Впоследствии Маргарита, как ни старалась, не могла вспомнить обратную дорогу в Версаль. Казалось, что с того момента, когда Огюстен исчез за дверью спальни, навсегда унося ее любовь, она погрузилась в какой-то кошмарный сон и не могла проснуться. Ее опять сопровождал Пьер. Сразу же после прибытия в Шато Сатори он отправился в мастерскую за Люсиль, как и просил Огюстен, который не хотел, чтобы эти первые страшные часы и дни в пустом доме Маргарита провела в полном одиночестве, охваченная отчаянием.

В доме царила мертвая, гнетущая тишина, и Маргарита двигалась как во сне. Она прошла в гостиную слоновой кости, где открыла ставни, впустив солнечный свет, и рухнула в кресло, обтянутое чехлом. Огюстен просил ее прочитать документы, которые положил в сумки, притороченные к седлу ее лошади, после того, как взял из них то, что ему было нужно. Теперь она решила заняться этим, чтобы хоть чем-то заполнить свое, как ей казалось, бессмысленное и никому не нужное существование. Еще раньше она извлекла все бумаги из сумок, которые Пьер снял с лошади и принес в зал. Развернув листки, Маргарита приступила к чтению. Когда она закончила, шок еще не прошел, но все же состояние оцепенения мало-помалу начало проходить, и кровь в жилах побежала быстрее.

Когда приехала Люсиль, Маргарита, все еще бледная, не похожая на саму себя (казалось, от нее остались лишь тень той прежней веселой, неистощимой на выдумки, стройной красавицы), уже ходила из комнаты в комнату и снимала с мебели чехлы.

— Помоги мне! — сразу же воскликнула Маргарита, едва Люсиль показалась на пороге. — Чтобы ни у кого не возникло подозрений, нужно, чтобы все здесь выглядело так, будто я никуда и не уезжала. Огюстена, наверное, уже хватились при дворе, особенно если король потребовал его к себе, а это значит, что в любую минуту за ним могут явиться солдаты.

Люсиль все поняла, не стала тратить время на дальнейшие расспросы и быстро включилась в работу, складывая чехлы, открывая ставни и окна и отпирая двери гостиных, спален, залов и других помещений. Когда все было приведено в прежний вид, Маргарита сбросила с себя покрытую дорожной пылью одежду, протерла лицо платком, смоченным в душистой розовой воде, и перевязала волосы свежей лентой. Затем она отправилась на поиски Люсиль и обнаружила ее на кухне. Сборы перед отъездом проходили в такой спешке, что слуги оставили впопыхах кое-какие съестные припасы, и Люсиль попыталась приготовить из них что-нибудь на скорую руку, Маргарита устало села за длинный деревянный стол и отпила немного вина из чашки, которую ей подала Люсиль.

— Огюстен подарил мне Шато Сатори… — ее голос дрожал, и казалось, что каждое слово ей дается с трудом. — Он подписал все необходимые документы давно, когда решил позаботиться о моем будущем на случай, если с ним что-нибудь произойдет. Все это сохранялось в тайне до последней минуты и стало для меня полной неожиданностью. Пьер уже сказал тебе, что Огюстен отправился в Англию с женой?

На лице Люсиль выразилось искреннее сочувствие:

— Да…

— Помимо недвижимости, он оставил мне еще и деньги, на которые я могу жить, ни в чем не нуждаясь, пока не подвернется состоятельный муж… — все же, несмотря на эти, казалось бы, обнадеживающие обстоятельства, ее голос звучал уныло и безжизненно. — Все сделано в соответствии с договором между моей матерью и Огюстеном, который они заключили при моем рождении. Лишь одного они не могли предусмотреть — того, что я никогда не выйду замуж.

Люсиль воздержалась от банальных утешений вроде того, что время залечит раны. Чувство одиночества после смерти любимого мужа было ей, как никому, хорошо знакомо и никогда не покидало ее.

— Однако содержание такого огромного особняка обойдется недешево. Боюсь, что твои финансы слишком быстро истощатся.

— Я буду пользоваться лишь частью комнат, а остальные закрою. Когда мы с Пьером возвращались с побережья, я забрала своих лошадей с постоялого двора, где мы в пути сменили их на свежих, так что лошади есть, колеса — тоже. Что касается прислуги, то с меня хватит одной горничной, и если понадобится убирать дом, стирать, гладить и прочее, я буду нанимать поденщиц.

Люсиль захотелось дать ей добрый совет:

— Этот особняк, если его продать, принесет целое состояние! Тебе было бы куда удобнее жить в маленьком уютном домике, не правда ли?

Застывшее, словно вылепленное из воска, лицо Маргариты вдруг исказилось в яростной, почти злобной гримасе, и она с горячностью затрясла головой:

— Нет! Никогда, слышишь! Этот дом я полюбила с той самой минуты, когда шагнула на порог, и я познала здесь, под его крышей, такое счастье, какое мне никогда больше не дано испытать, сколько бы я ни прожила на свете. Это подарок Огюстена, и здесь я окончу свои дни. Никто и никогда не отберет у меня Шато Сатори!

Люсиль тут же подняла руку, дабы показать, что она не настаивает на своем мнении.

— Наверное, все эти мысли возникли у тебя еще по дороге домой, когда вы ехали с побережья?

После бурного всплеска эмоций Маргарита резко сникла и тяжело вздохнула в ответ:

— Нет. Я еще не знала, что этот дом мой, пока не вернулась сюда. Неужели это было всего лишь час назад? Мне кажется, целые годы минули с той поры, как я вновь оказалась здесь. — Она резко оборвала свою речь. Зазвенел дверной колокольчик, и послышались глухие удары кулаков в дверь. Кто-то властно требовал, чтобы его немедленно впустили.

