Часть 2

Благодаря неустанным заботам Маргариты состояние Лорента начало значительно улучшаться. Очевидно, его заболевание не было столь необратимым по своему характеру, как это первоначально казалось. Он все еще испытывал затруднения с речью, и не все гости, приходившие навестить его, могли полностью понять то, что ему хотелось сказать. Лорент понимал это и старался больше слушать, чем говорить. Перед тем, как впустить к нему посетителя, Маргарита строго-настрого предупреждала того не упоминать в разговоре о браке Жасмин.

— У него опять может случиться удар, — обычно объясняла она гостю, вспоминая о том, как сама чуть было не упала в обморок, получив прощальное письмо дочери из Версаля. — Барон думает, что она в Италии.

Она всегда оставляла мужа наедине с гостями, ибо они развлекали его и помогали забыть о временном отсутствии жены у его постели. Если бы не Берта, помощь которой была поистине неоценимой, Маргарита и вовсе не знала бы, что делать.

Лорент был настолько слаб, что потерял, всякое представление о времени, прошедшем с того момента, как с ним случился удар, однако по мере улучшения самочувствия он стал спрашивать о Жасмин, интересоваться ее письмами. Маргарита выдумывала различные отговорки, надеясь, что письмо вот-вот придет. Она и сама исстрадалась в напрасном ожидании и тревогах, а от Жасмин по-прежнему не было никаких известий.

— Письмо от Жасмин! — воскликнула Маргарита однажды утром, разворачивая послание, сочиненное ею самой накануне вечером.

С этого дня началось ее бесконечное притворство и вранье. Она уверила Лорента, что письма приходят постоянно, хотя и со значительными интервалами. К счастью, в прошлом Лорент рассказывал о своей невестке и ее доме, в котором он бывал дважды, и Маргарита смогла использовать запомнившиеся ей подробности для придания правдоподобия своим выдумкам. Она знала характер дочери и писала о том, что могло интересовать Жасмин в первую очередь — о балах и пикниках, концертах и маскарадах, о последних модах. Этим темам была посвящена большая часть вымышленных писем. Лорент довольно улыбался здоровой половиной лица. Он по-прежнему восхищался красотой и грацией дочери, ее успехом на всех этих празднествах. После чтения таких писем у него наступал подъем душевных сил, и он верил в скорое выздоровление.

Вскоре, будучи не в состоянии перенести отсутствие каких бы то ни было известий от Жасмин, Маргарита решила обратиться напрямую, к своему зятю. Ни разу в жизни ей не доводилось разговаривать с ним, но она хорошо знала его в лицо по различным приемам в Версале, на которых присутствовал и герцог де Вальверде. До ее ушей уже тогда доходили слухи о том, что он настоящий развратник, и даже если правде соответствовала всего десятая часть того, что о нем говорили, то и этого для Маргариты было достаточно, чтобы сделать вполне определенный вывод: герцог де Вальверде был человеком жестоким, похотливым и мстительным. И то, что женой этого негодяя стала ее дочь, не давала Маргарите покоя ни днем, ни ночью. Она часто просыпалась в холодном поту, потому что ей снились настоящие кошмары, в которых Жасмин протягивала к ней руки и умоляла спасти ее. И в то же время в ней постоянно жила надежда на то, что Жасмин сумеет как-то пробудить добрые чувства в сердце герцога и он смягчит свой суровый нрав.

Ответ от герцога пришел очень быстро, что свидетельствовало об отсутствии каких-либо трудностей с доставкой почты. В самом начале письма де Вальверде выражал крайнюю досаду из-за того, что его побеспокоили по делу, которое входило исключительно в его компетенцию. Жасмин была его женой и ни перед кем не несла никаких обязательств, и он желал сохранять данное положение и впредь. Более того, герцог напоминал барону и баронессе Пикард, что взял их дочь без какого-либо приданого и что брак этот был неравным, поскольку Жасмин явно уступала ему в знатности и родовитости происхождения. Далее он возлагал на нее вину за свою ссылку и в завершение письма заявлял, что не желает поддерживать какие-либо связи с родителями своей жены. Все письма, адресованные Жасмин, уничтожены, и так будет продолжаться и впредь. Родительские обязанности архитектора и веерщицы по отношению к герцогине де Вальверде более не существовали.

Письмо зятя представляло собой законченный образец наглости и бессердечия, и бедная мать еще долго стояла, ошеломленно взирая на листок бумаги, который держали ее дрожащие руки. Одним росчерком пера де Вальверде разрубил узы между ней и ее ребенком. Ее страхи по поводу жесткого обращения герцога с Жасмин тут же возросли тысячекратно. Она не знала, что ей предпринять и, схватившись за голову, рухнула в кресло. Ее уже давно мучило раскаяние. Почему она только не послушалась Лорента, когда он требовал отправить дочь во Флоренцию? И вина за то, что это желание мужа было неправильно истолковано, целиком ложилась на ее плечи. Если бы она действовала в тот момент быстро и решительно, участь Жасмин не была бы столь незавидной. И какую бы гнусную напраслину не возводил на нее де Вальверде в своем письме, она собственными ушами слышала от гостей Лорента, что герцог Бурбонский систематически пополнял черный список именами тех лиц, которые могли оказать дурное влияние на короля. Маргарита, разумеется, умалчивала о том, что и Жасмин, должно быть, попала в этот список. Все окружающие считали, что Жасмин просто случайно подвернулась под руку герцогу Бурбонскому в числе тех несчастных благородных девушек, которых принудительно выдали замуж за «разрушителей ограды» и затем отправили вместе с ними в ссылку. Судьба в лице Бурбона сыграла с этими женщинами злую шутку.

Единственную надежду Маргарита возлагала теперь на самого короля. Ведь он мог приказать де Вальверде не препятствовать переписке между ней и дочерью. Однако у Маргариты не было времени, чтобы отправиться в Версаль и там подстерегать короля в разных укромных местах со своей петицией. Лорент все еще никак не мог обойтись без нее, и продолжительное отсутствие Маргариты наверняка привело бы к ухудшению его состояния. В то же время она не рискнула отослать свою петицию с нарочным и предоставить ей идти своим неспешным чередом через все официальные инстанции. Еще покойный Огюстен предупреждал ее о том, что все письма, поступающие в Версаль или исходящие из него, подвергаются обязательной перлюстрации и, следовательно, Бурбон позаботился бы о том, чтобы послание Маргариты никогда не достигло короля. Из всего этого следовало, что нужно ждать, пока не представится удобный случай, а тем временем она должна будет и дальше сочинять письма от имени Жасмин. Эта необходимость лежала у нее на сердце печальным бременем.

Наступил сентябрь, и начались бурные хлопоты, связанные с подготовкой королевской свадьбы. Людовик с первого взгляда по уши влюбился в свою невесту, едва она успела прибыть в Версаль. Злые языки, правда, нашептывали ему, что принцесса отличается весьма недалеким умом, и, возможно, так оно и было, но ее прозрачные темные глаза и пикантная внешность сразу покорили короля. Ему было решительно все равно, что Мария Лещинская на целых семь лет старше его. Жасмин тоже была на два года старше его, и это не помешало ему влюбиться. Не то, чтобы мысль о ней часто посещала его в эти дни. Нет, это случалось мимоходом и уже совершенно не ранило его сердце. Болезненная пустота, оставшаяся после исчезновения Жасмин, со временем заполнилась, к тому же теперь он испытывал возбуждение, связанное с предстоящей свадьбой. Людовик уже вполне созрел для сильной, настоящей любви, и она явилась к нему в образе польской невесты. Улыбаясь и радуясь в душе, но внешне продолжая оставаться сдержанным и хладнокровным, король стоял у себя в опочивальне и ждал, пока его нарядят в одежды из белого шелка. И когда на его плечи лег, наконец, длинный, отороченный горностаем бархатный плащ цвета сапфира с золотыми лилиями геральдического герба, Людовику показалось, что сама судьба ласково дотронулась до него своим перстом.

На Королевской площади играл военный оркестр. Людские реки стекались сюда через открытые настежь ворота с самого рассвета. Все были охвачены праздничным, ликующим настроением. В вестибюле шла бойкая торговля сувенирами, приготовленными специально к этому знаменательному событию. Всем хотелось посмотреть на короля и королеву, когда они выйдут на балкон после окончания торжественной и пышной церемонии венчания в королевской часовне.

Площадь была уже запружена народом настолько, что Маргарите пришлось выйти из кареты, едва добравшись до середины, потому что кучер не мог проехать дальше. Кое-как она добралась к тройным аркам с позолоченными решетчатыми воротами и вошла в вестибюль лестницы Королевы, хорошо знакомой ей еще с тех пор, когда она, торгуя здесь веерами, с нетерпением ждала появления Огюстена.

Тревоги последних месяцев, волнение за судьбу двух самых дорогих ей людей не могли не сказаться на Маргарите. Она очень похудела и осунулась. Лоб избороздили морщины — следы напряженных раздумий и переживаний, а когда-то знаменитые огненно-рыжие волосы поседели, и лишь кое-где чудом сохранившиеся локоны сверкали рубиновыми прядями, свидетельствуя о былом великолепии. И все-таки даже в шестьдесят один год она по-прежнему держалась гордо и независимо, спина ее оставалась прямой, а покачивание грациозных бедер заставляло оглядываться даже молодых мужчин. Однако сегодня в этом столпотворении некому было обращать на нее внимания, когда она поднималась по лестнице среди множества снующих взад-вперед придворных. Она вошла в зал Мира, соединявшийся с залом Зеркал.

От знающих людей Маргарите стало известно, что король будет следовать из своих покоев в королевскую часовню именно этим путем, чтобы как можно больше подданных могли лицезреть своего монарха. Она никак не предполагала увидеть такое скопление народа здесь, в длинной сверкающей галерее. Люди заполнили до отказа даже все семнадцать оконных ниш, не говоря уже о специальных, обитых бархатом многоярусных сидениях в виде трибун, которые ставили здесь в особо торжественных случаях. Маргарита не стала заходить внутрь помещений, а заняла место, на которое не претендовал никто. Она стала спиной к зеленому пилястру арки, отделявшей зал Мира от зала Зеркал. Сама же арка, плавно изгибавшаяся вверху, находилась у нее прямо над головой.

Ждать оставалось, судят по всему, совсем недолго. Она бросила взгляд в сторону камина из серого камня в зале Мира, но на каминной полке не было часов, которые подсказали бы ей, сколько времени прошло с того момента, как она оставила Шато Сатори. Вплоть до сегодняшнего утра ей не было точно известно, сможет ли она отлучиться из дома. Все зависело от того, каким будет в этот день самочувствие Лорента. К счастью, оно оказалось хорошим, и Лорент даже одобрительно заулыбался, когда жена выразила желание отлучиться в Версаль посмотреть королевскую невесту.

— Иди, моя… дорогая. Берта… побудет со мной.

И тогда Маргарита забегала по комнатам, спешно подыскивая себе подходящий наряд. В конце концов, она решила надеть официальное платье типа того, что носили придворные дамы, и изумрудные украшения. В последнюю секунду она схватила со столика веер, украшенный драгоценностями, и спустилась на крыльцо, около которого ее уже ждала карета. В такое торжественное и радостное время король будет расточать милости направо и налево, и Маргарита надеялась оказаться в числе осчастливленных.

— Король идет!

Эта весть пронеслась по толпе, и ее подхватили и передавали дальше мужчины и женщины, придворные и купцы, но если первые произносили эти слова почтительно, благоговейным шепотом, то буржуа, заполнившие все пространство вплоть до второй прихожей с прелестным овальным окном в позолоченном фризе, в которую выходила дверь королевской спальни, особенно не церемонились и говорили громко, словно находились на улице. Маргарита судила о передвижении короля по ликующим возгласам, которые волной накатывали туда, где она стояла. Несмотря на то, что она готовилась к этой встрече, все произошло так внезапно, что у нее перехватило дыхание. Король появился совсем близко перед ней. Вот он, этот юноша, который полюбил ее дочь… Никогда еще не был он преисполнен такого королевского величия, как сегодня. В воздухе стоял беспрерывный шорох и шуршание одежды — это придворные и их жены, занимавшие первые ряды, кланялись и приседали в реверансах. Находившиеся сзади приветствовали короля аплодисментами и восторженными криками, которые были подхвачены и теми, кто стоял в зале Зеркал.

