Глава 5

— Но почему, почему именно вы вдруг тайком пробрались в мою мастерскую, словно какой-нибудь шпион? — суровым голосом спросил Николя. Габриэль круто повернулась и взглянула ему в лицо. Он стоял всего лишь в нескольких шагах от нее с неприступным видом, с замкнутым выражением лица, его глаза горели таким гневом, что Габриэль невольно вздрогнула.

— Мне в голову не приходило, что меня за мой невинный поступок могут назвать шпионкой. Я только хотела взглянуть на то, каким образом вы приспособили помещение мастерской для таких высоких машин, какими являются станки Жаккарда.

— Вы могли бы обратиться ко мне и попросить показать вам все, что вас интересует.

Габриэль решила защищаться до последнего.

— Но как я могла просить вас о подобной услуге, подумайте сами! Мы ведь теперь конкуренты. Более того, я отказалась выполнить ваш заказ на поставку шелка-сырца.

Николя нетерпеливым жестом остановил ее.

— Это может показаться странным, но — несмотря на то, что я один из Дево, — я не таю на вас никакой обиды. У меня есть враги, но вас я к ним не причислял. Напротив того… — и не договорив, он вдруг стукнул кулаком по письменному столу и продолжал в сильной ярости. — Но оказывается, я ошибался! Ваш поступок убедил меня в том, что вы точно такая же, как ваш брат, и относитесь ко мне враждебно!

— Думайте обо мне, что хотите, — Габриэль чувствовала себя глубоко уязвленной его словами. Его обвинения ранили ее душу. — Я признаю, что поступила не лучшим образом, придя сюда тайком, но дело в том, что я просто не могла поступить иначе.

Николя шагнул к ней, его лицо выражало такое бешенство, как будто он готов был разорвать Габриэль за ее проступок.

— Не могли поступить иначе? Значит, вы сознательно пошли на обман, вы обвели вокруг пальца моего художника, заставив его в конце концов показать вам эскиз нового узора, который мы держим в строгом секрете!

И тут, наконец, Габриэль поняла, почему произошел весь этот переполох и к чему клонил Николя.

— Неужели он сказал вам, что я обвела его вокруг пальца?

— Сегодня я вызвал его к себе и спросил, произошло ли за день что-нибудь необычное. Сначала он не смог припомнить ничего особенного, как вдруг — просто к слову — упомянул о какой-то новенькой девушке, появившейся в мастерской, которая интересовалась тем, каким образом узор эскиза переносят на ткань.

— И это действительно все, что меня интересовало! Если бы у меня было время съездить в Париж, я могла бы получить там необходимые консультации по этому вопросу, но у меня нет возможности уехать сейчас из Лиона. Именно поэтому я не могла упустить такой случай! Что же касается вашего художника, то Он ни в чем не виноват, он с чистой совестью рассказал мне о принципах перевода узора на ткань, поскольку в этом не было ничего секретного. Видя перед собой обыкновенную молодую работницу, он, конечно, не стал прятать эскиз секретного узора, поскольку не думал, что простая девушка сумеет понять его символику.

— Но вы все поняли!

— Сразу же. Ну и что из этого? Не буду лукавить и отрицать, что по-хорошему позавидовала вам. Я тоже намереваюсь добиваться для своей фирмы больших правительственных заказов, но только честным путем. Я хочу, чтобы моя фирма имела добрую репутацию в кругах шелкопромышленников. Хотя, конечно, обман и мошенничество среди конкурирующих фирм — не редкость. И подтверждением тому может быть многолетняя вражда между нашими семьями, причем обе стороны — не будем выяснять сейчас, кто прав, кто виноват, — пользовались подчас в борьбе друг с другом не совсем честными приемами. Я отлично знаю также о том, что многие шелкопромышленники при малейшем намеке на спад производства урезают зарплату ткачам, прядильщикам и красильщикам. Для меня это неприемлемо, я хочу вести честную игру. Поэтому я не собираюсь использовать против своего конкурента случайно полученную информацию, какой бы секретной она ни была, — Габриэль снова круто повернулась к камину, чувствуя, что нервы вот-вот сдадут. — Если вы собираетесь позвать полицию, сделайте это прямо сейчас. Я не буду отрицать то, что тайно проникла в вашу мастерскую, совершив тем самым правонарушение. Но я до самого смертного часа не признаю ваших обвинений в промышленном шпионаже. У меня не было и мысли выведать секреты вашего производства — хотите верьте, хотите нет.

Габриэль замолчала, и в комнате воцарилась полная тишина, нарушаемая только потрескиванием огня в камине. Затем Николя вздохнул, и Габриэль услышала, как зашуршали бумаги, которые он отодвинул в сторону, чтобы присесть на краешек стола.

— Ну, а теперь, после того, как вы увидели, каким образом я приспособил свои помещения под станки Жаккарда, собираетесь ли вы тоже переоборудовать свое производство?

Габриэль не верила своим ушам: неужели ее слова убедили его?

— Да, если меня в ближайшее время не упекут в тюрьму.

— Я не выдвину против вас никаких обвинений, — довольно угрюмо сказал он. — Прошу вас, садитесь. То, что я вам до сих не предложил этого, объясняется вашим поведением, вы вывели меня из себя, заставив забыть об учтивости.

Воспрянув духом, Габриэль быстро села на предложенный ей стул, опасаясь, что ее ноги могут в любой момент подкоситься, и она выдаст свое неимоверное волнение. Мягкий свет лампы освещал ее лицо и сложенные на коленях руки, она все еще не смотрела на Николя, отвернувшись в сторону.

— Если вы действительно поступите так, как сказали, я буду вам очень признательна за это.

— Я поступлю так, как сказал, — произнес он, изучающе глядя на нее. — Кстати, я рад приветствовать в вашем лице нового конкурента. С вашим твердолобым братцем вести борьбу было бы просто неинтересно, я с легкостью разорил бы его, приведя фирму к полному банкротству.

— Мне показалось, что вы не так давно говорили о вражде между нашими семьями как о чем-то, не имеющим для вас больше никакого значения, — сдержанно напомнила Габриэль.

— Лишь в той степени, в какой это касается нас двоих — вас и меня. Наши с вами отношения не зависят от прошлого. Что же касается вашего брата, мне не нравится, как он ведет дела. Я слышал, что, придя к руководству Домом Рошей, вы, словно та новая метла, которая хорошо метет, реорганизовали все на свой лад.

