Среди ночи Карл услышал под своим окном страшный шум: стучали топоры, молотки, скрипели клещи, визжала пила.

Он лежал на постели одетый и уже начинал засыпать, когда этот грохот заставил его вскочить. Шум был неприятен сам по себе, но, главное, он пробуждал в душе страшный отклик – и потому, как и накануне, королем овладели мрачные мысли. Один в темноте, в своем тягостном уединении, он не в силах был выносить эту новую пытку, не входившую в программу его казни; и потому он послал Парри передать часовому, чтобы тот попросил рабочих не стучать так сильно и пощадить последний сон того, кто еще недавно был их королем.

Часовой не захотел покинуть своего поста, но пропустил Парри к рабочим.

Обойдя вокруг дворца и подойдя к окну королевской комнаты, Парри увидел, что решетка, ограждавшая балкон, снята, и к балкону пристраивают эшафот. Последний был еще не окончен, но его уже начали обивать черным коленкором.

Этот эшафот, подведенный под самое окно, будучи футов в двадцать высотой, имел снизу еще два этажа, служивших ему опорой. Парри, как ни отвратителен был ему вид этого сооружения, стал разыскивать среди восьми или десяти рабочих, строивших его, тех, которые более других досаждали королю шумом. На втором ярусе он заметил двух человек, вытаскивавших с помощью лома последние закрепы железного балкона. Один из рабочих, настоящий великан, исполнял роль тарана, применявшегося в былые времена для разрушения крепостных стен. При каждом ударе его инструмента камни разлетались вдребезги. Другой стоял на коленях и вытаскивал расшатанные камни.

Эти два человека, очевидно, и производили тот шум, который так беспокоил короля.

Парри взобрался к ним по лестнице.

– Друзья мои, – обратился он к ним, – работайте, пожалуйста, немного потише! Король почивает, ему нужен покой.

Человек, работавший ломом, остановился и обернулся к Парри. Но так как он стоял во весь рост, то Парри не мог видеть его лица во мраке, сгущавшемся на уровне пола.

Человек, стоявший на коленях, тоже обернулся, и так как он находился ниже своего товарища, то лицо его осветилось фонарем, и Парри мог его разглядеть.

Человек этот, пристально посмотрев на Парри, приложил палец к губам.

Парри отступил в изумлении.

– Ладно, ладно, – сказал рабочий на чистейшем английском языке, – ступай и скажи своему королю, что если он плохо поспит сегодня ночью, зато завтра он будет спать спокойно.

Эти грубые слова, имевшие такой ужасный буквальный смысл, были встречены рабочими, находившимися рядом и в нижнем ярусе, взрывом отвратительного хохота.

Парри ушел, гадая, не сон ли ему приснился.

Карл ждал его с нетерпением.

В тот момент, когда он входил, часовой, стоявший у двери, с любопытством просунул голову в щелку, чтобы посмотреть, что делает король.

Король прилег, облокотившись на свою постель.

Парри затворил за собой дверь и подошел к королю, лицо его сияло радостью.

– Ваше величество, – сказал он ему тихонько, – знаете вы, кто эти рабочие, которые так шумят?

– Нет, – отвечал Карл, грустно качая головой. – Откуда мне знать?.. Разве я вообще знаю этих людей?

– Ваше величество, – сказал Парри еще тише, наклонившись к постели своего господина, – это граф де Ла Фер и его приятели.

– Это они сооружают для меня эшафот? – в изумлении спросил король.

– Да, и, сооружая его, пробивают отверстие в стене.

– Тсс!.. – со страхом оглянулся король. – Ты сам их видел?

– Я говорил с ними.

Король сложил руки и поднял глаза к небу. Затем после краткой горячей молитвы вскочил с постели, подошел к окну и отдернул занавеси. Часовые по-прежнему ходили по балкону, а дальше виднелась темная платформа, вдоль которой они скользили, как тени.

