Глава 7
От общих политических вопросов, которые заинтересовали Кэтрин, лорды Соук и Уорвик перешли к менее интересной теме о вооружении. Эта тема леди Уорвик не интересовала вовсе: какая разница, предоставит ее муж Юстасу все войско или нет. Какая ей разница, кто станет королем, лишь бы собственность семьи Уорвик преумножалась. Когда Кэтрин извинилась и вышла, леди Уорвик последовала за ней.
Весь этот вечер они провели за беседой. Леди Уорвик рассказывала Кэтрин о хитросплетениях королевских интриг, которые привели Англию к такому плачевному результату, как правление безвольного Стефана. Понемногу Кэтрин знакомилась с историей своей страны.
В Англии после ее завоевания норманнами борьба за власть стала очевидной. Вильям Бастард, Вильгельм Завоеватель, захватил страну и подмял местных баронов своей мощной пятой. Кто-то повиновался ему, кто-то умер, но там, где ему подчинялись, наступал мир. Вильям Руфус не смог держать этих людей такой мертвой хваткой, как его отец. Начался мятеж, но тут охотничья стрела оборвала жизнь наследника.
Генрих Бьюклерк Красивый, Генрих I, младший сын Вильяма Бастарда, вступил в свои права после смерти брата. Он не спеша двигался в избранном направлении, поэтому пока лендлорды разобрались в его действиях, он зажал их еще безжалостней, чем отец. При Вильяме Бастарде страна не сопротивлялась и только стонала, при Генрихе I никто не осмеливался даже застонать.
Если бы планы Генриха осуществились, у Англии могла бы быть другая история. Однако человек предполагает, а Бог располагает. Единственный законный сын Генриха утонул в море. В отчаянии Генрих попытался сделать королевой свою дочь Матильду. Пока он был жив, бароны не осмеливались противоречить ему, и он заставил их поклясться, что они признают ее единственной законной королевой.
Однако со смертью Генриха I цепи обязательств были разорваны, и бароны, объединившись, отказались от клятвы и выбрали короля по своему вкусу. Это был Стефан Блуасский, внук Вильяма Бастарда. Видимо, бароны надеялись, что Стефан станет истинным феодальным королем, соединив мягкость характера с сильной карающей рукой, а, может быть, они знали, что он слаб и ленив, и хотели свободы.
Они получили свободу, но, когда ее слишком много, наступают времена еще худшие, чем деспотия.
Были новые клятвы и отречения, а в это время Англию разрывала на части гражданская война. Иногда кровавый пожар охватывал всю страну. Время от времени сражения утихали, но настоящая война искусно велась при дворе. В 1139 году сторонники Матильды возвели ее на трон. Но ее поведение привело к тому, что к 1142 году она оказалась в бедственном положении. Только западные лорды оставались ей верны, остальная Англия поклялась в верности Стефану. К 1147 году Матильда убедилась в тщетности попыток удержаться на троне и удалилась во Францию, в Анжу. Место короля занял ее молодой сын — Генрих Анжуйский.
Во время кампании 1149 года Генрих был очень близок к успеху, но по непонятным причинам внезапно вернулся во Францию. Более поздние события, сказала леди Уорвик, всем известны. Кэтрин, без сомнения, слышала о приобретении Генрихом Нормандии, Анжу, Аквитании и Пуату, что сделало его богаче и могущественнее французского короля.
Сомнительно, что поистрепавшаяся в сражениях английская знать сможет оспаривать его права на трон, когда он заявит о них в третий раз.
— Вы хотите увидеть, как ваших вассалов уничтожают, а их земли грабят только потому, что ваш муж упрямо следует гибельным курсом, отстаивая дело человека, который его ненавидит и уничтожит, если получит власть? Ваши люди к тому же благоволят Генриху, как и ваш покойный отец. Почему вы и ваши вассалы должны быть наказаны?
— Вы уверены, что дело пропащее и с Юстасом примирение невозможно? — спросила Кэтрин Гундреду.