Габриэль насторожилась.

— А откуда вы все это узнали?

Николя понял, что затронул больную тему. Такие игроки, как Анри Рош, всегда нуждаются в деньгах, а его отец был известен своей скупостью.

— Я знаю о вас все, поскольку ваше имя постоянно на устах у деловых людей города, вы ведь представляете теперь ту новую силу в шелкоткацком производстве, с которой все вынуждены считаться. В обществе говорят также, что ваш брат перестал оплачивать свои карточные долги с тех пор, как умер ваш отец. Это о многом говорит.

— Я не люблю слухов, — резко оборвала его Габриэль.

— Но ведь это не слухи, а факты. Подобно вам, я занимаюсь сбором необходимой мне информации, — и Николя, сложив руки на груди, продолжал: — Кстати, позвольте дать вам один совет. Прежде чем вы начнете устанавливать в своих мастерских ткацкие станки Жаккарда, подготовьте к этому ваших ткачей, иначе вас ждут большие неприятности, вплоть до открытого бунта.

— Похоже, вы сами легко справились с этой проблемой.

— Моя ситуация была не похожа на вашу. Я набирал работах заново, поскольку старая мастерская Дево была долгое время закрыта; поэтому мне легче было переоборудовать производство и вводить новые методы. У вас же дело обстоит по-иному. В работающих мастерских очень трудно будет заменить старые станки на новые, механические, и шелкопромышленники, которым рано или поздно предстоит сделать это, еще столкнутся с массой неожиданностей. Если вас интересует мое мнение на этот счет, то могу дать вам еще один хороший совет: подождите, пока самые известные лионские мастерские не произведут переоборудование. Тогда ткачам некуда будет деваться, они будут поставлены перед свершившимся фактом, и им придется смириться с необходимостью работать в новых условиях.

Габриэль решительно встала.

— Я не хочу ждать так долго. Мне понравилось изобретение месье Жаккарда сразу же, в первый день его демонстрации в Лионе.

— Так вы были там? — удивился Николя. — Я не знал об этом.

— Меня восхитило ваше поведение в тот день, вы один пришли на помощь месье Жаккарду.

Николя только отмахнулся, слыша эту похвалу из ее уст.

— Он ведь старый друг моего отца, кроме того, я служил в армии вместе с его сыном Шарлем, которого убили при Камбре. Жаккарды, как и наша семья, вынуждены были бежать из Лиона во время осады города правительственными войсками после того, как на них было возведено ложное обвинение. Их дом сожгли. Слава богу, что с моим домом не случилось ничего подобного.

— А вы виделись с месье Жаккардом в последнее время?

— И довольно часто. Он был здесь и смотрел, как работают его станки.

— Так он отважился вернуться еще раз в родной город?

— Как это водится, у месье Жаккарда в родном городе много старых друзей и тайных доброжелателей.

— Как бы мне хотелось встретиться с ним в его следующий приезд, если это, конечно, будет возможно.

— Я устою вам эту встречу.

Габриэль чувствовала, как меняется атмосфера в комнате, как настороженность и обоюдная враждебность уступают место прежней сердечности.

Хотя, конечно, она оскорбила его своим поступком, а он, в свою очередь, задел ее самолюбие и намеренно унизил ее. Однако, несмотря на все эти обстоятельства, страстное влечение друг к другу вновь с неудержимой силой захватило души обоих. Над их чувствами не были властны ни время, ни жизненные обстоятельства, ни другие люди. Николя вцепился руками в край стола, как будто боялся, что они, помимо его, могут потянуться к Габриэль и обнять ее. Габриэль тоже было не по себе, потому что все ее существо в этот момент стремилось к нему. Надо было срочно уходить.

— Я должна идти.

Николя проводил ее до парадной двери. На пороге он спросил Габриэль, ждет ли ее экипаж, поскольку не хотел, чтобы она шла по вечерним улицам без провожатого. Она кивнула, тогда Николя распахнул перед ней дверь, но тут же загородил ей выход рукой и сказал:

— Наши силы примерно равны, поэтому я предвкушаю захватывающую конкурентную борьбу с вами на рынке сбыта и прежде всего за репутацию в «Мобилье Империаль», который размещает самые выгодные и престижные заказы.

Габриэль была поражена: неужели его толкали к ожесточенной конкурентной борьбе с ней те же самые причины, которые двигали ею самой?

— Я буду рада нашему деловому соперничеству, — промолвила она и, не удержавшись, задала Николя вопрос, который все это время вертелся у нее на языке. — А как вы узнали меня сегодня в наряде мотальщицы?

Спросив это, Габриэль тут же пожалела о сорвавшихся с ее губ словах, в глазах Николя появилось выражение нежности и тоски. Эти чувства были очень созвучны тому, что испытывала сама Габриэль, и потому ей было невыносимо трудно глядеть в его глаза.

— Зачем вы спрашиваете меня об этом? Разве непонятно, что я узнал бы вас в любом наряде.

Габриэль чувствовала, что он сейчас поцелует ее, но не могла сдвинуться с места, охваченная сладостным ожиданием, ее чуть влажные губы слегка приоткрылись, тень от длинных ресниц упала на щеки. Николя склонился над ней. Но внезапно на лестнице раздались шаги, и громкий голос Сюзанны Мараш вывел обоих из оцепенения.

— Так вот вы где, Николя. Я жду вас ужинать, а вас все нет. Еда давно остыла.

Эти слова напомнили обоим о том, что у каждого из них своя отдельная жизнь с ее мелочами, бытом, долгом перед близкими людьми, запутанными взаимоотношениями и обязанностями. Рука Николя, загораживавшая ей выход, упала с ручки распахнутой двери, освобождая проход. Габриэль пулей вылетела за порог на улицу, где уже сгустились вечерние сумерки. Прохладный воздух, казалось бы, должен был привести ее в чувство, но она все еще никак не могла опомниться от только что пережитого наваждения. Габриэль почти бежала, не разбирая дороги, пока на ее пути внезапно не вырос Гастон.

— С вами все в порядке, мадам? Я уже собирался постучать в дверь и выяснить, что случилось.

Значит, если бы не Сюзанна Мараш, то им все равно помешал бы Гастон. Сама судьба разлучала ее с Николя — это был удел всех, кто пытается заявить свои права на то, что ему не принадлежит. Однако подобного рода рассуждения не могли уменьшить досаду Габриэль от того, что Николя так и не поцеловал ее. Еще несколько секунд, и она вновь ощутила бы прикосновение его губ к своим губам. Но, может быть, хорошо, что на этот раз ничего не случилось, поскольку один единственный поцелуй мог вызвать цепную реакцию с непредсказуемыми последствиями.

