Глава пятая
Шарлотта, ни минуты не раздумывая, направилась на площадь Фюрстенберг. Она удивилась, как близко от ее дома живет Тома. Находясь как бы в изгнании, она все время ощущала, будто он находится где-то очень далеко.
Сегодня она не боялась темноты, ее не пугали ни плохо освещенные улицы, ни огромные полуразрушенные дома, ни разбитые стены когда-то счастливых жилищ. Ночь была приятной, но Шарлотте она казалась преддверием ада. Шарлотта чувствовала себя вне времени и пространства.
Она все шла и шла. Площадь была уже близко, как вдруг она почувствовала необъяснимую тяжесть в ногах. «Может быть, я изменилась?» Она уже не была уверена в том, что она молода и красива. Но она любит Тома — это она ощущала каждой клеточкой своего существа.
Затем в конце улицы она увидела площадь и сам дом. В некоторых окнах горел свет. Шарлотта вошла в парадное и стала подниматься по лестнице.
Она позвонила, почти уверенная в том, что Тома пет дома. Но он открыл дверь почти мгновенно после того, как она позвонила. Она вздрогнула от неожиданности, и сердце ее бешено заколотилось. Она уже приготовилась расстроиться из-за того, что его не окажется дома, и это внезапное появление лишило ее дара речи, смешало в ее голове все мысли!
Также удивленный появлением молчаливого посетителя у своей двери, Тома отступил назад. Свет упал на лицо Шарлотты. Увидев, кто перед ним, он инстинктивно отпрянул назад.
— Добрый вечер, Тома. Мне нужно тебя видеть.
Когда она заговорила, ее голос был совершенно спокоен, но руки были холодны, как лед. Все было как во сне, и она сказала себе: «Я здесь, а это — Тома». Но это не помогло, и она стояла, окаменев.
— Так это ты, — произнес он холодно.
— Можно войти? Я тебе не очень помешала?
Ее голос был настолько спокоен, что она даже подумала, кого она обманывает: его или себя? Внутренний голос говорил ей: «Смотри, Тома как чужой, и голос его совсем равнодушный». По спине у нее пробежал холодок. Она подумала, что своим появлением все испортила и лишь сильнее затянула узел противостояния, но отступать было поздно. Она произносила обыденные слова, надеясь на то, что привычка и хорошие манеры помогут ей выйти из затруднительного положения.
Тома впустил ее, закрыл дверь, но остался стоять возле нее, словно не желая пускать дальше в комнаты. Шарлотта вопросительно смотрела на него. Напряженный и враждебный, он стоял посередине узкой прихожей со стойками для зонтиков и огромным книжным шкафом, заставленным макетами кораблей, мачты которых покрывала густая сеть паутины. Шарлотта никогда не обращала внимания на этот огромный шкаф. Слишком большой, чтобы занять какое-либо другое место в квартире, он возвышался здесь, словно огромный зверь.
Ее глаза замечали в прихожей каждую деталь, в то время как ее мысли судорожно метались в последней попытке изменить ход событий.
Тома неподвижно стоял на прежнем месте.
— Я должна была прийти, — сказала она тихо и неуверенно, понимая, что говорит не те слова. Шарлотта хотела войти, сесть и собраться с мыслями. Она была уверена, что, оставшись с Тома наедине, сумеет убедить его в своей любви. Но он не приглашал ее войти.
Тщетно она пыталась отыскать на его лице следы страданий, которые могли бы придать ей больше надежды. Он оставался непроницаем, и ее охватила паника. Его тело под тонкой рубашкой, усталое лицо и взъерошенные волосы были ей до боли знакомы. Она так хорошо знала эту саркастическую складку в уголке его рта, эти чувственные губы. В собственном доме он чувствовал себя спокойно и уверенно.
У Шарлотты начала кружиться голова.
— Тома… — сказала она слабеющим голосом.
Он впервые взглянул ей прямо в лицо, но его синие глаза ничего не выражали.
— Зачем ты пришла? — спросил он холодно.
— Мне нужно было видеть тебя… — она сжала руки, пытаясь сохранить самообладание.
Она ждала. Видно было, что он колеблется. У нее загорелись щеки, побледнели виски. Нежная кожа лица нервно подрагивала. Ее начало колотить, как в лихорадке.
— Извини, — сказал он после некоторой паузы, — но я не могу принять тебя сейчас.
— Я не задержу тебя надолго, только на секунду.
Она умоляла спокойным голосом, и только напряженные глаза выдавали агонию ее души.
Может быть, ей следует броситься ему в ноги? Но это был бы гротеск, почти фарс. Нет причины кричать. Не надо устраивать спектакль. Но этот вежливый разговор выбивал почву у нее из-под ног: душевная боль становилась еще невыносимее, а нужные слова не приходили на ум.
