Три месяца подготовки к роли придворной дамы оказались для Розы самыми изнурительными в ее жизни. Учитель танцев научил ее правильной осанке, но походку, вполне естественную в обычных условиях, требовалось полностью изменить. Она должна была семенить, передвигаясь маленькими шажками, чтобы со стороны казалось что ее юбки скользят по полу, будто она едет на колесиках. Нужно было также выучить сложные правила чинопочитания (Роза по своей наивности полагала, что давно их знает); следовало учитывать различия между дамами, бывшими замужем за мужьями, занимавшими разные места в генеалогической иерархии французского дворянства, даже если они носили одинаковые титулы: у одних кровь была более голубой, чем у других. Это означало, что Розе пришлось выучить наизусть связи всех древних родов и сдавать нечто вроде письменного экзамена, что дало ей повод сравнить себя с университетским школяром.

Случались дни, когда она должна была, как заводная кукла, по сотне раз делать реверансы, отличавшиеся друг от друга тонкими нюансами. Все зависело от того, кого на сей раз представляла ее наставница. Практиковались даже уроки вне дома. Роза садилась в портшез и в случае, если навстречу попадалась особа королевской крови, обязана была приказать своим носильщикам остановиться и, выйдя из портшеза, сделать реверанс. Другое дело, если она ехала в карете. Тогда она тоже могла приказать кучеру остановиться, но должна была оставаться внутри и ждать, пока король или кто-нибудь из его высочайших родственников не проследует мимо. Часто у Розы просто голова шла кругом.

Королева прислала самую лучшую наставницу, герцогиню де Нуаль по прозвищу мадам Этикет, которое дала ей сама Мария-Антуанетта сразу же после своего прибытия во Францию. Эта наводившая на всех ужас дама тогда сопровождала ее повсюду и чуть ли не каждую минуту поправляла, поучала и зорко следила за ней вплоть до того дня, когда эрцгерцогиня Австрийская стала королевой Франции и поспешила избавиться от ее гнетущего общества.

— Выбросили, как старую перчатку… — ворчала мадам Этикет, жалуясь друзьям. Затаив злобу, она встала в ряды самых непримиримых врагов королевы, хотя в Шато Сатори старалась этого не показывать.

— Да что с вами такое сегодня? — резким тоном произнесла мадам Этикет. — Перестаньте напускать на себя такой мрачный вид. Находясь в приятной компании, вы обязаны только улыбаться, такое лицо, как у вас, — это верх неучтивости. Держите ваше плохое настроение при себе и никому его не показывайте. Точно также вы не должны никогда говорить о смерти, за исключением тех случаев, когда вы выражаете свое соболезнование сразу после этого печального события. В дальнейшем вы должны себя вести так, будто этого никогда не случается, даже если умрет ваш собственный муж.

— Это жестоко и бессердечно!

Глаза мадам Этикет возмущенно засверкали:

— Эти манеры вырабатывались при дворе не сразу, а в течение нескольких сотен лет, и главная их цель — сделать придворную жизнь более приятной и показать место, которое занимает тот или иной знатный кавалер или дама в аристократической иерархии. Протокол нельзя подвергать сомнению, ему нужно повиноваться, мадам маркиза! Итак, продолжим. Вообразите, что вы — герцог и пришли на мессу в королевскую часовню. Как вы разместите на мраморном полу подушку сидения и стояния на коленях?

— Под определенным углом.

— Почему?

— Потому, что только принцы крови имеют право располагать их подушки прямо.

— Хорошо. Какое объявление должно висеть на двери ваших апартаментов, если вам придется покинуть вместе с двором Версаль?

— Там должно быть написано: «Для маркизы де Шуард», если мне положено оказывать все знаки почтения. В противном случае там должно стоять лишь одно имя без указания титула.

— Правильно. Многие дали бы отрезать себе уши лишь бы получить это «Для» на своей двери, но это не так-то легко.

Вопросы сыпались без остановки. Мадам Этикет была склонна к сарказму, и Роза довольно быстро возненавидела ее, полагая, что не зря королева избавилась от такого общества.

Отношения Розы и Жасмин оставались неопределенными. Из-за уроков этикета им приходилось бывать вместе гораздо реже, чем прежде. Даже завтраки, обеды и ужины превратились в своего рода уроки, когда мадам Этикет говорила, что это банкет в честь важного иностранного посланника или еще что-нибудь в этом роде. Иногда у Розы так и чесались руки взять тарелку с бульоном и вылить прямо на безукоризненную прическу этой вредной дамы.

Жасмин чувствовала себя убитой горем. После пережитого шока все силы, казалось, постепенно оставляли ее тело. Она стала ходить с тростью, но следовала примеру Мишеля и всегда старалась держаться прямо и не сгибать спину. Внешне ее отношения со внучкой выглядели прежними, однако исчезли непринужденность, шутка, смех. Между ними разверзлась пропасть, и даже когда Роза делала ей спокойной ночи и целовала в щеку, казалось, что этот поцелуй проделал путь во много миль и превратился в ледышку.

Возникла необходимость полностью обновить гардероб Розы, и с этой целью в Шато Сатори прибыла мадемуазель Бертин, личная портниха королевы. Кринолины и высокие куафюры вышли из моды — при дворе теперь носили обычные юбки с разрезом спереди, внутри которого виднелась вторая юбка — красиво вышитая или контрастирующая по цвету с первой. Когда все платья Розы были готовы, их сразу доставили в ее версальские апартаменты, где они и дожидались прибытия хозяйки.

В день своего шестнадцатилетия Роза покинула Шато Сатори в сопровождении Жасмин, которая хотела проводить внучку и заодно посмотреть на ее апартаменты. Ранним утром туда предварительно отправилась горничная Розы, Диана Арно, чтобы распаковать и разложить все вещи. Диана была внучкой верной служанки Жасмин, Леноры, и тоже прошла особую подготовку для жизни в Версале. Диана была на три года старше Розы и отличалась спокойным и рассудительным нравом. На нее можно было положиться, и Жасмин не испытывала опасений насчет того, что новые слуга воспользуются неопытностью Розы и обворуют ее. В течение всей поездки в карете царило молчание. Жасмин хотелось воспользоваться этой последней возможностью и, заключив в свои объятия Розу, перешагнуть пропасть отчуждения, но Роза сидела с совершенно неприступным видом и, демонстративно отвернувшись, смотрела в окно холодными невидящими глазами.

Жасмин со страхом думала о том, что ей придется подниматься по лестницам, ведь апартаменты Розы находились на третьем этаже. Однако прибыв в Версаль, они узнали, что до сих пор действует винтовой лифт, который был установлен еще в те времена, когда мадам де Помпадур жила на том же этаже. Лифт избавлял ее от необходимости по нескольку раз в день подниматься и спускаться по лестнице: хрупкой Ренетте это было не под силу. Когда она перебралась в более удобные апартаменты на первом этаже, лифтом почти перестали пользоваться. Для Жасмин этот короткий подъем был в новинку и даже доставил ей некоторое удовольствие.

Покои Розы состояли из крошечного будуара, спальни и ванной, где стояли печка, обложенная орнаментированным кафелем, и ванна из зеленого мрамора, откуда вода стекала в отверстие с решеткой в мраморном же полу. Все помещения были выдержаны в голубовато-белых и золотых тонах, обстановку заменили на новую незадолго до вселения туда Розы. Стены были увешаны гобеленами и савоннскими коврами. Роза подошла к окну с шелковыми занавесками кремового цвета и посмотрела вниз на черно-белый двор перед восточным крылом. Если посмотреть чуть наискосок направо, то можно было увидеть окна и балкон государственных покоев короля, расположенных этажом ниже. Пока она не вымолвила ни слова.

— Здесь довольно-таки уютно, — сказала Жасмин, для которой эта гнетущая тишина становись невыносимой, и медленно опустилась на желтую софу, обтянутую шелком.

Роза в отчаянии ударила кулаком по ставне.

— Это моя тюрьма! — вскричала она и повернулась, желая продолжить свою гневную тираду, но увидела лишь искаженное болью лицо бабушки, которая здесь, в этом чужом месте, была символом любви и заботы,

И тут угрызения совести охватили ее и заставили броситься перед бабушкой на колени.

— Я была жестока с тобой, бабушка! Да, теперь я понимаю, ты была права. Ты сделала то, что обязана была сделать. Мне было трудно простить тебя, но теперь я вижу, как глубоко ошибалась. Это я должна просить у тебя прощения за эти три долгих месяца, когда я жила, словно отгородившись от тебя стеной.

Жасмин ласково погладила непокорные локоны внучки, уткнувшейся ей в колени.

— Успокойся, дорогая моя! Не огорчайся понапрасну. Я все понимала и все-таки даже не смела надеяться, что мы снова будем друзьями.

Роза подняла заплаканное лицо:

— Всегда! Только позови, и я сразу же приеду к тебе, где бы мне ни случилось быть в эту минуту.

— Конечно, конечно… — Жасмин вынула из сумочки надушенный платок и дала его Розе, чтобы та утерла слезы. — Давным-давно я поняла: если ничего нельзя изменить, значит, нужно изо всех сил выискивать в своей жизни светлые стороны. Думаю, что и здесь не все так плохо, как тебе кажется на первый взгляд. Под этой крышей ты встретишь много чрезвычайно талантливых и интересных людей, известных на только во Франции, но и во всем мире. Общение с ними обогатит твой внутренний мир и с лихвой возместит те трудности, которые ты будешь испытывать в Версале из-за строгих правил этикета. Не порывай со старыми знакомыми и друзьями, и ты не будешь чувствовать себя здесь пленницей, как тебе кажется сейчас. — Она погладила Розу по щеке. — А теперь я бы не прочь выпить чашечку ароматного китайского чая. Дёрни за этот шнурок, и мы посмотрим, что из этого выйдет.

Роза улыбнулась сквозь слезы, все еще продолжая комкать в руках бабушкин носовой платок.

— Я отомщу мадам Этикет тем, что буду прихлебывать чай прямо из блюдца! — шаловливо пригрозила она.

Жасмин сделала суровое лицо и притворно замахнулась сложенным веером:

— Только не в моем присутствии!

Выпив чай, она попрощалась с Розой и покинула Версаль, а Розе предстояло еще познакомиться со своими слугами, которых было десять (а у королевы целая сотня), и переодеться, чтобы успеть представиться Марии-Антуанетте в шесть часов. Жасмин опять воспользовалась лифтом, чтобы спуститься вниз, а Роза быстро сбежала по лестнице, чтобы встретить бабушку у выхода (кстати, сам лифт и шахта были обтянуты шелком) и помочь ей дойти до экипажа. Они обнялись, и Жасмин, к своей радости, заметила, что Роза немного приободрилась. С успокоенной душой и сердцем она отправилась в Шато Сатори.

