ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

– Да, кстати, необходимо проследить за тем, чтобы эта Милдред, мать Тесс, была поселена в замке, так скоро, насколько это возможно. Она живет совсем одна и может не пережить зиму, ибо некому позаботиться о ней, – сказала Женевьева.

Томкин сделал еще одну пометку на листке бумаги, куда он записывал срочные дела, и кивнув, посмотрел на Женевьеву:

– Она будет работать на кухне?

Женевьева прошлась по маленькой комнате над часовней, остановилась у окна и, озабоченно прикоснулась кончиками пальцев к подбородку.

– Нет, пожалуй. Она весьма слаба здоровьем, но зато прядет, как уверяла Тесс, замечательно. Пусть живет в восточном крыле замка, в одной из комнат, на солнечной стороне и работает там же.

Томкин снова что-то записал на бумагу, а Женевьева выглянула во двор. Утром выпал снег и все было укрыто сверкающим белым покрывалом, как будто Женевьева оказалась вдруг в снежном королевстве. Лошади позвякивали упряжью, трясли гривами и хвостами, отмахиваясь от падающих снежинок. Солдаты и конюхи проходили под окном в шерстяных плащах, которые постепенно покрывались пушистыми снежными хлопьями.

Женевьева тяжело вздохнула, остро ощутив свою неволю. Всего лишь час тому назад Тристан, Джон, молодой Роджер де Трейн и двое егерей выехали поохотиться на оленей, спустившихся к побережью в поисках корма. Она наблюдала за ними в окно, ей было грустно и очень хотелось поехать с ними, но она не могла даже заикнуться об этом.

Она получила относительную свободу и уже не чувствовала себя столь угнетенно, как прежде. Она могла бродить по всему замку, но прекрасно знала, что ей не доверяют до конца. Везде стояли стражники. Кроме того, она знала, не спрашивая Тристана, что тот не позволит ей воспользоваться лошадью. Когда они отъезжали сегодня утром, в ее глазах была немая мольба, но и без слов было понятно, что Тристан не возьмет ее. Монастырь «Доброй Надежды» располагался достаточно близко, чтобы Женевьева могла добраться туда верхом.

Женевьева вздохнула и оперлась руками о подоконник, она даже отодвинула занавеску, так ей хотелось хотя бы прикоснуться к снегу.

Со времени возвращения Тристана ее жизнь переменилась в лучшую сторону, и Женевьева была рада этой перемене. С его молчаливого согласия все в замке пошло почти как в былые времена. Томкин, такой же пленник, как и Женевьева, снова занимался управлением поместья. Вместе они заботились, насколько это было возможно, о благосостоянии крестьян и йоменов.

«Так много недосказанного», – подумала Женевьева печально. Это был странный период, как будто бы все замерло в ожидании. И жизнь–сама по себе штука странная, не лишенная определенных радостей. Утро Женевьева проводила, занимаясь делами замка. После обеда она общалась с Энни и Эдвиной, они резвились, смеялись, читали… Иногда Женевьева играла на арфе. Когда же наступали сумерки, и Энни отправляли спать, возвращались Тристан и Джон, и они все вместе проводили вечер за столом, часто к ним присоединялись отец Томас и Тибальд.

А потом… потом они оставались с Тристаном наедине, и ночи были похожи на волшебные мечты. Тристан никогда не говорил о будущем и никогда не упоминал о ребенке, поэтому и Женевьева обходила эти темы. Она не делилась с ним своими планами, и он не показывал, что у него есть что-то на уме. Женевьева понимала, что испытывает к нему страстное влечение, но и не пыталась разобраться в своих чувствах, ибо в глубине души страшилась того, что было на самом деле, и что нельзя было изменить. Он враг – она награда победителю. Ей никогда не стать для него большим. Она находится в плену в собственном замке и, лишь до тех пор, пока хозяин находит ее полезной для себя.

Но Женевьева не чувствовала себя несчастной! Поэтому, со временем, поняв, что уже не может сопротивляться обаянию этого мужчины, его силе и нежности, просто решила, надо набраться терпения и ждать.

Теперь она редко краснела, когда слуги бросали на нее любопытные взгляды, или, когда отец Томас сочувствующе заглядывал в ее глаза. Только самые близкие ее знали, что она носит в себе его ребенка. Но все прекрасно были осведомлены, где она спит, ибо Тристан никогда не делал секрета из ее двусмысленного положения. Возможно, было бы легче делать вид, будто ничего не произошло, и внешне соблюдать благопристойность. Никто не прикоснулся к содержимому ее сундуков и шкатулок, и Женевьева носила свои платья и собственные драгоценности, и выглядела так же, как и до захвата замка. Пожалуй, даже еще лучше…

Она просто не выходила за пределы замка…

– Миледи?

