ГЛАВА 5
Целый час они шли по диким джунглям, и все это время Эван пытался переспорить судьбу. Он говорил не переставая, пока у него не пересохло но рту и не распух язык. Он рассказал Рико все, что посчитал возможным: что он англичанин, что посвятил себя войне с Испанией и что он не враг туземцам и рабам.
Рико никак не реагировал на его слова и лишь подталкивал кинжалом в спину. Его невозмутимость и незримое присутствие сзади не позволяли Эвану замолчать.
Наконец тропа стала более отчетливой, превратившись очень скоро в хорошо расчищенную дорогу в кустарнике. Рико несколько раз тихо свистнул. Слева и справа от Эвана темные тени бесшумно спустились с деревьев и исчезли в джунглях.
Эван понял, что это часовые. Значит, они почти пришли. Догадка переросла в уверенность, когда он уловил запах костра и жареного мяса. Эван почувствовал, как от голода у него свело живот. Через несколько секунд он уже стоял посреди поселения из бамбуковых хижин. Красноватая земля под ногами была хорошо утоптана. Темнокожие люди окружили его и внимательно рассматривали. Один из наиболее отважных подошел поближе.
Эван почувствовал себя зверем в клетке. Он вскинул голову и гневно посмотрел на туземцев. Многие выглядели так же странно, как и Рико: коричневая с красноватым оттенком кожа, гладкие волосы, лицо с резко очерченными скулами. Все были стройными и рослыми.
К какой расе принадлежит этот народ? Они не негры и не местные туземцы, а скорее удачное смешение этих двух рас.
Рико заговорил на местном диалекте, обращаясь к своим людям. Эван смог разобрать всего несколько слов, но они были далеко не обнадеживающими: «бродил по джунглям», «один и вооружен, как испанец», «говорит на языке белых дьяволов».
Старик с высохшим, морщинистым, как грецкий орех, лицом сказал что-то гортанным голосом, в котором слышались командные нотки. С полдюжины мужчин набросились на Эвана. Он боролся, но с него сорвали нагрудник и крепко связали руки сыромятным ремнем, затем привязали к столбу в форме Т-образного креста так, что связанные руки были подняты высоко вверх, а ноги едва касались земли.
Мужчины отступили назад, чтобы оценить свою работу. Эван посмотрел на их лица, и кровь застыла в его жилах: никогда раньше не видел он такой яростной ненависти. Он почти физически ощущал ее смертоносное действие. Ненависть незримой лианой тянулась к нему, оплетая своими объятиями, обещая скорую расправу. К мужчинам скоро присоединились женщины и дети, добавив изрядную порцию собственной озлобленности.
«Они собираются не просто убить меня, – осознал Эван, и новая волна ужаса охватила его. – Они хотят разорвать меня на мелкие кусочки». Он с трудом облизнул пересохшие губы.
– Пожалуйста, – взмолился он. – Пожалуйста, выслушайте меня.
– Нет, белый дьявол, – отозвался Рико, его крупные ноги твердо ступали по земле. При каждом шаге браслет из ракушек, охватывающий одну щиколотку, издавал ритмичные звуки. – Ты послушай нас. Ты услышишь песню ненависти кимарунов.
– Кимарунов? Я не знаю такого слова.
– Ты лжешь, испанец.
– Нет. Я хочу знать, кто захватил меня в плен и почему. Кто такие кимаруны? – Эван надеялся, что они захотят поговорить с ним, и это в какой-то степени разрядит их ярость.
Рико открыл было рот, чтобы сказать что-то недружелюбное.
Не дав Рико вымолвить ни слова, вперед вышла одна из женщин. Гибкая, как ива, она оказалась рядом с Рико.
На мгновение Эван позабыл свой страх, любуясь необычайной красотой. Гибкое стройное тело женщины было затянуто в яркое узкое платье. Темная кожа, черные волосы, карие бархатные глаза со слегка приподнятыми уголками, полные губы и гонкий нос. На одной пухлой щеке свежий, шрам и форме креста. Ее заклеймили, как животное… пли как преступницу.