Обычно Мария-Антуанетта никогда не принимала новичков в своем малом кабинете, состоявшем из нескольких уютных небольших комнат, предназначенных для отдыха и уединения, куда можно было пройти через потайную дверь из государственных спальных покоев, но в этот раз она вспомнила о том, как угнетающе действовала на нее непривычная обстановка в первые дни после приезда во Францию. Она решила, что новая фрейлина будет гораздо лучше чувствовать себя в спокойной, домашней обстановке ее маленькой библиотеки. Не в пример королю, который даже государственные дела решал в своей прекрасной новой просторной библиотеке, Мария-Антуанетта не отличалась особым пристрастием к чтению, но несколько ее любимых книг стояли за стеклянными дверцами шкафов, задние стенки которых были оклеены зеленым шелком. Там же находилась и коллекция покрытых лаком безделушек. В дверь постучали.

— Войдите.

Когда Роза вошла, Мария-Антуанетта отвернулась от окна, в которое смотрела, и приветствовала ее ласковой улыбкой. На Розу сразу же произвел большое впечатление внешний вид королевы, одетой в бархатное платье кремового цвета, и прежде всего ее пепельно-светлые волосы, уложенные в модную, низкую прическу. Она сделала самый глубокий реверанс, который положено было, делать только перед королем и королевой.

— Добро пожаловать в Версаль, мадам маркиза! Вот мы и увиделись снова. Я помню, как мы с вами ужинали в салоне Венеры лет десять назад. Присядьте и давайте побеседуем.

И опять, как и в первый раз, Роза почувствовала какую-то особую связь между собой и королевой, хотя тогда, будучи ребенком, она не могла точно определить, откуда исходило чувство доверия и симпатии, которое нахлынуло внезапной волной. Они премило болтали и даже смеялись. Уныние и подавленное настроение Розы, преобладавшее в течение трех последних месяцев, почти рассеявшееся после примирения с бабушкой окончательно исчезли к тому времени, когда новоиспеченная фрейлина покидала библиотеку королевы, где на стене красовался герб Габсбургской династии.

Как и предупреждала мадам Этикет, дни показались Розе утомительно долгими. Она обязана была присутствовать в государственной опочивальне королевы при ее пробуждении, причем королева часто не спешила вставать с постели. Если она перед этим танцевала всю ночь, то, как правило, ей трудно было оторвать голову от подушки в кружевной наволочке, почти полностью скрытой под копной разметавшихся во все стороны пышных волос. Зарывшись лицом в подушку, она засыпала снова. Через некоторое время следовало второе пробуждение, обычно более успешное, и дама, заведовавшая гардеробом королевы, подавала ей пеньюар. Роза, чей стаж в роли фрейлины исчислялся всего лишь днями, скромно держалась на заднем плане. Пока что ей не позволяли даже дотрагиваться до пары маленьких домашних атласных туфелек, которые надевала на ноги королевы следующая после Розы по рангу фрейлина.

И все же Мария-Антуанетта не забывала о ней. В разговоре за завтраком, который неизменно состоял из чашки кофе и особых хрустящих булочек, испеченных по австрийскому рецепту, она всегда задавала Розе несколько вопросов. Затем королева принимала свое первое важное решение на день: она долго листала огромный альбом с цветными рисунками нескольких сотен платьев, входящих в ее гардероб, и делала выбор. В течение дня она успевала несколько раз переодеться. Затем приходил ее куафер, мсье Леонард, специально, каждое утро приезжавший из Парижа и, тщательно расчесывая гребнем шелковистые светлые волосы, создавал прическу — настоящее произведение парикмахерского искусства.

После ухода куафера Мария-Антуанетта иногда принимала посетителей, желавших видеть ее по тому или иному делу, а затем, облачившись в роскошное платье и драгоценности, торжественно выплывала из своих апартаментов и встречалась с королем, после чего они следовали в часовню на утреннюю мессу. Роза вместе с другими придворными дамами сопровождала их. Остаток дня был обычно занят официальными мероприятиями, после которых следовали развлечения. Предположение Жасмин не оправдалось: легкомысленная австрийка все свободное время по-прежнему посвящала поиску развлечений. Так же, как и Людовик XV, она объявила войну скуке.

Роза, здоровая и энергичная девушка, в которой жила неистребимая любовь к бурной, веселой жизни, втянулась в этот бесконечный праздник и приспособилась к напряженному ритму Версаля. Через шесть месяцев она чувствовала себя здесь как рыба в воде. Поскольку королева, как бы она шаловливо ни была настроена, в любом окружении вела себя в высшей степени пристойно, Роза поняла, что все зловредные слухи о ее развратных похождениях являются клеветой чистейшей воды.

Надо признать, что на публичных балах в Париже королева первой начинала кружиться под деревенские мелодии, не обращая внимания на то, что в вихре этих задорных танцев ее нижние юбки взлетали выше колен. И при этом она взвизгивала громче всех, словно находилась на скачках в толпе зрителей, криками подбадривающих жокеев в тот момент, когда им осталось рукой подать до финишного столба. Но Розе казалось, что все это шло от избытка чувств: она и сама испытывала нечто похожее. Теперь ей было понятно, что безудержно-веселая королева бросала этим своим поведением вызов многовековым традициям королевского двора, но рассказы о развратных оргиях в малом Трианоне и тайных ночных свиданиях в версальском парке являлись плодом воображения сплетников. Розу возмущало то, что объектом их гнусных россказней стала именно Мария-Антуанетта, женщина в душе скромная и даже робкая.

Однажды, находясь дома, она заговорила об этом с Жасмин. Розе удавалось довольно часто навещать бабушку, поскольку она не принадлежала к числу избранных спутников королевы, сопровождавших ее в поездках в малый Трианон. Иногда Роза даже проводила в Шато Сатори несколько дней.

— Многие говорят, что королеве не следует посещать балы в Опере, но ведь она и все мы обязательно надеваем маски и храним инкогнито.

Жасмин улыбнулась, приподняв брови:

— Неужели ты и в самом деле думаешь, что ее могут не узнать под маской? Это не составляет особого труда. Вы все влетаете туда, как яркие стрекозы, а королева вдобавок сверкает бриллиантами так, что у людей слепит глаза. В этом с ней никто не в состоянии сравниться. А ведь парижская Опера — это место, где сталкиваются люди всех слоев общества, и поэтому оно пользуется такой сомнительной репутацией. Не мудрено, что многие придворные возражают против ваших эскапад.

— Но ведь Опера именно потому и привлекает, что там собирается такая пестрая компания, бабушка!

— Однако, надеюсь, ты никогда не танцуешь с незнакомцами?

— Ни в коем случае! — Роза так старалась отвести хоть малейшие подозрение, что у нее даже выпятилась нижняя губа. — Королева не потерпит этого.

— Ну, что ж, после твоих слов мне стало гораздо спокойнее: у Ее величества под фасадом ветрености скрывается больше здравомыслия, чем это можно предположить.

— Она нравится тебе, бабушка?

— Да, хотя я так и не встречалась с ней с тех пор, как мы с тобой были в Версале по приглашению Людовика XV.

— Горе тому, кто навлечет на себя ее недовольство, какое бы высокое положение он ни занимал. Она терпеть не может кардинала де Рогана и даже не смотрит в его сторону. Я однажды слышала, как она сказала, что такому развратнику не пристало носить кардинальскую мантию.

Жасмин кивнула:

— Да, она знает о нем все от своей покойной матери. Ведь кардинал был когда-то посланником при австрийском дворе, и императрица настояла на том, чтобы ему вернули его вверительные грамоты и отправили назад во Францию именно из-за его скандальных связей.

Королева однажды упомянула об этом, но что еще хуже, он настолько же глуп, насколько порочен и все время лебезит перед королевой, надеясь на ее благосклонность. Он полагает, что причина ее холодного отношения заключается лишь в его вынужденном отъезде из Вены. До него никак не дойдет, что королевская чета знает гораздо больше…

— Возможно, кардинал — ее тайный враг?

— Нет, он слишком туп и тщеславен, и обхаживает королеву, чтобы добиться для себя какого-нибудь важного государственного поста.

Неприязнь придворных к королеве распространялась и на ее окружение, и стоило Розе занять место фрейлины, как она почти сразу почувствовала это на себе. Каждый, кто хранил преданность Марии-Антуанетте, немедленно становился объектом ненависти ее недоброжелателей. На Розу косо посматривали и при всяком удобном случае третировали, но она не придавала этому большого значения, пока не нашла у себя на постели листок бумаги.

— Что это? — спросила она Диану, помогавшую ей раздеться.

Горничная с удивлением уставилась на листок:

— Не знаю, мадам.

— Как он попал сюда?

— Не имею представления. Я весь вечер была здесь и выходила лишь на десять минут.

Роза стала читать, и первые же строчки привели ее в ярость.

— Это грязная и бессовестная клевета! Пасквиль в стихах на королеву! Такие распространяются на улицах Парижа и, наверное, в других городах. — Она бросила бумажку в огонь.

Расспросы других слуг не выявили виновного. К счастью, больше подобные случаи не повторялись, и Роза пришла к выводу, что пасквиль был подброшен человеком, незаметно проникшим в ее спальню.

Но это было не последним непристойным сочинением, которое она видела. Некоторое время спустя Роза в числе других сопровождала королеву в театр Комеди Франсез и при входе в большую, роскошно отделанную ложу заметила, к своему ужасу, точно такой же пасквиль, который лежал на парчовом сидении кресла королевы. Она хотела было убрать его, но королева, очевидно, успевшая понять, в чем дело, скомкала листок, бросила его на пол, наступила каблуком и не снимала с комка ноги до самого конца представления. Этот случай подтвердил предположения Розы; королеве было известно о слухах и сплетнях, но она полностью игнорировала их. И в тот вечер ее отличали обычные беззаботность и веселье. Ничто, казалось, не могло помешать ей наслаждаться жизнью, когда она этого хотела.

Роза сделала из случившегося нужные выводы и в дальнейшем старалась видеть в своей жизни в Версале лишь светлые стороны и не думать о том, что могло огорчить.