— Должно быть, они явились! Это солдаты! Быстро иди в гостиную слоновой кости и сиди там. Затопи камин. Возьми книгу и читай. Все должно выглядеть так, словно наш покой был нарушен этими незваными гостями, — выпалила Маргарита на одном дыхании, вскочив со стула.

Люсиль сделала как ей было приказано, а Маргарита, оглядевшись вокруг и удостоверившись, что все в порядке, распрямила плечи и, спустившись вниз, распахнула дверь. На крыльце стоял офицер в форме королевских мушкетеров; подчиненный ему небольшой отряд ждал, спешившись, во дворе перед входом.

— Добрый день, мадемуазель! Мне нужно видеть мсье Огюстена Руссо. Король требует его к себе.

— Его нет здесь.

— А где же его можно найти?

— Насколько мне известно, не во Франции. Он в большой спешке покинул Версаль и направился на побережье Нормандии. По моим расчетам, к этому времени он должен быть уже в Англии.

— А если вы лжете, мадемуазель? Я прибыл, чтобы найти его и доставить к королю любой ценой. Освободите проход и пропустите меня и моих людей!

Маргарита и не подумала двинуться с места:

— Я католичка. Этот дом — моя собственность. Никто не может войти в Шато Сатори без моего разрешения.

Офицер посмотрел на нее и нагло ухмыльнулся:

— Может быть, вы скажите еще, что у вас и документы есть на право владения этой недвижимостью?

— Подождите здесь. — В течение считанных минут Маргарита вихрем взлетела вверх по лестнице и, достав дарственную, удостоверенную по всей форме нотариусом, из письменного стола Огюстена, так же быстро спустилась назад.

Внимательно изучив документ, офицер вернул его Маргарите. Теперь он знал, что в этом случае следовало проявлять крайнюю осторожность. Король очень не любил, когда католиков подвергали грубому обращению или арестовывали по ошибке. Придав своему лицу приторно-елейное выражение, офицер сменил грубый приказ на учтивейшую просьбу.

— Прошу вашего разрешения, мадемуазель Дремонт, произвести обыск в Шато Сатори, чтобы я мог окончательно убедиться в отсутствии мсье Руссо и составить надлежащий рапорт моему начальству.

— В доме никого нет, кроме меня и моей подруги. Я разрешаю вам войти при условии, что над нами не будет учинено никакого насилия и все вещи останутся в целости и сохранности.

— Даю вам слово, мадемуазель. Мушкетеры рассыпались по всему дому, громыхая тяжелыми сапогами.

В гостиной Маргарита и Люсиль сидели в креслах по обе стороны от камина и ждали окончания обыска. Когда офицер явился, чтобы объявить о тщетности поисков и извиниться еще раз перед уходом, Маргарита уже прекрасно владела собой и была готова к ответу на его последний вопрос, который был задан как бы невзначай, но имел большое значение:

— Кстати, мадемуазель Дремонт, а вам не страшно оставаться здесь совсем одной? Я не заметил в доме ни одного лакея или горничной…

— До того, как этот дом стал моим, всех слуг нанимал мсье Руссо, и, естественно, они все до единого были его единоверцами. После его бегства все они были уволены. Я — законопослушная подданная короля и не могла держать у себя в доме протестантов.

Офицер понимающе кивнул, признав ее аргумент неотразимым. Вполне логично, что, став полновластной хозяйкой Шато Сатори, она решила навести новых слуг, которые были бы преданы лично ей, а не прежнему владельцу. То, что эта женщина не попыталась бежать вместе со своим любовником, доказывало ее безусловную преданность королю.

— Благодарю вас! Вы правильно поняли свой долг и разрешили нам произвести обыск. Поиски будут продолжены на прилегающей к вашему дому местности, но вас лично мы уже беспокоить не станем. Можете закрывать дверь и спокойно отдыхать, мадемуазель.

Именно так Маргарита и поступила, спустившись вместе с ним вниз. Когда по прошествии довольно долгого времени она так и не появилась в гостиной, встревоженная Люсиль обнаружила Маргариту внизу в зале. Она стояла, прислонившись лбом к двери, словно не имела сил даже для того, чтобы пошевелиться. Услышав шаги приближавшейся Люсиль, Маргарита обернулась. Ее лицо выражало смесь триумфа и отчаяния.

— Кажется, я забеременела, Люсиль! Я очень хочу родить сына Огюстена в этом доме!

Надежды оказались напрасными. Пережив (уже во второй раз) горькое разочарование, Маргарита как никогда отдалась работе, находя в ней единственное утешение. Всю свою энергию и изобретательность она направила на то, чтобы ее вееры были признаны не просто хорошими, но лучшими во всей Франции. Ничем другим Маргарита решительно не интересовалась. Она уже давно гордилась тем, что ее мастерская приносила доход скромный, но вполне достаточный для независимого существования, а теперь дело выглядело так, будто она вознамерилась соревноваться с самим Шато Сатори. Посоветовавшись с одним знакомым банкиром, она отложила из денег, оставленных Огюстеном, сумму на содержание дома, а остальные положила в банк. Ее теперешнее существование разительно отличалось от прежнего, ибо она жила в той части особняка, которая меньше всего напоминала ей об Огюстене. Ее спальней стала одна из гостевых комнат, а в качестве гостиной использовали небольшой зал. Редко кто посещал ее по делам в Шато Сатори, ну а тех, кто все же заезжал, она принимала в гостиной слоновой кости. Как только при дворе распространился слух о побеге Огюстена в Англию, в первые дни после этого известия многие придворные устремились в Шато Сатори и наперебой стали предлагать Маргарите найти замену Огюстену, однако всем им было тут же указано на дверь, и вскоре ее опять оставили в покое.

