ГЛАВА 15

Шато Сатори пустовало без хозяев вот уже пятнадцать лет, когда случайно оказавшийся неподалеку Мишель Бален решил заглянуть туда, чтобы узнать, не выставлено ли поместье на продажу. Мысль о том, чтобы поселиться в доме, где родилась и выросла женщина, которую он любил, всегда влекла его. Когда он был здесь в последний раз, баронесса Пикард уже не смогла принять его, подтвердив тем самым его худшие опасения, возникшие в тот день, когда он привез ей портрет Жасмин. Мишель оставил цветы, принесенные ей в подарок, надеясь, что она хотя бы сможет насладиться их ароматом.

Дверь художнику открыла Ленора. После смерти хозяйки она была назначена в Шато Сатори консьержкой и жила здесь вместе с мужем и двумя сыновьями в комнатах для прислуги.

— Добрый день, мсье Бален, — сказала женщина, без труда узнав гостя.

Время почти не изменило его эффектную, запоминавшуюся внешность, хотя теперь она уже не была столь привлекательной, как прежде. Ленора присела в реверансе и пропустила гостя в зал, где вся мебель стояла в чехлах. Услышав о цели визита Балена, она отрицательно покачала головой:

— Это поместье будет числиться в опеке еще много лет. А что касается меня, то я не теряю надежды, что однажды герцогиня де Вальверде вернется домой и снова будет жить здесь.

— Кстати, как она поживает?

— Неплохо, благодарю вас, сударь. Насколько мне известно, она трудится как пчелка, с утра до вечера. Совсем недавно я узнала, что ее стараниями уже в третьей деревне открыта веерная мастерская и у тамошних женщин появилась возможность кормить свои семьи, ведь их мужья все равно большую часть года сидят без работы… — Ленора внезапно оборвала свою речь, посчитав, что слишком разболталась с посторонним человеком о делах герцогини.

На обратном пути в Париж Мишель погрузился в раздумья о прошлом. Пожар уничтожил его студию, причинив значительный ущерб, но больше всего он горевал об утрате копии портрета Жасмин. Вскоре после этого несчастья Мишель женился на женщине, которая внешне отдаленно напоминала Жасмин, а может, все дело было в том, что мужчин всегда привлекает один и тот же тип женской красоты. Однако, какова бы ни была причина, по которой Мишель выбрал себе невесту, брак его сложился крайне неудачно, и совсем недавно они с женой решили жить раздельно: вот почему он и подыскивал новое жилье, оставив супруге свой особняк в парижском пригороде. Больше всего он сожалел о том, что брак их, помимо всех прочих бед, оказался еще и бездетным. Ведь появление в семье детей хоть как-то оправдывало бы годы, которые, как теперь оказалось, были потрачены зря. Ему очень хотелось иметь сына.

У Балена не было проблем с финансами. Его покойный отец, богатый купец, оставил единственному сыну приличное наследство. Кроме того, он и сам скопил порядочную сумму, работая над портретами родовитой знати, не жалевшей денег. Теперь Мишель перешел к другим жанрам — батальной живописи, библейским сюжетам, охотничьим сценам, и это занятие оказалось еще более прибыльным. Картины, изображавшие главные события из жизни короля-полководца — такие, как триумфальная победа Людовика над врагами Франции в битве при Фонтено, которая положила конец долгой и утомительной войне, — висели в шикарных, безумно дорогих рамах в залах Версаля, Фонтенбло, Лувра и Компьена. Некоторые из них были уже скопированы в гобеленах, нашедших большой спрос у покупателей из числа мелких буржуа. И все же душа Мишеля больше тяготела к портретному жанру, и буквально на днях он, к своей радости, получил заказ самого короля на портрет мадам де Помпадур.

Это была не первая его встреча как художника с этой всесильной фавориткой короля. Он знал семью Пуссон уже много лет, и одной из его первых работ был портрет маленькой Ренетты, заказанный покойной мадам Пуссон. Уже тогда малышка грезила о короле, хотя видеть его могла лишь с большого расстояния, когда он проезжал в карете по улице, где стоял их дом, или на балконе Версальского дворца, откуда он махал рукой толпе ликующих подданных.

— Он — самый красивый мужчина во всей Франции, — сказала Ренетта однажды во время сеанса, прижав руки к сердцу. В этот момент девушка была необыкновенно привлекательна. Прелестное личико и грациозная фигурка делали ее похожей на фарфоровую статуэтку с огромными коричневыми глазами и темными волнистыми волосами. — А вы разве не знаете, что гадалка однажды, когда я была совсем маленьким ребенком, предсказала, что мне суждено обольстить самого короля?

Никому, кто хотя бы пять минут побывал в доме Пуссонов, не удавалось остаться в неведении относительно блестящего будущего Ренетты, поскольку оно являлось излюбленной и единственной темой ее разговоров. Разумеется, тогда Мишелю и в голову не приходило, что предсказание гадалки сбудется с необыкновенной точностью и что он сам сыграет в это немаловажную роль.

Мишелю всегда нравилось посещать Пуссонов. Там можно было приятно поболтать с остроумными, эрудированными собеседниками и неплохо провести время. И никто в дальнейшем не удивлялся, когда Ренетта, выйдя замуж за мсье Ленормана д’Этуаля, превратила их парижский дом в салон, где собирались философы, писатели, художники и ученые. Конечно же, хозяйка салона — умная, обворожительная, с артистическим темпераментом — блистала в нем красотой и изяществом манер. Муж обожал ее, как, впрочем, и все, кому приходилось с ней общаться. Да и как было не восхищаться этой юной дамой, полной искрометного веселья и очарования, временами еще более прелестной в своей задумчивости, доброй и отзывчивой? Будучи наделенной неплохими музыкальными способностями, Ренетта прекрасно пела, аккомпанируя себе на клавесине, радуя слух своих поклонников. Стоило ей пожелать, и она в любое время могла бы с легкостью дебютировать в качестве профессиональной актрисы, причем с равным успехом в пьесах разных жанров. Имея явную склонность к комедиям, она тем не менее обладала способностями передавать глубокие переживания героинь серьезной драмы. И все же, несмотря на популярность и любовь, которыми ее окружили родственники, друзья и поклонники, сердце этой женщины было навсегда отдано королю, из чего она не делала никакого секрета.

— Ведь вы понимаете, Мишель, — говорила Ренетта, когда позже он писал ее портрет, заказанный мужем, — что я должна оставить все, даже мою дорогую маленькую дочь Александрину ради короля?

На ее лице появилось напряженно-серьезное выражение, что затруднило работу Мишелю: ведь только что на его полотне в глазах Реннетты засветились искорки счастья, всегда столь свойственные ей. Нужно было как-то развеселить Ренетту, вывести ее из этого состояния озабоченности.

— Успокойтесь, моя маленькая мещанка! Перед тем, как быть представленной королю, вам нужно влить в свои жилы немного благородной крови. Не добавить ли в ваш портрет побольше голубого оттенка? Думаю, что это облегчило бы вашу задачу.

Однако вместо улыбки с ее стороны последовал страстный, умоляющий призыв:

— Вы могли бы сделать для меня гораздо больше! У вас есть доступ ко двору, который вы заслужили своим талантом. — Она вскочила с кресла и подбежала к художнику, зашелестев атласным платьем алого цвета с кружевными, ослепительно-белыми оборками и рюшами. — Пожалуйста, Мишель! Я умоляю вас! Поговорите с королем обо мне. Я уже сделал все, что было в моих силах, чтобы привлечь его внимание: я ездила в коляске на королевскую охоту и заставляла каретного мастера каждый раз перекрашивать ее в новый цвет под стать моему наряду — белый, розовый, серебристый, голубой. Он заметил меня. Он знает, кто я. Мне уже сказали об этом. Несколько раз он присылала нам в подарок дичь, убитую им на охоте, ведь его охотничий домик в Шуази соседствует с нашим поместьем. Я вызвала его интерес, это видно по тому, как он смотрит на меня. Женщина всегда чувствует такие вещи… — Ренетта сделала глубокий вдох, словно собиралась нырнуть в воду в купальне, а затем, решившись, резко выдохнула и сказала самое важное: — Сейчас у него нет любовницы. Время очень благоприятствует моим намерениям.

Мишель отложил в сторону палитру и кисти, поняв, что сегодня ему не удастся поработать:

— Ну что ж, тогда я обязан предупредить, что при дворе у вас есть недоброжелатели. Кое-кто заметил ваши маневры и разгадал их цель, и теперь эти люди сделают все, чтобы и близко не подпустить вас к королю.

— Так значит, они полагают, что я смогу составить серьезную конкуренцию знатным дамам, поставившим перед собой ту же цель! — Это известие взволновало ее и привело в радостное возбуждение. — Никто не любит короля так, как я. Когда он чуть было не погиб на войне, я готова была умереть вместе с ним. Без него моя жизнь потеряет всякий смысл.

Это утверждение не расходилось с истиной. Она захворала и выздоровела лишь тогда, когда весь Париж возликовал при известии об исцелении короля. Мишель снисходительно улыбнулся, смирившись с мыслью, что ему, как и всем прочим, не устоять под напором Ренетты, умевшей добиваться своей цели и готовой ради этого идти напролом. Испустив вздох смирения, он спросил:

— Что именно вы хотите от меня?

Радостно взвизгнув, она бросилась художнику на шею. Затем, придя в себя, она посвятила Мишеля в свои замыслы, которые, впрочем, не отличались особой сложностью. Скоро должна была состояться свадьба шестнадцатилетнего дофина, и перед ней в течение целого месяца в Версале и других дворцах устраивались разного рода празднества — балы, маскарады, театрализованные представления, на которых любил бывать сам король. Главным среди этих событий должен стать костюмированный бал в Версале. Ренетта хотела через Мишеля передать королю, что она будет Дианой в белом костюме с серебряным шитьем и маске голубого цвета со звездами, а ее прическу будет украшать полумесяц.

— Если он отыщет меня, — воскликнула она Прерывающимся от волнения голосом, — это будет началом всего, чего я хотела добиться в жизни!

Тот бал стал одним из самых зрелищных праздников, когда-либо имевших место в Версале. О нем еще долго говорили с восхищением. Удивительно было и то, что короля, приметного своим атлетическим телосложением, высоким ростом и приятным, теплым голосом, никто поначалу не узнал. Он и семь других вельмож предстали в образе тисовых деревьев, точно таких, какие стояли, подобно часовым, в цветниках парка, и никто не мог угадать короля среди восьми одинаковых тисов. Ренетта ждала, в зале Зеркал, с замиранием сердца наблюдая за колышущимися верхушками тисов. Мишель, находившийся по ее настоянию рядом, был одет в костюм Марса — шлем и боевой нагрудник красного с золотым цветов. Он все сделал так, как просила Ренетта, и теперь они вдвоем ожидали результата.

— Вы повыше меня, — сказала она, от возбуждения то соединяя, то расплетая пальцы рук. — и направляется ли сюда один из тисов? Вам хорошо видно.

Отвечать ей не было необходимости. Самое высокое дерево уже пробиралось сквозь толпу, и конечная цель его пути была вполне очевидна. Ренетта обернулась и увидела, как внезапно выросшая у нее за спиной фигура в шелковой маскарадном костюме ярко-зеленого цвета сняла маску, и перед ней оказалось улыбающееся лицо Людовика. Восторженно рассмеявшись — причем смех ее был подобен звучанию мелодичного серебряного колокольчика — она мгновенно сняла с себя маску.

— Какой великолепный костюм, Ваше величество!

— Да, но в нем почти ничего не видно. К счастью, меня привела сюда луна. — Король явно намекал на полумесяц, сверкавший серебряным блеском на голове Ренетты, и они оба залились смехом.

Эти несколько слов окончательно прояснили ситуацию. Расчет Ренетты оказался верным. Мишель, почувствовав, что в его присутствии здесь больше не нуждаются, потихоньку отошел в сторону и растворился в толпе танцующих.

С того времени Ренетта стала фавориткой короля. Весь двор пришел в бешенство, разъяренный тем, что какая-то ничтожная простолюдинка из буржуазии, вдруг возникнув из небытия, поднялась на такую головокружительную высоту. И вместе с тем наиболее дальновидные придворные тут же принялись наводить мосты, заискивая перед ней вплоть до раболепства и выражая свою преданность при каждом удобном случае. Король пожаловал ей титул маркизы де Помпадур с правом учреждения собственного герба, и все поняли, что он души не чает в этой женщине. Официальный развод прекратил ее брачные отношения с д’Этуалем, который примирился с потерей.

Характерной чертой Ренетты была ее пунктуальность. Вот и сейчас она не опоздала, явившись минута в минуту на сеанс к Балену, когда тот прибыл в Версаль весьма огорченный тем, что ему не удалось купить Шато Сатори. Заметив озабоченность Мишеля, Ренетта тут же поспешила осведомиться о причинах.

— Так вам еще не удалось подыскать себе подходящий дом, Мишель?

В этот момент он, опустившись на одно колено, расправлял складку платья, подол которого несколько неровно лег на помост, где стояло кресло с маркизой.

— К сожалению, нет, и это очень меня удручает.

Фаворитка ласково положила руку на его плечо и наклонилась к нему. Ее лицо, по форме похожее на сердце, расплылось в сочувственной улыбке:

— Ну что ж, у меня есть для вас прелестное местечко! Красивое, небольшое поместье — всего лишь около трех десятков комнат рядом с Версалем. Мне бы очень хотелось самой владеть им, но вы нуждаетесь в нем больше.

От неожиданности художник сел прямо на пол, а затем улыбнулся в ответ. Он знал о пристрастии этой женщины: она коллекционировала дома так, как другие коллекционировали драгоценности, и король всячески потакал этой ее прихоти.

— Но если этот замок пришелся вам по сердцу, я не хочу лишать вас радости обладать им.

— Чепуха! Я буду вечно у вас в долгу за то, что вы сделали для меня. Я настаиваю на том, чтобы вы стали его хозяином, но при одном условии… — Она кокетливо помахала пальцем у него под носом.

— Каком же?

— Вы позволите мне украсить его интерьеры по моему усмотрению. Пожалуйста!

Не лишенная художественного вкуса, Ренетта проявляла страсть к внутреннему убранству помещений и начала со своих апартаментов, ставших ее стараниями самыми восхитительными во всем Версале. Элегантная обстановка была строго выдержана в пастельных тонах. Повсюду красовались изящные предметы искусства, картины, офорты, гравюры, вазы, статуэтки, а воздух был наполнен ароматом свежих цветов.

