ГЛАВА ШЕСТАЯ

В эту ночь Женевьева лежала в своей постели и смотрела в темноту, страшась закрыть глаза, ибо тут же перед ней вставал Тристан де ла Тер, гневный, возмущенный ее предательством.

Она снова и снова видела, как он падает на холодный камень коридора, снова и снова видела Большой зал, сразу же после сражения, людей, лежавших вперемежку с ланкастерцами. Мертвым было безразлично, кто с кем лежит по соседству.

Она снова слышала стоны, плач женщин и детей, потерявших мужей и отцов.

Женевьева не услышала ни слова упрека или укора от этих людей. Но какое им дело до того, кто воссядет на троне? За исключением нескольких лордов и рыцарей из окрестных поместий, это никого не интересовало, эти люди жили своей жизнью, в поте лица добывали себе и детям хлеб насущный, добросовестно обрабатывали землю. Что их по-настоящему интересовало – это земля. По издревле сложившимся порядкам и обычаям, они жили в тяжком ежедневном труде. Исправно платили налоги и – больше всех страдали от междоусобиц. Редко кто отваживался на путешествие в соседнюю деревню, и тем более в Лондон. «Им не нужна победа, – подумала Женевьева, – им нужен мир».

Но как она могла отдать имение своего отца, из-за которого он погиб, без борьбы? За эти дни осады было уже достаточно пролито крови, достаточно смертей. Она не бледнела и не падала в обморок, при виде самых страшных ран. Она похоронила своего отца и жениха, и оплакивала всех, принимая их смерть, как неизбежность.

Но сейчас все обстояло иначе! То, что случилось сегодня, тяжким бременем легло на сердце Женевьевы.

Ее преследовали видения, она боялась закрыть глаза. Несмотря на то, что в очаге ярко пылал огонь, ей было холодно, и хотя теплое шерстяное одеяло укрывало Женевьеву почти до самого подбородка, она вся дрожала. Господи, ну почему она никак не может забыть его глаза, горящие страшным гневом? Она убила его! О, Боже! Она не сможет этого забыть!

Внезапно Женевьева вздрогнула от легкого стука в дверь. «Куда же запропастился Томкин?» – испуганно подумала она. Он должен был спать снаружи, у ее двери. Теперь ночью, у ее спальни постоянно дежурил стражник с двумя огромными волкодавами.

– Женевьева! – раздался голос тети.

Радуясь, что кто-то разделит ее тягостное одиночество, Женевьева проворно соскочила с кровати, босыми ногами прошлепала к двери, и распахнула ее настежь. В коридоре стояла Эдвина в длинной ночной рубашке и накинутом на плечи, шерстяном клетчатом пледе. В ее огромных глазах отражались языки огня, пылавшего в очаге.

Женевьева заметила, что Томкин, скорчившись, мирно посапывал, лежа на полу, подле него, свернувшись калачиком, лежали псы.

– Входи же! – сказала она и втянула Эдвину в спальню.

– Я не могу уснуть…

– И я тоже…

– Мы победили, а я боюсь еще больше, чем раньше!

Женевьева всегда охотно успокаивала Эдвину. Это помогало ей справиться со своими собственными чувствами.

– Все в порядке, Эдвина, мы и в самом деле победили, наши враги уничтожены. – Молодая женщина прошла мимо кровати и подошла к камину.

– Да? – пробормотала она, глядя на огонь, и содрогнулась. – Он вернется.

По спине Женевьевы пробежали мурашки, она почувствовала, как ее коснулось ледяное дыхание могилы.

Теперь ей не нужно было закрывать глаза, чтобы увидеть Тристана, он заполнял ее сознание, и она видела перед собой его потемневшие от гнева глаза, слышала дрожащий от ярости голос.

Но Женевьева знала, что ее здравомыслящая тетя на самом деле не верила в то, что мертвые способны возвращаться из могил.

– Эдвина, – тихо проговорила она, подошла к ней и ласково положила на ее плечо руку, надеясь, что Эдвина не отстраниться. – Он не сможет вернуться. Он мертв. Я убила его, Томкин и сэр Гай унесли и похоронили. На свете не бывает привидений, и мертвые не восстают из могил, чтобы отомстить.

Эдвина посмотрела на Женевьеву с таким несчастным выражением лица, как будто та, только что сказала нечто, переполнившее чашу ее терпения, и она вот-вот расплачется.

– Но он вовсе не мертв!

– Тристан мертв! – почти крикнула Женевьева. – Я сама убила его и видела все собственными глазами. О, милосердный Боже – это правда.

Эдвина вдруг неожиданно улыбнулась.

– Я имела в виду другого, не лорда Тристана, а его помощника – Джона Плизэнса.

– О, – пробормотала Женевьева. Теплая волна вновь захлестнула ее, она обессилено упала в одно из кресел, но вспомнила, что именно здесь сидел он, и быстро вскочила. Улыбка Эдвины помогла ей прийти в себя. Они сражались с врагом и победили, так и должно было быть. И Тристан никогда не вернется, чтобы отомстить за свою смерть.