Голос Томкина вернул ее в день сегодняшний. Женевьева обернулась и посмотрела на него. Он стоял у стола, все еще держа в руках перо, и напряженно глядел на нее. Вероятно, Томкин что-то сказал, а она не услышала его слова.

– Вы не слушали, – сказал он.

Женевьева, извиняясь, улыбнулась человеку, который всегда был частью ее жизни.

– Простите меня, Томкин, я задумалась. Так о чем вы говорили?

Он прокашлялся:

– Я сказал, чтобы вы попросили за меня, миледи, перед лордом де ла Тером, – он переступил с ноги на ногу и пробормотал, – меня так и не простили за то, что мы тогда… Другие уже давно свободны, а про меня забыли. Каждую ночь я возвращаюсь к себе в темницу, и меня запирают на ключ. Я не могу повернуть время вспять. – Томкин пожал плечами: – Я много лет был верен вашему отцу, миледи, но я не в силах, ни воскресить Ричарда, ни посадить его на трон. Я бы принес присягу королю Генриху, и готов поклясться в верности Тристану де ла Теру.

Женевьева непонимающе смотрела на него, и Томкин продолжил:

– Миледи, пожалуйста, если бы вы только замолвили словечко обо мне…

– Послушайте, – с трудом выдавила она из себя, – я ведь тоже здесь в плену.

– Но, в привилегированном положении, миледи.

Женевьева вспыхнула и отвернулась к окну, но тут же забыла о его словах, ибо заметила, что во дворе началось какое-то движение. Забегали конюхи, стражники выстроились в две шеренги, формируя коридор, в то время как ворота замка начали раскрываться. Привстав на цыпочки, чтобы лучше видеть, что происходит, Женевьева вскрикнула, так как увидела, что в ворота въехала кавалькада из дюжины всадников, державших развернутые знамена, на которых был изображен дракон.

– Томкин!

Он моментально подошел к ней и тоже выглянул в окно.

– На знаменах дракон! Это Кадвалладер Уэльса. Миледи, эти люди – посланцы короля.

Да, это были люди Генриха VII, Женевьева видела, как всадники проехали через ворота, она слышала звуки труб, на развевающихся знаменах были хорошо видны лилии и леопарды Англии и Уэльские драконы.

– Господи! – внезапно воскликнул Томкин.

– Что там?

– Посмотрите туда! Это же сэр Гай! Этот человек либо дурак, либо… Он вернулся!

– Он переменил свои убеждения, – пробормотала Женевьева.

Она смотрела на: своего старого друга, спешившегося во дворе и передавшего поводья одному из слуг. Он глянул наверх, и хотя Женевьева была уверена, что Гай не может ее видеть, она невольно отступила на шаг. Ей было приятно видеть его снова, и в то же время, вспомнив, каким было лицо Тристана, когда он произнес его имя, она испугалась, и вообще она была не совсем уверена, что сэр Гай сейчас, здесь – желанный гость. Он был все таким же: красивый, светловолосый, и голубоглазый и, казался таким спокойным и довольным. Те, кто сражались на стороне Ричарда Йорка, получили каждый по заслугам, и теперь жили новой жизнью, в которой сэру Гаю уже не было места. Хотя, он, несомненно, был частью нового порядка, установившегося в стране.

– Переменил убеждения! – фыркнул Томкин, – предатель!

Женевьева пожала плечами. Предатель, или единственный умный человек среди них? Гай был на свободе, и очевидно, ему неплохо жилось. Они же были в плену и всецело зависели от милости Тристана де ла Тера.

– Рыцарь сэр Гай! – с сарказмом произнес Томкин, – тот, кто вовлек нас в предательство и оставил за него расплачиваться, а теперь благоденствует, и появляется в Эденби, улыбаясь, как ни в чем не бывало.

– Томкин, откуда у тебя такая уверенность, что он предал нас? Я знаю, что он сражался вместе со Стенли в битве при Босуорте, и Стенли внезапно перешли на сторону Генриха Тюдора. Возможно, Гай приехал сюда, чтобы помочь тем, кто находится здесь. Томкин, пожалуйста, не говори так больше.

– Хорошо, миледи, я буду молчать, но останусь при своем мнении. А вам не следует ли спуститься вниз? Прибыли посланцы короля и никто не вышел, чтобы их встретить!

Женевьева нерешительно глянула на него.

– Я не уверена, что это мое дело.

– Тогда чье же?

Она вздрогнула и пожалела, что не осталась взаперти, в своей комнатке в башне. Тогда ей не пришлось бы задумываться о том, следует ли ей выйти навстречу прибывшим, или нет.

– Я полагаю, что это дело Тристана де ла Тера, а в его отсутствии – Джона.

– Но их никого здесь нет.

– Может быть, моя тетя…

– Леди Эдвина насколько красива, настолько и стеснительна. Миледи, неужели вы допустите, чтобы столь важных гостей встречал старый Грисвальд?

