Кабинет, куда вошли д’Артаньян и Портос, отделялся от гостиной королевы только портьерой, через которую можно было слышать то, что рядом говорилось, а щелка между двумя половинками портьеры, как ни была она узка, позволяла видеть все, что там происходило.

Королева стояла в гостиной, бледная от гнева; однако она так хорошо владела собой, что можно было подумать, будто она не испытывает никакого волнения. Позади нее стояли Коменж, Вилькье и Гито, а дальше – придворные, мужчины и дамы.

Королева слушала канцлера Сегье, того самого, который двадцать лет тому назад столь жестоко ее преследовал. Он рассказывал, как его карету разбили и как он сам, спасаясь от преследователей, бросился в дом господина О., в который тотчас же ворвались бунтовщики и принялись там все громить и грабить. К счастью, ему удалось пробраться в маленькую каморку, дверь которой была скрыта под обоями, и какая-то старая женщина заперла его там вместе с его братом, епископом Мо. Опасность была велика, из каморки он слышал угрозы приближающихся бунтовщиков, и, думая, что пробил его последний час, он стал исповедоваться перед братом, готовясь к смерти, на случай, если их убежище откроют. Но к счастью, этого не случилось: толпа, думая, что он выбежал через другую дверь на улицу, покинула дом, и ему удалось свободно выйти. Тогда он переоделся в платье маркиза О. и вышел из дома, перешагнув через трупы полицейского офицера и двух гвардейцев, защищавших входную дверь.

В середине рассказа вошел Мазарини и, неслышно подойдя к королеве, стал слушать вместе с другими.

– Ну, – сказала королева, когда канцлер кончил свой рассказ, – что вы думаете об этом?

– Я думаю, ваше величество, что дело очень серьезно.

– Какой вы мне дали бы совет?

– Я дал бы вам совет, ваше величество, только не осмеливаюсь.

– Осмельтесь, – возразила королева с горькой усмешкой. – Когда-то, при других обстоятельствах, вы были гораздо смелее.

Канцлер покраснел и пробормотал что-то.

– Оставим прошлое и вернемся к настоящему, – добавила королева. – Какой совет вы хотели мне дать?

– Мой совет, – отвечал канцлер нерешительно, – выпустить Бруселя.

Королева побледнела еще больше, и лицо ее исказилось.

– Выпустить Бруселя? – воскликнула она. – Никогда!

В эту минуту в соседней зале раздались шаги, и на пороге гостиной, без доклада, появился маршал де Ла Мельере.

– А, маршал! – радостно воскликнула Анна Австрийская. – Надеюсь, вы образумили этот сброд?

– Ваше величество, – отвечал маршал, – я потерял троих людей у Нового моста, четверых у Рынка, шестерых на углу улицы Сухого Дерева и двоих у дверей вашего дворца, итого пятнадцать. Кроме того, я привел с собой десять – двенадцать человек ранеными. Моя шляпа осталась бог весть где, сорванная пулей; по всей вероятности, я остался бы там же, где моя шляпа, если бы господин коадъютор не подоспел ко мне на выручку.

– Да, – промолвила королева, – я бы очень удивилась, если бы эта кривоногая такса не оказалась во всем этом замешана.

– Ваше величество, – возразил де Ла Мельере с улыбкой, – не говорите при мне о нем плохо; я слишком хорошо помню услугу, которую он мне оказал.

– Отлично, – сказала королева, – будьте ему благодарны, сколько вам угодно, но меня это ни к чему не обязывает. Вы целы и невредимы, а это все, что мне надо; вы вернулись, и теперь вы тем более желанный гость.

– Это так, ваше величество, но я вернулся под тем условием, что передам вам требования народа.

– Требования! – сказала Анна Австрийская, нахмурив брови. – О господин маршал, вы, вероятно, находились в очень большой опасности, если взяли на себя такое странное поручение!

Эти слова были сказаны с иронией, которая не ускользнула от маршала.

– Простите, ваше величество, – отвечал он, – я не адвокат, а человек военный, и потому, быть может, выбираю не те выражения; я должен был сказать: «желание» народа, а не «требования». Что же касается замечания, которым вы удостоили меня, то, по-видимому, вы желали сказать, что я испугался?