— Если я остановлю выбор на том доме, который вы подыскали, то я дам вам карт-бланш в отношении всего интерьера. Из моей прежней резиденции я забрал лишь несколько дорогих моему сердцу безделушек, с которыми связаны определенные воспоминания, так что вам придется начинать на пустом месте.

— Превосходно! — Ренетта захлопала в ладоши. — Обещаю воздерживаться от экстравагантности.

Бален изумленно вздернул брови и притворно выпучил глаза, изображая крайнее удивление, и фаворитка покатилась со смеху. Да, мадам де Помпадур уже успела прославиться своим размахом. Она тратила деньги не задумываясь и по самой своей природе являлась врагом всякой экономии и бережливости. К ее чести следовало, однако, сказать, что все приобретения несли печать безупречного в художественном отношении вкуса знаменитой фаворитки, и поэтому Мишель нисколько не беспокоился за конечный результат, предвидя вместе с тем, что услуги Ренетты обойдутся ему в грандиозную сумму.

— И когда же я увижу вашу находку? — спросил он свою благодетельницу, взяв кисти, лежавшие на столике у мольберта с наполовину законченной картиной.

— Мы вместе отправимся туда, как только закончится сеанс.

Дом, купавшийся в лучах полуденного солнца, придававших его желтому цвету приятный оттенок спелого абрикоса, сразу же понравился Белену. Это был простой, без претензии на экстравагантность, особняк, отличавшийся строгой четкостью линий, окруженный превосходным ландшафтом. Он находился на полпути между Версалем и Парижем, что устраивало Балена как нельзя лучше. Пройдясь вместе с ним по нескольким помещениям, Ренетта уехала к дочери, жившей неподалеку, а Мишель остался, чтобы произвести тщательный осмотр дома. Почти с самого рождения Александрина была поручена заботам почтенной няни согласно обычаю, существовавшему тогда в высшем свете, поскольку у родителей практически не было времени заниматься воспитанием своих отпрысков. Заняв положение официальной фаворитки короля, Ренетта стала видеть свою дочурку еще реже и не хотела упускать такой возможности, оказавшись поблизости.

Жасмин, находившаяся очень далеко от нового дома Мишеля, Шато Монвилль, тоже видела теперь свою дочь реже, чем хотелось бы, хотя у нее для этого была совсем иная причина. Сначала ей не составляло особого труда в период долгого отсутствия Сабатина навещать Виолетту и проводить с ней три, а то и четыре недели в доме ее приемных родителей: мсье и мадам Говен, бездетной пары, которая держала ферму. Они знали ее как мадам Пикард; туже фамилию Жасмин дала и Виолетте. Мсье Говен, уже, по-видимому, примирившийся с тем, что у него никогда не будет сына, готовил себе в преемники племянника, которого крепко недолюбливала его супруга. Эта добрая женщина искренне привязалась к Виолетте, похожей на красивую куколку. Не в пример другим детям, зачатым на стороне, девочка была совершенно не похожа на своего отца, если не считать цвета волос. В чертах ее лица было много материнского, хотя глаза имели не голубой, а карий оттенок; в коричневый цвет были окрашены и кончики ее длинных, светлых ресниц. Жасмин доставляло огромное удовольствие нянчиться с дочкой, и по счастливой случайности она оказалась на ферме Говенов тогда, когда Виолетта сделала свои первые шаги.

Жасмин всегда приезжала одна и временно нанимала в качестве горничной девушку из деревни. Боли в суставах совершенно измучили Берту, и она была не в состоянии вынести долгой дороги, да и кроме того, ей требовалось оставаться в замке на случай внезапного возвращения Сабатина, чтобы объяснить ему отсутствие жены как можно более правдоподобно. Жасмин путешествовала в нанятых каретах, в пути меняя и их, и кучеров три раза, чтобы сбить с толку возможных преследователей. По мере того, как Виолетта росла, в ней при каждом новом посещении Жасмин проявлялась какая-то застенчивость. Она робела и пряталась в сторонку. Правда, со временем это чувство прошло, и вместо него появилось радостное возбуждение, вызванное красивыми подарками. Виолетта тогда не отходила от матери ни на шаг и готова была играть и смеяться сутки напролет, так что порой ее даже трудно было уложить спать. Но мать вскоре уезжала, и для ребенка начиналась обыденная, серая жизнь. Расставания всегда были мучительны. Виолетта рыдала и цеплялась за платье Жасмин, которая сама обливалась слезами.

— Не уезжай, мамочка! Останься со мной! Пожалуйста!

Однако никакие мольбы не помогали, и Виолетта вскоре возненавидела прощания. Она издавала душераздирающие вопли, чтобы наказать мать за то, что та бросает ее. После чего женщина, которую Виолетта звала «тетушка Говен», брала ее на руки и, тесно прижав к себе, убаюкивала, угостив кусочком сахара. Вскоре Виолетте стало ясно, что и ее мать, и тетушка Говен обладали на нее некими правами, и хотя друг с другом они общались вежливо и уважительно, все же между ними существовала определенная натянутость в отношениях. Кроме того, они противоречили друг другу. Если мамочка говорила Виолетте, что та выглядит прелестно и баловала ее, разрешив попозже лечь спать, то ее приемная мать делала кислую физиономию и неодобрительно качала головой. С другой стороны, если тетушка Говен потакала ее капризам, то мама возражала и даже сердилась на Виолетту, иногда повышая голос. Вскоре умная девочка наловчилась играть на этих противоречиях и устраивала скандалы всякий раз, если ее требования не выполнялись.

Такое поведение крайне обеспокоило Жасмин. Она ни в коем случае не хотела забирать девочку из такого хорошего дома, где ее не могли достать жестокие руки Сабатина и где о ней так преданно заботились приемные родители. Она даже начала постигать там азы счета и письма под руководством пожилого учителя, жившего по соседству. Но игнорировать поведение мадам Говен, становившееся все более враждебным, она тоже никак не могла. Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы увидеть, как мадам Говен старалась завоевать любовь ребенка и ревниво следила за встречами Жасмин и Виолетты. Не меньше беспокоило Жасмин и то, что соперница не могла или не хотела приучать Виолетту к дисциплине и, наоборот, потакала всем капризам девочки, которая постепенно превращалась в эгоистичного, избалованного ребенка, не знавшего границ в своих желаниях. Все доброе и ласковое, что существовало в душе Виолетты, подавлялось стремлением настоять на своем во что бы то ни стало.

— Вам следует быть с ней построже, мадам Говен! — в отчаянии воскликнула однажды Жасмин после очередного скандала, устроенного Виолеттой с топотом, визгом и слезами. Немалыми усилиями удалось заставить Виолетту лечь спать.

— Ребенок ведет себя плохо только тогда, когда вы здесь, — холодно ответила женщина. — У меня с ней никогда не бывает никаких ссор. Вы привозите слишком много подарков и роскошной одежды вместо того, чтобы приучить ее к умеренности и скромности. Она уже не младенец, а восьмилетняя девочка со своими собственными понятиями, и она сравнивает те прекрасные вещи, которые вы ей привозите, с полной тяжелого труда жизнью, которую приходится нам вести. Не удивительно, что она пришла в замешательство и ваши посещения еще больше расстраивают ее. Это вы портите ее, а не я, мадам!

Жасмин не могла не признать, что в словах мадам Говен содержалась изрядная доля правды. Она понимала, что сознание своей вины перед ребенком заставляло ее быть слишком щедрой, как бы в компенсацию за частые разлуки. Она решила отныне привозить дочери по вееру, изготовленному ей самой. Виолетта уже имела несколько таких вееров и гордилась свой коллекцией. Это же касалось одежды и игрушек, Жасмин согласилась с мнением мадам Говен и решила ограничить круг этих вещей недорогими и более практичными вещами.

В свое следующее посещение она привезла простое муслиновое платье и очень удивилась, когда Виолетта разразилась горьким плачем:

— Ты больше не любишь меня, мамочка! Ты хочешь, чтобы я выглядела как чучело! — Разрыдавшись, Виолетта швырнула на пол новый веер, которому она вначале обрадовалась.

— Это не так, дорогая моя! — Жасмин встала на колени рядом с сундуком, из которого доставали подарки, и расправила на руках муслиновое платьице с рисунком из букетов фиалок. — Ведь здесь твой цветок, да и веер как раз подходит к этому платью.

Виолетта прижалась к мадам Говен, обхватив ее за талию и продолжая плакать:

— Ты любишь меня, правда, тетушка Говен? Ты никогда не отправишь меня из своего дома, как мамочка поступила со мной!

— Никогда, моя маленькая! — Мадам Говен нагнулась и, прижав девочку к своей груди, стала успокаивать, не скрывая удовлетворения, которые светились ее глаза.

Жасмин медленно встала; ее бессильно опущенные руки все еще сжимали детское платьице.

— Что вы наговорили обо мне моей дочери мадам Говен? — суровым тоном спросила она.

— Ничего, кроме правды. Так, как я и обещала. Виолетта теперь знает, что вы знатная дама, у которой совсем нет свободного времени и что часто дочери таких дам воспитываются в простых семьях. — Мадам Говен вытерла платком слезы на глазах девочки и нежно поцеловала ее в щеку. — Хватит плакать, ведь твоя мама опять приехала к тебе. Ты очень ждала и хотела ее видеть, правда?

Виолетта кивнула и неуверенно двинулась к Жасмин, напряженно сморщив лоб, что свидетельствовало не об обиде, а о желании помириться:

— Мне очень нравятся фиалки, мама…

— Ну, вот и хорошо. А теперь давай посмотрим, что там еще есть, ладно?

На какую-то долю секунды во взгляде дочери Жасмин почудился призрак Мишеля. Так бывало с ней иногда. Теперь она не чувствовала такой гложущей тоски в сердце, как раньше. Все прекрасное и возвышенное, что было у нее с Мишелем, принадлежало тому непродолжительному и славному времени в прошлом и навсегда осталось похороненным в нем. Никогда ей и в голову не приходило связывать свое будущее с ним, и то, что он, сам того не зная, оставил с ней живую частичку себя, стало бесценным подарком, за который Жасмин была ему вечно благодарна.

Когда Виолетте исполнилось одиннадцать лет, умерла Берта. Она стала старой и дряхлой, постоянно болела, пальцы ее скрючились. Смерть Берты очень расстроила Жасмин, которая долго оплакивала свою многолетнюю спутницу. В последние годы они как бы поменялись ролями: Жасмин из разряда утешаемой стала утешительницей, и старушка полностью зависела от нее, что делало эту потерю еще более ощутимой.

Вскоре Виолетта стала задавать вопросы о своем будущем. У нее рано начался период полового созревания. Она сознавала свою привлекательность и постоянно делала новые прически. Игрушки ее больше не интересовали: она теперь предпочитала получать в подарок ленты для волос, вееры, бусы и красивые платья, которые обожала.

— Ты останешься на ферме мсье и мадам Говен, пока тебе не исполнится шестнадцать лет, — сказала Жасмин, когда однажды они гуляли вместе по проселочной дороге в лесу.

Перед их прогулкой прошел дождь, а затем выглянуло солнце, и от мокрой земли поднимался пар. В воздухе стоял сильный аромат травы и полевых цветов. Виолетта остановилась и крепко сжала руку матери.

— Так долго ждать! Мне еще нет и двенадцати. Почему ты всегда уезжаешь без меня? Почему мне нельзя поехать с тобой?

Жасмин нежно пожала руку дочки и, положив ее на сгиб своего локтя, продолжала держать, пока они шли дальше.

— Как я уже говорила в прошлый раз, твой отец не был моим мужем. Мой муж принес бы тебе много зла, если бы узнал о твоем существовании. Я уже все устроила: когда тебе исполнится шестнадцать, ты выйдешь замуж за юношу из хорошей, уважаемой семьи, хотя и не знатной. Ты познакомишься со своим женихом в доме у одной дамы из высшего света, которая взялась помочь мне. Очень надеюсь, что ты и твой будущий муж который, я обещаю тебе, будет молодым, добрым и красивым, обретете в этом браке любовь.

— И мне никогда не доведется жить с тобой? — В голосе девочки чувствовалось сильное разочарование, смешанное с обидой.

— Это невозможно. Я думала, ты это уже поняла.

— Я знала, но все равно надеялась… — речь Виолетты прервалась, а сама она остановилась, низко опустив голову.

Жасмин взяла пальцами подбородок девочки и мягко подняла его, обратив к себе лицо дочери.

— Как только ты выйдешь замуж, то сможешь сама приезжать ко мне. Никто не запретит тебе это.

В глазах девочки заблестели хитрые огоньки, которых не могли скрыть даже длинные полуопущенные ресницы.

— И где же находится то место, где я смогу навещать тебя?

В другое время Жасмин, скорее всего, умилила бы эта простодушная уловка, но сейчас раскрывать тайны было слишком опасно. Она не решилась назвать свой настоящий адрес даже мадам Говен. Ее письма, касавшиеся Виолетты, сначала попадали к одному банкиру в Перигоре, где Жасмин забирала их в удобное для себя время.

— Я скажу тебе в день свадьбы, а пока потерпи, моя крошка.

Несколькими месяцами позже она дала еще более уклончивый ответ на вопросы Виолетты о том, кто же был ее отцом:

— Я не могу сказать тебе, что забыла его имя, потому что это было бы ложью. У нас с ним была настоящая любовь. Но он живет сейчас своей собственной жизнью, и для нас с тобой в ней нет места. Тебе вполне достаточно знать, что он — достойный человек. Он полюбил бы тебя так, как люблю я, если бы знал о тебе.

Жасмин была твердо убеждена, что отец и дочь никогда не должны узнать друг о друге.

Виолетта так никогда и не вспомнила, в каком же возрасте в ней стало впервые проявляться чувство неприязни к матери. Скорее всего, это случилось тогда, когда в ее сознании Жасмин стала восприниматься как препятствие между ней и ее отцом, который, как Виолетта была уверена, сделал бы все для своей дочери. Он никогда не послал бы ее жить на ферму, где она влачила жалкое существование в обществе супругов-крестьян и их племянника, неотесанного, глупого увальня. Отец взял бы ее к себе в красивый замок или дом, и она каждый день надевала бы новое модное платье. Это вполне мог быть принц, потому что ее мать часто рассказывала о Версале, и в ее голосе звучала печальная нотка. Очевидно, то время в ее жизни было самым счастливым. Как это бывает со многими детьми, усыновленными другими родителями или очутившимися в приюте, Виолетта вбила себе в голову, что ее отец был романтической фигурой, человеком необыкновенным, и это усугубило ее враждебное отношение к матери.