Женевьева снова глянула в окно и увидела, что всадники, спешившись, направляются уже к дверям. И лишь сэр Гай, задержавшись, с беспокойством смотрел вверх. И вдруг Женевьеве захотелось немедленно сказать ему, что с ней все в порядке, что Эденби находится в гораздо лучшем состоянии, нежели можно было ожидать. Горькая слеза скатилась по ее щеке, когда она вспомнила тот день, когда в последний раз видела Гая. Он отправлялся на войну с такой радостью и впервые признался ей в любви.

«Признался в любви, которую я отвергла, – напомнила себе Женевьева, – сколько событий произошло с того времени, сколько несчастий обрушилось на нее, и как многое она поняла. Но теперь она обрела спокойствие и уверенность, и никогда уже больше не будет игрушкой в его руках, и его любовницей», – усмехнулась про себя Женевьева. И внезапно она поняла, что никогда не сможет обрести с этим человеком того счастья, которое ей подарил Тристан, просто потому, что у Гая не было той силы. Возможно, она никогда не выйдет замуж за Гая, но с ним было столько всего связано.

– Я… я пойду, – сказала Женевьева и улыбнулась Томкину.

Она подошла к двери и кивнула стражникам, затем обернулась и добавила:

– Если к нам действительно прибыли посланцы короля, пойдите на кухню и распорядитесь, чтобы приготовили угощение.

Томкин взглянул на нее с удивлением, но кивнул, а Женевьева поспешила вниз. Эдвина стояла у камина, прижав одну руку к груди, а другую положив на плечо стоявшей рядом с ней Энни.

– Женевьева! Благодарение Господу! Хорошо, что ты здесь! Что нам делать?

– Открыть дверь. Пошли скорее со мной. Энни, дай мне руку.

Женевьева распахнула двери прежде, чем нежданные гости успели подойти к ней. И отступила, когда первый из вошедших, с поклоном представился:

– Джек Гиффорт, граф Пеннингтон, слуга Его Величества короля Генриха VII, прибывший сюда, чтобы засвидетельствовать свое почтение графу Бэдфорд Хит, герцогу Эденби.

Она ответила на приветствие, стараясь не смотреть поверх плеча Джека на сэра Гая. Сэр Гиффорт приказал остальным подождать во дворе, а сам с четырьмя рыцарями прошел в Большой зал.

Одним из этих четырех был сэр Гай.

– Женевьева! Эдвина! Малышка Энни!

Лорд Гиффорт, улыбаясь, наблюдал за тем, как Гай поочередно крепко обнимал женщин и девочку.

Женевьева обняла Гая, но затем отстранилась и с беспокойством посмотрела на сэра Гиффорта, не зная какой реакции ожидать от него.

Но тот всего лишь улыбнулся и поднял руку:

– Я знаю, что вы знакомы с сэром Гаем, – и поклонился. – Миледи, насколько я понимаю, вы дочь лорда Эдгара Льюэллена, его сестра и племянница. Разрешите мне представить вам сэра Томаса Тайдуэлла и сэра Брайана Лета, а также отца Джоффрея Лэнга.

Женевьева кивком головы приветствовала прибывших и пригласила их пройти поближе к огню, поясняя одновременно, что Тристан выехал в лес, поохотиться. К ее счастью появился Грисвальд и принес бокалы, наполненные вином, чтобы утолить жажду гостей, и сказал ей шепотом, что у него есть оленьи окорока, фазаны и голуби, которых он тут же начнет готовить. Женевьева предложила гостям креслами они расселись.

Ей жутко хотелось задать Гаю миллион вопросов, но она держалась с ним несколько отчужденно. Женевьева понимала, что посланцы короля Генриха внимательно наблюдают за ней. Сэр Гиффорд довольно доброжелательно посматривал на нее, в то же время ведя непринужденный разговор о погоде и наступившей зиме. Глаза у него были светло-голубые, и он часто улыбался. Женевьева и Эдвина поддерживали беседу.

Но вот бокалы гостей опустели, и Женевьева поспешила на кухню. Когда она проходила под аркой ее, внезапно остановили и резко повернули.

Перед ней стоял Гай. Он положил руки на ее плечи и, притянув к себе всем телом, прижался к ней.

– Женевьева, не бойся! Я пришел за тобой!

Она подняла на него глаза и быстро зашептала в ответ:

– Сэр Гай, я рада видеть вас! Но вы не должны задерживать меня, – и попыталась выскользнуть из его цепких рук. Но он не выпустил ее из объятий, и стал настойчиво и крепко целовать, даже не заметив, что она и не собирается отвечать на его поцелуи.