– Молодой человек с обаятельной улыбкой? – спросила она.

Тетя кивнула.

– Но его улыбка сразу же пропала, когда он обнаружил, что попал в западню.

– Он спасся?

Эдвина снова кивнула.

– Я… я рада за него, – сказала Женевьева. – Он показался мне слишком юным и хорошо воспитанным…

– Он сохранил свои отличные манеры до самого конца, – с горечью в голосе ответила Эдвина. Она в отчаянии прильнула к племяннице. – Женевьева! Неужели это никогда не кончится? Я так боюсь! Они вернутся! Они убьют нас и сравняют с землей замок за то, что мы сделали.

– Эдвина! – мягко, но настойчиво произнесла Женевьева, пытаясь успокоить ее. – Ты не должна беспокоиться. Наши каменщики в первую очередь займутся ремонтом стен. Кузнецы выкуют новое оружие и доспехи. Сэр Гай собирается выехать из замка с несколькими солдатами, чтобы найти короля с его войском, и попросит подкрепления. Ведь мы так много воинов послали к Ричарду. Сэр Гай раздобудет пушки и порох, и наши защитники станут непобедимыми.

– Я бы хотела этому верить, – печально сказала Эдвина.

– Верь этому, все будет именно так, – уверенно пообещала Женевьева.

– Ах, Женевьева, почему ты, которая намного моложе меня, настолько сильнее?

«Я совсем не сильнее, – подумала Женевьева. На самом деле я жуткая трусиха и ужасно рада видеть тебя, потому что, просто боюсь закрыть глаза. Я все еще вспоминаю его прикосновения… его взгляд, его ярость и… его смерть».

– Нам обязательно нужно поспать, – сказала Женевьева.

– Я не хочу оставаться одна, – тихо прошептала Эдвина, – печально, но мне нельзя даже прилечь рядом с Энни, потому что с ней уже спит Мэри.

Женевьева улыбнулась.

– Ну, тогда ложись вместе со мной. Когда кончится эта ночь, ужасы сегодняшнего дня покажутся нам не такими уж страшными, ты сама в этом убедишься.

Они забрались в постель и тесно прижались друг к другу. Женевьева вздрогнула, когда подумала о том, чтобы с нею было, если бы Тристан был жив.

И все-таки, она нашла в своей душе силы и убедила себя, что сегодня и впрямь они одержали настоящую победу. Враг хотел повергнуть ее, но вместо этого был повергнут сам.

Когда она уснула, близился рассвет.

Была тьма, стремительно несущаяся куда-то, бесконечная, необъятная тьма. Бездонный колодец, где не было ни боли, ни чувств, одна лишь тьма.

Он не мог видеть себя, но через некоторое время ощутил, что движется в этой тьме. Казалось, это движение длиться уже много часов и, вот тьма понемногу начала рассеиваться. На ее место пришел густой туман, серый, как вересковая пустошь, как сумрак над болотами, непроглядный, непроницаемый. Он медленно клубился и обволакивал его.

Но вот туман начал приобретать некоторые очертания. Он видел тела, лежавшие вокруг него, завалившие его. Он подождал немного, собираясь с силами, и попытался дотянуться до плеча того, кто был ближе, чтобы перевернуть тело, лежавшее ничком. Ему это удалось, и он увидел, что это один из его людей, молодой дворянин из Нортумбрии, юноша, которого совсем недавно возвели в рыцарское достоинство. Он был мертв. Когда Тристан внимательно присмотрелся к нему, он заметил, что у мертвеца не было глаз, что стервятники уже полакомились ими. Казалось, что из раскрытого рта вырывается безмолвный крик, пустые глазницы обвиняюще глядят на него, посылая импульсы боли прямо в мозг Тристана. Он опустил тело и схватился за виски. Тут же он споткнулся о другое тело. Из его собственного горла вырвался безумный крик, когда он увидел, что перед ним лежит Лизетта. Ее каштановые волосы рассыпались по плечам и па земле, ее горло было серо-голубым, а тело почернело. Кровь испачкала ее платье… И у нее тоже не было глаз. Черные пустые впадины смотрели на него пронзительным взглядом, проникавшим в самую душу Тристана. И вдруг она протянула руку, как бы пытаясь что-то дать ему – еще одно тело, маленькое тельце их неродившегося ребенка, настолько маленькое, что оно помещалось на раскрытой ладони…

И снова он ощутил острую, пронзительную боль в голове, все как будто вспыхнуло и взорвалось, разлетевшись на тысячи мельчайших осколков. Он снова обхватил голову руками и закричал…

В его рот набился песок. Несколько мгновений Тристан лежал неподвижно, совершенно ошеломленный, пытаясь сообразить, почему на зубах противно хрустят песчинки, а на глаза навалилась какая-то тяжесть и, не дает их открыть.

Голова болела неимоверно, просто разламывалась от боли… Тристан попытался пошевелиться. Казалось, что вокруг него сомкнулась земля, поглотив его, до ушей донесся неприятный скрежещущий звук, больно отдававшийся в голове. Он похолодел, осознав внезапно, что погребен живым. А звук этот был собственным его дыханием, смешанным со скрипом песка на зубах. Его грудь была завалена камнями, земля и песок сыпались ему на лицо при каждом вздохе, забивая рот и нос, мешая дышать.