Узы, связывавшие Виолетту и Жасмин, никогда не отличались особой прочностью. Визиты Жасмин были слишком непродолжительными и редкими, чтобы оставить какой-то добрый, неизгладимый след в памяти девочки. Как бы ни была Виолетта расположена к матери, все эти хрупкие ростки дружбы и любви между ней и Жасмин были раздавлены в зародыше мучительными расставаниями. Немалое отрицательное влияние оказало и ревнивое отношение приемной матери, которая не упускала случая вбить клин между ними. На пороге юности девочка со всем упрямством, на которое была способна, решила стать частичкой жизни матери, будучи не в состоянии понять, что препятствия на этом пути непреодолимы и зависят вовсе не от воли матери. Собственно, ничего странного в этом желании не было, ибо давно уже в душе Виолетты зародилась неукротимая страсть ко всему красивому и роскошному, что не имело ничего общего с унылой, полной каждодневного тяжелого физического труда жизнью на ферме Говенов. Те несложные домашние обязанности, которые ей поручали, выполнялись спустя рукава. Она говорила себе, что когда-нибудь за нее все будут делать слуги, а она будет ими повелевать, как ее мать. А теперь ей вдруг сообщили, что эта легкая и сытная жизнь не для нее: ее мужем будет незнатный дворянин, не обладающий ни богатством, ни пышным титулом, на которые она рассчитывала. И тогда у Виолетты начала зреть мысль о том, как бы ей перехитрить мать и тетушку Говен и добиться своей цели.

В последнее время Сабатин стал ездить по гостям не так часто, как раньше, да и длительность этих поездок значительно сократилась, и теперь невозможно было с уверенностью предсказать время его возвращения.

Жасмин оказалась в исключительно трудном положении, поскольку несколько раз ей приходилось в последнюю минуту отменять отъезд. Как назло, когда Виолетте исполнилось пятнадцать лет, — тот возраст, в котором она испытывала наиболее бурные душевные коллизии и потому особенно нуждалась в материнской опеке, так что даже преданная ей мадам Говен жаловалась на то, что на Виолетту «иногда находит» и она становится совершенно неуправляемой, — Сабатин совсем бросил ездить к своим друзьям. Разгульный образ жизни, который он вел, в конце концов дал о себе знать, и теперь герцог тяжело страдал от его последствий подагры и диспепсии. Ему было уже за шестьдесят, но выглядел он значительно старше своих лет. Лицо опухло и приобрело сизый цвет, а щеки обвисли тяжелыми складками, как у бульдога. Следует еще упомянуть и о таких достоинствах опального вельможи, как раздувшееся брюхо, с которого так и норовили съехать штаны, и лысина, скрываемая париком.

Не лучшая участь постигла и его развратных друзей, которых выбивало из седла одного за другим. В одном случае это была болезнь, в другом — смерть, в третьем — банкротство; не уберег их Господь и от убийств — два приятеля, изрядно напившись, решили выяснить крепость своих голов при помощи тяжелых бутылок из-под вина. Проигравший упал замертво с раскроенным черепом. Все дело списали на несчастный случай, правда, знатного дворянина с крепким черепом перестали принимать в обществе, посчитав его почему-то убийцей. Сам он был, конечно, возмущен такой несправедливостью, но шума благоразумно не поднимал. Еще двоим чудакам от скуки вздумалось подраться на рапирах, и в результате ловкого или наоборот, неосторожного выпада (это смотря как посчитать) один из любителей острых ощущений через минуту отправился на поиски экстравагантных наслаждений в мир иной. Сабатин распустил свою свиту вышколенной версальской прислуги и опять обратился к винопитию в одиночку как единственному способу утешения.

Он и Жасмин прожили в браке уже двадцать лет, но ни разу за это время Сабатин не нарушил молчания, с каждым годом все более укрепляясь в своей ненависти к той, которая разрушила его блестящую карьеру. Примирение между ними было невозможно, и глухая вражда, изредка переходившая в прямые столкновения, стала неотъемлемой частью их существования, такой привычной, что никто из них уже об этом и не задумывался. Если какой-нибудь вопрос хозяйственной жизни нельзя было решить без участия герцога, Жасмин писала ему записку, и Сабатин либо звал секретаря и диктовал ему ответ, либо, если жена присутствовала в этой же комнате, кивком и покачиванием головы выражал свое согласие или несогласие. Его кузен Арман, который всегда пытался помочь Жасмин и иногда преуспевал в этом, в замке Вальверде больше не появлялся по весьма уважительной причине: через год после своего последнего визита он погиб в результате несчастного случая на охоте. Однако эстафету от него принял его старший сын, Фредерик, армейский полковник, который частенько заезжал на пару деньков к дяде по пути на маневры или следуя с поручением короля. Сабатин всегда приветствовал его одной и той же фразой:

— Ну что, приехал посмотреть на свое наследство, не так ли?

Это было грубой шуткой, но не сарказмом, потому что Сабатину очень нравилось поддерживать связь с родственниками, служившими при дворе.

— Как вы догадались, сир? — в тон ему обычно отвечал Фредерик, рослый, добродушный мужчина, отличавшийся заразительным беззлобным смехом и отменным аппетитом. Жасмин всегда чувствовала себя в его обществе весело и непринужденно. Однажды он привез с собой и свою жену Габриэлу, и женщины быстро подружились. От Габриэлы и узнала Жасмин подробности о неслыханном успехе Ренетты, ставшей официальной любовницей короля.

— Все, что вы сейчас мне рассказали, чрезвычайно интересно, заметила Жасмин, — потому что во времена моей молодости я часто видела Ренетту. Ее мать, мадам Пуссон, брала дочь с собой, когда отправлялась в магазин моей матери на Елисейских полях. Тогда она была похожа на маленькую изящную фарфоровую куколку, покрытую белой и розовой глазурью. Она все так же прелестна?

— Вне всякого сомнения, — отвечала Габриэла, выразительно всплеснув руками.

Это была подвижная, разговорчивая женщина почти такого же мощного телосложения, как и ее муж. Разница заключалась лишь в более плавных и мягких очертаниях фигуры и гармоничных пропорциях.

— Мадам де Помпадур обладает той редкой красотой, которая может проявиться лишь на счастливом лице. Она любит всех — своих друзей, врагов, ужасно скупых и ленивых родственников — типичных буржуа, своих зверюшек, но больше всего — короля. Не будет преувеличением сказать, что мадам де Помпадур боготворит даже землю, по которой он ступает. Даже королева и та испытывает к ней искреннюю симпатию, потому что Помпадур относится к ней с неизменным радушием и оказывает все знаки почтительности вместо того, чтобы отодвинуть ее на задний план, как это делали другие фаворитки. Ренетта даже уговорила короля заплатить карточные долги жены, которые обычно вызывали у него крайнее раздражение.

— Ну что ж, похоже, что из милого, прелестного ребенка выросла очаровательная женщина.

— Совершенно верно. К несчастью, на ее горизонте появилось облачко.

— И что же или кто же ей угрожает?

— Ее здоровье оставляет желать лучшего. Она похожа на куколку не только своим красивым личиком, но и хрупким телосложением. Всему двору известно, что король истощает ее пылкими и безмерными ласками. — Габриэла доверительно понизила голос, хотя в цветнике, где выращивали розы, кроме нее и Жасмин никого не было. — Поговаривают, что она уже не в состоянии удовлетворить его как женщина…

Жасмин задумчиво сорвала едва начавший распускаться розовый бутон и вдохнула его аромат. Она размышляла о том, какое удовольствие доставляет придворным смаковать сплетни с подробностями интимной жизни их повелителей. Можно было лишь догадываться, как Людовик, по своей природе робкий и стеснительный, ненавидит столь бесцеремонное вторжение в сферу его чувств и переживаний. Неудивительно, что он не доверял никому, даже собственным министрам. Фредерик рассказал, как совсем недавно король в обход Совета министров заключал договоры с другими государствами и решал иные важные дела, не советуясь ни с кем.

— Мне очень жаль бедную Ренетту, — тихо произнесла Жасмин, и в этот момент вся ее симпатия была искренне на стороне молодой женщины, не способной дать удовлетворение любимому мужчине, тем более, что она так обожает короля.

— И он в ней души не чает. — Габриэла томно, романтически вздохнула. Затем взяла розовый бутон из рук хозяйки замка и вставила себе за ленту шляпки. — Помпадур очень не повезло: нелегко быть любовницей такого пылкого и ненасытного в постели человека. Он — настоящий Бурбон, а у них у всех страсть просто кипит в крови!

Жасмин подумала, что, возможно, в отношении Людовика это и справедливо, но в отношении других членов его семьи не совсем верно. Из семи оставшихся в живых детей женился лишь дофин, а шесть дочерей, казалось, были больше влюблены в сам Версаль, нежели в какого-нибудь кавалера. Разумеется, Людовика это не устраивало, ибо, по словам Габриэлы, он вовсе не горел желанием срочно выдать их замуж. Вероятно, ему пришлось быть свидетелем слишком многих катастрофически неудачных браков между членами различных королевских семей, и он не хотел подобной участи для дочерей.

Вернувшись в Версаль, Габриэла стала регулярно посылать письма в замок Вальверде и держала Жасмин в курсе событий, происходивших при дворе. Эти письма оказали на нее огромное воздействие. С необычайной остротой ощутила Жасмин свое одиночество и оторванность от светской жизни с изысканными удовольствиями, и ее неудержимо потянуло назад, в Версаль. Ей хотелось вознаградить себя за бесцельно потерянные годы. Жасмин поразило то, что такая метаморфоза в её чувствах произошла именно теперь, на закате жизни. Ей казалось, что груз ссылки тяжелее сказался на ней, нежели на Сабатине. Отвечая на письма Габриэлы, занимаясь делами своих мастерских или же благотворительностью, Жасмин не забывала посылать весточки Виолетте, надеясь этим хоть как-то уменьшить возникшую между ними трещину. Она уведомила свою дочь и мадам Говен, что по не зависящим от нее обстоятельствам вынуждена на время воздержаться от посещений фермы. Приезжая по делам в Перигор, Жасмин первым делом отправлялась к банкиру, надеясь найти у него письмо от Виолетты, но если раньше ее иногда ждала коротенькая записочка, то теперь не было ничего. Если бы не письмо мадам Говен, в котором сообщалось, что с Виолеттой все в порядке. Жасмин давно уже могла сойти с ума от тревоги.

Вскоре ей удалось отлучиться на неделю из замка Вальверде под тем предлогом, что в Перигоре у нее тяжело заболела подруга и Жасмин требовалось срочно ее навестить. Однако, учитывая то, что дорога только в один конец занимала два дня, ей удалось побыть с Виолеттой совсем немного времени. Жасмин опасалась, что если отлучки станут регулярными и продолжительными, Сабатин заподозрит ее в связи с любовником, а оснований для таких подозрений хватало. Во-первых, Жасмин была более чем на двадцать лет младше его, а во-вторых, ее фигура по-прежнему оставалась стройной, а лицо — привлекательным, несмотря на все перипетии ее жизни. Если бы герцог нанял ловкого, пронырливого соглядатая и отправил его по следу, то, вне всякого сомнения, существование Виолетты довольно скоро перестало бы быть тайной. С другой стороны, если бы он, отрешившись от всего, впал в постоянный запой, Жасмин могла бы покидать замок в любое время, без риска обратить на себя его внимание. Однако, чувствуя ущербность положения сосланного вельможи и будучи, не в состоянии смириться с утратой былого авторитета, Сабатин решил играть роль влиятельного человека в своей округе, чтобы потешить уязвленное самолюбие. Он нуждался в подхалимах, их лести и похвалах, и с этой целью в замке Вальверде все чаще устраивались балы, приемы и маскарады, привлекавшие тьму мелкопоместных дворянчиков-прихлебателей, жаждавших покутить за чужой счет.

Когда Жасмин приехала на ферму, это не вызвало у дочери особой радости. Наоборот, Виолетта встретила мать с нескрываемой враждебностью и притворилась, что ее совершенно не интересуют привезенные подарки.

— И зачем только тебе было утруждать себя и ехать в такую даль, мамочка? — бессердечно усмехнулась дочь. — Не было никакой необходимости оставлять из-за меня свою роскошную светскую жизнь. Мне здесь неплохо живется и без твоих посещений.

Жасмин долго и внимательно всматривалась в нее, а затем сказала:

— Не будь такой бездушной. Ты же знаешь из моих писем, что я скучала по тебе и страдала от того, что не могу быть с тобой. А сейчас, пожалуйста, оставь меня и не возвращайся, пока не поймешь, что ты не права, и не извинишься.

Виолетта тотчас же взбежала вверх по лестнице и заперлась в своей комнате. Она не вышла оттуда ни в тот день, ни на следующий. Мадам Говен даже не пыталась их помирить, очень довольная тем, что дело приняло именно такой оборот. Жасмин в отчаянии слонялась по комнате, не зная, что делать. Драгоценное время уходило безвозвратно, а она оказалась в тупике, из которого казалось, не было выхода.

Вечером второго дня, когда перед ней уже маячил призрак завтрашнего отъезда, Жасмин взяла у мадам Говен поднос с ужином для Виолетты и сама понесла его наверх. Войдя в спальню девочки, она заметила, что глаза Виолетты распухли от слез, но неправильно определила их причину. Она поставила поднос на стол и протянула руки, показывая этим свою готовность к примирению:

— Давай больше никогда не ссориться, Виолетта! Я знаю, что ты вовсе не хотела обидеть меня.

Виолетта, лежавшая на кровати, поднялась и опустила ноги на пол. Она ни за что не сдалась бы и не пошла первая просить у матери прощения. Мать уехала бы, так и не повидав ее, но Виолетта от этой мысли испытала бы лишь мстительное удовлетворение. А плакала она лишь потому, что ей жалко было подарков, которые, как она полагала, мать в наказание увезет назад. В этот раз в сундуке было несколько великолепных платьев из шелка и бархата, и перспектива потерять их вызывала у Виолетты страшную досаду. Однако теперь перед ней открылась возможность повернуть ситуацию в свою пользу.