Бурный водоворот светских развлечений затянул ее всю, без остатка, и она теперь крайне редко отлучалась из Версаля, став добровольной затворницей в его позолоченных стенах. Время пролетело очень быстро, и она очень удивилась, обнаружив как-то, что провела во дворце уже целых два года. Днем ей некогда было скучать, а вечера были заполнены невероятно увлекательными балами, спектаклями и различными шумными увеселениями и торжествами. Теперь ей, так же, как и королеве, часто приходилось ломать голову над тем, какое платье надеть на танцы в зале Зеркал, а какое — для игры в карты или бильярд. Дни, когда она с раздражением напяливала на себя нарядные, экстравагантные платья, были забыты. Теперь она каждый раз обсуждала с Дианой свой гардероб на предстоящий день с такой тщательностью, какая раньше показалась бы ей просто абсурдной. — Горничные придворных дам постоянно спорили между собой, чья госпожа лучше выглядела на бале или приеме, и Диана прикладывала все усилия к тому, чтобы победить в этом споре. С присущим ей вкусом она выбирала для Розы украшения, которые помогали ей выделяться среди остальных. Розу вполне устраивало, что платья теперь были мягкими и пышными, скрывая множество нижних юбок и тонкую подкладку из ватина: кринолины и фижмы совершенно вышли из моды. Корсеты носили дамы, чьи фигуры явно не отличались стройностью, чего нельзя было сказать о Розе. Мадемуазель Бертин постоянно пополняла ее гардероб новыми платьями, а танцевальные туфельки снашивались так быстро, что башмачнику был дан заказ поставлять их раз в неделю, не дожидаясь особого распоряжения. Частенько ей приходилось залезать в долги, а потом выкручиваться, экономя на всем, просить у бабушки в долг Роза считала зазорным.

Ее тонкая талия так и влекла к себе руки многих лихих кавалеров — известных придворных щеголей. С самого начала своего пребывания в Версале Роза ощутила сладость поцелуев и волнение объятий, когда сердце замирает в радостном ожидании. Однако попытки мужчин, делавших добиться чего-то более существенного и дававших волю рукам, решительно пресекались; при этом все они, к удивлению Розы, сразу же охладевали к ней и мрачнели, а некоторые даже злились, словно уже в силу своей принадлежности к мужскому полу приобретали право владения женщиной, которая пришлась им по вкусу. Все они были ей совершенно безразличны, за исключением тех немногих, которые отнеслись к своей неудаче с должным юмором и стали ее друзьями, поскольку иных чувств она к ним испытывать не могла. Однажды, ужиная с бабушкой в летнем павильоне Шато Сатори, Роза заговорила о версальских кавалерах. Поскольку внучка была теперь в доме редкой гостьей, Жасмин устраивала из каждого ее приезда нечто вроде праздничного пиршества.

— Конечно, нельзя отрицать, что многие придворные очень привлекательны, — произнесла Роза, уминая свое любимое хрустящее печенье с кремом, которое лежало горкой на серебряном подносе под склонившейся веткой куста роз, — а некоторые даже на редкость красивы. — Кончиком языка она слизнула с верхней губы прилипшую крошку печенья. Мадам Этикет явно не одобрила бы столь вопиющего нарушения правил хорошего тона. — Однако все они страдают одним недостатком: им кажется, что они неотразимы. — В ее глазах заплясали озорные огоньки, и она хихикнула. — Правда, имея дело со мной, они убеждаются в своей ошибке…

— О, бедные мужчины! — ответила Жасмин. — А как насчет тех, кто испрашивал у королевы разрешения ухаживать за тобой?

— Она знает о моем отношении к браку. — Роза на несколько секунд задумалась, подняв голову, а ложка с кремом остановилась на полпути ко рту. — Я могу выйти замуж за того, кто мне понравится. Наверное, так и случится, когда я покину Версаль и буду жить здесь. Ведь мне одной станет скучно вечерами сидеть у камина.

Жасмин не нашла что ответить на столь серьезное заявление. Очевидно, любовь еще не проникла в сердце ее внучки, которая превратилась в настоящую красавицу, не имевшую, однако, ничего общего с версальскими дамами, похожими друг на друга как нарядные фарфоровые куколки-статуэтки. Ее красота обладала той же завораживающей силой, которая исходила от портрета Маргариты и, миновав Жасмин, рикошетом задела Виолетту и возродилась в Розе буйным непокорным цветом. Эти непослушные локоны, то и дело сбивающиеся ей на лицо, должны предупредить всех возможных соблазнителей — их обладательница не по зубам обычному мужчине.

Дом всегда казался Жасмин пустым после того, как Роза уезжала. Без нее все вокруг становилось блеклым; казалось, она увозила с собой и солнечные лучи, и комнаты наполнялись холодом. Жасмин теперь, садилась поближе к камину, потому что в любое время года ее старые кости требовали тепла. Это напоминало ей о мадам де Помпадур, которая постоянно куталась в шаль.

Иногда ей казалось, что над всей Францией без устали дует ледяной, злой ветер. Из-за пошатавшегося здоровья Жасмин вынуждена была большую часть благотворительной деятельности переложить на плечи помощников, которые часто посещали ее, чтобы отчитаться за израсходованные деньги и получить новые. Из рассказов этих людей и письменных отчетов, также представлявшихся ей из провинций, Жасмин могла оценить многие события, происходившие в стране, с гораздо большей объективностью, чем кто бы то ни было в Версале. Она, с ее цепким и острым умом, быстро и точно анализировала их и приходила к выводу, что Францию ждут большие потрясения. Об этом безошибочно свидетельствовали многие признаки, вселявшие в Жасмин тревогу. В народе зрела смута. Король отправил французские полки на помощь американцам в их борьбе за независимость, и теперь солдаты и офицеры возвращались, полные впечатлений, и рассказывали о новых свободах и о том, что в новой республике, называвшейся Соединенные Штаты, не было никаких дворян и все были равны. Это вело к подрыву существовавшего строя, в основе которого лежала абсолютная власть монарха. В душе Жасмин не одобряла действий Людовика XVI и считала, что французскому королю не пристало поддерживать чернь, восставшую против другого монарха, но, очевидно, Людовику не терпелось (а тут как раз подвернулся замечательный случай) приобрести нового союзника в войне с закоренелым врагом — Англией и заодно утереть нос Георгу III. Оставалось лишь надеяться, что во Франции не произойдет серьезных потрясений. Недовольство между тем росло не только среди бедняков, но и среди буржуазии где уже открыто и громко звучали голоса, требовавшее равных прав с дворянством и духовенством. Даже часть высшей аристократии во главе с герцогом Орлеанским стали в оппозицию к трону.

Роза, будучи погруженной в свой благополучный позолоченный мирок, совершенно не ощущала предгрозовой атмосферы, все более сгущавшейся в обществе, словно все беды и несчастья кончались у ограды Версаля. Дни ее текли так же беззаботно, как и прежде, заполненные экстравагантными развлечениями, которые обходились ей весьма недешево. Однако ей начало везти в карты, и это помогало покрывать все расходы, не залезая в долги, причем она соблюдала осторожность и никогда не садилась играть с теми, о ком говорили как о шулерах. Высокое положение и титул еще не являлись гарантией честной игры, но об этом было не принято упоминать в приличном обществе, и все молча мирились с явным обманом, даже когда мошенничество было столь неловким и явным, что только слепой этого не заметил бы.

Положение самой молодой фрейлины давало Розе определенное преимущество, которое она быстро оценила. Королева часто брала ее с собой на детскую половину после того, как заметила, что дети тянутся к этой доброй и веселой девушке, которая к тому же знала много забавных историй и увлекательных игр. Если погода была хорошей, они все выходили в парк; в противном случае Роза неизменно находила, чем занять маленькую принцессу Марию-Терезу и ее младшего брата. Мария-Антуанетта обожала своих детей. Они с Розой садились на пол и строили дома из игрушечных деревянных кирпичиков, пускали волчок или одевали кукол. Иногда в детскую заглядывал и король, который с энтузиазмом присоединялся к играм.

Когда маленький дофин выражал желание сделать «пи-пи», Людовик опускался перед ним на колени и, расстегнув сыну штаны, подставлял небольшой ночной горшок из серебра. И брат, и сестра любили кататься у отца на плечах, и королева усаживала их туда по очереди. Они цеплялись за тщательно завитые локоны короля и визжали от восторга, оказавшись так высоко. Роза смотрела, улыбаясь, и думала, что в этот момент все они являют собой пример идеальной, счастливой семьи. Царствующих супругов объединяла прежде всего любовь к детям; в остальном же любому мало-мальски наблюдательному человеку не составляло бы никакого труда заметить, что королева относится к мужу с добродушной снисходительностью, в то время как этот большой, неуклюжий человек любил ее всей душой.

Они значительно отличались от большинства супружеских пар, которые, как заметила Роза, недолюбливали или почти ненавидели друг друга и, будучи вынужденными появляться вместе на официальном приеме, разговаривали межу собой как чужие, почти незнакомые люди. Ее предубеждение против брака крепло с каждым днем, а сердце все больше наполнялось пессимизмом и словно покрывалось черствой коркой. Это была своего рода непроизвольная реакция ее души, боявшейся испытать в любви жестокое разочарование. Романтические, страстные связи, каких было в Версале великое множество, вспыхивали ярким пламенем и сгорали, как свечки, через несколько месяце когда партнеры уставали друг от друга. Роза была чрезвычайно рада, что не дала впутать себя в какие-либо истории подобного рода, грозившие к тому же обернуться громким скандалом.

Первый раз она побывала в малом Трианоне вместе с королевой и ее детьми. Мария-Антуанетта вдруг осознала, что Роза больше не новенькая среди фрейлин, а пользующаяся почти всеобщей симпатией и уважением умная и веселая девушка в обществе которой приятно проводить время! Находясь в этой тихой обители, королева всегда носила простые платья из белого муслина с пастельным шелковым поясом. Роза также следовала в одежде стилю королевы. Отправляясь на прогулку в двухместной коляске, они надевали большие соломенные шляпы, а детей сажали между собой, и королева сама брала в руки вожжи. В дороге все они обязательно пели хором, а маленький дофин весело покрикивал. Малый Трианон был всего в десяти минутах езды от Версаля. По дороге туда им приходилось проезжать мимо Трианона из розового мрамора, где король-солнце также искал уединения и покоя и укрывался от светской суеты и жесткого дворцового этикета.

Вот и в этот раз они доехали от одного Трианона до другого, едва успел закончиться один куплет песни. Позолоченные ворота стояли открытые, и коляска вкатила прямо во двор, имевший форму квадрата. Роза часто видела издали это здание, возведенное в неоклассическом стиле, но впервые ей довелось оказаться так близко. По сравнению с Версалем, малый Трианон казался игрушечным домиком, где могли жить лишь миниатюрные куклы. Вовсе не нужно было обладать большим воображением, чтобы представить, как весь этот дом в форме куба уместится в государственных покоях Версальского дворца. Королева живо выпрыгнула из коляски, радуясь тому, что снова оказалась в своем самом любимом месте, и приняла от Розы детей. Прижав сына к бедру и держа его наперевес, она взяла дочь за руку и, быстро поднявшись по ступеням крыльца, вбежала в открытую дверь. При этом она что-то весело кричала, и дети, смеясь, вторили ей. В этот момент Мария-Антуанетта была сама похожа на ребенка.

Роза последовала за ними не столь быстро и, войдя внутрь, увидела королеву с детьми уже наверху лестницы с изящными перилами. Поднявшись, Роза прошла через зал и оказалась в помещении, которое, как она догадалась, во времена мадам дю Барри являлось столовой. Стены здесь были увешаны гобеленами с изображением фруктов. Оттуда она прошла в гостиную, обстановка которой казалась верхом элегантности и изящества. Повсюду Розу встречали добрые солнечные лучи и свежий воздух. Веселый гомон подсказал ей путь в будуар королевы.

