Книга: Госпожа моего сердца
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11

Глава 10

Птицу надо накормить. Это было ясно без слов. Все камни на рукавице и приманке принцессы, все камни, которые остались в брошенных ими сундуках, все ее меховые одежды и украшенные жемчугом платья не стоили и половины того, во что оценивался этот белый сокол. Испытываемый самим Руком голод, чувство опасности, неловкость, возникшая между ними — все это отступило на задний план теперь, когда встал вопрос о питании сокола.
Гринголет не ел уже два дня. Он был возбужден, рвался на охоту, расправляя крылья и выпуская когти. Принцесса готовилась к охоте, заменяя путцы и осматривая должник и клобучок.
Огромные стаи птиц, которые опускались на реку утром на рассвете, уже исчезли. Теперь пролетали лишь редкие и одиночные птицы. Несмотря на то умение, которое продемонстрировала принцесса Меланта, когда она обращалась с приманкой, Рук совсем не был уверен в ее мастерстве как охотника. А сегодняшнее ее ребячество утром тем более не укрепляло его во мнении, что она может участвовать в этом сложнейшем виде охоты. Сам он совсем не умел охотиться с соколами. Предстоящая охота рядом с широким руслом реки все более внушала ему опасения — преследуемая птица обязательно ринется дальше от берега и, значит, атака произойдет над водой.
Однажды он был при дворе, когда Ланкастер и его брат, принц, возвращались с соколиной, охоты. У них тогда было что-то около полу десятка хорошо обученных соколов, охотившихся на журавлей и цапель. Он помнит, как среди большой и яркой процессии было множество слуг в мокрой одежде, промокших придворных и собак с влажной шкурой. Тогда витал всеобщий дух оживления — день был не очень холодным, и замок с теплым очагом совсем близко.
Здесь не было ни собак, ни слуг, на случай, если сокол выпустит свою жертву под водой. А единственным придворным был сам Рук.
Может быть у нее есть какое-то колдовство завораживать жертву. По крайней мере, все ее движения были уверенными. Сейчас она шла впереди него, пробираясь сквозь высокий тростник и неся сокола. Камни сверкали из-под ее развевающейся накидки. Сейчас она походила на валькирию из древних приданий, молчаливую деву-воина, идущую на битву. Рук тихо следовал за ней. Он снял свои шпоры, а также все металлические части доспехов, из которых теперь на нем осталась только кожаная куртка. В руках он нес меч.
На покрытом густыми зарослями берегу она остановилась. Футах в пятидесяти от берега Рук увидел пару диких уток — крякв. Но на то, что, взлетев, они полетят в нужном направлении, надежды не было.
— Эти подойдут, — пробормотала она так тихо, что он едва расслышал ее. Она искоса взглянула на него. — Ты должен зайти туда — в дальний тростник, и ждать моего сигнала. Надо будет вспугнуть дичь, пока он не поднялся очень высоко. Не так высоко, как в прошлый раз.
Он осмотрел тростник, стараясь выбрать наилучший путь.
— Какой знак следует мне ожидать?
— Крика черного дрозда.
— Госпожа, — чуть слышно произнес он. — Нет ли у вас знаний о колдовских заклинаниях, чтобы направить их сюда?
Искоса она так взглянула на него, что он смешался и быстро добавил:
— Если мне придется плыть, я могу утонуть или занемочь от простуды, оставив мою госпожу совсем без защиты.
Взгляд ее сиреневых глаз, казалось, прожжет дыру в его теле.
— Так ты боишься промокнуть? — насмешливым тоном произнесла она.
Ему это, однако, не показалось смешным.
— На мне моя единственная одежда, моя госпожа. Я не смогу сменить ее.
Она презрительно сложила губы.
— Так ты просто снимешь ее, и я отвернусь, раз ты такой скромный и стеснительный.
Он вспыхнул от смущения и почувствовал, как горячая волна покатилась по его телу. Она, кажется, тоже почувствовала его состояние, так как быстро отвела глаза в сторону и добавила:
— В нашем небольшом отряде ты, кажется, лучший по швырянию камней. Может, ты воспользуешься своим умением и забросишь камешек так, чтобы он упал за утками. Может быть, он заставит их подняться и последовать по направлению к берегу.
Рук подумал про себя, что даже слабое умение ворожить имело больше шансов, чем эта хитрость.
— Госпожа, может быть все-таки лучше ворожба? Ну, хотя бы самое слабое заклинание. Бог нас простит.
Она высоко подняла свои брови.
— Я вижу, что ты ведешь себя неподобающим образом только, когда это тебе удобно, рыцарь-монах.
— Не монах, — пробормотал Рук. Его стало раздражать это придуманное ею прозвище.
— А я не ведьма. — Она смотрела прямо в его глаза. — Я жду, когда ты будешь готов выполнить мои указания.