— Я не могу пригласить тебя сейчас, — сказал он, — я не один.
— Не один? — машинально повторила она, пытаясь осознать слова, прозвучавшие как смертный приговор.
— Извини меня, — неуклюже оправдывался он, — но я не могу уделить тебе достаточно времени.
— Я не могу уйти просто так, — сказала она скорее себе, чем ему. Она закрыла глаза, чтобы он не заметил безумия, которое начало охватывать ее.
— Извини, — повторил он.
Он сожалел. Его вежливые извинения были хуже всего. Так вот оно как: «Извини, дорогая, я не могу принять тебя. Приходи в другой раз». Она усмехнулась и застыла на месте.
Тома ждал в нерешительности. Шарлотта ощущала его рядом с собой. Она могла бы стоять тут вечно. Слезы душили ее, но ока не позволила себе заплакать. Чтобы просто услышать свой голос, она сказала:
— Тома… у тебя было достаточно времени…
— Очень сожалею. Не могу тебя принять. Ты вынуждаешь меня быть грубым — у меня женщина.
От неожиданности она слабо вскрикнула. Дальнейший разговор не имел смысла. Это был конец. Глупо и патетично было приходить сюда. Она замолкла. Казалось, перед ней разверзлись двери ада.
— Извини меня, — сказал он таким голосом, каким мог бы обратиться к постороннему человеку на улице.
Шарлотта не двигалась с места. Она все еще стояла, пытаясь выразить свой отказ слабыми неуклюжими жестами. Она не могла в это поверить. Принять эту правду означало бы смириться с новыми страданиями. Она сделала последнюю попытку протестовать, чтобы найти убежище хотя бы в обмане.
Наконец она поняла, что Тома все еще стоит перед ней в замешательстве, и это простить ей было труднее, чем ненависть. Она закрыла глаза, чувствуя огромную жалость к себе.
— Мне не следовало приходить сюда, — пробормотала она, вопреки всему надеясь, что происходящее не что иное, как тяжелый сон, и что не все еще потеряно.
— Да, тебе не следовало приходить.
— Тома… — сказала она со слезами на глазах и протянула ему руки, но он не взял их и направился к двери.
— Тебе пора уходить.
У нее не было сил переступить порог. Пока она оставалась здесь с Тома, она еще могла терпеть душевную боль. За дверью она не сможет с ней справиться.
— Тома, ты не можешь выставить меня. Ты меня обманываешь, это все неправда.
— У меня нет причин обманывать тебя, — сказал он, криво улыбаясь. — Я вижу, ты скучаешь по мне. Не беспокойся, это пройдет.
— Ты просто хочешь меня помучить?
— Нет. Ты меня больше не интересуешь.
Ее поразили эти слова. Ей казалось, она не перенесет этого удара, но она справилась. Она отчаянно цеплялась за последнюю надежду, словно стремясь испытать свои нервы на прочность.
Она развела руками и сказала:
— Но я не хочу.
— В жизни, дитя мое, тебе встретится еще много такого, чего ты не хочешь.
— Тома, ты вернешься ко мне? Не бросай меня. Я никогда больше ни о чем не попрошу тебя. Возвращайся как друг.
— Нет.
— Вернись…
Она глядела широко открытыми глазами, в которых застыла мольба.
— Нет, — повторил он, — я не вернусь. Ты мне не друг.
— Но я люблю тебя, — сказала она с трагическим оттенком в голосе.
— Извини, но для меня все кончено. Я не пытаюсь сделать тебя несчастной. Я любил тебя и думал, что никого больше не полюблю так, но я перестал мучиться из-за тебя в тот вечер, когда ты была с другим мужчиной… Я не смогу полюбить тебя, даже если бы захотел. Ты убила во мне все чувства. Все кончено.
Он выждал немного, потом сказал:
— Я любил тебя. Ты не понимала этого, и я тебя не виню. Вероятно, ты и не могла понять. Ты всегда была счастлива, у тебя было все, что ты хотела. Ты считала, что можешь делать все, что тебе заблагорассудится, только потому, что ты молода и прекрасна. Ты жестокий эгоистичный ребенок, но это не твоя вина. Ты сама не знаешь, кто ты и чего ты хочешь. Уходи. Я больше ничем не могу тебе помочь. Существует слишком много проблем, которые нам не дано решать вместе. Ты ничего не знаешь о мире, о бедности, ты не видишь коварства других. В конечном счете такие люди, как ты, и наносят основной вред обществу. Просто потому, что не в силах многое понять.
Он указал ей на дверь:
— Уходи. Я не выгоняю тебя, я просто прошу тебя уйти. Нам нечего больше делать вдвоем. Было время, когда я считал возможным жить, обманывая себя, но я ошибался.
Это было хуже всего. Она предпочла бы, чтобы он ее выгнал. Тогда по крайней мере она знала бы, что он сердит на нее.