Королева улыбнулась.

– Да, признаюсь, ваше величество, я боялся, и это случилось со мной лишь третий раз в жизни, а между тем я участвовал в двенадцати больших боях и не помню уж в скольких схватках и стычках. Да, я испытал страх, и мне не так страшно даже в присутствии вашего величества, невзирая на вашу грозную улыбку, как перед всеми этими чертями, которые проводили меня до самых дверей и которые бог весть откуда взялись.

– Браво, – прошептал д’Артаньян на ухо Портосу, – хорошо сказано.

– Итак, – сказала королева, кусая губы, между тем как окружающие с удивлением переглядывались, – в чем же состоит желание моего народа?

– Чтобы ему возвратили Бруселя, ваше величество, – ответил маршал.

– Ни за что! – воскликнула королева. – Ни за что!

– Как угодно вашему величеству, – сказал маршал, кланяясь и делая шаг назад.

– Куда вы, маршал? – удивленно спросила королева.

– Я иду передать ваш ответ тем, кто его ждет, ваше величество.

– Останьтесь. Я не хочу, это будет иметь вид переговоров с бунтовщиками.

– Ваше величество, я дал слово, – возразил маршал.

– И это значит?..

– Что, если вы меня не арестуете, я должен буду вернуться к народу.

В глазах Анны Австрийской сверкнула молния.

– О, за этим дело не станет! – сказала она. – Мне случалось арестовывать особ и более высоких, чем вы. Гито!

При этих словах Мазарини поспешно подошел к королеве.

– Ваше величество, – сказал он, – если мне позволительно тоже дать вам совет…

– Отпустить Бруселя? Если так, вы можете оставить свой совет при себе.

– Нет, – отвечал Мазарини, – хотя этот совет, может быть, не хуже других.

– Что же вы посоветуете?

– Позвать коадъютора.

– Коадъютора? – воскликнула королева. – Этого интригана и бунтовщика? Ведь он и устроил все это!

– Тем более, ваше величество. Если он устроил этот бунт, он же сумеет и усмирить его.

– Поглядите, ваше величество, – сказал Коменж, стоявший у окна. – Случай как раз благоприятствует вам. Сейчас коадъютор благословляет народ на площади Пале-Рояля.

Королева бросилась к окну.

– В самом деле, – сказала она. – Какой лицемер, посмотрите!

– Я вижу, – заметил Мазарини, – что все преклоняют пред ним колена, хотя он только коадъютор; а будь я на его месте, они разорвали бы меня в клочья, хоть я и кардинал. Итак, я настаиваю, государыня, на моем желании (Мазарини сделал ударение на этом слове), чтобы ваше величество приняли коадъютора.

– Почему бы и вам не сказать: на своем требовании? – сказала королева, понизив голос.

Мазарини только поклонился.

Королева с минуту размышляла. Затем подняла голову.

– Господин маршал, – сказала она, – приведите ко мне господина коадъютора.

– А что мне ответить народу? – спросил маршал.

– Пусть потерпят, – отвечала Анна Австрийская, – ведь терплю же я.

Тон гордой испанки был так повелителен, что маршал, не говоря ни слова, поклонился и вышел.

Д’Артаньян повернулся к Портосу:

– Ну, чем же все это кончится?

– Увидим, – невозмутимо ответил Портос.

Тем временем королева, подойдя к Коменжу, тихонько заговорила с ним.

Мазарини тревожно поглядывал в ту сторону, где находились д’Артаньян и Портос.

Остальные присутствующие шепотом разговаривали между собой.

Дверь снова отворилась, и появился маршал в сопровождении коадъютора.

– Ваше величество, – сказал маршал, – господин Гонди поспешил исполнить ваше приказание.

Королева сделала несколько шагов навстречу коадъютору и остановилась, холодная, строгая, презрительно оттопырив нижнюю губу.

Гонди почтительно склонился перед ней.

– Ну, сударь, что скажете вы об этом бунте? – спросила она наконец.

– Я скажу, что это уже не бунт, а восстание, – отвечал коадъютор.