Рук стиснул зубы и двинулся по берегу, подобрав два камня, которые ему показались наиболее подходящими для этой цели — достаточно тяжелыми и одновременно плоскими, чтобы произвести большой всплеск на воде. Он пригнулся и двинулся в тростник, раздвигая его заросли по мере продвижения. Его ноги утопали в иле и грязи, и он старался тихо поднимать их, чтобы избежать чавкающих звуков.
Меланта в душе вполне разделяла нежелание Рука залезать в холодную воду, однако никогда бы не призналась ему в этом. К сожалению, у нее и вправду не было возможности обратиться к какому-либо волшебству или заклинаниям. И единственное, на что она могла рассчитывать, было ее искусство соколиной охоты и выучка Гринголета. Сокол был достаточно опытным, чтобы выждать, пока дичь не окажется над сушей, и только тогда атаковать ее. С другой стороны, утки, скорее всего, предпочтут лететь по ветру, а над рекой поток воздуха был наиболее сильным. Так что, если только они достаточно разумны или утомлены, они не покинут русла реки и не станут отклоняться к берегу. Однако, госпоже Судьбе было угодно послать сюда именно крякв — наиболее сильных и больших по размеру диких уток, уверенных в себе благодаря своим размерам и скорости лета. Именно это и давало надежду — они вполне могли решиться на бегство от сокола над землей. Тогда бы у них не оставалось шансов, так как в полете по прямой он мог обогнать любую другую птицу в этом Божьем мире.
Впрочем, и в этом случае шансы на конечный успех были все-таки невелики: было не ясно, как скоро сокол догонит дичь, и где он убьет ее. При обычной охоте это было бы не так уж важно, так как за ним следовал бы целый отряд из ловчих, сокольничих, слуг и охотничьих собак. Сама такая погоня была бы веселым спортивным событием, а результат охоты — убитая утка — не представлял особой ценности, так как намного больше внимания в этом случае уделяется птичьей «доблести», то есть тому, как летит сокол, как он атакует свою жертву… Сейчас же была настоящая охота. Гринголет должен был убить свою жертву очень быстро, в противном случае у них не будет ни обеда, ни, может быть, самого сокола, если только он улетит так далеко, что уже не сможет быть возвращен приманкой.
Меланта поочередно следила то за кряквами, которые все еще мирно плавали невдалеке, то за тихим колебанием тростника, которое отмечало продвижение рыцаря. Необходимо было сделать очень тонкий расчет: если она затянет с соколом, то утки могут улететь еще до того, как он будет готов к преследованию и атаке. Если же она выпустит его слишком рано, то он, голодный и потерявший терпение, может пуститься в поисках дичи сам по себе и куда-нибудь улететь.
Тростник перестал колебаться. Меланта заметила, как селезень настороженно поднял голову и стал отплывать. Она схватила зубами шнурок клобучка и рванула его. Затем, немного приподняв руку, она повернулась против ветра и сдернула клобучок с головы сокола.
Сокол слегка приподнялся, расправляя крылья. Меланта все время следила за утками, но краем глаза заметила, как Гринголет осматривал небо. Он подобрался и напрягся. Меланта разжала свою руку в рукавице, отпустив птицу.
Гринголет расправил крылья и, подпрыгнув, полетел.
Утки стали быстро отплывать от берега, оставляя за собой v-образные буруны. Скоро они окажутся вне досягаемости броска камня или воздействия крика. Они уже и сейчас отплыли слишком далеко от берега, и теперь их трудно было испугать оттуда, особенно учитывая то, что над ними витала белая смерть. Меланта еще раз взглянула на Гринголета, описывающего широкие круги над ними, и тихо подала условный сигнал.
Рук должен был немедленно закричать, начать махать руками, бросать камни и делать все, что еще ему придет в голову, чтобы заставить уток подняться в воздух.
— Давай же! — шептала она.
Вместо этого тростник стал опять шевелиться, указывая на то, что Рук двигался вдоль берега до тех пор, пока не оказался как раз перед ней, после чего снова затих.
— О Боже! — тихо произнесла она свистящим шепотом. Затем снова подала сигнал.
Гринголет лениво кружил, каждый раз уклоняясь все больше по ветру и теряя позицию для атаки. Утки все еще плыли, все дальше удаляясь от берега. Она потянулась за вабилом, собираясь вернуть сокола, пока тот не улетел.
Вдруг из тростника вырвался ворох перьев. Огромная серая цапля — царь среди речной дичи — взмыла в воздух. Она попробовала было приземлиться и бежать вдоль берега, но вслед за ней из тростника выскочил Рук, который отвел назад руку и метнул в нее камень, затем другой. Мощные броски вынудили птицу окончательно забыть о земле и искать спасения в небе.
Гринголет немедленно взялся за дело. Цапля летела, делая большие круги, и Гринголет стал быстро подстраиваться к ней. Сердце Меланты бешено колотилось. Наверное, оно успело сделать около сотни ударов, когда две птицы, стремившиеся выиграть пространство друг у друга, сошлись над берегом. Гринголет все время уменьшал расстояние, залетев над отчаянно пытающейся уклониться цаплей.