Габриэль пыталась найти утешение в подобного рода мыслях. Но все равно не могла успокоиться. В эту ночь она не сомкнула глаз, восстанавливая в памяти события прошедшего дня. А утром Габриэль вновь вернулась к работе с удвоенной энергией — только в работе она могла теперь забыться от своей безнадежной тоски и бесплодных мечтаний. Услышав вскоре после этих событий о том, что Сюзанна Мараш снова вернулась в Париж, Габриэль не придала этому никакого значения.

Она решила, что Николя вскоре подыщет себе какую-нибудь другую женщину. А придет день, и он женится, заведет свою семью. Хотя женитьба Николя никак не повлияет на их отношения, не отдалит их еще больше друг от друга, поскольку между ними всегда стоял Эмиль, ее муж.

Анри был крайне встревожен, узнав, что Габриэль намеревается начать производство шелка для Дома Рошей на новых механических станках Жаккарда.

— Да ты с ума сошла! Ткачи не допустят этого. Кроме того, ты ведь знаешь, их дома не приспособлены для размещения подобных конструкций, новые станки слишком высокие.

— Я все уже продумала и решила действовать. Ты помнишь тот старый монастырь в городе, который был закрыт по распоряжению революционного Конвента, боровшегося против христианства. Так вот, поскольку монахи обосновались в другом месте, здание монастыря до сих пор остается собственностью государства. Я хочу купить этот монастырь и уверена, что мне удастся совершить задуманное, поскольку я предложила за него хорошие деньги.

— Ты хочешь превратись монастырь в ткацкую фабрику? — Анри был поражен услышанным, он не верил своим ушам. Неужели сестра не видела того риска, которому подвергала свою и его жизнь? Для Анри настали теперь трудные времена. Он был весь в долгах, как в шелках, а Ивон по-прежнему швыряла деньги на ветер, не считаясь ни с чем. Прежде, когда отец еще был жив, мотовство жены не слишком огорчало Анри, потому что ему нравилось, что его жена, очаровательная женщина, была всегда роскошно одета. Не доставляли ему хлопот и неудачи за карточным столом, поскольку у Анри всегда имелись наличные деньги для оплаты своих долгов — он умел ловко обделывать свои дела за спиной отца. Но с тех пор, как к руководству фирмой пришла Габриэль, все резко изменилось, и доходы Анри значительно сократились. Хотя, конечно, Анри не мог назвать сестру скупой, ведь она назначила ему щедрое жалование и предоставила возможность жить в их родовом особняке, не тратясь на переезд и обзаведение своим хозяйством. Ивон, таким образом, могла наслаждаться уютом и роскошью обстановки, к которой привыкла за годы замужества. И все же Анри не хватало его левых доходов, и поэтому он не переставал искать возможности и средства для того, чтобы вернуть себе влияние в фирме. И вот вдруг он узнает, что Габриэль подвергает риску его благополучие. В результате ее авантюр вся семья может остаться без средств к существованию, Габриэль неправильно истолковала реакцию брата на свои слова о том, что она хочет открыть в здании монастыря ткацкую фабрику.

— Монастырь давно уже не принадлежит церкви и не является религиозным учреждением; еще во времена Революции, когда правительство пыталось уничтожить Лион, здание монастыря использовалось в качестве тюрьмы для приговоренных к смерти. Церковь не возражает против использования этой постройки для богоугодных целей — ведь ткацкая фабрика позволит многим ткачам получить рабочие места и дать кусок хлеба их семьям. Кроме того, оказывается, монахи в этом монастыре тоже занимались ткачеством в свое время. Высокие сводчатые потолки идеально подойдут для размещения ткацких станков Жаккарда.

Анри сердито взглянул на сестру.

— Я не допущу этого. Я опротестую твои действия в судебном порядке. Ты заходишь слишком далеко и превышаешь свои полномочия.

— Успокойся. Суд будет на моей стороне, — резонно заметила Габриэль, — поскольку, помимо всех остальных доводов, мой главный довод — собственность и богатство. Станки уже заказаны и прибудут в Лион, как только я приобрету здание монастыря.

— Я этого так не оставлю, я буду бороться с тобой всеми доступными мне способами!

Габриэль окинула его холодным взглядом.

— Ты проиграешь, Анри. У тебя есть только два пути — или ты сотрудничаешь со мной, или ты остаешься за бортом.

Анри вскочил со своего места, отбросив в сторону стул, и закричал в негодовании, тыча в сторону Габриэль пальцем.

— Если мне нужны были доказательства того, что отец на старости лет выжил из ума и составил безумное завещание, то вот они передо мной! Ты разоришь всю семью!

— Я так не думаю, — Габриэль встала из-за стола, сохраняя самообладание. — Несмотря на все трудности, для шелка наступают теперь хорошие времена. Нам повезло, в наше время лионский шелк переживает свой расцвет благодаря поддержке «Мобилье Империаль». Причем неважно, изготавливаются ли наши ткани на старых ручных станках или на новых механических, — их качество остается непревзойденным. Но поскольку теперь в нашей власти переоборудовать производство на новый лад, было бы непростительной глупостью упустить такую возможность. Деловой человек должен идти на оправданный риск, если хочет добиться успеха.

Анри бросил на нее насмешливый взгляд и презрительно фыркнул:

— На оправданный риск, но не на безрассудство.

Терпение Габриэль, наконец, лопнуло.

— Решай: ты со мной или нет.

Анри поступил так, как Габриэль и ожидала. Хотя он внутренне кипел от негодования, он все же кивнул и неохотно сказал:

— Думаю, что все же в этих трудных обстоятельствах я должен остаться с тобой — ради твоего же блага.

Оставшись одна, Габриэль глубоко задумалась. Ее жизнь постепенно превратилась в нескончаемую череду сражений и битв. В Лионе она вынуждена была каждый день бороться с Анри, выносить его нескончаемые придирки и выслушивать критические замечания, а дома Эмиль не оставлял ее в покое, настаивая на том, чтобы она ездила в Лион не чаще одного раза в неделю.

