюремщик и узник, которые, несмотря на различие в своем положении, за десять лет совместного заключения превратились в закадычных друзей, сбежали в Париж. В фундамент правления Ричарда в Англии был вбит еще один клин.

Однако с приобретением Оксфорда маятник достиг своей наивысшей точки и двинулся назад. У Ричарда появилось время заняться податливой вдовствующей королевой, и она слала одного курьера за другим своему столь же легкомысленному сыну, Дорсету. Не видя никаких признаков движения в пользу Генриха при французском дворе, Дорсет легко дал себя уговорить, что его будущее связано с Ричардом. Со свойственными всем Вудвиллам неблагодарностью и неверностью Дорсет ночью бежал из Парижа и поехал к побережью. Его поступок не остался незамеченным Генрихом. Дорсет множество раз проявлял свое беспокойство и намерения. Джаспер помчался за ним следом и привез его обратно, прежде чем новость о его бегстве могла выйти наружу и наделать вреда. Следуя строгим указаниям Генриха, Джаспер улыбался и говорил приятные вещи, но его глаза горели желанием убить Дорсета, который покорно возвращался, бормоча жалкие оправдания и уверения в преданности.

Генрих оторвал взгляд от окна и перевел его на разложенные на столе бумаги, но буквы расплывались от накатившихся слез. Дорсет был первым; но вскоре за ним последуют остальные. Его люди устали жить в ссылке и в бедности; надежда, которой они жили, требовала поддержки, а их моральный дух падал. Наемники уже давно были распущены: у Генриха не было денег, чтобы платить им. Англия была охвачена недовольством, но некому было превратить это недовольство в активное восстание. Если он высадится в Англии сейчас, – думал Генрих, – они обязательно проиграют, как проиграли, когда их поддерживал даже такой человек, как Бэкингем. Однако если он сейчас не двинется, то вскоре вообще останется без поддержки.

– Мне страшно, – прошептал Генрих, – о, как мне страшно. Если я проиграю, я умру.

Слово повисло в воздухе, и Генрих обдумывал его с медленно нарастающей злостью. Если бы Эдвард оставил его в покое, он никогда не угрожал бы ему, и, может быть, смог бы добиться его доверия. Если бы Ричард позволил сыну Эдварда править и избежал бы искушения устроить кровавую бойню английскому высшему дворянству, он бы женился на Анне Бретонской и мирно жил. Что за жизнь оставили ему люди Йорка? Даже если он откажется от своего права на престол, перестанет ли его преследовать Ричард? Лучше умереть, чем жить в страхе. Генрих открыл дверь в прихожую и сказал слуге, чтобы он пригласил к нему членов его совета.

– За исключением Дорсета, – добавил он задумчиво. Он с чувством расцеловал Джаспера и начал:

– Джентльмены, нам здесь нечего больше делать. Пока мы будем околачиваться в Париже, герцог Орлеанский и регентша будут блокировать друг друга и ничего не сделают. Еще важнее то, что дух людей упал, и надежды оставшихся в Англии слабеют. Настало время рискнуть всем, поскольку скоро нам нечем будет рисковать. Таким, по крайней мере, мне видится положение дел. У кого-нибудь из вас есть основания полагать иначе?

Брэндон, Котени, Пембрук и Оксфорд с облегчением вздохнули. Переговоры им давно действовали на нервы. Пойнингс, Эджкомб и Гилдфорд одобрительно пробурчали. Говорил один Фокс.

– Я полагаю, что если вы начнете действовать, милорд, то мы получим некоторую помощь со стороны французов. Не ту, что нам хотелось бы, – мы ее никогда не получим, – но все-таки.

– Деньги? – разом спросили Гилдфорд и Эджкомб.

– О, да. В этом отношении наши дела обстоят не лучшим образом, – Генрих показал рукой в сторону заваленного счетами стола.

– Я могу заложить мои земли, – предложил Оксфорд. – Поскольку они сейчас не мои, за них много не выручишь, но какой-нибудь банкир наверняка рискнет несколькими тысячами крон.

Генрих улыбнулся.

– От тебя не часто услышишь слово, Оксфорд, но ты всегда говоришь по делу.

Дальше обсуждать было нечего. Все принялись стаскивать с себя все, что у них было ценного и складывать вещи на стол. Генрих знал, что зимние меха, их гардероб, все, за исключением оружия и доспехов, вскоре попадет в руки ростовщиков, и его скудная казна наполнится монетами.

– Я соберу с людей все, что смогу, – предложил Гилдфорд.

Фокс облизнул свои тонкие губы.