— Возьми меня с собой завтра, и тогда мы никогда не будем ссориться! — умоляла Виолетта, подбежав к матери и дав ей обнять себя. — Я могу остаться жить у той благородной дамы, о которой ты говорила в прошлый раз. Я буду вести себя очень хорошо и не причиню тебе беспокойства. Скажи мне «да», мамочка! Если ты любишь меня, то сделаешь то, о чем я тебя прошу!

Крепко прижав к себе девочку, Жасмин поцеловал ее в лоб и ласково погладила по голове:

— Нельзя, дитя мое. Даже когда ты будешь помолвлена, для тебя будет огромным риском показываться в моем доме. И только после того, как обручальное кольцо окажется на твоем пальце, — только тогда все изменится. Вот почему я все время стараюсь внушить тебе, что выберу лишь того жениха, который не будет вызывать у меня никаких сомнений, потому что времени для ухаживания не остается. Ведь если мой муж узнает о тебе даже накануне твоей свадьбы, он без колебания пустит в ход все доступные ему средства, чтобы помешать ей. В этом случае тебя ждет страшное будущее. Этим он сможет отомстить мне.

Девочка со страхом выдохнула шепотом:

— Что же он сделает со мной?

— Все, что угодно! Он может приказать, чтобы тебя раздели и обнаженную прогнали по улицам города под ударами плетей, или бросили в темницу, или обвинили в каком-нибудь преступлении, которого ты не совершала. Он может выдать тебя замуж за одного из своих друзей, старых распутников, которые все болеют дурными болезнями, или отдать тебя в монастырь, откуда тебе не выбраться вовек, и тогда я никогда больше тебя не увижу.

По телу девочки пробежали судороги страха. Она отстранилась и расширенными глазами вилась на Жасмин:

— Неужели он и в самом деле способен на такие зверства?

Жасмин удрученно кивнула головой:

— Я должна была рассказать тебе все это для твоего же собственного блага. Именно поэтому когда ты уедешь отсюда, твой брак будет заключен без малейшего промедления. Мой муж — самый жестокий человек на свете, которого я имела несчастье повстречать.

— И почему ты не оставишь его и не уйдешь к моему отцу? — Глаза девочки смотрели на Жасмин с укором и обвинением. — Ведь тогда мне не пришлось бы прятаться от этой опасности. Мой отец защитил бы меня! — В словах девочки зазвучала такая неприкрытая злоба, что Жасмин от отчаяния побледнела как снег. Впервые она ощутила всю глубину пропасти, разделявшей их.

— В жизни каждого человека наступает момент, — сказала Жасмин с усталой обреченностью в голосе, вызванной страданиями, отнимавшими у нее силы, так необходимые сейчас, чтобы выдержать последнее, может быть, самое тяжелое испытание, — когда приходится думать не только о себе и жертвовать самым дорогим, что у тебя есть, — любовью, как бы от этого не было потом горько на сердце. Именно так я и поступила, когда твой отец предложил мне бежать. Я надеюсь всем сердцем, что тебе никогда не придется делать такой выбор. Но если же это произойдет, то прошу тебя, подумай как следует, и пусть Господь дарует тебе силы пережить все, что за этим последует.

Виолетта отступила от матери на шаг и заносчиво вскинула голову; ее ровные блестящие светлые волосы были стянуты вверх, в подражание прическе, которую носила сама Жасмин.

— Думаю, что мне удастся устроить мою жизнь куда лучше, чем получилось у тебя!

— Это будет нетрудно… — печально и еле слышно произнесла Жасмин.

Она протянула дочери руку, пытаясь задобрить ее, но при этом ей даже не приходило в голову, что именно сейчас рука ее повисла над пропастью, которая становится все шире.

— Оставь этот поднос у себя и пойдем вниз, поужинаем вместе. Ведь утром мне уже нужно уезжать.

Виолетта не взяла протянутой руки, хотя и спустилась с матерью вниз. Теперь, когда ей стало ясно, что подарки останутся здесь, можно было и притвориться, чтобы не показывать своих истинных чувств к этой чужой женщине. Виолетта ненавидела мать, потому что считала ее виноватой во всем. И то, что она теперь вынуждена была жить, испытывая постоянный страх перед местью со стороны того неизвестного ей человека, являлось результатом безрассудства матери, за которое она, Виолетта, должна расплачиваться. Этого она ей никогда не забудет…

Жасмин едва дождалась отъезда. Примирение с дочерью так и не состоялось: деланную вежливость Виолетты при всем желании никак нельзя было принять за попытку сделать шаг навстречу искреннему порыву матери, и напряженность между ними не исчезла. Она прекрасно понимала, что если бы мадам Говен, стоявшая рядом с торжествующим видом, не прошептала девочке что-то на ухо, то Виолетта не поцеловала бы ее на прощание.

— Не знаю даже, когда смогу приехать в следующий раз, — сказала Жасмин, забравшись в нанятую карету, которая ухе была готова была отправиться.

Мадам Говен, стоявшая у открытого окна кареты, по-хозяйски положив руку на плечо Виолетты, почти насмешливо ответила:

— Не беспокойтесь, мадам! Я позабочусь о вашей дочери. Не впервой. Ведь она мне все равно что родная дочь.

Это был удар прямо в сердце. Жасмин чуть было не отпрянула в ужасе, осознав страшную правду этих слов. Она помахала из окна экипажа, ожидая, что девочка повернется и пойдет в дом, но Виолетта по-прежнему стояла у ворот и махала рукой ей вслед, делая это, скорее всего, по настоянию своей приемной матери, потому что на лице девочки застыло отчужденно-сердитое выражение и глаза были сухими. Жасмин махала дочери в ответ, пока стройная фигурка в шелковом платьице, трепещущем на ветру, не скрылась за поворотом.

Прошел целый год с того памятного прощания. Жасмин, как ни старалась, не могла отлучиться из замка Вальверде дольше, чем на два-три дня, и о том, чтобы совершить поездку на далекую ферму Говенов, не могло быть и речи. У Жасмин возникла мысль сделать так, чтобы Виолетту привезли в Перигор, но обдумав все как следует, она с сожалением отвергла эту затею, поскольку Виолетта подвергалась слишком большой опасности. Жасмин оставалось лишь терпеливо ждать подходящего момента, то есть следовать совету, который она сама давала дочери. Тем временем она предприняла кое-какие шаги, чтобы подыскать Виолетте жениха. Ей уже удалось познакомиться с несколькими подходящими кандидатами в ходе поездок в Перигор, где она стала своей в узком кругу местных аристократов, неизменно отзывать на их приглашения и посещая все балы и вечера, посвященные карточным играм. Сабатин считал ниже своего достоинства якшаться с ними и неизменно отвечал через своего секретаря отказом, что было на руку Жасмин, которая хотела хотя бы время от времени посещать место, где она могла бы отдохнуть и развлечься, не тяготясь присутствием его мрачной зловещей фигуры.

У нее установились неплохие отношения с мадам Жерар, которая часто выступала как посредница при заключении многих браков по расчету. Но даже эта добрейшая женщина не знала всей правды и полагала, что Жасмин хлопочет ради своей крестницы. Эту легенду нетрудно было сохранить. Жасмин не сомневалась в том, что Виолетта не захочет рисковать и доводить дело до разоблачения, которое сорвет свадьбу и будет чревато непредсказуемыми бедами. Кроме того, будучи девушкой неглупой, она без труда сообразит, что в ее интересах играть эту роль и дальше. Именно в качестве своей крестницы и намеревалась Жасмин ввести Виолетту в замок Вальверде.

Наконец молодой человек, который, по мнению Жасмин, более всего подходил в мужья ее дочери, был выбран. Он обладал привлекательной наружностью, высоким ростом и прекрасным телосложением. Только начав карьеру адвоката и стремясь поскорее отделиться от патрона и открыть собственную контору, этот жених наверняка согласился бы вступить в брак с красивой девушкой с хорошим приданым. Для этой цели Жасмин со всем недавно продала несколько бриллиантов доставшихся в наследство от Маргариты, которые не представляли особой художественной ценности, и выручила за них довольно приличную сумму. Не возбуждая нездорового любопытства, Жасмин осторожно навела справки и узнала, что молодой человек обладал всеми необходимыми качествами, чтобы стать хорошим мужем, и прежде всего, был добрым и не придирался по пустякам. В данный момент у него не было никакой сердечной привязанности, зато он был в меру честолюбив и перед ним открывались прекрасные перспективы стать в будущем судьей. В его пользу говорило и то, что ему очень понравился портрет Виолетты.

Мадам Жерар настояла на том, что портрет был необходим. К счастью, через несколько месяцев после того, как от Жасмин пришло письмо, в котором выражалась просьба прислать хоть какое-нибудь изображение ее дочери, мадам Говен случайно на рынке услышала, как две женщины в разговоре между собой очень лестно отзывались о бродячем художнике, остановившемся в соседней деревне. Она нашла этого человека, немедленно договорилась с ним и через неделю отослала портрет, получившийся на удивление удачным, в Перигор. Со временем молодой юрист будет в состоянии обеспечить Виолетте тот роскошный образ жизни, к которому она, как это теперь с горечью вынуждена была признать Жасмин, стремилась больше всего в жизни. Теперь оставался последний шаг. Мадам Жерар от имени «крестной» матери должна была сделать молодому человеку предложение и в случае согласия подписать брачный контракт и договориться о том, чтобы свадьба была назначена на день шестнадцатилетия Виолетты.

Жасмин могла теперь вздохнуть с некоторым облегчением, поскольку главная подготовительная работа была проделана и будущее Виолетты можно было считать надежно обеспеченным. В замке Вальверде у нее было множество дел: скоро должен был состояться грандиозный бал, совпадавший по времени с приездом Фредерика, полк которого прибыл сюда на крупные маневры продолжительностью восемь недель. Они проходили неподалеку от того места, где была расположена ферма Говенов, и у Жасмин возникла мысль изобрести какой-нибудь предлог, чтобы поехать с Фредериком в лагерь. А там уж будет совсем не трудно под видом утренней прогулки заехать к Говенам и повидаться с Виолеттой. Она расскажет дочери обо всех приготовлениях и даже покажет обручальное кольцо, ибо к тому времени все необходимые бумаги будут подписаны и скреплены печатями.

Наконец ей показалось, что решение найдено. Она во всем доверится Фредерику. Он человек чести, и если она попросит его дать слово не открывать никому ее секрета, то Фредерик скорее умрет, чем выдаст ее. У Жасмин были все основания для такого мнения. Полковник был неизменно учтив с Сабатином, но в частных разговорах не скрывал своей антипатии к дяде. Жасмин поняла это после первого же приезда Фредерика в замок Вальверде. Если Фредерик пригласит ее посмотреть маневры, Сабатин не сможет отказать в этом племяннику из боязни показаться невежливым; сопровождать их в этой поездке он никак не сможет, ибо с его постоянными приступами подагры и речи быть не могло о том, чтобы трястись в карете по разбитым сельским дорогам.

Фредерик прибыл накануне бала. Он чувствовал себя непривычно измученным долгой верховой ездой, отчего его лицо приобрело серый оттенок. Сразу же после ужина он встал и, извинившись, удалился в отведенные ему покои — к огромному огорчению Сабатина, потерявшего собутыльника. На следующее утро Фредерик выглядел вполне свежим и находился в прекрасном настроении. Жасмин сбилась с ног, не успевая следить за последними приготовлениями к балу, и совершенно не имела времени поговорить с ним. Поэтому она очень обрадовалась, случайно столкнувшись с Фредериком в коридоре недалеко от дверей его спальни.

— Завтра после бала, — сказала Жасмин, — я хочу поговорить с вами без свидетелей по одному очень важному делу.

Темные глаза полковника выстрелили в нее пронзительным взглядом:

— У вас неприятности?

Улыбнувшись, Жасмин покачала головой:

— Вовсе нет. Просто я хочу попросить вас об одном личном одолжении.

— Вы же знаете, что я всегда рад вам услужить.

В тот вечер, заняв место рядом с Сабатином для встречи прибывающих гостей, она чувствовала в своем сердце приятное возбуждение.

Фредерик обязательно поможет ей. Свадьба дочери подготовлена наилучшим образом. Она сделала все, что было в ее силах, и надеялась победить враждебность Виолетты, которая должна была остаться довольной великолепными для молодой, никому не известной девушки условиями контракта. Ведь она ни в чем не будет нуждаться и сможет, наконец, приобщиться к той жизни, о которой грезит. Может быть, они опять станут друзьями, — так часто бывало с дочерьми подруг Жасмин, пережившими период девических истерик и буйного своеволия и упрямства.

Гости делали Жасмин комплименты по поводу ее безупречной внешности. И в самом деле, она выглядела замечательно. Очевидно, сказалась та внутренняя бодрость духа, которая заставляла ее глаза светиться молодым лукавым задором. В выборе прически Жасмин следовала за мадам де Помпадур, которая недавно ввела в моду нечто новое: волосы были зачесаны назад и рассыпались на шее множеством мелких завитых локонов, посыпанных белой пудрой. В прическу были вплетены ленты, скреплявшиеся алмазной заколкой. На белоснежной груди Жасмин красовалось замечательное сапфировое ожерелье, которое когда-то носила ее мать, а в мочках ушей сверкали такие же серьги-подвески. Не менее впечатляло и платье из серебряной газовой ткани с пластинами из китового уса, вставленными над боковыми кринолинами, которые за последнее десятилетие стали значительно шире.

Сабатин и Жасмин давно уже не открывали бал первой парой в первом танце. Все знали, что герцог уже несколько лет страдает от подагры и временами не в состоянии даже ходить, не то что танцевать, Сабатин по случаю бала надел свой любимый камзол из черного бархата и стоял, опираясь на толстую трость с массивным золотым набалдашником. В нужный момент он молча предложил Жасмин взять его руку, и они торжественно продефилировали по всему бальному залу под аплодисменты гостей, приветствовавших их, словно королевскую пару на каком-нибудь официальном приеме. У Жасмин в этот момент возникло сильное подозрение, что Сабатин нарочно расставил к толпе переодетых слуг, которые и начали бурно аплодировать, а гостям ничего не оставалось делать, как присоединиться. В дальнем конце зала на возвышении стояло кресло с балдахином: это нововведение появилось с тех пор, как герцог вынужден был отказаться от визитов к друзьям и начал вести малоподвижный образ жизни, и как бы намекало на то, что в жилах хозяина замка может течь капля королевской крови. Жасмин данное обстоятельство несколько смущало, но у остальных, по-видимому, не возникало никакой задней мысли, и Сабатин блаженствовал на этом подобии трона, улыбаясь и кивая всем, будто он был самым благодушным человеком на свете. Он создал для себя собственный Версаль, и лишь жена подозревала, что главной его целью было посмеяться над королем, унизить его.

