Глава 14
Когда Алетта вошла в мастерскую и сообщила Хендрику о своем намерении уехать в Делфт, он даже не взглянул в ее сторону, а продолжал натягивать холст на рамку. Затем, когда девушка уже повернулась уходить, с глухим стуком швырнул рамку на стол и заорал на дочь:
— Поезжай! Можешь оставаться там хоть навсегда, так как твое отсутствие ничего не значит для меня!
Алетта остановилась, не собираясь уступать.
— Ты никогда не простишь меня? — спросила она резко.
— Никогда! Убирайся из моей студии!
Лицо Алетты стало пепельным, но дух ее не ослабел, она по-прежнему высоко держала голову в кружевном чепце.
— Тебе не придется снова встречаться со мной. Я буду зарабатывать на жизнь за пределами Амстердама.
— Но не живописью, — прозвучал жестокий ответ Хендрика. Язвительность замечания настолько глубоко поразила Алетту, что она выбежала из комнаты.
На следующее утро во время завтрака Хендрик был единственным человеком, не разговаривавшим с ней, а когда началось прощание, скрылся в своей мастерской. Услышав, что Алетта с Сибиллой собираются выходить, он занялся дальнейшей подготовкой полотен, натянутых за день до этого, и избегал смотреть в окно на тот случай, если Алетта встанет снаружи на цыпочки, чтобы бросить последний взгляд на него через окно. Девушка молча села в дилижанс и не вступала в беседу с беззаботно болтавшими попутчиками. Казалось, будто иссякли все эмоции. Она чувствовала себя оцепеневшей, отрезанной от всего остального мира. Целые недели мучений от угрызений совести и жестокое обращение отца после его возвращения домой взяли, в конце концов, свое. С собой у нее были две сумки, а когда она найдет работу в Делфте, Сибилла перешлет сундук с оставшимися вещами. Сестра, часто не задумывающаяся о том, что она говорит, невольно усилила язвительное замечание отца, предложив Алетте давать уроки рисования и зарабатывать тем на жизнь.
— Вот этого я не сделаю никогда! — прошипела Алетта. — Я буду лучше работать с половой щеткой и ведром, но не прикоснусь к кисточке из собачьего волоса и палитре!
Путешествие в дилижансе оказалось не только неудобным, но и шумным, так как погода была ветреной и суровой. Дождь барабанил по пропитанной воском парусине над головой, а сильный ветер заставлял ее вздыматься и волноваться, угрожая в любую минуту сорвать с железных крючков. То и дело колеса скользили в мягкой грязи, хотя почва под нею еще оставалась твердой после долгого периода без дождей. Остановки у постоялых дворов означали, что придется бежать к гостинице, склонив голову под сильным дождем, и многие пассажиры предпочитали не выходить, чтобы не пришлось остаток пути просидеть в сырой одежде.
Когда путешествие подходило к концу, Алетта услышала замечания людей, знакомых с местностью, по поводу скорости кареты, приближающейся к ним из-за поворота. Им было ясно, что кучер намерен обогнать дилижанс, прежде чем они выедут на лежавший впереди мост, так как тот, кто первым пересечет его, будет иметь преимущество на оставшемся отрезке узкой дороги, ведущей в Делфт. Естественно, кучер не хотел плестись за дилижансом, который не сможет увеличить скорость из-за сильного встречного ветра.
С того места, где она сидела, Алетта не могла видеть, как карета быстро продвигается вперед, но из разговоров окружающих девушка поняла, что в данный момент бес, сидящий в каждом кучере, овладел им. Послышалось щелканье кнута, и дилижанс рванулся вперед, заставив Алетту вцепиться в сиденье. Кое-кто из женщин встревоженно забормотал, большинство степенных представителей мужской части пассажиров покачивали головой, осуждая подобную глупость на скользкой дороге, кто-то крикнул вознице быть поосторожнее. Но три шумливых человека помоложе заглушили крики протеста, завопив от радости, когда возница увеличил расстояние между дилижансом и следующей за ним каретой. Но это было лишь временным успехом, так как вес дилижанса намного превышал вес кареты, и лошади последней под непрерывное пощелкивание кнута начали быстро и уверенно продвигаться вперед, целые фонтаны грязной воды взметались из-под колес. Вскоре карета поравнялась с дилижансом.
А когда они приблизились к мосту, произошел несчастный случай. Раздался сильнейший треск, и столкнулись экипажи. Удар сбросил пассажиров дилижанса с их мест, женщины пронзительно закричали, обезумевшие лошади тянули за собой яростно раскачивающуюся из стороны в сторону повозку. На этом суровое испытание не закончилось, и пронзительные крики возобновились, когда дилижанс соскользнул с дороги и стал спускаться к берегу, пока не остановился с глухим стуком, повиснув под отвесным углом. Его задние колеса застряли в длинной траве над каналом.
Алетте казалось, будто все женщины, кроме нее, кричат или рыдают. Ее трясло, но она не получила повреждений, если не считать ударов, от которых, скорее всего, появятся синяки, и глубокого пореза на лодыжке, когда кто-то, пытаясь подняться после падения, ударил ее башмаком по ноге. Испугавшись, что шляпка могла слететь во время инцидента, Алетта протянула к ней руки, но обнаружила, что та твердо сидит на месте. Люди начали вставать и выходить из дилижанса, она тоже двинулась туда, где заботливые руки помогли ей выбраться наружу. Две пожилые женщины находились в шоке, но рядом были их родные, ухаживающие за ними. Алетта приподняла подол, поднимаясь по сырой траве к дороге. Там она с ужасом увидела, что произошло с каретой. Должно быть, во время столкновения она перевернулась, упала на бок, а другая боковина осела вниз. Мужчины из дилижанса тянули заклинившуюся дверь на верхней стороне, пытаясь добраться до единственного пассажира внутри. Кучер перелетел через козлы и ударился об опору моста. Кто-то уже накрыл лицо покойного платком. Другие успокаивали напуганных лошадей, ржание и фырканье животных сливалось с криками мужчин и причитаниями женщин.
Наконец, дверь поддалась после того, как один из помогающих передал топор, чтобы разрубить ее, второй спустился внутрь. Из кареты отчетливо донесся его обеспокоенный голос:
— Боже милостивый! Ноги мужчины зажаты обломками. Дайте мне топор, чтобы высвободить их, и мне нужна помощь!
Два человека тут же полезли в карету, но для большего числа помощников не было места внутри. Весь экипаж раскачивался и сотрясался, пока они пытались вытащить жертву. К месту происшествия подошли люди с расположенной неподалеку фермы. Молодого парня из числа подошедших отправили назад за телегой и лошадью, чтобы отвести пострадавшего в Делфт к доктору. Наконец, его, завернутого в шали и одеяло, подняли из кареты и понесли к ожидавшей телеге. Голова пострадавшего бессильно болталась, так как он был без сознания с момента столкновения, черные волосы покрылись пятнами крови.
Алетта, стоявшая недалеко от телеги, сразу же узнала его, когда мужчину проносили мимо нее, хотя сначала не могла вспомнить, где она видела раньше эти широкие брови, выступающий нос, резко очерченный подбородок и красивой формы губы, совершенно бесцветные сейчас, когда он находился в столь жалком состоянии. Потом до нее дошло. Это был тот молодой человек, который так легко запрыгнул на скамью возле нее на Бирже, когда она впервые пришла встретиться с Питером. Она припомнила и его имя — Константин. Ее переполняли сочувствие к нему и надежда, что повреждения окажутся не слишком ужасными. Мертвого кучера положили в телегу рядом с ним.
Люди собирали багаж, разбросанный во время происшествия. Алетта отыскала свои сумки. Жена фермера с помощью сыновей позаботилась обо всех лошадях. Раздавались гневные выкрики в адрес кучера дилижанса, но его нигде не было видно. Полагали, что он сбежал, пока юноша на телеге, проезжавший в этот момент по мосту, не указал на воду. Затем ему пришлось подождать, пока тело вытащили из воды и уложили возле кучера.