– Женевьева, нам придется еще немного поиграть в эту игру! Любовь моя, этот человек хорошо относится к тебе? – он с беспокойством глянул ей в глаза, а потом отступил на шаг и, держа за руки, окинул ее пристальным и словно оценивающим взглядом. Женевьева невольно содрогнулась, почувствовав себя точно призовая кобыла.

– Со мной все в порядке! – нервно ответила она, и внезапно от ее лица отхлынула кровь, она услышала, как открылась входная дверь и тотчас раздались громкие голоса и, среди них – голос Тристана с удивлением и радостно приветствовавшего одного из гостей.

– Гай! Уходите же немедленно, оставьте меня, пожалуйста!

Он помрачнел, и уже не выглядел столь уверенным, однако легко прикоснувшись к ее щеке, сказал:

– Женевьева, мы скоро будем вместе, у меня есть план, как осуществить это.

Сэр Гай вернулся в зал, и она с облегчением вздохнув, поспешила на кухню. Там Грисвальд и Мэг расставляли бокалы с вином на подносе, и Женевьева предупредила их, что Тристан и все остальные вернулись с охоты. Старый слуга кивнул и поставил еще несколько кубков на поднос.

Чувствуя нарастающее беспокойство и от волнения задыхаясь, Женевьева последовала за Грисвальдом в зал.

В зале, Тристан и Джон разговаривали с молодым человеком, которого звали Томасом Тайдуэллом, но когда Женевьева вошла в зал, они тут же замолчали. Она опустила голову, и украдкой глянув на Тристана, поймала на себе его испытующий взгляд. Женевьева едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть и не отступить, ибо глаза его снова были темными и недоверчивыми. Джек Гиффорд именно в этот момент говорил о том, как хорошо и гостеприимно встретили их в замке.

– Ах, да, – обыденным тоном сказал Тристан, взяв кубок и не сводя глаз с Женевьевы, – леди Женевьева была хозяйкой этого замка и, я надеюсь, что сэр Гай рассказал вам всю историю, это ведь когда-то был и его дом. Но теперь, насколько мне известно, ему гораздо больше нравится жить в Лондоне, не правда ли, сэр Гай?

– Лондон очень хорош, – немедленно отозвался сэр Гай, и Тристан одарил его улыбкой, прежде чем перевести взгляд на Джека Гиффорда:

– Милорд, у вас ко мне есть дело?

– Сначала подарки, Тристан, от Его Величества короля Генриха VII. Выйдите, пожалуйста, во двор и посмотрите!

Тристан несколько озадаченно улыбнулся, но кивнул, соглашаясь, и все присутствующие последовали за Джеком Гиффордом. Женевьева вдруг ощутила, что ноги больше не в силах держать ее и поспешила опуститься в одно из кресел.

– Господи! – простонала Эдвина, – я боюсь, что случится нечто ужасное.

– Мама? – вопросительно произнесла Энни, в ее глазах стояли слезы.

– Я уведу девочку в ее комнату.

– Тетя Женевьева?

– Тебе не надо беспокоиться, малышка, – сказала Женевьева, целуя Энни в голову, и снова посмотрела на Эдвину, – лучше я сама отведу ее наверх.

– Гай здесь, о, Господи!

– Все будет хорошо, – заверила ее Женевьева.

– Тристан вне себя от ярости.

– Он неплохо владеет собой.

– Он должен знать, что Гай…

– Ему известно только то, что Гай был в тот вечер в замке. Тристан не знает, что именно Гай придумал тот предательский план. Каким-то образом они помирились, иначе бы он не осмелился появиться здесь. Она приложила палец к губам и поспешила взять Энни за руку, услышав, что мужчины возвращаются. Де ла Тер говорил, что «звери» просто превосходны, и он желает лично поблагодарить короля. Женевьева поспешила к выходу, но была остановлена Тристаном, ставшем на ее пути. Она не осмелилась обойти его.

– Миледи, куда вы спешите?

– Девочке пора спать.

Он посмотрел на нее холодным взглядом и приподнял бровь. Затем обернулся и крикнул:

– Мэг, не отведете ли вы спать, леди Энни? Я уверен, что леди Женевьева хотела бы поговорить со своим старинным другом.

Женевьева не издала ни звука. Подбежала служанка и поспешно взяла ребенка за руку.

– Пойдем-ка малышка со старой Мэг.

Энни потянула Женевьеву за руку, и она наклонилась, чтобы подставить щеку под влажные губы девочки, в то время как Тристан, не сводил с нее пристального взгляда. Он посторонился, и Энни весело щебеча, ушла вместе со служанкой.

Женевьева вдруг ощутила холодное дыхание ветра, как будто в зал дохнула сама зима, несмотря на жарко горящий камин.