— Пойми меня, дорогая, — терпеливо уговаривал он ее, — мне очень не хватает тебя. Без тебя в доме так одиноко. На прошлой неделе я вынужден был провести без тебя целых пять долгих ночей. Мне кажется, в мире нет больше второго такого супруга, который согласился бы терпеть пренебрежительное отношение к себе со стороны жены.

На прошедшей неделе Габриэль так и не удалось выбраться домой — в первый раз за два месяца Эмиль в течение всей недели оставался один, и Габриэль знала, что он, конечно, не преминет подчеркнуть это обстоятельство и упрекнуть ее. Он Изо всех сил старался вернуть Габриэль домой, к привычному кругу обязанностей, в которые — с его разрешения — входил бы подбор красителей для шелковой пряжи. Она перестала спорить с ним и доказывать, что ее наезды в Лион всего лишь раз в неделю ни к чему хорошему не приведут, она станет марионеткой в руках Анри, который фактически возглавит все дело. Подобные доводы не производили на Эмиля никакого впечатления, и Габриэль вскоре поняла, что муж как раз и стремится к такому положению дел, при котором его жена была бы лишь номинальным главой фирмы.

— Прошу тебя, Эмиль, не думай, что я отношусь к тебе с пренебрежением, — прошептала Габриэль. Он посадил ее к себе на колени, и она обвила руками его шею. Всякий раз, когда Габриэль приезжала домой, она старалась быть с мужем как можно более нежной и ласковой. И бывало, действительно они переживала минуты настоящего счастья — тем тяжелее было Эмилю вновь расставаться с ней надолго.

— Я люблю тебя, Габриэль, — нежно сказал он, дотрагиваясь рукой до ее подбородка. — Если бы я не любил тебя так сильно, мне было бы намного проще… Но почему…

— Почему я не такая, как другие жены? — перебила она его, чувствуя, какой вопрос он хочет задать, и не желая слышать этого вопроса.

Он невесело рассмеялся.

— Боже упаси! Я хочу, чтобы ты была такая, какая есть, пусть даже деловая хватка, которой ты обладаешь, больше подходит для мужчины, нежели для юной нежной женщины! — Эмиль растроганно поглядел на жену: — Я хотел сказать совсем другое. Я хотел спросить, почему ты до сих пор не подарила мне ребенка?

Габриэль отвернулась от мужа, чтобы скрыть свое смятение, которое ее охватило. Она не собиралась рожать в ближайшем будущем и хотела оттянуть на неопределенное время появление на свет своих детей. Хотя впоследствии — если на то будет воля Божья — ей хотелось бы иметь двоих или троих детей. Кроме того, она мечтала о сыне, о наследнике Дома Рошей, для которого она в сущности и старалась сохранить и приумножить состояние деда.

— Придет время, и у нас появится малыш, — пробормотала она, — я уверена в этом.

— Я тоже так думаю. Твое тело слишком совершенно для того, чтобы уродовать его беременностью, — с этими словами он спустил с ее плеча тонкую ткань платья с глубоким вырезом и, обнажив грудь жены, припал к ней губами.

Позже, лежа в объятиях уже заснувшего Эмиля в их супружеской кровати под круглым балдахином, Габриэль размышляла над тем, почему до сих пор не может забеременеть. Каждый раз после близости с мужем она чувствовала, что тайный светильник так и остался не зажженным, что дверь в сокровенное святилище так и не удалось открыть. Ей казалось, что она получила бы в тысячу раз более сильное наслаждение, если бы ключ к двери этого святилища был найден. Нет, она не думала, что от этого зависело зачатие ребенка — ведь зачать можно и от насильника, не испытывая ничего, кроме боли и стыда. И все же она не могла не спрашивать себя: неужели то, что она не любит Эмиля, мешает ей забеременеть от него? Может быть, если бы привязанность к Эмилю была более сильной и глубокой и походила на любовь, она смогла бы родить ему ребенка. Но тут сердце Габриэль вновь исполнилось горечью: разве сможет она хоть когда-нибудь полюбить мужа? Ведь она любит другого мужчину…

Когда в мастерских Рошей появились первые станки Жаккарда, Габриэль попросила своих ткачей опробовать их. Причем она обратилась с этим предложением прежде всего к молодым людям, зная, что пожилые ткачи предпочитают работать дома, в кругу семьи, где они чувствуют себя более независимо, выбирая для работы удобное им время. Но даже молодые ткачи, пришедшие в мастерские взглянуть на новые станки, были полны сомнений и с неохотой взялись за дело. Однако, узнав, что им предстоит работать в просторном помещении монастыря, где много воздуха, они — сравнив новые условия труда с работой за старыми станками в душных тесных комнатах — согласились на переезд в оборудованную станками Жаккарда ткацкую фабрику и убедили своих товарищей присоединиться к ним. И все же в тот день, когда были подписаны последние бумаги и здание монастыря перешло в ее собственность, Габриэль еще не набрала необходимого для фабрики количества рабочих.

Она лично наблюдала за установкой новых станков и следила за тем, чтобы в цехах не было тесно и к каждой машине можно было свободно подойти. В тот момент, когда она как раз руководила работами по расстановке и наладке станков и в помещении стояли грохот, стук молотков, лязг железа о камень и крики рабочих, Габриэль доложили, что ее хотят видеть какие-то люди. Она сразу же подумала, что к ней явилась депутация ткачей, поскольку она уже несколько раз получала от них суровые предупреждения и даже угрозы, которые, в частности, выражались в разбитых окнах новой фабрики. По-видимому, рабочие пришли, чтобы сделать ей последнее предупреждение и заручиться ее обещаниями, что она не будет следовать дурному примеру Дево, переоборудовавшему свою мастерскую на новый лад.

Выйдя из своего нового кабинета в вестибюль фабрики, Габриэль увидела троих мужчин. Как она и ожидала, это действительно были ткачи, одетые в просторные мешковатые рубахи, полотняные и кожаные куртки, длинные брюки и кепки с мягкими козырьками. Им было по тридцать-тридцать пять лет. Самый старший из них обратился к Габриэль:

— Добрый день, мадам. Мы ищем работу, говорят, вам нужны ткачи…

— А где работали прежде? — спросила Габриэль. Узнав, что все трое являлись недавно уволенными ткачами с закрывшейся в городе фабрики, она не удивилась, так как разорившиеся шелкопромышленники не были редкостью в Лионе. — Я не хочу раздоров на своей фабрике, поэтому, если вы имеете что-нибудь против станков Жаккарда, давайте сразу же расстанемся и поставим на этом точку.