– Это восстание только для тех, кто думает, что мой народ способен к восстанию! – воскликнула Анна Австрийская, не в силах более притворяться перед коадъютором, которого она – быть может, не без причины – считала зачинщиком всего. – Восстанием зовут это те, кому восстание желательно и кто устроил волнение; но подождите, королевская власть положит этому конец.

– Ваше величество изволили меня призвать для того, чтобы сказать мне только это? – холодно спросил Гонди.

– Нет, мой милый коадъютор, – вмешался в разговор Мазарини, – вас пригласили для того, чтобы узнать ваше мнение относительно неприятных осложнений, с которыми мы сейчас столкнулись.

– Значит, ваше величество позвали меня, чтобы спросить моего совета? – произнес коадъютор, изображая удивление.

– Да, – сказала королева, – все так пожелали.

– Итак, – сказал он, – вашему величеству угодно…

– Чтобы вы сказали, что бы вы сделали на месте королевы, – поспешил досказать Мазарини.

Коадъютор посмотрел на королеву. Та утвердительно кивнула головой.

– На месте ее величества, – спокойно произнес Гонди, – я не колеблясь возвратил бы им Бруселя.

– А если я не возвращу его, – воскликнула королева, – то что произойдет, как вы думаете?

– Я думаю, что завтра от Парижа не останется камня на камне, – сказал маршал.

– Я спрашиваю не вас, – сухо и не оборачиваясь ответила королева, – я спрашиваю господина Гонди.

– Если ваше величество спрашивает меня, – сказал коадъютор с прежним спокойствием, – то я отвечу, что вполне согласен с мнением маршала.

Краска залила лицо королевы; ее прекрасные голубые глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит; ее алые губы, которые поэты того времени сравнивали с гранатом в цвету, побелели и задрожали от гнева. Она почти испугала даже самого Мазарини, которого беспокойная семейная жизнь приучила к таким домашним сценам.

– Возвратить Бруселя! – вскричала королева с гневной усмешкой. – Хороший совет, нечего сказать. Видно, что он идет от священника.

Гонди оставался невозмутим. Сегодня обиды, казалось, совсем не задевали его, как и вчера насмешки, но ненависть и жажда мщения скоплялись в глубине его души. Он бесстрастно посмотрел на королеву, которая взглядом приглашала Мазарини тоже сказать что-нибудь.

Но Мазарини обычно много думал и мало говорил.

– Что же, – сказал он наконец, – это хороший совет, вполне дружеский. Я бы тоже возвратил им этого милого Бруселя, живым или мертвым, и все было бы кончено.

– Если вы возвратите его мертвым, все будет кончено, это правда, но не так, как вы полагаете, монсеньор, – возразил Гонди.

– Разве я сказал: «живым или мертвым»? Это просто такое выражение. Вы знаете, я вообще плохо владею французским языком, на котором вы, господин коадъютор, так хорошо говорите и пишете.

– Вот так заседание государственного совета, – сказал д’Артаньян Портосу, – мы с Атосом и Арамисом в Ла-Рошели советовались совсем по-другому.

– В бастионе Сен-Жерве.

– И там, и в других местах.

Коадъютор выслушал все эти речи и продолжал с прежним хладнокровием.

– Если ваше величество не одобряет моего совета, – сказал он, – то, очевидно, от того, что вам известен лучший путь. Я слишком хорошо знаю мудрость вашего величества и ваших советников, чтобы предположить, что столица будет оставлена надолго в таком волнении, которое может повести за собой революцию.

– Итак, по вашему мнению, – возразила с усмешкой испанка, кусая губы от гнева, – вчерашнее возмущение, превратившееся сегодня в восстание, может завтра перейти в революцию?

– Да, ваше величество, – ответил серьезно Гонди.

– Послушать вас, сударь, так можно подумать, что народы утратили всякое почтение к законной власти.

– Этот год несчастлив для королей, – отвечал Гонди, качая головой. – Посмотрите, что делается в Англии.

– Да, но, к счастью, у нас во Франции нет Оливера Кромвеля, – возразила королева.

– Кто знает, – сказал Гонди, – такие люди подобны молнии: о них узнаешь, когда они поражают.