– Тристан, – прокашлялся Джек Гиффорд, – можно ли мне…

– О, да, – ответил Тристан, отступая в сторону, чтобы дать дорогу сэру Гиффорду, державшему в руках тугой пакет, завернутый в кожу. Старый граф подошел к Женевьеве. Тристан не спускал с нее потемневшего взгляда.

Девушка с недоумением посмотрела на сэра Гиффорда.

– Это вам, – пояснил он.

– Мне? Этого не может быть.

– Да, да, так оно и есть. Король просил передать вам этот подарок. Могу я развернуть пакет, чтобы показать его вам?

– Да. Пожалуйста.

Привычным движением сэр Гиффорд развернул пакет и извлек из него плащ, прекрасно выделанного меха необычного цвета, ни белого, ни коричневого, похожего скорее на золото.

– О, – выдохнула с восхищением Женевьева, и не удержалась, потрогала его. На ощупь он был мягкий и шелковистый, ей никогда не доводилось видеть такой великолепный и необычный цвет. Она в смущении посмотрела на лорда Гиффорда:

– Что это? Я… право… я…

– Это, миледи, плащ из соболя редкой породы, подаренный послом Швеции нашему королю.

– Но…

– Его Величество король Генрих VII желает преподнести его вам, миледи, чтобы вы одевали его в холодную погоду. Он сказал, что после встречи с вами, никого другого не может представить в этом наряде. Этот плащ подойдет только вам.

Женевьева неуверенно перевела взгляд на Тристана, который взял плащ и накинул на ее плечи.

– Тристан?

– Это рождественский подарок от Его Величества, ты должна принять его.

Женевьева опустила глаза, удивленная больше тем, что Генрих вообще помнит о ней, нежели тем, что он послал ей такой роскошный подарок. Ведь король отторг все ее имущество и передал его в руки Тристана де ла Тера.

– Ну, а теперь мы можем поговорить и о делах, – сказал лорд Гиффорд, и Тристан, извинившись перед остальными, удалился вместе с ним.

Джон сиял плащ с ее плеч, когда Женевьева смотрела вслед уходящим, и предложил позвать Тесс, чтобы та отнесла подарок в комнату к Женевьеве. В этот момент Женевьева увидела Гая, открыто глядевшего прямо ей в глаза. Он было направился к ней, но ему помешал Томас Тайдуэлл.

– Миледи, мне говорили, что у вас здесь прекрасная часовня, отец Лэнг с удовольствием взглянул бы на нее и встретился бы с местным священником.

Женевьева не раздумывая, быстро согласилась. Она не знала, где сейчас находится отец Томас, но с радостью поспешила вместе с сэром Томасом и отцом Лэнгом из Большого зала.

За обеденным столом сегодня Женевьева чувствовала себя очень неуютно, несмотря на то, что беседа протекала довольно мирно и компания подобралась неплохая. Лорд Гиффорд был настоящим дипломатом и очень обаятельным рыцарем. Он одинаково легко разговаривал с Тристаном о достоинствах лошадей, посланных ему королем, и с дамами о новых платьях, входивших в моду. Женевьева обнаружила, что он прекрасно разбирается в литературе и любит Чосера, которого она просто обожала. И, казалось бы, ее должна была развлечь эта беседа, но взгляд Гая не оставлял ее ни на минуту.

После окончания обеда, Тристан пригласил всех в музыкальную комнату, где предложил послушать, как Женевьева и Эдвина играют на лютне и арфе. Гости явно наслаждались их игрой, но для Женевьевы это было настоящей пыткой. Когда мужчины несколько утомились от музыки, Тристан подошел к Женевьеве и, приобняв ее за плечи, шепнул на ухо, чтобы она проследила за тем, как готовятся спальни для гостей. Женевьева, покраснев, ответила, что для гостей приготовлены комнаты в западном крыле замка, что спальни прибраны и проветрены, и вещи гостей уже перенесены слугами туда.

Тогда он взял ее за руку, и улыбнулся гостям:

– Милорды, прошу простить нас, леди Женевьева очень устала за эти дни. Любовь моя, нам пора уходить.

Женевьева пристально посмотрела на него, но Тристан проигнорировал ее взгляд, нежно приобнял за плечи и еще раз вежливо улыбнулся. Она ощутила, как внутри нее поднимается гнев на него за то, что он так унижает ее перед этими людьми.

Она не сопротивлялась, прекрасно зная, что сопротивление вызовет у него немедленную ответную реакцию. Было очевидно, что у Тристана было что-то на уме.

– Вероятно, она утомлена от того, что носит в себе… – уточнил он.

Ответом на это замечание было удивленное бормотание, но Женевьева не слышала его, так как чуть не задохнулась от гнева. Она готова была выцарапать Тристану глаза. Было абсолютно ясно, что его слова сказаны специально для Гая. Жгучий стыд охватил ее, она не осмеливалась поднять глаза на своего старого друга, ей хотелось убежать отсюда.