— Входите, мадам Роза, — пригласила королева. К титулованным женщинам было принято обращаться подобным образом, вне зависимости от того, замужем они или нет. Дети сидели у королевы на коленях и ели конфеты из вазы, которую она держала перед собой. — Угощайтесь!

Это были чудесные дни. Они играли в прятки в красивом парке, разбитом в английском стиле: здесь были лес и лужайки, уютная роща, располагавшая к уединению, два озера и весело журчащий ручей. Роза брала с собой дофина, а Мария-Антуанетта и принцесса прятались. Они также часто навещали деревушку, путь в которую лежал через небольшой деревянный мостик. Там находилась маленькая ферма, а дети очень любили наблюдать за домашними животными.

Розу поразила эта небольшая, похожая на игрушечную, ферма и царившая здесь чистота, из коровника не текла навозная жижа, нигде не лежали коровьи лепешки, а когда дети подбежали к красивым козам и стали их трогать, она заметила что животные были чисто вымыты, а шерсть их аккуратно расчесана.

— Давайте теперь посмотрим на коров, мамочка! — в радостном возбуждении захлопала в ладоши Мария-Тереза.

— Сначала мы зайдем за колокольчиками.

Они вошли в одну из двенадцати крытых соломой хижин, в которых жили крестьянские семьи, специально отобранные для работы на этой сказочной ферме. Женщина, занимавшаяся стряпней, нисколько не оробела, увидев королеву у себя на кухне. Крестьяне здесь уже привыкли к появлению самых высокопоставленных особ. С улыбкой сделав реверанс, стряпуха сняла с крючка на стене несколько колокольчиков, висевших на голубых лентах, и подала их королеве, а дофин и принцесса получили по свежей душистой булочке.

Коровы паслись на лужайке почти рядом с хижиной; упитанные, с крутыми, лоснящимися боками, они были похожи на прекрасно ухоженных лошадей. Королева надела им на шеи ленточки, и воздух наполнился приятным, мелодичным звоном, не имевшим ничего общего с грубым бряканьем обычных коровьих колокольчиков.

— Ведь правда, эти коровы очень миленькие, мадам Роза? — воскликнула Мария-Тереза. — Когда подрасту, мне позволят подоить их, как это делает иногда мамочка.

Когда они были на ферме, Роза заметила королевские подойники. Они были сделаны из белого фарфора, скорее всего, севрского, и на них красовались голубые инициалы королевы.

— А что будет делать ваш брат, когда подрастет?

— Возить сено на телегах. Это работа для мальчиков.

Несмотря на безупречную чистоту, в которой содержалось все, чем пользовалась Мария-Антуанетта, отличавшаяся невероятной опрятностью и не переносившая грязи и неприятных запахов, это была настоящая ферма, и все, что здесь производили, попадало на стол малого Трианона и частично в Версаль. У королевы в Деревушке был свой домик, и они там пообедали. Мясо, овощи и молоко, разумеется, также были свои. Снаружи домик походил на обычную крестьянскую хижину, но внутри там имелись всевозможные помещения — от бильярдной до специальной комнаты для игры в трик-трак, гостиная в китайском стиле и библиотека. Завершив обед десертом из клубники со сливками, дети легли спать. Все время, пока они спали, Роза и королева просидели на открытой веранде, болтая о пустяках и наблюдая за крестьянами, работавшими в поле. День закончился тем, что дети прокатились на китайской карусели, стоявшей на газоне перед малым Трианоном.

Это было не последнее их посещение Деревушки, куда было не так просто попасть. Все, кто гостил в малом Трианоне, должны были получить для этого специальное приглашение королевы. Эго правило касалось даже короля, у которого была в мансарде маленькая спальня. Оставаясь на ночь, Роза обычно спала в комнате, примыкавшей к покоям королевы, — привилегия, которую она заработала преданностью королевской семье и неустанной заботой о принцессе и дофине, на что дети отвечали ей искренней привязанностью. Мария-Антуанетта ценила свою свободу слишком высоко, чтобы держать под этой крышей кого-нибудь еще, кроме тех, кто был ей дорог.

Король никогда не посещал вечеров для избранных, которые устраивала Мария-Антуанетта и куда теперь приглашали Розу. Карты быстро утомляли его, а танцы он не любил: из-за неповоротливости ему никак не удавалось приспособиться к легкому, грациозному шагу партнерши. Вдобавок он был скучен и со своим серьезным видом никак не подходил для веселой, остроумной компании.

Эти вечера частенько продолжались до самого утра. Теплыми летними ночами танцы устраивались прямо на газоне при свете цветных фонарей; в этой романтичной, свободной атмосфере легко дышалось и амурные похождения были делом обычным. Если иногда какая-то парочка удалялась в тень, никто не обращал на это внимания. Королеве тем более не было до этого никакого дела: она заботилась лишь о том, чтобы видеть вокруг счастливые, довольные лица.

— Здесь я могу представить, что нахожусь в своей родной Австрии, — задумчиво сказала она однажды Розе, когда они спускались по ступенькам малого Трианона, направляясь в здание театра, находившегося рядом. — При венском дворе нет такого строгого этикета, как в Версале. Я провела счастливое, беззаботное детство. В семье меня все любили. Вот почему мне хочется, чтобы все это было и у моих детей. Память об этих годах останется с ними на всю жизнь. Это бастион, который помогает выстоять при любых невзгодах.

Они вошли в небольшой театр из белого мрамора, покрытый изнутри позолотой. Здесь королеву начали наперебой приветствовать ее друзья, и она оставила серьезное настроение. Мария-Антуанетта любила спектакли, и представления в здешнем театре устраивались весьма часто. Репертуар отличался широким разнообразием. Розе обычно давали роль девушки в таверне или бойкой служанки, к чему располагали ее непокорные кудри и плутоватое лицо. Перед каждым новым спектаклем Она надеялась получить главную роль, однако такие роли неизменно доставались королеве, которая была превосходной актрисой, отлично пела и играла на нескольких музыкальных инструментах.

В Версале королева часто играла на арфе в государственных спальных покоях в присутствии короля и дам из своей свиты. Если она выступала в салоне Марса, на задрапированном возвышении, то собиралась гораздо большая аудитория, и ей случалось играть не только на арфе, но и на клавесине. В тот вечер, когда Роза выполняла особое поручение королевы, состоялся именно такой концерт. Она вернулась довольно поздно, концерт уже давно начался, и все места в салоне были заняты. На сцене королева оставила клавесин и села за арфу, аккуратно поправив юбку, отделанную кружевами, так, что табурет оказался полностью скрытым под красивыми, волнистыми складками. Ее любимое алмазное ожерелье, обрамлявшее стройную, гордую шею, а также алмазные браслеты на запястьях ослепительно сверкали, переливаясь, когда длинные тонкие пальцы нежно трогали струны.

В перерывах между исполнением отдельных произведений Роза под шум аплодисментов осторожно пробиралась среди тех, кто стоял у стены, пока не оказалась почти у самой сцены. На нее никто не обратил внимания, потому что она стояла в углу. Следующим номером, исполнявшимся королевой, была веселая народная мелодия, и когда она закончила игру и положила ладонь на струны, чтобы успокоить их, Роза заметила, как внезапно изменилось лицо Марии-Антуанетты. Ее щеки вдруг зарделись густым румянцем, который затем также неожиданно исчез, и ее лицо стало еще более бледным, чем прежде, а глаза устремились через головы аплодирующих слушателей к далекой двери.

Роза, чье положение было очень выгодным для наблюдения, воспользовалась этим обстоятельством и проследила за взглядом королевы и заметила, что из салона Дианы вошел высокий, стройный, светлокожий мужчина с густыми темными бровями, прямым носом и правильной красивой линией рта. Его глаза, смотревшие из-под длинных, таинственных ресниц, выражали такую нежную и страстную любовь, что у Розы перехватило дыхание. В шуме аплодисментов и одобрительном гуле никому и дела не было до их слившихся воедино взглядов, которыми они магнетизировали друг друга, однако каждую секунду кто-нибудь мог обернуться и поинтересоваться, на кого это так пристально смотрит королева.

Мигом оценив ситуацию, Роза кинулась вперед, неистово зааплодировав, и тем самым заслонила пришельца от королевы.

— Как замечательно вы играли, Ваше величество! Как жаль, что концерт уже закончился! — воскликнула она.

Магический круг чар был тут же разорван, и взволнованная Мария-Антуанетта с благодарностью взглянула на Розу. Королева была чрезвычайно рада тому, как ловко ее выручила фрейлина, ведь теперь она все равно не смогла бы играть. Все ее самообладание разлетелось вдребезги после того, как она увидела возвратившегося из Соединенных Штатов Акселя фон Ферзена. Очень много времени утекло с тех пор, как они встречались в последний раз. Он служил адъютантом у главнокомандующего французскими экспедиционными силами в Америке. Каждое его письмо Мария-Антуанетта перечитывала по многу раз, а затем сжигала, ибо даже среди дам ее свиты имелись скрытые недоброжелательницы, готовые воспользоваться любым ее промахом. Слезы подступали к глазам королевы при виде того, как эти дорогие сердцу листочки коробились, пожираемые пламенем, и превращались в золу. Однажды она не выдержала и обожгла руку, выхватив их из огня только ради того, чтобы прочитать еще раз и затем снова бросить в камин.

Стоя на сцене и раскланиваясь перед продолжавшей аплодировать аудиторией, Мария-Антуанетта думала о том, что время обмена письмами кануло в прошлое и теперь он сможет, наконец, сам сказать то, что подразумевалось между строчками. Однако самые затаенные и глубокие чувства так и останутся невысказанными, ибо во время всех предыдущих встреч они никогда не выходила за рамки приличий и даже не говорили о любви несмотря на бушевавшие в них обоих страсти. Этим единственным взглядом, который был послан ей над головами слушателей, Аксель говорил, что четыре года отсутствия совершенно не изменили его чувств.

Она спустилась со сцены, и навстречу ей встал король. Ему, должно быть, показалось очень странным, что королева отказалась играть две последних пьесы, принадлежавших к числу его любимых. Они вместе проследовали в салон Венеры, где уже был сервирован ужин. Идя рядом с ним, королева надеялась, что Людовик объяснит себе это досрочное прекращение концерта ее усталостью и не будет задавать вопросов. Она не осмелилась посмотреть в сторону Акселя, но ощутила на себе его пристальный взгляд. Это было все равно, как если бы до нее дотронулась его ласковая рука. Голова у нее пошла кругом, и она не помнила, как очутилась в кресле с бокалом вина в руке и блюдцем с какими-то лакомствами на коленях.