Ярость захлестывала его волнами, он дрожал от злости и гнева, переполнявшими его. И тут же новый приступ боли, чуть не вверг его в беспамятство. Сознание начало мутнеть, и отчаянным усилием воли Тристан попытался заставить себя успокоиться. Ему не хватало воздуха. Он сглотнул, изо всех сил стараясь дышать, как можно медленнее. «Осторожно, – предупредил себя Тристан. – Я должен двигаться очень осторожно…»

Сначала ему показалось, что он не в состоянии сделать ни одного движения. Руки были безжизненны, мускулы казались мягкими, как масло. Тристан напрягся, собрав все силы, которые еще у него остались и, наконец, смог пошевелить пальцами, но это движение было едва заметным, хотя и стоило огромных усилий. Холодный пот застилал ему глаза.

Он ощутил панический страх, но быстро его подавил. Подумав немного, Тристан заключил, что его могила была неглубока – всего несколько рядов камней. Он снова и снова пытался шевелить пальцами, чувствуя, как они кровоточат. Земля и песок осыпались, несколько камней откатилось, и Тристан почувствовал свежий прохладный ветер, его левая рука была уже свободна. Не мешкая, он тут же принялся освобождать другую руку.

Это было самым трудным из всего того, что ему приходилось делать в жизни. Хотя силы и покидали его, он снова и снова, сжимая зубы, заставлял себя шевелиться.

Наконец, ему удалось освободить и вторую руку. О, Господи! Он был совсем близко от поверхности! Это открытие вселило в него надежду и, неимоверным усилием он сбросил еще несколько камней, затем смахнул остатки земли и песка с лица и, глубоко вздохнул.

Тристан попытался сесть, сконцентрировав всю свою волю, пытаясь заставить слушаться непокорное тело. Наконец, ему удалось немного приподнять торс над землей. Но боль в голове стала нестерпимой, и он снова провалился во мрак. Но, даже во мраке, он прекрасно сознавал, что все еще жив, и через несколько долгих минут мрак отступит. Тристан медленно открыл глаза и осмотревшись, понял, что находится на самой вершине утеса. Внезапно воздух заполнил его легкие, и он закашлялся. Задышал носом, стараясь, как можно медленнее и глубже и, почувствовал запах моря. Где-то далеко внизу, волны накатывались на скалу, разбиваясь у ее подножия, глухо рокотал прибой. Тристан снова прикрыл глаза и полной грудью вдохнул ночной воздух, терпкий и соленый. Боль в голове стала понемногу ослабевать, пока не превратилась в плотный шарик шерсти, стучавший о стенки черепа. Все его члены затрепетали от прилива жизненных сил, и Тристан попытался сесть. Он оперся руками о землю. В небе светила луна, неполная, тусклая, но Тристан понимал, что не смог бы открыть глаза при ярком свете. Нащупав поблизости огромный валун, он, опираясь на него, попытался встать, но как только он поднялся на ноги, все вокруг снова заволокло серым туманом, и он упал. Затем он снова сел и стал терпеливо ждать, когда рассеется туман, и он снова сможет видеть.

И пока силы возвращались к нему, Тристан пытался вспомнить, что же произошло. И постепенно все происшедшее предстало перед ним, с удивительной ясностью, граничившей с реальностью. Его предала эта лживая, коварная шлюха. Она напоила его каким-то зельем. Ему следовало знать, что она лжет. О, она как по нотам, прекрасно сыграла свою роль, он стал жертвой ее вероломства.

По мере того, как он вспоминал, внутри его поднималась волна безудержного гнева. Он, отчетливо, до мельчайших деталей вспомнил все, что случилось с ним в тот день.

Вот Женевьева Эденби стоит на коленях… умоляет его… обещает… обольщает… используя свою привлекательность, в ее голосе такая мольба и покорность, что он поддается соблазну ее трогательной красоты и поворачивается спиной к поджидавшему этого момента убийце. Но, когда она увидела, что Тристан одолевает ее сообщников, сама пытается убить его. Он почувствовал сильнейшее потрясение от того, что смерть прошла настолько близко от него.

– Я встану! – внезапно яростно крикнул он луне. – Я встану, и буду жить! – продолжил он свой монолог, ухватившись за валун и пытаясь выпрямиться во весь рост. – Хотя бы только для того, чтобы лишить эту дщерь дьявола всего того, что она имеет… ее замка, ее земель, ее чести… ее гордости…

Он громко выругался. Ему показалось, что громко, на самом деле, звук его голоса был слабее шепота, но как ни странно, это возымело свое действие. Вскрикнув от боли, Тристан, наконец, поднялся на ноги. Затем он осторожно убрал руки с валуна, на который опирался. Теперь он стоял самостоятельно.