— Поверьте мне. Я провела всю свою жизнь при дворе и хорошо чувствую настроения лордов. Прислушайтесь, что говорят наши мужья, и вы услышите звон траурных колоколов. Они тоже обо всем знают, но их проклятая честь, из-за которой несчастны их близкие, не позволяет им сдаться. Падение может затянуться на несколько месяцев, возможно, даже лет, но конец предопределен.
Во время ужина Кэтрин предалась собственным мыслям по поводу услышанного от леди Уорвик. Она рассеянно смотрела перед собой и почти не говорила.
Молча она села за вышивание, настолько поглощенная своими мыслями, что не услышала, что капеллан закончил читать проповедь. Ее муж, не говоривший с ней после утренней сцены, бросал на нее удивленные взгляды: не в ее обычаях было оставаться настолько невнимательной к своим гостям. В конце концов, когда она так и не шелохнулась, он приказал Мэри сопровождать лорда и леди Уорвик в их спальню. Некоторое время он наблюдал за Кэтрин, глядя, как играют блики от свечей и факелов в ее светлых волосах, как жемчужно-белы ее длинные тонкие пальцы, как ловко они управляются с иглой.
Это была минута покоя, и если бы не горькие думы, источившие его сердце, лорд Рэннальф с полным основанием мог бы сказать, что счастлив.
— Сударыня, где мой плащ?
— Ваш плащ? Разве вам холодно?
— Мне не холодно. Просто я иду в деревню. Кэтрин вспыхнула от возмущения.
— Неужели вы недостаточно меня унизили? Вы идете в деревню, чтобы искать шлюху в первую же ночь после приезда?!
— Попридержи язык, глупая женщина! Тебе повезло, что я действительно не хочу тебя унизить. Я мог бы взять в постель твою служанку, а тебя заставил бы ждать под дверью! Будь довольна, что я терпелив. Пусть некоторые считают меня вспыльчивым, но я никогда не хотел отплатить тебе той же фальшивой монетой.
— Той же фальшивой монетой?! — Кэтрин задохнулась от возмущения. — В чем заключается мой обман?! Разве я не была послушной женой или плохо заботилась о ваших детях?
Рэннальф горько усмехнулся.
— Для этого я мог бы нанять няньку и управляющего.
Кэтрин тяжело вздохнула.
— Подобным словам может быть только одно объяснение: я не дала вам наследника земель Соук. Но едва ли в этом стоит обвинять меня. Ведь вы предпочитаете обыкновенных шлюх.
— У них есть свои преимущества.
— Для того, кто жаждет греха, конечно. В это я могу поверить.
— Что?
Рэннальф был ошеломлен таким объяснением холодности Кэтрин. Чем холоднее становилась Кэтрин, тем сильнее он распалялся. Это он упустил из виду. Вполне возможно, что она верит в греховность супружеских отношений. Священники причитают о греховности страсти. Многие даже утверждают, что предаваться наслаждению с супругой равносильно прелюбодеянию. Если бы он был уверен, что она так думает, он мог бы смириться и принимать ее холодность, пока она не изменится. «Завтра же, — решил Рэннальф, — поговорю с ее капелланом». Если священник его не послушается, найдется множество других голодных церковников, которые будут счастливы занять его место и делать все, что им велят.
— Ты меня прекрасно расслышал, — ответила, задыхаясь, Кэтрин. — Я не собираюсь повторять сказанное. Я не хочу, чтобы меня обвиняли в том, в чем я не виновата. Хватит того, что тебе не нравится все, что я делаю. Бери кого хочешь в свою постель…
— Кэтрин, попридержи язык, — повторил Рэннальф, на этот раз довольно спокойно. — Если бы кто-нибудь видел, что после того, что ты мне сейчас говорила, я не огрел тебя плеткой, он подумал бы, что я сошел с ума.
Она была слишком разгневана, чтобы оценить его юмор.
— Тогда не мешкай, умоляю. Это как раз то, чего мне так не хватает для счастья. Мой труд ты презираешь, мою заботу…
— Возможно, если бы ты так не жаждала комплиментов, то получила бы больше.