До тех пор, пока вся гугенотская община не узнала о том, что в Шато Сатори сменился владелец, беженцы продолжали использовать его как перевалочный пункт. Они обычно стучали в освещенное окно, когда Маргарита еще не спала и находилась внизу, или же подавали знак, подражая уханью филина, если в доме были потушены огни и Маргарита спала наверху. Эти простые сигналы были знакомы ей еще с тех пор, как Огюстен ввел ее в курс дела и она сама встречала беженцев и проводила их через подвал в мансарду. Ей не приходилось бояться разоблачения, ибо постоянная служанка, нанятая ею, хотя и была старательной и трудолюбивой женщиной, в то же время не отличалась особой сообразительностью и к тому же храпела все ночи напролет в самой дальней комнате особняка. Поденщицы приходили не каждый день и всего на несколько часов, а еду для беженцев Маргарита готовила сама.

Жестокое преследование протестантов не прекращалось. У некоторых несчастных, пользовавшихся гостеприимством Маргариты, на теле в нескольких местах было выжжено клеймо в виде буквы «Г». Это означало, что носитель знака является презренным еретиком. Один человек скончался от ран в мансарде, и его пришлось похоронить с помощью его же товарищей в могиле, вырытой в густых зарослях кустарника, куда давно уже не ступала ничья нога. Если беженцы нуждались в одежде, Маргарита снабжала их рубашками и камзолами из гардероба Огюстена или подбирала что-то из своих платьев. У нее имелись даже игрушки для детей и она охотно бы усыновила нескольких малышей, оставшихся без родителей, если бы это было возможно. Затем, хотя исход гугенотов из Франции не прекратился, в Шато Сатори они стали появляться все реже и реже, а вскоре и вовсе исчезли.

Отмена Нантского эдикта имела далеко идущие последствия, которых Людовик не предвидел. Его кровавая расправа над гугенотами вызвала шквал возмущенной критики по всей Европе. Даже некоторые католические страны осудили политику Людовика по отношению к части собственного населения, не говоря уже о государствах, где у власти находились правители-протестанты, которые сразу же начали создавать против него союз, и вскоре Франция оказалась окруженной врагами со всех сторон, Людовик, пребывая в благодушии, уверенный в превосходстве своей армии, и не думал печалиться, а напротив, замыслил новое строительство.

— Я построил Версаль для двора, а Марли для друзей. Теперь же мне необходимо прибежище для себя самого.

— Какое же место ты выбрал для этого? — спросила Франсуаза де Ментенон, поднимая глаза от алтарного покрывала, которое вышивала. Вся Франция уже знала, что она является женой короля. Ее глубоко ранило сознание того, что на нее смотрят как на очередную любовницу Людовика, и, чтобы угодить ей, он приказал официально объявить об их браке.

— Там, где сейчас находится фарфоровый Трианон. На этом месте встанет новый Трианон, на этот раз из мрамора, и предназначен он будет только для меня. В нем мы будем отдыхать от мирской суеты.

Она снова склонила голову над своей вышивкой. О каком покое можно было говорить в обществе этого жизнерадостного, полного сил мужчины, который изо дня в день, да еще по нескольку раз, заставлял ее предаваться плотским утехам? Он не мог усидеть на одном месте, ему все время требовался свежий воздух. Находясь в помещении, он, желая дышать полной грудью, широко распахивал окна и делал это даже в самые жестокие зимние холода. Ему было совершенно наплевать на то, что она или кто-то другой мог быть подвержен простудам из-за сквозняков или устал с дороги, или кому-то нездоровилось. Если ему было скучно, все вокруг должны были изображать веселье и всячески угождать его желаниям и капризам. И все же Франсуаза могла понять его стремление на время удаляться от двора. Стоило кому-то лишь шепнуть о том, что Людовик подумывает об отъезде в Марли, как тут же по всем коридорам выстраивались шеренги придворных, желавших сопровождать его в этой поездке. «Марли, сир?» — спрашивал каждый из них, когда король проходил мимо. Если он кивал, они знали, что вожделенное приглашение у них в кармане; если же не удостаивал их вниманием, эти люди сгорали от зависти к немногим счастливчикам.

Прелестный, миниатюрный дворец в Трианоне, украшенный пилястрами из розового мрамора, был окончательно отделан через три года после подписания указа об отмене Нантского эдикта. И сентябре же следующего года Людовик вверг Францию в войну, которая положила конец всем земляным работам на реке Юре. Войска ушли оттуда, чтобы вместо риска умереть от лихорадки подвергнуться другому, к которому они привыкли больше и который потому казался им естественным. Смерть от пули, выпущенной из мушкета, или от удара драгунского палаша считалась куда более почетной. В магазине Маргариты шла бойкая торговля дешевыми веерами, которые раскупались солдатами уходивших на войну полков для своих жен и подружек. Когда Кларисса сообщила, что придворные, также отправлявшиеся вместе с войсками, выражали желание приобрести изделия поизящнее и, соответственно, подороже, Маргарита поняла, что нужно разработать совершенно иную модель веера, но для этого требовались деньги. В течение следующих двух-трех дней она советовалась со своим банкиром, разговаривала с некоторыми ювелирами и золотых дел мастерами, оценивала качество кружев из Лилля, Валенсии и Фландрии. Она хотела получить все самое лучшее, что только можно было купить за деньги. Когда все было улажено и под руководством Люсиль началась работа по изготовлению образцов новых вееров, Маргарита пошла в малиновый зал, где над камином висел портрет Огюстена. Именно в этой комнате они впервые вместе ужинали и шутили тогда, что подают на стол и обслуживают их невидимки. Она не заходила сюда со дня возвращения с побережья, когда ей пришлось снимать чехлы перед приходом солдат, после чего этот зал был заперт вместе с большей частью других помещений, использовать которые не было необходимости.