Маргарита сделала шаг вперед и присела в реверансе, не сводя при этом взгляда с лица Людовика. В его глазах блеснули искорки: он узнал Маргариту, когда она подала ему кремовую розу из цветников Шато Сатори. Король принял подарок изящным жестом руки.

— Благодарю вас, баронесса.

— Этот цветок — символ радости, сир.

— Какая очаровательная мысль! Как поживает ваш муж? Надеюсь, ему стало лучше?

Маргариту тронуло до глубины души, что Людовик даже в такой волнующий и знаменательный для себя день вспомнил о Лоренте и поинтересовался его здоровьем. Одновременно она почувствовала облегчение, поскольку этим вопросом король подал ей повод обратиться к нему с просьбой, ради которой она и появилась здесь.

— Он понемногу выздоравливает, сир. — Ее голос дрожал от волнения. — Но ему было бы намного легче, если он мог получить письмо от Жасмин, написанное ею собственноручно. Герцог де Вальверде запретил ей писать. Только вы, Ваше величество, в силах отменить этот жестокий запрет. Я умоляю вас вмешаться, сир!

Вокруг стоял такой невообразимый гвалт, что Людовик не расслышал ее слов. Он с улыбкой посмотрел в сторону зала Зеркал, где ликующая толпа буквально ревела от восторга. Придворные, взявшие его сзади в полукольцо, также надрывали глотки, пытаясь сдержать тех, кто давил на них и мешал расчищать путь королю. Людовик не стал переспрашивать баронессу. Напряженное выражение ее лица говорило само за себя, и ему показалось, что он понял слова матери, лишенной дочери, слова, сказанные в такой волнующий момент.

— Поблагодарите Жасмин за ее добрые пожелания, когда будете писать ей письмо. Я тоже желаю ей счастья.

Толпа поглотила Маргариту, и король двинулся дальше, потеряв баронессу из виду в этой давке. С трудом выбравшись из столпотворения, она отошла к окну и с поникшим и задумчивым видом посмотрела на улицу. Рухнула ее последняя надежда. При упоминании имени Жасмин на лице короля появилось отсутствующее выражение, хорошо знакомое Маргарите. Такие глаза бывают у мужчины, когда женщина перестает его интересовать. Хотя ей никогда не приходилось испытывать подобные взгляды на себе, она видела их, когда дело касалось других, менее удачливых в любви женщин. Обычно эти взгляды сопровождались вежливой улыбкой, затем мужчины начинали с беспокойством озираться вокруг в поисках подходящего предлога, желая спастись от докучливого общества, и как только таковой появлялся, они слишком бурно выражали свое удовольствие. Людовик был, вне сомнения, слишком умен и скрытен для таких примитивных ухищрений, однако Маргарита прекрасно умела читать чувства людей по глазам, и ей стало ясно, что если она обратится к нему еще раз с подобной просьбой, то ответ наверняка будет отрицательным. Людовик скажет, что он не может вмешиваться в отношения между мужем и женой.

Маргарита покидала Версаль в подавленном настроении. Вернувшись домой, она обнаружила у Лорента гостей. Его пришел навестить коллега-архитектор с женой. Хотя Маргарите явно было не до гостей, она почувствовала себя обязанной хотя бы из чувства гостеприимства присоединиться к их компании. Эти люди, продав дом, совсем недавно переселились сюда из Шатртреза. Не успела Маргарита приблизиться к двери спальни Лорента, как она распахнулась настежь и оттуда выскочила жена архитектора:

— Быстрее! Вашему мужу стало плохо. Боюсь, он умирает!

Побледнев как снег, Маргарита бросилась к Лоренту и поняла, что с ним случился приступ от нервного перевозбуждения и он уже начинал задыхаться. Маргарита сделала все, что всегда делала в подобных случаях. Она подняла больного повыше, подложив под голову побольше подушек, а затем обняла его и стада баюкать, словно малое дитя, надеясь, что спазмы прекратятся сами собой. Каждый раз ее охватывал страх, что Лорент не успеет отдышаться. Архитектор и его жена беспомощно стояли рядом.

— Что вы сказали ему? — спросила Маргарита.

Женщина, вся в слезах, ответила, заламывая руки:

— Я всего лишь упомянула о браке вашей дочери с герцогом де Вальверде…

Маргарита на мгновение устало закрыла глаза. И это после того, как было потрачено столько усилий, чтобы убедить Лорента в том, что его дочери удалось перехитрить герцога Бурбонского и улизнуть во Флоренцию?..

— А разве Берта не предупредила вас?

Архитектор ответил:

— Очевидно, она не видела в этом особой нужды. Ведь я уже несколько раз бывал здесь и прежде. Я забыл предупредить жену… Чем мы можем вам помочь?

— Боюсь, что ничем. Не вините себя понапрасну. А сейчас, пожалуйста, оставьте нас.

Проводив гостей, Берта поспешила на помощь хозяйке. В таких случаях всегда широко распахивались окна и больного поили коньяком с ложечки: он оказывал весьма благотворное воздействие. Приходилось также смоченным в холодной воде платком вытирать лоб Лорента, на котором выступал обильный пот. Маргарита не стала упрекать служанку за допущенную оплошность. Она еще раз убедилась, что как ни скрывай, а правда все равно выйдет наружу. Рано или поздно, но это должно было произойти.

Та ночь в Версале была самой счастливой в жизни Людовика. Утром его простодушная молодая жена восхищенно похвасталась фрейлинам, что король семь раз излил в нее свое семя. Навострившие уши придворные дамы тут же наперебой принялись разносить эти добрые вести, и вскоре во всем дворце воцарилось безудержное ликование. Такое многообещающее начало позволяло надеяться, что Францию наконец-то перестанет лихорадить вечная проблема наследников. И в самом деле: не прошло и нескольких месяцев, как всем стало очевидно, что королева зачала от короля именно в ту свадебную ночь.

Не было для обитателей Версаля более радостного времени, чем то, когда король наслаждался счастьем в обществе горячо любимой королевы, лицо которой было постоянно озарено доброй улыбкой. Правда, эта кроткая полячка отличалась благочестием и чуточку излишним религиозным рвением, но это внушало еще большее уважение. Циники пророчили этой идиллии короткий век, а романтики, напротив, горячо отстаивали противоположную точку зрения, указывая на непреходящую ценность истинной любви в этом мире и на то, что король пришелся по сердцу всей Франции именно из-за своих искренних чувств. Ровно через девять месяцев после свадьбы, согласно очень давней традиции, которая заключалась в том, что французская королева рожала прилюдно, в присутствии многочисленных знатных вельмож и придворных дам, а также нескольких буржуа, которым как-то удалось втиснуться в спальные покои королевы, полячка родила Людовику двух дочерей-близнецов. Это были первые публичные роды королевы, но не последние, ибо она с завидным постоянством продолжала потом производить потомство через определенные промежутки времени.

Роковая ошибка, происшедшая в Шато Сатори в день королевской свадьбы и едва не стоившая Лоренту Пикарду жизни, вернула его к первоначальному состоянию, в котором он находился сразу после удара. В течение многих недель Маргарита была рядом с мужем, остававшимся в полубессознательном состоянии, и это на время уберегло ее от мучительной необходимости объяснять ему всю историю с подделкой писем Жасмин. А поскольку она не осталась во дворце и не увидела Марию Лещинскую в свадебном наряде, ей теперь не нужно было прибегать к еще одной лжи. Когда после долгих месяцев болезни Лорент опять стал чувствовать себя лучше, Маргарита нашла в себе силы рассказать ему правду, и после этого в их отношениях больше не было лжи или недомолвок. Она рассказала об ответе зятя, который объяснил отсутствие писем от дочери. Жасмин была потеряна для них навсегда. Впервые после того, как Лорент заболел, Маргарита не смогла сдержать слез. Они обнялись и заплакали вместе.

Для Жасмин день женитьбы Людовика также был отмечен неприятными переживаниями. Она никак не могла поверить, что ее мать, даже будучи весьма огорченной и разобиженной на свою дочь, станет намеренно скрывать от нее состояние здоровья отца. Жасмин заподозрила неладное, и это ощущение усиливалось с каждым днем. Однако для его подтверждения требовалось доказательство, которое не замедлило появиться. В тот день Жасмин наблюдала в саду за последними приготовлениями к празднику в честь свадьбы короля. Она случайно заметила письмоносца, который направлялся в замок, но остановился, привлеченный суматохой, царившей в саду, где слуги расставляли столы и стулья, катили бочки с вином и пивом и носили подносы с закусками.

— Дайте мне их, — сказала Жасмин, протягивая руку, чтобы забрать у почтальона два письма, которые торчали у него из-за обшлага. Одно из них было адресовано Сабатину, а другое — ей, причем почерк на конверте был незнаком Жасмин. Она удалилась с этими письмами в свои покои и очень осторожно, стараясь не поломать сургучную печать, вскрыла с помощью ножа то из них, что было адресовано ей. Это было приглашение на дамскую вечеринку от одной местной богатой землевладелицы. Жасмин вложила письмо в конверт и аккуратно запечатала его. Затем она отнесла его письмоносцу, который ждал в саду и в отсутствие герцогини затеял разговор с одной из служанок, накрывавшей столы. Жасмин приказала ему отнести письма в замок, а сама вернулась к прежнему занятию. Возможно, письмоносцу показалось странным, что она забрала у него письма, а затем через непродолжительное время вернула их, но Жасмин это нимало не заботило. Она приготовила ловушку и ожидала результатов.

Сабатин не соизволил появиться на гулянии в саду, сильно переживая свою оторванность от Версаля, от светской жизни, бившей там ключом. Он думал о тех утонченных наслаждениях, которые теперь ему были недоступны, и искал утешения в вине, сожалея, что не может напиваться до полного бесчувствия, как остальные мужчины. Генриэтта обрадовалась празднику, словно малое дитя, и помогла Жасмин раздавать детям сладости, а затем они, почувствовав, что их присутствие несколько стесняет слуг и мешает им повеселиться как следует, ушли в замок и любовались фейерверком из окна.

Вид крестьян, собравшихся на праздник из близлежащих деревенек, глубоко опечалил Жасмин. Они не были голодными — ведь сейчас стоял сезон, когда земля щедро одаривала своими плодами земледельцев и огородников, и даже самые обездоленные питались почти досыта. Дело было в другом: почти все они пришли на праздник в обветшалой, рваной одежде. Жасмин спросила об этом Генриэтту и получила уклончивый ответ.

— Я не знаю этих людей. Они платят Сабатину ренту за пользование землей. Ему принадлежит вся земля на много миль вокруг. Даже деревни построены на его земле. Основной доход эти люди получают от урожая грецких орехов.

Ореховое масло было непременным компонентом хорошего салата, и Жасмин подумала, что, наслаждаясь в прошлом превосходными блюдами, она даже не задумывалась об участи тех, кто производит масло. Но эта сторона жизни поместья ее не касалась. Она распоряжалась замком и садами, в которых предстояло проделать до начала весны большую работу.

Письмо с приглашением Жасмин так и не доставили. Сначала она объяснила себе эту задержку всеобщей суматохой, связанной с подготовкой к празднику, ибо в те дни привычный ход жизни в замке нарушился. Она прождала три дня, а затем обратилась к секретарю мужа.

— Мсье Дюпон, почему письмо, адресованное мне, не было доставлено вовремя, а точнее сказать, я его совсем не получила?

Секретарь, почувствовав себя неловко, поежился под колючим, неприязненным взглядом герцогини. Это был тихий и застенчивый человек с бледным, отдающим болезненной желтизной лицом и впалой грудью; он знал свое место и обладал прекрасным почерком. Не в пример местной прислуге, он не питал к Жасмин никаких враждебных чувств, но на первом месте для него была преданность герцогу. Он с радостью согласился переехать вместе с герцогом в деревню в надежде, что свежий сельский воздух поможет ему избавиться от мучившего его кашля, который временами становился совсем невыносимым.