Неожиданно сокол сорвался вниз, переворачиваясь на лету, и, тремя мощными взмахами крыльев, направил свое падение прямо на цаплю. Он нанес жуткий по силе удар, сравнимый разве что с ударом молота Вулкана, затем взмыл вверх, повернулся и сбил крякву, появившуюся откуда-то в небе, так быстро, что Меланта и не заметила ее. Затем сокол снова развернулся и молнией устремился за другой кряквой, пытающейся скрыться бегством. Они столкнулись с шумом, с которым сталкиваются твердые камни. Вокруг утки возникло облако перьев, в котором она на мгновение исчезла.
Обе утки упали далеко в воду, но большая цапля сумела спланировать, тяжело хлопая т крыльями и теряя перья. Она с шумом плюхнулась в тростник. Гринголет сделал полукруг и бросился за ней. Сокол и огромная цапля исчезли из видимости, но зато сразу же донесся страшный шум отчаянной схватки. Яростный бой нарушался криком сокола, отважно презревшим превосходство противника в размере и в силе на земле. Меланта подхватила свои юбки и бросилась к месту сражения. Локтями она распихивала тростник, надеясь все же успеть и спасти Гринголета. Оттуда до ее слуха долетали дикие всплески и шум ломающегося тростника, который стал падать, словно срезанный косой. Меланта почувствовала отчаяние — в таких условиях ее Гринголет не мог победить. «Тоу-тоу-тоу, хок!» — кричала она, используя выражения, которыми обычно подзывала к себе Гринголета, словно теперь это могло спасти его.
Она споткнулась своими длинными, загнутыми вверх мысами сапожек и упала в грязь. Снова поднялась на ноги и попыталась бежать, не обращая внимания на то, что ее ноги промокли до колен. Тростник впереди нее бешено трясся. Вдруг все затихло, и у нее упало сердце. Затем Гринголет снова закричал с бешеной яростью. Меланта сделала несколько последних шагов, развела в сторону тростник и оказалась на месте побоища.
Сокол возвышался на поверженном противнике, рядом с которым во всю длину лицом вниз лежал ее рыцарь. Глубина воды достигала здесь трех дюймов. Одна его рука простиралась над цаплей, сломанную шею которой он и сжимал.
Гринголет, издавая кровожадные яростные крики, одной лапой вцепился в тело цапли, а другой ухватился за руку рыцаря, точнее за кожу его куртки, словно стараясь оторвать эту руку от цапли. Рук отвернул свою голову, пряча лицо и закрывая его своей другой рукой, не переставая при этом бормотать ужасные проклятия в ответ на яростные крики сокола.
Меланта зажала свой рот пальцами, пытаясь подавить совсем не подходящий к месту взрыв хохота.
— Встань, — сумела она произнести нетвердым голосом. — Отпусти его обед, и он отпустит тебя.
Медленно, прикрывая свое тело, он стал подниматься и вскоре оказался на коленях. Вода потекла с его одежды прямо на сокола, из-за чего тот опешил и замолчал. Затем, придя в себя, сокол бросил цаплю и атаковал рыцаря, вцепившись в его руку обеими лапами. Рук встал, и сокол повис вниз головой. Меланта сильнее прижала пальцы ко рту, буквально стискивая себе губы, чтобы не расхохотаться, и яростно заставляя себя быть серьезной.
Рук окинул ее взглядом, не менее мрачным и недоброжелательным, чем у сокола. Оказывается, он знал, что имея дело с соколом, надо просто ждать, пока тот не отпустит тебя. Что и произошло, как только сокол убедился, что на его добычу никто не претендует. Он бросил руку рыцаря и вцепился в тело цапли, подозрительно поглядывая на Рука.
Тот поспешил отодвинуться подальше, молча и безропотно отойдя на несколько шагов в сторону. Меланта быстрым движением руки выхватила кинжал, подобрала юбки и подошла к цапле. Свободной рукой она подхватила из воды ее голову и отрезала ее. Гринголет, признав в ней свою хозяйку, воспринял это как должное и с видом высокородного господина перебрался на ее другую руку, на которой была надета рукавица. Меланта потащила цаплю за ноги. Это была огромная, самая большая птица из всех тех, что Меланте доводилось когда-либо видеть. Она с трудом вытащила ее на сухое место. Здесь она выпотрошила ее, отдав Гринголету костный мозг и сердце. Сокол жадно набросился на еду, затем вдруг остановился и помотрел за спину Меланты.
Она обернулась. К ней подходил Рук, который шел босиком в полностью промокшей одежде, так плотно облепившей его тело, что казалось, будто на нем ничего не одето. Отчетливо были видны все его мышцы. Кости, ребра, грудная клетка, талия, бедра, голени и даже костяк — все выступало рельефно и ясно. Вода ручьями стекала с него и капала с мокрых волос.
Она давно привыкла к тому, что сняв доспехи, мужчины уменьшались примерно на одну треть. Он же, казалось, стал еще больше, как громада возвышаясь над ней. В одной руке он небрежно держал двух убитых соколом уток, в другой — свой меч и кожаную куртку.