Рэннальф поддразнивал ее, но Кэтрин не предполагала, что он способен на это. К тому же у нее не было настроения шутить. Она внимательно смотрела на мужа, как бы решая, что означает этот его неожиданно веселый тон.
— Ну вот, уже лучше, — рассмеялся Рэннальф. — Немая женщина всегда приятнее, чем сварливая. Раз уж тебе не терпится обеспечить меня наследником, то с Божьей помощью это можно устроить. Только если ты действительно замолчишь.
— Я не сказала, что хочу этого. У тебя мысли такие же скверные, как и слова. Я лишь сказала, что не желаю, чтобы меня несправедливо обвиняли.
Рэннальф рассмеялся. Вся его серьезность улетучилась. Кэтрин почувствовала, что сейчас умрет от стыда. Мало того, что он, кажется, действительно предпочитает деревенских шлюх, так еще осмелился бросить ей в лицо, что она выпрашивает у него ночь. Это было нестерпимо. Ее глаза наполнились слезами бессильного гнева.
— Если ты будешь говорить в том же духе и рассказывать обо мне эту историю, я убегу!
— Убежишь? Нет такого места, где бы я не смог тебя достать. А что за история?
Ее лицо горело от стыда, на длинных ресницах сверкали слезы. — Нет, Кэтрин, — успокаивал он ее, поняв, что его насмешки действительно больно ранили ее душу. — Это всего лишь шутка. Тебе следовало бы получше знать меня, чтобы не сомневаться, что я не могу рассказывать такие басни о своей жене. У меня найдется достаточно тем для разговоров с друзьями!
Кровь отхлынула от ее лица, но она все еще злилась. Конечно, он о ней не думает, она же его собственность. Он никогда не хотел жениться, был слишком ленив и высокомерен, чтобы привлечь хоть какую-нибудь женщину, кроме потаскухи. Вы только посмотрите на него! Такой же грязный и нечесаный, как и тогда, когда она впервые увидела его. А в какие лохмотья он превратил одежду, которую она оставила ему в Лондоне! Понятно, почему леди Аделисия ничего не хотела делать.
Кэтрин просто была в отчаянии. Она пыталась справиться с собой, но обида и гнев клокотали в ее раненом сердце. Если бы она сейчас могла заглянуть в душу своего мужа, то наверняка ужаснулась бы еще больше — он любовался ею: она была такой восхитительно близкой! Видимо, гордость, замешанная на боли, была самым понятным для него чувством, и если бы не запрет, данный Рэннальфом самому себе еще в детстве: сдерживать проявления чувств, особенно радости, то он подхватил бы это маленькое гордое создание на руки, прижал к груди и держал бы так, пока ее ретивое сердечко не угомонится.
Кэтрин только уловила, что выражение лица мужа резко изменилось, и если бы она не знала, что таким оно бывает, когда он хочет ее, она бы в страхе убежала. Но Рэннальф и сам опасался, что сейчас она повернется и убежит на женскую половину, а его пресловутая гордость не позволит ему даже головы повернуть в сторону ее удаляющихся шагов.
И Рэннальф не выдержал: в конце концов, она его жена, он хочет и может обладать этой женщиной! Он грубо и стремительно схватил ее и потащил вверх по лестнице, втолкнул ее в опочивальню и остановился в проходе.
Услышав шум, появились Мэри и две служанки.
— Вон! — грозно рявкнул на них Рэннальф. — Мы сами справимся!
Служанок как ветром сдуло, но Мэри, увидев, что Кэтрин дрожит, подошла к ней и прошептала:
— Я вас не оставлю.
Кэтрин совсем не хотела защиты и не нуждалась в ней, но была настолько сбита с толку, что не смогла найти нужных слов.
— Нет, нет, — умоляюще проговорила она, — не нужно злить его. — И, увидев ужас на лице Мэри, добавила:
— Не бойся, он не причинит мне никакого зла.
Рэннальф, все больше мрачнея и не замечая, какое впечатление это производит на его дочь, произнес:
— Я всегда бил своих жен на людях. И не собираюсь оправдываться ни за прошлое, ни за будущее!