Карл не мог ничего разглядеть, но под ногами своими он чувствовал сотрясение от ударов, которые производили его друзья; и теперь каждый из этих ударов радостно отдавался в его сердце.

Парри не ошибся, он хорошо узнал Атоса. Это был действительно Атос, который вместе с Портосом пробивал отверстие в стене для укрепления поперечной балки.

Отверстие это выходило в пустое пространство под самым полом комнаты короля. Проникнув туда, можно было с помощью лома и крепких плеч, какими обладал Портос, выломать кусок паркета. Король мог пролезть через это отверстие и пробраться со своими избавителями в одно из нижних помещений эшафота, совершенно закрытого черной материей; там он должен был переодеться в приготовленное заранее платье рабочего, а затем не спеша спокойно выйти на улицу. Часовые без малейшего подозрения пропустили бы людей, работавших на эшафоте.

А далее… Мы уже сказали, что фелука была в полной готовности.

План этот был замечателен, прост и легок, как все, порождаемое смелой решимостью. Пока что Атос обдирал свои белые холеные руки, вытаскивая камни, отбиваемые Портосом. Дыра под лепкой балкона была уже настолько велика, что можно было просунуть голову. Еще два часа, и в нее пролезет все туловище. До рассвета отверстие будет окончено и исчезнет под складками обивки, которую натянет д’Артаньян. Д’Артаньян выдавал себя за французского мастера и вбивал гвозди с ловкостью опытного обойщика. Арамис же подрезывал лишние куски материи, которая свешивалась до самой земли и прикрывала деревянный остов эшафота.

Между тем приближалось утро. На улице все время горел большой костер из торфа и угля, который помогал рабочим перенести холод этой ночи, с 29 на 30 января. Ежеминутно даже самые усердные рабочие бросали работу и подходили к костру погреться.

Лишь Атос и Портос не прерывали своей работы. Поэтому при первом проблеске утра отверстие в стене было проделано. Атос пролез в него, захватив с собою одежду, предназначенную для короля. Портос подал ему лом, а затем д’Артаньян натянул черную обивку (роскошь в данном случае весьма полезная!). Эта обивка скрыла и отверстие, и того, кто в него влез.

Атосу оставалось только два часа работы, чтобы добраться до короля, а по расчетам четырех друзей у них был впереди еще целый день, так как за отсутствием палача, полагали они, пуританам придется послать за другим в Бристоль.

Окончив свое дело, д’Артаньян пошел переодеться в свой коричневый костюм, а Портос – в свой красный камзол. Арамис же отправился к Джаксону, чтобы проникнуть вместе с ним, если удастся, к королю.

Все трое условились сойтись в полдень на дворцовой площади, чтобы посмотреть, что произойдет.

Прежде чем уйти с эшафота, Арамис пошел к отверстию, куда забрался Атос, и сообщил о своем намерении повидаться с королем.

– Желаю вам успеха, – отвечал ему Атос, – расскажите королю, в каком положении наше дело. Скажите ему, что когда он останется один в комнате, то пусть постучит в пол, чтобы я мог спокойно продолжать свою работу. Хорошо, если бы Парри помог мне и заранее поднял нижнюю плиту камина, которая, вероятно, мраморная. Тем временем вы, Арамис, не отходите от короля. Говорите как можно громче, так как за дверями будут подслушивать. Если в комнате есть часовой, убейте его без разговоров; если их двое – пусть Парри убьет одного, а вы другого; если их трое – дайте убить себя, но спасите короля.

– Будьте покойны, – сказал Арамис, – я возьму два кинжала, один для себя, другой для Парри. Теперь все?

– Да, ступайте! Убедите только короля не проявлять ненужного великодушия. Если произойдет драка, пусть он бежит во время смятения. Если плита опустится над его головой, а вы, живой или мертвый, останетесь наверху, понадобится по крайней мере десять минут, чтобы найти отверстие, через которое он скрылся. А за эти десять минут мы выберемся отсюда, и король будет спасен.