Однако ни один из рабочих не сказал ей на это ни слова, все трое молча стояли перед ней, не двигаясь с места. Похоже, эти рабочие свыклись с мыслью о том, что им придется перестраиваться и осваивать новые станки, — значит, вскоре они смогут в полной мере оценить преимущества новой техники.

— Отлично, — наконец сказала Габриэль, — мы уже установили и наладили несколько станков, так что вы можете пройти в цех и показать нам свое мастерство.

Все трое были приняты на работу. Теперь на фабрике оставалось всего лишь четыре вакантных места, но Габриэль была уверена, что найдет ткачей и для оставшихся четырех ткацких станков. Анри, который считал непростительной глупостью пускать фабрику на полный ход, когда не была доказана выгода от использования новых станков, продолжал досаждать Габриэль своими мрачными пророчествами и нытьем, пока она не запретила ему приближаться к себе без особой надобности. Он решительно возражал также против того, чтобы большие важные заказы, полученные фирмой, размещали исключительно на новой фабрике, а не распределяли между ткачами, работавшими дома на старых станках. Но Габриэль хотела с самого начала создать своей фабрике хорошую репутацию, чтобы она встала в один ряд с лучшими шелкоткацкими предприятиями Лиона.

В день открытия новой шелкоткацкой фабрики у здания бывшего монастыря был выставлен полицейский пост — на случай возможных беспорядков, которые имели место при открытии ткацкой мастерской Дево. В течение следующих нескольких дней полицейские продолжали дежурить у ворот фабрики, однако, видя, что все спокойно, городские власти в конце концов убрали этот пост, надеясь на благоразумие горожан.

Рабочий день, как и на других предприятиях города, начинался в шесть часов утра и заканчивался в шесть часов вечера, по субботам ткачи работали до полудня.

В эту субботу — после первой трудовой недели, в течение которой работала ее фабрика, — Габриэль после полудня, когда ее ткачи разошлись по домам, присела за письменный стол в своем кабинете, чтобы закончить несколько срочных писем. С минуты на минуту за ней должен был заехать Гастон, чтобы отвести ее к Эмилю. В опустевшем здании не было никого, кроме нее и уборщика, который уже заканчивал свою работу и подметал вестибюль. Уйдя с головой в деловые бумаги, Габриэль не обратила никакого внимания на отдаленный шум, доносившийся откуда-то с улицы, как вдруг дверь ее кабинета распахнулась, и на пороге появился седовласый уборщик, руки которого дрожали от волнения и испуга.

— Сюда движется разъяренная толпа, мадам! Это погромщики! Немедленно спасайтесь, бегите отсюда, пока еще есть время!

И с этими словами старик круто повернулся и исчез — в другое время Габриэль изумилась бы такой прыти старого медлительного уборщика, но сейчас ей было не до того. Вскочив из-за стола, она поспешила из кабинета в просторный вестибюль, где были настежь раскрыты входные двери после стремительного бегства уборщика. Выглянув за порог, Габриэль обмерла от страха. Погромщики приближались с двух сторон, потрясая в воздухе пиками, ломами, они несли также полотнище с написанными на них лозунгами, которые, пожалуй, уцелели еще с того дня, когда разъяренная толпа разнесла станок Жаккарда, установленный на площади города для публичной демонстрации: «Долой Жаккарда! Сохраним наши ткацкие станки! Спасайте себя и своих детей!».

Габриэль еще успела бы убежать, скрывшись в одном из переулков, но она не могла смириться с мыслью, что охваченная безумием толпа разрушит все созданное ею. Она заперла входные двери и заложила засовы, а затем закрыла на ключ и внутренние двери, ведущие в вестибюль. Здание монастыря строилось в свое время с той целью, чтобы отгородиться от внешнего мира, не допустить его вторжения — и вот пришел час проверки на прочность этого старого сооружения. Габриэль вбежала в первый цех. Все окна еще с тех пор, когда монастырь был действующим, закрывали на прочные решетки. Даже если стекла разобьют, погромщики не смогут проникнуть внутрь помещения. Для большей надежности Габриэль закрыла внутренние ставни нижних окон, а затем, вооружившись длинным шестом с крюком на конце, она захлопнула ставни вверху на окнах, расположенных под сводчатыми потолками. Рев голосов все нарастал, и Габриэль поняла, что толпа уже приблизилась к фабрике. Испугавшись, что погромщики начнут штурмовать здание с заднего фасада, Габриэль бросилась проверять двери черных ходов и нашла их закрытыми — все, кроме одной, ведущей в бывший садик, где монахи выращивали целебные травы; ее рабочие облюбовали это место для отдыха в обеденный перерыв. Габриэль успела вовремя закрыть эту дверь. Задвигая засов, она видела сквозь зарешеченное окошечко двери, как распахнулись ворота, ведущие во дворик, под натиском разъяренной толпы, и погромщики бросились к только что запертой двери.

Габриэль снова вернулась в цех и остановилась там, переводя дыхание, прижав руки к груди и чувствуя, как бешено колотится ее сердце. Она постаралась сосредоточиться и припомнить, не упустила ли она еще чего-нибудь. Ей было не по себе в пустом помещении посреди застывших ткацких станков, в полной темноте, поскольку все ставни были закрыты, а проникавший сквозь еле заметные щели дневной свет лишь слегка разгонял непроглядный мрак. Она стояла сейчас у группы станков, на которых ткался самый изысканный узор из тех, которые Габриэль когда-либо видела в своей жизни. Пробравшись на ощупь к одному из них, она почти с благоговением дотронулась до белеющего во мраке уже вытканного куска гродетура. По белому фону шли золотые тигровые лилии с изящными тычинками, подчеркнутыми светотенью. Этой ткани будет выткано семьдесят ярдов. Такой прекрасный шелк не-возможно было изготовить на старых станках, какие бы умелые ткачи за ними ни сидели. Габриэль не могла допустить, чтобы подобную красоту уничтожили обезумевшие люди.

Габриэль вздрогнула от неожиданности, когда брошенный погромщиками камень разбил стекло — одного из верхних окон и с шумом упал между решетками и внутренним закрытым ставнем. Сразу же вслед за этим на здание обрушился град камней — настоящий огневой залп — это толпа, ворвавшаяся во внутренний дворик и обуреваемая жаждой разрушения, в ярости била окна заднего фасада. Внезапно раздался грохот — это осаждающая здание фабрики чернь начала бить тараном в закрытую парадную дверь, пытаясь ее высадить. События принимали серьезный оборот. От каждого удара, казалось, сотрясалось все здание.