Уже стемнело. Алетту вместе с другими женщинами и пожитками отвез в Делфт фермер на повозке для сена, мужчины шли рядом пешком. Поездка закончилась у старой церкви. Алетта попросила указать ей дорогу к дому фрау Вольф на Кромстрат, и супружеская пара, ехавшая вместе с ней, довела ее прямо до дверей.
Франческа, спустившись к обеду, радостно вскрикнула, увидев в приемной рядом с Гетруд свою сестру.
— Не сплю ли я? Алетта, ты действительно здесь?
Они бросились навстречу друг к другу, крепко обнялись, поцеловались, снова обнялись.
— Я приехала погостить здесь какое-то время, — объяснила Алетта. — Фрау Вольф согласилась, что мне следует разделить с тобой комнату, чтобы сэкономить деньги, и мы обговорили условия моего проживания.
— Чудесно! Поднявшись наверх Алетта, вымыла лицо и руки после путешествия и рассказала Франческе о несчастном случае и жертвах. Дрожь в голосе выдавала запоздалый шок после страшных событий.
— Вот почему я добралась так поздно.
— Ты не пострадала? — взволнованно спросила Франческа.
— Ничего серьезного. — Алетта замерла с полотенцем в руках. — Но меня преследует мысль о том, что случилось с этим молодым человеком. А думать о двух смертельных случаях просто ужасно. — Она вздрогнула, покачала головой.
Франческа успокаивающим жестом обняла сестру.
— Надо благодарить бога, что не погибло больше людей, ведь такое легко могло произойти.
Во время обеда Алетта ела без всякого аппетита. Гетруд, услышав о несчастном случае, гадала, кто же оказался жертвой, так как она была знакома со многими состоятельными семьями в городе по роду своей благотворительной деятельности.
— Полагаю, вскоре я услышу что-нибудь об этом на собраниях или где-нибудь в другом месте, когда распространится новость о несчастном случае.
— Я сейчас же напишу отцу, — сказала Франческа, — и он узнает, что с Алеттой не произошло ничего страшного.
Позже, когда две сестры остались одни, сидя рядом на кровати, Алетта рассказала Франческе о тюремном заключении отца, не щадя своей собственной роли в случившемся и принимая всю вину на себя.
— Тебе следовало бы сообщить мне. Я тут же вернулась бы домой!
— Именно этого мы и не хотели. Ты ничем не смогла бы помочь. Он не допускал никаких посетителей до дня суда, а потом принимал только Виллема и адвоката. Мы не хотели, чтобы пострадала твоя работа.
— А вот твоя пострадала. Я понятия не имела, зачем ты постоянно выходила в город на эскизы и не знала твоей конечной цели. Теперь я понимаю, почему ты не показывала мне ни одну из своих законченных картин. По теме твоих произведений, я предположила бы, что здесь что-то не так.
— Надеюсь, мои работы были не так плохи, как заявил отец, — с болью в голосе произнесла Алетта, — но теперь я никогда не буду в этом уверена. Я так расстроилась и чувствовала себя такой виноватой, когда его арестовали, и подумала, что если возьму когда-нибудь кисть, чтобы снова рисовать, она обожжет мне руку. Мне оставалось только мучиться от мысли, что его держат в заточении из-за меня и цепляться за надежду, что он простит меня, когда этот кошмар кончится.
— Ты говоришь, его освободили в середине сентября, а сейчас уже ноябрь, и он все еще не смягчил свой гнев? Что нашло на него? Он никогда не был человеком, долго таившим зло на кого-либо. Возможно, твой отъезд из дома даст ему время заново все обдумать.
— Хотелось бы верить в это, — невыразительным тоном ответила Алетта.
— Он жестоко поступил с нами обеими. А как он относится к Сибилле?
— Она по-прежнему способна заставить его рассмеяться и продолжает, как всегда, играть роль малютки в семье. И все-таки он не стал даже слушать ее, когда Сибилла попыталась поговорить с ним о тебе.
— К Сибилле я думала обратиться за помощью лишь в крайнем случае. В тебе есть тактичность. А Сибилла, когда хочет получить что-то, часто все портит. — Франческа задумалась, положив руку под голову. — Должно быть, отец ждал суда, когда Питер был здесь в конце августа.
— Он говорил мне, что собирается встретиться с тобой, когда зашел как-то спросить, не слышали ли мы о дате суда. Он сказал также, что вы можете писать друг другу, передавая письма через его приятеля, который живет в Харлеме и ездит по делам в Делфт.
— Да, это так. Его зовут Герард Меверден, он привозит письма Питера в Мехелин-Хейс, и я всегда держу одно наготове, когда бы он ни появился. — Она похлопала сестру по руке. — Ты не объяснила, почему Питер ни словом не обмолвился о том, что случилось с папой.
— Я просила его не говорить тебе. Именно поэтому мы с Сибиллой не передавали с ним писем. Мы боялись, что ты прочтешь между строк и почувствуешь, что дома что-то неладно.
Франческа искоса взглянула на Алетту.
— Не пора ли также рассказать, какую роль играл Питер, позволив продавать в своей лавке твои картины?
— Ты никоим образом не должна обвинять его! — Алетта приподнялась на кровати. — Он хотел, чтобы я с самого начала все тебе рассказала, но я умоляла его не настаивать на таком условии. Я знаю, ты стала бы возражать против моих действий, а я была полна решимости не допустить никаких вмешательств в мои планы. — Алетта закрыла лицо руками. — Но он был прав! Если бы ты узнала и вовремя остановила меня, моя жизнь не оказалась бы разрушенной.
— Алетта, — мягко произнесла Франческа, беря сестру за запястья и нежно отводя руки от печального лица, — тебе ведь только семнадцать. Ничто еще не кончено. Тебя постигла неудача, но все проходит. Возможно, ты допустила нелепые ошибки из-за того, что рисовала слишком поспешно, но этого уже не изменишь.
Алетта покачала головой.
— Я не рассказала тебе еще самого ужасного, что произошло. Отец — еще до того, как вернулся домой — передал с Виллемом записку. В ней сообщалось, что, каким бы ни было решение суда, я никогда не буду рисовать под его крышей. Единственным его желанием стало избавиться от меня. Боюсь, это из-за того, что каждый раз при взгляде на меня он вспоминал, что именно я — причина его заточения в сторожку, где его приковали цепью, словно собаку.
— Моя бедная сестричка!
— Вот почему я не вернусь домой, я так и сказала перед отъездом Сибилле и Марии. — Алетта решительно вздернула подбородок. — Я спросила фрау Вольф, можно ли мне остаться здесь до тех пор, пока я не найду работу, где есть также место для ночлега.
— Но твои картины?
Алетта застывшим взглядом смотрела прямо перед собой.
— Мечта, разбившаяся вдребезги. В данный момент это не имеет значения. Я больше не испытываю никаких чувств. В таком состоянии я нахожусь уже несколько недель, не считая вспышек гнева на всех вокруг, охватывающих меня по незначительным поводам. Во время несчастного случая я даже не испугалась. Мне было все равно, погибну я или останусь в живых.
— Но после ты ведь горевала о пострадавшем и о погибших.
— Должно быть, какая-то последняя искра чувств еще не совсем потухла во мне.
— Пойдем со мной завтра в мастерскую. Я буду одна, потому что Ян уехал. Просто посиди и почувствуй атмосферу студии. После всего пережитого тебе необходимо время для отдыха и исцеления. Один вид прекрасных и спокойных картин Яна станет первым шагом к восстановлению душевного равновесия.
Голос Алетты прозвучал твердо и решительно.
— Я никогда не переступлю больше порог мастерской художника!
Франческа никогда бы не поверила, что Алетта может настолько измениться. Казалось, вся мягкость и нежность растворились в пережитых страданиях, и она превратилась в закаленную сталь.