Она открыла ставни, и в прекрасный зал мощным потоком хлынул дневной свет. Постояв у окна, Маргарита обернулась, хотя это движение и стоило ей огромных усилий, и посмотрела на портрет. В то же самое мгновение она судорожно закрыла ладонью рот, чтобы не зарыдать. У нее в горле стоял комок, грозивший вырваться наружу, и Маргарита чувствовала, что вот-вот разразится бурными слезами и тем самым нарушит обещание, которое она дала себе после первых, самых тяжелых в ее жизни дней: никогда больше не плакать. Разумеется, она знала, что ей придется испытать боль и готовила себя к этому, но все же казалось, что напряженная работа приглушила горечь потери и за четыре года разлуки она привыкла к своему одинокому существованию. Однако сила вновь вспыхнувшего чувства ошеломила и опрокинула ее. Маргарита, словно зачарованная, медленно приблизилась к портрету и стала жадно всматриваться в дорогие черты человека, навсегда исчезнувшего из ее жизни. Художник так искусно изобразил глаза Огюстена, что Маргарите казалось, будто он смотрит прямо на нее.

— Я знаю, что ты в Лондоне… — ее шепот разносился по всему залу. Всего лишь пару дней назад знакомый банкир сообщил ей об этом. — Теперь ты — владелец процветающего банка на Ломбард-Стрит. И вот я пришла сказать, что наконец-то даю тебе шанс вложить капитал в мое дело. Ведь ты всегда этого хотел, не так ли? Конечно, я никак не ожидала, что твое желание сбудется при таких странных обстоятельствах. Я собираюсь делать новые вееры, украшенные бриллиантами и жемчугами — для знати. Я уже давно хотела этим заняться и даже приготовила несколько образцов н надежде, что и для них придет время. Твое золото открыло мне дорогу! Помнишь тот кошелек с луидорами, что ты дал моей матери как плату за веер с моим именем? Те деньги очень помогли мне. Вот и теперь благодаря золоту, оставленному тобой, я добьюсь нового успеха. Я обязательно сделаю это!..

Ее голос задрожал и прервался. Она повернулась спиной к портрету и вышла из зала. Отныне его двойные двери больше никогда не запирались. Со временем Маргарита сможет сесть в этом зале за накрытый стол и не чувствовать каждый раз, когда ее глаза встречались с глазами, изображенными на портрете, что умирает небольшая частичка ее души. Но до этого ей предстояло прожить еще очень много долгих лет…

Чтобы довести свою новую затею до конца, Маргарите пришлось преодолеть немало трудностей. Прежде всего, она подала письменное прошение продавать товар с лотка в вестибюле и встретила отказ. Ей было сказано, что никаких новых лотков в дополнение к уже имеющимся устанавливать не позволяется. Новые вееры нельзя было продавать из корзины Клариссы, ибо это во многом обесценило бы их в глазах богатых и разборчивых покупателей, да и в любом случае Маргарита не хотела лишаться хоть и небольшого, но постоянного источника дохода от сбыта дешевых вееров. Несколько образцов роскошных вееров было выставлено в окне магазина, но клиенты, на которых она рассчитывала, не привыкли искать такие предметы в небольшой галантерейной лавке, расположенной вдали от центральных улиц. Однако настоящее несчастье подстерегало Маргариту впереди. Через несколько недель какой-то вор, соблазнившись видом сверкающих драгоценностей, разбил окно и похитил вееры. Позже их нашли, но, естественно, уже без драгоценностей.

В течение нескольких месяцев Маргарите никак не удавалось наладить сбыт новых вееров, и ее постигло горькое разочарование, так как расходы на их изготовление не окупались и становились непомерными. И тогда она еще раз решилась пустить в ход основной капитал и, взяв туго набитый луидорами кошелек, отправилась к чиновнику, ведавшему торговлей в вестибюле. Тот любезно принял ее и поинтересовался о причине визита, предположив про себя, что у Маргариты возникли какие-нибудь мелкие неприятности, связанные с ее продавщицей, торговавшей из корзины. Когда же она приступила к делу и прямо сказала, что готова заплатить требуемую взятку за внесение ее имени в официальный список владельцев лотков, этот чиновник сразу же выразил желание помочь ей, и они довольно быстро уладили вопрос о размере вознаграждения и остались довольны друг другом. Маргарита добилась того, чтобы ее фамилия стояла первой в списке желающих, а чиновник заполучил кругленькую сумму, которая целиком перекочевала в его карман, не принеся королевской казне ни единого су. Это была одна из самых выгодных незаконных сделок, которую ему удалось провернуть за все время пребывания на этом посту.

Но даже после этого ей пришлось ждать. Ее покровитель не мог творить чудеса и расширить вестибюль, чтобы там появилось место для лотка Маргариты. Прошло много месяцев, занятых ежедневной кропотливой и утомительной работой в мастерской и магазине, но Маргарита не сетовала на судьбу, да и некогда ей было углубляться в собственные переживания по поводу всех случившихся с ней бед. У нее было любимое дело, которому она и отдавала все свое время. Теперь ничто не отвлекало Маргариту. Ей не к кому было спешить по вечерам: ни семьи, ни любимого человека у нее не было. Энергия, помноженная на талант и настойчивость, дала превосходные результаты. Маргарита придумала множество великолепных узоров, которые только ждали своего часа. Она твердо верила, что рано или поздно, но все эти птицы, цветы и гирлянды, даже сцены балов и маскарадов в Версальских садах действительно украсят изящные вееры, искрящиеся разноцветными жемчужинами, рубинами, сапфирами, алмазами и изумрудами.