– Вы можете рассчитывать на двадцать тысяч ливров с моей стороны. У вас есть друзья, милорд, а мы, священники, – улыбнулся он, – специалисты по вымогательству.

– А я думаю, что смогу получить столько же или больше с французов, – сказал Генрих.

– Каким образом? – спросил Джаспер. – Минуту назад ты говорил, что от них больше нечего ждать.

– Бесплатной помощи больше не будет. Эти деньги будут одолжены под надежные гарантии.

– Бога ради, что у вас еще осталось незаложенным?

Генрих тихо рассмеялся.

– Дорсет.

Увидев общее непонимание, он снова рассмеялся.

– Он – лучший залог. Если мы потерпим неудачу, Ричард захочет получить его обратно, чтобы не вызвать новых осложнений со стороны вдовствующей королевы, и он погасит заем. Если мы добьемся успеха, мне придется выкупить сводного брата моей жены. – На лице Генриха промелькнуло выражение неприязни. – Ему неприятен мой брак с Элизабет Йоркской, но это путь к трону и он знает, что должен следовать по нему.

– О, да, – кивнул Фокс. – Я смогу отлично обыграть вашу идею. Предоставьте это мне, милорд, и я сделаю то, о чем вы и не мечтали, сталкивая эти две группы.

– Тогда в следующий понедельник мы отправляемся в Руан собирать флот. Бурчье останется сторожить Дорсета до тех пор, пока мы не получим французского золота. После этого нам не придется о нем беспокоиться. Французы сами будут следить за своим залогом.

План осуществлялся достаточно гладко, хотя Фокс остался в Париже, чтобы выскрести из него все до последнего пенни и вынюхивать новости по делу Генриха. Суда были зафрахтованы, и Генрих со своими людьми был готов погрузиться на них в Орфлере.

На сумрачном севере Англии жизнь Элизабет была такой же несчастной, как и у Генриха. Хотя ужас, от которого она раньше цепенела, со временем стал отдаваться лишь холодком в ее сердце, ее стали все более тяготить скука и одиночество. Ее мягкая и впечатлительная натура взывала к дружескому лицу; ее ум требовал возбуждения. Даже в аббатстве были люди, с которыми можно было поговорить; ее, например, часто посещали священники и беседовали с ней о музыке и книгах. Наконец, когда до короля Ричарда стали доходить рапорты смотрительниц о том, что Элизабет чахнет от тоски, ей разрешили немного пообщаться с внешним миром. Время от времени к ней приходил священник или монах, чтобы прочесть проповедь о воле Божьей и о благостном смирении перед ней. Однажды свидания с ней попросил брат в миру, который принес связку книг и письма от вдовствующей королевы. После того как в письмах и книгах не было обнаружено ничего предосудительного, молодого человека пропустили к Элизабет. Ее прислуга осталась наблюдать за ней. Эти женщины ничего конкретного не подозревали, а просто были проинструктированы слушать все разговоры Элизабет.

Если прислугу и можно было одурачить, но только не Элизабет. Книги от матери? Более странного подарка от нее нельзя было придумать. Холодок пронизывающий ее сердце начинал охватывать все ее тело, но она ничего не могла с собой поделать и просто уставилась в украшенный драгоценными камнями требник в ее руках. Под дорогим бархатным переплетом была проделана продолговатая ниша. Она бы никогда не заметила ее, как не заметили ее дамы, если бы молодой человек, принесший подарок, не надавил бы ее пальцами на это место, когда передавал книгу. После его ухода Элизабет молча села, держа книгу в руках. Осмелится ли она открыть ее? Если кто-то из прислуживающих ей дам найдет требник с оторванным переплетом, Ричарду донесут, что она получила послание. Дрожа от страха, Элизабет начала перелистывать страницы книги.

Когда она дошла до молитвы по умершим, дыхание у нее перехватило и на мгновение ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Очень мелко, рядом с выделенной заглавной буквой, изящным почерком леди Маргрит были выведены четыре буквы: Анна. Это могло означать только одно: ее тетя, королева Анна, умерла. Леди Маргрит потребовалось много смелости, чтобы послать ей это. Элизабет знала, что та находится под домашним арестом. Одна из дам, которую Ричард назначил прислуживать ей и шпионить за ней, со злорадством сказала Элизабет, что ей не следует больше надеяться на помощь ее близкого друга – супруги лорда Стэнли. Ему едва удалось спасти ее: только благодаря его доходящей до истерики настойчивости леди Маргрит не посадили в Тауэр, а его преданность жене оказала ему плохую услугу. Король уже не доверял ему как раньше, а его старший сын от первой жены, лорд Стрэндж находился в имении короля в качестве заложника верности его отца.