И тут он увидел, внизу под самой скалой, где стоял Эденби. У него все закружилось перед глазами, Тристан закачался и, почувствовав, что снова теряет равновесие, схватился опять за валун и быстро осмотрелся вокруг. Он находился на чистой, будто выметенной площадке, не далее чем в полете камня от массивной скалы. Шатаясь, отчаянно моргая, чтобы разогнать туман перед глазами, Тристан направился к каменной стене. Он упал на колени и оставшуюся часть пути прополз на четвереньках, затем вытянулся и лег ничком, глубоко вздохнув, закрыв глаза и пытаясь справиться с подступавшей тошнотой и серым туманом, застилавшим глаза даже тогда, когда они были закрыты.

Пить! Если бы он только мог промочить пересохшее горло, хотя бы глотком воды! Но здесь не было воды, чтобы утолить мучительную жажду, смочить шершавый язык, тяжело ворочающийся во рту. Он мог только молиться, чтобы жажда, боль и мрак отступили от него, когда он немного отдохнет.

Тристан ощутил, как ночь обволакивает его своими черными крылами, и снова открыл глаза, чтобы посмотреть на ущербную луну, висевшую в бархатных небесах. Все что ему было нужно – подумать о ней, Женевьеве Эденби… окутанной прекрасными шелковистыми, золотыми волосами, стоящей на коленях… умоляющей. Ее блестящие фиолетовые глаза так заворожили его, что он поддался ее чарам и позволил себя обмануть. Тристан прикрыл глаза, чувствуя как спокойствие и умиротворение наполняют его измученное тело, как постепенно все его члены обретают привычную силу и гибкость, как увереннее и равномернее бьется сердце. Он понял, что уснет и проснется обновленным. Он проснется, ибо у него есть его гнев, теперь это для него также естественно, как прилив и отлив, как восход и закат солнца.

Проснулся Тристан на рассвете. Он осторожно открыл глаза и обнаружил, что превосходно видит. Тристан моргнул и улыбнулся от красоты представшего перед его взором зрелища: красный диск восходящего солнца словно плавал в дымке клубившегося серо-розового тумана, медленно таявшего в рассветных лучах.

Он сел, поднял руку, прикоснулся к ране у основания черепа и поморщился. Несмотря на то, что он ощущал страшную жажду и голод, чувствовал себя еще очень слабым, у него больше не было головокружения, которое вчера не давало ему подняться на ноги.

Тристан медленно встал и с облегчением улыбнулся.

«Слава Богу, он может уже стоять».

Оглядевшись, он увидел, что прямо перед ним располагался Эденби в той его части, где находились задние ворота. Он отметил про себя, что искусственная стена замка защищала его только с фронта, с тыла же роль стены выполняла сама скала. Но когда он обернулся и посмотрел назад, то не увидел ничего, кроме моря. Нигде не было естественного залива или бухты, берег со стороны замка был усеян скалами и острыми камнями, торчавшими из воды, о которые с шипением разбивались волны. Большой корабль не сможет подойти к берегу, только маленький плот мог бы преодолеть препятствие. Маленький плот… или пловец.

Очевидно было, что Тристан не может идти через замок Эденби. У него не было ни сил, чтобы карабкаться по стенам, ни ловкости, чтобы красться подобно тени. Единственным шансом его оставалось море, а оно шумело далеко внизу.

Но пришло время действовать, необходимо было что-то предпринять. Жажда становилась невыносимой, Тристан никогда раньше не предполагал, что можно с такой силой желать хотя бы глоток воды. Но никакая жажда, никакой голод не могли затмить его рассудок.

Гнев помог ему выбраться из могилы, сообразительность поможет спастись, разум руководил его поступками. Если он доберется до моря, то воспользовавшись отливом, обогнет скалу и, если Бог не оставит его, достигнет небольшой бухты, на берегу которой расположились лагерем его люди.

На короткое время Тристан прикрыл глаза. Ему предстояло спуститься по вертикальной стене, вот что необходимо было сделать в первую очередь. Площадка, что служила ему этой ночью постелью, выступала над скалой, образуя крутой, гладкий скалистый склон. Он спускался на руках, хватаясь за любую опору, которую только мог найти – трещины в скале, корни и причудливо изогнутые ветки дикого кустарника, росшего на отвесной стене. И вдруг он потерял опору, его рука сорвалась и Тристан покатился вниз по гладкому склону со все возрастающей скоростью, увлекая за собой мелкие камешки и песок. Внезапно он почувствовал, что летит в воздухе и, тяжело упал на небольшую полоску белого песка.

Несколько секунд он лежал неподвижно, боясь вздохнуть, но наконец, осторожно пошевелил руками, попробовал напрячь мускулы и, громко рассмеялся. Синяки и ссадины обильно покрывали его тело, но он не сломал ни одной кости. Песок под ним был чист и мягок, а шум волн, накатывающихся на берег, горячил его кровь, словно крепкое вино, возвращая ему веру и надежду, прибавляя решимости. Волны разбивались о камни и обдавали его прохладными бодрящими брызгами, прикосновения их были так приятны. Тристан поднялся и пошел навстречу волнам, поеживаясь и вздрагивая от холода. А когда он поплыл, то почти перестал его замечать.