Ровно через два года после того, как первые вееры с драгоценностями появились в окне ее магазина, Маргарита получила уведомление, что наконец-то освободилось место для лотка. Она тотчас же отправилась подтвердить свое прошение и была восхищена, обнаружив, что ее лоток будет стоять в самом выгодном месте, на виду у всех, кто спускался или поднимался по лестнице Королевы. Когда лоток был установлен, Маргарита позаботилась о том, чтобы его задрапировали розовым бархатом, а балдахин сделали из цветного шелка.

Разрешение на установку лотка подоспело как нельзя более кстати. По времени оно совпало с известиями о предстоящей свадьбе второй побочной дочери короля от Атенаис де Монтеспан и молодого герцога де Шартре. Король неизменно придерживался в этом вопросе твердой линии: все его незаконнорожденные дети обычно вступали в браки с отпрысками самых именитых семей Франции. Этикет требовал, чтобы по такому случаю весь двор был разодет в самые роскошные, поражающие бешеной дороговизной наряды. Придворные, как правило, старались перещеголять друг друга и тратили целые состояния на драгоценности, которыми были густо усыпаны их камзолы и платья. В первое же утро, когда появился лоток Маргариты, ее вееры, ослепительно сверкавшие алмазами и прочими драгоценностями там, где раньше продавались скучные, унылые картины, не могли не привлечь внимания тех, кто охотился за уникальными предметами роскоши. Маргарита пришла в вестибюль спозаранку: она желала окончательно убедиться в том, что лоток выглядит именно так, как ей хотелось.

— Я очень волнуюсь, — призналась она Клариссе.

— Успокойтесь, пожалуйста, прошу вас! — подбодрила ее девушка. — Я прекрасно помню все, что должна сказать и сделать, как только вы мне подадите знак.

В эту минуту несколько придворных, возвращавшихся с утренней верховой прогулки, остановились у лотка и с явным интересом стали разглядывать товары. Перед тем, как следовать дальше, они пообещали вернуться за покупками. Начало было многообещающим.

Постепенно двор проснулся, и жизнь потекла своим чередом. Те, кто спешил в этот знаменательный день по делам, пробегали с лестницы по вестибюлю, ни на что не обращая внимания. Однако вскоре появились и праздные гуляки, и тогда около лотка вмиг возникло настоящее столпотворение. Именно тогда Маргарита и приступила к осуществлению своего плана, на который она поставила все. Как и было предусмотрено, она жестом приказала Клариссе занять ее место. Девушка поставила корзину под прилавок и стала отвечать на вопросы будущих клиентов.

— Да, мадам, на этом узоре по вашему желанию вместо рубинов можно поставить сапфиры. Да, сир, вот веер с жемчугом.

Маргарита выскользнула из вестибюля и села в свою карету. Забрав по пути ювелира, она помчалась домой, в Шато Сатори. Там она усадила его в гостиной слоновой кости и, закрыв дверь, поспешила в потайную комнату, где у нее хранился весь запас вееров, украшенных драгоценностями. Вернувшись в гостиную, Маргарита разложила часть изделий на демонстрационном столике, а остальные спрятала. Теперь оставалось лишь ждать. Минуты медленно истекали и казались часами. Ювелир, одетый в свой лучший камзол, был представительным мужчиной, которому не исполнилось еще и сорока лет. Долгое ожидание, похоже, совсем не смущало его, ведь его нанимали на определенное время и платили соответственно, да и, кроме того, сама работа с веерами доставляла ему большое наслаждение. Еще до возвращения Маргариты он открыл свою шкатулку и выложил драгоценные и полудрагоценные камни на подносы с шелковым дном.

— Не сделала ли я ошибку, мсье Догнель? — спросила Маргарита, и в ее голосе прозвучали тревожные нотки. Прошел уже целый час, а посетителей все не было. Она рассчитывала на то, что ее вееры могут оказаться в центре внимания придворных франтов и благодаря капризу судьбы войти в моду. Как ей рассказывал Огюстен, именно так и бывало со многими вещами, ставшими неотъемлемой принадлежностью одежды или быта двора.

— Еще слишком рано, мадемуазель.

Едва успел Догнель произнести эти слова, как они оба заметили в окне экипаж, проехавший в главные ворота. Маргарита торжествующе воскликнула:

— Ну вот! Один покупатель уже явился!

— Будем надеяться, что и остальные не заставят себя ждать.

Первыми, кого встретил дворецкий, недавно нанятый Маргаритой по этому случаю, оказались молодой маркиз и его жена. Маргарита видела их у лотка перед уходом и встретила очень приветливо и любезно, как и подобает хорошо воспитанной хозяйке, принимающей в своем доме почетных гостей. Маркиз и маркиза почувствовали себя непринужденно, хотя и не знали еще, чего им следовало здесь ожидать. Они удивились, что вееры, выставленные в Версальском дворце, были образцами и не предназначались для продажи.

— Нет ничего лучше, чем выбрать веер в приятной обстановке, — ответила Маргарита, приглашая их следовать за ней в гостиную слоновой кости. — Это мой ювелир, мсье Догнель, который покажет вам богатую коллекцию камней и поможет сделать правильный выбор.

Маркиза устремилась к веерам, лежавшим на столике. Она была в восторге от того, что именно ей представилась возможность выбрать веер первой. А Маргарита тем временем кивнула дворецкому, чтобы тот принес прохладительные напитки и легкие закуски. Едва маркиз и маркиза выпили по фужеру приятного, щекочущего небо игристого вина, как прибыл второй экипаж, а за ним третий. Поскольку все присутствующие были знакомы друг с другом, покупка вееров превратилась в своего рода событие светской жизни. Знатные дамы и кавалеры прохаживались по залу, весело болтая, или подкреплялись у стола с едой и питьем. На с мену уезжавшим прибывали новые посетители, и никто не покинул Шато Сатори без покупки.