Второго кресла для хозяйки дома на возвышении никогда не ставили, и Жасмин очень радовалась этому. Подождав, пока Сабатин, пыхтя, взберется на помост и плюхнется на свое троноподобное позолоченное кресло с обивкой из алого бархата, она опять спустилась по двум ступенькам и открыла бал танцем в паре с почетным гостем. Этим вечером им должен был стать Фредерик, который обычно выходил вперед и вел Жасмин за руку, но его нигде не было видно. Тогда она быстро подала знак глазами их общему другу, бригадиру Клокету, и тот, заметив, что случилось что-тоo необычное, немедленно поспешил к ней на выручку.

— Вы видели полковника? — спросила она, не переставая озираться вокруг.

— Нет, сегодня вечером его еще здесь не было. Я сам его ищу, — ответил офицер. — По правде говоря, мне очень хотелось перекинуться с ним словечком насчет дел в полку. Мы ведь когда-то служили вместе.

Наступило время ужина, а Фредерик все не появлялся. Жасмин встревожилась, вспомнив, что вчера он неважно себя чувствовал. Покинув бальный зал, она поспешила наверх и постучал в дверь его спальни, которую открыл денщик полковника.

— Мой господин плох, мадам! — сразу же сказал он. Его лицо выглядело испуганным. — У него сильный жар.

Жасмин тут же бросилась в комнату и подбежала к постели больного. Фредерик полулежал, опираясь спиной на несколько подушек. Лицо его горело нездоровым румянцем, и пот катился по нему градом. Из-за распухших гланд ему было трудно говорить, но все же он прохрипел:

— Вам не следовало оставлять гостей.

— Они не успеют заметить мое отсутствие.

Она взяла свечу и поднесла ее поближе к изголовью, чтобы получше рассмотреть его лицо. Сыпь! Полковник сощурился от яркого света и болезненно заморгал. Но Жасмин все уже было ясно, и она, объятая ужасом, быстро поставила свечу назад. Эти признаки были ей слишком хорошо знакомы, чтобы она могла ошибиться. Оспа!

— Я не зря опасался, мадам? — произнес денщик у нее за спиной.

Жасмин резко обернулась и кивнула. Кожа этого человека была изрыта глубокими шрамами как результат ранее перенесенного им заболевания оспой, следовательно, он, так же, как и она сама был защищен от болезни. За прошедшие годы ей нередко приходилось ухаживать за больными оспой, и она пришла к заключению, что единственным способом не дать этой болезни распространиться является карантин. Жасмин жестом велела денщику отойти подальше от постели больного.

Понизив голос до шепота, чтобы не потревожить полковника, она приказала:

— Спуститесь в зал и позовите дворецкого, но не походите к нему близко. Ваша одежда может быть заражена. Скажите ему, чтобы он привел сюда его светлость из бального зала, а затем дайте мне знать, когда мой муж начнет подниматься по лестнице.

Денщик быстро побежал исполнять ее поручение, а Жасмин принялась искать все, что ей было необходимо для ухода за больным: чистое постельное белье, простыни, чтобы завесить дверь (это поможет удержать инфекцию в пределах спальни Фредерика), мазь для волдырей, настои для облегчения боли, снотворные снадобья, сухие травы для приготовления отваров и прочие вещи, которые лежали обычно наготове в большой корзинке, которую она брала с собой, отправляясь к больным.

— Какого черта меня: сюда позвали? — послышалось с лестницы возмущенное ворчание Сабатина. — Где твой хозяин? Приведи его сейчас же!

Денщик, стоявший, как ему было приказано, на верхней площадке лестницы, услышав голос герцога, сорвался с места и побежал докладывать Жасмин.

Та немедленно вышла навстречу мужу, оставив денщика в спальне, и посмотрела вниз на раздраженного Сабатина. Он инстинктивно отвернул лицо от ее взгляда — привычка, сформировавшаяся у него с первых лет их брака. Слова, которые произнесла затем Жасмин, заставили его замереть на полпути:

— У Фредерика оспа.

Сабатин побелел как мел, и на этом фоне проступила густая сеть кровеносных сосудов, покрывавших его обвисшие щеки. Глаза его выкатились из орбит. Все дворецкие, дежурившие у дверей в большом зале, услышали эти слова и обменялись испуганными взглядами. Те двое, что стояли у подножия лестницы, оцепенели от страха и не могли двинуться с лестницы, когда Сабатин повернулся к ним и, яростно жестикулируя, приказал:

— Поднимите моего гостя из кровати и отнесите в его карету! Я хочу, что бы и духу его здесь не было!

Жасмин уже успела спуститься на несколько ступенек:

— Нет! Фредерика нельзя трогать! Одному Богу известно, выживет он или нет, но я не позволю, чтобы его выбросили умирать на дороге. Это не Версаль!

Сабатин, не обращая внимания на ее крики, неправильно интерпретировал тот факт, что слуги стояли как вкопанные, не спеша исполнить его приказ. Он не понял, что боязнь понести наказание за неподчинение отступила перед жутким страхом смерти.

— Не обращайте внимание на герцогиню! Повинуйтесь мне! Живее! Шевелитесь, черт бы вас всех побрал!

Он замахнулся на них тростью, и, уклоняясь от ударов, слуги бросились врассыпную, но не по направлению к лестнице, а на кухню. Это вызвало панику и среди остальных, и все дворецкие, бросив свои посты, последовали за первыми двумя оставив хозяина и хозяйку одних в опустевшем зале. Сабатин стоял, опираясь на трость. Свирепо взирая на жену, он не переставал извергать проклятья. Под воздействием гнева его лицо стало обычного сизого цвета, который приобрел сейчас отвратительный фиолетовый оттенок. Из бального зала, путь к которому лежал через несколько гостиных и салонов, доносились звуки музыки и раскаты смеха, внезапно показавшиеся Жасмин неуместными среди беды, постигшей замок.

— Иди и скажи гостям, чтобы ехали домой, Сабатин, — ровно произнесла она. — Чем дольше они останутся под нашей крышей, тем более вероятна опасность их заражения оспой. Пусть они покинут бальный зал через дверь, ведущую на террасу. В эту часть замка никто не должен заходить.

К изумлению Жасмин, вместо того, чтобы отправиться и честно предупредить гостей об опасности, ее муж быстро захромал к выходу из зала и, рванув на себя ручку двери, широко распахнул ее, Когда он вышел на крыльцо, Жасмин услышала команду немедленно подать карету. Сабатин решил, не теряя времени, скрыться от заразы, спасая свою шкуру и бросая всех остальных на произвол судьбы.

Она взбежала вверх по лестнице и опрометью бросилась в свои покои. В прихожей она остановилась, чтобы отдышаться. Горничная, сидевшая в кресле в спальне, заметив госпожу, немедленно вскочила на ноги, но Жасмин жестом приказала ей пока оставаться на месте.

— Не подходи ко мне близко. Ты должна сейчас же отправиться в большой зал и разыскать там бригадира Клокета. Скажи ему, что полковник де Вальверде заболел оспой, и попроси, чтобы он объявил об этом гостям, не возбуждая паники. Пусть они разъезжаются спокойно. Он человек военный и знает, как быть в такой ситуации. Пусть он также скажет слугам, чтобы они никуда не уходили. Если кто-то из них уже заразился, болезнь будет с его помощью распространяться дальше. Если они поедут домой, то могут заразить свои семьи.

Горничная, изрядно испугавшись, все же старалась не падать духом:

— Да, мадам. У вас есть еще какие-нибудь поручения?

— Да. Брось мне какое-нибудь ситцевое платье, в каких я обычно хожу к больным. А потом держись подальше от этого этажа и предупреди остальных, чтобы сюда никто не заходил. Подносы с едой можно ставить у подножия лестницы.

Вернувшись в спальню больного, Жасмин попросила денщика Фредерика расшнуровать ей платье, а затем переоделась за ширмой. Повязав сверху большой фартук, она вышла и начала борьбу за жизнь Фредерика, еще раз мысленно поблагодарив свою мать, как она уже не раз это делала в подобных ситуациях. Ведь именно ее самоотверженность помогла Жасмин выкарабкаться с того света и получить иммунитет, который дал ей возможность помочь многим другим. Сражаясь со смертью, она понимала, что шансов у нее немного, но все же зачастую ей удавалось выиграть эту схватку, и даже те, кого нельзя было спасти, умирали с кроткой улыбкой на устах, чувствуя ласку и заботу Жасмин, старавшейся изо всех сил облегчить последние минуты умирающего, когда даже ближайшие родственники не решались подойти к нему. Тело и лицо Фредерика уже начало покрываться волдырями, от которых потом оставалась безобразные следы в виде глубоких оспин. Больной застонал от боли и жара.

— Я всегда думал, что мне доведется погибнуть в бою, — прохрипел он, сделав отважную попытку пошутить.

Ему было теперь немного легче: Жасмин протирала его нестерпимо горевшее лицо платком, смоченным в целебной микстуре.

Губы герцогини раздвинулись в участливой улыбке.

— Так оно и будет, — ответила она в том же духе. — Но сперва я помогу вам избавиться от этого досадного неудобства…

Жасмин боролась за него изо всех сил. И первое двадцать четыре часа в этой борьбе были критическими. После отбытия гостей в замке воцарилась непривычная тишина. По словам денщика, который разговаривал с теми слугами, которые отваживались приносить в зал подносы с едой, большая часть прислуги сбежала, не вняв совету Жасмин. По опыту прошлых лет она знала, что пройдет несколько дней, и станет ясно, успел ли Фредерик заразить кого-либо еще до того, как болезнь свалила его в постель. Гостям очень повезло, что он не сошел вниз и не толкался в переполненном бальном зале.

Несмотря на все старания Жасмин, Фредерик скончался. У нее даже не было времени оплакать его смерть, ибо ее тут же позвали на сеновал над конюшней, где у сержанта, прискакавшего в замок вместе с полковником, теперь уже покойным, тоже обнаружились первые признаки оспы. В последующие дни эта страшная болезнь беспощадной косой прошлась по обитателям замка, унося жизни курьеров, грумов и конюхов. До Жасмин дошло известие, что от прачки, убежавшей в деревню, где жили ее родители, болезнь перекинулась и на тамошних крестьян, среди которых уже отмечены несколько случаев заболевания.

Замок превратился в госпиталь. Жасмин удалось выявить среди жителей близлежащих селений тех, кому посчастливилось выжить после оспы во время предыдущих эпидемий, и она мобилизовала их себе на помощь. Эти люди перенесли всех больных в замок, где на половине, занимаемой прислугой, было организовано что-то вроде лазарета. Предварительно оттуда вынесли все, кроме кроватей. Жасмин была одновременно и лекарем, и главной сиделкой. В тот момент, когда эпидемия достигла пика и Жасмин уже едва держалась на ногах от усталости, так как помощников катастрофически не хватало, ей сообщили, что в замок возвратился герцог. Жасмин поспешила в зал, намереваясь немедленно отправить его прочь, ибо в последние дни произошла новая мощная вспышка болезни.

Сабатин ввалился в зал, оставив дверь открытой, и стоял, пошатываясь, как пьяный, которому не хватает сил для следующего шага. Все его лицо было покрыто ужасной сыпью, по которой Жасмин тотчас же распознала самую тяжелую форму оспы. И в этот момент впервые за долгие годы их брака он заговорил с ней, обращаясь с отчаянной мольбой:

— Ради Бога, помоги мне!

Жасмин не тронулась с места: ее взгляд был полон неприязни и отвращения к этому человеку. Если бы он не заговорил, она подошла бы к нему и помогла дойти до постели, как помогла многим другим больным, за которыми ей пришлось ухаживать в течение прошедших недель. Но Сабатин предпочел разрушить ту чудовищную стену молчания, которую он возводил вокруг себя все эти годы, и сделал это из животного страха, желая любой ценой спасти свою презренную, никому не нужную жизнь. Перед ней опять промелькнули сцены их путешествия после свадьбы в Версале — его неприступное, каменное молчание, жестокое и унизительное по отношению к ней, неопытной девушке, внезапно лишившейся всего, что было ей дорого и знакомо. Она увидела себя, напуганную, тоскующую по дому, одинокую среди чужих людей. А затем ее память содрогнулась от воспоминаний о тех гнусных, часто сопряженных с извращениями, издевательствах, которые ей пришлось вытерпеть от этого негодяя в постели и которые совершались все в том же мстительно-торжествующем молчании. Все многочисленные оскорбления, унижения, жестокие издевательства — все это вдруг взорвалось у нее в голове, застучало в висках оглушительным барабанным боем. Он не дал ей в последний раз повидаться с умирающей матерью, а еще раньше уничтожил все письма, которые могли бы облегчить боль потери и которые она бережно хранила бы до самого конца своих дней. Это была связь с родителями, любившими ее, и домом, где она не ведала никаких бед. Из-за Сабатина она была лишена радости наблюдать, как ее собственное дитя росло и превращалось во взрослую женщину. Ненависть к нему вдруг вспыхнула ослепительным, белым светом:

— Убирайся!

Сабатин злобно испепелял ее взглядом, а затем через несколько секунд попытался вернуть себе утраченное положение. Пот ручьями стекал по его обезображенному лицу:

— Я здесь хозяин!

— Теперь ты здесь никто.

Придя в бешенство, как это бывало раньше, он свирепо потряс кулаком, угрожая Жасмин. Шнурок звонка, которым он мог вызвать слуг, находился вне пределов его досягаемости. Добраться туда в нынешнем его состоянии можно было разве что ползком. И тогда в зале раздался его хриплый надтреснутый голос, звавший дворецких и камердинера:

— Ландель! Фромент! Аллард!

— Им уже никогда не услышать тебя: они все мертвы, бедняги. — Она заметила, что смелое и неприступное выражение ее лица стало беспокоить Сабатина, который начал сознавать, что его положение здесь круто изменилось.

— Жасмин, я умоляю тебя! — жалобно воскликнул герцог. — Прости мне прошлое. Я заглажу свою вину, если ты сейчас выполнишь свой долг по отношению ко мне.

— Мой долг? — Она посмотрела на него с презрением. — Я ничего тебе не должна.

Сабатин заревел, изрыгая угрозы. Ах, как ему хотелось сейчас добраться до ее горла и придушить, но не до смерти, а чтобы она сделала так, как ей велено. Ведь столько раз он успешно проделывал с ней эту процедуру в прошлом!..