— Надеюсь, что та женщина, которую ты привел сегодня, понимает тебя? — спросила она с горечью.
— Разве для тебя это важно? Я теряю с тобой время. Вряд ли ты ожидала, что я постригусь в монахи. Надо всегда пользоваться случаем, и я излечился от любви. И ты мне в этом здорово помогла.
— Я люблю тебя, — упрямо повторила она.
— И что дальше?
После короткого «прощай» он вывел ее за дверь, которую ему удалось закрыть, лишь приложив усилие, так как она, находясь на грани истерики, прижалась спиной к дверной панели.
В темном проходе в нескольких шагах от себя Шарлотта увидела ведущие вниз ступени, но не смогла сразу спуститься и выйти на улицу. Держась за стену, она медленно двинулась вперед. У нее подвернулась нога, и она чуть не упала, но вовремя схватилась за выступ стены. Это была последняя капля. Спазмы сжали ее горло, из глаз потекли слезы. Она с трудом спустилась еще на несколько ступенек, держась за стену, чтобы не упасть.
Внезапно силы покинули ее, и она села на ступени, прильнув лицом к перилам. Она ощущала их гладкую деревянную поверхность и думала о своем горе. Перед ней открывался глубокий лестничный колодец. Перила спиралью уходили вниз, и ей захотелось броситься вниз. Но ей не хватило смелости сделать этот последний шаг.
Она была само горе. Казалось, она будет ощущать его ежесекундно, при каждом неправильном шаге, возможно, даже во сне. Горе будет неотступно преследовать ее, будет душить ее во сне и грохотать в мозгу, когда она попытается думать.
Задыхаясь, она продолжала спускаться вниз. Перед ней была пустота. Наконец она оказалась на улице.
Ей повстречалась группа студентов, вышедших из танцевального зала. Они окружили ее, пели песни и отказывались пропустить дальше. Перед ней мелькал хоровод лиц, чьи-то руки пытались преградить ей путь. В конце концов они оставили ее в покое, и она в каком-то забытье пошла вперед, словно лунатик.
Она шла по хорошо знакомым улицам, где каждая вывеска, каждый дом и каждое окно были словно родные. Но ничего не помогало. Она осталась одна. Ей надо уехать, покинуть этот город, а может быть, и саму Францию. Надо уехать и все забыть. У нее был круг повседневных обязанностей, была своя собственная жизнь.
Когда Шарлотта дошла до улицы Месье-ле-Принс, она увидела свет в рабочей комнате Валери. Не раздумывая долго, Шарлотта поспешно направилась на этот огонек, испытывая отчаянное желание разделить с кем-нибудь свое горе.
Раздался стук в дверь. Валери подняла свое спокойное лицо, обрамленное рыжими кудрями, и спросила:
— Кто там? Шарлотта? Ты была на улице? Ты, наверное, замерзла. Хочешь чашечку чая или рюмочку рома?
Все еще раскрасневшаяся и счастливая после веселого вечера, она достала бутылку рома и с любопытством взглянула на Шарлотту.
— Что-нибудь случилось?
— Ничего. — Ты плохо выглядишь. Вот, выпей.
Она поставила стакан на стол и пошла задернуть занавеску. Шарлотта не прикоснулась к стакану. Она стояла и смотрела на свои руки.
— Ты вся дрожишь. Ты, должно быть, замерзла.
— Вероятно.
— У тебя несчастный вид, — сказала Валери. — Брось печалиться.
— Зачем жить? — спросила Шарлотта, глядя в пустоту.
— Затем, что ты молодая, здоровая и красивая. У тебя есть маленькая девочка, разве это не прекрасно?
— Да, наверное, — устало согласилась Шарлотта.
— Я вижу, что-то случилось. Расскажи мне, доверься. Тебе станет легче, вот увидишь. — Валери сочувственно смотрела на нее. Шарлотта подняла глаза. Ей вдруг стало жаль и себя, и Валери с ее одинокой жизнью, работой и мечтами.
«Бедная Валери. Понимает ли она, как ужасна ее жизнь?»
Шарлотта молчала. Валери продолжала:
— Я видела тебя несколько раз с месье Беком. Из этой комнаты все хорошо видно. Я не любопытная, просто люблю смотреть в окно. Теперь я замечаю только людей, которые мне нравятся. Таких, как ты. — Она улыбнулась. — Это месье Бек так расстроил тебя?
Смотря прямо перед собой, Шарлотта кивнула.
— Ты сердишься на него?
— Все кончено, и во всем виновата я.
— Может быть, ты ошибаешься?
Валери смотрела на нее с нежной заботой, стараясь отбросить сплетни, которые она слышала относительно Шарлотты и Тома Бека. Она хотела бы видеть их счастливыми.