Вскоре Маргарита была вынуждена нанять еще работниц, ибо спрос на новые вееры все возрастал, а Догнель со своими помощниками трудился почти круглые сутки, чтобы успеть выполнить все заказы накануне Государственного бала, который должен был состояться в начале масленой недели. На следующий после него день была назначена свадьба. К этому времени среди придворных дам вошло в моду обмахиваться веерами, купленными в роскошном Шато Сатори.

Довольно скоро Маргарита увидела, что этими помещениями обойтись нельзя и придется открыть все залы и гостиные первого этажа. Придворные теперь стали заезжать в Шато Сатори просто потому, что так было принято. Иногда они даже не делали никаких покупок, но этого от них никто и не ожидал. Они свободно расхаживали по дому, потягивая из фарфоровых чашек горячий шоколад или кофе. Для тех, кто предпочитал вино, имелся широкий выбор самых превосходных сортов. Нельзя не упомянуть и еще об одном обстоятельстве. Курение женщин считалось предосудительным пороком, предаваться которому в Версале было рискованно, ибо король каким-то образом всегда узнавал о всех тайных сборищах женщин, пристрастившихся к табачному зелью. И тогда бедные курильщицы обратились за помощью к Маргарите, которая предоставила им для этой цели помещение зимнего сада. Оно находилось на отшибе и имело свой вход. Там, среди апельсиновых деревьев и других экзотических растений, дамы попыхивали фарфоровыми трубками с очень длинными чубуками и отводили душу, обмениваясь последними сплетнями и слухами. Их высокие пышные прически при этом похожи на водопады.

Первое время сюда наведывались и любовные парочки, надеясь обнаружить здесь удобное место для свиданий, но вскоре поняли, что это было заведение, где в непринужденной, неформальной обстановке совершались коммерческие операции, и превращать его в вертеп им никто не позволит. Если во время посещений Шато Сатори происходили знакомства, результатом которых становились интимные встречи в каком-то другом месте, это никого не касалось, ибо было личным делом партнеров. — От них требовалось лишь одно — не удовлетворять свою страсть под крышей особняка Маргариты, которая ни за что не хотела ронять репутацию почтенной хозяйки Шато Сатори, принимая на себя роль сводни.

Маргарита стала устраивать музыкальные концерты, на которые рассылались специальные приглашения. Затем она пошла еще дальше, и раз в месяц Шато Сатори становился литературным салоном, где поэты читали свои новые стихи, а писатели рассказывали о своих книгах. Даже видные ученые иногда приглашались туда для чтения лекций о последних научных открытиях. Постепенно приглашение в Шато Сатори стало цениться придворными столь же высоко, как и приглашение в Марли. По этой причине они старались не делать долгов и на месте оплачивать покупки и счета за еду и напитки. Поведение мадемуазель Дремонт не оставляло сомнений в том, что должникам вход в ее заведение будет навсегда заказан.

Те, кто еще помнил Маргариту рядом с Огюстеном Руссо, не могли не задуматься о происшедших с ней разительных переменах. Теперь это была властная, собранная, знающая себе цену женщина, которая внушала невольное почтение и умела держать на расстоянии непрошеных кавалеров, несмотря на все свое кажущееся радушие и теплую, обаятельную улыбку. Неудачливые соискатели ее благосклонности не без иронии говорили о том, что перед бегством Руссо, должно быть, надел на свою любовницу средневековый пояс верности. За этой шуткой скрывалась острая обида и досада, ибо оставалось непонятным, как такая обворожительная, красивая женщина, гибко и грациозно скользящая в толпе многочисленных гостей, может быть совершенно безразличной к их обольстительным речам и манерам.

Однако в глубине души она вовсе не обладала такой стойкой защитой, как казалось на первый взгляд. Ей было двадцать восемь лет; она уже однажды испытала любовь страстного мужчины, и с тех пор работа заменила ей все, став воплощением всех ее устремлений и поглотив физиологические инстинкты. Разумеется, временами ее пылкая плоть восставала, протестуя против такого варварского обращения. Маргарите хотелось вновь испытать силу и страсть мужских объятий, поцелуи и нежные прикосновения ласковых рук любовника, ее лоно горело от неудовлетворенного томления. Нельзя сказать, что за все это время на ее пути не попадались мужчины, которые не заинтересовали бы ее, но все встречи и свидания заканчивались безрезультатно. Рана в ее сердце еще не зажила, и поэтому Маргарита пугалась всякой связи, которая могла бы угрожать ее душевному покою. Иногда ей казалось, что до конца своих дней она обречена жить в одиночестве.

Теперь на Маргариту посыпался дождь приглашений, но она была очень осторожна и принимала их лишь в том случае, если точно знала, что в этом же месте не окажется и сам король. Сыграв на страсти придворных к модным веяниям, она в то же время никогда не рассчитывала на то, что в свете ее будут принимать как равную. С ней случилось то же самое, что и с Франсуазой де Ментенон, которая в свое время была всего лишь скромной женой бедного поэта Скаррона и сама пробивала себе дорогу в высших кругах. Для нее все закончилось браком с королем. Маргарита же не видела в браке никакого смысла, ибо полагала, что никогда не сможет зачать и родить ребенка, и поэтому все выгоды брачной жизни в ее глазах перечеркивались этим важным обстоятельством.