Это было совсем не так легко, как он предполагал, прибой оказался врагом, стремящимся выбросить его обратно на скалы. Руки быстро устали, ледяная вода нагоняла на Тристана сон, будто уговаривала его отдохнуть, отбросить пустую борьбу за жизнь и остаться в аквамариновом раю под водой…

«Не отдыхать, не замедлять движения, не сдаваться», – снова и снова повторял он себе. Несмотря на то, что каждый мускул его тела пульсировал от боли, он продолжал плыть.

И всякий раз, когда он уже готов был к тому, чтобы сдаться, когда соль настолько щипала глаза, что он начинал слепнуть, Тристан вспоминал о леди Женевьеве. Самая прекрасная и самая коварная женщина из всех женщин мира. Если он не останется жить, она никогда не получит справедливого возмездия. Он заставит ее заплатить за то, что она пыталась его убить, за то, что похоронила заживо, устроила ему такие унизительные, бесчестные похороны, он превратит ее жизнь в ад. Гнев предавал ему силы.

Взмах… вдох… взмах… вдох… Снова и снова…

И вдруг огромная скала слева от Тристана куда-то пропала. Он сердито моргнул от соленой воды, попавшей в глаза, и увидел землю, узкую полоску берега.

Тристан опустил ноги и почувствовал под ними твердый грунт. Пытаясь удержаться на ногах, он направился к берегу. Берег… перед ним берег!.. Лагерь… ему хорошо были видны палатки, люди и лошади, костры, на которых готовилась пища. Оскальзываясь на камнях, в изобилии устилавших дно, пошатываясь и барахтаясь, Тристан пошел к песчаному пляжу. Наконец он вышел на сухое место и свалился. Перед глазами ярко вспыхнули звезды и, он провалился в тьму.

Какие-то голоса прервали его забытье. Чьи-то руки подхватили его и подняли, оттаскивая от набегавшей волны.

– Тристан! Во имя Господа и Пресвятой Девы! Это же лорд Тристан!

Он приподнял тяжелые веки. Над ним озабоченно склонился человек, человек с красной розой, эмблемой Ланкастера.

Тристан улыбнулся пересохшими губами.

– Воды, – хрипло прошептал он, и снова закрыл глаза.

Теперь он мог себе это позволить.

Днем у Женевьевы началась такая сильная головная боль, что ее воспоминания о событиях дня вчерашнего, начали постепенно меркнуть.

Рано утром, в дверях ее спальни, появилась Мэри, оказалось, что все в замке ждут ее распоряжений, чтобы начать новый день.

Она чувствовала себя несколько неуверенно. Ее отец никогда слишком не заботился об управлении замком. Его часто вызывали ко двору, и приходилось прилагать множество усилий, чтобы сохранять за собой свои земли и замок, при частых сменах Английских королей.

Эдгар Эденби любил охоту, и много часов проводил со своими друзьями в теологических и философских спорах. Участие его в управлении замком сводилось лишь к подсчетам доходов и обеспечению наибольшего комфорта.

Обязанности же управляющего исполнял Майкл.

Он следил за всем, как в самом замке, так и в поместьях, расположенных на прилегающих к нему землях, собирал подати, наблюдал за помолом зерна, короче – ведал всем хозяйством.

«До сегодняшнего дня, – с досадой подумала Женевьева, – у меня не было никогда никаких забот подобного рода».

Когда погиб отец, она была готова принять на себя командование. Управление обороной было целительным бальзамом для ее души. У нее не было времени думать о том, что она может не выдержать. Женевьева постоянно пребывала в таком нервном душевном состоянии, что даже не задумывалась о возможности мятежа, да ничего подобного в тот момент и не предвиделось.

Но теперь она чувствовала полнейшую растерянность. Отец мертв. Майкл убит. Акселя нет в живых, а сэр Гай вскорости отъезжает. Половина Эденби лежала в руинах, а враги все еще находились в непосредственной близости от стен замка.

Мэри сказала госпоже, что отец Томас и сэр Гэмфри ожидают ее в кабинете отца. Эдвина все еще спала, и Женевьева решила не будить ее, и услала Мэри передать, что она скоро будет.

Женевьева облачилась в темно-серое бархатное платье, соответствующее ее настроению, завязала волосы в один длинный пучок и спустилась по лестнице. Отец Томас и сэр Гэмфри встали, как только она вошла. Стоя у массивного дубового стола ее отца, сэр Гэмфри пожелал ей доброго утра и предложил кресло. Женевьева устроилась в кресле и с легким беспокойством посмотрела на отца Томаса. Вчера он предпочел весь день провести у себя в часовне, в молитвах. Он не одобрил их план, и так прямо об этом и сказал, но был вынужден согласиться с ним, когда остальные высказались «за».

