Тем временем кардинал вернулся к себе в кабинет, у дверей которого дежурил Бернуин. Мазарини спросил, нет ли каких новостей и не было ли известий из города, затем, получив отрицательный ответ, знаком приказал слуге удалиться.

Оставшись один, он встал и отворил дверь в коридор, потом в переднюю; утомленный д’Артаньян спал на скамье.

– Господин д’Артаньян! – позвал Мазарини вкрадчивым голосом.

Д’Артаньян не шелохнулся.

– Господин д’Артаньян! – позвал Мазарини громче.

Д’Артаньян продолжал спать.

Кардинал подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.

На этот раз д’Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя в себя, сразу вскочил на ноги, как солдат, готовый к бою.

– Я здесь. Кто меня зовет?

– Я, – сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.

– Прошу извинения, ваше преосвященство, – сказал д’Артаньян, – но я так устал…

– Излишне просить извинения, – сказал Мазарини, – вы устали на моей службе…

Милостивый тон министра привел д’Артаньяна в восхищение.

– Гм… – процедил он сквозь зубы, – неужели справедлива пословица, что счастье приходит во сне?

– Следуйте за мной, сударь, – сказал Мазарини.

– Так, так! – пробормотал д’Артаньян. – Рошфор сдержал слово; только куда же он, черт возьми, делся?

Он всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.

– Господин д’Артаньян, – сказал Мазарини, удобно располагаясь в кресле, – вы всегда казались мне храбрым и славным человеком.

«Возможно, – подумал д’Артаньян, – но долго же он собирался сказать мне об этом».

Это, однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини в ответ на комплимент.

– Так вот, – продолжал Мазарини, – пришло время использовать ваши способности и достоинства.

В глазах офицера, как молния, сверкнула радость, но тотчас же погасла, так как он еще не знал, куда гнет Мазарини.

– Приказывайте, монсеньор, – сказал он, – я рад повиноваться вашему преосвященству.

– Господин д’Артаньян, – продолжал Мазарини, – в прошлое царствование вы совершали такие подвиги…

– Вы слишком добры, монсеньор, вспоминая об этом. Правда, я сражался не без успеха…

– Я говорю не о ваших военных подвигах, – сказал Мазарини, – потому что, хотя они и доставили вам славу, они превзойдены другими.

Д’Артаньян прикинулся изумленным.

– Что же вы не отвечаете?.. – сказал Мазарини.

– Я ожидаю, монсеньор, когда вы соблаговолите объяснить мне, о каких подвигах вам угодно говорить.

– Я говорю об одном приключении… Да вы отлично знаете, что я хочу сказать.

– Увы, нет, монсеньор! – ответил в совершенном изумлении д’Артаньян.

– Вы скромны, тем лучше! Я говорю об истории с королевой, об алмазных подвесках, о путешествии, которое вы совершили с тремя вашими друзьями.

«Вот оно что! – подумал гасконец. – Уж не ловушка ли это? Надо держать ухо востро».

И он изобразил на своем лице такое недоумение, что ему позавидовали бы Мондори и Бельроз, два лучших актера того времени.

– Отлично! – сказал, смеясь, Мазарини. – Браво! Недаром мне сказали, что вы именно такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали для меня?

– Все, монсеньор, что вы мне прикажете, – ответил д’Артаньян.

– Сделали бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей королевы?

«Положительно, – мелькнуло в голове д’Артаньяна, – он хочет заставить меня проговориться. Но мы поборемся. Не хитрее же он Ришелье, черт побери!»

– Для королевы, монсеньор? Я не понимаю.

– Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?

– Какие три друга, монсеньор?

– Те, что были у вас в прежнее время.

– В прежнее время, монсеньор, – ответил д’Артаньян, – у меня было не трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.

– Хорошо, хорошо, господин офицер, – сказал Мазарини. – Скрытность – прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытности.

– Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, монсеньор, чтобы научить их молчать, когда это нужно.

– А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требовалось от философа-пифагорейца, и это кажется мне вполне достаточным. Сегодня вы можете говорить – сама королева освобождает вас от вашей клятвы.

– Королева? – спросил д’Артаньян с удивлением, которое на этот раз было непритворным.

– Да, королева! И доказательством того, что я говорю от ее имени, служит ее повеление показать вам этот алмаз, который, как ей кажется, вам известен и который она выкупила у господина Дезэссара.

И Мазарини протянул руку к лейтенанту, который вздохнул, узнав кольцо, подаренное ему королевой на балу в городской ратуше.

– Правда! – сказал д’Артаньян. – Я узнаю этот алмаз, принадлежавший королеве.

– Вы видите, что я говорю с вами от ее имени. Отвечайте же мне, не разыгрывайте комедии. Я вам уже сказал и снова повторяю: дело идет о вашей судьбе.

– Действительно, монсеньор, мне совершенно необходимо позаботиться о своей судьбе. Вы, ваше преосвященство, так давно не вспоминали обо мне!

– Довольно недели, чтобы наверстать потерянное. Итак, вы сами здесь, ну а где ваши друзья?

– Не знаю, монсеньор.

– Как, не знаете?

– Не знаю; мы давно расстались, так как они все трое покинули военную службу.

– Но где вы их найдете?

– Там, где они окажутся. Это уж мое дело.

– Хорошо. Ваши условия?

– Денег, монсеньор, денег столько, сколько потребуется на наши предприятия. Я слишком хорошо помню, какие препятствия возникали иной раз перед нами из-за отсутствия денег, и не будь этого алмаза, который я был вынужден продать, мы застряли бы в пути.