И когда Тристан настойчиво потянул ее за руку, чтобы увести в спальню, она пошла за ним, ничего не видя перед собой из-за застилавших глаза слез обиды и злости.

Когда за ними закрылась дверь, и они остались одни, Женевьева вырвала свою руку и резко обернулась к Тристану:

– Ты специально сказал об этом при всех присутствующих! Это жестоко и совершенно необязательно! Ты не имел права!

Тристан прислонился к двери и несколько мгновений молча смотрел на нее. Затем прошел через комнату и начал сбрасывать с себя одежду. Женевьева следила за ним, внутри нее бушевал гнев, а Тристан не соизволил даже дать ей ни объяснения, ни ответа.

Он присел на кровать и стянул сапоги, а затем и чулки, потом встал, потянулся, играя обнаженными мускулами. Женевьева отвела от него глаза и прошла к камину. Она повернулась спиной и уселась в кресло. Она слышала, как он ложится в постель, и чувствовала, как между ними возрастает напряжение, грозящее вылиться в настоящий взрыв.

Наконец, он хрипло, но довольно спокойно произнес:

– Иди же в постель, Женевьева.

– О, да, где же я должна находиться по мнению всех!

Он помолчал мгновение и затем спросил с иронической усмешкой в голосе:

– А, что, разве ты не спишь рядом со мной?

Горький комок подступил ей к горлу, сердце отчаянно забилось, и она вцепилась в подлокотники кресла. «Почему ей так больно? Возможно потому, что сегодня она вновь почувствовала себя хозяйкой замка, знатной женщиной? Да, да, в этот вечер она была леди, а не наложница Тристана де ла Тера».

– Женевьева!

Ей очень хотелось сказать ему, чтобы он отправлялся в ад и горел там на медленном огне целую вечность. В ее глазах стояли слезы, и она боялась, что расплачется, если будет говорить слишком долго, она боялась дать волю своим чувствам. Женевьева, пытаясь дышать глубже и ровнее, и вымолвила:

– Оставь меня в покое, Тристан, хотя бы этой ночью, прошу тебя.

Его внезапная реакция превзошла все ее ожидания, она попыталась что-то сказать ему, но не успела: он был уже на ногах, гибкий, сильный и стремительный, как пантера, схватил ее именно в тот момент, когда Женевьева пыталась встать с кресла, чтобы убежать. Он крепко держал ее за руку, как она не пыталась вырваться, привлек к себе и поднял на руки.

– Оставить тебя в покое сегодня? Чтобы ты могла спокойно предаться мечтам?

– Тристан, я не понимаю, что случилось с тобой, черт тебя побери! Я не прошу слишком много.

Он швырнул ее на кровать, она замерла на мгновение, а потом обрушила на него яростный поток ругательств и оскорблений.

Что только она не говорила, как не обзывала всевозможными словами, когда он наклонился над ней, отчаянно замолотила кулаками по его голому телу. И не без успеха, ибо Тристан вскрикнул от досады, боли, и не на шутку разозлился. Женевьева попыталась соскочить с кровати, но он схватил ее за волосы и принялся срывать с нее платье.

– Тристан, – крикнула Женевьева, и попыталась вцепиться в его лицо, но Тристан перехватил ее запястье.

– Прошу тебя!

В ее голосе была мольба, ибо он пугал ее, но в глубине души, она не верила, что он причинит ей какой-нибудь вред. Он высоко поднял ее руки и осторожно склонился над ней, страшный в своем гневе, но и действительно стараясь не причинить ей боли.

– Тристан, пожалуйста, я ведь только попросила тебя, не трогай меня сегодня ночью, я ведь не сопротивлялась.

– Ты хотела сказать что-то другое, любовь моя. О, я прекрасно тебя понял и могу продолжить твою мысль, – горячо откликнулся он. – Но сегодня, или в любую другую ночь, ты будешь лежать рядом со мной, ты хорошо слушаешь меня, дорогая? Ты не будешь мечтать о прошлом, о прошедшей любви, о руках этого парня, о…

– Ты сумасшедший ланкастерский бастард! – прошипела Женевьева. Она попыталась освободиться от его хватки, но почувствовала, как напряглись его бедра, сжимавшие ее ноги, и как сжались его пальцы, обхватившие ее запястья.

– Я должна была выйти замуж за его лучшего друга, который погиб во время осады Эденби и похоронен внизу, в часовне! Я никогда ничего не чувствовала к Гаю, кроме дружбы! И я хочу остаться одна не для того, чтобы мечтать о чьих-то прикосновениях – я бы мечтала о монастыре!

Неожиданно он грубо рассмеялся:

– Любовь моя, я как-то не очень хорошо представляю тебя в тихой обители, вдали от мужских глаз?