Все вздрогнули, и воцарилась тишина.

Королева прижимала обе руки к груди. Видно было, что она старается подавить сильное сердцебиение.

– Портос, – шепнул д’Артаньян, – посмотрите хорошенько на этого священника.

– Смотрю, – отвечал Портос, – что дальше?

– Вот настоящий человек!

Портос с удивлением взглянул на своего друга; очевидно, он не вполне понял, что тот хотел сказать.

– Итак, – безжалостно продолжал коадъютор, – ваше величество примет надлежащие меры. Но я предвижу, что они будут ужасны и лишь еще более раздражат мятежников.

– В таком случае, господин коадъютор, вы, который имеете власть над ними и считаетесь нашим другом, – иронически сказала королева, – успокоите их своими благословениями.

– Быть может, это будет уже слишком поздно, – возразил Гонди тем же ледяным тоном, – быть может, даже я потеряю всякое влияние на них, между тем как, возвратив Бруселя, ваше величество сразу пресечет мятеж и получит право жестоко карать всякую дальнейшую попытку к восстанию.

– А сейчас я не имею этого права? – воскликнула королева.

– Если имеете, воспользуйтесь им, – отвечал Гонди.

– Черт возьми, – шепнул д’Артаньян Портосу, – вот характер, который мне нравится; жаль, что он не министр и я служу не ему, а этому ничтожеству Мазарини. Каких бы славных дел мы с ним наделали!

– Да, – согласился Портос.

Королева между тем знаком предложила всем выйти, кроме Мазарини. Гонди поклонился и хотел выйти с остальными.

– Останьтесь, сударь, – сказала королева.

«Дело идет на лад, – подумал Гонди, – она уступит».

– Она велит убить его, – шепнул д’Артаньян Портосу, – но, во всяком случае, не я исполню ее приказание; наоборот, клянусь богом, если кто покусится на его жизнь, я буду его защищать.

– Хорошо, – пробормотал Мазарини, садясь в кресло, – побеседуем.

Королева проводила глазами выходивших. Когда дверь за последним из них затворилась, она обернулась. Было видно, что она делает невероятные усилия, чтобы преодолеть свой гнев; она обмахивалась веером, подносила к носу коробочку с душистой смолой, ходила взад и вперед. Мазарини сидел в кресле и, казалось, глубоко задумался. Гонди, который начал тревожиться, пытливо осматривался, ощупывал кольчугу под своей рясой и время от времени пробовал под мантией, легко ли вынимается из ножен короткий испанский нож.

– Теперь, – сказала наконец королева, становясь перед коадъютором, – теперь, когда мы одни, повторите ваш совет, господин коадъютор.

– Вот он, ваше величество: сделать вид, что вы хорошо все обдумали, признать свою ошибку (не это ли признак сильной власти?), выпустить Бруселя из тюрьмы и вернуть его народу.

– О! – воскликнула Анна Австрийская. – Так унизиться? Королева я или нет? И этот сброд, который кричит там, не толпа ли моих подданных? Разве у меня нет друзей и верных слуг? Клянусь святой девой, как говорила королева Екатерина, – продолжала она, взвинчивая себя все больше и больше, – чем возвратить им этого проклятого Бруселя, я лучше задушу его собственными руками.

С этими словами королева, сжав кулаки, бросилась к Гонди, которого в эту минуту она ненавидела, конечно, не менее, чем Бруселя.

Гонди остался недвижим. Ни один мускул на его лице не дрогнул; только его ледяной взгляд, как клинок, скрестился с яростным взором королевы.

– Этого человека можно было бы исключить из списка живых, если бы при дворе нашелся новый Витри и в эту минуту вошел в комнату, – прошептал д’Артаньян. – Но прежде, чем он напал бы на этого славного прелата, я убил бы такого Витри. Господин кардинал был бы мне за это только бесконечно благодарен.

– Тише, – шепнул Портос, – слушайте.