Она подняла глаза и снова увидела его. На этот раз он шел прямо к ней и, казалось, теперь ничто не могло помешать ей при первых же звуках его голоса разразиться бурными слезами радости на глазах у всех присутствующих. И опять Марию-Антуанетту спасла от позора ее самая молодая фрейлина.

Обменявшись парой реплик с одной из своих знакомых придворных дам, Роза узнала имя пришельца и, заметив, что волнение королевы нарастает с каждой секундой и ситуация может стать непредсказуемой, решительно преградила путь графу фон Ферзену.

— Как я слышала, вы только что вернулись из Нового Света, уважаемый граф…

— Да, это так. — Его шведский акцент звучал весьма приятно. — Соединенные Штаты устанавливают у себя новые порядки, и я надеюсь, что теперь никто не будет силой мешать американцам жить так, как они хотят. А почему вы спрашиваете? Не остался ли там кто-нибудь из ваших знакомых?

— Нет, все дело в том, что я забочусь об интересах королевы. Я — ее фрейлина, маркиза де Шуард.

Граф подумал, что эта девушка не зря задержала его, но пока не мог догадаться, какую цель она преследовала.

— В таком случае я прошу вас отвести меня к ней.

— С удовольствием выполняю вашу просьбу, мсье фон Ферзен.

Роза знала, что у королевы было время придти в себя и справиться со своими чувствами. Она не ошиблась. Нижняя губа королевы больше не дрожала, и лишь очень внимательный наблюдатель мог заметить радостный огонь, вспыхнувший в ее глазах, когда граф наклонился и заговорил с ней. Их беседа длилась не более нескольких минут, и когда шведский аристократ отошел в сторону, лицо королевы сияло счастьем.

Позже, удалившись вместе, со своей свитой в личные покои, королева уединилась с Розой в кабинете, где вся обстановка и стены имели цвет лазури летнего неба. О том, что случилось, не было сказано ни единого слова, но чувства говорили, вернее, кричали сами за себя. Для этого королеве достаточно было посмотреть в зеркало.

— Завтра мы с вами вдвоем отправимся в малый Трианон, мадам Роза. Я возьму новые книги для моей библиотеки, и вы поможете мне их расставить по полкам.

Просьба эта, что и говорить, прозвучала странно и неубедительно. Роза была озадачена. Королеве было известно о том, что ее фрейлина страстно увлекается чтением, но такими делами обычно занимались дворцовые библиотекари.

Все выяснилось на следующий день, когда королева внесла в гостиную стопку из трех книг и, положив их на инкрустированный столик, произнесла:

— Пожалуйста, посидите здесь и просмотрите эти книги. Я буду с гостем в соседней комнате.

Затем она вышла и оставила одну створку двойных дверей полуоткрытой. Вскоре прибыл тот, кого ожидала Мария-Антуанетта. Роза, на которую вдруг свалились обязанности дуэньи и стража счастья королевы, безошибочно узнала голос шведского графа.

— Мой дорогой!

— Возлюбленная!

Долгая тишина, последовавшая вслед за этим обменом приветствиями, была заполнена звуками страстных поцелуев. Роза сожалела о том, что не может закрыть дверь и перестать быть свидетельницей этой глубоко интимной, но целомудренной любовной сцены. Однако, поступив так, она оказала бы королеве дурную услугу. Затем влюбленные, отдышавшись после первых поцелуев, заговорили. Первым послышался голос Марии-Антуанетты:

— Ты еще долго пробудешь здесь, моя любовь?

— Нет, любимая. Король Густав отправляется в путешествие, и я должен сопровождать его.

— И сколько оно продлится? — В ее голосе прозвучал страх.

— Не меньше восемнадцати месяцев, а может быть, и все два года…

Из уст Марии-Антуанетты вырвался крик отчаяния:

— Я не вынесу новой разлуки! Увидеть тебя снова только для того, чтобы выплакать тебе все мое сердце и тут же потерять — это выше моих сил!

— Ты никогда не потеряешь меня! — Его голос срывался, когда он произносил это обещание. — Я люблю тебя и буду любить всегда, пока не наступит мой смертный час. Не плачь, любимая! Несколько недель мы проведем вместе. Я обещаю тебе это. В Швеции еще не знают о моем возвращении во Францию. Я буду делать все возможное, чтобы отсрочить отъезд в Стокгольм.

Вслед за этим последовала долгая пауза, посвященная страстным поцелуям. Влюбленные, очевидно, пересели к окну, потому что их голоса звучали теперь глухо и не совсем отчетливо, и тогда Роза принялась упорно читать книгу, сев как можно дальше от двери.

Однако буквы прыгали у нее перед глазами, и прочитанное тут же забывалось. Роза была изумлена. Какой же силой должна обладать любовь этих двоих, находившихся по ту сторону двери, чтобы выдержать четырехлетнюю разлуку! Бабушка рассказывала ей о вечной любви Маргариты к Огюстену Руссо, но это было в стародавние времена, и после того, что ей довелось наблюдать в Версале, походило на прекрасную сказку. Роза гордилась своим скептическим отношением ко всем романтическим чувствам, что позволяло ей разглядев, за каждым льстивым словом кавалера его истинную цель, словно она была ясно написана на его лице. Кроме того, в искусстве флирта с ней мало кто мог сравниться. Вот почему эта искренняя любовь так поразила ее. Чувства, которые испытывали друг к другу Мария-Антуанетта и Аксель фон Ферзен, были настолько возвышенными, что казались Розе почти нереальными. Но их голоса звучали правдой любви, печальной и трагической потому что у нее не было будущего, лишь одни мучительные расставания и редкие встречи втайне от всего остального мира.

— Если у вас обоих было хоть чуточку здравого смысла, вы распрощались бы сию минуту… — пробормотала Роза себе под нос. Ее очень раздражала безвыходность положения, в котором оказались граф и королева, и то, что никто на свете, в том числе и она, не мог помочь им. И в то же время ей очень хотелось, чтобы все те, кто постоянно клеветал на Марию-Антуанетту и обливал ее грязью, оказались сейчас здесь и убедились, что даже великая любовь не может заставить королеву пренебречь святыми узами брака.

Прошло около двух часов. И вот послышался скрип отодвигаемых стульев и звуки приближающихся шагов. Как только королева и граф вошли, Роза встала. На нее напала какая-то неожиданная, неизъяснимая робость — чувство, которое ей редко доводилось испытывать. У нее было такое ощущение, словно ее уличили в подслушивании через замочную скважину, хотя именно сама королева настояла на присутствии Розы в гостиной. Аксель подошел к ней и поцеловал руку.

— Мы полностью зависим от вашего доброго расположения, мадам маркиза.

— Никто не узнает от меня ваш секрет, сир,

— На ваши плечи ложится тяжелое бремя…

— Тем с большей охотой я принимаю его.

— Я безгранично благодарен вам.

Затем королева проводила его до дверей прихожей. Возвратившись, она расцеловала Розу в обе щеки:

— После того, что вы сделали для меня вчера вечером, я поняла, что обрела истинного друга, который никогда меня не предаст.

Подобных визитов в малый Трианон было много. Мария-Антуанетта, не доверяя своей выдержке и опасаясь, потеряв голову от счастья, сделать роковой шаг, при первой встрече с Акселем специально оставила дверь открытой, чтобы помнить о свидетельнице в соседней комнате. Возможно, эта память и выручила ее в тот раз. Однако затем она вновь обрела в себе силу воли и брала с собой Розу на эти встречи лишь с единственной целью — предупредить возможную клевету. Граф, достойный человек, чья любовь к Марии-Антуанетте была совершенно лишена эгоизма, на первое место ставил честь королевы и ее семейное благополучие и не позволял своей страсти возобладать над этими благородными соображениями.

— Вы помолвлены? — спросил он как-то Розу во время бала, танцуя с ней менуэт, который всегда танцевали так, что юбки развевались и открывали стройные ножки дам.

— Нет, да и к тому же я вовсе не собираюсь выходить замуж.

Граф улыбнулся, услышав, с какой категоричностью были сказаны эти слова, и поинтересовался:

— Но почему вы так решили?

— Моя бабушка никогда не заставит меня вступить в брак по расчету, потому что сама испытала невероятные несчастья, будучи в свое время принужденной к нему, а королева слишком добра ко мне, чтобы навязывать кого-либо в мужья. Время от времени мне нравится кто-нибудь из кавалеров, но все это мимолетные увлечения, ничего серьезного. Думаю, что так будет и дальше. Мне слишком дорога свобода!

Он продолжал улыбаться, но глаза его стали серьезными:

— Я тоже останусь свободным, но не по своей воле. Женщина, на которой я бы женился, для меня недосягаема, а других для меня не существует.

Роза была потрясена тем спокойным, обреченным тоном, с каким он произнес эти слова, и прониклась глубоким уважением к этому человеку из-за его беззаветной любви. Такая необычная, чистая, как горная вода, страсть была для нее непостижима, но ее сердце сжималось от боли: она вместе с ним переживала эту трагедию.

Несмотря на решимость Акселя до последнего оттягивать свой отъезд в Швецию, шведский посол уже уведомил Стокгольм о пребывании графа фон Ферзена в Версале, сделав это не без задней мысли. Посол восхищался благородством молодого человека, покинувшего французский двор и отправившегося в Новый Свет в тот момент, когда, по убеждению многих, Мария-Антуанетта уже была готова погибнуть в его объятиях. Но теперь ситуация, похоже, повторялась. Исполняя во время концерта в честь важного иностранного сановника любовную песню, королева выдала себя тем, что почти все время не сводила глаз с Акселя фон Ферзена. Чем скорее он окажется дома, в Швеция, тем будет лучше для нее, него и Швеции, которой вовсе ни к чему было портить отношения с могущественной Францией. К тому же посол относился к графу с симпатией и не желал, чтобы его многообещающая карьера оборвалась в самом начале из-за глупого увлечения.

Никто не знал, сколько горьких слез пролила Мария-Антуанетта в тиши своего кабинета после отбытия Акселя. Розе показалось, что именно с того момента в поведении королевы наступил перелом. Она стала более серьезной и сдержанной в поступках, часто терпеливо и не спеша обсуждала с королем государственные дела у него в библиотеке. Людовик любил советоваться с женой, без тени уязвленного самолюбия признавая ее превосходство там, где требовалось точно и быстро оценить ситуацию. Однако это имело и свою отрицательную сторону, ибо всю ответственность за последствия ошибок и просчетов возлагали теперь на нее даже в том случае, когда фактически виноват был кто-нибудь из министров. Аргумент у врагов Марии-Антуанетты был всегда один и тот же: если бы королева поменьше думала об удовольствиях и развлечениях, а побольше о серьезных делах, такого наверняка не случилось бы.

Роза видела, что поездки с детьми в малый Трианон в эти дни приносили королеве куда больше радости, чем светские развлечения, концерты и карты, вместе взятые.