— По крайней мере, зайди со мной в Мехелин-Хейс, чтобы познакомиться с Катариной. Она — именно тот человек, которого можно расспросить насчет места для тебя. Уверена, что Гет-руд подыщет тебе работу вроде поломойки в богадельнях, но…
— Я, в отличие от отца, не страдаю чрезмерной гордостью, — резко прервала Алетта. — Готова выполнять любую работу.
— Да, так сделала бы и я при необходимости, но ты обладаешь такими способностями, которые заслуживают лучшего применения. Ты шьешь и вышиваешь, делаешь мастерски прически, даже несмотря на то, что собственные волосы просто расчесываешь и укладываешь пучком под различными чепцами, и ты умеешь играть на верджинале, вкладывая в музыку всю свою душу, как Сибилла на своей виоле. Ты могла бы обучать других всем этим искусствам, и, возможно, в конце концов, открыла бы собственную школу.
В первый раз с момента их встречи Алетта улыбнулась, хотя улыбка была довольно слабой.
— Ты всегда находила для меня слова ободрения и утешения.
— Надеюсь, я сказала то, что произнесла бы в данном случае мама.
— Уверена, что так.
— А сейчас, по-моему, нам следует задуть свечу и лечь спать.
Они как будто снова вернулись в детство. Франческа затушила свечу и задернула полог над кроватью, потом они поудобнее укрылись набитым гусиным пером одеялом. Последние мысли Алетты перед тем, как она заснула, были о пострадавшем молодом человеке. Она помолилась про себя, чтобы он выжил.
Утром, когда Франческе пришло время идти в студию, Клара ждала ее, намереваясь, как обычно, сопровождать до дверей дома Вермеров, хотя она знала, что Алетта пойдет вместе с сестрой. Франческа настолько привыкла к подобному положению вещей, что у нее и мысли не возникало о внесении каких-либо изменений, но Алетта придерживалась иного мнения.
— Сегодня вам нет необходимости приходить, юффрау Хейс, — сказала она с такой железной решительностыо в голосе, что Клара машинально отступила назад, уловив сходство с тоном Гетруд, не терпевшей никаких возражений.
— Но я всегда так делала, — запротестовала она, придя в себя.
— В инструкциях моего отца фрау Вольф, — отпарировала Алетта, введенная сестрой в курс дела, — он настаивает — я уверена, что вам сообщили это, — что Франческа не нуждается в дополнительном сопровождающем, когда с ней кто-то из членов семьи, включая и сестру.
— Мне казалось, что там стояло во множественном числе — сестер.
— Нет, в единственном, — уточнила Алетта, хотя и не была уверена в этом пункте. — Я также вернусь с Франческой домой, когда она закончит работу.
— Вы не придете перекусить в полдень?
— Сегодня нет. После того, как я отведу сестру, мне хотелось бы осмотреть Делфт. — Алетта взяла Франческу под руку и быстрым шагом двинулась вперед, чтобы исключить возможность вмешательства Гетруд.
— Не сюда, в другую сторону, — со смехом сказала Франческа, останавливая Алетту и поворачивая ее назад к узкой извилистой улице на восточной стороне.
— Я пришла на Кромстрат дорогой с запада вчера вечером.
— Я тоже, когда впервые прибыла сюда, но — это — кратчайший путь.
Они направились вдоль улицы, по пути Франческа показала дом фрау Тинт, который можно было увидеть среди зданий с остроконечными крышами с моста через канал Ауде-Лангендейк. На площади Алетта поинтересовалась, насколько позже была выстроена новая церковь по сравнению со старой церковью, у которой она слезла с телеги вчера.
— Ну, старая относится к тринадцатому веку, а новая — к четырнадцатому. Вермеры предпочитают бывать в старой, что означает, что я редко вижусь с ними по воскресеньям, так как я хожу с Гетруд и Кларой в новую.
— Ты когда-нибудь остаешься без присмотра этих двух дам?
— Не настолько долго, как мне хотелось бы.
Когда они подошли к Мехелин-Хейсу, Франческа расстроилась, услышав отказ сестры войти с ней в дом.
— Не сегодня, — сказала Алетта. — Это может оказаться не совсем удобным. В любом случае, как я и говорила Кларе, сегодня хочу получить представление о городе, в котором нахожусь, и посмотреть достопримечательности.
— Разумеется, — неуверенно произнесла Франческа. — Я заканчиваю в пять часов в эти зимние вечера, когда темнеет раньше, да и последние полчаса — как только свет становится хуже — просто прибираю в студии.
Франческа вошла в дом, и Алетта ощутила огромное чувство облегчения, оставшись одна и не зная никого вокруг, — незнакомка в чужом городе. Никто не мог окликнуть ее, поздороваться или поболтать с ней и — самое замечательное — не надо было сохранять вежливое выражение на лице, в то время как сердце разрывается на части, когда знакомые из дружеских побуждений начинали расспрашивать об отце, желая узнать, оправился ли он после суровых испытаний. В каждой паре глаз она читала подтверждение судебного осуждения ее как дочери. Им не следовало знать о самонаказании, к которому она приговорила себя. Отказаться от живописи — с разрешения Хендрика или без него — было единственным известным ей способом искупить все, что она натворила.
День был сырым и пасмурным, булыжник еще не просох от вчерашнего дождя. Алетта много времени провела в новой церкви, рассматривая величественное надгробие на могиле Виллема Молчаливого и памятники другим членам семей из рода Оранских. Оттуда она направилась к старому домику, бывшему монастырю, где жил Виллем Молчаливый. Она не рассчитывала увидеть на боковой части лестницы зияющие дыры, где застряли пули убийцы. Пережив соприкосновение со смертью в предыдущий день, Алетта почувствовала, как тот же самый трепет ужаса подступает к сердцу, и поспешно направилась к выходу. Пройдя по мостику через узкий канал, она вошла в старую церковь и, сев в укромном уголке, ждала, пока пройдет ледяной приступ ужаса. За это время она успела передумать многое, включая и то, что рассказала ей Франческа о работах Яна Вермера. Возможно, так как он посещал эту церковь, именно здесь он воодушевился мыслью запечатлеть на своих полотнах точно такой же поток света, что, проникая сквозь огромные высокие окна, заполнял все помещение. Эффект, производимый им на блеклых стенах и лишенных всяких украшений колоннах, а также величественной кафедре проповедника, вырезанной с необычайным мастерством, был просто потрясающим.
Выйдя из церкви, Алетта купила сдобную булочку с изюмом и съела ее прямо в булочной. Этого было вполне достаточно, чтобы утолить ее слабый аппетит. Потуже затянув плащ с капюшоном, девушка пошла по узким улочкам вдоль каналов, сама не зная, куда направляется. Но в четыре часа дождь, который собирался весь день, наконец пошел, и Алетта под тяжелыми каплями побежала к Мехелин-Хейсу. Катарина, узнавшая о ее неожиданном приезде от Франчески, пригласила ее выпить горячего чаю и согреться возле камина.
Алетта, страшась новостей, которые могла бы услышать от безжалостной Гетруд о жертве несчастного случая по возвращении на Кромстрат, спросила Катарину, не знает ли она чего-нибудь о молодом человеке.
— Знаю, — ответила Катарина. — Случившееся стало сегодня предметом разговоров в Делфте, так как молодой человек, о котором идет речь, — единственный сын одного из самых богатых торговцев шерстью. Всего три месяца назад в семье де Веров состоялось большое празднество по поводу того, что Константин — так зовут этого молодого человека — обручился с Изабеллой ван Алевинс, старшей дочерью преуспевающего торговца сыром из Гауды.
— Как он? Вы знаете что-нибудь о его состоянии?