– Он спрашивает, кто такие кимаруны, – ее голос был глубоким и мелодичным. – Мы должны сказать ему. Даже злодей должен знать, кто его враги.
Эван ждал, что кто-нибудь из мужчин оттолкнет ее назад, ибо женщина не должна вмешиваться в дела старейшин племени.
Но никто даже не пошевелился и ничего не сказал. Женщина подошла ближе к Эвану. Вышитый бусинками подол ее простого платья издавал во время ходьбы глухое постукивание.
– Мы все кимаруны. Наши деды страдали от рук таких, как ты. Некоторых из них привезли сюда в цепях по большой воде. Их заставляли работать, пока они не умирали… или не убегали. Другие – дети этой земли. Твой народ свел нас вместе. Наша кровь смешалась и кипит ненавистью к испанцам и их священникам, которые убивают во имя своего Бога – Христа.
Эван слушал очень внимательно, стараясь разобрать смысл слов в незнакомом ритме нового для него диалекта. Но даже если он чего-то и не понял, то все было ясно из выражения ее гневного лица и звенящего страстью голоса. Очевидно, кимаруны – племя, произошедшее от африканских рабов и туземцев Нового Света. Значит, у них есть как минимум две причины ненавидеть испанцев.
– Но я не испанец, – громко заявил Эван, – я не испанец, не тот, кого вы называете «человек с кругом».
Рико презрительно и недоверчиво фыркнул, пихнув ногой лежащие на земле доспехи и оружие. В ту же секунду женщина дернула Эвана за бороду.
– Ты носишь их круглый железный панцирь. У тебя борода дьяволов. Ты говоришь на их языке. Ты не обманешь Касильду.
У него появилось непреодолимое, хотя и довольно глупое в такой ситуации, желание произнести ее имя вслух, чтобы почувствовать, как оно прозвучит, и ощутить его красоту. Касильда. Имя показалось Эвану таким же красивым, как и его обладательница, но в то же время опасным, как шипение змеи. Жаль, что она жаждет его смерти. Эвану хотелось бы узнать ее получше.
– Мы сделаем с тобой, то же, что твой народ сделал с нами, – сказал Рико. – Сначала мы будем бить тебя, пока от боли тебе не станет плохо. Потом мы разрежем тебя вот так, – он провел пальцем по своей груди от шеи до живота.
– Потом, – продолжила Касильда, – мы вытащим твои внутренности и сожжем их. Иногда сильные после этого еще некоторое время живут, – она приблизилась настолько, что он почувствовал дыхание ее прекрасного, отмеченного шрамом лица, а ее темный пылающий взгляд обжег его. – А ты сильный?
– Ради Христа! – воскликнул Эван. Он повернул голову в сторону и увидел стоящих тут же детей. Некоторые прятались за юбками матерей, другие нервно хихикали, а третьи, как завороженные, смотрели на происходящее, охваченные любопытством и ужасом. – Вы только послушайте себя! Вы говорите такое при своих детях, учите их ненависти, даже не дав им возможности узнать того, кого вы ненавидите.
– Мы должны предостеречь их от опасности мира, которым правят такие, как ты, – возразила Касильда. – Моя мать никогда не учила меня ненавидеть испанских солдат и священников. Однажды, еще совсем маленькой, я собирала ягоды, и мне повстречался испанский солдат, – ее лицо пылало, шрам на щеке стал заметен еще больше. – Я не знала, что должна была бояться, убежать и спрятаться.
– О Боже, – выдохнул Эван и беспокойно задвигался на столбе. Как он хотел бы заткнуть уши, но руки его были связаны.
– Ты начинаешь понимать, – заметила Касильда. – Испанец забрал меня в свою большую белую деревню. Десять лет я жила в его белом доме, убирала за ним грязь и чинила одежду. Он не стал дожидаться, когда я повзрослею и рано повалил меня на спину. Когда мне исполнилось тринадцать лет, у меня появились дети. Я родила ему трех сыновей. Всех троих он оторвал от моей груди, одного подарил друзьям, других продал на рудники Потоси.