– Черт возьми! Денег! Да к тому же еще много! – сказал Мазарини. – Вот чего вы захотели, господин офицер. Знаете ли вы, что в королевской казне нет денег?

– Тогда сделайте, как я, монсеньор: продайте королевские алмазы; но, верьте мне, не стоит торговаться: большие дела плохо делаются с малыми средствами.

– Хорошо, – сказал Мазарини, – мы постараемся удовлетворить вас.

«Ришелье, – подумал д’Артаньян, – уже дал бы мне пятьсот пистолей задатку».

– Итак, вы будете мне служить?

– Да, если мои друзья на то согласятся.

– Но в случае их отказа я могу рассчитывать на вас?

– В одиночку я еще никогда ничего не делал путного, – сказал д’Артаньян, тряхнув головой.

– Так разыщите их.

– Что мне сказать им, чтоб склонить их к службе вашему преосвященству?

– Вы их знаете лучше, чем я. Обещайте каждому в зависимости от его характера.

– Что мне пообещать?

– Если они послужат мне так, как служили королеве, то моя благодарность будет ослепительна.

– Что мы будем делать?

– Все, потому что вы, по-видимому, способны на все.

– Монсеньор, доверяя людям и желая, чтобы они доверяли нам, надо осведомлять их лучше, чем это делает ваше преосвященство…

– Когда наступит время действовать, – прервал его Мазарини, – будьте покойны, вы все узнаете.

– А до тех пор?

– Ждите и ищите ваших друзей.

– Монсеньор, их, может быть, нет в Париже, это даже весьма вероятно. Мне придется путешествовать. Я ведь только бедный лейтенант, мушкетер, а путешествия стоят дорого.

– В мои намерения не входит, – сказал Мазарини, – чтобы вы появлялись с большой пышностью, мои планы нуждаются в тайне и пострадают от слишком большого числа окружающих вас людей.

– И все же, монсеньор, я не могу путешествовать на свое жалованье, так как мне задолжали за целых три месяца; а на свои сбережения я путешествовать не могу, потому что за двадцать два года службы я копил только долги.

Мазарини задумался на минуту, словно в нем происходила сильная борьба; потом, подойдя к шкафу с тройным замком, он вынул оттуда мешок и взвесил его на руке два-три раза, прежде чем передать д’Артаньяну.

– Возьмите, – сказал он со вздохом, – это на путешествие.

«Если тут испанские дублоны или хотя бы золотые экю, – подумал д’Артаньян, – то с тобой еще можно иметь дело».

Он поклонился кардиналу и опустил мешок в свой просторный карман.

– Итак, решено, – продолжал кардинал, – вы едете…

– Да, монсеньор.

– Пишите мне каждый день, чтобы я знал, как идут ваши переговоры.

– Непременно, монсеньор.

– Отлично. Кстати, как зовут ваших друзей?

– Как зовут моих друзей? – повторил д’Артаньян, не решаясь довериться кардиналу вполне.

– Да. Пока вы ищете, я наведу справки со своей стороны, и, может быть, кое-что узнаю.

– Граф де Ла Фер, иначе Атос; господин дю Валлон, или Портос, и шевалье д’Эрбле, теперь аббат д’Эрбле, иначе Арамис.

Кардинал улыбнулся.

– Младшие сыновья древних родов, – сказал он, – поступившие в мушкетеры под вымышленными именами, чтобы не компрометировать своих семей! Длинная шпага и пустой кошелек, – нам это знакомо.

– Если, бог даст, эти шпаги послужат вам, монсеньор, – отвечал д’Артаньян, – то осмелюсь пожелать, чтобы кошелек вашего преосвященства стал полегче, а их бы потяжелел, потому что с этими тремя людьми и со мной в придачу вы, ваше преосвященство, перевернете вверх дном всю Францию и даже всю Европу, если вам будет угодно.

– В хвастовстве гасконцы могут потягаться с итальянцами, – сказал, смеясь, Мазарини.

– Во всяком случае, – сказал д’Артаньян, улыбаясь так же, как кардинал, – они превзойдут их в бою на шпагах.

И он вышел, получив отпуск, который тут же был ему дан и подписан самим Мазарини.

Едва очутившись во дворе, он подошел к фонарю и поспешно заглянул в мешок.

– Серебро! – презрительно проговорил он. – Так я и думал! Ах, Мазарини, Мазарини, ты мне не доверяешь, – тем хуже для тебя, это принесет тебе несчастье.

Между тем кардинал потирал себе руки от удовольствия.

– Сто пистолей, – пробормотал он, – сто пистолей! Сто пистолей – и я владею тайной, за которую Ришелье заплатил бы двадцать тысяч экю! Не считая этого алмаза, – прибавил он, бросая любовные взгляды на перстень, который оставил у себя, вместо того чтобы отдать д’Артаньяну, – не считая этого алмаза, который стоит самое меньшее десять тысяч ливров.

И кардинал прошел в свою комнату, чрезвычайно довольный вечером, который принес ему такой отличный барыш; уложил перстень в ларец, наполненный брильянтами всех сортов, потому что кардинал имел слабость к драгоценным камням, и позвал Бернуина, чтобы тот раздел его, не думая больше ни о криках на улице, ни о ружейных выстрелах, все еще гремевших в Париже, хотя было уже около полуночи.

Д’Артаньян в это время шел на Тиктонскую улицу, где он жил в гостинице «Козочка».

Скажем в нескольких словах, почему д’Артаньян остановил свой выбор на этом жилище.