— Все кончено, — повторила Шарлотта. — Он больше не хочет меня видеть. Наверное, я сошла с ума, — продолжала она. — Он любил меня, а я его обманула. Я точно сошла с ума. А теперь все кончено. Безвозвратно.
— Почему же ты обманула его, когда он любил тебя?
— Не знаю. Я ничего не знаю. Да и кто может это знать? Я только знаю, что не люблю того, другого человека. Для меня он больше не существует. Клянусь, я просто ничего не понимаю…
Ей хотелось говорить о Тома, рассказать все Валери. Об их первом дне в Ниоре. Тома был везде и во всем, в любой момент ее жизни. Разве такое возможно? Она вспоминала об их счастливых солнечных днях в долине Бо-де-Бургонь, о том, как они вдвоем катались в тряских кабриолетах, о мимолетных радостях. Тома сидит рядом, криолин ее платья с шуршанием касается его. Шел снег, потом сияло солнце.
Она забыла о Валери и вспоминала вслух, в то время как у нее перед глазами разворачивались картины прошлого. Однажды майским вечером Тома бежал за ней по этому страшному бульвару, а потом они нашли приют в сомнительном маленьком отеле на безлюдной улице…
Наконец она замолчала, закрыв лицо руками. Молчание длилось довольно долго. Валери ждала, когда она поднимет голову.
— Хватит вспоминать, — сказала Валери. — Ты только делаешь себе больно.
— Нет, нет. Наоборот.
Это была правда. Когда она говорила, боль потихоньку стихала. Разговор приносил ей облегчение. Шарлотта даже не могла предположить, как многое связывало ее с Валери.
— Не оставляй надежду, — посоветовала Валери, и он вернется.
— Нет, он никогда не вернется.
— Выпей немного рому.
Шарлотта не двинулась с места, и Валери стала убирать со стола раскрашенные в разные цвета перышки, из которых она изготовляла прекрасных птичек. Шарлотта наблюдала за ней с меланхоличным восхищением.
— Не плачь больше. Ты была неверна ему. Чтобы удержать такого мужчину, как твой Тома Бек, можно пойти на все. А теперь пей ром и надейся, говорю тебе. Безнадежность убивает. Он еще вернется. Ты молода и красива. Ты можешь предложить ему больше, чем остальные женщины. Если ты очень захочешь, ты сможешь сделать так, чтобы он вернулся.
— Бесполезно говорить об этом. Он никогда не вернется.
— Не говори так! Никогда не знаешь заранее, как поступит мужчина. Хочешь, я дам тебе совет? Будь счастлива. Мужчинам нравятся счастливые женщины. Одевайся лучше, чтобы люди замечали тебя. И тогда наверняка в один прекрасный день ты встретишь своего Тома на улице. Ты же знаешь, в Париже все встречаются. Ты обязательно случайно встретишься с ним, когда меньше всего будешь этого ожидать. Подумай, как тебе лучше всего тогда выглядеть. Думай об этом постоянно. Это поможет тебе пережить горе!
Она засмеялась:
— Можешь себе представить, Шарлотта, как однажды вечером, одетая по последней моде, ты встретишь его, возвращаясь домой после вечеринки или откуда-то еще? Он будет потрясен, и это все, что нужно.
Шарлотта представила себе эту сцену.
— Я вижу тебя в голубом платье, — продолжала Валери, — с глубоким вырезом и ниткой жемчуга на шее, в маленькой шляпке с голубой птичкой на ней.
— Почему бы не одеться знатной турчанкой с ятаганом на поясе? — спросила Шарлотта. — Он будет еще больше потрясен. Или вдеть в нос кольцо?
Она рассмеялась, несмотря на свою печаль, и Валери смеялась вместе с ней. Мысль о том, что Шарлотта, одетая, как знатная турчанка, столкнется лицом к лицу с Тома, заставила их долго смеяться. Экстравагантность ситуации снова и снова вызывала у них приступы смеха, пока наконец они не утомились.
Теперь Шарлотта сидела спокойно. Смех несколько облегчил ее горе, но потом это временное облегчение прошло. Шарлотта снова подумала о своей печали, и страшная мысль, словно ножом, полоснула ей по сердцу. «Я осталась одна. Тома никогда больше не вернется. Слишком поздно». Она снова почувствовала себя несчастной.
Однако несмотря на всю печаль, она вдруг ощутила маленький огонек надежды, вновь затеплившийся где-то глубоко в ее душе. Ведь маленькие ростки прошлой любви, бывает, пробиваются даже сквозь толстый слой оставшегося от нее пепла. Над ними не властен никакой смертный приговор.
Будущее! Был ли у нее какой-нибудь выбор? Бороться или сдаться? Надежда предоставляла ей уютное убежище от горя. Но она означала также продолжение страданий.
Жизнь, однако, продолжалась.