От горестных воспоминаний ее лицо стало похоже на вырезанную из дерева маску.
– Однажды я убежала, – женщина повернулась к Эвану так, чтобы он мог увидеть ужасный шрам на щеке. – Это было моим наказанием. Когда я убежала во второй раз, я поклялась, что либо спасусь, либо умру. Вот какова цена защиты невинности наших детей. Вот что бывает, когда, мы прячем от них свою ненависть. Так разве мы не правы, отравляя их юные сердца?
– Как я могу ответить на это? – сквозь пелену ужаса и страха ответил Эван.
– А мы и не ждем от тебя ответа.
Вперед вышли трое мужчин, их черные ножи, сделанные из оникса, блеснули в лучах яркого солнца.
– Подождите! – отчаянно закричал Эван. – Дайте мне сказать! Я не испанец, вы слышите меня? Я не испанец!
Мужчины лишь покачали головами. Касильда подняла руку:
– Пусть развлечет нас своими сказками.
– Это вовсе не сказки! Я не лгу. Я выгляжу и разговариваю как испанец, но принадлежу к другому племени. Мы называемся англичанами, – он понимал, что у него нет времени вдаваться в подробности относительно различий между англичанами и уэльсцами. – Моя страна – враг Испании. Испанский король по имени Филипп хотел править моей землей, как правит вашей. Он женился на нашей королеве Марии, привез к нам своих священников, и те пытали и жгли мой народ, но теперь у нас новая королева, ее зовут Елизавета. Она ненавидит Испанию так же, как и вы. А я служу ей.
– Служишь ей? – Рико усмехнулся. – Ты носишь их круглый панцирь. У тебя их нож. Зачем это вашей женщине-королю?
– Нас здесь немного. Мы работаем тайно, потому что не можем победить испанцев, сражаясь с ними открыто. Наша цель – неожиданно войти в Номбре-де-Диос, захватить сокровища, расправиться с солдатами, чтобы те уже никому не могли принести горя.
– Номбре-де-Диос? – переспросила Касильда. – Белый город?
Эван кивнул:
– Да, если вы так его называете.
В рядах мужчин разгорелся спор. Эван не понимал, о чем говорят туземцы, но подозрительность в их глазах подсказала, что у него нет надежды на свободу.
Двое мужчин развязали его и повернули лицом к столбу. Широко разведя его руки, они снова привязали Эвана к поперечной перекладине. Чувствуя себя абсолютно беззащитным и беспомощным, как распятый еретик, он оглянулся назад.
Вперед вышел крупный мужчина с кнутом из сыромятной кожи. Он остановился, чтобы тихо что-то сказать остальным.
Вид кнута отбросил Эвана в прошлое. На мгновение он снова стал восьмилетним мальчиком. Однажды Оуэна Перрота застигли в амбаре, когда тот мучил одного из щенков собаки-шлейки. Потом с наглой усмешкой на юном лице Оуэн смотрел, как с мальчика для битья из Кэроу сорвали рубашку и выпороли кнутом. Еще и сейчас Эван видел в ночных кошмарах огромный табурет U-образной формы. Ударом в спину его свалили на этот самый табурет, потными ладошками он ухватился за его зазубренные края. Глаза могли видеть только пол, к которому было обращено лицо. Тот пол он и сейчас помнил в мельчайших подробностях: каменные плиты с разбросанным по ним камышом, мелкие жучки, деловито снующие среди мусора.
Учитель Оуэна воспользовался тогда хлыстом из тонкой, мягкой кожи, каким погоняли упряжки лошадей. При умелом обращении он впивался в спину подобно тому, как горячее лезвие входит в масло.
Сначала Эван пытался изображать из себя мужчину и сдерживал рыдания, притворяясь, будто сделан из камня. Но вскоре понял, что. Оуэн не остановит наказание до тех пор, пока не услышит от Эвана мольбы о пощаде.