Прижимая требник к груди, Элизабет прошла в свою личную часовенку. За ней, естественно, последовали дамы, но они опустились на колени рядом с ней. Прикрывая своим телом требник, она начала молиться, одновременно ощупывая заднюю обложку книги. Ей повезло, что ее руки дрожали, так как только случайно ее пальцы могли натолкнуться на почти невидимую прорезь. Сдерживая крик, Элизабет просунула туда палец и медленно вытащила крошечный листок бумаги.

«Дорогая моя, – прочитала она, – Бог защитит тебя. Сохраняй мужество. Попытайся не поддаваться. Тот, кто любит нас обеих, скоро придет».

Генрих получил известие о смерти супруги Ричарда, а через несколько дней в Орфлере уже ходили упорные слухи, что король женится на своей племяннице Элизабет. Тянувшееся месяцами состояние разочарованности и нервного напряжения сменилось у Генриха вспышкой бешеной ярости, которую Джаспер не видел у племянника с его раннего детства.

– Убийца, проклятый развратник, – разбушевался он, колотя кулаками по стене. – Я увижу его мертвым или сам умру. Такому гаду нет места на земле!

– Генрих, ты поранишься, – закричал Джаспер, обнимая и успокаивая его. – Не злись так. Это только слухи. Церковь никогда не даст ему разрешения на такой брак.

– Я клянусь, что не буду убивать своих врагов, – выпалил Генрих, задыхаясь и корчась от судорог, которые буквально разрывали его на части, когда он впадал в ярость. – Я клянусь, что не пролью кровь Йоркских монстров, но Ричард Глостер должен умереть.

– Да, да, в этом мы все можем поклясться, – успокаивал его Джаспер. – Давай ложись. Даже если Ричарду хватит его дьявольской хитрости, чтобы жениться на девочке, от Эдварда остались и другие дочери. В качестве наследниц все девочки одинаковы. Тебе не обязательно жениться на старшей. Не изводи себя так.

– Она моя, говорю тебе. Он не сможет получить ее! – Голос Генриха опять сорвался на грань истерики.

Джаспер знал, что Элизабет несколько раз писала Генриху и даже прислала ему знак своей любви в виде кольца с прядью своих волос, но Генрих никогда не показывал виду, что эти знаки внимания имеют для него не только политическое значение.

– Тебе приглянулась эта девочка, Гарри? – спросил он наконец.

– Приглянулась? Как мне может приглянуться дочь человека, который травил меня как дикого зверя и чья мать морочит голову убийце ее собственных детей? – Генрих оперся о спинку своей кровати и прижал руки к плоскому животу. – При чем здесь мои симпатии? – произнес он более спокойным голосом. – Она самая популярная из принцесс, которая в сознании людей связывается с образом Эдварда. Кроме того, она была обещана мне. Она моя, говорю тебе, и никакой другой мужчина не получит ее.

Джаспер подсел поближе к кровати племянника и погладил его по руке. Маленький мальчик, которого помнил Джаспер, в этот момент расплакался бы, но мужчина только подтянул к себе колени, прижал ребра ладоней к глазам и молча боролся с болями, разрывающими его тело.

– Мы не можем больше ждать, Джаспер, – наконец произнес он усталым голосом. – Будь добр, скажи тем, кто за это отвечает, чтобы они ускорили подготовку кораблей и провизии.

– Гарри, ты болен. Тебе нездоровится уже несколько месяцев. Ты знаешь, что мы не можем уехать отсюда, пока ты не поправишь свое здоровье. Мы отправляемся в Англию на битву, а не на праздники.

– Я буду готов, когда будут готовы корабли. Я говорю тебе, дядя, моя душа не успокоится и мое тело не выздоровеет, пока живет это грязное животное по имени Ричард Глостер.

Джаспер был удивлен и чувствовал себя неуютно, когда на следующий день увидел, что настроение Генриха не изменилось. Столь люто ненавидеть одного человека было совсем не характерно для него, поскольку он никогда не поддавался страстям и слишком хорошо знал людей. На взгляд Джаспера, Генрих обычно отличался излишней терпимостью и чувство кровной мести было для него неестественным. Однако протесты не помогли, подготовительные работы были ускорены и стало казаться, что худшие времена остались позади, и удача вновь будет сопутствовать им. Из Парижа примчался Фокс в сопровождении Филберта де Шонде и войска сомнительного качества с мулами, гружеными тяжелыми денежными сундуками. Затем из Уэльса пришло письмо от некоего Джона Моргана, обещавшего Генриху поддержку со стороны Риса Томаса и сэра Джона Сэвиджа, двух ведущих фигур в Уэльсе. Маргрит все еще номинально оставалась пленницей, но Морган писал, что Брэй собрал приличную сумму денег и держит ее у себя для нужд Генриха. Деятельность Брэя, предположительно и неизвестная лорду Стэнли, давала некоторые основания полагать, что Стэнли может перейти на их сторону.