– Тристан…

– Женевьева, ты просто дура, да он раздевает тебя, глазами, он не спускает с тебя своего нечистого взгляда!

– Он видел, как я несчастна! Мое положение вызывает жалость у тех, кто любит меня, но это было бы еще не так плохо! Тебе незачем было унижать меня перед всеми! Ты обращался со мной, как со своей собственностью! И, Господи, ты объявил во всеуслышание, что я…

– Что ты беременна? – мрачно перебил ее Тристан.

– Это жестоко!

– Это правда.

– Как правда и то, что тебя совершенно не волнует, утомлена ли я на самом деле, и хорошо ли мне! Ты поступил так только из желания досадить ему.

– Нет, Женевьева, – сказал он устало, – я сказал об этом не из желания досадить кому бы то ни было, а чтобы предостеречь. У сэра Гая есть что-то на уме, миледи. И будет лучше для него, если он будет знать, что ты принадлежишь мне. Возможно, зная, что ты беременна, он изменит свои планы. Кроме того, как только он осмелится прикоснуться к тебе – он умрет.

Женевьева вздохнула, глядя на него. Да, теперь Тристан говорил внешне очень спокойно, и она поняла, что он был абсолютно искренен.

В смущении она покачала головой:

– Ты не прав! Ни я не мечтаю о нем, ни он обо мне, и если есть что-то позорное во всем этом, так это мое нынешнее положение…

– Теперь, любовь моя, оно скорее забавно. Сейчас ты делаешь именно то, чего ожидал от тебя не так уж давно твой галантный сэр Гай, который сейчас находится в замке. Мы втроем сидели за тем же самым столом в ту ночь. И он смотрел, как мы с тобой поднимаемся по лестнице, в твою спальню.

– Тристан, ты не понимаешь…

– Нет, Женевьева, я все понимаю! Я знаю, что то, что планировалось той ночью, было не просто бесчестно, это было подло! Вы планировали не соблазнение, а убийство! Неужели тот самый Гай, который планировал это преступление, теперь жалеет тебя, ужасается и негодует?

– Нет, – воскликнула Женевьева, прикрыв глаза, и напряженно произнесла: – Тристан, оставим этот разговор, прошу тебя. Все о чем я тебя просила – это только не начинать сегодня заново нашу войну.

– А все, о чем просил я – это только лечь в постель, где ты сейчас и находишься.

Он приподнялся над ней и в неверном свете свечей и пламени очага, его лицо было похоже на дьявольскую маску, улыбка напоминала оскал хищника, зубы белели в полумраке. Он был красив сейчас, опасно красив. Когда она посмотрела на него, а затем глянула на себя, то поняла причину его улыбки, ибо во время борьбы ее платье сползло с плеч, и теперь сползало все ниже и ниже, при каждом ее вздохе.

– Тристан…

– Не сегодня, миледи? О, именно этой ночью! Потому, что завтра он попытается улучить минуту и подобраться к тебе поближе. И спросит тебя, занимаюсь ли я с тобой любовью. Ты не осмелишься посмотреть ему в глаза и откажешься, но я не допущу, чтобы ты солгала. Нет, миледи, когда он завтра спросит тебя об этом, ты вспыхнешь, как красная роза, что мне в тебе очень нравится. Я читаю все твои мысли и знаю, что ты не сможешь сдержаться.

– Ты ничего не можешь прочесть! – запротестовала Женевьева и взмолилась Богу, чтобы он не смог прочитать большего, и снова удивилась тому чувству, тому огню, который уже так привычно запылал в ней от его прикосновений. Ибо, как бы она ни была на него зла, как бы ненавидела его за минуту до этого, ему удавалось пробудить в ней желание. Ей хотелось снова и снова чувствовать движения его обнаженного тела, ей были приятны нежные касания его губ, она видела как бьется жилка на его шее и ощущала как пульсирует, набухая его член, прижавшийся к внутренней стороне ее бедер, и жаркое пламя страсти заполнило ее. Тристан улыбнулся шире, словно на самом деле прочитав ее мысли. Она лежала тихо, остро ощущая его близость. Он нежно погладил ее по щеке и поцеловал.

– Женевьева, поверь мне, я слишком хорошо тебя знаю и пытаюсь узнать еще лучше. Ты для меня словно книга, и какие бы прекрасные слова в ней были бы написаны изящными, причудливыми буквами, я жадно вчитываюсь в каждое предложение и пытаюсь постичь смысл написанного. Я пытаюсь найти твое сердце и твою душу, которые должны лежать где-то между страниц с золотыми буквами, и я никогда, не устану читать тебя, любовь моя, никогда не захлопну бархатный переплет этой редкостной книги.

Его длинные пальцы скользнули под лиф ее платья и начали потихоньку стягивать его к бедрам, она ощущала его ладони, которые опускались все ниже и ниже, и в ее ушах зазвучала волшебная неземная музыка.