И он стал кричать, а его спина и ягодицы горели огнем, по ним струилась кровь. Оуэн не спешил. Он всегда был довольно дружелюбно настроен к Эвану, но видеть, как вместо тебя порют другого, доставляло ему извращенное удовольствие.
Звук разрываемой ткани вернул Эвана к действительности. Сейчас он уже не был мальчиком для битья в замке Кэроу, но был осужденным в непроходимой чаще джунглей, которого окружали люди, решившие убить его.
Разорванная рубаха упала, и спина обнажилась. Эван крепко зажмурил глаза. Ему была отвратительна даже мысль о том, что все увидят на его теле следы былого унижения. Даже сейчас, в последние минуты жизни, у него сохранилось человеческое достоинство.
Прошло несколько тяжелых секунд, прежде чем он заметил, что кимаруны затихли. Эван оглянулся и увидел, что их взгляды устремлены на его спину.
Шрамы. Десятки шрамов, оставшихся от бесчисленных избиений, когда кнут слой за слоем снимал со спины глянцевую кожу. Бугры и борозды всех оттенков – от насыщенных багровых тонов до бледно-белых – представляли страшное свидетельство его жестокой юности.
Туземцы зашептались, указывая на спину Эвана и споря друг с другом. С ножом в руках вперед вышла Касильда. Она остановилась перед ним и посмотрела ему в глаза. Очевидно, у кимарунов не было законов, ставящих женщин на второе место после мужчин.
– Кто это сделал с тобой? – спросила она.
Эван, прижавшись лбом к столбу, произнес святую ложь:
– Испанцы.
Это была ложь во спасение.
Одним взмахом черного ножа Касильда перерезала веревки на его запястьях, взяла за руку и повела прочь от столба. Ее прикосновение было твердым и осторожным одновременно.
– Что теперь? – пробормотал он.
Она бросила ему выдолбленную тыкву:
– Попей. А потом поговорим. Мы хотим услышать подробнее о вашем плане убийства дьяволов в белом городе.
Родриго отложил перо и потер переносицу. Его лампа еле горела, потому что он всю ночь напролет работал и масла в ней почти не осталось. От ее скудного пламени он зажег свечу и хмуро посмотрел на лежавшую перед ним бухгалтерскую книгу, словно та была его заклятым врагом. Счета за грузы и отчеты. Факты и цифры… Все, до последнего песо, должно быть записано.
Он ненавидел эту работу. Ненавидел свою тесную контору в Номбре-де-Диос. Раньше это делал Филипп, и тогда ему казалось, что все это очень просто – тот всегда считал быстро и точно, а потом, удовлетворенно щелкнув пальцами, закрывал книгу.
– Где ты сейчас, Филипп? – уставившись в темный угол конторы, пробормотал Родриго. – Ты так нужен нам, черт возьми. – Родриго из графина налил себе в серебряный кубок вина и сделал большой глоток. Ему действительно недоставало его доброго друга все эти два года, особенно сейчас.
Когда он увидел Энни, хрупкая фигурка которой была одета в грубую мальчишескую одежду, а прекрасные волосы кое-как обрезаны, Родриго решил, что сейчас разверзнется небо и его на месте поразит молния негодования Филиппа. Но дух Филиппа не проснулся от вечного сна, и Родриго вместе с Энни в качестве его секретаря сел на корабль, отплывавший в Номбре-де-Диос. После смерти Филиппа главный счетовод казначейства назначил Родриго на его место. Ему не нравилась бумажная работа, но за нее от казначейства шли кругленькие суммы, которые позволяли удовлетворять аппетит к хорошей еде, вину и пылким женщинам.
Он мог бы найти удовлетворение, даже прикованный к столу, в работе сотрудника казначейства, если бы не Энни.
– Энни, – пробормотал Родриго, потирая виски. – Господи, что же мне с тобой делать?