Он в прямом смысле вытолкнул дочь за дверь, коротко приказал: «Раздевайся», и теперь диким взором следил, как Кэтрин сражается со шнуровкой на корсете. Решив, что его пристальное внимание смущает ее, он отвернулся и стал раздеваться сам. Он уже освободился от своих одежд, а Кэтрин все еще не была раздета. Ее руки дрожали, и Рэннальф пожалел, что выгнал служанок, потому что Кэтрин была не в состоянии справиться сама. Ее страдание убило в нем радостный подъем. Теперь понятно, что она совсем не хочет его, а просто уступает ему.
— Позвать служанок?
«Нет! Если он их позовет, придет Мэри, которая не выносит своего отца. Если бы он только развязал шнуровку, я бы сама справилась».
Шелк был тонок, как паутинка. Рэннальф наклонился над ней. Ее запах, тонкий и приятный, аромат лилий и роз, ударил ему в голову. Он нервно сглотнул и огромным усилием взял себя в руки. С каким удовольствием он разорвал бы эти шнурки, но не хотел пугать Кэтрин еще больше.
— Теперь ты видишь, что мои руки не приспособлены для такой работы.
Кэтрин заставила себя в упор посмотреть на мужа. Внезапно с острой болью она увидела, сколько седины прибавилось в его волосах, как исхудало лицо. Он давно не брился, щетина торчала в разные стороны. Но у него было такое прекрасное тело, кожа, свежая и гладкая в тех местах, где не было шрамов. От него исходил немного терпкий запах, запах здорового мужчины. Узел, наконец, поддался, и Кэтрин повернулась другим боком. Поворачиваясь, она коснулась плеча Рэннальфа и с удивлением ощутила, что он тоже дрожит.
— Спасибо, — сказала она, когда он справился и с этими завязками.
— Я рад услужить тебе в любое время. — Рэннальф пытался шутить, но голос его предательски дрожал.
— Тогда, ваша милость, — сказала Кэтрин, стаскивая корсет и бросая на пол, — развяжите тесемки на рукавах.
Ее руки были холодны как лед.
— Ты все еще боишься меня, Кэтрин?
— Чуть-чуть, когда ты злишься. Мне не нужно тебя бояться? Да?
— Сейчас я не злюсь. Почему у тебя такие холодные руки?
Он закончил возиться с рукавами и отошел. Когда Кэтрин так близко, он не мог соображать.
— Давно хотел тебе сказать, но почему-то так и не сказал. Я убил его не по собственному желанию и не по злобе, просто он говорил много такого, что могло навредить королю.
— Кого? — удивленно спросила Кэтрин.
Рэннальф опять подошел к ней. Она сняла платье, и свет от множества свечей за ее спиной очертил контуры ее стройного тела под тончайшей сорочкой.
— Осборна. — Он говорил так тихо, что Кэтрин едва его слышала.
«Он действительно хочет меня, — подумала она, — и боится. Но чего?» Потрясенная этим открытием, Кэтрин не отвечала. Она не могла понять, почему он вспомнил о том, что произошло два года назад и потихоньку стало забываться.
— Если ты меня за это ненавидишь, — сказал Рэннальф жестко, — я ничего не могу исправить, но и сегодня я поступил бы так же.
— Ненавижу тебя из-за Осборна?! Я никогда о таком не думала. — Только сейчас она поняла, что ее муж думает, будто она любила сэра Герберта и лгала ему. — Если бы я ненавидела тебя, то совсем по другой причине. Никакого отношения к сэру Герберту это не имеет.
Рэннальф ужаснулся: значит, она симпатизирует бунтовщикам! Он не мог больше слышать о том, что разделит их с Кэтрин навеки.
— Хватит, не надо меня больше терпеть, успокаивать свою гордость и лелеять свои обиды. Иди в постель. Я лягу у огня.
— Нет! — совершенно измученная борьбой между желанием и гордостью, Кэтрин умоляюще протянула к нему руки. — Рэннальф, — прошептала она, — я действительно хочу ребенка. Я до сих пор скорблю о моей потере. У меня есть Ричард, но я очень хочу еще одного — маленького!