Выходец из семьи простого земледельца, этот молодой человек, годами не намного старше Женевьевы, предпочел службу Церкви, тяжелому труду селянина, или угодничеству слуги в замке. Его появление в замке Эденби в качестве домашнего священника обрадовало молодую леди. Отец Томас не требовал, чтобы она проводила дни в постоянных молитвах, но и не был настолько небрежен, чтобы она страдала без должного духовного руководства. Обладая весьма острым умом и житейской мудростью, неукоснительно соблюдая законы нравственности и морали, обычно он вел себя просто, по-дружески и всегда, когда она в нем нуждалась, был рядом. Правда, она знала за ним маленькую слабость: еще довольно привлекательный мужчина, высокий, стройный, с рыжеватыми густыми волосами и горячими темно-зелеными глазами, отец Томас, как доподлинно было известно ей, находился в плотской связи с дочерью одного из ее стражников. Однако он был достаточно осмотрителен. Женевьеву очень привлекало в нем то, что он жил согласно заповедям Божьим и здравому смыслу. В ее понимании, отец Томас был настоящим служителем Церкви, и хотя не во всем поддерживал методы руководства духовенства, зато умел вселять в души своих прихожан истинное благочестие и глубокую веру в промысел Божий.

– Леди Женевьева, нам следует позаботиться о павших, – сказал отец Томас, не теряя времени.

– Они должны быть похоронены там, где решат их семьи, – ответила Женевьева. – Скажите Джеку-каменщику, чтобы он вырезал надгробные плиты. Я сама заплачу за эту работу.

Он кивнул и слегка поклонился, затем задал новый вопрос.

– А Майкл?

– Майкл? – задумчиво переспросила Женевьева. – Майкл должен быть похороненным в церкви, рядом с моим отцом, которому он так верно служил.

– Это хорошо, леди Женевьева, – произнес отец Томас, но ей не понравился ни взгляд, ни тон, которым были произнесены последние слова. Казалось, что он втайне осуждает ее, но когда она недоумевающе посмотрела в сторону священника, начал говорить сэр Гэмфри.

– Стены нуждаются в ремонте, а среди наших крестьян так много убитых и раненых, что оставшиеся в живых не хотят отрываться от земли, чтобы участвовать в восстановлении замка, хотя у некоторых безусловно есть такая возможность. Мы должны решить, кого привлечь к этой работе, и кому, таким образом, будет нанесен ущерб? К тому же стоит вопрос о солдатах. Нам нужно набрать довольно много людей. Какие семьи вы удостоите этой чести?

На столе лежало перо, Женевьева взяла его в руку и легонько постучала им по пергаменту с расчетами.

– Что касается стен, сэр Гэмфри, то здоровых, трудоспособных мужчин, привлеченных к работам, должно разделить на две группы. Они будут меняться через день, чтобы никто из них не был в убытке. Я спрошу совета у Томкина, кого следует принять на службу в качестве стражников и солдат. Джилса из кухни, по-моему, стоит продвинуть на место Майкла, ибо он хорошо знает замок и все хозяйство. Сэр Гэмфри, не будете ли вы так любезны поговорить с ним, я хотела бы видеть его здесь, уже сегодня. И скажите Томкину, чтобы он присмотрел за тем, как будут распределены люди, чтобы мы были готовы в любую минуту встретить новую атаку.

Сэр Гэмфри, удовлетворенно кивнув в знак согласия, низко поклонился Женевьеве и удалился, чтобы позвать Джилса. Женевьева проследила за тем, как он вышел из комнаты и, почувствовав на себе взгляд молодого священника, обернулась к нему.

– В чем дело, отец Томас, – спросила она отрывисто. – Я предвижу ваше неодобрение. Чем я обидела вас, что я сделала неправильно?

Он подошел к мутному окошку, выходившему во внутренний двор. Солнце едва поднялось над горизонтом и осветило розовыми лучами руины кузницы. Отец Томас отвернулся от окна.

– Я был крайне огорчен тем, что вам придется использовать свою красоту для того, чтобы обольстить и заманить в ловушку лорда Тристана де ла Тера, но тогда я не смог противостоять большинству. Теперь же мне стало известно, что вы нанесли собственной рукой удар и приказали, чтобы рыцарь-христианин был погребен без приличествующего обряда.

Женевьева почувствовала, как лицо ее заливает румянец.

– Отец Томас, я поразила человека, который собирался убить Томкина. И я не получила от этого удовольствия, но была вынуждена так поступить. Возможно, я была неправа, приказав столь бесцеремонно обойтись с его телом, но я была очень расстроена, когда отдавала распоряжение. Это все, отец? Я буду присутствовать на обедне и надеюсь, вы понимаете, что я, прежде всего, должна молиться о себе и своих близких, а уж потом о своем враге.

Отец Томас упрямо покачал головой и глядя ей прямо в глаза начал было:

– Дитя мое…

Женевьева раздраженно швырнула перо на стол.

– Пожалуйста, отец, не говорите мне «Дитя мое»! Я делаю все, что в моих силах, что должна делать хозяйка такого большого поместья в эти тяжелые дни.

Он улыбнулся в ответ и, подойдя к столу, приподнял ее подбородок.

– Поверь, я искренне тебе сочувствую. Это достаточно трудно для тебя, верно? Потерять отца, жениха… Ответственность, легшая на твои плечи слишком велика…

– У меня не такие уж и хрупкие плечи, отец Томас, – тихо сказала Женевьева.