— Жив. Это все, что я могу сказать. Говорят, его отец послал в Амстердам за лучшим доктором в городе. — Катарина помолчала. — Новости плохие. Обе ноги придется ампутировать, а сейчас Константин борется за жизнь. Все это еще печальнее потому, что юноша превосходил всех в парусном спорте и очень активно проводил время.
Алетта неподвижно сидела, пристально глядя на огонь.
— Это не должно было случиться, — с горечью в голосе произнесла она.
— О любом несчастном случае можно сказать так, — тихо заметила Катарина. — Мгновение скорости и глупости может разрушить жизни многих людей.
— Где живет гер де Вер?
— Ты имеешь в виду отца или сына?
Алетта приподняла бровь.
— У них раздельные дома?
— Я говорила, что это — богатая семья. Как раз напротив нашего дома, на противоположной стороне площади находится контора де Вера, а над ней — квартира, которую занимает молодой человек. Его родители жили здесь раньше — до того, как выстроили дом за городом, но прошлой ночью Константина привезли в собственный дом, так как посчитали слишком опасным везти его дальше, в особняк родителей.
Они сидели возле камина, потом Алетта, встав с места, подошла к окну и бросила взгляд через площадь на дом напротив. Все окна — от конторы до чердака — были ярко освещены. Значит, он находится совсем рядом. Алетту неожиданно охватило суеверие, будто, если он умрет, она также погибнет. Возможно, не в физическом смысле, а утратит истинную связь с жизнью и станет сварливой и одинокой, как давным-давно предсказывала Сибилла. Судя по ее поведению в последнее время, она стремительно движется по пути к этому состоянию.
— Твоя сестра рассказала о трудностях, которые ты испытывала дома и о твоей надежде найти в Делфте работу, — сказала Катарина со своего места у камина.
— Да, это так, — Алетта вернулась к своему стулу. — Сегодня я мысленно отметила несколько вариантов. Кажется, у жены булочника не хватает рабочих рук, и я набрела на небольшую лавку, где продают вышитые изделия, в том числе и чепцы, которые я, по-моему, делаю довольно хорошо. Мне хотелось бы приступить к работе поскорее, пока у меня еще есть деньги, чтобы снять где-нибудь небольшую комнату.
— Ты не хочешь остаться у фрау Вольф?
— Я не могу себе это позволить, как бы сильно мне не хотелось жить в одном доме с сестрой.
— У меня есть предложение. Насколько я могу судить по рассказам Франчески, ты — способная молодая женщина. Я подумала, не согласишься ли ты — в качестве временной меры, пока не найдешь чего-нибудь более подходящего, — помочь мне с детьми. Это даст тебе возможность передохнуть, и не придется поспешно хвататься за любое предложение только из-за того, что тебе надо побыстрее устроиться работать. Я не в состоянии платить очень много, и тебе придется делить комнату с Игнатиусом, которому девять месяцев, но каждую неделю у тебя будет несколько свободных часов, и никто в этом доме не ходит голодным!
Алетта была глубоко признательна за предложение, но колебалась.
— Судя по словам Франчески, ваш муж не хотел, чтобы в доме находилась еще одна женщина.
— Верно, но в данный момент его нет дома, и все вопросы решаю я.
— У меня нет опыта в присмотре за детьми.
— Но ты любишь их, правда?
— Конечно, но я хочу быть предельно честной во всем. Мне хотелось бы работать здесь, но, кажется, сейчас мне не хватает терпения, если что-то раздражает меня.
— Тем лучше. Моим отпрыскам нужна твердая рука, — Катарина доверительно понизила голос. — Я, должно быть, вновь беременна. Я еще не знаю наверняка, но меня тошнит без всяких на то причин. Элизабет — хорошая горничная, но у нее достаточно работы, и хоть раз — именно ради моего мужа, когда он вернется, — я буду рада, что моей маме не придется суетиться возле меня.
— Когда вы хотите, чтобы я приступила к своим обязанностям?
— Может, завтра?
— Я переберусь в ваш дом завтра утром, когда приду с Франческой.
Чуть позже в этот вечер Алетта написала Сибилле и попросила переслать сундук с вещами, стоявший уже собранным. Франческа сомневалась как Сибилла и Мария справятся по дому, но Алетта сама подняла этот вопрос.
— Мария не выпустит из рук управления финансовыми расходами, как бы сильно Сибилла ни пыталась завладеть ими, а Грета почувствует себя старшей, лишь на словах уверяя остальных двух в своем послушании. По-моему, мы иногда забываем, как долго она пробыла с нами, сколь многому научилась и какой компетентной экономкой стала. Несмотря на то, что наговорил мне отец, я никогда не покинула бы их в беде, если бы не чувствовала, что они смогут управиться без меня.
Вселившись в Мехелин-Хейс, Алетта обнаружила, что из ее комнаты на третьем этаже в передней части дома открывается вид на особняк де Веров. Как раз в тот момент, когда она выглянула, возле их входной двери остановилась заляпанная грязью карета, с запряженными в нее усталыми лошадьми. Девушка предположила, что это прибыл один из докторов из Амстердама. Предположение подтвердилось, так как человек в обычном черном одеянии врача поспешно направился к дому. Она попыталась догадаться, где расположена спальня Константина. Жилые апартаменты находятся, вероятнее всего, на этаже над конторами. Это означало, что он лежит за окнами, расположенными на одном уровне с ее, так как лучшие покои обычно были в передней части здания.
Дети Вермеров привязались к Алетте, хотя вскоре обнаружили, что у нее железная воля, и она установит дисциплину. Они уважали ее за это, так как выяснили к тому времени положение вещей, и их вполне устраивало существование правил, которым можно было бы противиться в минуты, когда им захочется побунтовать. Своим характером они подтвердили вывод, который Алетта вынесла из собственного детства, — у родителей, любящих друг друга и не скрывающих свою любовь, растут любящие и нежные дети. Они представляли собой сердечную компанию, временами невероятно капризную и непослушную, но в доме Вермеров постоянно слышался смех, и Алетта внешне наслаждалась теплой атмосферой, Хотя внутренне оставалась застывшей и опустошенной. Ян Вермер нравился ей так же, как и его жена, так как относился к ней с необычайной добротой, но она старалась по возможности не попадаться ему слишком часто на пути; хотя ей казалось, что он не имел ничего против ее пребывания в доме, зная, что это всего лишь временная необходимость.
В конце концов, выяснилось, что Катарина не беременна, а страдает какой-то необычной болезнью, и от сильной головной боли ее иногда тошнило так, что она не могла подняться. Были дни, когда она не вставала с постели, но затем наступало улучшение, и Катарину наполняла надежда, что она поправится, и у нее хватит сил печь и готовиться ко дню Святого Николаса.
— Я уже начала готовить выпечку, — сказала ей как-то утром Алетта, — а девочки помогают мне, так что одновременно я учу их. Даже Беатрис снимала шелуху с миндаля после того, как его окунули в горячую воду.
В конце концов, Алетта подготовила все для праздника, включая подарки для детей, так как Катарина еще не настолько хорошо оправилась, чтобы самой делать покупки. Алетта с Франческой также сделали или купили всем членам семьи подарки и послали домой небольшой пакет, в котором находились подарки от них обеих всем домочадцам.
— Ты бы не ставила мое имя на модных пуговицах для куртки, что предназначены папе, иначе он никогда не воспользуется ими.
— Как бы то ни было, я надписала подарок, — ответила Франческа, — а когда я приеду на Рождество, то сама пришью их на его лучшую куртку, если это еще не будет сделано.
До сих пор у Алетты было столько дел в доме Вермера, что она не имела времени поискать какую-то другую работу, да и Катарина все еще нуждалась в ее помощи. Она ни разу не вошла в студию, но нередко задерживалась перед картинами на стенах дома, высоко оценивая полотна как Вермера, так и других художников. Совершенно отстранившись от живописи, она рассматривала эти произведения искусства так, как будто никогда не прикасалась к кисти сама, не в состоянии ощутить до конца чувство потери, которое — Алетта чувствовала это — разрывало ее внутри.