Первого августа 1485 года Генрих ступил на борт самого надежного корабля своего небольшого флота. Все его силы насчитывали две тысячи человек. Большую их часть составляли отбросы французских трущоб и тюрем, но эту отталкивающую массу под началом Филберта де Шонде скрепляли англичане, страстно желающие вернуть себе свои земли и достойную жизнь.

Все было готово к отплытию. Не было ни суеты, ни беспорядка. Наступил отлив, вечерний бриз подул с суши, солнце торжественно закатилось. В Уэльсе, на земле, где он родился, Генрих будет пытаться родиться вновь, на этот раз – королем Англии.

Шторма не было. Каждый день вставало солнце; каждый день дул ровный крепкий ветер. Они поплыли на запад, огибая Пуэнт-а-Барфлер, мимо Шербура и вокруг полуострова Гаага. Генрих вглядывался в побережье Бретани на юге, ища за беспокойными водами маленький городок, приютивший его четырнадцать долгих лет назад. Он не мог увидеть его и, опустившись на колени, стал прямо на палубе молиться за Франциска и за страну, которая была так добра к нему. Закончив молитву, он обратил все свои взоры на север, где лежали Девон и Корнуэл. Они плыли гораздо западнее Ленд Энда, не желая, чтобы их там заметили и предупредили об их прибытии.

Затем снова на север и восток с попутным ветром, который менялся, как будто хотел им помочь. Они не потеряли ни одного корабля и даже такой никудышный моряк как Генрих довольно легко переносил морскую болезнь.

На утро седьмого дня перед ними наконец-то отчетливо зазеленела земля. Генрих с силой, до синяков, сжал руку Джаспера.

– Пембрук, дядя, там Пембрук!

– Да, – голос Джаспера дрогнул. Он едва видел землю из-за слез, застилавших его темные глаза. – Ты родился там, Гарри, и я люблю эту землю больше всего на свете.

Постепенно земля становилась все ближе. Спокойно, не встретив никаких препятствий или сопротивления, корабли зашли в Милфорд Хейвен. Генриха не могли удержать, и он первым высадился на берег. Он припал к земле и начал целовать ее, с непокрытой головой, на минуту позабыв про все меры предосторожности, которыми обычно он руководствовался в жизни. Особой опасности и не было, поскольку Брэндон, Пойнингс и Пембрук соскочили на берег следом за ним в полном вооружении и с мечами наголо. В первый раз Генрих непреднамеренно произвел поистине поразительное впечатление. Когда он поднялся и громко, от всего сердца воздал хвалу Богу, люди подхватили гимн и с песней начали сходить на берег.

– Отдаю себя и дело свое в руки твои, Господи, – громогласно вторили они приятному тенору Генриха. Громкие звуки пробудили Генриха ото сна и его бледное лицо зарделось.

Генрих оглянулся на трех своих грозных охранников и рассмеялся.

– Не злитесь так. Сегодня мне ничего не угрожает.

Однако не успел он произнести эти слова, как к ним подъехал тяжеловооруженный всадник с мечом наголо.

– Генрих Ричмонд, – прозвучал низкий голос, – оставайтесь на месте.

Брэндон, Пойнингс и Пембрук – все как один бросились грудью защищать Генриха. Однако шутовское поведение этого человека помешало им атаковать его. Он слез с лошади, сбросил шлем и одной рукой начал с трудом стаскивать с себя нагрудник кирасы. Покончив с этим, он на глазах ошарашенных людей улегся на землю.

– Идите сюда, – заревел он, – переступите через меня.

Генрих протиснулся между плечами ошеломленных Брэддона и Пойнингса, но Джаспер схватил его за руку.

– Это уловка. Он набросится на тебя с земли.

– Но, дядя, – закашлявшись от смеха произнес Генрих, – это же неудобный и необычный метод для нападения.

Продолжая смеяться, он переступил через незащищенное тело гиганта, за которым с другой стороны зорко следили с мечами наголо, оправившиеся скорее от шока, чем от удивления, Брэддон и Пойнингс.

– Ха! – послышался мощный голос. – Я выполнил свою клятву. – Он протянул свой меч Генриху рукояткой вперед и несколько тише прорычал: – Вы знаете меня, сир?