Он снова улыбнулся и отошел от нее.

– Я беспокоился за тебя, Женевьева. Вчера я молился, чтобы с тобой ничего не случилось. Это был рискованный план. Теперь же я молюсь, чтобы убийца не жил в тебе, и ты избавилась бы от страшного воспоминания, ибо я знаю тебя. Я чувствую, что мы поступили бесчестно и это тяжким бременем лежит на моей совести.

– А что значит поступить честно? – обвиняюще спросила Женевьева. – Были ли они честны, нападая на Эденби безо всякого повода?

Священник вздохнул.

– Твоему отцу была предоставлена возможность сдаться, сохранив свое положение, выжить. Все, что ему было необходимо сделать – это удовлетворить требования Тюдора.

– Отец! Было бы бесчестно нарушить однажды данную клятву. Мой отец присягнул Ричарду, а верность это не та штука, которую легко может унести первый же порыв ветра.

– Возможно, однако ланкастерцы сражались по правилам, а мы нет.

– О каких правилах вы говорите, отец, когда речь шла о жизни и смерти? – упрямо возразила Женевьева. – Разве это по правилам, видеть, как огонь пожирает постройки, где в это время находятся наши люди? И разве правильно было держать на руках смертельно раненного отца? Мы сражаемся тем оружием, которое имеем, отец Томас. Испытали ли ланкастерцы раскаяние, кода погиб мой отец? Почему же мы должны сожалеть о смерти их лидера? Победа стоит дорого, но не так дорого, как поражение.

– Хорошо сказано, – согласился священник и наклонил голову. – Но я все-таки хотел бы получить разрешение вернуть лорда Тристана его людям, для соответствующего погребения. Сегодня утром от них пришел посланник и потребовал его останки.

Женевьева махнула рукой.

– Делайте, что хотите, – она тяжело вздохнула. – А теперь оставьте меня, я хотела бы посчитать убытки, осмотреть повреждения и выяснить, в каком состоянии находятся наши укрепления. Кроме того, мне интересно, что происходит на полях, ибо я не хочу, чтобы мы умерли от голода в эту зиму.

– У нас есть еще один нерешенный вопрос, леди Женевьева, – мрачно сказал отец Томас.

– И что же это?

– Ваш брак.

Она откинулась на, спинку стула, уставившись на него в изумлении. Женевьева почувствовала внезапную боль, которой прежде старалась не поддаваться, и которая теперь вызвала у нее невольные слезы. Перед ее глазами предстал образ Акселя, молодого красивого и нежного, улыбчивого и такого любимого человека.

– Аксель едва успел остыть в земле, а вы смеете говорить мне о замужестве, – тихо и горестно произнесла она.

– Женевьева, я говорю это не для того, чтобы причинить тебе боль, – негромко ответил отец Томас. – Но вы должны укрепить свое положение. Теперь ты – одинокая женщина, владеющая немалым состоянием и обширными владениями. Весьма лакомый кусочек для всякого рода «любителей сладкого», а далеко не все они – благородные рыцари.

– Никто не может заставить меня выйти замуж. Даже если меня свяжут и силой затащат к алтарю, никто не сможет заставить меня сказать «да». Возможно, как вы сказали, я одинокая женщина, и я намерена ею оставаться и впредь. Эденби – крепость и крепкий замок, а мы сделаем его еще крепче.

Отец Томас заколебался.

– Сэр Гай обратился ко мне, как к твоему духовному наставнику – сразу же после смерти твоего отца – с предложением вашего союза.

– Сэр Гай?

– Да.

То, что отец Томас больше ничего не сказал, было несколько странно. Женевьева грустно улыбаясь, встала и обошла стол.

– У вас есть собственное мнение, отец, поделитесь им со мной, пожалуйста. Сегодня мне недостает терпения, чтобы разгадывать загадки.

Он приподнял брови и пожал плечами.

– У меня нет серьезных причин, чтобы не одобрить этот брак. Он молод и сообразителен, происходит из хорошей семьи. Но он нуждается, ибо у него нет земель. Думается мне, ты можешь сделать более выгодную для тебя, дорогая Женевьева, партию с одним из лордов нашего побережья.

Женевьева нахмурилась, наблюдая за ним. Священник еще не говорил ей всего, что думал, и это ее настораживало.

– Отец, я не слишком сильно удивлена предложением сэра Гая. Он был лучшим другом Акселя и заботился обо мне, и я позабочусь о нем. Но я не могу и думать о том, чтобы принять чье-либо предложение о браке теперь. Я потеряла жениха и не обесчещу его светлой памяти. – Она помолчала немного, затем с любопытством спросила: – Вам чем-то не нравится сэр Гай, отец?

– Нет. Просто я кое-что о нем знаю, и…

– Что же?

Священник расправил плечи и сказал:

– Если вы и в самом деле желаете выслушать мое мнение, леди Женевьева, я поделюсь им. По-моему, было непорядочно предложить высокородной леди как бы играть неприглядную роль шлюхи. Настоящий рыцарь идет сражаться в первых рядах и не щадит живота своего.