Не проходило и дня, чтобы не произносилось несколько слов о больном в доме напротив. Его мать постоянно находилась возле постели. Так как он потерял очень много крови, она отказывалась позволить кому-либо делать дальнейшее кровопускание, и двое из докторов в ярости уехали. Предписывались всевозможные снадобья, призванные помочь молодому человеку восстановить силы, многие — отвратительные на вкус.
— Ты не помнишь составные части того наваристого бульона, который мама обычно давала нам во время болезней? — спросила Алетта Франческу, узнав о тщетных попытках возродить к жизни пострадавшего.
— Да, я довольно часто варила его, оставшись старшей в доме. Понадобится мозговая косточка, яйца и все остальное, включая достаточное количество подходящих специй, способных возбудить самый сильный аппетит. Полагаю, я догадываюсь, что ты задумала.
— Я знала, что ты поймешь. Если мы сварим бульон и преподнесем его де Верам в качестве подарка накануне праздника Святого Николаса, никто не сможет посчитать наши действия дерзкими и воспринять это как оскорбление.
— Я согласна с тобой. Великолепная идея! Я куплю все необходимое.
— А я спрошу Катарину, можно ли сварить бульон у нее на кухне. Уверена, что ты не хочешь просить одолжения у Гетруд!
Катарина не только с готовностью дала разрешение, но и настояла на том, чтобы они воспользовались ее специями, что сократило расходы. В назначенный день Франческа записала составные части, чтобы подарить рецепт вместе с отваром на случай, если фрау де Вер захочет еще приготовить его для своего прикованного к постели сына.
Вечером Алетта в сопровождении Яна пересекла площадь с горшочком отвара в руках. Вермер предложил представить ее, так как он знал родителей Константина — они несколько раз покупали картины из его галереи. Франческа к тому времени уже отправилась с Кларой на Кромстрат.
— Пусть это будет твоим подарком, — сказала она сестре. — В конце концов, именно ты предложила это.
Вход в жилые помещения де Вермеров находился рядом со входом в контору. Яна с Алеттой пригласили войти и подняться на второй этаж, где родители Константина, чета того же возраста, что и ее отец, любезные и обладающие чувством собственного достоинства, приняли их в великолепно обставленной комнате.
— Как мило с вашей стороны, — сердечно произнес гер де Вер, когда Алетта объяснила цель своего визита. До этого она видела его только раз на расстоянии, входящим или выходящим из здания, и сейчас, очутившись в тесном соседстве, заметила напряженное выражение на лице, оставленное трагедией, постигшей его сына.
— Ваше внимание гораздо приятнее, чем вы можете себе представить, — сказала Алетте жена де Вера. — Друзья и соседи очень помогли нам своей поддержкой, но мысль, что вы — находившаяся, как я знаю, в дилижансе во время столкновения, — пришли с пожеланиями скорейшего выздоровления нашему сыну, глубоко тронула меня. За те долгие часы, когда я сидела у окна, пока мой сын спал, я видела, как вы и ваша сестра входите в Мехелин-Хейс и выходите из него. — Она опустила взгляд на рецепт бульона, переданного ей Алеттой вместе с горшком, который унесли на кухню. — Мне кажется, что Ваш рецепт очень похож на тот бульон, который часто готовила моя бабушка. К сожалению, я не смогла отыскать его. Я знаю, что он великолепен.
— Как самочувствие вашего сына?
Женщина переглянулась с мужем, как будто отвечать на подобные расспросы с каждым разом становилось все труднее.
— Он по-прежнему в тяжелом состоянии и почти все время спит. — Голос ее задрожал. — Больше всего я боюсь, что он лишится рассудка.
Гер де Вер поспешно прервал ее.
— Дорогая, я же советовал тебе не думать об этом.
— Но как я могу не думать? — взволнованно воскликнула фрау де Вер, обращаясь как к нему, так и к своим посетителям. — Константин выдержал такую борьбу за жизнь, но как только он обнаружит, что ему ампутировали обе ноги, он испытает ужаснейшие душевные муки. Он был таким отличным спортсменом.
Ян сочувствующе кивнул.
— Никто не мог сравниться с ним на льду или в игре в лапту, когда он с силой ударял по кожаному мячу.
Женщина приложила к глазам платок.
— Но больше он никогда не сможет сделать это вновь.
Ян с Алеттой поняли, что пора откланяться. Фрау де Вер еще раз поблагодарила их за то, что они пришли.
— Я поднимусь наверх и дам сыну немного вашего бульона. Я думаю, его уже подогрели и подготовили.
Гер де Вер проводил посетителей до дверей. Он повторил благодарность жены, но не предложил, чтобы кто-нибудь из них навестил их еще раз, впрочем, они и не ожидали приглашения. Когда гости ушли, де Вер медленно поднялся наверх. Он был рад небольшому разнообразию, которое доставил его жене этот визит, так как их обоих потрясла еще одна плохая новость, полученная всего час назад и которую им придется хранить при себе какое-то время.
Перед тем, как лечь спать, Алетта пару минут постояла у окна, как делала всегда, глядя на дом напротив. Фрау де Вер выказала живой интерес к бульону, и девушка была уверена, что его будут готовить постоянно, если Константин, подобно другим больным, оценит его приятный вкус и ценные свойства.
— Ты должен жить, Константин де Вер, — прошептала она. Потом задернула шторы и подошла взглянуть на спавшего в кроватке Игнатиуса.
Он был спокойным ребенком и редко просыпался по ночам. Алетта наклонилась поправить одеяло, и тихонько звякнуло небольшое ожерелье из кораллов, висевшее над кроваткой. Оно являлось фамильным наследием, типичным для большинства семей, и постоянно передавалось от ребенка к ребенку, так как коралл, как известно, обладает целительными свойствами и отвращает болезни. Днем она заправляла ожерелье под рубашечку Игнатиуса, а когда он подрастет и перестанет грызть кораллы — как делают все младенцы, то будет носить его поверх платья до тех пор, пока ему не исполнится пять лет — возраста, когда мальчиков переодевают в штаны. Если же до этого времени у Катарины появится еще один малыш, то кораллы перейдут к новорожденному.
Если бы коралловое ожерелье семьи Виссеров не перешло к Сибилле, которая хранила его сейчас, пока у нее не было детей, в сундуке, оно до сих пор оставалось бы у Алетты. Она могла бы отнести его в дом напротив и попросила бы положить Константину под подушку, как делали иногда, когда заболевал взрослый человек. Но так как ожерелья у нее не было, ей оставалось только довериться мудрости врача и рецепту бульона. И ничто не могло уменьшить страстность ее молитв за него — ни тех, что она произносила в старой церкви, которую посещала вместе с Вермерами каждое воскресенье, ни тех, которые читала перед сном дома.
Питер ехал в Делфт. После ночи Святого Николаса год назад, когда он принес гиацинт в дом Франчески, он не собирался упускать возможность повидаться с ней и в этом году. Юноша решил отправиться верхом, так как после затяжных дождей наступили холода, от которых дороги стали твердыми, а лужи покрылись сверкающим льдом.
Питер видел Франческу только один раз после того, как заходил в дом Вермеров во время празднования дня рождения. Это было в то время, когда Хендрик все еще находился в тюрьме, и Алетта умоляла его не сообщать сестре о затруднительном положении отца. Они договорились через Герарда о встрече. В то августовское утро Франческа ждала его у остроконечных башен восточных ворот. Как только он появился в поле зрения, она бегом бросилась по мосту навстречу ему — стройная фигурка в зеленом платье и соломенной шляпке. Франческа захватила с собой принадлежности для эскизов, являющиеся официальной причиной отсутствия весь день, хотя она доверила Катарине свою тайну.