Габриэль осторожно приблизилась к внутренним дверям и выглянула в зарешеченное оконце — как обычно это делали монахи, чтобы увидеть того, кто пришел к ним. Наружная дверь ходила ходуном и трещала под натиском штурмующих ее. Старые засовы из толстых полос железа были довольно надежными, но дерево дверных панелей обветшало, и Габриэль опасалась, что оно не выдержит ожесточенного напора. Она молниеносно приняла решение. У нее в кабинете находился только что изготовленный образец ткани по одному из новых эскизов Марселя. Она сама принесла его сюда, получив накануне вечером от одного из своих ткачей, работавших дома. Это была очень яркая ткань — по кремовому фону шли золотисто-желтые подсолнухи.

Габриэль сбегала в свой кабинет и накинула кусок этого великолепного атласа себе на плечи, словно плащ. Затем она вновь заняла свое место у внутренней двери. Габриэль хотела, чтобы ворвавшиеся внутрь погромщики сразу же заметили ее, иначе она рискует быть затоптанной их ногами.

Собравшись с духом, она отодвинула засов на внутренней двери и приготовилась. С замиранием сердца она ждала того момента, когда погромщики ворвутся внутрь здания. Прислонившись горячим лбом к холодной решетке дверного оконца, она старалась успокоить бешено колотящееся в груди сердце. Прислушавшись, Габриэль поняла, что погромщики еще только подошли к двери черного хода, ведущего в садик. Она надеялась, что ее высадят не сразу и, таким образом, ей удастся осуществить тот план, который созрел у нее в голове.

В этот момент раздался страшный треск, входная дверь поддалась, и погромщики с тараном влетели в коридорчик, где образовалась куча мала. Воспользовавшись возникшим на мгновение замешательством, Габриэль распахнула настежь внутренние двери, ведущие из коридорчика в вестибюль, и предстала перед ткачами во всем великолепии. Лучи бьющего в дверной проем солнца осветили ее стройную высокую фигуру, закутанную с головы до ног в сияющий атлас, играющий оранжевыми, желтыми и золотистыми оттенками, а ее каштановые волосы отливали бронзовым пламенем.

— Ткачи! — громко, властным голосом воскликнула она. — Не двигайтесь с места! Я знаю, что ни один из вас не хочет своими руками лишить своего же товарища-ткача рабочего места! Большинство из вас помнят меня, помнят, как я приходила в ваши дома, в ваши семьи, чтобы обучиться ткацкому ремеслу. Эта фабрика — дело всей моей жизни. Я больше не тку сама, но те, кого я беру к себе на работу, продолжают славные традиции лионского шелкоткацкого производства. Так предала ли я свое прошлое, изменила ли вам, моим учителям? Нет, поверьте мне и на этот раз, как верили всегда! Я совсем не изменилась. Не мешайте мне продолжать свое дело, я хочу, чтобы некоторые из вас узнали новую лучшую жизнь, которая наступит, когда в Лионе появятся ткацкие станки Жаккарда!

Те ткачи, которые уже находились внутри здания, с изумлением взирали на нее. Некоторые из них действительно помнили Габриэль — когда они были еще детьми и сидели день-деньской под станками, связывая оборванные нитки, она часто наведывалась в их дома, обуреваемая жаждой знаний, стремившаяся как можно глубже проникнуть в секреты ткацкого мастерства.

Внезапность ее появления — ведь погромщики думали, что в здании фабрики нет ни души, — а также великолепие ее атласной накидки и отчаянная: отвага, с которой она встала на пути разъяренной толпы, готовой на все, возымели свое действие, — ворвавшись в коридорчик, люди замерли и не двигались с места. Те, которые теснились на пороге, тоже не решались продвинуться вперед, но остальные, находившиеся еще на улице и не видевшие, что происходит внутри, не понимали, почему случилась заминка, и изо всех сил напирали на впереди стоящих, их нетерпение с каждой секундой нарастало.

Габриэль подошла к тем, кто стоял у лежащего на полу тарана, и, протянув к ним руки, промолвила, взывая к их благоразумию:

— Скажите тем, кто снаружи, чтобы они успокоились. Не лишайте меня возможности заниматься любимым делом. У меня, кстати, есть несколько свободных рабочих мест для тех, кто хочет попробовать свои силы на новых станках.

Ей удалось бы добиться своего, если бы это зависело лишь от главарей, ворвавшихся в здание фабрики. Как ни горели они желанием сокрушить ненавистные станки на опустевшей фабрике, все же их ярость слегка поутихла — поскольку ткачам не очень-то хотелось совершать правонарушения на глазах постороннего человека, хорошо известного в городе, еще труднее это было сделать тем, кто лично знал Габриэль. Но как бы ни медлили, ни колебались в нерешительности ткачи, находившиеся в первых рядах, остальная часть толпы яростно напирала на них, и стоявшие на пороге рабочие не в силах были противостоять натиску своих товарищей. Никто не знал, откуда был брошен камень. Возможно, кто-то целился именно в Габриэль, но скорее всего он отлетел, срикошетив, от дверного косяка, пущенный в окно чьей-то неумелой рукой. Если бы Габриэль оставалась стоять у внутренних дверей, этот камень не задел бы ее, но выйдя в коридорчик, она оказалась под градом камней, пущенных из толпы и залетавших в дверной проем. Камень ударил ее в висок, и она рухнула на пол, оглушенная болью и изумленная тем, что произошло с ней. Запутавшись в складках атласной ткани, окрасившейся ее кровью, она почувствовала, как кто-то, бросившейся к ней со стороны ткацкого цеха, оттащил ее в сторону. У Габриэль защемило сердце от страха и отчаяния: значит, погромщики высадили дверь черного хода и проникли в цеха. Пол задрожал под ней от топота ног погромщиков, устремившихся с улицы в глубь помещения, они дико кричали, надрывая глотки. Внезапно где-то рядом раздался пистолетный выстрел. Должно быть, кто-то пальнул в потолок, потому что сразу же вслед за этим послышался шум падающей на пол штукатурки. Чувствуя, что теряет сознание от боли, Габриэль вдруг услышала громкий голос Николя.

— Убирайтесь отсюда! Все до одного! Да поживее! Это было всего лишь предупреждение. Следующим выстрелом я уложу того, кто сделает еще один шаг!