Женевьева отвернулась, начав терять интерес к разговору.

– Я осмелюсь сказать, что сама идея была достаточно умна, он очень беспокоился за меня, отец Томас. – Ее нижняя губа слегка задрожала. – Если бы мы не потеряли Майкла и многих других… – Она помолчала… – Возможно, я скоро совершу паломничество и помолюсь об их душах, и о своей собственной. – И резко добавила: – Но сначала я должна привести в порядок свои дела здесь. Вы скажите сэру Гаю только то, что пока я не могу даже думать ни о каком замужестве.

– Он скоро уезжает, вы собираетесь поднести ему прощальный кубок?

– Да, перед мессой.

– Он может уехать в любой момент.

– Чтобы просить помощи, – начала было Женевьева, но ее прервал резкий стук в дверь. Она недоуменно переглянулась с отцом Томасом, и оба пожали плечами. Священник подошел к двери и открыл ее. За ней стоял сэр Гай собственной персоной, его красивое лицо было красным от волнения.

– Женевьева! – он подошел к столу, но опомнившись, повернулся к отцу Томасу и кивнул ему: – Добрый день, отец.

– Добрый день.

– Стража с северной башни недавно сообщила о том, что с севера к нам приближается отряд. Все верхом, с развернутыми знаменами. Облачены в цвета Ричарда, и несут эмблему Белой розы Йорка!

– Впустите их…

– Уже впустил.

Женевьева удивленно приподняла брови, от такого присвоения привилегии, принадлежащей только ей, но рыцарь был настолько возбужден, что даже не заметил этого.

– Они пришли за людьми!

– За людьми! – испуганно воскликнула Женевьева.

– Да, они собирают отряды. Генрих Тюдор вторгся со своими войсками в Англию, и Ричард призывает всех, кто сохранил ему верность. Они говорят, что войска Ричарда значительно превосходят по силам армию Тюдора, настолько значительно, что у Тюдора нет ни малейшего шанса.

Женевьева тупо уставилась на пергамент. Да, наконец-то это произойдет, генеральное сражение за корону. С Божьей помощью Генрих Тюдор будет разбит.

Она должна бы радоваться, но ведь Женевьева сама ожидала помощи от короля, и никак не думала, что придется послать ему своих людей. Она вздохнула.

– Сэр Гэмфри слишком стар для похода. Томкина я не могу отправить. Возьмите десять солдат с лошадьми и вооружите их из нашего арсенала. Если кто-то из крестьянских сыновей захочет пойти как пеший воин, то они получат и мое благословение, если их благословят родители. «Что еще могу я сделать, – подумала Женевьева печально, – мы ведь уже сражаемся».

– Это скоро кончится! – радостно сказал сэр Гай, и перегнувшись через стол с трудом дотянулся до Женевьевы, чтобы поцеловать ее в лоб. И когда я вернусь…

Отец Томас откашлялся.

– Если мы принимаем посланцев короля, как гостей, мы должны позаботиться об их устройстве.

– Я прикажу… – начал было сэр Гай, но Женевьева перебила его.

– Да, отец, как леди Эденби, я распоряжусь, чтобы о них позаботились.

Она величественно поднялась, расправив плечи. На нее возлагалась ответственность, и у нее не было иного выбора, кроме, как принять их. Но было и еще кое-что, о чем она не могла забывать. Отец Томас сказал, что она одинокая женщина, ну что же! Пусть будет так, какое-то время, и не сэр Гай, ни отец Томас, ни кто-либо другой не в силах забрать у нее то, что принадлежит ей по праву. Она слишком много отдала в борьбе за это.

– Сэр Гай! – вежливо обратилась Женевьева к молодому человеку. – Не займетесь ли вы людьми и оружием?

– Хорошо, Женевьева, – согласился тот. Он схватил ее руку и горячо поцеловал, затем быстро удалился.

Отец Томас пристально взглянул на нее и лукаво улыбнулся.

– Мне, кажется, что он уже чувствует себя лордом Эденби.

– Возможно, что он им когда-нибудь и станет, – сказала Женевьева. – А возможно и нет! Отец, я открыла для себя, что мне доставляет удовольствие мое могущество. Возможно, я останусь одна до конца дней моих.

Священник неодобрительно нахмурился, а она улыбнулась.

– О, отец, не отложить ли нам этот разговор на некоторое время, как вы считаете? Теперь же мы должны подготовить снаряжение и провизию для людей короля и отослать их к нему. Хотя, Бог свидетель, я нуждаюсь в них больше, нежели Ричард! А затем…

– А затем?

– А затем мы должны отслужить мессу по погибшим, – сказала тихо Женевьева. – Отец? – она подала ему руку. – Не будете ли вы против, если я попрошу вас занять место моего отца и ухаживать за мной, ибо я должна быть осторожной с другими мужчинами?

Он улыбнулся.

– Да, Женевьева. И… – задумчиво добавил священник, возведя глаза к небу. – Я буду молиться о твоей душе во время мессы.