Питер посадил девушку к себе на лошадь, и они поскакали за город, где можно было побыть наедине. Это был чудесный пикник, с бутылкой вина, привезенной Питером. Он наблюдал, как Франческа делала наброски сияющего канала и простиравшегося за ним поля, видневшихся вдали жнецов и красной ветряной мельницы, которая, казалось, главенствовала над этим мирным пейзажем. Он любовался очаровательным лицом девушки, поглощенной работой над рисунком, солнечным светом, запутавшимся в ее великолепных волосах и беззащитной красотой шеи над белым батистовым воротничком.
Были и минуты нежности, когда они лежали, обмениваясь любовным шепотом, в высокой траве, полной полевых цветов и порхающих бабочек с яркими, как драгоценные камни, крылышками, казавшимися в солнечном свете прозрачными. Питер целовал ее губы, лицо, шею, соски бледных грудей, испытывая боль от желания обладать ею. Один раз он с такой тоской уткнулся лицом в колени девушки, крепко обхватив ее бедра, что ощутил ее дрожь и задохнулся от страсти. Но Франческа поднялась и, взяв его голову, притянула к себе и нежно поцеловала в губы. Ее широко распахнутые глаза говорили, что еще не время, не важно, как сильно не хотелось бы им этого.
Когда наступил час прощания, Франческа дала ему свой портрет, нарисованный Яном по ее просьбе в свободную минуту. Рисунок был совсем небольшим — только голова и плечи, но поражал совершенным сходством. Чтобы он не помялся, Франческа хранила его в кожаной папке. Питер положил подарок в карман куртки у сердца.
— Передай мастеру Вермеру мою благодарность, — сказал он, обнимая девушку. — Когда он напишет твой портрет красками?
— Катарине хотелось бы, чтобы он занялся этим, потому что, когда у него выпадает редкая свободная минутку, это время не всегда удобно для нее, так как приходится бросать домашние дела и позировать ему.
— Так когда же?
— Он никогда не пожертвует моими рабочими часами в мастерской.
— Тогда напиши автопортрет.
На губах ее промелькнула дразнящая улыбка, но глаза оставались серьезными.
— Не сейчас, — сказала она с тем же теплым обещанием, с каким сдержала его страсть до этого.
Вскоре они начали обычную, хотя и прерывистую переписку, его услужливый приятель Герард всегда сообщал, когда намечалась поездка в Делфт. Это был обмен любовными письмами. Никогда раньше Питер не изливал на бумаге свои самые сокровенные чувства, как делал это сейчас в посланиях Франческе, и оба они обнаружили, что старая поговорка: «Разлука способствует влечению сердец» — действительно права, правда, глубина и богатство любви, которую они уже испытывали друг к другу, намного превосходила простое влечение.
Сейчас, этим зимним вечером, Питер в сумерках въехал в Делфт. Звуки веселья и детский смех доносились из большинства домов, пока он проезжал по узким улицам. Он намеревался остановиться в таверне. В первый раз он останется в Делфте на ночь, прежде он до темноты покидал город и проводил ночь в придорожных гостиницах. Сейчас Питер приобрел уверенность, что до тех пор, пока он остается незнакомым человеком в Делфте, он не подвергает Франческу опасности.
Таверна оказалась переполненной, и ему пришлось ждать, пока жена хозяина за стойкой обратит на него внимание.
— Простите, господин, — сказала она в ответ на его просьбу предоставить ночлег, — но сегодня ночь Святого Николаса, и все комнаты заняты приехавшими на семейные празднества. Вы убедитесь, что и в остальных гостиницах города положение точно такое же.
— Не могли бы вы порекомендовать какой-нибудь частный дом, где предоставят жилье?
— И снова в эту ночь мне придется дать отрицательный ответ. Хотя, подождите минутку. — Она откинулась назад, осматривая зал, пока не отыскала взглядом мужа, и крикнула ему:
— Остались у фрау Вольф какие-нибудь места? — Он покачал головой, и женщина извиняющимся жестом пожала плечами. — Вот так в каждом доме, где обычно делали нам одолжение во время наплыва постояльцев.
— Можно мне, по крайней мере, оставить в вашей конюшне своего коня?
— Конечно. Она находится недалеко отсюда, а во дворе вы найдете конюха, и он отведет вашу лошадь.
Сняв седельную сумку, Питер оставил коня на попечение конюха и направился по дороге, которая привела его к ярко освещенному фасаду Мехелин-Хейса. Желание удивить Франческу неожиданным визитом было явно неудачным. Она говорила, что Катарина обещала позволить им провести какое-то время наедине, когда Питер вновь заедет к ней. Сейчас ему придется усложнить положение просьбой, нельзя ли провести ночь под их крышей, хотя бы на стуле. Он чувствовал, что просить об этом означает дополнительные трудности, но сам он никогда не позволил бы, чтобы кто-либо из его знакомых провел ночь на холоде, и был уверен, что Катарина придерживается того же мнения.
Войдя в приемную, он тут же попросил позвать Катарину, и Элизабет, разрумянившаяся от счастья, что ей преподнесли так много подарков и обращались с ней так, как будто она была ребенком, присела в реверансе.
— Я скажу госпоже, что вы здесь.
Питер не встречался с Катариной раньше, он виделся только с ее мужем во время своего первого визита, но она приветствовала его так, словно они были хорошими знакомыми.
— Я так много слышала о вас, Питер. Какой счастливый сюрприз ожидает Франческу! Вы сможете присоединиться к нам без всяких сомнений, потому что сегодня вечером мы собрались только семьей. Моя мама тоже здесь, но она знает ситуацию и не выдаст ваше присутствие в Делфте. Где вы остановились?
Питер объяснил свои затруднения. При других обстоятельствах Катарина без всяких колебаний пригласила бы его остановиться в ее доме, но сегодня она получила особое разрешение от Гетруд, и Франческа могла переночевать у них. Так что Катарина ощущала неуверенность, позволяя двум, страстно влюбленным друг в друга людям, остаться на ночь под одной крышей. Она знала, что если бы им с Яном предоставилась такая возможность в пору ухаживания, никакие силы не смоги бы удержать их на расстоянии друг от друга. Потом она нашла решение.
— Я кое-что придумала. — Она на пару минут оставила Питера, а когда вернулась, ее улыбка стала еще шире. — Я поговорила с мамой, она охотно предоставит вам ночлег в своем доме, где полно комнат.
— Я в высшей степени благодарен вам.
— Сейчас я велю Элизабет показать вам комнату, где вы можете умыться и отдохнуть после путешествия. А я тем временем устрою все так, чтобы ваше неожиданное появление вписалось в наше празднество, совсем как в прошлом году в Амстердаме. Франческа рассказала мне о гиацинте! — Хотя кроме них здесь никого не было, Катарина перешла на шепот, сообщая Питеру, как ему следует появиться, и он охотно согласился с ее планом.
Умывшись, Питер переоделся в чистую рубашку из седельной сумки и повязал шарф из одноцветного полотна. Потом снял дорожные сапоги и сунул ноги в туфли с пряжками. Стряхнув с рукава пятнышко грязи, он почувствовал себя готовым сыграть свою роль в устроенном Катариной спектакле. Элизабет должна была подать хозяйке заранее условленный знак.
На вечеринке Алетта с Франческой сидели на полу, играя с детьми в «колечко» — кольцо тайно передавали из рук в руки, а ребенок посередине — в данный момент им оказалась Беатрис — пытался определить, у кого оно. Беатрис была вне себя от возбуждения. Оглядывая круг играющих, она набросилась на руку Франчески, словно расшалившийся щенок.
— Оно у тебя!
Девочка оказалась права, и это был именно тот момент, которого ждала Катарина.
— Значит, Франческа должна платить фант! — весело объявила она, хлопая в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание. — Она будет первой, кому завяжут глаза в игре «кошки-мышки».