Энни взрослела очень быстро, так что Родриго и опомниться было некогда. В тринадцать лет с ее стройной фигуркой и хрипловатым от природы голосом играть роль мальчика было нетрудно. Облегающие штаны и свободные рубахи подходили куда больше к ее плоской фигуре, чем девичьи оборки и фижмы. Но если настоящий мальчишка с годами становится сильнее, мышцы его крепнут, голос грубеет, а на лице пробиваются усики, то Энни с возрастом становилась все более похожей на Энни.
Около года назад она стала скрытной в том, что касалось ее личной гигиены. Захваченный воспоминаниями, Родриго увидел себя стоящим у дверей ее комнаты, из которой доносились рыдания. Она плакала так, словно сердце ее разрывалось. Испугавшись, он постучал в дверь.
– Уйдите, – приказала девушка голосом, приглушенным от плача.
Родриго стиснул зубы и вошел в комнату. Ему вспомнилось, что на полу светились солнечные полосы пробивающихся сквозь жалюзи лучей. Он сел на край кровати и обнял девушку. Каким стройным и упругим было ее тело, хотя теперь в ней появилась новая мягкость. Она пополнела, хотя на глаз это было не заметно, но под руками хорошо ощущалось.
– Энни, что тебя беспокоит?
– Родриго, я умираю, – дрожащим шепотом ответила она.
Его окатила холодная волна страха. Да, она иногда причиняла ему массу неудобств, бывала досадной и липучей, но Родриго уже так привык к ее непредсказуемому характеру, ее постоянному присутствию.
– Что? Ты больна? Энни, скажи мне!
Девушка отстранилась от него и натянула одеяло до подбородка.
– У меня… идет кровь. И не останавливается.
После долгих расспросов и уговоров он все-таки выяснил, что это за кровотечение, хотя при этом ему показалось, что он тянет кота за хвост. Родриго рассмеялся бы, если бы все это не было так грустно. Бедная девочка, в мальчишеском обличьи, росла без матери, и происшедшие в ней перемены застали ее врасплох и смутили. Он чувствовал себя виноватым в том, что никак не подготовил ее к ним.
Как мог, Родриго попытался объяснить ей то немногое, что ему было известно о женских делах.
– Для меня это такая же загадка, дорогая, – признался он. – Насколько я понимаю, у женщин течет кровь каждый месяц, если она не носит и не кормит ребенка.
Она размазала по щеке слезы:
– Как это – не носит ребенка? А откуда у меня возьмется ребенок?
Краска залила лицо Родриго:
– Ну, ты выйдешь замуж, и твой муж даст тебе ребенка.
– А где он его возьмет?
– Муж сделает так, что ребенок будет расти у тебя внутри.
Энни обхватила руками живот:
– Только муж может сделать это как следует?
– Как следует – да, но… – Родриго встал и начал мерить шагами комнату. – Черт, жаль, что я не знал хорошенько свою бабку Каталину. Я виделся с ней всего несколько раз, когда бывал в Испании, еще будучи ребенком. – Он провел пальцем по мокрому от слез лицу Энни, смахивая слезинку. – Она была очень мудрой. И очень доброй. По всему югу Испании о ней ходила молва как о великой целительнице женских болезней. Даже когда она состарилась, то часто уходила в ночь, чтобы помочь какому-нибудь младенцу появиться на свет. Она обучила этому одну из своих дочерей, Клару.
Неожиданно ему в голову пришла мысль:
– Послушай, тетка Клара до сих пор живет в Палосе. Я мог бы отвезти тебя туда…
– Палос в Испании, да? – спросила Энни упавшим голосом, в котором чувствовались, однако, ледяные нотки.
– Ну конечно. Это известное место, Энни. Это родной город самого старика адмирала Колумба.
– Тогда я не поеду. Я ненавижу Испанию. Если бы не их правительство, мой отец был бы жив. Если бы не их церковь, мои бабушка и дедушка тоже были бы живы. Я ничем не обязана Испании и отказываюсь ехать туда.