— Герцог приказал мне ответить отказом на адресованное вам приглашение, мадам, — с явным смущением проговорил, наконец, секретарь. — Я не знал, что это письмо уже прошло через ваши руки.

— А что стало с другими моими письмами, мсье Дюпон?

Секретарь побледнел и, вздрогнув, тихо произнес:

— Всю корреспонденцию доставляют сразу же к вашему мужу, мадам.

— Я безотлагательно поговорю с ним на этот счет, но в будущем все письма, адресованные мне лично, должны поступать только мне в руки. Это приказ.

Сабатин выслушал ее в библиотеке, повернувшись спиной и уставившись в окно с непроницаемым выражением лица. В эти дни он редко бывал трезвым, начиная обычно с шампанского за завтраком, которое выполняло роль бальзама для его душевных ран, создавая иллюзию присутствия в Версале. Жасмин вежливо попросила отдать ей те письма, которые он хранил у себя. Она не хотела раздражать Сабатина сверх меры и тогда совсем потерять какую-либо возможность получить то, что по праву принадлежало ей.

— Это моя собственность, и мне не понятны причины, по которым вы захотели скрыть эти письма, если, конечно, главной вашей целью не является усугубление того наказания, которому вы меня подвергаете, ошибочно возлагая на меня ответственность за события, к которым я не имею ни малейшего отношения. Давайте покончим с этим раз и навсегда. Проявите же ко мне милосердие и дайте узнать, жив мой дорогой отец или умер… — Ее голос вдруг сорвался, и бессознательным жестом Жасмин в порыве отчаяния простерла к мужу руки.

Сабатин испустил нарочито громкий вздох, чтобы показать, насколько она ему наскучила, а затем отошел от окна и открыл дверь в смежную комнату, где исправно трудился секретарь. Жасмин испытала некоторое облегчение. Сейчас она получит свои письма. Сколько же их? Через несколько секунд они будут в ее руках.

— Мсье Дюпон, — устало прогнусавил Сабатин, — Может быть, от моего внимания ускользнуло сообщение о чьей-нибудь смерти?

Секретарь повернул голову и перестал писать. Через полуоткрытую дверь ему была хорошо видна Жасмин, стоявшая рядом с герцогом. Отвечая на вопрос, он старался не смотреть ей в глаза:

— Насколько мне известно, нет, сир.

— Значит никто не умирал. В последнее время поступали письма от особ низшего ранга?

— Только те, которые я передал вам, ваша светлость.

— Хорошо. Со временем они перестанут докучать. Никогда мне еще не приходилось терпеть такой наглости. В будущем вы должны избавить меня от утомительного занятия сжигать все письма, мне не адресованные.

— Слушаюсь, сир.

Сабатин закрыл дверь и, не глядя на Жасмин, опять уселся на прежнее место за столом, где лежала открытая книга. В такой позе она застала его, войдя в библиотеку. Жасмин не двинулась с места. Она смотрела на мужа с такой ненавистью, что по ее телу даже пробежала судорога. Этот человек сообщил, что ее отец еще жив, но сделал это в самой бессердечной и презрительной манере, и в то же самое время дал понять, что никогда не позволит ей поддерживать переписку ни с родителями, ни с кем бы то ни было еще. Ей стало ясно, что ни одно из написанных ею писем не покинуло пределов замка. Он причинял боль ее близким, и Жасмин, безропотно сносившая от него все унижения и издевательства, не смогла этого стерпеть. Внутри у нее что-то сломалось. Она вдруг бросилась на Сабатина и, как дикая кошка, вцепилась ему в лицо, царапая его ногтями.

“ Ты — жестокий, бессердечный дьявол! — взвизгнула Жасмин. — Твое место в аду!

Это нападение застало герцога врасплох, и он не успел отреагировать должным образом. На щеке у него тотчас же появились глубокие кровоточащие борозды. Оглушительно заревев от боли, Сабатин вскочил из-за стола, опрокинув кресло, в котором сидел, и отбросил от себя Жасмин. Отлетев в сторону, она ударилась о книжный шкаф и распростерлась на полу. Прежде чем Жасмин успела пошевелиться, Сабатин ринулся вперед и, схватив ее за горло, приподнял и посадил на пол между своих широко расставленных ног. Она увидела над собой его Лицо, искаженное злобой и похожее на спелую сливу. Он был готов придушить ее прямо там, на месте. Она попыталась вырваться, но железная хватка пальцев Сабатина не ослабевала, и лишь когда голова Жасмин бессильно свалилась на бок, он разжал пальцы и отпустил ее. Жасмин упала, и голова ее стукнулась о пол. Это был настоящий взрыв боли, превзошедший все, что она только что испытала. Сабатин выпрямился и выбежал из библиотеки, распахнув дверь ударом ноги так, что та чуть было не слетела с петель.

Жасмин не потеряла сознание, но в голове у нее все смешалось, и она некоторое время не могла понять, что с ней произошло. Не в состоянии пошевелить ни рукой ни ногой, она лежала, беспомощная, на полу и, кашляя, пыталась вдохнуть как можно больше воздуха. Дверь боковой комнатушки отворилась, и оттуда показалось лицо секретаря. Увидев распростертую на полу Жасмин и сообразив, что случилось, мсье Дюпон мигом закрыл дверь, не желая вмешиваться в дела хозяина. И все-таки через пару минут сострадание взяло в нем верх, и он послал лакея за горничной госпожи. Впав на некоторое время в забытье, Жасмин затем очнулась и почувствовала, что Ленора бережно поддерживает ее голову и пытается помочь ей встать на ноги. Посадив госпожу в кресло, Ленора сбегала наверх и принесла газовый шарф, которым укрыла шею Жасмин, чтобы скрыть синяки. Отдышавшись, Жасмин смогла вскоре без посторонней помощи подняться в свои покои, но как только дверь закрылась, она рухнула на пол без сознания и Леноре пришлось укладывать госпожу в постель.

Придя в себя, Жасмин провела долгие часы в мучительных раздумьях, взвешивая вновь создавшуюся ситуацию. Сабатин возненавидел ее еще раньше, до этого инцидента, и будет ненавидеть всегда, потому что видит в ней главную причину всех своих несчастий, причину изгнания из Версаля. Хотя герцог Бурбонский наверняка объяснил ему истинную подоплеку этого решения, о которой она могла лишь догадываться. Однако, как и все тщеславные и высокомерные люди, Сабатин был неспособен признать свою вину, Непомерная гордость, вызванная гипертрофированным эгоизмом, заставляла его совершать нелепые поступки, к числу которых относился и запрет на переписку Жасмин с ее родными, вызывавшими у Сабатина надменное презрение своим низким происхождением. Теперь ей придется найти способ тайно переписываться с родителями, и Жасмин использовала для решения этой задачи всю свою изобретательность.

Ей еще ни разу не приходилось бывать в Перигоре, хотя он был расположен не так уж далеко от замка Вальверде. Ленора ездила туда два или три раза за покупками по поручению госпожи. Жасмин могла и сама отправиться туда в карете, но работа в замке уже захватила ее с головой и ей не хотелось оставлять слуг без присмотра. Их нерадивость была уже хорошо известна Жасмин. Кроме того, частые поездки в город могли вызвать у Сабатина подозрения и, в конце концов, он догадался бы об их истинной цели. Обдумав все как следует, Жасмин решила поручить письмо заботам Леноры, когда та в следующий раз отправиться с экономкой в Перигор.

В течение следующих нескольких дней Жасмин исписала мелким почерком несколько больших листов бумаги. Она старалась писать обо всем, что, по ее мнению, могло порадовать родителей, но в то же время она не пыталась ввести их в заблуждение относительно деспотизма мужа. Хорошо знакомые с высокомерием и наглостью высшей аристократической знати, они должны были без труда понять ее намеки. Утром, запечатав письмо, Жасмин отдала его Леноре вместе с кошельком и приказала не говорить никому, даже экономке, об этом поручении.

Коляска с экономкой вернулась в замок ближе к вечеру. Жасмин в это время сидела у окна и вышивала. Воткнув иголку с ниткой в подушечку, она с нетерпением ждала появления Леноры, но из коляски вышла лишь одна экономка, после чего кучер поехал на конюшню. Озадаченная, Жасмин позвонила в колокольчик, и вскоре явилась экономка.

— А где же Ленора? — спросила Жасмин.

— Уволена, мадам,

Жасмин была потрясена:

— За что и кем?

— Его светлостью, мадам. Он приказал мне обыскать Ленору перед тем, как мы выехали. С его письменного стола пропал один секретный документ и подозрение вашего мужа пало на Ленору. Я и в самом деле нашла у нее какие-то бумаги в конверте и отдала их герцогу, после чего он приказал мне отвезти Ленору в Перигор и оставить ее там.

Жасмин охватило отчаяние, от которого она чуть было не разрыдалась. Она потеряла единственного человека, которому можно было доверять, и теперь оказалась в полной изоляции от внешнего мира. В глазах экономки замерцали злорадные огоньки, и это помогло Жасмин взять себя в руки. Эта женщина невзлюбила ее с самого начала, и Жасмин не должна была позволить чувствам выплеснуться наружу и признать тем самым свое поражение. Она не собиралась сдаваться и сухо произнесла:

— Вам надлежит выбрать вместо Леноры лучшую из имеющихся у нас горничных. Она будет временно служить мне, пока не найдется девушка, более подходящая для этой работы.

Женщина присела в реверансе и удалилась. Жасмин прижала тыльную сторону ладони к дрожащим губам, чувствуя, как к горлу подступил комок слез. Вышивка упала с колен на пол. Ну что ж, по крайней мере, у Леноры есть кошелек с деньгами, которые помогут ей на первое время обрести кров и пропитание, пока она не найдет себе другое место. Деньги эти были взяты из пособия, регулярно выдававшегося Жасмин секретарем по распоряжению Сабатина, гордость которого была бы уязвлена, если бы о его жене стали отзываться как о нищенке, не имеющей ни гроша в кармане. Завтра она сама отправится в Перигор и отошлет письмо. Если повезет, она встретит Ленору и договорится с ней о том, чтобы вся почта из Шато Сатори поступала на имя Леноры, как только та подыщет себе постоянное жилье.

На следующее утро, когда Жасмин приготовилась к отъезду, ей сообщили, что свободных карет нет, так как герцог приказал их заново покрасить и сменить внутреннюю обивку. В полной готовности оставалась лишь карета самого герцога, но она предназначалась исключительно для его нужд.

— Тогда я поеду верхом, — решительно произнесла она.

Однако ответ был ей известен еще до того, как слуга открыл рот. С того дня, как король чуть было не упал с лошади, герцог отдал приказ, чтобы никто другой, помимо него или грумов, не смел ездить на его лошадях. Жасмин вернулась в свои покои и сняла шляпу. Все ее ухищрения были напрасны. Она стала настоящей пленницей в замке Вальверде. Ее ненависть к Сабатину приняла такие размеры, что Жасмин всерьез стала опасаться за свой разум. Чтобы хоть как-то отвлечься от всех неприятных мыслей, она надела белые перчатки

и отправилась с проверкой по многочисленным помещениям замка, чего так боялись слуги.

В замке была часовня, где раз в месяц деревенский аббат служил мессу для прислуги. Это было традицией, бравшей свое начало с тех времен, когда церкви в деревне еще не существовало. Генриэтта была этим очень довольна, ибо могла совершать религиозные ритуалы, не выезжая за ворота замка в тот мир, от которого она давно отказалась и которого страшилась. После службы в часовне, состоявшейся в первое воскресенье после увольнения Леноры, Жасмин поговорила с аббатом. Она и Генриэтта были единственными причащавшимися, поскольку Сабатин никогда не посещал мессу, а слугам разрешалось посещать деревенскую церковь, где мессу служили ранним утром, и у них оставалось больше времени для своих дел. Когда Генриэтта покинула часовню, Жасмин извлекла из-за корсажа письмо, написанное ею накануне, и попросила священника отправить его из города, объяснив ситуацию.