Он бросил уток рядом с ней и замер.
Меланта посмотрела на его голые, измазанные грязью ноги и увидела, как по его телу пробежала дрожь.
Он присел рядом с ней и посмотрел на Гринголета. Тот возобновил свою трапезу, прерванную его появлением, время от времени бросая на Рука яростные взгляды и поглощая пищу с удвоенной энергией, словно опасаясь, что ее у него опять начнут отбирать.
На лице рыцаря появилась такая редкая для него улыбка.
— Маленький боец, — сказал он, — трех за один полет!
Меланта наблюдала за рыцарем и чувствовала, что в ней происходит что-то такое, что очень пугало ее, против чего восставали все ее инстинкты и опыт.
Она осмотрела его снова с ног до головы. Он явно представлял для женского глаза приятное зрелище: элегантное и мощное телосложение, поражающее своей энергией и мускулатурой.
Она вышла замуж в двенадцать лет за принца, который на тридцать лет был старше ее. За ней ухаживало множество поклонников при различных дворах. И все же, оказывается, до сих пор она и не подозревала, какое очарование таит в себе мощь и сила промокшего и выпачканного грязью мужчины.
Он совсем не чувствовал смущения, очевидно не подозревая, что мокрая и сухая одежда — это совсем разные вещи. Ему достаточно было только взглянуть на себя, чтобы удостовериться в этом. Но, грустно усмехнувшись про себя, Меланта подумала, что, пожалуй, свои собственные глаза могут не убедить его, если он будет продолжать цепляться за такие ненадежные вещи, как честь, этикет и принципы, которые исчезают так же легко под воздействием реальности, как одежда теряет свою защиту, становясь прозрачной от соприкосновения с водой.
По его телу снова прокатилась дрожь. Меланта встала, сняла с себя меховую накидку и набросила ее на него.
— Вот, укутайся. И не возражай! — добавила она быстро. — Твои кости трясутся от холода.
Он встал и послушно укутался, произнеся, однако, что так не следует поступать.
Она помолчала и затем снова обратилась к нему.
— Он не поранил тебя?
Рук указал пальцем на плотные кожи.
— Прежде чем мне удалось на турнирах выиграть себе настоящие доспехи, я использовал это. Они могут выдержать удар закаленного клинка.
— Но не отразят простуды, — возразила она. — Идем к огню, иначе ты начнешь кашлять и хрипеть.
Рук сидел, обернувшись в свою и ее меховые накидки, и глядел на дымный костер, который ей удалось развести, время от времени давая советы, когда она обращалась к нему. К тому времени, как они вернулись к своему лагерю, он уже дрожал не переставая. Пришлось срочно снять всю оставшуюся на нем промокшую одежду. Вынужденный придерживать обеими руками свои меховые накидки, в которые он завернулся, он полностью оставил за Мелантой поле хозяйственной деятельности. Принцесса занялась делами, как добрая хозяюшка, если только, конечно, можно себе представить хозяюшку, которая ничего не умеет делать по хозяйству.
Решив, что все это скоро ей наскучит и ей надоест играть в эту игру, он прекратил свои препирательства и замолчал. Но ее настроение, кажется, совсем не ухудшилось, несмотря на обилие дел, которые она выполняла. Все шло как положено: утки пережаривались с одного бока, оставаясь с другого сырыми, цапля была подвешена за ноги к ветке так, что ее шея оказалась на земле. В попытке приспособить для этого другую ветку повыше, она уронила цаплю себе на голову. В конечном итоге цапля оказалась на земле.
Рук философски взирал на все это, делая вид, что он ничего не замечает.
— Хотела, чтобы птица повисела день или два. Тогда ее мясо стало бы нежнее.
— Хорошая мысль, — произнес он, — но мы снимемся сегодня же. Я захвачу ее с нашими вещами.
Она оставила птицу лежать на земле, словно кто-то должен был придти и подобрать ее. Сама же Меланта подошла и присела рядом с ним. Рыцарь отстранился от нее насколько это было возможным, не поднимаясь с места. Он устал и опасался, что она снова начнет любовные игры. Он не хотел, чтобы она дразнила и манила его подобным образом. Он больше не мог этого переносить. Она была богата и знатна, может быть, ей доставляло удовольствие заниматься теми вещами, которые приняты при дворах, но он этого не любил и не одобрял. Он знал свое место.
Она села, скрестив ноги, словно подросток, и он снова подумал, что она всегда спасала его от пре любодействия. Его дама сердца.
— Куда же мы направляемся? — спросила она, поворачивая голову и глядя ему в лицо своими прекрасными околдовывающими глазами.
— В надежное место.
— Откуда мы можем узнать, что оно надежное? Даже мой собственный замок в Боулэнде… — она нахмурилась. — Чума может быть там тоже, или же поразить местность на дороге туда. Откуда нам знать?