Но Родриго настаивал на своем, хотя ему тоже не хотелось ехать в Испанию. Он помнил те места с детства: пыльные равнины и огромные дома с темными холлами. Родители возили мальчика туда, когда тщетно пытались разыскать второго сына Паломы, которого много лет назад у нее отняли при трагических обстоятельствах сразу после рождения. Но самые яркие впечатления остались у Родриго от истеричных проповедей церковников, которые он слышал в великом множестве, призывавших уничтожать евреев и сторонников Мора.
По иронии судьбы, именно Энни приходится скрываться от Святой Инквизиции, Энни, в жилах которой нет ни капли еврейской крови.
А у Родриго, уважаемого торговца, которого все дворяне и чиновники называют доном, дедушка был евреем, его звали Джозеф Сармьенто из Риберы. Он был моряком, отправившимся с Колумбом в его первое великое путешествие, и единственным человеком, оставшимся в живых после катастрофы при Ла-Навидад.
Новая Испания – более безопасное место для евреев. Ищейки Святой Инквизиции еще не до конца отточили здесь свою технику по выявлению еретиков. И все же, судя по трагедии, постигшей родителей Филиппа, фанатики Святой Инквизиции готовы с усердием заняться и Новым Светом. Родриго вздрогнул, вспоминая, сколько пришлось вынести Уильяму Блайту и Габриэле, прежде чем их поглотил огонь людской нетерпимости. И все напрасно, ведь они скрывали лишь одну тайну: отцом Филиппа был Генрих VIII. Господи, неужели палачам удалось вырвать у Габриэлы правду?
Встревоженный своими мыслями, Родриго смочил слюной большой и указательный пальцы и погасил свечу. Он долго сидел в темноте, лениво поигрывая серебряным медальоном, который носил на шее на цепочке. Ему не очень-то хотелось ложиться в большую мягкую постель. Одинокую постель.
С тех пор как он стал опекуном Энни, приходилось быть осторожным в отношениях с женщинами и встречаться с ними только в тавернах и публичных домах. Приводить их домой он не мог. Неудобство это порядком досаждало ему.
Его окружали звуки ночи, песня цикад, отдаленный плеск волн, приглушенные расстоянием шаги часовых, шепот в коридоре…
Родриго мгновенно насторожился, всю усталость как рукой сняло. Двигаясь бесшумно, как это делала прислуга матери, он встал из-за стола и подошел к двери. Она была приоткрыта на ширину ладони, и он видел каменную лестницу, ведущую на верхний этаж дома.
Бледная луна осветила две закутанные в плащи фигуры.
– Почти пришли, – услышал он шепот Энни. – Я уже думала, Родриго никогда не погасит свет и не ляжет спать.
Парочка поднялась по лестнице, и дверь в комнату Энни с тихим щелчком закрылась. Не веря своим глазам, Родриго словно окаменел. Но тут гнев охватил его и пробудил к действию. Он выскочил из кабинета и, перескакивая через две ступеньки, взлетел по лестнице на верхний этаж. Значит, решила привести в дом дружка? Маленькая потаскушка. В то время, пока она беззастенчиво наслаждается, он, Родриго, должен прятаться по кабакам? Оказавшись у дверей комнаты Энни, Родриго по привычке потянулся за шпагой, но вспомнил, что отстегнул ее, когда сел работать. Это не остановило его. В теперешнем настроении он мог убить обоих голыми руками. Родриго налег плечом на дверь и ввалился в комнату.
– Родриго! – выдохнула Энни.
В лунном свете, пробивающемся сквозь прорези жалюзей, он смог различить стройную фигурку Энни и ее завернутого в плащ возлюбленного.
– А ты времени зря не теряешь, не так ли? – прорычал он.
В два прыжка Родриго пересек комнату и схватил ночного дружка за грудки.
– Я тебе сейчас покажу, как я встречаю мужчин, которые прокрадываются в мой дом по ночам!
– Родриго, не надо! – закричала Энни.