— Проклятье! Неужели в тебе совсем нет жалости? Чтобы добраться сюда, я трясся в седле целый день, и теперь силы совсем покинули меня. Помоги мне дойти до постели. Одному мне это не под силу.

— Я предоставляю тебе выбор: или поднимайся по лестнице сам, или убирайся отсюда через дверь, в которую вошел!

Издав глухой стон, он с огромными усилиями, раскачиваясь из стороны в сторону, кое-как доковылял до подножия лестницы и, вцепившись мертвой хваткой в перила, спас себя от, казалось, неминуемого падения. Его лицо из сизого превратилось теперь в темно-малиновое. С облегчением он увидел, как его жена подошла к двери и закрыла ее. Наблюдая за ней с надеждой, Сабатин протянул руку, собираясь опереться на ее плечо. Однако вместо того, чтобы подойти к нему, Жасмин направилась в сторону коридора, из которого вышла. Быстрой, решительной походкой она пересекла зал и почти уже скрылась в полутьме ведущего из него коридора. Сабатина объял панический страх.

— Не оставляй меня! Вернись, ты, сука, Жасмин!

Она остановилась и несколько секунд слушала, как этот мерзавец взывал к ней в ужасе и отчаянии. Если бы он прошептал хотя бы раз ее имя в те жуткие, мрачные времена, которые ей пришлось познать с ним, Жасмин ни в коем случае не бросила бы его сейчас. Удовлетворенно вскинув голову, она продолжила свой путь.

Полчаса спустя двое слуг из числа тех, что могли еще держаться на ногах, по приказу Жасмин забрали герцога и понесли в кровать. Где-то на полпути он впал в беспамятство и лежал, пожираемый адским жаром, от которого спекалось внутри, не понимая, где он находится и что с ним происходит.

Жасмин сама взялась ухаживать за ним. Вскоре тело Сабатина представляло собой сплошную массу зеленоватых гнойников, струпьев и корост. Оно почернело и издавало отвратительное, тошнотворное зловоние. В этом состоянии Сабатин пролежал еще десять дней, прежде чем смерть смилостивилась над ним и избавила от мук. В тот день, когда Жасмин накрывала простыней обезображенное до неузнаваемости тело мужа, ее мозг неотступно сверлила одна мысль: свободна! Наконец-то она освободилась от этих оков!

Первым шагом, который она предприняла после смерти Сабатина, было письмо Виолетте, посланное с большими предосторожностями, чтобы дочь не заразилась через него оспой. Молоко и другие съестные припасы обычно доставлялись к воротам замка, и люди, привозившие их, удалялись на значительное расстояние, после чего подходили обитатели замка и забирали корзины с едой. Когда телега в очередной раз покатила к воротам, там уже стояла Жасмин. Она попросила молочника привести из деревни причетника. Ее просьба была исполнена, и Жасмин продиктовала письмо, выкрикивая слова причетнику, который боялся подходить близко к месту, где поселилась смерть. Послание ее было по-деловому коротким, с объяснением ситуации и заверениями, что как только эпидемия утихнет, мать немедленно приедет за Виолеттой и заберет ее с фермы. Перед Виолеттой открывалась совершенно новая жизнь, и ничто теперь не могло разлучить их снова. Возвращаясь в замок, Жасмин весело улыбалась, воображая радость Виолетты, когда она узнает, что все опасности, угрожавшие ей, навсегда исчезли в мрачном, безжалостном прошлом. Девочка будет сгорать от нетерпения в ожидании дня, когда они навеки воссоединятся.

Жасмин не стала носить траур по Сабатину, за исключением дня похорон, когда она сделала это в пику покойному, поскольку полагала, что исполненный не в меру преувеличенным сознанием собственной важности, он, вне всякого сомнения, предпочел бы видеть свою вдову в белом одеянии, что было знаком траура дома Бурбонов, выражавшим скорбь по умершему лицу королевской крови.

Деревенский священник, несмотря на то, что он сам никогда не болел оспой, отслужил мессу по усопшему в часовне замка и проводил Сабатина в последний путь, который, впрочем, оказался очень коротким, ибо семейный склеп находился там же. Бесстрашие аббата проявилось и в том, что он молился о ниспослании здоровья несчастным прямо около постелей, так же причащал умирающих. Поскольку приток новых больных в импровизированный госпиталь полностью прекратился, Жасмин сделала вполне справедливый вывод, что эпидемия пошла на убыль и аббату посчастливилось пройти по самому краешку пропасти и не свалиться.

Наконец, настал тот день, когда замок опять стал доступен для всех. Постельное белье, матрацы, одежда, в том числе и замечательное бальное платье, которое Жасмин надевала всего один раз — все это было предано огню, так же, как и портьеры, и вся драпировка из спальни Сабатина, настенные и напольные ковры. Все стены, потолки и полы были тщательно вычищены, вымыты и выскоблены. Окна не закрывались, и чистые помещения быстро наполнились буйными и нежными, веселыми и задумчивыми ароматами лета, праздновавшими победу добра и света над могильным мраком и злыми призраками, грозившими оттуда и бряцавшими костями скелетов. И тогда силы Жасмин окончательно иссякли. Она упала в постель и проспала больше суток тяжелым сном, лишенным всяких сновидений.

Она проснулась и почувствовала себя родившейся заново. К ней опять вернулись надежды и она воспряла духом. И самым замечательным было то, что скоро Виолетта приедет к ней. Теперь она, Жасмин, будет жить без всякой оглядки на зловещую тень Сабатина и сделает все, чтобы ее дочь наверстала упущенное по части модных платьев, выездов в свет, свиты кавалеров, всяческих развлечений — всего, на что имеет право претендовать любая девушка ее происхождения. И не будет никакого брака по расчету, потому что надобность в нем отпала. Да и неустойку жениху не придется платить, поскольку вспышка оспы и последовавший за ним карантин лишали Жасмин возможности съездить в Перигор и подписать брачный контракт. Как говорится, нет худа без добра. Виолетта сама сделает выбор, и, если сработает другой план Жасмин, это произойдет уже далеко отсюда.

В тот же день Жасмин написала королю прошение, умоляя разрешить ей, теперь вдове, вернуться в Шато Сатори. От Фредерика ей было известно о тщетных попытках Сабатина добита амнистии. Но до герцога де Вальверде, как считала Жасмин, королю не было никакого дела, а вот она надеялась на иное отношение Людовика, уповая на то, что несмотря на бездну прошедших лег монарх вспомнит о ней и явит свою милость. Так что, отправляя свое послание в Версаль, Жасмин уже витала в облаках.

Сабатин в своем завещании не оставил ей ничего из своего огромного состояния, но, освободившись от него, Жасмин получила возможность пользоваться деньгами с банковского счета, унаследованного от матери. Шато Сатори и доходы от этого поместья оказались для нее недосягаемыми до отмены королем указа о высылке.

Осталось невыясненным, как и где Фредерик подхватил оспу. Это было неудивительно, ибо еще со времен Людовика XIV, когда от этой болезни скончался Великий дофин, распространение оспы невозможно было проследить. Она появлялась так же внезапно, как и исчезала, унося с собой жизни десятков тысяч людей. Среди солдат полка, которым командовал Фредерик, не было отмечено ни одного случая заболевания. Однако по пути следования в замок Вальверде полковник заезжал в гости к некоторым знакомым и, скорее всего, в доме одного из них он и заразился.

Наследник Сабатина уведомил Жасмин, что он не испытывает особого желания переехать в резиденцию своих предков. Этот молодой вельможа начал делать успешную карьеру при дворе и, конечно же, не собирался отказываться от роскоши и изысканных развлечений высшего света. Судя по тону письма, от него не стоило ждать даже кратковременных визитов. Наследник не имел ничего против, если Жасмин захочет прожить в замке до конца своих дней. Все, что ему требовалось взамен, — это поддерживать поместье в том же удовлетворительном состоянии, как и раньше, и высылать ему определенную сумму два раза в год. Жасмин улыбалась. читая это письмо. Да, придется этому начинающему вельможе искать какой-нибудь другой выход, как только она получит ответ от короля.

Никогда еще приготовления к поездке на ферму Говенов не было таким радостным. В этот раз они поедут назад вдвоем! Виолетту в замке ждала спальня, которую заново отделали и украсили новой драпировкой и коврами. Из ее окон открывался превосходный, пожалуй, даже лучший во всем здании вид на великолепные цветники с прудом и высокие горы с живописным ущельем. Жасмин уже сообщила портнихе размеры Виолетты и заказала несколько новых платьев, которые должны были сшить к ее приезду. С обувью дело обстояло еще лучше. От мастера из Перигора поступило множество пар изящных шелковых, бархатных и атласных туфелек с полированными каблуками, разноцветный ряд которых уже стоял в гардеробной покоев Виолетты.

Всю оставшуюся жизнь, когда ей случалось вдруг вдохнуть приятный, тонкий запах жимолости, к Жасмин непременно приходили воспоминания о том ясном летнем утре, когда она с необычайной легкостью в ногах спешила к карете, которая должна была доставить ее на ферму Говенов. Цветы уже начали распускаться, и старательные пчелы методично ползали по лепесткам, собирая нектар. Усевшись в карету, она смахнула с рукава плаща пчелу, залетевшую в открытое окно. Сердечная теплота, переполнявшая Жасмин в этот миг, вполне могла соперничать с солнечными лучами.

Долгая, почти засушливая жара избавила проселочные дороги от грязи, и карета мчалась, почти не сбавляя скорости, оставляя за собой высокие облака пыли. Кучер, любивший быструю езду то и дело нахлестывал лошадей, и они прибыли на ферму Говенов несколько раньше обычного. Жасмин соскочила на землю и быстро пошла по лужайке к дому. Завидев карету, мадам Говен обычно выходила ей навстречу, держа за руку Виолетту. Такая хитроумная тактика лишала Жасмин возможности насладиться общением с дочерью наедине, обедняла восприятие этого знаменательного момента. Сейчас же мадам Говен стояла в тени навеса под крыльцом, на пороге открытой двери, которая вела в большую гостиную, служившую одновременно и кухней. Виолетты нигде не было видно.

Жасмин впорхнула в дом, который сразу же наполнился звуками ее счастливого, беззаботного голоса, объяснявшего, что его обладательница приехала, как и обещала, забрать Виолетту домой. Сначала ее глаза никак не могли освоиться с полумраком гостиной после яркого солнечного света. Осматриваясь в поисках Виолетты, она какое-то время не замечала гримасы, исказившей лицо женщины.

— А где же Виолетта? — весело осведомилась, наконец, Жасмин. — Вы ее послали куда-нибудь? Полагаю, что ее вещи уже упакованы?

Громкое сморкание и всхлипывание заставили Жасмин резко обернуться. Низко склонив голову, мадам Говен утирала глаза краем передника. Еще раз шмыгнув носом, она показала на распечатанный конверт, лежавший на столе, и сказала прерывающимся голосом:

— Случилась страшная беда, мадам…

Все тело Жасмин внезапно сковал лед.

— Что такое? — спросила она шепотом; ее нервы напряглись от ужаса, как натянутая тетива лука. — Моя дочь заболела?

— Нет, какое там! Она убежала. Ваше письмо пришло уже после ее побега из дома.

Сначала Жасмин показалось, что из ее уст вырвался вопль, но затем она поняла, что ошибалась: это был крик души, так и оставшийся внутри. Когда она заговорила, ее голос звучал холодно н невыразительно.

— Когда это случилось?

— Пять недель назад, если не больше… Да, почти шесть. — Мадам Говен принялась бурно рыдать и отвечала на вопросы гостьи высоким, визгливым голосом.

Жасмин, разозлившись, вырвала передник из рук женщины и, заставив ее поднять голову, посмотрела в лицо.

— Почему вы тотчас же не известили меня письмом через моего банкира? Вы знали о том, что в случае, не терпящем отлагательства; он немедленно приехал бы ко мне! — В волнении она даже забыла о том, что в то время в замке был карантин, последовавший после вспышки оспы, и если бы такое послание ей и отправили, оно все равно не было бы доставлено.

— Мы не хотели зря беспокоить вас, потому что надеялись вскоре найти Виолетту; мой муж и его племянник исходили все окрестности и расспросили даже маркитанток, которые околачивались там вблизи места, где проходили маневры: это недалеко отсюда. Но никто ее не видел. Каждый день я встаю утром, и мне кажется, что вот сейчас выгляну в окно и увижу, как она опять идет сюда по тропинке. — Мадам Говен вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Мне так тяжело! Никаких слов не хватит, чтобы выразить все что довелось пережить в эти дни.

— Что толкнуло ее на этот поступок? Be должна быть какая-то причина… — В голову Жасмин постепенно закрадывалось подозрение. — Может быть, кто-то подтолкнул ее?

Мадам Говен вскинула голову, вызывающе уставившись на свою оппонентку:

— Вина за все в первую очередь лежит на вас мадам! Вы совсем запугали своими разговорами о том, что ее могут заточить в монастырь, и всякими прочими бедами в случае, если ее обнаружит ваш муж. Это мучило ее, не давало ни минуты покоя. С ней и до этого было не так-то легко сладить, но потом она стала в десять раз упрямей и несговорчивей. Вы довели дело до того, что у нее не оставалось иного выхода, как бежать!

— Я думаю, что вы просто стремитесь сделать из меня козла отпущения за свои грехи. Вы не старались воспитать девочку дисциплинированной и потакали ей во всем.

— Не оскорбляйте меня! Неужели вы полагаете, что я испытываю хоть какое-то уважение к такой женщине, как вы? Да вы хоть понимаете, сколько времени прошло с тех пор, как в последний раз Виолетта видела вас? Неудивительно, что девочка чувствовала себя покинутой и думала, что вы уже никогда не приедете снова!

— Она никогда не могла так подумать, если внимательно читала все письма, которые я ей посылала.

— Это все ваши уловки! — На лице мадам Говен появилось насмешливое выражение.

— А может быть, это вы внушили ей такие мысли?

— Женщина пожала плечами:

— Кто знает, о чем она думала в эти месяцы…

— Вы хотите сказать, что она во многом изменилась?

— Я уже сказала, что из-за вас она стала совершенно непослушной, и никогда нельзя было знать наперед, что она может выкинуть в следующую минуту.

— Мне кажется, вы о чем-то не договариваете. — Подозрения, возникшие ранее у Жасмин, окрепли и превратились в уверенность.