Генрих как будто вернулся на четырнадцать лет назад. Он вновь увидел массивную фигуру перед воротами Пембрука и услышал тот рычащий бычий бас. Он знал, что Морган из рода Томаса мертв, а это мог быть его потомок Рис.

– Ты, должно быть, Рис из рода Томаса, – рискнул предположить он.

– Да, это я, сир, Рис из рода Томаса. – Он был горд, что его слава опережает его. – Я поклялся королю Ричарду, что вы войдете в Уэльс, только переступив через мое тело, и я выполнил свое обещание.

Генрих захохотал, а его охранники с облегчением вздохнули.

– Мой дорогой Рис, – произнес Генрих на уэльском наречии, которое он выучил в детстве, передавая меч Пембруку и протягивая Рису свою руку, – позвольте мне помочь вам подняться. Вы никогда больше не услышите от меня, что валлийцы не умеют держать свое слово.

– Вы должны это помнить, – ответил Томас младший по-английски. – В вас тоже течет валлийская кровь, не говоря уже о том, что вы родились и выросли здесь. Я должен ехать, сир. Я прибыл сюда тайно, только для того, чтобы сделать то, что я сделал. Скоро вы услышите, что Джон Сэвидж и я сражаемся за Ричарда – не верьте этому, сир.

– А вы услышите, что я собираюсь подчинить уэльсцев англичанам. Тоже не верьте этому, – сердечно рассмеялся Генрих. – Как валлиец, который умеет держать слово, я обещаю сделать вас вице-королем Уэльса, если уничтожу Ричарда Глостера с вашей помощью.

– Тогда это устроит нас обоих, – прорычал Томас младший, – поскольку вы всегда хотели быть королем, а я всегда мечтал стать вице-королем, по званию и на деле.

– Ты веришь ему, Гарри? – спросил Пембрук, после того, как он отдал Томасу младшему меч и тот вскочил на коня и уехал.

– Конечно, – ответил Генрих. – Какой толк мне не верить ему? Но я доверюсь ему только тогда, когда увижу, как его войска сражаются под моим знаменем, – не раньше.

Как только лошадей вывели с кораблей на берег, они беспрепятственно поехали на север в Хаверфордуэст. Там Генриха встретили даже криками ликования.

– Король Генрих, король Генрих, – кричала толпа. – Долой хвастливого белого борова.

Здесь они еще раз услышали то, о чем их предупреждал Рис из рода Томаса, и получили обнадеживающее известие, что Пембрук остался им верен и высылает людей поддержать своего графа и короля в их борьбе. За неимением лучшего места заседание совета пришлось проводить в чистом поле, не слезая с лошадей. Сначала Генрих попросил всех высказаться, а затем внимательно выслушал все мнения.

– Значит, все согласны, – подвел он итог, – что север пойдет за Глостером, а юг симпатизирует мне, но боится восстать из-за провала предыдущего мятежа, что Уэльс в основном мой и что дело в большей степени зависит от решения клана Стэнли. Таким образом, мы должны как можно скорее продемонстрировать нашу силу и привлечь на свою сторону Стэнли. Время играет только на Глостера.

– Нам тоже потребуется время, сир, – решил высказаться Оксфорд. – Нам нужно больше людей.

– Это правда, но мы не в том положении, чтобы просто сидеть и ждать, пока они пойдут на нас. Мы должны сами выйти на них. Идея заключается в том, чтобы отрезать белого борова от северных поросят, которые его любят. Южане, которых он принудит взять в руки оружие, будут сражаться вполсилы. Поэтому давайте двинемся на север, но не прямо через горы, поскольку там мало людей. Дикие племена, которые захотят присоединиться к нам, сами спустятся с холмов. Сегодня давайте переночуем в Кардигане.

– Там стоит гарнизон, – задумчиво ответил Джаспер, – но не очень сильный. Я думаю, сир, что они откроют нам ворота или падут, проявив изрядное мужество.

Джаспер оказался совершенно прав. В пути к ним присоединились Джон Морган и Ричард Гриффит; Кардиган без колебаний открыл свои ворота, а люди заполнили улицы и распевали по-валлийски. Это было уже выше понимания Генриха и Джон Морган перевел ему:

Джаспер взрастит нам Дракона.

Легендарного Брута он кровей.

Английского быка он победит.

Он надежда нашего народа.

– Да, – произнес Генрих несколько озадаченно, – пусть я и не красавец, но и драконом никто меня раньше не называл.