Такие чисто женские колебания и слабость заставили его почувствовать прилив желания защитить ее. Но одновременно появились и подозрения. Он сурово посмотрел перед собой и произнес:
— Я как-то слышал, что некоторые могут по ночам уноситься по воздуху в самые отдаленные места, где они узнают обо всем, что им требуется, а затем они до утра возвращаются к себе.
Выражение ее лица изменилось. Оно стало жестким и напряженным.
— Зачем ты говоришь мне про все это?
— Я часто думал, что вы ведьма, — сказал он напрямик. Он вознамерился узнать, так ли это или нет, даже если она убьет его за такую наглость. — Иначе как же еще можно объяснить то, что вы так долго удерживали меня… и еще удерживаете сейчас? Если это колдовство, умоляю, освободите меня от него.
Она сжала зубы. Затем подняла руку и прокричала:
— Белый Патерностер, брат Святого Петра, открой врата рая, затвори врата ада, и да придет это страждущее дитя к своей матери. Аминь! — Она растопырила пальцы, хлопнула три раза в ладони и опустила руки. — Все, унылый рыцарь-монах, ты свободен от всех чар, какие только я могу навлекать на людей.
Она резко встала и, осыпав его веером песка, направилась к огню. Там она в первый раз за все время повернула вертел и огорченно закричала, уставившись на почерневшие бока уток.
— Дева Мария! Все испорчено! — Она опустила руку и плохо установленный вертел рухнул в огонь вместе с утками. Меланта обернулась к Руку, устремив на него ядовитый взгляд, затем снова повернулась к костру и, бормоча про себя какие-то непонятные слова, стала пытаться вытащить уток из костра.
Наконец ей удалось подцепить вертел, но, взяв его в руки за один конец, она наклонила другой, и одна из уток слетела с него опять в огонь.
— Ладно, не беда, — проговорила она и выгребла эту утку палочкой, перекатив ее из костра прямо в песок. Затем она водрузила ее на скатерть, с которой они питались, и подняла ее. Она расположила эту, наполовину обуглившуюся, птицу перед ним и осторожно расправила салфетку. Затем распрямилась и произнесла:
— Я вызвала трех дьяволов, сделала страшное заклинание и повелела, чтобы эта утка зажарилась самым лучшим способом.
Он долго смотрел на утку, а затем кисло произнес:
— Надо было лучше поворачивать вертел.
— Надо было сказать мне про это. Я бы призвала Вельзевула, и он бы мне все устроил.
Он поднял глаза. Она смотрела прямо на него. Ее рот был плотно сжат, глаза горели вызовом.
— Аллегрето сказал, что моя госпожа — ведьма. И советники Ланкастера тоже. Об этом говорили все при его дворе.
— А что скажешь ты, рыцарь? — Ее губы угрожающе напряглись.
Он посмотрел на нее, свою величественную сеньору, прекрасную и простую, украшенную драгоценными камнями и со сбившимися волосами, с большим пятном сажи на щеке. На его плечах была ее меховая накидка, а перед ним лежала утка, за которой они охотились вместе с ней. Ее сокол хранил в себе душу мертвого любовника, а ее глаза… да, ее глаза видели насквозь, проходя в его тело, словно копье. Когда же она смеялась, в их уголках появлялись легкие морщинки.
— Не знаю я, почему люблю вас! — воскликнул он, вставая и запахивая накидки. — И не знаю я также, почему поклялся вечно служить вам. И никогда не пытался и не хотел освободиться от этой клятвы. И не желаю сейчас, даже если стоить это будет мне потерянной моей души. И не могу сказать, как это вышло, разве что очаровали вы меня своею адскою силой!
— Какой льстец! — пробормотала она с насмешкой в голосе, но выражение ее лица было по-прежнему ужасным и холодным.
Он отвернулся.
— Я знаю надежное место, — сказал он. — Оно надежно укрыто от чумы, и от всяких бродяг и бандитов. Но ведьму туда привести я не могу.
— Увы, тогда не стоит больше говорить об этом. — Она произносила слова холодно и высокомерно. — Если женщина прельщает мужчину, то только ведьмой она и может быть.
— Если вы скажете мне только одно слово, только одно — «нет»… — Он остановился. В лицо подул холодный ветер. — Я верю вам.
Он обернулся. Она стояла, обхватив себя руками, брови сошлись у переносицы, лицо выражало презрение.
— А может я и впрямь ведьма, — наконец произнесла она. — Скажу тебе прямо, Зеленый Рыцарь. Я обманула демонов, и все еще жива.
Он сразу поверил в это. И еще он подумал, что будь он каким-нибудь демоном не из самых сильных и опасных, он явно боялся бы ее. От нее исходила сила духа. Ему даже показалось, что эта сила искрится и переливается вокруг нее, даже здесь, сейчас, когда она осталась почти без украшений, людей и власти.
— Обманывать демонов — не грех, — сказал он строго. — Грех служить им.
— Мой муж научил меня многим вещам. По греческим манускриптам — астрологии, алхимии, натурфилософии и так далее, но я еще ни разу не уповала на чью-либо милость, кроме Божьей. Можешь проверить мои знания, если пожелаешь.