Забеременев в третий раз, королева возликовала, и чаша ее счастья воистину переполнилась, когда она произвела на свет еще одного мальчика почти в скромном уединении — при этом присутствовали лишь две особы королевской крови. После первых родов, когда королева чуть было не испустила дух, Людовик распорядился, чтобы отныне посторонних лиц не допускали в помещение роженицы.

При крещении мальчика назвали Людовик-Карл. Вскоре королева забрала его к себе в малый Трианон. Он рос очень болезненным и хилым ребенком и доставлял Марии-Антуанетте много тревог своими болезнями. Она считала, что свежий сельский воздух благотворно скажется на здоровье всех троих детей, и старалась проводить с ними как можно больше времени в малом Трианоне.

В то августовское утро стояла чудесная погода, и королева, как всегда, сама правила лошадью, запряженной в легкую коляску. Младенец был на руках у Розы, а дофин и принцесса сидели по обе стороны от нее. Кормилица и служанка дофина ехали позади в такой же коляске. Принц, которому к тому времени исполнилось пять месяцев, несмотря на все усилия Розы, постоянно кричал, и она предложила всем вместе спеть несколько колыбельных и усыпить младенца.

— О, да! — в восторге подпрыгнула на своем сидении Мария-Тереза. Я выберу первую песенку.

— Нет, я! — сразу отозвался молчавший до этого дофин, утверждая свои права мужчины.

К тому времени, как спор был благополучно разрешен, коляска свернула с версальской брусчатки на пыльный проселок, и мелодичный голос королевы затянул колыбельную. Когда младенец, убаюканный песнями, заснул, впереди появились три всадника, а вслед за ними виднелись их вьючные лошади. Роза тут же догадалась, что это были иностранцы, скорее всего, англичане. С тех пор, как между Англией и Францией были восстановлены добрые отношения, хотя бы внешне, на континент хлынул поток англичан. Многие из них предпринимали эти поездки для завершения своего образования. Предполагалось, что молодые люди приобретут в Европе необходимый лоск, а заодно перебесятся подальше от родимых гнезд, не нанося урона репутации своих родителей.

Все они, возвращаясь из дальних странствий, привозили сувениры. Для украшения своих особняков англичане покупали картины современных художников, а также древние скульптуры, причем последние они иногда дарили какому-нибудь недавно открытому Лондонскому музею. Справедливости ради необходимо отметить, что во Францию стекались не одни англичане. Версаль стал настоящей Меккой для «паломников» всех национальностей. Кстати, в свое время начало этому положил Аксель фон Ферзен, предпринявший именно такую поездку. Лица знатного происхождения, вроде него, прибывали обычно с рекомендательными письмами от влиятельных сановников, в противном случае им приходилось гулять по парку и довольствоваться ролью экскурсантов, выжидая случая, чтобы попасть в Версаль, на какое-нибудь общедоступное празднество, желательно, конечно, с присутствием королевской четы. Однако, поскольку королева настояла на отмене публичных ужинов, шансы увидеть ее им короля для тех, у кого не было официального доступа во дворец, значительно уменьшились,

По мере того, как расстояние между коляской и тремя всадниками сокращалось, Роза все больше склонялась к мысли, что эти трое были англичанами. Среди них был человек постарше — очевидно, их наставник, в его задачу входило оберегать, насколько это было возможным, моральные устои своих подопечных от порочных соблазнов, а также знакомить их с архитектурой, живописью и скульптурой всех посещаемых стран, от Франции до Швейцарии и от Италии до Греции. Человек, скакавший позади с вьючными лошадьми, явно был слугой. Когда чужестранцы приблизились, старший из всадников приказал своим спутникам ехать друг за другом, чтобы дать коляске дорогу.

Широкоплечий и высокий, казавшийся на лошади еще более высоким, этот человек имел вид обеспеченного и хорошо воспитанного джентльмена, производя приятное впечатление своей статной, худощавой фигурой; он был одет в изумрудно-зеленый камзол и черную треуголку, украшенную прямым белым страусовым пером. На нем были черные сапоги для верховой езды, доходившие до бедер, обтянутых лосинами. Волосы его не носили следов пудры, что было вполне в духе тогдашней моды, и, собранные на затылке в косичку с бантом, по цвету не отличались от шляпы и сапог. Словом, в том, что касалось внешности, это был исключительно привлекательный молодой человек, а его загорелое лицо придавало ему вид морского разбойника. Это впечатление еще более усилилось, когда, заметив Марию-Антуанетту и Розу, он растянул рот в широкой улыбке, показав зубы, столь ослепительно-белые и ровные, словно их высек скульптор, заодно создав и выступающий вперед подбородок, от которого так и веяло самоуверенностью. Незнакомец приставил руку к уху, как будто желая послушать пение. Положение обязывало королеву замолчать, что она и сделала, а Роза и дети продолжали петь. Затем, когда этот джентльмен и коляска поравнялись, он снял треуголку и прижал ее к груди:

— Мои дорогие дамы, какая приятная встреча по дороге в Версаль! Вы — Венера и Диана, сошедшие с пьедесталов в парке и сопровождаемые херувимами!

Мария-Антуанетта грациозно наклонила голову, отдав дань этому смелому и замысловатому комплименту, понимая, что этот путешественник не имеет представления о том, кто они такие, а Роза, не переставая петь, заглянула ему прямо в глаза, проносясь мимо в коляске. У этого англичанина, как ей удалось заметить, зрачки были зеленые и хищные, как у кота.

— Какой наглец! — заметила Мария-Антуанетта довольно добродушным тоном, как только они оказались за пределами слышимости. Она безжалостно третировала тех, кого недолюбливала, но по отношению к тем, кто ошибался, пребывая в счастливом неведении, всегда проявляла снисходительность.

— Да, в этом нет никакого сомнения, — согласилась Роза, с трудом поборовшая искушение повернуть голову и посмотреть этому англичанину вслед. Ей очень хотелось увидеть выражение его лица в тот момент, когда он узнает, кому принадлежит коляска с королевским гербом. Она чуть было не рассмеялась, когда живо нарисовала в своем воображении эту сцену. В то же время в этом молодом человеке было нечто такое, от чего у нее по всему телу пробежала мелкая приятная дрожь.

Она переночевала в малом Трианоне, но следующим утром покинула его: туда прибыла мадам Елизавета, сестра короля, очень спокойная, радушная женщина, которая тепло относилась к своей невестке. Ее сопровождала мадам де Ламбаль и некоторые другие фрейлины королевы. Мария-Антуанетта доверила Розе письмо, которое та должна была отослать графу фон Ферзену. Письмо она положила в сумочку, ручку которой обвязала вокруг запястья, и теперь, весело помахивая ей, шла по тропинке вдоль Большого канала. Придя в Версаль, Роза намеревалась затем поехать в Шато Сатори, а письмо отправить по пути.

Утро выдалось просто замечательное, и Роза не жалела о том, что решила прогуляться пешком. Она вышла на эту тропинку, пройдя через сад, находившийся между любимой обителью королевы и Трианоном. Прямые, стремительные солнечные лучи вонзались в воду и заставляли ее искриться так же ослепительно, как бриллианты, которые любила надевать возбудившая всеобщую неприязнь и зависть первая дама Франции. Тропинка делала несколько поворотов под прямым углом, повторяя крестообразную форму ответвления канала, а затем опять устремлялась по прямой в восточном направлении. Роза, глаза которой были защищены от яркого солнца широкими полями шляпки, прищурилась, пытаясь разглядеть вдали Версаль, но увидела на горизонте лишь очертания его крыш. Путь был неблизким, но не утомительным, несмотря на начинавшуюся жару, потому что над тропинкой нависали густые ветви деревьев, в тени которых ощущалась приятная прохлада. Здесь редко кто ходил, и сейчас Роза погрузилась в свои размышления, к ним весьма располагало это пустынное место, куда изредка забредали лишь любители дальних прогулок. Немного устав, она отдохнула, посидев на траве, и попыталась мысленно представить, как выглядел Большой канал в царствование короля-солнце, когда по нему плавали экзотические суда. В эллинге стояло несколько парусных шлюпок на тот случай, если кому-то вздумается покататься по каналу, но ни король, ни королева не увлекались водными прогулками. Придворные, как всегда, были слепыми рабами моды и ждали, пока кто-то сделает первый шаг, чтобы потом всем скопом последовать его примеру. Вот и сейчас в этот душный августовский день на водной глади не было видно ни единого паруса. Неумолимая мода приказывала своим приверженцам изнывать от жары.

Роза уже хорошо различала вдалеке фонтан Аполлона, вздымавший свои мощные струи высоко в воздух, словно выстреливая ими из пушки. Ее поразило огромное количество людей, гулявших рядом с фонтаном. Казалось, из чьей-то гигантской пригоршни на парк высыпали сотни цветных блесток.

Свернув с тропинки, Роза направилась к цветнику. Гулявшие весело переговаривались на многих языках, но Роза не обращала на них внимания, пока кто-то не окликнул ее.

— Мадемуазель! На минутку, прошу вас!

Она обернулась. Это был тот англичанин. Его высокая фигура четко выделялась да фоне каскада из струй воды. Сейчас он выглядел не менее впечатляюще, чем Аполлон в своей небесной колеснице, но лицо его было более серьезным, а одежда отличалась изысканностью. Очевидно, его вчерашнее одеяние, напоминавшее цветами попугая, было не более чем проявлением апломба честолюбивого и гордого, если не заносчивого, иностранца по прибытии в чужую столицу. Сейчас он стоял и с усмешкой разглядывал ее.

— Что вам угодно, сир? — Роза инстинктивно насторожилась. Она почувствовала, как кровь быстро запульсировала у нее в венах, и это ощущение и тревожило ее, и приятно возбуждало.

— Я допустил вчера глупейшую бестактность. Позже мне стало известно, что женщина, с которой я разговаривал на дороге, была королева. Мы только что миновали малый Трианон, и я должен был и сам догадаться, но кто бы мог подумать, что королева Франции будет распевать детские песенки и путешествовать в обществе лишь своих детей и служанки?

Роза, обидевшись, резко вдохнула воздух и собиралась уже уведомить незнакомца, что он сделал еще одну ошибку, но тут чувство юмора остановило ее:

— А разве английская королева так не поступает? — спросила она с деланной наивностью.

Англичанин рассмеялся и покачал головой:

— Никогда. Она слишком степенная особа. Скажите, не обиделась ли на меня ваша повелительница?

— Вы ее застали врасплох, но не разозлили.

— Слава Всевышнему, а то завтра я должен быть представлен ей!

«Все ясно, — подумала Роза. — Значит, он из тех, кто является сюда, предварительно заручившись рекомендательными письмами, и наверняка принадлежит к какому-нибудь старинному аристократическому роду у себя в стране, если его примет сама королева, а не какой-нибудь второстепенный министр». Она сказала:

— Прием состоится, как всегда, после полудня в государственных апартаментах королевы.