Она создала новый тип вееров — портретные, при изготовлении которых рисунок наносился на шелк при помощи той же техники, что использовали ее мать и бабушка. Каждая вещь была по-своему неповторима, изображая какую-либо сцену из жизни Версальского двора, а среди ее участников — покупателя веера. Маргарита нарисовала короля, отъезжающего на войну во Фландрию, в обществе нескольких знатных дам, которых он почтил своим приглашением сопровождать его. Дамы узнали себя на веерах. Как и предвидела Маргарита, это привело к тому, что покупатели стали заказывать вееры, которые запечатлели бы их владельцев на Государственном бале или на охоте. Какая-нибудь молодая дама, прибывшая ко двору не так давно, просила нарисовать сцену ее собственной свадьбы. Такие вееры приобрели необыкновенную популярность, и работницы Маргариты успевали выполнять заказы лишь благодаря огромному напряжению всех сил. В этот период ее состояние совершенно неожиданно увеличилось, и на значительную сумму.

К Маргарите явился ее адвокат и сообщил новость, которая поразила ее и обрадовала. Оказалось, что деньги от продажи Мануара вместе с землей и всем, что на ней было и когда-то принадлежало семье Руссо, должны были поступить в собственность мадемуазель Дремонт, как гласило распоряжение Огюстена, сделанное им в письменной форме еще за два года до вынужденного бегства в Англию и хранившееся у нотариуса.

Маргарита запротестовала:

— Но он отдал это распоряжение на случай, если с ним произойдет что-либо непредвиденное: его могли посадить в Бастилию; он мог внезапно заболеть и скончаться… Да и, в конце концов, мало ли что может случиться в жизни с человеком? Его отец часто болел, и эта собственность все равно должна была достаться Огюстену, вот он и включил мое имя в список наследников. Эти деньги принадлежат по праву ему и должны быть пересланы в Лондон!

— Даже если бы мы и не находились в состоянии войны с Англией, это было бы невозможно, — ответил адвокат. — Деньги от продажи собственности протестантов конфискуются в королевскую казну в том случае, если не находятся лица, обладающие законным правом наследования и исповедующие католическую веру. Так что у вас нет выбора, мадемуазель! Деньги ваши. — Обычно суровое, его лицо еще больше помрачнело. — Не жалейте гугенотов, мадемуазель! Все они перед тем как удрать, успели прихватить с собой большую часть своих богатств и теперь живут себе на новом месте припеваючи!

Она знала, что, помимо Англии и Голландии, протестанты основали свои поселения и в других местах, — в Женеве, например, и даже в некоторых католических государствах, таких, как Генуя в Италии, которые с большим неодобрением отнеслись к религиозным преследованиям, начатым Людовиком XIV. На протестантов там смотрели как на собратьев-христиан. Всего же страну покинуло около четверти миллиона гугенотов. Часть их на чужбине весьма преуспела и стала использовать эти деньги на оказание помощи нуждающимся собратьям по вере, устраивая различные предприятия, где они могли бы заработать себе на жизнь.

Когда хозяин шляпной мастерской надумал ее продать, Маргарита купила это здание, а заодно и все постройки, находившиеся на заднем дворе. Там она разместила ювелирную мастерскую, где работали три ювелира; два больших помещения были отданы под производство тесьмы, а в остальных комнатах Маргарита развернула дополнительное производство вееров, для чего она наняла еще несколько работниц. Там, где раньше продавали шляпы, она сделала ремонт, и теперь ее товар разместился в куда более выгодных условиях — на прекрасно декорированных витринах — и привлекал к себе внимание издалека. Старый магазин и этажи над ним были переоборудованы под жилье для веерщиц, многие из которых совсем недавно перебрались в Версаль из деревни в поисках средств к существованию. Если двор переезжал в Фонтенбло, то Маргарита посылала вслед и своих торговок с большим запасом товара, выбирая для этой работы женщин, на которых можно было положиться. И в довершение ко всему она открыла в Париже магазин, окна которого выходили прямо на широкий проспект Елисейских полей.

В 1697 году состоялась еще одна важная свадьба. Сын Великого дофина, герцог Бургундский, женился на очень привлекательной и озорной савойской принцессе Марии-Аделаиде. Для Людовика и Франсуазы она стала любимой внучкой и принесла в их покои заразительное веселье и смех. Теперь король и мадам де Ментенон все больше времени проводили вместе и редко покидали Версаль. Людовик занимался чтением различных документов и принимал по ним решения; он работал за письменным столом, а Франсуаза неизменно что-то шила, вышивала или вязала. Возраст сказывался на короле, который с годами становился все более тучным, а его живот выдавался вперед так, что трещали пуговицы на камзоле. Хотя он по-прежнему продолжал внушать всему-двору почтительный страх, ибо казался вездесущим, и этикет требовал, чтобы придворные вели себя, словно марионетки, выполняя прихоти и капризы монарха, все же было заметно, что тон при дворе все больше начинает задавать молодежь, и король был этим доволен. Падение нравов придворной жизни достигло небывалого уровня. Распущенное поведение: занятия любовью на виду у всех в коридорах среди белого дня, оргии и кутежи — стало нормой. В Версале почти открыто начал действовать своеобразный клуб содомистов, число которых возрастало с катастрофической быстротой. Пресыщенная знать из кожи вон лезла, чтобы изобрести новые способы чувственных наслаждений и спастись от скуки.

Война закончилась маловыгодным для Франции Ризвикским миром, и это не могло удовлетворить Людовика, привыкшего к пышным и громким победам. И в это безрадостное время источником утешения для него явилась новая часовня, которую должен был построить Мансарт здесь, в Версале. Она должна была завершить ансамбль великого дворца, стать славным местом почитания Господа и гимном великому гению человека-строителя и поражать своими размерами. Белокаменная, в золоте, вымощенная внутри и снаружи разноцветными мраморными плитами, эта часовня должна была представлять собой образец совершенства каждой своей линией. На грациозных арочных сводах покоилась галерея с белыми колоннами, стремительно вздымавшимися к сводчатому потолку, расписанному картинами во славу Создателя.