Превозмогая боль, от которой, казалось, раскалывалась голова, Габриэль подняла тяжелые веки и взглянула туда, откуда доносился голос. В проеме двери, ведущей в цех, стоял Николя, широко расставив ноги; в каждой руке у него было по пистолету. За его спиной никого не было видно. Значит, это именно он оттащил ее в сторону и спас от смертельной опасности. По-видимому, с ним был еще кто-то, и этот человек сдерживал сейчас натиск толпы, рвущейся с черного хода. Габриэль снова закрыла глаза, и ее голова бессильно откинулась на пол. Послышался щелчок, — по-видимому, Николя взвел курок второго пистолета. Этого было достаточно для того, чтобы погромщики в спешном порядке начали покидать здание фабрики. С улицы все еще доносился гул голосов, но Габриэль не могла больше ни на чем сосредоточиться, в ушах стоял шум, она не могла ни пошевелиться, ни позвать на помощь. Она то забывалась, теряя на минуту сознание, то вновь ясно отдавала себе отчет в том, что происходит вокруг, — это было странное ощущение. В один из моментов, когда Габриэль пришла в себя, она услышала крики, хлопанье дверей, раскатистый смех Гастона, а затем почувствовала, как Николя поднял ее на руки, отнес в кабинет и положил там на диванчик. Она хотела задать ему вопрос: каким образом он оказался в здании ее фабрики, но не могла произнести ни слова.

— Она получила серьезное ранение? — послышался озабоченный голос Гастона.

— Она потеряла сознание от удара камнем в висок, рана довольно глубокая, — произнес Николя, прикладывая к кровоточащему виску Габриэль свой носовой платок. Прижав его к ране, он отошел на шаг и, сняв сюртук, набросил его на Габриэль. Затем он вновь принялся вытирать бегущие по щеке пострадавшей струйки крови. — Всех разогнали?

Гастон подошел к окну.

— Да, ваши люди и полиция сделали свое дело. В переулке все еще кипят страсти, по-моему, полиция пытается арестовать кого-то. А во дворе фабрики уже никого нет.

— Тогда подгоните карету к парадному крыльцу. Мы должны перевезти мадам Вальмон в дом ее невестки.

Габриэль так хотелось поблагодарить Николя за его помощь, но голова ее кружилась от слабости и боли в виске, а губы не слушалась. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как Гастон ушел за каретой, оставленной им неподалеку. Но вот, наконец, Николя вновь подхватил ее на руки и, сев в экипаж, усадил ее к себе на колени, держа в своих объятиях, как ребенка. Габриэль прижалась к его груди, положив голову ему на плечо. Гастон направил лошадей на улицу Клемон.

Дверь особняка открыл слуга, а затем послышался испуганный крик Элен, спустившейся в вестибюль. Последовало короткое объяснение Николя, а затем он понес Габриэль вверх по лестнице — туда, куда без лишних слов повела его Элен. Они уже достигли площадки второго этажа, как вдруг появился Анри.

— Это вы?! Да как вы смеете появляться в нашем доме! — взревел он, увидев Николя. — Что вы сделали с моей сестрой? Еще одно столкновение с вашей каретой? Ну это уж слишком! Немедленно передайте ее мне!

Габриэль почувствовала, как Николя еще крепче прижал ее к своей груди. По-видимому, он не желал отдавать ее сейчас, когда опасность уже миновала, кому-либо другому. В этот момент вмешалась Элен.

— Прочь с дороги, Анри! Сейчас не время вступать в никчемную перепалку. Месье Дево поступил как добрый самаритянин из Священного Писания, и ты должен быть благодарен ему вместо того, чтобы кричать на него не своим голосом! — с этими словами Элен оттолкнула Анри с дороги и широко распахнула перед Николя с Габриэль на руках двери спальной комнаты.

Послышался шелест простыней, которые Элен отвернула с постели, и Габриэль почувствовала, что ее кладут на мягкую кровать. Она застонала, пытаясь протестовать, когда Элен сняла с нее сюртук Николя и вернула его владельцу. Этот тихий стон, сорвавшийся с ее губ, был единственным знаком, которым она могла выразить свое нежелание расставаться с ним. Николя каким-то образом понял ее — во всяком случае так показалось Габриэль.

— Я должен идти, — негромко промолвил он, стоя рядом с кроватью Габриэль и глядя на нее.

Анри, появившийся на пороге, вновь закричал на незваного гостя, придя в бешенство от его невозмутимости. Элен круто повернулась к нему.

— Уймись! — строгим голосом сказала она, призывая его к порядку. — Разве ты не видишь, что у твоей бедной сестры голова раскалывается от боли?

Габриэль почувствовала, как Николя нежно пожал ее руку. Затем он и Элен вышли из комнаты, плотно затворив за собой дверь. До Габриэль вновь донеслись приглушенные крики Анри, он, по-видимому, выпроваживал Николя за дверь, осыпая его бранью.

Эмиль прибыл сразу же, как только получил известие о том, что случилось. Габриэль была благодарна окружающим за то, что они не пытались заговорить с ней. Элен держала окна спальной комнаты зашторенными и опекала свою подругу, словно ангел-хранитель. Именно от Элен Габриэль узнала подробности того, что произошло на фабрике и чего она сама не могла видеть. Гастон проведал, что ткачи затевают что-то серьезное, желая проучить владелицу новой ткацкой фабрики. Он связался со своим бывшим однополчанином, служившим в охране мастерской Николя Дево, и они договорились держать друг друга в курсе событий. Гастон заранее изучил здание бывшего монастыря и обнаружил, что с соседней крыши можно добраться к слуховому окну, а через него проникнуть внутрь фабрики. Именно таким способом он и Николя пробрались в осажденное толпой разъяренных ткачей здание, после чего Гастон бросился к черному ходу, куда уже готовы были вломиться погромщики, а Николя поспешил к главному входу, чтобы постараться сдержать основные силы нападавших.

Когда Габриэль достаточно окрепла для того, чтобы принимать посетителей, первым, кого она призвала к себе, был Гастон. Старый солдат был доволен тем, что не оплошал в трудную минуту. Недавние события напомнили ему годы военной службы, короткие яростные стычки с противником. Габриэль горячо поблагодарила его за помощь.

— Ваша предусмотрительность спасла мою фабрику от разорения, а саму меня от неминуемой гибели под ногами озверевшей толпы. Я до конца своих дней буду благодарна вам за то, что вы вовремя известили о надвигающихся событиях месье Дево. Правда, я до сих пор не могу понять, почему он сам бросился на выручку мне, а не послал своих охранников.