Аббат выразил ей искреннее сочувствие, но он был беден, как и вся его паства, а совсем недавно герцог де Вальверде выделил щедрое пожертвование на ремонт прохудившейся крыши деревенской церкви, и если бы не это, то балки, на которых покоилась вся кровля, обязательно рухнули бы. Разумеется, поступок герцога был вызван тщеславием. Гордыня не позволяла ему иметь на своих землях ветхую и заброшенную церквушку, ибо это подрывало его авторитет, но аббат не придавал сему обстоятельству никакого значения. Для него самым существенным было то, что появлялась возможность вернуть блудного сына в лоно церкви, заставив отряхнуть со своих ног прах позолоченного вертепа, каким являлся Версаль.

— Мое дорогое дитя, — сказал он Жасмин ласковым голосом. — Вслед за почитанием Бога вашей первой заповедью является послушание мужу во все времена. Если он не желает, чтобы вы переписывались с родителями, значит, у него для этого есть веские основания.

— Ничего у него нет, кроме высокомерия и тщеславия, отец! А как же быть с заповедью, говорящей, что я должна почитать отца своего и мать свою?

— Делайте это в ваших молитвах и любите их всем сердцем, но помните, что сначала вы жена, а потом дочь.

Она видела, что никакая сила в мире не может убедить аббата встать на ее сторону.

— Тогда помогите мне тем, что сами напишите письмо моим родителям. Скажите им, что я здорова и думаю о них все время. Это все, чего я прошу у вас!

— Я скажу вам, что я сделаю: постараюсь заручиться поддержкой вашего мужа и, если он не будет возражать, поступлю так, как вы просите.

— Это бесполезно. Он никогда не даст разрешения.

— Тогда, мое дитя, боюсь, что больше ничем не могу помочь.

Шли месяцы, но никаких приглашений в замок Вальверде больше не поступало. Сабатин никогда не признался бы самому себе, что его задело это игнорирование со стороны местного общества, но с другой стороны, высокомерный отказ от предложенного гостеприимства позволил ему и дальше чувствовать себя на голову выше всех этих презренных сельских дворян. По этой же самой причине он никогда не вникал в хозяйственные дела и лишь иногда разъезжал по своему поместью в легкой коляске, почти не глядя по сторонам. Все дела находились в руках управляющего, который должен был обеспечить поступление в герцогскую казну строго определенной суммы доходов. Больше Сабатина ничего не интересовало. Казалось, что он питает отвращение даже к пыли, поднимавшейся с принадлежавшей ему земли, словно она могла заразить его чумой.

И все же, несмотря на свою заносчивость, Сабатин начинал тяготиться одиночеством. Он совершенно не принимал в расчет остальных обитателей замка: ни вечно хмурую, бледную жену, с которой он иногда молча играл в шахматы или трик-трак, ни эту глупую старуху Генриэтту, которая с трудом дала уговорить себя ужинать вместе с ними, но никогда не открывала в его присутствии рта. Из других развлечений у него оставались прогулки верхом и охота в сопровождении нескольких грумов. И наконец, когда его одолевала черная тоска и ему становилось совсем невмоготу, он ударялся в запой. В то время как при дворе кутежи и веселые попойки проходили в кругу друзей — блестящих вельмож, кичившихся, как и он, своим высокородным происхождением, здесь он оставался после ужина один, как сыч, и пил молча, сатанея от скуки. Пьянел Сабатин медленно, но тяжело, и хмель ударял ему больше в голову, чем в ноги. Если ему случалось заснуть прямо за столом, то ни один слуга, даже его собственный камердинер, не решался будить хозяина, ибо с каждым днем характер Сабатина становился все более тяжелым и вспыльчивым, и часто с ним случались приступы беспричинного бешенства. В такую минуту лучше было не попадаться ему под руку, рискуя получить серьезное увечье.

Жасмин большую часть времени проводила с Генриэттой. Изготовив для старушки обещанный веер, она почувствовала интерес к этому занятию и посвящала ему многие часы. В результате у нее появилась целая коллекция вееров разных стилей и расцветок и, хотя Жасмин не выезжала в свет, и, следовательно, ее вееры не могли найти себе практического применения, казалось, она не обращала на это обстоятельство никакого внимания. У нее возникло странное и стойкое предубеждение против любых прогулок, если они совершались за Воротами замка. Нельзя сказать, что она предпочитала сидеть взаперти: нет, иногда она выходила погулять, но делала это лишь тогда, когда ворота были заперты. Если же их по какой-то причине открывали, Жасмин оставалась в своих покоях. И дело тут было не в робости или застенчивости, которые превратили женщину в настоящую отшельницу. Все обстояло иначе и сложнее. Где-то в глубине души у Жасмин зародился необъяснимый страх, который вкупе с другими заботами и тревогами мучил ее и не давал спать ночами. Это началось с того самого дня, когда ее попытка отправиться в город и послать письмо в Шато Сатори оказалась неудачной.

Все последующие ее попытки преодолеть невидимую преграду, воздвигнутую вокруг нее Сабатином, кончались тем же. Однажды она дала несколько луидоров разносчику, который торговал у ворот замка, и пообещала дать столько, же если он отправит письмо. Однако у этого пройдохи было лицо настоящего плута, и Жасмин опасалась, что он просто-напросто выбросил письмо, а деньги прикарманил. Подкупить слуг было невозможно, и причиной тому была не только их глубоко укоренившаяся неприязнь, но и страх потерять работу. Жасмин даже пыталась уговорить Генриэтту поехать в Перигор и послать письмо, но со старушкой чуть было не приключился обморок при одной мысли о том, что Сабатин придет в страшную ярость, узнав о таком преступном деянии. Она заперлась в своих покоях и не покидала их целых две недели.

Среди прислуги теперь не оставалось ни одного человека, которому не было бы известно, что герцог и герцогиня смертельно ненавидят друг друга. Версальские слуги, повидавшие свет и изучившие его нравы, не находили в таком браке ничего странного, за исключением того, что каждый партнер обычно искал утешения на стороне, но с этой парочкой все обстояло иначе. Нельзя сказать, что герцог не заглядывался на других женщин. В замке было несколько хорошеньких молодых горничных, которые из страха или любопытства позволяли Сабатину делать с собой все, что угодно, но, по их общему мнению, Жасмин обладала какой-то колдовской властью над его телом. Наигравшись с горничной вволю и придя в невероятное возбуждение, герцог отталкивал ее и бежал искать жену, иногда даже не пряча свое мужское достоинство в штаны и распугивая встречных служанок. Найдя Жасмин, он тут же удовлетворял свое желание, где бы ей ни случилось находиться в этот момент.

Однако девушки ошибались. Удовлетворение, испытанное с Жасмин, бесстрастно покорявшейся ему, не доставляло герцогу особой радости: просто ему хотелось иметь законного наследника. За это время она могла бы родить дважды и снова забеременеть. Всякий раз, когда Жасмин оказывалась в его постели, где-то в глубине сознания Сабатина таилась мысль о том, что она была дочерью пожилых родителей, и это могло повлиять на ее способность к деторождению. Если, чтобы зачать, ей понадобится столько же лет, сколько и ее матери, то он сам будет годиться своему отпрыску не в отцы, а в дедушки.

Однажды он искренне обрадовался, но его жена не имела никакого отношения к причине веселья. Один из его кузенов, который, к слову сказать, был наследником Сабатина, постоянно держал его в курсе последних событий придворной жизни. В тот раз он уведомил Сабатина, что герцог Бурбонский не только впал в монаршую немилость, но и сам теперь оказался в ссылке. Его отправили в Шантильи, откуда до Версаля не так-то близко. Сабатин смеялся долго и громко, падение всесильного Бурбона привело его в великолепное настроение: это было хорошей приметой. Де Вальверде воспрянул духом. Уж теперь-то на небе взойдет и опять засияет его звезда, и ждать этого осталось недолго.

1728 год близился к концу. В один из дней Жасмин возвращалась с прогулки по парку, который, по сути, был продолжением смешанного леса. Там росли березы, осины, сосны и рябины. Густые заросли, покрывавшие все склоны возвышенности, на которой стоял замок, были похожи на причудливое пестрое одеяние. Жасмин остановилась, чтобы перевести дух и полюбоваться прекрасным видом на Долину, где между далеко отстоящими друг от друга крестьянскими хижинами тянулись длинные ряды ореховых деревьев. И в этот момент послышался скрип колес. Обжигающей стрелой ей в сердце ударила тревога. Ворота не заперты! И она об этом не знала… Жасмин почти бегом бросилась по тропинке к замку. У крыльца стояла забрызганная дорожной грязью карета с шестеркой лошадей, от которых шел пар. По ступенькам крыльца медленно поднималась полная женщина, которую Жасмин сразу же узнала.

— Берта!

Она, должно быть, сама того не сознавая, изо всех сил выкрикнула имя своей няни, но женщина остановилась и, не спеша повернувшись», посмотрела в ее сторону. Да, это была именно она, степенная, сдержанная Берта, которая, как и следовало ожидать, не стала махать руками или бежать навстречу своей бывшей подопечной, спешившей к ней со всех ног. Жасмин мгновенно взлетела по ступенькам и крепко обвила Берту обеими руками, смеясь и плача от радости. Через пару секунд она вдруг замолчала и отстранилась от гостьи. Страх исказил черты ее лица. Почему приехала Берта? Неужели…

— Мой отец?.. — языку нее вдруг одеревенел, и она не смогла закончить фразу.

Берта отрицательно покачала головой и улыбнулась, согретая этим теплым приемом:

— Нет, барон не покинул нас, но ваша мать все свое время проводит с ним. Вот почему я приехала сюда вместо нее.

— Так значит, ты проделала весь этот долгий путь совершенно одна! Пойдем быстрее в замок!

С глазами, полными счастливых слез, Жасмин провела Берту через зал и возобновила разговор лишь на лестнице, когда они оказались подальше от дворецкого, который уже навострил уши, надеясь подслушать и донести герцогу.

— А теперь давай быстрее выкладывай все новости! Я прямо вся извелась от нетерпения! — сказала Жасмин, как только Берта оказалась в ее покоях.

— Сначала о вашем отце. Ему стало значительно лучше, и теперь с посторонней помощью он может встать с постели и дойти до кресла. Говорит он почти так же, как до болезни. Он произносит все слова разборчиво, только чуточку медленнее, и свободно разговаривает с посетителями.

— Но как же матушка управится с ним без твоей помощи? Ведь все это время ты была ее правой рукой, ухаживая за отцом!

— Мое место заняла Ленора. Барон любит ее, потому что она часто рассказывает ему о вас и о времени, проведенном ею в качестве вашей горничной, хотя прослужить у вас, как видно, ей пришлось очень недолго.

— Ты хочешь сказать, что Ленора сумела добраться до Шато Сатори после того, как ее изгнали отсюда?

Берта кивнула:

— Но путь ее был долгим и трудным. Лишь через три месяца показалась она на пороге нашего дома. У нее не было ни единого су, часто приходилось идти пешком. Иногда она нанималась на работу, чтобы добыть денег на пропитание. Когда была возможность, она ехала на попутных фургонах и в почтовых каретах.

— Так это от Леноры мать узнала, почему от меня нет никаких писем?

— О, нет! Ваш муж написал об этом еще задолго до появления Леноры.

Жасмин внимательно выслушала Берту, которая подробно изложила содержание письма Сабатина. Теперь она отнеслась к этому спокойно. В какой-то степени ей даже стало легче. Ведь письмо Сабатина, по крайней мере, избавило их от дальнейших тревог, связанных с неизвестностью. Ее родители передумали Бог весть что, не получая от нее никаких вестей.

— Ну а Ленора, конечно, рассказала все подробности…

— Да, но не сразу. Видите ли, как только она добралась до Шато Сатори, то слегла в горячке. Одно время нам казалось, что девушка не выживет, но ваша матушка выходила ее.

— Но ведь у Леноры был кошелек с деньгами, который я ей дала! На эти деньги она доехала бы до Версаля без всяких затруднений.

— Ваша экономка отняла у нее не только письмо. Бедная девушка осталась ни с чем.

Глаза Жасмин сузились, и в них появился недобрый блеск, хорошо знакомый прислуге замка.

— Это очень интересно. Попозже я разберусь, куда подевались деньги. — Затем ее лицо опять прояснилось, и она взяла руку Берты в свою. — Тебе отведут спальню рядом с моей, и как только ты приведешь себя в порядок с дороги, я прикажу, чтобы сюда принесли ужин. Ведь ты, должно быть, проголодалась.