— У меня нет таких знаний. Я знаю войну и как обращаться с мечом. Но я не знаю натурфилософии.
— Какие же свидетельства желаешь ты получить? Уж не хочешь ли ты связать меня и бросить в реку, или пытать меня каленым железом? — Она указала на его меч. — Нагрей его на огне и пытай меня! И тогда, может быть, я смогу сказать тебе то же самое, Рук из Ниоткуда, так как я сама не знаю, почему заметила тебя и послала тебе те камни в Авиньоне, когда ты был всего лишь жалким и нищим странником для меня! Может быть, ТЫ напустил на МЕНЯ туман и колдовские чары, чтобы хитростью и колдовством выманить у меня мои драгоценности! — Неправда, — пробормотал он. — Я не… Он оборвал свою речь, так как до него неожиданно дошел смысл только что сказанного ею.
Она помнила. Странное тепло обволокло его. Воспоминания о том далеком времени, когда он был таким глупым зеленым юнцом, что позволил забрать от себя Изабеллу, о той неизветной ему красавице с соколом, о ее обвинениях в мысленном прелюбодействии заполнили его.
— Моя госпожа обладает такой хорошей памятью, — сказал он угрюмо.
— Я помню каждый свой плохой поступок, который совершила за свою жизнь. Тем более легко вспомнить свой хороший поступок.
— Хороший поступок, госпожа? Осрамить меня перед святой церковью? Обвинить меня в стремлении к прелюбодействию в своих мыслях?
Она некоторое время молчала. Затем ее губы слегка изогнулись, словно это воспоминание доставляло ей удовольствие.
— Да… вспоминаю это. Как я спасала тебя.
— Спасала меня! — он хрипло захохотал. — Моя госпожа спасла меня от моей собственной жены и семьи, и, воистину, преуспела в этом, так как с тех пор я живу один. — Он вытер пот, выступивший на лбу. — Да пусть возблагодарит вас Бог за эту милость!
— Фу, какой нудный рыцарь-монах мне достался.
— Я не монах! — раздраженно закричал он.
— По правде говоря, мне нравится, что ты это отрицаешь. — Ее голос смягчился. — Если я нанесла тебе такой ущерб и вынудила вести одинокую жизнь, сэр Рук, то я и возмещу его — я подыщу в моем хозяйстве достойную девушку тебе в жены.
Он резко обернулся к ней.
— Не смейтесь надо мною, моя госпожа, прошу вас.
Горячность, с которой он произнес это, подействовала на нее, и она подняла брови.
— Я совсем не собиралась смеяться над тобой. Я как раз думала этим утром о том, что тебе надо добрую жену, которая заботилась бы и смотрела за тобой.
— Вы забыли, моя госпожа, — сказал он отрывисто, — что у меня есть жена.
Несмотря на всю свою выдержку и умение скрывать эмоции, крайнее изумление отразилось на ее лице. Однако она быстро взяла себя в руки, понимающе улыбнулась ему той галантной улыбкой, которой отлично умеют пользоваться придворные дамы.
— Неужели? Мне все время казалось, что ты не имеешь семьи.
Казалось невероятным, чтобы она забыла это, раз она помнила все остальное. Но ее лицо несколько мгновений назад выражало искреннее удивление, а в голосе звучал неподдельный интерес.
— Моя жена стала монахиней. — Рук вдохнул всей грудью холодный воздух. Когда он выдохнул, возникло большое облако пара.
— Неужели? — Ее голос звучал как-то странно и туманно. — И ей там хорошо?
— Да, — ответил он. — Очень.
— Я рада слышать, что она себя хорошо чувствует. Она часто пишет об этом? — Она произнесла это подчеркнуто небрежно, с неожиданным вниманием принявшись за обследование пережаренного бока утки.
— Она не пишет мне ничего, — ответил он с обидой в голосе. — Все ее мысли обращены к Богу.
— В таком случае, твоя жена самая святая женщина из всех, что я знаю, — сказала она, продолжая как-то уж слишком тщательно рассматривать результат своих кулинарных ухищрений. — Она ведь была за тобой замужем, не так ли?
Он сжал зубы.
— Я регулярно посылаю ей деньги каждый год. Меня бы известили, если бы с ней что-то случилось.
— Определенно. В этом нет никаких сомнений. — Она взглянула на него и лучезарно улыбнулась. — А теперь скажи мне правду, сэр Рук, можно ли еще спасти эту еду и сделать эту утку съедобной?
Он встал и отошел от нее, подхватив по дороге с песка цаплю.
— Я уже высох и теперь могу одеться. Потом я вымою это и зажарю ее, пока мы не погибли от голода.

 

Каре было холодно. В своей крестьянской одежде она так промерзла, что едва могла двигать пальцами. Всю ночь ей пришлось провести на земле, от которой в нее постоянно проникал холод. Она пыталась сжаться, но и это не давало тепла. Наверное, ей давно уже следовало бы умереть, но она все жила, и это было еще хуже. Пустынная ужасная местность, страшный попутчик, отвратительная одежда и никаких шансов.