— Я тоже думал, что он прежде всего пошлет на подмогу вам своих людей, но ведь была суббота, и во второй половине дня все рабочие и служащие его ткацкой мастерской разошлись… Как бы то ни было, ничто не могло удержать месье Дево от решительных шагов, он первым бросился вам на помощь.

— Я еще раз благодарю вас, Гастон. Вы — надежный защитник.

Выйдя за дверь спальной комнаты Габриэль, Гастон криво усмехнулся и пробормотал про себя:

— Надежный защитник…

Пропасть социальных различий между ними была слишком огромна, и это мешало Габриэль разглядеть истинные причины беззаветной преданности Гастона, которая заставляла его неусыпно следить за каждым ее шагом, чтобы в нужный момент прийти на помощь. Не то, чтобы он любил ее — у Гастона просто не было времени на ненужные сантименты, но он отдавал себе отчет в том, что именно из-за Габриэль медлил с женитьбой, о которой мечтал во время службы в армии. Гастон знал, что женится не раньше, чем найдет умную порядочную женщину, похожую — пусть отдаленно — на Габриэль. Выйдя из дома Рошей, он потряхивал в кармане золотыми монетами, которые дала ему мадам Вальмон в качестве вознаграждения за услуги. Гастон предпочел бы получить от нее вместо них совсем другую награду, но он слишком хорошо знал, что это невозможно…

Через некоторое время Эмиль, которого неотложные дела заставили вернуться на шелководческую ферму, вновь приехал в Лион, надеясь забрать жену домой, как только доктор разрешит ей предпринять это путешествие. Доктор, наложивший на рану Габриэль четыре шва, порекомендовал ей соблюдать строгий покой в течение как минимум трех недель. Эмиль решил про себя настоять на том, чтобы этот срок был увеличен. Все подозрения, дремавшие до поры в его душе, пробудились с новой силой. Его не убедили попытки Габриэль объяснить появление Николя Дево на ее фабрике желанием последнего оказать ей услугу по доброте душевной и в знак примирения. Она ссылалась на то, что только ее фабрика и мастерская Дево были оборудованы станками Жаккарда, и именно это обстоятельство будто бы подвигло Дево прийти ей на помощь в трудную минуту.

Вскоре Габриэль начала поправляться. Особое беспокойство у нее вызывали дела на фабрике и в фирме. Она посыпала Анри запросы с требованием выслать ей текущую документацию, но от брата не было ни привета, ни ответа, и тревога Габриэль с каждым днем нарастала. В конце концов, измученная неизвестностью, она не выдержала и решительно заявила Эмилю:

— Я должна завтра вернуться в Лион. Я пробыла здесь в покое и безделье дольше, чем того требовал доктор. Анри не ответил ни на одно из моих посланий. Должно быть, что-то случилось.

— Ах, оставь! К чему это беспокойство, — Эмиль взял жену за плечи и с нежностью взглянул на нее.

— Твой брат всего лишь выполнял мои распоряжения. Я не хотел допускать, чтобы заботы о делах фирмы вновь захватили тебя. А теперь, когда ты немного отвыкла от бесконечных дел и отошла на продолжительное время от руководства Домом Рошей, ты наверняка почувствовала и осознала то, какое благо наш с тобой тесный семейный мирок, как нам хорошо жить вместе.

Габриэль с недоумением уставилась на мужа.

— Ты подговорил Анри открыто выступить против меня? Перехватить бразды правления фирмой в свои руки, лишив, таким образом, меня моих законных прав? — Габриэль отстранилась от мужа, высвободившись из его объятий. — Ну хватит. Я еду в Лион немедленно. Гастон прямо сейчас отвезет меня в город.

— Я запрещаю тебе делать это! — лицо Эмиля окаменело, выражение глаз стало суровым и непреклонным.

Габриэль бросила на него такой взгляд, как будто перед ней стоял чужой незнакомый человек.

— Никто не может мне запретить заботиться об имуществе, завещанном мне отцом в опеку.

— Дом Рошей может обойтись и без тебя. А я не могу. Твое место здесь, рядом со мной.

— Неужели ты не видишь, что наш брак только упрочился после того, как я занялась делами фирмы, став более самостоятельной в своих поступках? — увидев затравленный взгляд мужа, Габриэль вновь почувствовала к нему сострадание и положила руку ему на плечо. — Не бойся, я никогда не оставлю тебя. Я обещаю тебе это, как обещала в день нашей свадьбы.

Эмиль порывисто обнял ее и поцеловал со страстью и неистовством — он испытывал досаду от того, что так и не сумел обуздать ее неукротимую волю, побороть ее тягу к независимости, которая, кстати, в первую очередь и привлекала его в ней.

Габриэль пошла на компромисс и уехала в город лишь на следующий день. Анри встретил ее появление довольно спокойно, без тени удивления, что было само по себе подозрительным. Габриэль была уверена, что он в полной мере воспользовался ее отсутствием и извлек из него пользу для себя. Однако служащий, которому она вполне доверяла, развеял ее подозрения, показав ей безупречно составленные отчеты и всю текущую документацию, свидетельствующую о том, что ни о каких махинациях и подлогах в ее отсутствие не могло быть и речи. В конце концов Габриэль пришла к заключению, что причиной его необычной любезности и приветливости являлось его хорошее настроение, вызванное везением за карточным столом. Следствием этого, должно быть, были и три совершенно новых, роскошных наряда Ивон, а также браслет с сапфирами, которого Габриэль прежде на ней не видела. Кроме того, в ее отсутствие — как она узнала позже — в доме был устроен великолепный званый вечер, который обошелся Анри в кругленькую сумму.

На комоде в своей спальной комнате Габриэль увидела свежевыстиранный носовой платок Николя, которым он останавливал кровь, сочившуюся из ее раны на виске. Габриэль поднесла его к губам и поцеловала вышитые на нем инициалы. Несмотря на сильное искушение оставить платок себе, Габриэль все же решила вернуть его хозяину, разум одержал в ней верх над чувствами. Она аккуратно завернула платок в тонкую оберточную бумагу и вложила в пакет короткую записку со словами благодарности.

Гастон отвез пакет по адресу. Габриэль не стала его спрашивать, видел ли он самого Николя. Она все еще пыталась сделать невозможное — забыть человека, которого любила.