— Мне так и сказали. — Его губы плотно сжались, и уголок рта слегка искривился, когда он озадаченно уставился на нее. — А откуда вам известно, что я англичанин? Я всегда гордился тем, что говорю по-французски без малейшего акцента: с тех пор, как я сошел на ваш берег в Кале, меня все время принимали за француза.

Роза пожала плечами:

— Вы говорите как настоящий парижанин и легко можете сойти за моего соотечественника, однако произношение — это еще не все. Одежда на вас явно английского покроя, и это сразу же бросилось мне в глаза. Я уже знакома с вашей модой, потому что королева предпочитает английские костюмы для прогулок верхом. — Она уже собиралась было добавить, что ей самой нравится английский стиль во всем, что касалось верховой езды, но вовремя прикусила язык. Служанка явно не могла совершать верховых прогулок. — Вы родились во Франции?

— Нет. Но еще будучи в Англии, я познакомился со многими французами, которых надеюсь повстречать теперь. Это страна моих предков. В нашей семье издавна заведено, что все дети должны в равной степени владеть обоими языками и поэтому нас всегда, даже тогда, когда наши страны находились в состоянии войны, воспитывали французские няни, гувернантки и наставники. — В его глазах загорелся шаловливый огонек. — Но еще ни разу мне не доводилось встречать няню, которая могла бы своей красотой сравниться с вами. Как вас зовут?

Немного поколебавшись, Роза ответила:

— Роза де Шуард.

— Ричард Олдингтон. — Он шагнул вперед и, подступив к ней вплотную, взял ее за подбородок. — Мне бы очень хотелось увидеть вас снова, Роза.

Она резко отшатнулась. Шутка зашла слишком далеко.

— У вас будет такая возможность! — прозвучал ее рассерженный голос. — Я обещаю вам, — с этими словами она повернулась и продолжила свой путь.

— Я буду с нетерпением ждать этого момента мадам маркиза!

Так значит, он заранее знал, кто она такая. Наверное, кто-нибудь из придворных, гулявших у фонтана, подсказал ему, когда она проходила мимо. Она даже не знала, возмущаться или же расценивать поведение Ричарда как забавный случай, поэтому ее реакция отражала смесь этих чувств.

В течение короткого пребывания в Шато Сатори Роза проявляла признаки задумчивости и рассеянности, и от наблюдательной Жасмин это не ускользнуло. Казалось, мысли девушки витали в совершенно другом месте.

— Ты чем-то обеспокоена, дитя мое?

Роза, встряхнула своими пышными локонами, словно отбрасывая в сторону тревожные раздумья:

— Нет, бабушка. Наверное, просто устала. Сегодня утром я решила прогуляться пешком от малого Трианона до Версаля.

— В такую жару! Как только с тобой не приключился солнечный удар!

Они сидели в помещении, известном под названием Прохладной гостиной. Такие комнаты имелись во многих особняках, подобных Шато Сатори, чтобы спасаться от жары: и пол, выложенный зеленой мраморной плиткой, и такого же цвета портьеры на окнах способствовали тому, что здесь казалось прохладнее, чем было на самом деле. Роза встала с кресла и принялась ходить по комнате.

— Признаюсь, что я солгала тебе. Меня взволновала встреча с одним англичанином — ну, ты знаешь, из тех, кто ездит по Европе якобы в познавательных целях. — И затем она рассказала обо всем, что произошло. — Это очень бесцеремонный, самодовольный и опасный тип. Таким людям ни в коем случае нельзя доверять, тем более, если ты женщина. Я видела в Версале многих мужчин подобной породы и, поверь, он воплощает все самые отрицательные ее качества. В то же время в течение нескольких минут он казался самым привлекательным мужчиной, какого мне когда-либо доводилось встречать. Он даже насмешил меня! — В голосе Розы слышалась ирония. — А может, во, время прогулки со мной действительно случился солнечный удар, и это подействовало на мои мозги? — Она подошла к Жасмин и села на пуфик у ее ног.

— Все возможно, — сухо заметила Жасмин. — Мне, например, никогда не удавалось выразить весь богатый и противоречивый характер человека всего лишь в нескольких словах, как это сделала ты. Я бы посоветовала тебе подождать, пока у этого англичанина не пройдет возбуждение от первых дней пребывания в Версале, а затем уже давать какую-то оценку.

— Бабушка, дорогая! — Роза, как котенок, ластилась к Жасмин, уткнувшись подбородком в ладонь ее старой, иссохшей руки. — Если этот человек окажется лучше, чем я думаю, то тебе неплохо было бы самой взглянуть на него.

Жасмин погладила другой рукой густые кудри внучки. Наконец-то появился маленький луч надежды. Неужели ее Роза стояла на пороге большой любви? То, что молодой англичанин смог рассмешить ее внучку, говорило в его пользу. За всю свою замужнюю жизнь Жасмин не могла припомнить ни единого случая, когда Сабатин дал ей повод хотя бы для улыбки.

В салоне Знати, тронном зале королевы, шел прием лиц, значившихся в списке представлявшихся ко двору. Мария-Антуанетта, заметно пополневшая после рождения последнего ребенка, восседала в кресле под балдахином и взирала на тех, кто по очереди подходил и останавливался в некотором удалении от трона. После соответствующей церемонии она задавала несколько вопросов, и представлявшийся должен был, откланявшись, выйти, пятясь задом. На королеве и всех присутствующих были их лучшие платья и драгоценности. Роза вместе с другими фрейлинами стояла в стороне, обратившись спиной к портрету Людовика XV, где он был изображен в коронационной мантии. Каждый раз, когда герольд торжественно провозглашал очередное имя, сердце Розы начинало учащенно биться, но пока что Ричард Олдингтон, очевидно, ждал своей очереди в приемной. Перед королевой прошли два посла и несколько знатных дам. Нетерпение девушки возрастало по мере того, как королева не спеша, обстоятельно беседовала с каждым из этих людей. Сегодня Мария-Антуанетта была совершенно не похожа на женщину, которая в малом Трианоне пренебрегала светскими условностями. Она безупречно и с достоинством выполняла свои государственные обязанности.

— Лорд Олдингтон.

Сердце чуть не выпрыгнуло у Розы из груди. Сегодня Ричард был почти неузнаваем. С серьезным. почти суровым лицом, тщательно завитыми волосами, одетый в серо-голубой атласный камзол с серебряными позументами и со шпагой, слегка покачивавшейся сбоку в такт его шагам, он приблизился к трону, отвесил низкий поклон, а затем посмотрел королеве прямо в глаза с уважением, но без всякого подобострастия. Та же, в свою очередь, и вида не подала, что узнала в нем молодого повесу, который посмел вести себя с ней столь развязно.

— Вы путешествуете по Европе с целью пополнить свои знания, лорд Олдингтон, не так ли?

— Да, Ваше величество.

— От вашего крестного отца, герцога Дорсетского, и посла Англии при французском дворе мне известно, что вы интересуетесь ботаникой и завтра покидаете нас.

— Вы нравы, Ваше величество. Посол настаивает на том, чтобы на обратном пути я остановился в Париже и провел здесь три-четыре месяца. Я обязательно последую его совету. Сейчас же я крайне стеснен во времени, так как спешу в Болонью, где должен прослушать курс Лекций по ботанике в местном университете.

— Вы говорите по-итальянски так же хорошо, как и по-французски?

— Не совсем, но я могу свободно изъясняться на этом языке.

— Как случилось, что вы стали интересоваться растительным миром?

— Наше семейное поместье находится в Истертоне, графство Кент. Мы владеем обширными землями, включающими тысячи акров пашни, лугов и лесов. Рядом с домом расположены цветники и теплицы. Все детство я провел там, собирая многочисленные коллекции и гербарии, отсюда в мой интерес к ботанике.

— Если у вас сейчас нет времени посетить оранжереи и ботанические сады в Версале, то, может быть, вы сделаете это на обратном пути?

— Это посещение доставит мне огромное удовольствие, Ваше величество.

— В теплицах Трианона также выращиваются некоторые весьма редкие цветы.

— Я почту за честь прибавить какой-либо новый сорт к уже имеющимся у вас, если во время путешествий мне представится такая возможность.

— Мы с благодарностью примем ваш дар. В любом случае, желаю вам успеха. Включает ли круг ваших интересов также изящные искусства?

— Разумеется. Я хочу увидеть все, от Сикстинской капеллы до Парфенона.

Королева задала ему еще несколько вопросов, прежде чем в заключение пожелать счастливого пути. Аудиенция закончилась.

Роза подумала, что лорд Олдингтон не заметил ее, но, уже подойдя к выходу, он слегка повернул голову и бросил в ее сторону взгляд отчаянных, веселых глаз, длившийся не больше секунды, но сказавший о многом. Этот взгляд словно кричал, громко, во всеуслышание, что Роза в своем придворном одеянии была для Ричарда самой красивой женщиной в тронном зале. То же самое Роза подумала о нем и не смогла сдержать легкую улыбку, но тут же заметила, что на нее как-то странно смотрит мадам де Ламбаль. Она сразу напустила на себя серьезный, благочестивый вид, однако ничего не могла поделать с уголками рта, которые продолжали дергаться сами собой. Как жаль, что этот англичанин уезжает! Возможно, пройдет целых два, а то и три года, пока он снова появится здесь. К тому времени она наверняка забудет его, так же, как забыла всех других мужчин, которые время от времени возбуждали ее интерес. Но самое большое сожаление вызывало у нее то, что бабушка не увидит Ричарда. Это казалось ей очень важным, хотя она и сама не могла себе толком объяснить причину. Наверное, было бы забавно увидеть столкновение столь разных характеров и услышать мнение умудренной жизненным опытом, почтенной женщины об этом красивом нахале.

В тот вечер Роза, покинув свои комнаты, где ей пришлось в пятый раз за день менять платье, спускалась по лестнице. Диана, шедшая сзади, поддерживала подол, чтобы он не запачкался о ступеньки, а сама Роза приподняла платье спереди из боязни наступить на его нижний край, обычно касавшийся пола. В этой части Версальского дворца лестницы были такими же узкими и крутыми, как и в доме какого-нибудь мещанина. Площадки этажей были отделены от лестницы стеклянными дверями во избежание сквозняков. Недалеко от апартаментов Розы находилась небольшая каморка, которую король превратил в кузницу, и сейчас ей были слышны удары молота о наковальню и пыхтение мехов горна. Очевидно, Людовик увлекся работой и забыл о времени, хотя ему уже давным-давно следовало быть в другое месте. —

— Осторожней, мадам! — предупредила горничная. — Не так быстро, пожалуйста!

Роза замедлила шаг. Ей оставалось преодолеть последний пролет, как вдруг снизу послышались шаги. Кто-то поднимался навстречу. Роза остановилась на площадке, потому что разминуться на лестнице не было возможности. Внезапно в свете стеклянного фонаря, освещавшего поворот лестницы, появился Ричард и при виде Розы замер на месте.