— Да здесь можно есть прямо на полу, если весь замок сверкает такой чистотой, как те места, по которым я прошла, — заметила Берта с улыбкой. — Никогда бы не подумала, что такой старый замок может пахнуть лишь древностью и духом времени. Повсюду чувствуется аромат пчелиного воска и лаванды.

— Других запахов я не выношу.

Берта бросила в ее сторону странный взгляд, но ничего не стала говорить, пока они не вошли в комнату, отведенную Жасмин для гостьи. Берта с неудовольствием оглядела стены, отделанные дубовыми панелями и парчой, и бархатные кушетки.

— Все это великолепие не для меня. В таких покоях должны оставаться только знатные дворня.

— У нас никогда не бывает гостей. Никто не решается навещать нас. Ты — первая.

Берта нахмурилась:

— Я не в гости приехала сюда, а жить.

Это радостное известие настолько ошеломило Жасмин, что на какое-то время она потеряла дар речи. Но улыбка на ее лице говорила сама за себя. Заем она повисла на шее у Берты:

— Я уже и забыла, что это такое — чувствовать себя счастливой. О, Берта, сегодня самый счастливый день в моей жизни с тех пор, как меня увезли из дому!

Решено было приступить к поискам комнаты поменьше, потому что Берта с присущим ей упрямством отказалась поселиться в этих роскошных апартаментах. Она предпочла бы поселиться вместе с прислугой, если бы тут уже, в свою очередь, не уперлась Жасмин, понимавшая, что ноги у Берты уже не те, что были два десятка лет назад и ей будет утомительно бегать вверх-вниз по лестнице.

Однако самый счастливый момент был впереди, и он настал, когда Берта торжественно вытащила из кармана плаща длинное письмо от Маргариты. Чаша радости Жасмин переполнилась.

Распечатав конверт, она увидела на письме и подпись отца, выведенную его дрожащей рукой. Она поцеловала обе подписи. Берта передала ей также и другие письма от друзей, которые, узнав, что к Жасмин едет няня, с радостью воспользовались случаем передать весточку, несмотря на некоторую обиду. Они считали, что Жасмин зазналась, став герцогиней, и по этой причине не желала переписываться. Сперва Жасмин, конечно же, прочла послание матери, в котором та давала полный отчет о здоровье отца, а затем сообщала о том, что вееры Пикард выпускаются теперь под другим названием. Маргарита продала все свое дело, включая особняк на авеню де Пари, магазин на Елисейских полях и все мастерские. После главных шли менее значительные новости, которые на первый взгляд казались пустяками, но на самом деле были очень дороги всякому, кто уже давно не бывал дома. Маргарита не забыла упомянуть и о Версале, осведомив обо всех изменениях в жизни ее знакомых. Один женился, другая вышла замуж, у такого-то родился ребенок. Мужья одних молодых дам получили повышение по службе, а другим не повезло. Перечислила она и все помолвки, объявленные за последний год, и добавила в заключение, что весь двор умиляется преданности короля и его любви к жене и дочерям-близнецам.

Жасмин искренне порадовалась за Людовика, и ее мать наверняка знала это, когда писала о нем. Королю еще не было и восемнадцати, но он уже создал маленький семейный круг, в котором был вполне счастлив, вознаграждая себя за унылое и безрадостное детство, лишенное родительской ласки. Вспоминая его живой и заразительный смех, его нескрываемое удовлетворение собственной физической силой, которая развилась в нем после многих болезней, перенесенных в младенчестве, Жасмин надеялась, что королева всегда будет Людовику верной женой и страстной любовницей, потому что ей самой теперь уже никогда не суждено быть там, чтобы принять на себя эту вторую роль, без которой король всего лишь два года назад не представлял своего счастья.

На следующий день Жасмин отказалась от услуг своей временной горничной, определив на это место Берту, которая умела шить, штопать и гладить не хуже других. Что же касалось прически, то теперешняя мода отличалась относительной простотой. Волосы зачесывались назад и завивались в мелкие локоны на висках и на шее. Модные фасоны платьев, выкройки которых были предусмотрительно посланы матерью, свидетельствовали о том, что стиль мало изменился за время отсутствия Жасмин в Версале. Спереди платья становились более плоскими, расширяясь в стороны.

Жасмин с удовольствием избавилась бы и от экономки, но оказалось, что эта женщина и не думала присваивать себе деньги. Она просто в точности исполнила приказ Сабатина и вернула ему не только письмо, но и кошелек с луидорами в целости и сохранности. Экономка очень испугалась, почувствовав неприязнь Жасмин. Хозяйка явно хотела под любым предлогом убрать ее из замка. Жасмин еще раз имела случай убедиться в том, что, несмотря на враждебное отношение, которая питала к ней почти вся прислуга, она внушала им всем немалую долю страха, ибо Сабатин не вмешивался в ее распоряжения, касавшиеся хозяйственных дел. Когда Жасмин кивком головы показала, что разговор окончен, женщина поспешно засеменила прочь. Большую тревогу вызывала у Жасмин непредсказуемая реакция мужа на переезд Берты. Однако через Генриэтту, которая служила в последнее время посредницей между ними, ей удалось выведать, что Сабатин не проявил к этому факту ни малейшего интереса. Разумеется, он не мог не понимать, что первым делом Берга попытается переслать письмо Жасмин к родителям, но очевидно, его это не волновало, поскольку процедура пересылки будет сохраняться в полной, тайне не только от него, но и от всех обитателей замка и, следовательно, его запрет на переписку жены с родителями формально не будет нарушен. А с другой стороны, в любом случае этот запрет не мог сохраняться вечно.

И все же Жасмин не стала рисковать и решила получать посланные ей письма не в замке.

Берта, подружившаяся с деревенской портнихой, договорилась с ней о том, чтобы все письма и посылки из Шато Сатори высылались на ее имя. Маргарита послала дочери три новых платья, причем одно из них было с только что вошедшим в моду кринолином, и мадам Леро, портниха, пришла в замок по просьбе Жасмин, чтобы подогнать эти платья по ее фигуре. Затем под этим предлогом она стала регулярно посещать замок и приносить или уносить письма. Это была спокойная, даже несколько флегматичная женщина, так же, как и Берта, умевшая держать язык за зубами, и даже если бы ей ничего не платили, она взялась бы оказывать эту услугу добровольно. Это вносило хоть какое-то оживление в скучную рутину повседневной жизни.

Берта прибыла на одной из карет Лорента вместе с кучерами и грумом. Это было подарком архитектора своей дочери. Теперь у Жасмин появилась возможность выезжать из замка по своему усмотрению, не считаясь с ограничениями, наложенными Сабатином, но она не пользовалась ею. Замок по-прежнему притягивал ее, словно магнит, и Жасмин выходила наружу лишь на непродолжительные прогулки, и то, если ворота были закрыты. Сабатин даже не потрудился взглянуть на шестерку лошадей, привезшую карету из Шато Сатори, хотя до него наверняка дошли слухи о том, что это были подобранные в масть чистокровные рысаки. Это было тем более странно, если принять во внимание его страсть к породистым лошадям. Впрочем, его мозг был затуманен ежедневным, не прекращающимся ни на минуту пьянством; он теперь почти перестал следить за своей внешностью, превратившись в неряшливого, заросшего щетиной, равнодушного ко всему бродягу. Его жилет был покрыт засохшими винными пятнами, а изо рта несло, как из винной бочки.

Берта наблюдала за тем, как Жасмин распекала служанок, не успевших вовремя смахнуть паутину, которая появилась за ночь, или отполировать до блеска зеркало, и удивлялась произошедшим в характере ее питомицы значительным переменам. Даже в выражении лица Жасмин появилась какая-то одержимость. Однако сердце ее сохраняло прежнюю теплоту, которая выплеснулась наружу в день приезда Берты, а затем снова вернулась назад, словно в какую-то шкатулку с захлопнувшейся крышкой.

— А почему у вас нет детей? — спросила ее Берта, когда они сидели как-то вечером у камина.

— Потому что я не хочу их, — с предельной откровенностью ответила Жасмин.

— Ах, вот оно что… Но ведь ребенок наполнит твою жизнь совершенно иным смыслом. Ты перестанешь с утра до вечера думать о пыли и паутине, и из твоих глаз исчезнет этот жестокий, безжизненный отблеск.

Жасмин вздернула подбородок:

— Эти три с половиной года замужества сделали меня совершенно другим человеком, что касается ребенка, то я, наверное, не способна зачать его. Судьба оказалась милосердной ко мне хотя бы в этом.

— Как ты можешь быть в этом уверена?

Последовал ответ, произнесенный ровным голосом, от которого веяло ледяным холодом:

— Я это знаю, вот и все. Как может зачать жена от мужа, к которому она чувствует ненависть в любое время дня и ночи? Если бы я любила его, то у нас обязательно появились бы дети. Но от него?.. Ни за что! Поэтому не говори больше со мной о семье. У меня ее нет и не будет.

— Я понимаю все это лучше, чем вы думаете, мадам. Мне уже довелось однажды побывать замужем за первостатейным негодяем.

— Тебе?! — Жасмин непритворно изумилась. — Но ведь маме ничего об этом не было известно, не так ли?

— В конце концов она узнала все. Перед тем, как придти к вам в Шато Сатори и наняться няней, я оставила мужа, взяла другое имя и решила начать жизнь заново.

— У тебя были дети?

— Да, это был мальчик. Он умер, когда ему исполнилось три года. Сразу после его смерти я ушла. Мой сын остался бы жив, если бы не самодурство человека, называвшего себя моим мужем.

— О, моя бедная Берта! — Жасмин всплеснула руками. В ее голосе прозвучало неподдельное сочувствие.

— Вот почему сначала мне было так трудно привыкнуть к вам. У вас было все, и я думала, что так будет вечно, а у моего покойного маленького сына не было ничего. Вы должны были бы заменить мне ребенка, которого я потеряла, но этого не случилось. Наоборот, мое сердце ожесточилось против вас.

Жасмин печально улыбнулась:

— Ты ошибалась. Посмотри на меня сейчас. У меня теперь ничего нет, и я должна буду жить здесь до скончания века. Так, может быть, тебе легче будет полюбить меня в моем несчастье?

— Мне стало ясно, что я полюбила вас как собственное дитя, в тот самый момент, когда мое место возле вас заняла Жозетта, которая ловко умела разглаживать утюгом кружева и давать советы, какой помадой вам лучше мазать губы.

— Я знаю, что она страшно не нравилась тебе, но ты ничем не выказала своих симпатий ко мне, когда я изнывала, буквально сходила с ума от любви к Фернанду…

Берта флегматично пожала плечами:

— Меня это раздражало не меньше, чем вашу матушку, и по той же самой причине. Если бы вы были моей дочерью, то я хорошенько проучила бы вас, устроила бы такую порку, что вы неделю не смогли бы сесть.

— Но все-таки ты сама вызвалась приехать сюда и жить со мной…

— Я отправилась бы еще в тот день, когда мы услышали от Леноры о всех ваших злоключениям но ваша почтенная матушка испытывала тогда во мне слишком большую нужду, и вы знаете, почему.

— Я благодарю Господа за то, что ты теперь находишься здесь. — Жасмин соскользнула со своего кресла и, встав на колени рядом с Бертой, доверчиво положила голову ей на колени, устремив взор на камин, в котором весело и уютно потрескивали дрова. — Надеюсь, тебе здесь не слишком скучно и одиноко?

— Да благословит вас Бог! Откуда у вас такие мысли? После того, как с вашим батюшкой случилось несчастье, на всем белом свете, наверное, не было места спокойнее и тише, чем Шато Сатори. Мир и покой — вот что мне нужно больше всего.

Жасмин подняла голову. Ее лицо озаряли блики колеблющегося пламени.

— Так значит, тебе не надоест это мрачное место?

— Никогда. — Берта успокаивающе потрепала Жасмин по щеке. — Я буду с вами до конца моих дней.