Франческа безропотно согласилась, и Ян завязал ей платком глаза. Потом дети раскрутили ее на месте, так что она утратила всякую ориентировку. Они проворно сновали вокруг нее и ловко увертывались из-под рук. Она была уверена, что почти поймала кого-то, так как по кончикам пальцев вытянутых вперед рук скользнуло кружево. Слишком поздно почувствовав на лице прохладный воздух примыкающей комнаты, и услышав, как захлопнулась за спиной дверь, приглушая звуки вечеринки, Франческа поняла, что над ней подшутили. Она, смеясь, теребила узел платка на затылке.
— Позволь мне помочь, — прозвучал голос Питера, и повязка слетела с ее глаз.
Буквально пару секунд Франческа с восторгом разглядывала стоявшего перед ней Питера, потом бросилась в его объятия. Стук детей, барабанивших в дверь, требуя ее возвращения, прервал в конце концов их долгий поцелуй.
— На этот раз я могу присоединиться к вечеринке, — сказал Питер, ведя Франческу к двери.
Катарина наблюдала, как они вместе входили в комнату. Она заметила краткий взгляд влюбленных, промелькнувший между ними прежде, чем они одновременно повернулись, улыбаясь присутствующим, и подумала, что они даже не осознают, насколько счастливы. Лишь те, кто пережил постоянную угрозу разлуки навсегда, — или из-за возражений родителей, или из-за какого-то другого несчастья — способны полностью оценить любовь и совместную жизнь, когда, в конце концов, достигают этого. Ян уже приветствовал вновь прибывшего. Каким чудесным оказался вечер!
Алетта нетерпеливо вышла поздороваться с Питером; он поцеловал ей руку, а потом чмокнул в щеку. Катарина, по-прежнему не спускавшая с них глаз, заметила на лице Алетты выражение, которое можно было бы принять за любовь, но оно промелькнуло лишь на долю секунды, исчезнув так же быстро, как и появилось.
Когда вечер закончился, Питер и Франческа остались ненадолго наедине, чтобы обменяться подарками и сердечно попрощаться. Питер вытащил ожерелье с жемчугом модной в то время длины. Его надо было носить застегнутым высоко, у самого горла, а в середине свисала единственная жемчужина. Он собственноручно надел его на шею Франчески.
— Оно прекрасно, — выдохнула она, глядя на свое отражение в зеркале. — Я всегда буду хранить его как сокровище.
У нее тоже был подарок для Питера — небольшая картина, специально нарисованная по эскизу, который она сделала в тот августовский день, проведенный ими вместе за городом. Он снова увидел канал, сверкающий бриллиантами солнечного света, поле и ветряную мельницу.
— О, великолепно, и ты подписала ее! — Он внимательно вгляделся в ее подпись. — Внутри подписи тюльпан. Как удачно и талантливо!
— Ян разрешил мне подписать ее. Так как он — мой учитель, все, что я рисую, принадлежит ему, и он продает большую часть моих работ, но эту он позволил оставить как подарок на память, поэтому ты получил не очень дорогую вещь.
— Ты ошибаешься. — Питер нежно взглянул на нее. — Это — твоя первая картина, которая есть у меня, что делает ее просто бесценной.
Катарина тактично окликнула их из приемного зала.
— Моя мама собирается уходить, Питер.
В доме фрау Тин ему предоставили отличную постель в теплой комнате. Утром, хотя он встал на рассвете, слуги уже были на ногах и подали обильный завтрак.
— Пойдет снег, — предупредил слуга, наливая дымящийся кофе.
— Я родился на хуторе и знаю все признаки плохой погоды. Мне кажется, что снежная буря недалеко от нас.
Падали редкие снежинки, когда Питер отправился забирать лошадь из конюшни, но ветра не было, и не ощущался так холод, как в предыдущие дни. Он проскакал несколько миль назад в Харлем без всяких задержек, радуясь, что прогноз пока что не оправдался.
Харлем-Хейс всегда был полон кипучей деятельности, даже зимой. Самая неотложная работа состояла в том, чтобы сохранить апельсиновые деревца, тщательно проверяя три раза в день лампы, обеспечивающие постоянную температуру внутри, какой бы морозной ни была погода за стенами оранжереи. В скором времени Питер планировал строительство еще одной такой же оранжереи, так как это дорогое дерево пользовалось большим спросом.
Даже если какие-то дела заставляли Питера отсутствовать на своих тюльпановых плантациях дольше, чем ему хотелось бы, он, по крайней мере, мог быть уверен, что все идет нормально в его отсутствие, так как у него был великолепный управляющий, который жил на территории старой фермы. Раньше там жила семья ван Дорнов. Затем, получив солидную прибыль во время краткого, стремительного периода тюльпаномании, из которого покойный отец Питера вышел состоятельным человеком, они выстроили дом в Харлеме.
Питер, удовлетворенный собственными вложениями в различную недвижимость, мог следить за последними отчетами о судоходстве и перевозке грузов даже из Харлема, поскольку в Голландии выходило газет больше, чем во всех остальных странах Европы взятых вместе. Он как раз читал одну из тех, что регулярно получал, когда зашел Герард узнать, нет ли готового к отправке в Делфт письма.
— На этот раз, нет, — сказал Питер, после того как они устроились у камина со стаканом вина в руках. Они дружили со школы и чувствовали себя совершенно свободно, оставаясь вдвоем. — Ни Франческа, ни я не ожидали, что ты снова поедешь туда до Рождества, и то, что надо бы написать, мы просто скажем друг другу, увидевшись очень скоро в Амстердаме. Мне запрещено появляться в ее доме, но мы встретимся у меня.
— Как прошла поездка в Делфт?
— Чрезвычайно хорошо.
— Должно быть, тебе улыбается удача.
— Выпьем за это, — решительно ответил Питер, поднимая бокал, Герард сделал то же самое.
Но тост оказался тщетным. Ни Питер, ни Франческа не смогли приехать в Амстердам на Рождество. Сильнейшая снежная буря пронеслась по Европе, перекрыв дороги, и те, кто оказался в ее плену, замерзли до смерти.
Хендрик, смотревший через окно на круживший снег, из-за которого невозможно было разглядеть дома на противоположной стороне канала, был полон эгоистичной благодарности бурану. Он ужасно боялся встречи с Франческой лицом к лицу. Временами она обладала сверхъестественной способностью видеть его насквозь, очень напоминая в этом отношении Анну. Она могла не только потребовать объяснений по поводу строжайшей опеки фрау Вольф, но и возмутиться его отношением к Алетте.
Хендрика мучили все те же угрызения совести из-за его грубости ко второй дочери, особенно, когда он узнал, как близка она была к гибели во время столкновения экипажей; но он не хотел, чтобы Алетта вернулась домой. После ее отъезда Сибилла какое-то время дулась, но вскоре оправилась и снова стала жизнерадостной, находя удовольствие в своей любимой игре — заставлять одного потенциального поклонника проявлять себя с невыгодной стороны перед другим, и наоборот. Хендрик понимал, что она — маленькая кокетка, но ее — как самую младшую — баловали с самого рождения, и теперь слишком поздно менять что-либо. Дом станет унылым и безрадостным, когда она, в конце концов, выйдет замуж и переедет в собственный дом; именно по этой причине Хендрик не хотел торопить ее с замужеством, ведь тогда перед ним останется только печальное лицо Марии. Старая женщина очень скучала по Франческе и Алетте, и жизнь ее проходила, главным образом, все в тех же непрекращающихся пререканиях с Сибиллой.
Сейчас Хендрик рисовал Марию. Подобно Рембрандту, он находил старые лица интересным предметом для изучения. Она каждый день приходил в студию позировать, устраиваясь на стуле поудобнее; Хендрик хотел запечатлеть то печальное выражение, которое появилось в ее глазах после отъезда Алетты, но это оказалось невозможным. Она не спускала с него свирепого возмущенного взгляда; впрочем, Хендрика это устраивало даже больше, так как тот, кто внимательно вглядится в портрет, истолкует подобный взгляд как обиду по-прежнему юного духа, томящегося внутри состарившегося тела, а не с трудом сдерживаемое недовольство тем, что он стал причиной опустевшего дома.