Тем не менее он не преминул воспользоваться этой идеей. Позвали портных Кардигана, и знаменитый красный Кадволдерский дракон вновь возродился на боевом знамени Генриха Тюдора. Овен Тюдор, отец Джаспера и дед Генриха, утверждал, что он потомок Кадволдера, знаменитого уэльского короля, который завоевал и правил Англией. Генрих не собирался разбрасываться такими вещами.

Джаспер любил Уэльс и честно служил ему, и хлеб, который он бросил на воду, возвращался. Генрих в свою очередь следил за тем, чтобы этот хлеб не казался горьким во рту людей. За французскими солдатами приглядывали столь же строго, как за пленниками, чтобы не допустить произвола, и Генрих платил за каждый кусок хлеба и каплю эля. На данный момент у него было достаточно средств, и он знал, что кампания не продлится долго. Если они победят, у них будет вся Англия и широкий выбор конфискованных земель, чтобы пополнить свои сундуки. Если они проиграют, то он будет мертв и ему не придется платить по долгам.

Известия о его скромном и рассудительном поведении опережали его. На следующий день Аберейрон распахнул свои ворота, как только появился головной отряд его армии, а крики – «Король Генрих, Гарри король» – сопровождали их на улицах города. В Ланристиде пошли еще дальше: народ выносил хлеб, эль и рыбу марширующим солдатам, а бежавшие рядом девушки и женщины одаривали их своими поцелуями.

Оба города также выделили ему своих людей, но Генрих изображал из себя истинного монарха, сердце которого растопить было не так уж и просто. Он ездил с непокрытой головой, улыбающийся, и солнце отражалось в его блестящих доспехах и золотистых волосах. Он приветствовал людей по-валлийски и раздавал благодарности и обещания на их родном языке.

Вот уже почти тысячу лет валлийцы не слышали родного языка из уст короля Англии. Известия об этом, а также сказание о красном Кадволдерском драконе быстро распространялись и в каждой деревне барды распевали древние пророчества о валлийском правителе на английском троне.

В конце дня суровые горцы начали спускаться с холмов и присоединяться к армии Генриха.

Это были отчаянные воины, хотя в бою их часто подводила неорганизованность.

Пембрук принял горцев под свое крыло, поскольку слишком хорошо знал их сильные и слабые стороны и понимал, что если они и будут подчиняться командам, то только на их родном языке. Это была удача; каждый человек был на счету, а один вид валлийских горцев будет наводить ужас на противника. Однако этого было недостаточно. От Томаса младшего не было ни слуха, ни духа, а без него и Сэвиджа Генрих Тюдор оставался без единственного крупного и обученного войска в Уэльсе.

Тем не менее против них никто не поднял ни голоса, ни оружия до самого Аберистуита. По валлийским меркам там стоял сильный гарнизон и ворота оказались запертыми. Генрих одел свой шлем и с замиранием в сердце смотрел, как Джаспер и Оксфорд размещают свои войска. Если ему придется послать валлийцев сражаться против валлийцев, и если они не смогут вовремя отрезать Ричарда от его рекрутов на севере, им конец. Однако драться не пришлось. Ворота широко распахнулись, и из них выплеснулся безоружный гарнизон, который горланил:

Ричард вышел из бретонцев!

С этой земли мы погоним кабана!

Увидев знамя с Кадволдерским драконом, эти валлийские солдаты повернули оружие против своих офицеров и решили попроситься на службу к «своему» королю. Генрих дал им поцеловать свои руки, с королевским изяществом принял трепещущую делегацию горожан с подарками и предложением бесплатно расквартировать его людей. Войска отдыхали, а Генрих со своим советом заседал всю ночь напролет.

Пембрук, Оксфорд, Пойнингс и Брэндон спорили о тактике и планировали с Шондом диспозицию своих малочисленных сил. При таком темпе они будут в Шрусбери через два дня, и если сэр Гилберт решит сражаться, они обязаны победить. Эджкомб погрузился в счета, подсчитывая каждый предложенный ломоть и рыбу, и выжимая наибольшее количество эля из каждого пенса. Гилдфорд осматривал каждое укрепление, выпрашивал, одалживал и покупал телеги; поднимал с постели людей крепить на телеги небольшие орудия, которые они смогли вывезти из каждого укрепленного городка; помечал каждое орудие и подбирал людей, которые знали как с ними обращаться; проверял порох и выискивал амуницию. Генрих писал письма – высокопарные письма, озаглавленные «От короля», с приказами различным людям, обещавшим ему поддержку, помочь ему освободить «любящих его и преданных ему подданных» от «одиозного тирана, Ричарда, бывшего герцога Глостера, узурпатора нашего вышеуказанного права… и тем самым избежать нашего горестного неудовольствия и не отвечать за это, на свой страх и риск». Эти письма ни в коей мере не были примирительными. Они не просили, они приказывали.