Не обращая на нее внимания, Родриго встряхнул незнакомца и замахнулся на него кулаком:
– Ах ты сукин сын!
В ту же секунду гость Энни ударил его коленом в пах, Родриго показалось, будто в него вонзили лопату. Дыхание перехватило, из глаз посыпались искры. Рука разжалась, и он начал валиться на пол. Ниже, ниже в бездну боли. Его противник тут же стал коленом ему на спину и заломил руку назад. Боль пронзила плечо.
– Ему больно? – спросила Энни гостя.
Родриго попытался собраться с силами, чтобы сбросить противника, но от падения его дыхание сбилось с ритма.
– Не думаю. Ну, может быть, совсем немного, но он сам напросился.
Родриго решил, что лишился рассудка – это был женский голос. Господи, неужели до такого незавидного положения довела его женщина?
– Родриго, – сказала Энни. – Это не то, что ты думаешь. Если она отпустит тебя, ты обещаешь, что не нападешь на нее снова?
Он промычал что-то в знак согласия. Женщина отпустила его руку и встала. Очень медленно, преодолевая адскую боль от малейшего движения, Родриго ухватился за ножку кровати и поднялся на ноги.
Энни зажгла свечу. В ее неверном свете лицо девушки показалось ему бледным, но следов раскаяния или сожаления на нем не было. Когда его глаза совсем привыкли к тусклому освещению, Родриго посмотрел на незнакомку и от изумления едва снова не свалился на пол. Дыхание перехватило, но уже не от боли.
Она сбросила плащ и осталась в мужской рубахе. Ноги ее были голыми, через плечо переброшена толстая черная коса. При взгляде на лицо женщины у него остановилось дыхание.
Никогда в жизни он не видел живую королеву, но сейчас ему казалось, что она должна выглядеть именно так. Безупречная кожа, высокие скулы, гордый узкий прямой нос, полные губы, яркие от природы, слегка приподнятые уголки глаз.
Родриго никогда не видел такой изысканной красоты, сразу, мгновенно лишившей его покоя. Это была какая-то экзотическая язычница, принцесса из неизвестного племени, какая-то…
– Валерия, – наконец сказала незнакомка. – Меня зовут Валерия, и я – еврейка.
Она сообщила об этом без всякого страха, хотя услышь ее слова кто-либо, смерть была бы неизбежна.
– Черт возьми!
Родриго сел на кровать и провел рукой по длинным черным волосам. Еврейка. У него в доме еврейка. И она так избила его, что он едва не лишился чувств.
Энни упала перед ним на колени:
– Родриго, не сердись. Ей больше некуда пойти. Мы должны ей помочь!
Он внимательно посмотрел в глаза своей подопечной. Неопрятное лицо, всклоченные волосы и упрямство, открыто светящееся в ее огромных глазах.
– Энни, ты сведешь меня с ума, – пробормотал он. – Мне уже давно следовало бы отдать тебя в монастырь, где тебя превратили бы в скромную, спокойную девушку.
Она, должно быть, услышала в его голосе нотки негодования, потому что усмехнулась:
– А разве существует такое место в мире, где я смогу успокоиться?
– Вероятно, в этом мире нет.
Родриго посмотрел на Валерию. Ее щеки ввалились, а под глазами лежали черные тени. Чувствуя себя усталым как никогда, он поковылял к двери:
– Идемте со мной, вы обе.
Энни встала перед Валерией, как бы защищая ее:
– Что ты собираешься делать?
– Я собираюсь накормить ее, пока она не умерла от голода.
Все время, пока женщина ела, Родриго не мог оторвать от нее глаз. Утонченные манеры свидетельствовали о том, что это настоящая леди. К тому времени он уже почти забыл, что значит настоящая леди, какими утонченными могут быть манеры дамы. Свой бокал она удерживала кончиками пальцев и делала крохотные глотки. Она отламывала кусочки хлеба и погружала их в вино.