– Ваше величество! – воскликнул кардинал, хватая Анну Австрийскую за руки и отводя ее назад. – Что вы делаете! – Затем прибавил по-испански: – Анна, вы с ума сошли. Вы ссоритесь, как мещанка, вы, королева. Да разве вы не видите, что в лице этого священника перед вами стоит весь парижский народ, которому опасно наносить в такую минуту оскорбление? Ведь если он захочет, то через час вы лишитесь короны. Позже, при лучших обстоятельствах, вы будете тверды и непоколебимы, а теперь не время. Сейчас вы должны льстить и быть ласковой, иначе вы покажете себя самой обыкновенной женщиной.

При первых словах, произнесенных кардиналом по-испански, д’Артаньян схватил Портоса за руку и сильно сжал ее; потом, когда Мазарини умолк, тихо прибавил:

– Портос, никогда не говорите кардиналу, что я понимаю по-испански, иначе я пропал и вы тоже.

– Хорошо, – ответил Портос.

Этот суровый выговор, сделанный с тем красноречием, каким отличался Мазарини, когда говорил по-итальянски или по-испански (он совершенно терял его, когда говорил по-французски), кардинал произнес с таким непроницаемым лицом, что даже Гонди, каким он ни был искусным физиономистом, не заподозрил в нем ничего, кроме просьбы быть более сдержанной.

Королева сразу смягчилась: огонь погас в ее глазах, краска сбежала с лица, и губы перестали дышать гневом. Она села и, опустив руки, произнесла голосом, в котором слышались слезы:

– Простите меня, господин коадъютор, я так страдаю, что вспышка моя понятна. Как женщина, подверженная слабостям своего пола, я страшусь междоусобной войны; как королева, привыкшая к всеобщему повиновению, я теряю самообладание, едва только замечаю сопротивление моей воле.

– Ваше величество, – ответил Гонди с поклоном, – вы ошибаетесь, называя мой искренний совет сопротивлением. У вашего величества есть только почтительные и преданные вам подданные. Не против королевы настроен народ, он только просит вернуть Бруселя, вот и все, возвратите ему Бруселя, он будет счастливо жить под защитой ваших законов, – прибавил коадъютор с улыбкой.

Мазарини, который при словах «не против королевы настроен народ» навострил слух, опасаясь, что Гонди заговорит на тему «Долой Мазарини», был очень благодарен коадъютору за его сдержанность и поспешил прибавить самым вкрадчивым тоном:

– Ваше величество, поверьте в этом господину коадъютору, который у нас один из самых искусных политиков; первая же вакантная кардинальская шляпа будет, конечно, предложена ему.

«Ага, видно, ты здорово нуждаешься во мне, хитрая лиса», – подумал Гонди.

– Что же он пообещает нам, – сказал тихо д’Артаньян, – в тот день, когда его жизни будет угрожать опасность? Черт возьми! Если он так легко раздает кардинальские шляпы, то будем наготове, Портос, и завтра же потребуем себе по полку. Если гражданская война продлится еще год, я заказываю себе золоченую шпагу коннетабля.

– А я? – спросил Портос.

– Ты, ты потребуешь себе жезл маршала де Ла Мельере, который сейчас, кажется, не особенно в фаворе.

– Итак, – сказала королева, – вы серьезно опасаетесь народного восстания?

– Серьезно, ваше величество, – отвечал Гонди, удивленный тем, что они все еще топчутся на одном месте. – Поток прорвал плотину, и я боюсь, как бы он не произвел великих разрушений.

– А я нахожу, – возразила королева, – что в таком случае надо создать новую плотину. Хорошо, я подумаю.

Гонди удивленно посмотрел на Мазарини, который подошел к королеве, чтобы поговорить с нею. В эту минуту на площади Пале-Рояля послышался шум.

Гонди улыбнулся. Взор королевы воспламенился. Мазарини сильно побледнел.

– Что еще там? – воскликнул он.

В эту минуту в залу вбежал Коменж.

– Простите, ваше величество, – произнес он, – но народ прижал караульных к ограде и сейчас ломает ворота. Что прикажете делать?

– Слышите, ваше величество? – сказал Гонди.

Рев волн, раскаты грома, извержение вулкана даже сравнить нельзя с разразившейся в этот момент бурей криков.

– Что я прикажу? – произнесла королева.

– Да, время дорого.

– Сколько человек приблизительно у нас в Пале-Рояле?