Генрих был настроен победить или умереть, и если он победит, то станет королем, а не марионеткой в руках высшего дворянства.

Они выступили на рассвете. В Талибонт их впустили, а вот ворота Мачинлетской крепости оказались крепко запертыми. Генрих был в замешательстве; они спокойно могли обойти город стороной и тем самым сэкономить время. Но для них было столь же важно не показать свою слабость. Одного слова, сказанного Брэндону, который как привязанный всегда ехал бок о бок с лошадью Генриха, было достаточно, чтобы через минуту примчались члены совета.

– Мне хватит часа, чтобы разрушить эту крепость, – с презрением произнес Гилдфорд, поглядывая на свои пушки.

– Давайте так и сделаем, – раздраженно сказал Оксфорд, – это послужит наглядным уроком для других.

– Валлийцы очень злопамятны, – пробурчал Пембрук. – Может мне сначала переговорить с ними?

Неожиданно Брэндон громко рассмеялся.

– Уже поздно. Лучше подготовься к сражению. Гляди.

Выражение ледяного спокойствия, появившееся на лице Генриха, скрыло его страх. С севера, со знаменами Мернонета, Карнарврона и Денбая, двигалась несколько меньшая чем у них, но, видимо, хорошо обученная армия. Пембрук, Оксфорд и Шонд помчались к своим войскам, выкрикивая команды. Гилдфорд поехал к своим любимым пушкам; Брэндон и Пойнингс вместе с другими членами совета собрались вокруг Генриха. Однако армия Северного Уэльса остановилась, и вперед выехали только ее командиры – с приспущенными знаменами в знак приветствия.

– Король Генрих! – разносилось по полю. – Король Уэльса и король Англии! Да здравствует король Генрих!

Наблюдатели на стенах крепости не могли не заметить, как капитаны спешились, сняли свои шлемы и, преклонив колени, отдали свои мечи. Ворота открылись; выехал капитан, без шлема и оружия.

Он попросил пощады, объясняя свое сопротивление страхом перед сэром Гилбертом Толботом.

– Мы бы не сражались, если бы вы штурмовали город, сир, – сказал он, – но когда вы подошли, нам пришлось создать видимость сопротивления, иначе Толбот не пощадил бы нас. Шрусбери так близко от нас, так близко. Горожане боялись.

Генрих обошелся с ним и с последующей делегацией горожан мягко и учтиво. Он заверил их, – с гораздо большей убежденностью, чем это чувствовал сам, – что Толбот его человек и не причинит им вреда.

– Но за сопротивление вашему законному королю должно последовать наказание, – сказал он улыбаясь, тем самым как бы смягчая свои слова. – Посмотрим, сумеете ли вы так же хорошо разместить и накормить моих людей, как вы просили о пощаде.

Они целовали ему руки со страстным усердием. С теми силами, которые у него сейчас были, он мог опустошить и стереть их город с лица земли, но Тюдор попросил только то, на что имел право любой другой король, ничего похожего на то, что мог бы сделать завоеватель.

Когда он проезжал по улицам города, народ благословлял его; торговцы бесплатно предлагали товары и деньги, – только десятую часть того, что он мог бы потребовать и получить с помощью угроз, но Генрих был заинтересован в распространении славы о своем милосердии и справедливости. Пока он будет накапливать силы, такая репутация будет ему полезна. Если бы Томас младший и Сэвидж присоединились к нему, если бы Толбот решил не сражаться с ним, если бы Стэнли оставили своего хозяина, тогда бы он одолел Ричарда. А если он одолеет Ричарда, то только его репутация приверженца милосердия и справедливости позволит сохранить спокойствие в стране на те несколько месяцев, которые ему понадобятся, чтобы закрепить победу и крепко захватить бразды правления в свои руки.

Если… если… Генрих протер слипающиеся от усталости глаза и заставил себя съесть еще одну ложку прекрасного блюда, которое ему подали.

Где же Томас младший? Где Сэвидж? Что делает Стэнли? Где же, о Господи, его мать? Даже она не ответила на его письмо, а он так боится за нее. Неужели Ричард захватил ее? Неужели он убьет ее из-за ненависти к ее сыну… из чувства кровной мести, чтобы Генрих не смог насладиться своей победой, даже если победит?

Генрих бросил есть, часть еды сбросил на пол, а часть выбросил в окно, благодаря Бога за традицию, позволяющую королю при желании обедать в одиночестве. Никто никогда не должен знать, что будущий король был настолько напуган, что не мог есть.