От увесистого ломтя белого сыра она откусывала понемногу, отправляла в рот маленькие кусочки бананов и папайи, которые Энни принесла из погреба, располагавшегося во внутреннем дворике. Копченое филе она отодвинула от себя.
Родриго подвинул к ней тарелку.
– Съешьте немного мяса, – предложил он осипшим голосом. – Вам нужно укреплять свой организм.
Она многозначительно посмотрела на мясо…
– Спасибо, не надо.
Тут Родриго неприятно кольнула догадка.
– Иисус Христос, – пробормотал Родриго, – я забыл, – и убрал тарелку со свининой прочь.
Линия ее рта смягчилась. Это еще не была улыбка, но у него появилась надежда увидеть ее в будущем. Родриго едва ли можно было назвать католиком, он был весьма поверхностно знаком с этой религией. Мать учила его в еврейском духе Джозефа Риберы, но пользоваться в обиходе старыми обычаями было слишком опасно.
Потом Валерия заговорила, угадав вопрос, вертевшийся у Родриго на языке.
– Я родилась в Толедо, – начала она, – многие поколения моей семьи жили там. Когда наша вера была объявлена вне закона, многие из моей родни уехали искать родину, более терпимую к таким, как мы. Бабушка и дедушка не представляли себе другого дома, кроме Толедо. Они сделали вид, что приняли христианство. Мои родители и я – мы сделали то же самое, но тайно хранили нашу истинную веру. Мы стали марранами.
Родриго кивнул. Этот презрительный термин использовался по отношению к тем, кто не стал истинным новообращенцем и тайно продолжал справлять еврейские ритуалы и святые праздники.
– В прошлом году я вышла замуж, и мы с мужем переехали в другой район города. Найти нас, полагаю, было всего лишь делом времени. Кажется, церковь награждает доносчиков, – Валерия сделала глоток вина. – Все было кончено. Мой муж под пытками признался, что он иноверец, и умер как мученик за нашу веру.
– Как вам удалось бежать?
– Мне помогли сочувствующие христиане. Мы добрались до Кадиса и…
– Мы? – переспросил Родриго.
Валерия застонала так, словно кто-то пронзил ее ножом, и прижала руки к груди. На ее лице появилось выражение невыразимой боли.
– О Боже, – проговорил Родриго, проникнувшийся ее горем и гневом. – У вас был ребенок?
– Да, – голос ее от горя звучал хрипло. – Сын.
Она отодвинула бокал:
– Он умер. Заразился тифом по пути на Эспаньолу и умер.
– На Эспаньолу? Что же тогда вы делаете здесь?
– Я должна была похоронить сына как полагается, обмыв его крохотное тельце водой и прочитав «Shema Yisrael», еврейскую заупокойную молитву. А на корабле ведь не скроешься, там негде уединиться и, конечно же, меня выследили.
– Что произошло потом?
– Меня заковали в кандалы и должны были отвезти в Санто-Доминго для допроса Святой Инквизиции.
– Но вы бежали, – облегченно вздохнув, сказал он.
Валерия вспылила:
– Цепей недостаточно, чтобы удержать меня, если я хочу быть свободной. Как только мы прибыли в порт, я перебралась на другой корабль.
– Корабль, который привез ее сюда, – вставила Энни, – встрепенувшись от сна. Затем она подобрала ноги и положила локти на стол. – Хорошо, что именно я увидела, как вы украли хлеб. Если бы это был кто-нибудь другой, вам бы не удалось избежать следствия. С нами вы в безопасности. Родриго знает, что нужно делать.
Валерия бросила взгляд на Родриго. Тот почти утонул в черных омутах ее глаз.
– Я в безопасности? – спросила она.
Родриго подумал о тех несчастьях, что грозили ему в том случае, если он спрячет у себя дома еврейку. Как объяснить ее присутствие? Почему эта тонкая, неумытая, но такая прекрасная женщина тронула его сердце? Потом он вспомнил Джозефа Риберу и сказал:
– Да. Возможно, мне придется пожалеть об этом, но здесь вы в безопасности.