Эти слова затронули его самое больное место, он чуть было не спросил ее, правда ли она хочет ребенка именно от него, Рэннальфа. Он чуть было не напомнил ей, что он стар, а она молода. У нее еще все может получиться с одним из ее дорогих мятежников. Но Кэтрин разрыдалась, и он, к счастью, сдержал язык. Он обнял ее, прижал к себе и стал успокаивать, как когда-то успокаивал своих детей, когда они были совсем крохотными и все время плакали.
— Кэтрин, я выполню все твои желания: и это, и любое другое. Только попроси меня. Не плачь.
Рэннальф отнес ее в кровать и снял тонкую сорочку. Успокоить ее было гораздо труднее, но он не потерял терпения даже тогда, когда, вопреки всем его уговорам, она заплакала еще сильней.
Ее слезы не охладили его желания, но он не спешил удовлетворить его. Этой ночью, ведомая неистовой страстью — желанием иметь ребенка, — она хотела его и охотно отвечала на его ласки. В этом не было никакого сомнения: она прижималась к нему каждой своей частичкой и возвращала ему все жаркие поцелуи, которыми он ее осыпал. Он больше не торопился удовлетворить свою плоть поскорей и освободить ее от себя. Они могли отдаться наслаждению, ни в чем больше не сомневаясь.
* * *
Раскаты низкого голоса заставили лорда Соук открыть глаза.
— Тише, — говорила Мэри мягко, но настойчиво, — леди Кэтрин здесь нет, а отец еще спит.
— Я уже проснулся. — Рэннальф отодвинул занавеси и сел. Он увидел растерянное лицо сэра Эндрю. — Ты хочешь со мной поговорить?
— Ричард хотел поговорить с вами, милорд.
— Пришли его сюда.
Рэннальф удивился, потому что его непоседливый сын вошел как-то очень медленно и робко. Он казался до смерти напуганным, и Рэннальф громко спросил:
— Ну, что ты опять натворил?
— Я не хотел этого сделать, папа.
— Ну еще бы, ты никогда не хочешь! — Рэннальф нахмурился, стараясь не рассмеяться. — Ну, прекрати дрожать, как девчонка. Рассказывай, что случилось? А потом прими наказание, как подобает мужчине.
— Я изувечил буланого боевого коня и подстрелил двух крестьянских баранов. Один умер… Не понимаю, почему ты так сердишься? Меня и так уже наказали, заставив притащить этого барана на моем пони и разделать его, будто я мясник. Леди Кэтрин забрала мою любимую застежку для плаща, чтобы купить крестьянину нового барана.
— Ну, а что ты скажешь о коне?
— Мне пришлось самому ухаживать за ним и ночевать в конюшне, чтобы менять ему примочки и припарки. Меня следует наказать за лошадь. Но я, честно говоря, ничего не имею против работы в конюшне. Это гораздо приятнее, чем учиться писать и читать.
— Ну, хорошо, мы больше не будем говорить о баране, но за лошадь ты должен принести мне написанное своей рукой объяснение, почему ты так неумело ездил на лошади, до которой еще не дорос. Когда закончишь, — голос Рэннальфа дрогнул от еле сдерживаемого смеха, — принесешь мне написанное. И, может быть, я тебя прощу.
Что делать, если удачи, с которых начинается день, не могут продолжаться вечно. Нортхемптон и Лестер приехали, как и договаривались. Лестер сказал, что ничего не может сделать. Он одобрял поход Юстаса во Францию. Но так как Людовик Французский больше всех должен быть озабочен захватом Генрихом Нормандии, то его дело — обеспечить Юстаса войсками. Сэр Уорвик с этим отчасти согласился. Нортхемптон настаивал, что Юстасу следует оказать полную поддержку. Юстас будет сражаться как наследник Стефана. Только Рэннальф хранил молчание.