– Ты мечтаешь, любимая? Можно ли мне узнать, о чем?

Тристан чуть отстранился от нее, изучая, как какое-нибудь произведение искусства. Женевьева удивленно смотрела на него, сквозь полуопущенные ресницы.

– Шелк и бархат, любовь моя, и мрамор, и благоухание лепестков розы… Ты удивлена, разве я говорю что-то непристойное? И еще – золото, настоящее чистое золото превосходной работы! Все это настолько завораживает, миледи, что любой мужчина захочет прочитать тебя, помимо своей воли, он просто не сможет удержаться. Поэтому, я говорю тебе любимая, что ни я, ни кто-либо другой, не сможет заполнить твои мечты так, как я пытаюсь заполнить твою жизнь. Мне нравится и обложка и содержание, и каждое слово в тебе, часть из них записана не без моей помощи…

Он замолчал, но его руки не останавливались ни на мгновение. Они нежно касались то ее груди, то ее живота, заставляли ее выгибаться, и невозможно было оставаться равнодушной к этим нежным и ласковым прикосновениям. Она подняла на него глаза, и задыхаясь, прошептала:

– Ты и в самом деле сумасшедший…

– Да, ты говоришь, что я сумасшедший! Господи, как было бы хорошо если бы это было так! Я безумен от желания обладать тобой, безумен от желания углубиться в эту замечательную книгу, чтобы понять ее до конца.

– Тристан!

Она пыталась встать, но он обхватил ее руками и повалил на себя, его ноги стиснули ее бедра. Он поцеловал ее долгим и нежным поцелуем, и, когда, наконец, оторвался, она сдалась, сдалась без слов, и ее руки начали блуждать по его телу, стремясь познать его, так же хорошо, как он познал ее.

Она хотела познать этого мужчину, который пробуждал в ней такую страсть, который пришел к ней, чтобы заменить собой самые тайные ее мечты. Женевьева почувствовала, как он целует ее плечи, переворачивает на живот и блуждает губами по ее спине, опускаясь все ниже и ниже к ее ягодицам и бедрам. Он снова шутил и поддразнивал ее, говоря, что нашел для себя самые интересные страницы, где записаны самые страстные и чувственные слова. Она смеялась, смеялась до тех пор, пока ей доставало воздуха, потом крепко прижалась к нему и спросила себя, хочет ли она, чтобы они вместе написали новую страницу в этой книге, и не смогла обмануть себя, если бы ответила отрицательно.

Ее смех перешел в стоны и всхлипывания, когда он вошел в нее, держа ее руками за бедра и нежно поглаживая пальцами по ягодицам и внизу живота, там, где находился их ребенок. Он обнимал ее и нашептывал что-то нежное и ласковое, и она отвечала ему. Ее переполняли фантастические чувства и ощущения, она желала его, стремилась к нему. Он был нужен ей, как воздух, которого не хватало.

Женевьева не спала, она лежала и думала о том, что будет в самом деле очень несчастна, если он когда-нибудь не захочет зажечь в ней желание, пробудить в ней женщину, и не даст ей почувствовать ритм своих движений и… не рассмешит ее.

Наступило утро. Женевьева проснулась от солнечного света, бившего в окно и, услышав шум в зале, поняла, что гости уже встали.

Она вскочила, сбросив одеяла, но поймала на себе взгляд Тристана.

Он смотрел сквозь прядь ее золотистых волос, лежавшую у него на лице. Смутившись, Женевьева, попыталась закутаться в покрывало и встать, но он обхватил ее руками, как только она попыталась это сделать.

– Тристан, не… – попыталась она воспротивиться. Но он уже был на ней. Она пыталась сказать о том, что слышала голоса в зале, что их гости уже, должно быть, на ногах и могут прийти, что им нужно одеться. Но Тристан отрицательно покачал головой:

– Я же сказал, что должен взять тебя, хотя бы из-за того парня.

– Господи, из-за того парня! – возмутилась она, но Тристан улыбнулся и прошептал:

– Есть некоторые приметы, которые говорят о том, что с женщиной недавно спали, я не хочу, чтобы он пропустил их!

– Тристан…

А, когда она, наконец, встала, умылась и оделась, приготовившись сойти вниз, ей вдруг страстно захотелось ударить его ногой в самое больное место, потому что его слова все еще звучали в ее ушах. Поэтому она постоянно краснела и думала о том, заметят ли это другие, а ее румянец служил доказательством слов Тристана. Она это понимала, но не могла справиться с собой, и постоянно заливалась краской.

– Да, как алая роза, – прошептал Тристан, когда они спустились в зал. Она не удержалась, ударила его, но, конечно же, безрезультатно. – Прекрасная роза, – предупреждающе произнес он, – у нее есть шипы, но она от этого не становится бледнее.