– Все будет сделано, как вы говорите, Атос. Вашу руку – ведь мы, может быть, больше не увидимся.

Атос обнял Арамиса и поцеловал его.

– Это вам! – сказал он. – А вы, если я умру, скажите д’Артаньяну, что я любил его как сына, и обнимите его за меня. Обнимите также нашего храброго милого Портоса. Прощайте!

– Прощайте, – отвечал ему Арамис. – Теперь я уверен в том, что король будет спасен, а также и в том, что пожимаю сейчас самую благородную руку в мире.

Арамис расстался с Атосом, спустился с эшафота и направился в гостиницу, насвистывая песенку в честь Кромвеля. Он застал своих друзей перед весело горящим камином за бутылкой портвейна и холодным цыпленком. Портос ел, осыпая бранью подлых членов парламента. Д’Артаньян ел молча, строя в своем уме планы один смелее другого.

Арамис рассказал им о том, о чем он условился с Атосом. Д’Артаньян одобрил план кивком головы, а Портос воскликнул:

– Браво! Мы тоже будем там в минуту бегства. Под этим эшафотом можно очень хорошо спрятаться, и мы все там поместимся. Д’Артаньян, я, Гримо и Мушкетон можем свободно убить восемь человек. Я не говорю о Блезуа, он годится только на то, чтобы держать лошадей. По две минуты на человека – это составит четыре минуты. Мушкетону понадобится минутой больше, – итого пять. За эти пять минут вы пробежите четверть мили.

Арамис быстро съел кусок цыпленка, выпил стакан вина и переоделся.

– Теперь, – сказал он, – я пойду к его преосвященству. Позаботьтесь об оружии, Портос; стерегите хорошенько вашего палача, д’Артаньян.

– Будьте покойны! Мушкетона сменил Гримо; он сидит у входа в подвал.

– Все же усильте надзор и не теряйте даром ни минуты.

– Терять время! Дорогой мой, спросите у Портоса, я забыл о еде, я все время на ногах, как какой-нибудь танцор. О, как мила мне сейчас наша Франция! Как хорошо иметь свое отечество, особенно когда так плохо на чужбине!

Арамис попрощался со своими друзьями так же, как с Атосом, то есть горячо обнял их. Затем он направился к епископу Джаксону и объяснил ему свое желание. Джаксон охотно согласился взять с собою Арамиса, тем более что ему все равно был нужен священник, так как король, думал он, наверно, захочет выслушать мессу и причаститься.

Одетый в ту же мантию, в какую накануне облачился Арамис, епископ сел в карету. Арамис, которого его бледность и печаль изменили еще больше, чем надетое им облачение диакона, сел рядом с епископом. Карета остановилась у подъезда Уайтхолла. Было около девяти часов утра. Все было в том же виде, как и накануне. Передние и коридоры были по-прежнему полны караульными. Двое часовых стояли у дверей королевской комнаты, двое других прохаживались перед балконом по площадке эшафота, на которой уже лежала плаха.

Король все-таки был полон надежды; когда же он увидел Арамиса, надежда его превратилась в радость. Он обнял Джаксона и пожал Арамису руку. Епископ заговорил с королем громко, так, чтобы было хорошо слышно, о вчерашнем свидании. Король отвечал, что вчерашние слова епископа запечатлелись в его сердце и что он жаждет еще такой же беседы. Джаксон обратился к окружающим и попросил их оставить его с королем наедине. Все удалились.

Как только дверь затворилась, Арамис поспешно сказал королю:

– Ваше величество, вы спасены! Лондонский палач исчез; помощник его сломал себе вчера ногу под окнами вашей комнаты. Это он испустил крик, который вы вчера слышали. Конечно, палача теперь уже хватились, но другого палача можно найти только в Бристоле, а чтобы привезти его оттуда, нужно время. Итак, в нашем распоряжении есть целый день.

– А что делает граф де Ла Фер? – спросил король.