Теперь, когда Жасмин регулярно получала почту, время не тянулось для нее столь уныло и безрадостно, как прежде. Известие о том, что королева произвела на свет будущего короля Франции, достигло замка Вальверде раньше, чем Жасмин получила из дома письмо, в котором содержалась та же весть. Письменные сведения, хотя и запоздавшие, отличались большими подробностями, и в посланиях говорилось о том, что новый дофин при крещении получил имя Людовик. Казалось, что Франции теперь предстоит вечно жить под властью королей с одним и тем же именем, правящих из Версаля.

Все то время, которое прошло после отстранения от власти герцога Бурбонского, Сабатин пребывал в ожидании подходящего случая чтобы обратиться к Королю с просьбой о помиловании. Рождение дофина, по его мнению, и являлось тем моментом, когда монарх был более, чем когда-либо, расположен к милосердию! Герцог не замедлил отослать петицию в Версаль и теперь с оптимизмом ждал ответа, находясь даже в более приподнятом настроении, чем в тот день, когда узнал, что жена его смертельного врага, герцога Бурбонского, совершила самоубийство, не в силах перенести разлуку со столь милым ее сердцу Версалем, разлуку, обрекшую ее на серое, унылое существование в ненавистной деревне.

Ответ из Версаля не заставил себя долго ждать и был доставлен особо снаряженным для этой цели курьером. Уединившись в библиотеке, Сабатин дрожащими от нетерпения руками сорвал с конверта королевскую печать и погрузился в чтение. По мере того, как он жадно проглатывал глазами строчку за строчкой, его лицо все более вытягивалось. Не поверив своим глазам, Сабатин еще раз прочитал официальный ответ, и когда, наконец, до него дошло, что петиция о помиловании отклонена королем, из его глотки вырвался ужасающий рев. Слепая ярость и отчаяние захлестнули его разум такой мощной волной, что он сделался в этот миг совершенно невменяемым. Скомкав письмо, Сабатин швырнул его на пол и принялся топтать ногами. Он знал, в чем дело. Причиной всему была Жасмин. Конечно, король не хотел ее видеть, но из-за этого безвинно страдал он, Сабатин! Оперевшись рукой о дубовую панель стены, разъяренный герцог прислонился лбом к запястью, пытаясь собраться с мыслями. Если бы в эту минуту на глаза ему попалась жена, он, не задумываясь, убил бы ее.

Однажды он чуть было не придушил ее, и страстное стремление избавиться от этого существа, являвшегося не более чем позорным пятном на его славном имени, овладело, им снова. Злобно зарычав, Сабатин дернул за шнурок звонка, и ему принесли графин с коньяком. Схватив сосуд с напитком с подноса, находившегося в руках дворецкого, он поднес его ко рту и сделал пару жадных глотков, опустошив графин почти наполовину. Затем обтер мокрые губы тыльной стороной ладони и плюхнулся в кресло с подголовником, обмякнув всем телом. Впав в состояние, близкое к столбняку, он просидел так весь день, Методично прикладываясь к горлышку графина. Увидев, что с хозяином происходит что-то неладное, слуги отнесли его наверх и уложили в постель.

В течение последующих пяти ночей Жасмин была избавлена от назойливых посещений мужа, Однако сердце у нее ушло в пятки, когда на пятую ночь ручка двери, соединявшей их спальни, повернулась снова. В этот раз события, однако, развивались несколько иначе, чем обычно, и вину за это Сабатин целиком возлагал на Жасмин. Ведь она никогда не обнимала его и не прижимала к себе так страстно, как положено всякой добропорядочной жене. С неделю назад из-за холодности и отсутствия рвения с ее стороны ему с огромным трудом удалось возбудить себя и достичь конечного удовлетворения, а в эту ночь Сабатина постигло полное фиаско. В изнеможении оставив равнодушное тело Жасмин, стоявшей в его излюбленной позе — на четвереньках, он бросился в свою спальню, где подсластил горечь позорной неудачи изрядной порцией коньяка и, рухнув в постель, заснул тяжелым беспробудным сном. Прошло еще несколько ночей, и он повторил попытку. Несколько раз его охватывала паника, когда ранее послушная ему плоть вдруг начинала терять привычную упругость и становилась почти дряблой, с трудом вонзаясь в лоно Жасмин, но затем вдруг все наладилось, и он опять ощутил сладостный экстаз последних мгновений, которые каждый раз кажутся неповторимыми. Однако на следующую ночь его ждал позорный провал. Казалось, что Жасмин в душе насмехается над ним. Задыхаясь от злости, он нанес ей несколько сильных ударов кулаком в грудь, и она чуть было не потеряла сознание.

Когда же он опять отправился в ее спальню, то обнаружил дверь запертой. Одного не очень сильного удара плечом в дверь хватило, чтобы старый замок вылетел из гнезда и упал на пол. Ворвавшись в комнату, Сабатин увидел, что его жена стоит, пригнувшись, у постели с ножом в руке, ее лицо дышало ненавистью:

— Если ты ударишь меня, я убью тебя!

Сабатин осторожно приблизился к ней и, внезапно выкинув вперед руку, сильно ударил ее по запястью. Нож вылетел из ее руки и, описав в воздухе широкую дугу, вонзился в пол под окном и зловеще закачался.

Это происшествие поначалу еще больше возбудило его, но результат все равно оказался плачевным, и тогда, охваченный бешенством, Сабатин стал таскать ее за волосы по спальне и хлестать тяжелой, как доска, ладонью по лицу, пока оно не превратилось в сплошной синяк.

И потом он праздновал триумф, полагая, что наконец-то сломил ее мятежный дух, когда на следующую ночь Жасмин покорно лежала на постели, заранее широко раскинув ноги и отбросив подальше покрывало. По ее щекам тихо скатывались слезы на уже изрядно промокшую подушку. Но победа Сабатина через несколько минут превратилась в поражение, когда его плоть бессильно обмякла и, оставив чресла Жасмин, стала дряблым, покрытым слизью отростком, не более чем внешним признаком принадлежности его владельца к мужскому полу. Сабатин, оцепенев от неожиданности, тупо уставился в глаза Жасмин и увидел в них торжествующее презрение. Она победила окончательно. Теперь уже и ему стало ясно, что все дальнейшие попытки совокуплений будут терпеть неизменный крах. Прежде чем Сабатин смог опять выместить на ней свою злобу, все выпитое перед этим вино, употребленное им с целью повышения мужской потенции, подступило у него к горлу, и в следующее мгновение мощнейший поток рвоты затопил постель Жасмин, испачкав тела обоих.

В течение многих ночей после этого дверь с новым замком не открывалась. Затем наступил час, когда Жасмин услышала в соседнем помещении низкий, рокочущий смех Сабатина и вторящее ему визгливое хихиканье женщины. Жасмин почувствовала огромное облегчение и, уткнувшись лицом в подушку, дала волю слезам радости. Все было кончено. Весьма маловероятно, чтобы Сабатин когда-либо вздумал опять забраться в ее постель.

Утром она позавтракала, как обычно, в своих покоях. Поднос с едой принесла ей Берта. Спустившись через несколько часов в столовую к обеду, Жасмин с удивлением обнаружила, что столовые приборы поставлены только напротив мест Сабатина и Генриэтты. На нее явно не рассчитывали. Лакеи с опаской косились на госпожу, стараясь угадать, будет ли она затевать скандал или нет. Ведь как бы герцог ни обращался с ней, в хозяйственных делах она имела такой непререкаемый авторитет, с которым нельзя было не считаться, и слугам вовсе не хотелось испытывать на себе последствия ссоры супругов. К их радости, Жасмин окинула стол беглым взглядом и, повернувшись, пошла к выходу; в каждом ее шаге чувствовалась свобода.

Изменение в ее внешности и поведении вскоре заметили все, и первой, конечно, Берта. Жасмин перестала выискивать паутину и, не изменяя обычной опрятности и чистоплотности, прекратила ежедневно принимать ванны, что было, разумеется, ненужным излишеством. Приступы меланхолии больше не посещали ее, и лицо Жасмин перестало казаться таким исхудавшим и измученным. Конечно, все это произошло не сразу, и случались срывы, но когда вскоре она выразила желание поехать с Бертой в деревню, а потом совершить прогулку в карете по окрестностям, у старой няни окончательно отпали сомнения в том, что к Жасмин возвращаются крепость тела и духа после всего, что ей пришлось испытать после приезда в замок Вальверде.

Утро выдалось очень пасмурным, и Жасмин вдруг почувствовала, что на нее вновь надвигаются старые страхи, когда карета покатила по извилистой аллее и вскоре оказалась у самых ворот. Она инстинктивно вцепилась в руку Берты и не отпускала ее. Ее разум отказывался постичь это противоестественное чувство. Странно и дико, что место, где ей довелось пережить столько горя, обладало такой притягательностью и казалось не средоточием всех несчастий, а спасительным убежищем. Жасмин уже собралась истерически закричать и потребовать, чтобы карета повернула назад; но тут Берта взглянула на нее и, дернув за руку, отвлекла внимание от исчезнувших из виду ворот,

— Даже не могу выразить словами, как мне сейчас хорошо. Ни за что на свете я не пропустила бы сегодня эту великолепную прогулку!

— Вот как! Но я не могу…

— Вы помните, ваша светлость, те времена, когда я сопровождала вас в Версаль? Вы были наряжены в шелка и бархат, а я надевала замечательное платье из голубой тафты, которое испортил пьяный придворный, споткнувшийся о мои ноги и заливший юбку вином…

Преодолев непонятный, необъяснимый страх, охватывавший ее каждый раз, когда она оказывалась за воротами замка, и не желая портить Берте прекрасное настроение. Жасмин с трудом выдавила из себя:

— Удивительно, как ты только не надавала ему пощечин…

Берту обуяло такое веселье, что она никак не могла перестать смеяться и, достав платок, стала утирать выступившие на глаза слезы. Ее смех был настолько заразителен, что Жасмин невольно улыбнулась. И в этот момент солнце пробилось сквозь тучи, и его лучи скользнули по траве и деревьям на горных склонах, подобно гигантской кисти художника, оставляющей после себя сочные, яркие Краски.

— Какой прелестный денек! — радостно воскликнула Берта. Она не стала настаивать на том, чтобы открыть окна, наглухо закрытые, несмотря на теплую погоду и ароматные запахи, стоявшие в воздухе. Еще раньше Жасмин приказала поднять стекла, решив почему-то отгородиться от природы. Когда деревня осталась позади и они опять выехали на открытое пространство, Берта молча опустила окно на своей стороне.

— Подумать только, ведь прошло почти три года с тех пор, как я приехала сюда, — непринужденным тоном завела разговор старая няня, стараясь произносить слова побыстрее и не дать Жасмин возможности запротестовать.:— Как летит время! Должна признаться, первое время мне казалось, что я никогда не смогу привыкнуть к здешнему климату, природе и обычаям, но все-таки мне понравилось здесь.

Берта болтала без умолку и Жасмин волей-неволей пришлось примириться с этим. Момент нервного срыва миновал.

Период возвращения Жасмин к нормальной, свободной жизни продолжался около шести месяцев. Первоначально ее состояние было столь угнетенным, что пейзаж за окном кареты в ее восприятии сливался в одно мутное пятно, но с каждой новой прогулкой ей становилось лучше, и, наконец, настало то утро, когда мысль о предстоящем выезде вызвала у нее не опасение, а предвкушение удовольствия, и Жасмин поняла, что башня, в которой она заперлась, рассыпалась в прах и никогда больше не поднимется из него.

Теперь, разъезжая по окрестным деревням, она обратила внимание на то, в каких жалких лачугах ютятся крестьяне. Это были обветшавшие грязные домишки, где сквозь крышу часто просвечивало небо. На фоне пышной зеленой растительности они смотрелись особенно неприглядно.

— Кто живет там? — спросила она Берту, испытывая сочувствие к ребятишкам в лохмотьях, сбежавшимся посмотреть на карету.

Их матери, худые женщины с высохшей грудью, оттаскивали своих детей назад, опасаясь, как бы те не попали под колеса экипажа.

— Это арендаторы вашего мужа, — ответила Берта будничным тоном.