– Шестьсот.

– Приставьте сто человек к королю, а остальными разгоните этот сброд.

– Ваше величество, – воскликнул Мазарини, – что вы делаете?

– Идите и исполняйте, – сказала королева.

Коменж, привыкший, как солдат, повиноваться без рассуждений, вышел.

В это мгновение послышался сильный треск; одни ворота начали подаваться.

– Ваше величество, – снова воскликнул Мазарини, – вы губите короля, себя и меня!

Услышав этот крик, вырвавшийся из трусливой души кардинала, Анна Австрийская тоже испугалась. Она вернула Коменжа.

– Слишком поздно, – сказал Мазарини, хватаясь за голову, – слишком поздно.

В это мгновение ворота уступили натиску толпы, и во дворе послышались радостные крики. Д’Артаньян схватился за шпагу и знаком велел Портосу сделать то же самое.

– Спасайте королеву! – воскликнул кардинал, бросаясь к коадъютору.

Гонди подошел к окну и открыл его. На дворе была уже громадная толпа народа с Лувьером во главе.

– Ни шагу дальше, – крикнул коадъютор, – королева подписывает приказ!

– Что вы говорите? – воскликнула королева.

– Правду, – произнес кардинал, подавая королеве перо и бумагу. – Так надо. – Затем прибавил тихо: – Пишите, Анна, я вас прошу, я требую.

Королева упала в кресло и взяла перо…

Сдерживаемый Лувьером, народ не двигался с места, но продолжал гневно роптать.

Королева написала: «Начальнику Сен-Жерменской тюрьмы приказ выпустить на свободу советника Бруселя». Потом подписала.

Коадъютор, следивший за каждым движением королевы, схватил бумагу и, потрясая ею в воздухе, подошел к окну.

– Вот приказ! – крикнул он.

Казалось, весь Париж испустил радостный крик. Затем послышались крики: «Да здравствует Брусель! Да здравствует коадъютор!»

– Да здравствует королева! – крикнул Гонди.

Несколько голосов подхватили его возглас, но голоса эти были слабые и редкие.

Может быть, коадъютор нарочно крикнул это, чтобы показать Анне Австрийской всю ее слабость.

– Теперь, когда вы добились того, чего хотели, – сказала она, – вы можете идти, господин Гонди.

– Если я понадоблюсь вашему величеству, – произнес коадъютор с поклоном, – то знайте, я всегда к вашим услугам.

Королева кивнула головой, и коадъютор вышел.

– Ах, проклятый священник! – воскликнула Анна Австрийская, протягивая руки к только что затворившейся двери. – Я отплачу тебе за сегодняшнее унижение!

Мазарини хотел подойти к ней.

– Оставьте меня! – воскликнула она. – Вы не мужчина.

С этими словами она вышла.

– Это вы не женщина, – пробормотал Мазарини.

Затем, после минутной задумчивости, он вспомнил, что д’Артаньян и Портос находятся в соседней комнате и, следовательно, все слышали. Мазарини нахмурил брови и подошел к портьере. Но когда он ее поднял, то увидел, что в кабинете никого нет.

При последних словах королевы д’Артаньян схватил Портоса за руку и увлек его за собой в галерею.

Мазарини тоже прошел в галерею и увидел там двух друзей, которые спокойно прогуливались.

– Отчего вы вышли из кабинета, д’Артаньян? – спросил Мазарини.

– Оттого, что королева приказала всем удалиться, – отвечал д’Артаньян, – и я решил, что этот приказ относится к нам, как и к другим.

– Значит, вы здесь уже…

– Уже около четверти часа, – поспешно ответил д’Артаньян, делая знак Портосу не выдавать его.

Мазарини заметил этот взгляд и понял, что д’Артаньян все видел и слышал; но он был ему благодарен за ложь.

– Положительно, д’Артаньян, – сказал он, – вы тот человек, какого я ищу, и вы можете рассчитывать, равно как и ваш друг, на мою благодарность.

Затем, поклонившись обоим с самой приятной улыбкой, он вернулся спокойно к себе в кабинет, так как с появлением Гонди шум на дворе затих, словно по волшебству.