Работа началась. Казалось, стрелки часов перевели назад: снова Версаль опутала паутина строительных лесов, натужно заскрипели лебедки и ворота. Рядом с местом, где должна была подняться часовня, лежали мраморные плиты и высились горы вынутой под фундамент земли, штабеля черепицы и других строительных материалов. Повсюду копошились сотни рабочих. Надзирать за ходом строительства Мансарту помогал опытный архитектор, работу которого он уважал с давних пор. Однажды посетив стройку и найдя темпы и качество работ вполне удовлетворительными, Мансарт предложил своему помощнику наведаться в Шато Сатори, где всегда можно было получить удовольствие от общения в приятной компании.

Маргарита, занимавшая гостей веселым разговором, повернула голову, когда дворецкий объявил о приходе новых гостей. Жюль Гардон-Мансарт был ей хорошо знаком по предыдущим посещениям, да и спутника его она узнала сразу же, несмотря на то, что со времени их первой и единственной встречи минуло уже семнадцать лет.

— Барон Пикард! — приветствовала его Маргарита, которую тут же захлестнула волна приятных воспоминаний. Ведь этот человек был когда-то связан с Огюстеном и напоминал о том счастливом времени, когда она впервые переступила порог Шато Сатори и дважды влюбилась: сначала в дом, а затем в человека, которому он принадлежал. — Какой чудесный сюрприз! Добро пожаловать в дом, который вы спроектировали и построили!

— Вы все еще помните меня? — Пикард был в равной степени приятно удивлен и обрадован, подумав, что в свои тридцать с лишним лет, будучи зрелой и красивой женщиной, она производила куда более приятное впечатление, чем та девушка, которая когда-то летним вечером поразила его своей экстравагантной внешностью и поведением, начав кружиться с расставленными руками на мраморной звезде в центре зала, а огненный нимб от лучей заходившего солнца сиял вокруг ее головы.

— Я бы узнала вас везде, но меня радует то, что мы с вами встретились снова именно здесь, в том самом месте. — Она говорила правду: не узнать его было трудно, хотя теперь барон выглядел значительно старше, а вместо золотых локонов на его голове красовался парик того же цвета. Он пополнел и раздался вширь, лицо стало несколько одутловатым, но улыбка по-прежнему отличалась открытостью и дружелюбием, и глаза все так же искрились радушием и добротой. — Вы заехали в Версаль погостить?

— Я пробуду здесь столько, сколько потребуется для того, чтобы построить новую часовню.

Глаза Маргариты расширились:

— Значит, у вас снова появилась здесь работа? А ваша жена с вами? Я была бы очень рада, если бы вы вдвоем как-нибудь отужинали у меня.

Пикард поспешил прервать ее:

— Я — вдовец.

— Ох, простите меня! Примите мои соболезнования. — Маргарита испугалась, что затронула больное место, и эта озабоченность отразилась на ее лице.

— Я почту за честь принять ваше милостивое приглашение, — быстро произнес Пикард, чтобы сгладить неловкость ситуации и не огорчать Маргариту.

Ее лицо прояснилось, и, продолжая выражать радость по поводу такой внезапной и приятной встречи, Маргарита подвела его к остальным гостям и представила.

Теперь она перестала взимать плату за услуги буфета и продажу вееров в гостиной слоновой кости устраивала лишь раз в неделю. Сбыт от этого никак не пострадал, зато удовольствие от светского приема не омрачалось ежеминутными деловыми заботами. Маргарита поступила так, потому что испытывала все более острую необходимость отвлечься от воспоминаний, ранивших ее сердце, когда она оставалась в полном одиночестве.

Накануне того вечера, когда он должен был ужинать в Шато Сатори, Лорент Пикард ощущал какой-то особый душевный подъем: подобного ему давно уже не доводилось испытывать. Поскольку строил он в основном загородные особняки, ему приходилось часто переезжать с места на место; построенные им в большом количестве изящные маленькие фамильные часовни привлекли внимание знаменитого Мансарта, и тот пригласил его на должность своего помощника для осуществления общего надзора за строительством часовни Версальского дворца. Как только он услышал имя Маргариты, упоминавшееся в связи с Шато Сатори, то не поленился расспросить о ней Мансарта и узнал о ее успехах в организации собственного дела, о том, что она скопила приличное состояние, а ее любовник-гугенот давно уже исчез.

Лорент и сам за эти годы пережил большое горе, ибо дважды овдовел. Обе его жены умерли при родах — так же, как и младенцы. С тех пор мысль о женитьбе вызывала у него страх и отвращение. Он снимал квартиру в Лионе, но она так и не стала для него настоящим домом, поскольку бывал он там наездами, а его родовое поместье перешло в чужие руки в результате пагубного пристрастия старшего Пикарда к азартным играм и оказалось безвозвратно утраченным. Он был верен обеим своим покойным женам и искренне любил их, а теперь ему приходилось довольствоваться любовницами и, переезжая на новое место, каждый раз заводить себе новую подругу.

Нетрудно было предсказать, что строительство королевской часовни продолжится, по крайней мере, десять лет. Пока на купол не ляжет последний слой позолоты и художник в последний раз не коснется кистью внутренней росписи, Пикард будет занимать свою должность. Это означало, что ему придется поселиться в Версале на долгие годы, поэтому он, не без удовольствия размышляя о возможном любовном приключении, облачился в желтый парик и новый парчовый камзол и отправился на ужин в Шато Сатори.

… Когда пришло время возвращаться из Шато Сатори в Версаль, Лорент Пикард почувствовал сердцем, что вместо очередного амурного похождения назревает нечто гораздо более серьезное. Он уже почти влюбился в Маргариту и против своей воли опять стал подумывать о браке.