— Ну что ж, я все расскажу вам. Мне нечего бояться. Я сама придумала, как спасти Виолетту от гнева и мести вашего мужа.

— Каким образом?

Женщина выпрямила плечи и вызывающе подбоченилась:

— Я объяснила ей, что брак с племянником моего мужа избавит ее от всех возможных несчастий.

Гневное возмущение исказили изящные черты лица Жасмин:

— И тогда она осталась бы под вашей крышей на всю жизнь! Но ведь она терпеть не могла этого неотесанного парня. И вы еще удивляетесь, почему Виолетта убежала отсюда! — Пытаясь взять себя в руки и успокоиться, Жасмин села в ближайшее кресло и провела ладонью по лбу, как бы проясняя мысли. — Присядьте, мадам Говен! Сколько бы мы ни спорили и ни ссорились, это не поможет нам найти Виолетту. Возможно, каждая минута, которую мы проводим здесь, препираясь, уносит ее от нас все дальше. Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, до самых мельчайших подробностей, какими бы незначительными на первый взгляд они ни могли вам показаться. Мне нужно знать все, чтобы получить хоть какую-то зацепку — где следует искать ее.

Прибыв домой, Жасмин первым делом связалась с бригадиром Клокетом. Также, как когда-то она намеревалась довериться Фредерику, теперь она доверилась ему и рассказала обо всем без утайки, зная, что этот честный и прямодушный офицер никогда не выдаст ее. Она вручила ему небольшой портрет Виолетты, который висел в гостиной мадам Жерар, и бригадир сразу же отправился организовывать поиски девушки, пообещав отрядить самых толковых из числа своих подчиненных. Жасмин просила его не скупиться на расходы. Упоминание несчастной матери о том, что приемный отец Виолетты наводил о ней справки среди маркитанток и девиц легкого поведения, следующих обычно за армейскими частями, находящимися на маневрах, натолкнуло бригадира на мысль начать поиски именно оттуда. Портрет был показан всем офицерам и солдатам, однако это не дало никаких результатов.

В самый разгар тревожных поисков Жасмин получила письмо из Версаля, отправленное одним из министров по поручению короля. В нем не только содержался категорический отказ в ответ на ее просьбу о возвращении из ссылки, но и напоминалось об очень суровых наказаниях, ожидавших тех, кто вздумает нарушить королевский указ. Удар с той стороны, с которой она его менее всего ожидала, Поверг Жасмин в полное уныние. Бедная женщина, отчаявшись, подумала, что либо Людовик и в глаза не видел ее петиции, либо, что еще хуже, он не мог простить ей брака с герцогом де Вальверде, хотя она была не в силах противодействовать хитроумному и жестокому замыслу герцога Бурбонского. Отчаяние, в которое погрузилась Жасмин, не поддавалось никакому описанию.

И все же в деле с исчезновением Виолетты существовало одно обстоятельство (его можно было даже назвать ключом к разгадке всей тайны), на которое никто не обратил внимания. Совершенно упустили из виду то, что небольшое подразделение швейцарских алебардщиков, приданных остальным войскам на период маневров, снялось с места своего расквартирования и убыло в Версаль, так как являлось частью тамошней швейцарской гвардии. Очень важно отметить, что случилось это еще до того, как бригадир Клокет приступил к поискам. Среди этих славных вояк находился некий лихой черноволосый капитан с глазами цвета оникса, взгляд которых бил без промаха в сердце любой деревенской красотки. Следует еще добавить, что лет ему было не более двадцати пяти и каждый здравомыслящий человек без особого труда мог бы предугадать то впечатление, которое произвела неотразимая внешность бравого офицера в красивом военном мундире на неопытную Виолетту. Именно этот капитан и мог исчерпывающе ответить на вопросы о том, что приключилось с дочкой Жасмин и где она находится в настоящее время. Но сказать, что он мог ответить на этот вопрос, — на значит сказать, что он горел желанием сделать это. Скорее наоборот, потому что капитан принадлежал к породе людей, которых, как правило, не очень мучают угрызения совести по какому бы то ни было поводу. Что касается его сотоварищей, то они хорошо умели держать язык за зубами, представляя собой крепко спаянную круговой порукой общность иностранных наемников одной и той же национальности. Они жили вместе в одной казарме, маршировали рядом на смотрах и воевали бок о бок, будь то маневры или настоящая война. И если капитану Леонарду Ванно вздумалось поселить у себя в квартире смазливую девчонку, то это никого не касалось, и меньше всего французов, к которым эти вояки не испытывали совершенно никаких симпатий, несмотря на то, что служили их королю и, следовательно, кормились за их счет.

Леонард Ванно случайно наткнулся на Виолетту, проезжая на коне по лесной тропинке. Девушка собирала в лесу хворост для печки, но на руках у нее были изящные перчатки кремового цвета из хорошо выделанной замши, которые сразу же изобличали в ней отнюдь не крестьянскую дочь. Тонкие черты лица, грациозная фигура и особая манера держаться с большой долей вероятности свидетельствовали о благородном происхождении. Кружевная и шелковая лента, окаймлявшая подол ее ситцевого платья, подкрепляли это предположение. Капитан принял ее за дочь какого-нибудь зажиточного владельца большой молочной фермы или мелкопоместного дворянина, живущего неподалеку. В этой неожиданной встрече он увидел возможность поразвлечься, потому что его чутье ловеласа безошибочно определило в характере девушки склонность к авантюрным, безрассудным поступкам, что было сродни его страсти к приключениям, заставившей его покинуть маленький городок в Швейцарии, где он родился, и избрать скользкий путь ландскнехта, на котором, скорее, можно потерять здоровье или даже голову, чем разжиться большими деньгами.

— Как вас зовут, мадемуазель? — спросил он с ухмылкой, поворачивая своего серого в яблоках коня, чтобы загородить ей тропинку. Девушка лукаво посмотрела на швейцарца из-под удивительно длинных ресниц, и у того сразу же забилось сердце при виде ее пухлых алых губок и гибкой фигуры с высокой, уже сформировавшейся грудью и тонкой осиной талией.

— Сначала скажите мне свое имя, — с кокетливым видом произнесла девушка.

Он сказал, но взамен не получил обещанного ответа. Она нырнула в густые заросли высокого кустарника, не оставляя ему иного выбора, кроме как спешиться и пуститься за ней вдогонку, нагибаясь под низкими сучьями деревьев и получая удары гибких веток, которые больно хлестали его по лицу и телу. В игре, которую эта дерзкая девчонка затеяла с капитаном, он безнадежно проиграл и не понял, что его обвели вокруг пальца, пока не услышал топот копыт своего коня: кто-то уводил его прочь.

Леонард перестал ориентироваться в этой чаще. Со всех сторон на него наступал хмурый, темный лес, и тогда он выругался и стал звать на помощь, тщетно пытаясь найти хоть какую-нибудь тропинку, которая могла вывести его отсюда на ближайшую дорогу или к селению. К вечеру он совсем выбился из сил и, отчаявшись, смирился было с мыслью о ночевке в лесу под деревом, как вдруг его глаза уловили в темноте мерцание фонаря. С радостным воплем капитан бросился в том направлении, спотыкаясь о корни деревьев и не переставая кричать в надежде, что владелец фонаря, заслышав его голос, не скроется во мгле. К счастью, кто бы это ни был, он оставался на месте. И только когда Леонарда отделяло от фонаря всего лишь несколько шагов, он увидел, что светильник висел на суку, а рядом никого не было. Девчонка опять одурачила его. И еще раз в бессильной ярости швейцарец изрыгнул поток проклятий и, рассвирепев, ударил кулаком по стволу дерева. В этот миг послышалось хихиканье девушки.

К немалому собственному удивлению, он тоже начал смеяться:

— Кто ты? Ну и шутку ты сыграла со мной! А теперь прояви хоть немного жалости!

Вняв его просьбе, она выступила из тени в круг света, исходившего от фонаря. На ней было платье из рубинового бархата, сшитое в Париже или Лионе. Лицо с покрасневшими от возбуждения щеками излучало веселье.

— В следующий раз не попадайтесь так легко в ловушку, капитан Ванно! Если бы я была вражеским шпионом, то вы не вышли бы из этого леса живым!

— Кто ты? — переспросил еще раз капитан тихим голосом. Эта девушка одновременно и очаровала, и заинтриговала его.

— Виолетта Пикард. А теперь я отведу вас туда, где стоит ваш конь. Это превосходный жеребец. Мне доставило большое удовольствие проехаться на нем.

— Не так быстро. — Он поймал ее за запястье и привлек к себе. — Я заслуживаю некоторого вознаграждения за то неудобство, которое мне пришлось претерпеть.

Сразу же после этих слов он вынужден был, завопив от боли, отпустить Виолетту, так как она вонзила ему в ладонь кончик кухонного ножа, и на месте укола появилась капелька крови. В свете фонаря она казалась такой же ярко-красной, как платье Виолетты. Леонард лизнул ее языком, обозленно поглядывая на девушку:

— Ах ты, маленькая ведьма! Где ты научилась этим дьявольским проделкам?

Виолетта вздернула подбородок:

— Жизнь научит всему. У моих приемных родителей есть племянник, стоеросовая дубина, за которого они хотят выдать меня замуж. Они принимают его за невинного увальня, но не знают, что мне приходится каждый день отражать его наскоки, если ему случится встретиться со мной один на один. К счастью, он побаивается моей приемной матери не меньше, чем этого ножа, иначе мне пришлось бы совсем худо.

— Так, стало быть, ты еще девственница?

Она посмотрела на Леонарда таким выразительным взглядом, что внутри у него все загорелось.

— Я принадлежу сама себе. Люди болтали со мной, распоряжались мной, осыпали меня роскошными подарками и хотели превратить меня в безвольное, послушное создание, годное лишь на то, чтобы стать женой того, кого им заблагорассудится подобрать. Но я всегда желала для себя лучшей участи. Даже когда моя родная мать завела речь об удачном браке, я поняла, что он будет для меня тюрьмой. Нет! Я хочу свободы, а брак — это узы, которые будут связывать меня по рукам и ногам всю жизнь. — Она сняла фонарь с дерева. — Пошли. Не отставай, а то опять потеряешься!

Ухмыльнувшись, он покачал головой и последовал за Виолеттой. В этой обстановке нетрудно было принять ее за колдунью: она уже заворожила его своей бесовской красотой. Когда они добрались до того места, где стоял конь, капитан увидел своего скакуна ухоженным и преобразившимся. Его грива была аккуратно расчесана и переплетена красивыми ленточками. Леонард мигом вскочил в седло и посмотрел на девушку восхищенными глазами.

— Из меня ты сделала в лесу пленника, а из моего боевого коня — настоящего франта. Что у тебя еще припасено, какие хитрости?

Ее улыбка, загадочная и пленительная, выдавала истинную кокотку, прирожденную соблазнительницу мужчин. Не мудрено, что кровь у швейцарца заструилась по жилам с утроенной быстротой.

— А это узнает тот, кто рискнет подружиться со мной.

— Я хочу увидеть тебя снова.

Виолетта беззаботно пожала плечами, словно для нее это не имело никакого значения, а затем подала ему фонарь:

— На, возьми, и следуй шагом по тропе в том направлении…, — она махнула рукой вперед. — Отсюда не так уж далеко до вашего лагеря.

Не теряя лишних слов, девушка повернулась, и пошла в противоположную сторону. Капитан крикнул ей вслед:

— Завтра! Приходи сюда к дубу. В то же время.

Она, однако, даже не оглянулась, и тогда Леонард привстал в стременах и, приложив руки рупором ко рту, заорал что было мочи:

— Виолетта! Не огорчай меня!

Девушка скрылась в темноте. Тяжело вздохнув, поскольку он пребывал в неуверенности: а вдруг ей вздумается и завтра подразнить его? — капитан развернул своего серого и пустил его шагом по тропинке, которая вскоре вывела на большую лесную дорогу. Проголодавшийся как волк, Леонард оказался в том самом месте, где ему утром встретилась девушка.

Виолетта, весело бежавшая домой, даже захлопала в ладоши, празднуя победу, и рассмеялась. Она никогда не думала, что вскружить голову светскому человеку и повести его за собой, как быка за кольцо, продетое в носу, окажется таким же простым делом, как поманить пальцем деревенского парня, а затем посмеяться над ним. Какой мужчина! Суровое, мужественное лицо, тревожащие душу глаза, мощные мускулистые бедра и бугристые плечи… Конечно же, завтра она обязательно явится, но спрячется и будет выжидать, пока Леонард не придет в отчаяние.

На следующий день Виолетта пришла к месту свидания заблаговременно и укрылась за толстым стволом сосны. Ожидание в действительности оказалось для нее не менее томительным, чем для него. Виолетта стояла, прижавшись спиной к стволу дерева, а капитан ходил взад-вперед по пыльной тропинке. Его конь с путами на ногах пасся рядом на маленькой лужайке, мирно пощипывая траву. Затем, выбрав подходящий момент, когда Леонард встал к ней спиной, она бесшумно выскользнула из-за дерева, и когда он снова повернулся, то обнаружил девушку прямо перед собой. Оторопев от неожиданности, он в следующую секунду, казалось, опьянел от радости. Виолетте стало ясно, что тактика, применяемая ею, дала отличный результат. Мужчину нужно изводить нетерпением, всегда держать на расстоянии, — решила она перед тем, как капитан заключил ее в свои объятия и стал добиваться ее поцелуя столь же пылко, как и в первую встречу. В этот раз Виолетта не только не сопротивлялась, но и ответила Леонарду с не меньшей пылкостью. Когда их уста слились, она вцепилась ему в парик и изо всех сил прижала его голову к себе, пока не стала задыхаться, и лишь тогда оттолкнула его. Озорные огоньки, плясавшие в ее глазах, говорили о том, что эта девушка не потерпит, чтобы ею кто-то распоряжался, даже при поцелуе.

— Расскажи мне о себе, — упрашивал капитан, когда во второй раз она увернулась от любовных объятий. — Кто твои приемные родители? Где же ты живешь? Мне очень хочется знать о тебе все.

Виолетта взяла его за руку и повела в заросшую травой рощу, где было много лесных цветов. Там она устроила нечто вроде пикника, разложив на куске полотна домашнее печенье, сыр, хлеб, фрукты и поставив глиняную бутыль с вином.

— Садись! — властно приказала Виолетта. Этого тона Леонард ни за что не потерпел бы ни от одной женщины, но в ее манере поведения было что-то особенное, что заставило его промолчать.