— Ах, вот вы где! — радостно воскликнул он и, прыгая сразу через две ступеньки, устремился наверх. Став на ступеньку ниже маленькой площадки, на которой стояла Роза, он протянул ей прелестную алую розу из тех, что, как ей было точно известно, росли в южном цветнике. — Я обегал весь этот лабиринт и нигде не мог вас найти. Мне нужно поговорить с вами.

— В самом деле? — Она вдохнула тонкий аромат розы и недоуменно приподняла брови, выражая крайнее изумление. — Но сейчас это невозможно! Разрешите мне пройти.

— Позвольте вам помочь. — Ричард подал ей руку, а затем, задрав голову, посмотрел на Диану. — Я позабочусь о вашей госпоже.

Роза с деланным раздражением топнула изящной ножкой по деревянному настилу площадки. В действительности эта просьба доставила ей большое удовольствие, но она решила не давать Ричарду командовать собой:

— Не мешайте мне, сир! Если хотите помочь, то спуститесь по этой лестнице и узнайте, не прибыл ли мой портшез.

— Да, он там. Я только что прошел мимо него. А куда вы направляетесь, позвольте поинтересоваться?

— На службу к королеве.

— В качестве кого?

— И все-то вам нужно знать! Вы просто поражаете меня своей настырностью. Я должна присутствовать сегодня вечером на концерте, который будет давать один скрипач для Их величеств в кабинете королевы.

Она не стала пояснять, что скрипач этот был родом из Австрии, и поэтому его выступление не должно было привлекать особого внимания.

В Позолоченный кабинет был приглашен лишь узкий круг лиц. Люди в последнее время с подозрением относились ко всему, что делала или говорила королева, и с ее стороны было бы неблагоразумно афишировать связи со своей родиной, какими бы безобидными они ни казались.

— Ваше присутствие там обязательно?

Роза надменно вздернула подбородок:

— Что за вопрос! Сразу видно, что вы новичок в Версале. А теперь, будьте добры, дайте же мне, наконец, спуститься по лестнице!

Ричард попятился назад, не сводя глаз с ее лица.

— А когда закончится концерт?

— Не знаю. Наверное, не раньше одиннадцати.

— И тогда вы, наконец, освободитесь?

— Нет. Я должна буду еще присутствовать при отходе королевы ко сну.

— Так значит, в полночь?

— Возможно.

— В этот час в городе начинается самое веселье. Во всяком случае, так мне сказали. Давайте сходим куда-нибудь потанцуем.

— Это совершенно исключено! — Если бы это зависело только от Розы, она, не задумываясь, пошла бы с ним куда угодно, чтобы устроить ему какую-нибудь проказу, но ее могли узнать, и любые сплетни о фрейлине неизбежно повредили бы и репутации самой королевы, а этого Роза допустить не могла. — Я никогда не покидаю в этот час пределов Версаля с незнакомцем.

— Но ведь мы уже встречались три раза! Какие же мы незнакомцы? — Он нарочно загородил ей проход, расставив руки в стороны и заставив Розу заглянуть в его смеющиеся глаза, которые говорили гораздо больше, чем все слова, которые он произнес. — Сжальтесь же надо мной! Из-за этих поисков я опоздал на прием в апартаментах одного важного сановника в северном крыле, куда меня пригласили вместе с дядей.

Роза обратила внимание на его руки, которые он с мольбой протянул к ней. У всех этих расфранченных придворных фатов они были вялыми и холодными на ощупь, как мертвая рыба, а руки Ричарда были сильными, с широкими ладонями и длинными, ловкими пальцами. Невольно она представила, как Ричард бережно расправляет ими лепестки цветка или проникает внутрь какого-нибудь растения, и, к своей досаде, почувствовала, как ее щеки залились малиновым румянцем. От смущения ее ответ прозвучал более резко, чем она хотела:

— Тогда вам лучше взять портшез, который доставит вас на прием, а то вы будете плутать до утра, а меня оставьте в покое.

Выражение его лица стало серьезным, но она прочитала на нем удивление, а не обиду. Он повернулся и пошел впереди. Диана, ставшая невольной свидетельницей этой сцены, завистливо подумала, что уж она-то не упустила бы случая развлечься в обществе этого прекрасно сложенного, невероятно привлекательного мужчины, от одного взгляда которого можно было растаять на месте. Следуя за хозяйкой и продолжая поддерживать легкие складки ее платья, она надеялась, что Роза все же смягчит свое сердце и передумает. Ведь и раньше ее госпоже случалось играть с огнем, и всегда она выкручивалась из любого положения. Неужели она боится этого англичанина? Это совсем не похоже на нее…

Они спустились с лестницы. Внизу ждал портшез с гербом маркизы де Шуард на стенках. Роза забралась в него и уселась на сидение, обтянутое, как и все внутри, голубым атласом. Дверца захлопнулась, но вечер был очень теплым, и окна портшеза остались открытыми. Ричард в отчаянии приблизил лицо к окну и быстро проговорил:

— Сегодня! В полночь! В Бальной роще!

В этот момент носильщики подняли портшез.

Роза лукаво улыбнулась Ричарду и закрыла лицо веером. Носильщики быстрым шагом двинулись вперед, оставив изумленного Олдингтона, который долго смотрел на удалявшийся портшез.

— Она придет? — спросил он Диану, не оборачиваясь.

— Трудно сказать. — Ответ был правдивым. — Не прикажете ли кликнуть для вас портшез, сир?

— Что? — Похоже, что он все еще никак не мог собраться с мыслями. — Портшез? Ах, да, сделайте милость!

Диана подошла к двери и крикнула:

— Эй, носильщики!

Почти в ту же секунду появился портшез.

Была как раз полночь, когда Роза покинула опочивальню королевы. Весь вечер она повторяла себе, что не пойдет на свидание, и теперь у нее уже не осталось другого выбора, и не потому, что она немного опоздала бы (Ричард наверняка учел это), а потому, что в своем светлом платье, порхая, как светящийся мотылек в ночи, она привлекла бы к себе внимание. Она увидела Диану, которая ждала с черным домино, висевшим у нее на руке.

— Ты очень заботлива, — сказала Роза Диане, когда та набросила ей на плечи домино. Горничная отозвалась усталым, сонным голосом:

— Да ведь ночи-то холодные, мадам!

Роза натянула на голову капюшон и вышла из дворца с западной стороны. Факелы ярко освещали парк, но нигде не было и следа никаких гуляний и танцев. Она сбежала с крыльца и направилась по дорожке, которая вела мимо водного цветника по проспекту Бахуса и Сатурна к Бальной роще. Когда ее глаза привыкли к темноте, она увидела впереди высокую фигуру, закутанную в плащ, которую вел другой закутанный в плащ человек с фонарем в руке. Без сомнения, это был Ричард со слугой, который знал парк. Роза не стала окликать их, не будучи уверенной, что, кроме них, там никого нет, а вместо этого тихо последовала за этими фигурами, благо ее шелковые туфельки позволяли ступать совсем бесшумно. Однако вместо того, чтобы свернуть к Бальной роще, две темные фигуры двинулись в противоположную сторону и Роза, следуя совсем близко, увидела женщину в светлом платье и большой шляпе, столбца у деревьев.

И тут она сообразила, что попала на чужое свидание. Осознав эту ошибку, причиной которой не в последнюю очередь явилась ее собственная непоследовательность, Роза хотела было немедленно уйти, но на ее несчастье слуга отошел в сторону и загородил ей путь к отступлению. У Розы не было иного выбора, кроме как остаться. Заметить ее здесь никак не могли, ибо ее фигура в черном домино полностью сливалась с кустами, рядом с которыми она стояла. Парочка шепталась, и Роза заметила, что слуга прислушивается к тому, что они говорят и, находясь в более выгодном по сравнению с ней положении, вполне мог слышать разговор влюбленных. Затем до слуха Розы долетела одна фраза, произнесенная женщиной:

— Это забыто. Прошлое не повторится.

После ее слов мужчина в плаще, встав на колени, стал целовать ей руки и что-то возбужденно шептать. В этот момент слуга передвинулся ближе, чтобы не упустить ни единого слова, и Роза воспользовалась внезапно появившейся возможностью и незаметно ускользнула. Запыхавшись, она вбежала в Бальную рощу, ожидая, что навстречу ей выйдет Ричард. Единственный горевший факел освещал каскады фонтана, распадавшегося в воздухе мириадами брызг, сквозь которые была видна совершенно пустынная площадка, вымощенная мрамором. Здесь не было ни души. Ей трудно было примириться с мыслью, что Ричард не стал ее ждать. Скорее всего, он и вовсе не приходил. Ведь, в конце концов, она не ответила ему ничего определенного. Вечером он вполне мог встретить хорошенькую женщину, которая с радостью позволила бы ему выйти из рамок обычного легкого флирта.

Мысли Розы вернулись к парочке влюбленных, находившихся в другой роще. Почему она решила, что высокий мужчина в плаще был Ричард? Слова женщины эхом прозвучали у нее в ушах. Он упомянул, что во Франции у него есть друзья. А разве нельзя предположить, что он имел свидание с какой-то француженкой, с которой еще раньше познакомился в Англии? Таинственность этой встречи заставляла думать, что женщина была замужем. Кем бы ни была незнакомка, она явно страдала отсутствием вкуса, иначе не стала бы в полночь надевать шляпку. Эта деталь особенно врезалась Розе в память. А может, это была обычная проститутка!..

Охваченная гневом, Роза бросилась вон из Бальной рощи, но затем любопытство взяло вверх и вновь привело ее к месту тайной встречи. Там уже никого не было, и лишь в траве что-то смутно бледнело. Роза подошла поближе и подняла цветок. Это была роза, точно такая же, как и та, которую ей подарил Ричард несколькими часами ранее. В порыве ярости она отшвырнула её и побежала назад во дворец, на сей раз совершенно исключив любую возможность совпадения. Боль сжимала ее сердце.

А в это время в другой части парка, в колоннаде, все еще ждал и надеялся Ричард. Он находился здесь с одиннадцати часов вечера. Место свидания было выбрано им случайно. Он совсем не знал огромного парка, но однажды, разговаривая с кем-то из придворных, упомянул, что был в месте, окруженном со всех сторон фонтанами, и ему сказали, что это и есть Бальная роща.

Где-то вдали часы пробили половину первого. Он не двинулся с места, но к двум часам ночи стало ясно, что его надеждам не суждено было сбыться. Мечты о том, что они будут переписываться и что он снова увидит Розу, рухнули. Ричард, расстроенный и подавленный, вышел из колоннады через арку. Образ Розы, похожей на красивую колдунью, не давал ему покоя. Вторая роза, пунцово-красная, которую он намеревался подарить ей, так и осталась лежать на мраморной скамейке.