Когда, наконец, Генрих забрался в свою постель, он вдруг понял, что если страх вызывает у него отвращение к еде, то усталость мешает ему заснуть. Последние две ночи он был так занят, что ему удалось прикорнуть лишь на несколько часов. Теперь, когда ему не оставалось ничего другого, как только ждать, он не мог воспользоваться этой возможностью. Он даже не мог снять своего напряжения, позвав кого-нибудь поговорить с ним. Его спокойная уверенность была единственным оплотом его партии. Он должен сохранять эту уверенность и дальше. Наконец, Генрих заснул.

Однако утром он проснулся с головной болью и его лихорадило. Пусть армия медленно продвигается вперед, подумал он. Я легко догоню их верхом, когда почувствую себя лучше. Его головная боль сразу же ослабла, и он вымучено улыбнулся.

– Гарри, – прошептал он сам себе, – пользоваться своим телом как оружием против других – разумно; давать ему играть тобой – глупо.

Он позвонил, и вошли Джон Чени и Роберт Уиллоубай с водой для умывания. Генрих дал себя тщательно протереть, поскольку не знал, когда у него появится еще такая возможность, а затем одеть и вооружить. Он отослал назад завтрак за исключением эля, который с жадностью выпил. Сесть на лошадь и ехать было сущей пыткой, и Генрих был наполовину разъярен, наполовину озабочен. Если его недомогание действительно было вызвано страхом, разве это ощущение не должно было пройти сейчас, когда он не обращал на него внимания?

Что же он будет делать, когда действительно заболеет? По крайней мере ответ был ясен. Он должен делать то, что делает всегда, болен он или нет.

Из-за болей и слабости последующие несколько часов прошли как в тумане. Лишь в небольшой деревушке Карвис Генрих стряхнул с себя оцепенение, чтобы предстать перед старостой как можно более обаятельным и любезным. Они переправились через Северн, который в этом месте был просто ручьем, и повернули на Ньютаун. Генрих пытался решить, следует ли им быстро переправиться через горы и захватить Шрусбери врасплох, пусть и с уставшей армией, или им лучше стать лагерем на отдых в Уэльсе, где они будут в относительной безопасности, и прийти в Шрусбери со свежими силами, несмотря на то, что город будет заранее извещен об их приходе. Проблема казалась неразрешимой, а сознание того, что он не может с ней справиться за пять минут из-за своего страха, еще больше вводило Генриха в замешательство.

Джаспер осадил свою лошадь рядом с лошадью племянника.

– Дозор сообщил мне, что вокруг Ньютауна собрались большие силы. Мы будем драться или попробуем обойти их?

– Драться, – без колебаний ответил Генрих. – Одно дело – оставить невредимым позади себя гарнизон небольшого городка и совсем другое – армию.

Джаспер согласно кивнул.

– И, – продолжил Генрих, – пошли Шонда и французов окружным путем до пересечения с южной дорогой, чтобы они зашли к ним с тыла. И пусть помнит урок Мачинлета, и не атакует до тех пор, пока не услышит, что сражение началось. Мы не хотим набрасываться на наших друзей с оружием.

– Ты думаешь, они друзья?

– Думаю, что да.

Ничего подобного Генрих не думал. Он был подавлен, уверен, что авантюра провалится и его мутило от ужаса; но он не решался показаться беззащитным.

– Как бы там ни было, подготовься к сражению. Мы не должны попасть в ловушку, и нам не повредит, если наши союзники будут знать, что мы готовы к любым неожиданностям.

– Благослови Господи твою холодную голову, Гарри, – сказал Джаспер. – Я бы без всякого предупреждения послал горцев в атаку. Если это друзья, была бы настоящая беда.

– Никакой внезапности, – раздраженно произнес Генрих. – Мы не для того здесь, чтобы без повода нападать на своих. До тех пор пока нам противостоят силы Ричарда Глостера, мы будем сражаться только для того, чтобы расчистить себе путь или защититься.

Шонд уехал со своим отрядом, а все остальные остались ждать. Измученный болями и беспокойством, Генрих задремал, и все, кто видел его, поражались его хладнокровию. Если Тюдор, который рискует больше их всех, так уверен, то чего бояться им? Слух о спокойствии Генриха быстро распространился среди войск. Люди смеялись, подзуживали друг друга и мечтали о тех добрых временах, когда белый боров уберется с их земли и бесчинства прекратятся. Но говорили об этом тихо или на некотором расстоянии от Генриха. Никто не будит спящего короля, если у вас нет срочных известий.