— Я вовсе не хочу, чтобы ты из-за меня опять умирал с голоду, как это было вчера. Но теперь твоя очередь говорить. После этого, может быть, я расскажу тебе кое-что о себе. Это зависит от того, скажешь ли ты мне правду или нет. Мне уже ясно, что ты не француз, а если и француз, то, во всяком случае, не из этих мест. Я могу судить об этом по твоему акценту. Откуда ты родом? — Виолетта уселась на траву и скромно расправила юбку: сегодня она надела дорогое платье из шелка с узорами из роз. — Из Прованса? Или откуда-нибудь с севера, где рукой подать до Голландии?

— Я из Швейцарии, из города Берна. — Капитан уселся напротив так, что их разделяла скатерть с закусками, и наблюдал, как она ловко налила ему стаканчик вина. Затем совершенно случайно он обронил слова, которым суждено было изменить весь ход жизни Виолетты. — В конце этого месяца мы отбываем отсюда в Версаль, где будем служить в королевской гвардии.

— Ах! Версаль! — Голос Виолетты задрожал от возбуждения. — Вы в самом деле отправитесь туда?

Увидев, что наконец-то ему удалось хоть чем-то поразить эту девушку, капитан с деланной небрежностью махнул рукой:

— Мы, швейцарцы, охраняем двух самых могущественных людей в мире — папу и французского короля.

Но Виолетта уже пришла в свое обычное состояние и скорчила насмешливую гримасу.

— Это всего лишь традиция. Как солдаты вы нисколько не лучше других.

Капитан оскорбился:

— Да если бы ты была мужчиной…

Виолетта весело рассмеялась, подавая ему стакан с вином:

— Если бы это было так, то ты сейчас не сидел бы здесь со мной! Попробуй вино. Оно очень приятное на вкус. Я выбрала самое лучшее, что было в погребе. Это вино мой приемный отец приобрел на праздник.

Он не мог долго сердиться ка нее и, улыбнувшись в ответ, принял стаканчик, и, подняв его в знак того, что пьет за здоровье Виолетты, пригубил вино. Одобрительно кивнув, Леонард затем растянулся на траве и, облокотившись о землю, с восхищением посмотрел на девушку:

— Из тебя вышел бы великолепный наемник: мародерству, как я вижу, ты уже обучена.

Эта шутка развеселила Виолетту, оценившую ее по достоинству, и их беседа протекала дальше в том ключе — беззаботно и легко. Капитан рассказал ей о своем доме, семье, путешествиях и прошлых походах. Достаточно поведала о себе и Виолетта, умолчав, однако, о страхе, который вызывал у нее муж ее матери. Ей не хотелось, чтобы Леонард узнал, как она боится того неизвестного человека. Тетушка Говен ясно дала понять, что ее мать лишь изобретает предлог, чтобы пореже навещать ее. И все-таки Виолетта чувствовала, что здесь дело обстоит сложнее: она уже умела читать между строк. Страх удерживал Жасмин от поездок. Ее муж теперь не отпускал ее ни на шаг, наблюдая и подслушивая через слуг, вынюхивая, как бы ему нанести сокрушительный удар. Возможно, у него уже возникли какие-то подозрения. Все это мешало Виолетте написать матери о вздорной затее тетушке Говен, желавшей выдать ее за этого несносного чурбана, которому должна была достаться в наследство ферма. Изложить все это на бумаге означало многократно увеличить опасность попасть в лапы этого чудовища — мужа матери.

Пикник закончился. Упаковав в корзину остатки еды, Виолетта не стала противиться, когда Леонард опрокинул ее на траву и снова стал целовать. Она вела себя сдержанно, в то время как он ласкал ее груди, засунув руку за корсаж. Большего ему не было позволено: Виолетта прекрасно понимала, что именно сейчас ей ни в коем случае нельзя было терять голову. Леонард, сам того не подозревая, подсказал ей путь к спасению. Виолетта твердо решила ехать с ним в Версаль. Во всем мире не существовало более интересного и привлекательного места, средоточия утонченных наслаждений, моды и любовных приключений. Именно туда ее тянуло с тех пор, как мать впервые упомянула о Версале, а теперь шанс попасть туда был велик.

Виолетта встречалась со своим кавалером каждый день. Леонард никак не мог взять в толк, почему ее так трудно соблазнить. Он сходил с ума от неудовлетворенного желания. Временами у него возникало отчетливое ощущение ответной страсти, он чувствовал, как тело Виолетты содрогается в его объятиях, и все же она оставалась недоступной, а те маленькие шалости, которые она позволяла проделывать со своим телом, заставляли его испытывать бешеные муки похоти. Время быстро истекало. Даже находясь в лагере или на маневрах, Леонард никак не мог избавиться от ее образа, который заполнял его мысли, словно он был юношей, влюбившимся впервые. В иступленной ярости он давал себе слово при следующей встрече взять верх и добиться-таки своего, но каждый раз его постигала неудача.

В последний перед отъездом вечер ему стало все понятно. Когда он задрал ей юбку и впервые увидел стройные, без излишней полноты ляжки, и хотел уже было расстегнуть штаны, чтобы воспользоваться благоприятным моментом, как вдруг Виолетта прижалась к его груди и нижние юбки опустились на место.

— Возьми меня завтра с собой! Я хочу поехать в Версаль! Ты не пожалеешь об этом, я обещаю!

Леонард запустил руку ей в волосы и рывком запрокинул голову Виолетты назад, всматриваюсь в ее глаза:

— Так вот чего ты добивалась все это время. Почему же ты сразу не сказала об этом? Я бы заключил с тобой эту сделку.

Виолетта скрыла свои мысли за радостным блеском глаз. Конечно, ему нельзя было доверять, потому что он мог наобещать с три короба, лишь бы добиться своего, а потом бросить ее. Но теперь он был у нее на крючке, и она могла удерживать его ровно столько, сколько это будет необходимо. В Версале и без него хватает красивых и молодых вельмож.

— Мы можем заключить эту сделку сейчас. Так я еду с тобой или нет?

— Ты и сама знаешь ответ. — В его голосе одновременно смешались и нежные чувства к Виолетте, и искреннее восхищение ловкостью, с которой ей удалось провести его. — Жди завтра ранним утром в конце этой тропы. Я командую ротой и устрою так, чтобы тебя посадили в фургон. Будет лучше, если никто тебя не увидит. — Он поцеловал ее, а затем многозначительно посмотрел в глаза. — Но я жду от тебя очень много в обмен на эту услугу…

— Ты получишь все, что захочешь.

Капитан сгреб Виолетту в объятия, буквально пожирая ее чувственный рот своими губами, но она выдержала этот натиск. Их сделка начинала действовать с завтрашнего утра, а пока ему придется подождать: Виолетте вовсе не хотелось оказаться обманутой в последнюю минуту.

Леонарду не пришлось раскаиваться и сожалеть о решении взять с собой эту девушку. Она явилась для него настоящим откровением: он совершенно не ожидал от нее столь бурной страсти. В постели Виолетта вела себя как дикая кошка. Капитан Ванно и его друзья-сослуживцы считали, что после всех тягот службы, связанных с трудными маневрами и лишениями бивуачной жизни они заслужили полное право проводить ночи с комфортом. Квартирьеры, высылаемые вперед, обычно подыскивали им для ночлега лучшее жилье из того, что имелось в данном населенном пункте: иногда это был удобный постоялый двор, а чаще — замок, хозяин которого с удовольствием оказывал гостеприимный прием господам из Швейцарии, охранявшим жизнь самого короля.

В таких случаях Леонард выдавал Виолетту за свою невесту и никто не подозревал обмана, потому что она взяла с собой лучшие платья. Везде, где они останавливались, Виолетте давали в услужение горничную, как и полагалось благородной даме. Она знала, что производит именно такое впечатление, и пользовалась этим. Особенно эффектно выглядела спутница капитана швейцарцев, торжественно шествуя к почетному ужину рука об руку с хозяином замка. За ними следовали Леонард и жена хозяина, а замыкали процессию остальные офицеры. Если из-за незнания застольных обычаев Виолетта испытывала затруднение, туг же ей на помощь приходил капитан, подсказывая взглядом или незаметным жестом, и вскоре она совершенно освоилась с новой для себя ролью, наслаждаясь роскошной жизнью, которая всегда притягивала ее.

Виолетту постигло некоторое разочарование, когда она узнала, что рота швейцарцев проследует в Версаль кружным путем. Ей так не терпелось попасть туда, но Леонард обязан был пройти по строго определенному маршруту, в трех пунктах которого к ним должны были присоединиться другие отряды алебардщиков, и лишь после этого объединенное подразделение следовало в Версаль. В пути возникали непредвиденные задержки, и хотя первоначально он был рассчитан на неделю, но затем растянулся на две, а швейцарцы еще не достигли цели. К концу третьей недели они добрались только до Орлеана, а оттуда до Версаля было еще весьма далеко.

Из всех остановок, что они делали в пути, последняя перед Версалем показалась Виолетте наименее приятной. Разместиться им довелось на переполненном, шумном постоялом дворе, где постоянно сновали взад-вперед приезжие: одни из них прибывали, а другие убывали. Леонард, которому наскучило ждать подхода последнего отряда швейцарцев, принялся играть в карты с заядлыми игроками из числа своих товарищей по оружию. Частенько к ним присоединялся и кто-нибудь из постояльцев, не знавших другого способа убить время. Виолетте стало известно, что ее капитану не везет в карты, и запас денег в карманах его армейских рейтуз стремительно тает. Однажды ночью, когда он стал ложиться в постель, явившись прямиком из-за карточного стола и изрядно навеселе, Виолетта принялась бранить его за глупое и вредное для личных финансов пристрастие. Причины для такого недовольства были чисто эгоистичными, ибо у нее не было ни одного собственного су и она не хотела, чтобы Леонард залез в долги, предчувствуя серьезные и неприятные последствия для себя.

Капитан выслушал нотации своей подруги с неприязненным выражением лица.

— Перестань пилить меня! — предупредил он грозным тоном. — Ты мне не жена!

— Я и не собираюсь быть ею! — огрызнулась. Виолетта.

И в этот миг им обоим стало ясно, сколь мало симпатии они в действительности питают друг к другу. По мнению капитана, она была куда более сварлива и капризна, нежели ему первоначально казалось, а Виолетта, в свою очередь, презирала слабые стороны характера своего сожителя — безволие и непомерно раздутое тщеславие, которые прежде всего выражались в его расточительности. Между ними не было ничего общего, но Виолетта обладала невероятной притягательностью, и он до сих пор не мог досыта насладиться ее телом, и здесь ее никак нельзя было упрекнуть в нарушении их уговора.

Когда, наконец, прибыл последний отряд швейцарских алебардщиков, офицеры на радостях устроили грандиозную попойку. Позднее несколько вояк, включая Леонарда, сели играть. К ним присоединились несколько состоятельных молодых путешественников и процветающий торговец шелками, направлявшийся в Руан. От оглушительных песен, исполнявшихся пьяными голосами, у Виолетты разболелась голова. Кроме того, ей наскучило наблюдать за картежниками. Сама она была еще слишком неопытна, чтобы играть с ними на равных, да и ставки были очень высоки. Леонард начал было выигрывать и возликовал. Виллетта положила руку ему на плечо, и, наклонившись к его уху, сказала, что устала и пойдет спать. Он взял ее пальцы и, поднеся ко рту, запечатлел поцелуй на ее ладони.

— Я разбужу тебя утром ливнем из золотых монет, который прольется на твою постель, моя дорогая! — возбужденно похвастался он.

Когда кто-то услужливо отворил ей дверь, она с порога оглянулась назад, и ее глазам предстала живописная сцена: шумная комната с низкими прокопченными балками, заполненная густым табачным дымом и красивыми мундирами с яркими золотыми и серебряными позументами. Все кругом было пропитано тяжелыми запахами эля и вина. Виолетта уходила в хорошем настроении: наконец-то удача повернулась к Леонарду лицом. Она знала, что в случае выигрыша капитан щедро одарит ее. Резкие, неровные черты его лица, словно высеченные из камня, казались сглаженными в золотистой ауре, исходившей от канделябра с тремя свечами, стоявшего на ломберном столике. В азарте игры Леонард резким движением ослабил галстук с кружевными краями, слишком плотно облегавший его высокую, мускулистую шею, и при этом на среднем пальце его руки заискрился рубиновый перстень. Разрезая новую пачку карт, Леонард, очевидно, почувствовал на себе оценивающий взгляд Виолетты, выделявший среди всей остальной мужской компании именно его как воплощение всех черт истинного мужчины, настоящего самца, потому что он резко повернул голову, на его лице появилась прежняя заразительная ухмылка в ответ на ее загадочно-снисходительную улыбку. В этот момент казалось, что между ними после напряжения последних дней опять восстановились мир и согласие.

В этот вечер Виолетта в последний раз видела своего первого любовника. Незадолго до рассвета она сонно зашевелилась в постели, разбуженная топотом и какими-то странными звуками, судя по которым можно было предположить, что из комнаты выволакивают багаж капитана, давно уже упакованный и готовый к отъезду. Однако все это происходило в полусне, и Виолетта, скорее всего, опять заснула бы, если бы не послышался щелчок задвигаемого засова и в ее памяти не всплыли события предыдущего вечера.

— Леонард… — сонно пробормотала она, — сколько же ты выиграл?

— Он не выиграл ничего, — ответил незнакомый голос.

Эта новость заставила ее охнуть и мгновенно подскочить в постели. Убрав сбившиеся на глаза волосы, Виолетта ошеломленно уставилась на торговца шелком, который еще совсем недавно сидел внизу за ломберным столиком — коренастого мужчину с угрюмым лицом и в коричневом парике.

— Убирайтесь вон! — в ярости завизжала Виолетта. Торговец уже был в одной рубашке, его парчовый камзол висел на спинке кресла. — Как вы посмели войти сюда?!

— Я имею на это полное право, — сухо ответил он, расстегивая серебряные пуговицы шелкового жилета. — Удача повернулась спиной к вашему офицеру-швейцарцу. Он все проиграл мне, в том числе и вас. Теперь вы — моя, мадемуазель!

Виолетта даже не закричала, а завыла, как раненая волчица, отчего у торговца заледенела кровь. Затем, истерически рыдая, она стала бешено метаться в постели и рвать в клочья простыни.

Назад: ГЛАВА 14

Дальше: ГЛАВА 16