Если Аллегрето и чувствовал холод, то он нашел какой-то способ скрывать это. По крайней мере, он ни разу не задрожал. Она стала задумываться над тем, не является ли он демоном.
Обнаженные деревья и черные кусты тянулись к ней своими ветвями, чтобы разорвать на части. Им еще ни разу не попадалось жилье, если не считать руин давно покинутой деревни. Но полузаросшая тропинка, по которой они тащились, должна же была вести куда-то. Что будет, когда они найдут жилье, она не знала, но надежда на тепло, уют, пищу все еще заставляла ее передвигать ноги.
Вчера она хотела умереть, но этот процесс оказался таким долгим и отвратительным, что она отказалась от этой мысли. Как только забрезжил рассвет и Аллегрето поднялся на ноги, она тоже встала и безмолвно побрела за ним. Она даже не произнесла молитвы, пока вдруг до нее не дошло, что она, может быть, следует по стопам самого настоящего дьявола, который ведет ее в черную бездну, и она усердно принялась молиться.
От этих молитв он не поменялся в облике, не исчез, а, напротив, остановился, чтобы она подошла к нему поближе. А когда Кара оказалась рядом, скроил ей такую рожу, что она, высокомерно подняв голову, прошла мимо, ничего не сказав.
Он обхватил ее сзади, и Кара, решив, что наступает конец, даже не стала причитать, а просто приготовилась увидеть, как он превратится в какое-нибудь исчадие ада и сейчас разорвет ее на куски.
Она чувствовала, как он дышит, но он ничего не говорил. Когда ее сердце стало биться не так гулко, и Кара стала успокаиваться, она услышала какие-то звуки.
Женский голос донесся из-за кустов. Женщина что-то приказывала своей лошади. Послышался скрип земли, разрезаемый плугом.
Кара вздохнула с облегчением. Не бандит, просто обычный крестьянин. Она стала ждать, когда эта истина дойдет и до Аллегрето, но тот продолжал держать ее, а его тело вдруг страшно напряглось. Он с силой прижался к ней. Она ощутила, как он трепещет.
Так неподвижно они простояли бесконечно долго.
В конце концов она отбросила его руки и отстранилась. Он не возражал и сразу же отпустил ее, глядя между деревьями.
Он был страшно напуган. Она ясно видела это. Он был похож на еле дышащего кролика, над которым кружил ястреб. Кара начала смеяться. Она ничего не могла с собой поделать. Ее раздирало какое-то бешеное веселье, а ее смех отчасти походил на рыдания. Ей отвечало жуткое эхо, словно кто-то решил подшутить над ними.
Аллегрето боялся чумы. Ей даже стало жаль его.
— Я пойду первой, — наконец выговорила она. — Мне все равно, останусь я живой или нет.
Она было двинулась вперед, но он снова поймал ее сзади.
— Нет, Кара, постой.
Он произнес это с такой горячностью, что она остановилась. Его рука скользнула к ее ладони, и она ощутила, как там оказался мешочек с предохранительными снадобьями.
— Оставайся здесь, пользуйся этим.
Он оставил ее одну и двинулся вперед со своей обычной грацией, бесшумно ступая вымазанными в грязи ногами. Густой кустарник поглотил его.
Кара посмотрела на мешочек. Это было одно из тех ароматических средств, которые он таскал с собой в надежде, что они защитят его от чумы. Он, должно быть, подобрал мешочек, когда убил того бандита-охранника и его девушку. Она бросила его на землю. Даже мимолетное воспоминание об этом событии вызывало у нее отвращение. Перед глазами вставали ужасные картины распростертого тела женщины, того, как Аллегрето позвал ее следовать за ним, и она споткнулась в темноте об убитую, как ей пришлось раздеться донага. Стыд и страх ожидания худшего, и это бы произошло, если бы подружка бандита не остановила его, накричав на своего любовника и пожалев Кару, не одела бы ее в свое противное платье.
Та женщина отнеслась к Каре очень по-доброму, даже сердечно. Она говорила на ужасном уродливом английском языке, а надев на себя платье и другую одежду Кары, так обрадовалась, что все время разглаживала шелк там и сям и ходила с важным видом туда и сюда с восхищенным выражением лица. Бедняжка, в платье она стала почти красавицей. Но, должно быть, она ни разу не взглянула на Аллегрето, иначе бы обязательно заметила, как из его черных глаз на нее смотрела смерть.
Из груди Кары вырвалось полубезумное хихиканье. Она наклонилась, подняла мешочек с ароматическими травами. Однако же, как благородно с его стороны отдать ей это средство защиты.
Надо сохранить его для Аллегрето. Она осторожно отряхнула прилипшие листья и траву. Она снова залилась полубезумным смехом. Как же! Еще немного, и ей может придти в голову, что один из Навоны влюбился в нее.