Жасмин не сказала больше ничего, но решила в будущем обязательно обследовать условия, в которых жили эти люди. Это стремление помогло ей быстрее преодолеть страхи прошлого. Она увидела, как крестьяне целыми семьями, от мала до велика, трудились на полях и собирали урожай грецких орехов. Женщины носили тяжелые корзины, а мужчины вываливали их содержимое в повозки. Дни вскоре стали короче, дело шло к зиме, и на глазах Жасмин женщины и дети постарше собирали хворост в лесу и, надрываясь, волокли на спинах домой огромные вязанки. А сколько сил они тратили на свои огороды, выкапывая осенью овощи, без которых им было не пережить зиму!.. Когда вся картина нескончаемых лишений и каторжного труда предстала перед глазами Жасмин, она вспомнила слова матери, которая рассказывала о жизни бедняков без прикрас.

От Генриэтты Жасмин стало известно, что крестьяне часть своего времени трудятся на Сабатина бесплатно, отрабатывая барщину, установленную средневековым правом сеньора. За свои полоски земли и за лачуги, больше похожие на хлев, им приходилось платить ренту, а неизбежно накапливавшиеся недоимки превращали их почти в рабов.

Берта с ужасом встретила известие о том, что Жасмин собирается поближе познакомиться с жизнью арендаторов.

— Держитесь от них подальше! — приказала она таким тоном, будто Жасмин была малое дитя. — Вы там подхватите вшей, чесотку или еще что-нибудь.

— И тем не менее я пойду туда. Пусть на кухне соберут несколько корзин со съестными припасами. Эти бедняги вряд ли едят зимой досыта; особенно страдают дети, и Бог возрадуется, если мы хоть раз накормим их.

— Вам лучше было бы познакомиться с местной знатью и подружиться с теми, кто придется по душе. И вы снова сможете наслаждаться жизнью, выезжая на балы и маскарады.

Жасмин невесело усмехнулась:

— Сабатин никогда не разрешит ничего подобного. Неужели ты еще не поняла этого?

— А зачем ему знать об этом? — На лице Берты появилось лукавое выражение.

— Рано или поздно ему кто-нибудь обо всем расскажет. А если эти дворяне захотят нанести мне ответный визит, а у них перед носом захлопнут дверь? Я никогда не прощу себе этого. Такой, какой я была, мне снова не бывать, и даже не думай об этом. Прошли годы, и я стала другим человеком. А тебе снится все та же маленькая девочка в коротком платьице.

— Но ты все еще молода!

— Возраст здесь ни при чем. Я стала старухой в день своей свадьбы шесть лет назад. А теперь займись, пожалуйста, корзинами со съестным.

Это был день, надолго запомнившийся Берте. Отправившись вместе с Жасмин, она переступала один за другим пороги ужасных, смрадных хижин где стоял запах навоза, потому что зимой крестьяне держали скот прямо в своих жилищах, человеческих испражнений и едкого дыма. Немощные старики валялись обычно в углу на охапках гнилой соломы, брошенной прямо на землю, ибо эти несчастные даже не слышали о деревянных полах. Многие взрослые и дети страдали от лихорадки, которая свирепствовала в округе, унося жизни наиболее истощенных. Берта смотрела на Жасмин совершенно другими глазами, увидев серьезную, заботливую женщину, которая, не боясь заразы, бесстрашно подходила к постели больного, трогала лоб, давала толковые советы насчет лечения и раздавала еду, которую эти люди отродясь не видели на своих столах. Теперь она как две капли воды была похожа на свою мать. Берта вспомнила, что Маргарита часто брала с собой Жасмин, посещая дома своих работниц, когда с ними приключалась какая-нибудь беда, и хотя условия, в которых жили ее веерщицы, и оплата их труда не шли ни в какое сравнение с жалким существованием арендаторов, все же Жасмин получила представление о том, что значит болезнь кормильца для семьи со скромным достатком.

Управляющий глазам своим не поверил, когда его призвала Жасмин и передала длинный список семей, хижины которых следовало отремонтировать. Он сразу же пошел к хозяину и пожаловался:

— Мадам говорит, что лихорадка продолжает распространяться и что положение может стать критическим, если не отремонтировать вот эти дома. Однако, на мой взгляд, ничего страшного не случилось. Каждую зиму эти люди потихоньку вымирают. Да они уже привыкли так жить!

Сабатин слушал, зевая от скуки, но через несколько секунд сообразил, что вмешательство Жасмин может оказаться весьма полезным. Нельзя было не признать, что в ее идее есть здравый смысл.

— Делайте все, что вам говорит герцогиня. Эти бродяги умеют работать на земле, и, черт подери, что мы будем делать, если эта проклятая болезнь выкосит почти всех? А кто будет собирать урожай грецких орехов? Короче говоря, отремонтируйте им жилища и возьмите с них плату за это.

— Но ведь тогда они умрут с голоду, ваша светлость, — управляющий был крайне встревожен. Такая мера затрагивала как интересы герцога, так и его собственные интересы, ибо он и сам неплохо наживался, существенно недоплачивая поденщикам за их труды. — Зимой у них и так совсем нет денег.

Сабатин пожал плечами:

— Ну ладно. Отсрочьте повышение ренты до наступления весны.

Но когда пришла весна, управляющий не стал напоминать хозяину об этих проблемах. У него и так хватало забот, потому что герцогиня взялась проверять книги учета поступления ренты и обнаружила в них несовпадение цифр, которое указывало на то, что разницу между реальным и заниженным доходом управляющий клал себе в карман. Жасмин не успокоилась, пока не разоблачила все его махинации и он не был с позором уволен. На его место приняли другого человека, более соответствовавшего требованиям Жасмин.

Расследование деятельности бывшего управляющего не привело к прямым контактам между Жасмин и Сабатином. Все, что ей нужно было сообщить ему, она записывала и оставляла бумагу на столе, так же как люди оставляли петиции королю по утрам в понедельник и ждали затем результатов. С того самого дня, когда на нее перестали накрывать, если к столу выходил Сабатин, он полностью игнорировал ее и перестал ломать комедию, изображая при слугах вежливого и почтительного мужа. Это нисколько не повредило ей в чужих глазах. Отремонтированные хижины арендаторов и увольнение управляющего укрепили влияние Жасмин, и она продолжала пользоваться значительным и даже возросшим авторитетом. Настроение слуг было теперь не таким враждебным, как раньше, в те дни, когда герцогиня не давала им ни минуты покоя, придираясь из-за каждой пылинки. Людям же, нанятым совсем недавно, их госпожа казалась милой, спокойной женщиной, служить которой было легко и приятно.

Теперь, когда Сабатин совершенно не замечал ее присутствия, Жасмин дышалось куда легче. Если им доводилось случайно встретиться, то Сабатин смотрел остекленевшими глазами на жену так, словно она была невидимкой, и его взгляд пронзал Жасмин насквозь. Это случалось, когда он, пошатываясь, брел из столовой в свои покои и не мог сосредоточить взгляд мутных, осоловелых глаз на каком-либо предмете или человеке.

Он продолжал развратничать со служанками, что неизбежно приводило к печальному для девушек результату. Они беременели, и как только их состояние становилось видно невооруженным взглядом, экономка тут, же увольняла несчастных. И хотя по старому обычаю девушек, ставших жертвами герцога-соблазнителя, принято было выставлять за ворота замка без всякой денежной компенсации и рекомендательных писем, Жасмин в корне изменила это положение и позаботилась о том, чтобы бедняжки, не смевшие противиться похоти своего повелителя, получали и то, и другое. Она щедро вознаграждала их, выдавай дополнительную сумму на то, чтобы можно было снять жилье. Ведь после рождения ребенка им нужно будет не только питаться, но и иметь крышу над головой.

— Раньше я часто желала, чтобы мой муж допился до смерти, — заметила как-то раз Берта в беседе с Жасмин. — Но незадолго до отъезда сюда я встретила одного знакомого, который сообщил, что этот негодяй жив-живехонек и хлещет вино, как и прежде.

— Если ты полагаешь, что я желаю той же участи Сабатину, то ошибаешься, — ответила Жасмин, подумав о том, что иногда мысли Берты были весьма прозрачными. — Теперь, когда каждый из нас живет собственной жизнью, независимо друг от друга, я больше не боюсь его, как боялась раньше. Ни он, ни я не можем уехать отсюда без разрешения короля, и не имеет значения, кто из нас умрет первым. Разница будет лишь в том, что если овдовею я, то наследник Сабатина либо позволит мне остаться в замке, либо выселит в домик у ворот.

— А кто его наследник?

— Кузен, который сейчас служит при дворе, граф Арман де Вальверде. Генриэтта рассказала мне о нем, когда впервые приехала сюда.

В жизни часто случается, что стоит только впервые за несколько лет упомянуть имя человека, который давно не появлялся, как очень скоро он совершенно неожиданно приезжает в гости. Так и произошло. Через несколько дней после достопамятного разговора Генриэтта сообщила Жасмин, что Арман де Вальверде посетит замок и прогостит здесь несколько недель.

— Ты должна сшить себе несколько новых платьев, — возбужденно воскликнула Генриэтта, — и снова занять свое место за столом, пока Арман не уедет!

— А если я откажусь?

— Пожалуйста, не нужно, я умоляю тебя! — Генриэтта была похожа на перепуганную взъерошенную птичку, часто-часто замахав рутами в воздухе. — Ведь это будет первый гость, которого примут в замке не только за то время, что ты прожила здесь, но и за многие предыдущие годы. Сабатин впервые за время ссылки узнает, чем дышит сейчас двор. Он придет в ярость, если ты разозлишь его, и выместит свою злобу на мне…

Берта негромко пробормотала сквозь зубы:

— …Или на вас, мадам. Так что будьте благоразумны и соглашайтесь.

Жасмин, которой не понравилось, что ей подсказывают, кивнула:

— Хорошо, Генриэтта.

— Кто знает, — сказала Берта после того, как Генриэтта ушла, — может быть, из этого выйдет какая-нибудь польза.

Жасмин явно переоценивала то нетерпение, с каким ждал приезда своего родственника Сабатин. Он заказал себе новую одежду из Парижа и стал меньше пить. Кузены были почти ровесниками. Проведенная вместе бурная молодость навсегда сблизила их, и узы дружбы, более тесной, чем можно было предположить между двоюродными братьями, не прерывалась никогда. В мозгу у Сабатина засела навязчивая мысль убедить Армана выступить за него ходатаем перед королем. Что мешало, в конце концов, королю отменить указ о его ссылке, между тем как Жасмин могла бы остаться на прежнем месте в замке Вальверде?..

По прибытии Армана поразил новый, великолепный облик замка. Казалось, он подмигивал приезжему всеми своими ярко сиявшими на солнце свежевыкрашенными стеклами — от нижних ярусов до самого верха башен, а цветники, аккуратно подстриженные кусты и лужайки могли поспорить изяществом с Версальскими садами. Разница заключалась лишь в масштабах. Армана, однако, больше удивляло другое обстоятельство: его кузен был женат вот уже седьмой год, но брак этот не принес наследника, который мог бы оспорить права Армана на замок Вальверде. Гость не забыл о том, что к замку прилегали бескрайние земли с тучными пашнями, обширными плантациями грецкого ореха и превосходными лесами, где обитало много дичи, и теперь не исключалась возможность того, что все эти богатства перейдут во владение другой ветви рода Вальверде, представителем которой и являлся Арман. Он уже готов был считать это поместье своим, ибо знал, что во времена мушкетерской юности Сабатин зачал несколько бастардов и, следовательно, вина за отсутствие потомства лежит на его супруге.

Стройный и сухощавый Арман был чуть ниже ростом, чем его кузен, которого он приветствовал с искренней любовью, спешившись у крыльца. Он не показал вида, что поразился тому, как резко изменилась к худшему внешность Сабатина. Заплывшее нездоровым жиром тело и особенно гигантский живот, выпиравший вперед, делали кузена похожим на ходячую винную бочку. О нездоровом пристрастии к алкоголю говорили также налитые кровью глаза и опухшее лицо. В, те времена сосланные вельможи обычно спивались, и Арману, конечно же, это было известно, но, тем не менее, ему стало не по себе при виде того, как его родственник катится по той же дорожке.

— Как здорово снова встретиться с тобой, Сабатин! — с чувством воскликнул он.