– Он в двух шагах от вас, государь. Возьмите кочергу у камина и ударьте трижды об пол; вы услышите его ответ.

Король взял дрожащей рукой кочергу и ударил три раза. В ответ на этот сигнал снизу тотчас же послышались глухие осторожные удары.

– Значит, – сказал король, – человек, который мне отвечает оттуда…

– Граф де Ла Фер, ваше величество, – докончил Арамис. – Он приготовляет путь, по которому вы, ваше величество, сможете бежать. Парри, со своей стороны, поднимет эту мраморную плиту, и проход будет совершенно свободен…

– Но у меня нет никаких инструментов, – сказал Парри.

– Возьмите этот кинжал, – отвечал Арамис, – но только постарайтесь не притупить его совсем, так как он может понадобиться вам для другого дела.

– О Джаксон! – обратился Карл к епископу, беря его за обе руки. – Запомните просьбу того, кто был вашим королем…

– И теперь остается им, и всегда им будет, – отвечал Джаксон, целуя руку Карла.

– Молитесь всю вашу жизнь о том дворянине, которого вы здесь видите, и о том, которого вы сейчас слышите там внизу, и еще о двух, которые, где бы они ни были, я уверен, трудятся сейчас для моего спасения.

– Ваше величество, – отвечал Джаксон, – я ваш слуга. Каждый день, пока я буду жив, я буду возносить молитвы о ваших верных друзьях.

Внизу тем временем продолжалась работа, и звуки ее доносились все явственнее. Но вдруг в галерее раздался неожиданный шум. Арамис схватил кочергу и дал Атосу сигнал прекратить работу.

Шум приближался. Слышался ровный военный шаг нескольких человек. Четверо мужчин, находившихся в комнате короля, замерли, устремив глаза на дверь, которая медленно и как бы торжественно отворилась.

Часовые выстроились рядами в соседней комнате. Комиссар парламента, весь в черном, исполненный зловещей важности, вошел в комнату, поклонился королю и, развернув пергамент, прочел ему приговор, как это всегда делается с осужденными на смертную казнь.

– Что это значит? – спросил Арамис Джаксона. Джаксон сделал знак, что ничего не понимает.

– Значит, это совершится сегодня? – спросил король с волнением, которое поняли только Джаксон и Арамис.

– Разве вас не предупредили, что это совершится сегодня утром? – спросил человек в черном.

– Итак, – спросил король, – я должен погибнуть, как обыкновенный разбойник, под топором лондонского палача?

– Лондонский палач исчез, – отвечал комиссар, – но вместо него другой человек предложил свои услуги. Исполнение приговора будет отсрочено лишь для приведения в порядок ваших личных дел и исполнения ваших христианских обязанностей.

Холодный пот, выступивший на лбу короля, был единственным признаком волнения, которое охватило его при этом известии.

Зато Арамис побледнел смертельно. Сердце его перестало биться; он закрыл глаза и схватился за стол. Видя его глубокую скорбь, Карл, казалось, забыл о своей собственной.

Он подошел к нему, взял за руку и обнял.

– Полно, друг мой, – сказал он с кроткой и грустной улыбкой, – мужайтесь. – Затем, обратившись к комиссару, сказал: – Я готов. Но я хотел бы попросить о двух вещах, которые, надеюсь, не задержат вас долго; во-первых, я хотел бы причаститься, а затем обнять моих детей и проститься с ними в последний раз. Будет ли мне это разрешено?

– Без сомнения, – отвечал комиссар парламента. И он удалился.

Арамис, придя в себя, сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, и громко застонал.

– Садитесь, Джаксон, – сказал король, опускаясь на колени, – вам остается выслушать меня, а мне исповедаться. Не уходите, – обратился он к Арамису, который хотел выйти, – и вы оставайтесь, Парри. Даже сейчас, на исповеди, мне нечего сказать такого, чего бы я не повторил перед всеми.

Джаксон сел, и король, преклонив колени, как самый смиренный из людей, начал свою исповедь.