— Монтеверде, — донесся до нее из чащи его ликующий голос. Она бросилась вперед, стараясь не наступать на ужасные мозоли, которые возникли на ее пятках. На опушке леса она увидела быка, запряженного плугом. Поблизости никого не было. Аллегрето, торжествуя, поднял руку с котомкой, в которой была еда.
— Я даже не успел подобраться к ним, как они удрали, — пояснил он. — Испугались твоего смеха. Наверное, решили, что это завывает лесной дьявол. И, надо сказать, звучало это и вправду противно.
Она проигнорировала его насмешки и сказала:
— Наверное, рядом находится деревня. Мы могли бы заплатить, и нам дали бы укрытие, если бы ты забрал у бандитов вместе с твоим ароматным мешочком и мое серебро.
— Серебра у нас хватает, — сказал он, заглядывая в котомку. — Но в деревню мы заходить не станем.
— Забавляйся, как тебе заблагорассудится, презренный Навона, но отдай мне мои деньги. Я не боюсь чумы настолько, чтобы провести еще одну ночь на земле, или же чтобы воровать еду у нищих. Я иду в деревню.
Он поднял голову.
— Нет, не пойдешь.
— Пойду.
— Я сказал тебе, что не стану подходить к людям.
— Ну и не подходи, ради Бога. Я с удовольствием обойдусь и без тебя. Как только ты отдашь мне мои монеты.
Он просто отвернулся от нее.
— Гусыня Монтеверде. Да ты и дня не протянула бы без меня.
— А тебе что до этого, Навона? — обрезала она. — Я даже не должна тебя благодарить за свое освобождение, так как ты и тебе подобные причинили мне столько плохого, что это ничем не возместить!
— Тогда иди! — Он швырнул котомку с едой и зашагал прочь по замершей грязи. — Мне все равно! Все равно!
— Мое серебро!
Он резко остановился и, обернувшись, странно посмотрел на нее.
— Я не работаю бесплатно. Теперь оно мое. Она подняла его мешочек и спрятала руку за спиной.
— Предлагаю обмен. Твое средство против чумы за мое серебро.
— Я куплю себе другое средство.
— Не подходя к людям?
Он стал внимательно смотреть на нее, и у нее от страха почти замерло сердце.
— Гусыня Монтеверде, — сказал он тихо, — да я могу забрать мое средство у тебя даже скорее, чем ты успеешь пару раз вздохнуть.
— Так давай, перережь мне горло, раз уж ты не можешь без этого! — закричала она с вызовом. — И будь ты проклят. Чума, как нож — мне все равно. Что бы я не делала теперь, мне все равно погибать. — Ее голос задрожал, и, пропуская последние слова, она сжала зубы и подняла подбородок.
По лицу Аллегрето ничего нельзя было понять. Его черные глаза внимательно изучали ее.
— Ты работаешь на Риату, не так ли? — медленно произнес он.
Кара старалась выдержать его взгляд.
— Я что-то не видел тебя, когда мы обнаружили, что горбун мертв. — Он сказал это, как бы удивляясь сам своему открытию. Его рука, изогнувшись, легла на кинжал. — Тебя уже не было в лагере в это время.
Она пыталась дышать ровно. Если пришел ее смертный час, то надо успеть произнести молитву. Но все, что ей сейчас лезло в голову, это то, как еще молода она и как хороша собой.
— И поэтому все деньги оказалась с тобой. Ты их заранее собрала, потому что готовилась бежать. И уже убежала. О, Мария, матерь Божья… — он шагнул к ней, — почему?
Она не отвечала. Закрыв глаза, она ждала, когда он убьет ее.
— Что же такое ты сделала? Снова отрава? — В его голосе появились панические нотки. — Ты пыталась отравить ее?
Забота о ее ужасной госпоже, прозвучавшая в его голосе, вывела Кару из себя, и она взорвалась.
— Да, я пыталась отравить ее! И если бы только она не заболела чумой, как ты рассказываешь, я бы снова попыталась сделать это, чтобы спасти мою сестру. И да простит меня Бог!
Он буквально прыгнул на нее и теперь крепко держал своими руками.
— Это были ракушки?
Она пыталась освободиться, но не могла. Он стал с силой трясти ее так, что у Кары застучали зубы. Затем внезапно замер.
— Так это были ракушки? — снова обра•лшся он к ней, но теперь тихим и вкрадчивым голосом, от которого у нее стали подгибаться колени.
Трясясь, словно в бреду, она кивнула головой. Тогда у него на лице отразился ужас, почти такой же, как тогда, когда он услышал о появлении чумы.
— Боже мой! — Он отпустил ее, тяжело и часто дыша. — Значит, она не умерла. О, Мария! Господи Иисусе! Она специально задумала все это.
Он рухнул на колени, схватившись за голову. Потрясенная Кара глядела на Аллегрето, который с силой провел ногтями по своему лицу, сдирая кожу.
— Я позволил ей бежать. Она не мертва, она не мертва, она не мертва! Мой отец! — Испустив страшный стон, он поднял голову к небу. — Боже Всевышний, пощади меня!
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11