— А уж я рад твоему приезду так, что даже не могу выразить словами. Сознавать, что тебя не забыл твой ближайший родственник, — это ли не главное утешение? Даже твои дети не забывают черкнуть мне письмецо от случая к случаю.

Арман, уже дважды овдовевший и имевший взрослых детей, вовсе не горел желанием жениться в третий раз, тем более что в Париже у него была очаровательная любовница, которую он не стал брать с собой из уважения к хозяйке замка. Жасмин запомнилась ему как одна из самых прелестных девушек, появлявшихся при дворе, и его нисколько не удивило то, что она расцвела и превратилась в восхитительно красивую женщину. Правда, ее красота имела оттенок ледяной отчужденности.

— Добро пожаловать в замок Вальверде, кузен Арман! — вежливо и довольно равнодушно приветствовала она гостя. — Смею надеяться, что вам понравится у нас и даже весь блеск и очарование Версаля не скоро заставят вас покинуть поместье Вальверде.

— Я очень признателен вам, кузина Жасмин. — В Армане сразу же проснулся галантный кавалер. — Королевский двор потускнел, лишившись вашего очаровательного общества. Кто из старожилов Версаля не помнит вас? Но, как я вижу, вы и здесь продолжаете блистать своим великолепием.

Как хорошо были ей знакомы такие комплименты!.. Воспоминания нахлынули на Жасмин волшебной и грустной волной ностальгии. Арман своим присутствием как бы олицетворял давно забытую элегантность манер и внешнего вида кавалера, явившись в замок в отлично скроенном, без единой морщинки, камзоле, шелковых чулках с только вошедшей в мужскую моду высокой стрелкой. Вместо подвязок его панталоны были перехвачены чуть ниже колена пряжками с бриллиантами. Вечером за ужином он преподнес Жасмин в подарок изящный золотой браслет с изумрудом, Генриэтте — пару вышитых и благоухающих тончайшими духами перчаток, а Сабатину — прекрасной работы трость с золотым набалдашником. Своими веселыми и пикантными, иногда даже излишне острыми анекдотами Арман растопил лед напряженности, царившей в начале ужина, и несмотря на то, что эти истории в основном высмеивали придворные нравы, даже Сабатин поддался общему настроению и много раз смеялся до слез, получив от рассказов, сыпавшихся из кузена прямо-таки градом, удовольствие не меньшее, чем Жасмин с Генриэттой. Первая, однако, заметно погрустнела, когда Арман перешел к сплетням о короле.

— Набожность королевы не знает границ. Она и близко не подпускает Людовика к своей постель накануне дней святых. К несчастью для короля она обнаруживает в календаре все больше и больше святых, о которых никто и никогда даже и не слышал!

Мужчины гулко загоготали, и даже Генриэтта захихикала, но Жасмин молча смотрела печальными глазами в фужер с вином, который держала в руке. Похоже, что брак для Людовика сложился не так удачно, как она надеялась.

Когда ужин закончился, Жасмин и Генриэтта вышли из-за стола, оставив мужчин наслаждаться курением и вином. Сабатин, приготовившись к изрядной выпивке, был немало удивлен, когда кузен решительно закрыл ладонями оба фужера, не дав ему наполнить их из графина, который он уже поднял со стола.

— Пока хватит, — сказал Арман. — Я хочу поговорить с тобой серьезно. Что с тобой случилось? И почему ты не перемолвился ни единым словом со своей прекрасной женой на протяжении всего ужина?

Лицо Сабатина с упрямо выдвинутой вперед нижней челюстью помрачнело:

— Эта сука виновата во всех моих несчастиях. Да и жена она никудышная, пустобрюхая. От этого брака у меня не будет наследника, так что тебе и твоим детям повезло. Проклятье! Я не нуждаюсь в твоих поучениях! Выпей со мной, если ты мужчина. Мне здесь не с кем было водить компанию, и я пил в одиночку все время с тех пор, как покинул королевский двор.

Арман был вынужден выпить с ним, но при этом знал меру и наматывал себе на ус все обиды, которые выплескивались из Сабатина, разгоряченного вином. Кузену скоро стало ясно, что Сабатин во многом сам виноват в том, что очутился в полном одиночестве, заносчиво отказавшись общаться с местной знатью и, что еще хуже, третируя здешних дворян при каждом удобном случае. Как и все при дворе, Арман разделял это мнение о сельских землевладельцах, но Сабатин сам теперь принадлежал к их числу и должен был наладить с соседями хорошие отношения, а не задирать свой надменный орлиный нос. Арман уже давным-давно решил для себя, что если ему когда-нибудь выпадет несчастье оказаться в положении кузена, то он ни в коем случае не будет обрекать себя на такое добровольное заточение. Не удивительно, что брак его оказался неудачным. О Боже! Этот лоботряс не удосужился даже устроить в своих угодьях приличную охоту, хотя доходы позволяли ему держать одну из лучших псарен во всей Франции и не меньше дюжины егерей. Можно только посочувствовать Жасмин, которой от скуки приходилось водить дружбу с этой выжившей из ума старухой, которая была ему совсем незнакома. Если бы она даже завела себе любовника из числа лакеев, то и тут Арман не стал бы ее осуждать. Сабатин испытал горькое разочарование, когда Арман уклонился от обещания замолвить за него словечко перед королем. Зная о недавно полученном отказе, кузен не видел в этом никакого смысла. Сабатин опять бы запил горькую, потеряв всякий интерес к гостю, если бы Арман этому решительно не воспротивился и не стал следить за ним, как зоркий ястреб. Он брал его с собой в лес на верховые прогулки, которые длились весь день, заставил его расшевелить дряблые мускулы, устроив на террасе фехтование на рапирах, которое затем вошло у них в ежедневную привычку. После ужина, когда Сабатина особенно сильно одолевала тоска и он принимался за вино, Арман развлекал его игрой в карты, делая высокие ставки словно они находились не в глухом захолустье, а в Версале.

Через три недели Арман, весь сияя, пришел к Жасмин:

— Сабатин согласился устроить бал и пригласить на него всю местную знать. Ваши дни заточения окончились. Добро пожаловать в царство живых!

Жасмин, не помня себя от счастья, бросилась к Арману на шею и от полноты нахлынувших чувств расцеловала его в обе щеки.

Когда были разосланы приглашения, оказалось, что не все соседи их приняли. Те, кто до сих пор чувствовали себя уязвленными прошлыми обидами, усмотрели в этом внезапном изменении отношения к ним со стороны высокомерного де Вальверде какой-то подлый подвох, но большинство, движимое простым любопытством, согласились приехать. Женщины горели желанием посмотреть, наконец, на таинственную и загадочную герцогиню, а мужчины надеялись, что им под каким-нибудь предлогом удастся хотя бы мельком взглянуть на жеребцов чистых кровей, которыми славились герцогские конюшни. Большая часть гостей, явившихся на бал к де Вальверде, состояла из сельских дворян, чья голубая кровь подтверждалась родословными, бравшими свое начало с пятнадцатого века. Однако, несмотря на это, тем из них, у кого не было иного источника доходов, приходилось весьма туго в случае неурожая или массового падежа скота. Разумеется, были среди них и исключения, и эти немногочисленные богачи заказывали себе одежду у лучших парижских портных, в то время как остальные пыжились, как могли.

Жасмин надела на бал вышитое золотом платье из белого атласа. Сабатин был в черном бархатном камзоле с серебряными позументами, который еще больше подчеркивал его угрюмый вид. Когда объявляли о прибытии каждого гостя, он приветствовал их так, словно не мыслил свое присутствие здесь без верной супруги, стоявшей рядом, при этом, правда, никто, не замечал, что хозяин замка избегает разговора с ней. Надо отдать должное Сабатину, который в искусстве притворства достиг совершенства. Однако Жасмин испытала-таки один неприятный момент, когда она и Сабатин должны были открывать бал. У нее даже дрожь пробежала по телу, когда он взял ее за руку, но скоро танец завершился, и больше им не пришлось быть партнерами.

Ужин просто поразил всех своим фантастическим великолепием. Он был подан на золотой посуде из сервиза, привезенного давным-давно из Версаля, но до сих пор остававшегося нераспакованным. Разумеется, если считать по меркам королевского двора, платья безнадежно отстали от моды, да и у камзолов покрой был явно времен правления предыдущего монарха, но в остальном бал, безусловно, удался на славу. Повсюду, как в Версале, в вазах стояли свежие, благоухающие цветы. Праздничную обстановку помогали создавать и роскошные фамильные драгоценности, извлеченные из старомодных шкатулок.

Неутомимый и вездесущий Арман сделал все чтобы каждый чувствовал себя здесь непринужденно и весело. Он предусмотрительно выяснил необходимые подробности о том, кто есть кто среди местной знати, и позаботился, чтобы Жасмин познакомилась с теми, кто в будущем мог наилучшим образом скрасить ее весьма безрадостное существование: при этом их финансовое положение не имело особого значения. Арман также не забывал время от времени приглашать на танец самых робких девушек, которые застенчиво жались вдоль стен и вряд ли нашли бы себе партнера. Танцуя же с расфранченным и галантным версальским кавалером, они чувствовали себя наверху блаженства. Кузен Сабатина успевал также делать комплименты почтенным матронам, а среди мужчин быстро завоевал репутацию «своего парня». Но он допустил одну ошибку.

Арман разузнал, что поблизости проживают еще трое сосланных вельмож, причем все они в период пребывания при дворе были хорошо знакомы Сабатину. Арману пришло в голову, что его кузену будет легче привыкнуть к местному обществу, если он установит связи с теми, кто в свое время блистал при дворе и не уступал Сабатину ни в чем, включая старинную родословную. Все трое жили не очень далеко от замка Вальверде не больше одного дня пути. Двое носили герцогский титул, а третий был маркизом. Звали их соответственно Шовен, Оливри и Гансе. Один принадлежал с числу тех самых «разрушителей версальских оград», а двое других были сосланы еще в год правления герцога Орлеанского, первого регента. Шовен привез с собой жену, глупое и надменное создание, которая при всяком удобном случае подчеркивала свое мнимое превосходство над окружающим, выражая пренебрежение и к присутствовавшему на балу обществу, и к самому балу. Оливри и Гансе явились одни, так как давно овдовели. Сабатин не спешил признать в них равных себе товарищей по ссылке, но в то же время ему было приятно пообщаться с теми, чей статус в обществе был сравним с его собственным. Еще задолго до окончания бала он исчез с ними в библиотеке. Там они принялись играть на высокие ставки, напились вдрызг и развлекались до самого утра.

Жасмин пришлось мириться с несносным присутствием герцогини Шовен целых две недели. Именно, столько времени прошло, пока, наконец, трое собутыльников Сабатина не решили оставить замок Вальверде. Эти пожилые развратники только и делали, что скакали на лошадях по утрам, а остальное время посвящали картам и вину. Грубые и примитивные шутки, которыми они забавлялись, подходили больше безусым школярам, но никак не вельможам почтенного возраста, пусть даже и ссыльным.

После их отъезда Жасмин вздохнула с облегчением и смогла наконец-то продолжить несколько знакомств, завязавшихся на балу. К ее великому сожалению, Арман в это время уже должен был возвращаться в Версаль. Вид у него был довольно неважный, потому что ему пришлось много пить вместе с Сабатином и его гостями и вдобавок он чувствовал тяжкий груз вины.

— Боюсь, что я оказал вам плохую услугу, Жасмин, — прощаясь, сказал ей Арман очень серьезно. — Мне ни в коем случае не следовало опять сводить Сабатина с этими людьми. Могут возникнуть серьезные неприятности.

— Мой муж своим капризным характером так или иначе, но всегда напрашивается на неприятности, — печально ответила Жасмин. — не беспокойтесь об этом, Арман. Без вашего, такого своевременного вмешательства, я никогда бы не вкусила вновь удовольствия светской жизни, а Сабатин не принял бы приглашения на охоту от двух здешних дворян. Опять оказаться в седле охотничьей лошади значит для него гораздо больше, чем можно себе представить. — Она подняла голову, и ее лицо осветилась доверчивой и признательной улыбкой: — Вам вовсе не стоит тревожиться по пустякам. Хуже, чем было, уже не будет.

Позже ей пришлось вспомнить эти слова.