Его положение было крайне сложным. Он хотел, чтобы в Нормандию с Юстасом были посланы лучшие силы. Он был готов возглавить своих людей сам, но Юстас заявит, что не желает видеть его. Отправить своих людей, но не ехать самому, было небезопасно. Его собственные вассалы будут выполнять приказы, но вассалы его жены не захотят идти на войну. Юстасу тоже нельзя доверять. Он станет использовать людей независимого лорда Соука в самые опасные моменты или уговорит их отречься от присяги.
Молчание Рэннальфа не осталось незамеченным. Лестер уставился на него покрасневшими от выпитого вина глазами.
— Что-то ты непривычно молчалив сегодня, мой дорогой брат и друг. Хотелось бы услышать твой голос.
— Мой голос может только напомнить о том, что уже было. Разве вы забыли о положении лордов при Генрихе I?
— В нем не было ничего особенно дурного. По крайней мере тогда церкви, которые мы строили, не сжигали до окончания работ.
— Да, я помню твои стенания в те времена, что ты вынужден бегать за ним по пятам, словно пес. Говорю вам, этот Генрих одного с ним поля ягода.
— Но мы говорим не о Генрихе, а о Юстасе. Доверишь ты ему своих вассалов?
— Всякий раз заговаривая о Юстасе, мы имеем в виду и Генриха. Один неотделим от другого. Если Юстас воюет в Нормандии, Генрих не сунется в Англию.
— И я так думаю, Лестер, — подхватил Нортхемптон. — Я и сам бы пошел, была бы от меня хоть какая-то польза, но я так искалечен, что не могу держать меч в руке. — В доказательство он протянул скрюченную, с опухшими суставами руку.
— Я тоже стар, но с радостью пошел бы. Если мы пошлем цвет нашего войска во Францию, будет ли уверенность, что Генрих не нападет, когда мы не защищены? Нет, я не сторонник Лестера, — добавил сэр Уорвик. — Согласен, что Генриха нужно удержать во Франции, но нельзя ли это сделать меньшими силами?
— Можно послать денег на подкуп наемников, можно отправить обещания королю Франции. Но почему Соук не ответил на мой вопрос? Выкладывай, Рэннальф. Поедешь ли ты с Юстасом? — Лестер в упор глянул на своего молочного брата.
— Я не могу ехать, — медленно сказал Рэннальф, — но пошлю большие силы, если вы об этом спрашиваете. Милорды, у меня есть предложение" которое всех устроит. Лестер спросил, доверил бы я своих вассалов Юстасу…
— Значит, он и с твоими людьми заигрывает? — спросил Лестер с ноткой удовлетворения.
— Я этого не знаю, но другие жалуются. Что вы скажете, милорды, если мы соберем войско из младших сыновей?
— Но…
— Подожди, Саймон, — предостерегающим жестом остановил Рэннальф графа Нортхемптона. — Я понимаю, что такое войско обойдется очень дорого, потому что не в состоянии себя обеспечить. Но есть и положительная сторона. Наши вассалы будут далеки от посягательств Юстаса. Молодые люди сильны и полны желания сражаться, они будут драться из одной любви к войне. Кто-то завоюет земли во Франции, кто-то погибнет. Главное, мы избавим от них страну. Вы знаете, они для нас хуже чумы. Девять из десяти младших сыновей подберут весь мусор с земли вокруг и станут грабить соседей.
— Конечно, это предложение заслуживает большого внимания. Пусть лучше грабят Францию, чем Англию, — согласился Лестер. — Наконец ты говоришь дело, Рэннальф. Это прекрасный ответ. Но почему ты не можешь ехать во Францию?
Рэннальф покраснел.
— Если хочешь насмехаться, Роберт, пожалуйста. Ты ведь хорошо знаешь, что Юстас наотрез отказался от моего сопровождения.
— Хорошо знаю, но ты так ревностно заботишься о его благополучии. А ведь он открыто назвал тебя предателем на собрании.
Рэннальф заскрежетал зубами.
— Я не стану клятвопреступником и не подниму руку на наследника своего сеньора, пусть даже такого неблагодарного.
— Милорды!
Этот возглас заставил всех повернуть головы — голос юного пажа дрожал от слез; перепачканное пылью лицо выражало боль и муку.
— Королева умерла!