Хендрик не знал, понравится ли Людольфу портрет и захочет ли он приобрести законченную вещь, но свобода в студии — единственное, что осталось у него, поскольку его покровитель не мог диктовать ему выбор тем, хотя и распоряжался всем остальным в его жизни. К счастью, Людольфа не было в Амстердаме, он находился по делам в Антверпене, где распоряжался отправкой грузов. Прежде чем уехать, он самым наглым образом вызвал Хендрика на Херенграхт.
— Возможно, остаток траура я буду отсутствовать, — сказал Людольф, величественно восседая в позолоченном кресле, в то время как Хендрик стоял перед ним, словно провинившийся школьник, не получив приглашения сесть. — Естественно, я постараюсь вернуться к Рождеству, когда Франческа приедет домой. Как я говорил вам уже раньше, я намерен сразу же начать ухаживание.
Вспоминая это надменное заявление, Хендрик следил, как все сильнее кружился снег за оконным стеклом, и мрачно улыбался. Людольф, вне всяких сомнений, собирался прибыть домой из Антверпена морем, но ни один корабль не выйдет из гавани в бушующее море, а дороги, занесенные снегом, стали непроходимыми. Верно говорят, что дурной ветер никому не надувает никакого добра.
В наступившем новом году то, что окрестили повсюду «великой бурей», не повторялось, но снегопады по-прежнему затрудняли передвижение и делали его опасным. Гораздо легче можно было путешествовать по замерзшим каналам, когда их очистили от снега, и воздух огласился звоном колокольчиков на санях и салазках.
В доме де Веров здоровый организм Константина упорно стремился к выздоровлению. Говорили, что когда молодой человек поправился настолько, что ему можно было сообщить об отсутствии ног, он подумал, будто ампутацию провели совсем недавно, так как в полубредовом состоянии по-прежнему чувствовал ноги и даже пальцы. Он не зарыдал и не вскрикнул, узнав ужасную правду, что ему не суждено больше ходить, только страшный гнев охватил его.
Алетта понимала этот гнев. В ней он тоже был. Он потерял ноги, она — живопись.
Константин, поддерживаемый со всех сторон подушками, лежал на кровати на четырех столбиках с богато вышитым пологом. Он не открыл глаза, услышав, как в комнату вошла мать. Очередная жидкая кашица, подумал он. Легко верилось, будто все кухарки и его мать пытались прикончить его сваренной на пару рыбой, яйцами всмятку и овсяной размазней. Интересную надпись можно было бы сделать на могильном камне, под которым он будет лежать в новой церкви рядом со своими предками: «Константин де Вер, скончавшийся от избыточного количества творога и сыворотки».
Но тут до него донесся дразнящий аромат. Он был смутно знакомым и напоминал о богатой жизни, уединенных обедах с прекрасной дамой, кутежах с шумными приятелями в честь победы в матче, и даже о семейных пиршествах по особым случаям.
— Что ты принесла мне на обед сегодня? — спросил Константин, не открывая глаз. — У него запах настоящей еды.
— Это бульон, сваренный по рецепту, преподнесенному мне накануне праздника Святого Николаса. Тебе принесли целый горшочек, но я давала его только один раз.
Веки Константина дрогнули, и он с усталым удивлением взглянул на мать.
— Ты держала его в доме и не давала мне?
— В тот единственный раз случайно зашел доктор и решил, что это слишком жирная пища для тебя.
— А, можно было догадаться. Почему же ты приготовила бульон сейчас?
— Твою диету надо изменить. С сегодняшнего дня тебе разрешается есть мясо и пить красное вино.
— Небеса услышали мои молитвы, — сухо заметил Константин. Фрау де Вер поставила серебряное блюдо с миской бульона на нем. — Первый раз его сварила для тебя молодая женщина. Она — временная нянька детей Вермеров и сестра ученицы мастера Вермера.
Она рассказывала ему все это, когда кормила его с ложечки бульоном накануне праздника Святого Николаса, радуясь, что он съел все до последней капли, но он так много забыл с того времени, когда неясно было, выживет ли он или умрет.
— Я видел ее.
— Когда? — Она подумала, что, вероятно, ее слова вызвали какой-то образ в его воображении.
— По крайней мере, мне кажется, что это она. Молодая женщина открывает каждый вечер шторы на окне, находящимся на одном уровне с моим на противоположной стороне площади. Всего на одну-две минуты. Потом снова задергивает их.
— И тебе следовало бы держать свои задернутыми, — резко произнесла фрау де Вер, не зная, как отреагировать на его наблюдательность.
Он догадался, какие мысли пронеслись в голове матери.
— Она всегда полностью одета.
— Надеюсь!
Про себя Константин подумал, что не будь молодая женщина одета, зрелище разгоняло бы скуку прикованного к постели человека! Тем не менее, он глубоко оценил ее заботу и хлопоты с бульоном. К нему поступали бесчисленные подарки и послания от доброжелателей, многих отправителей он хорошо знал сам, другие были из числа знакомых родителей. Единственное письмо, приковавшее его болезненный интерес, пришло от Изабеллы — девушки, с которой он был помолвлен. В основном, он засыпал, пока мать читала пожелания скорейшего выздоровления, так как до сих пор ему было гораздо легче находиться в полусонном, чем в бодрствующем состоянии. Возможно, он проспит всю свою жизнь, подобно очень старым людям, и дремота казалась соблазняющим способом вырваться из изуродованного будущего, к которому приговорила его судьба.
— Вот бульон, мой милый. Ты уверен, что сможешь справиться сам?
Константин взглянул на милое, доброе лицо матери, когда она захлопотала над ним, расправляя салфетку и подавая ложку. Осознавала его мать или нет, но она попала в свою стихию, когда он вновь стал беспомощным как младенец, и все ее материнские инстинкты возродились с прежней силой. Он одновременно и любил, и жалел ее. То, что произошло, явилось суровым испытанием, как для него, так и для нее, но он не знал, сколько еще сможет выдержать эту сверхзаботливую атмосферу, которую создала в его спальне мать.
— Я прекрасно справлюсь, мама.
И все же ему понадобилось немало усилий, чтобы поесть, так как в руках почти не осталось силы. Сначала он несколько раз ронял ложку, и бульон проливался, усиливая чувство унижения. К счастью, доктор прислал сиделку — бесстрастную флегматичную женщину средних лет с широкой, словно баржа, спиной, и она заботилась о личных нуждах, связанных с уходом за лежачими больными. С самого начала она выставляла за дверь всех, включая и его мать, на время перевязок. Он испытывал благодарность за то, что она всегда давала ему кусок материи, кусая который можно было заглушить стоны, вырывавшиеся иногда, когда приходилось менять присохшие к ранам бинты. Он не знал, какие крики издавал во время прижигания после ампутации, так как у него не осталось никаких воспоминаний о той ночи.
Его мать болтала, пока он наслаждался бульоном. Но она не упомянула того, что он хотел знать больше всего на свете, поэтому Константин прервал ее:
— Нет известий, когда Изабелла приедет повидаться со мной?
— Дороги все еще плохи для путешествий. Она приедет, как только появится возможность. Ночью опять шел снег.
Константин проклинал эти снегопады. И по-прежнему отказывался принимать посетителей, хотя местные друзья заходили много раз. Они были бы слишком бодрыми и сердечными, в смущении не зная, что сказать, а он не смог бы выдержать плохо скрытое сочувствие приятелей по спортивным играм, что он, побеждавший их всех в беге, скачках, катании на коньках оказался в столь ужасном состоянии. После того, как придет Изабелла, и они обговорят его новое положение, он, возможно, отнесется по-другому к приему посетителей. Но в настоящее время его не покидало странное ощущение, будто он находится в преддверии ада.
