Глава седьмая
Забыв о том, что надо проведать Теренса, Катарина сразу же пошла к себе, но одного взгляда на постель ей было достаточно, чтобы понять, что заснуть она сегодня не сможет. Вместо того чтобы прилечь, она начала ходить по комнате взад и вперед, пытаясь справиться с обуревавшими ее чувствами. Четыре года она думала о Хью днем и ночью, постоянно поминая его в своих молитвах, мысленно делясь с ним своими радостями и горестями. Все эти четыре года в ее сознании он представал героем одной из песен, которые поют менестрели. С самого начала он казался ей каким-то сказочным персонажем — воином, под броней которого билось мягкое, нежное сердце, о существовании которого знала только она. Но сейчас — нет, с того мгновения, как она встретила его на пороге — Катарина воспринимала его совершенно по-другому.
Почему он поцеловал ее? Только они веселились, как будто он никогда и не покидал Авиньона, все было легко и просто, как вдруг глаза его затуманились, лицо изменилось, и вот он поцеловал ее. Это нисколько не напоминало то, как два года назад сын одного дворянина, гостившего у них, поцеловал ее на берегу реки. И то, как Жофрей припадал к ее руке, совсем не было похоже на поцелуй Хью, проникший, казалось, в самое сердце Катарины. Он пробудил в ней чувства, о существовании которых она не подозревала, и это не на шутку испугало ее.
Что теперь она должна думать? Она помолвлена, Хью тоже должен жениться на другой. Катарина вдруг вспомнила об Адели. Когда Теренс говорил о ней, то в голосе его всегда сквозило едва сдерживаемое раздражение, а Хью старался сменить тему разговора, когда она спрашивала его о невесте. Может, он больше не помолвлен с ней или получил известие, что она заболела или умерла?
Эта мысль потрясла Катарину. Если так, то Хью свободен и волен жениться на ком угодно. А если он хочет жениться на ней? От этой мысли Катарине едва не стало дурно. Выйти замуж за своего рыцаря! Она представила, как бы это могло быть — бесконечные дни, наполненные счастьем, долгие вечера у очага их собственного Большого Холла, степенные беседы о хозяйстве, о жизни, о детях…
Катарина тряхнула головой, отгоняя от себя эти сладкие мысли. Что с того, что Адель мертва и Хью свободен? ОНА не свободна, совсем скоро она должна отправляться в первый этап своего путешествия в Страсбург. Менее чем через две недели она уезжает в аббатство Ройямон, отец договорился с настоятельницей, что Катарина проведет там шесть месяцев, совершенствуя свои познания в медицине. Там же ее будут обучать всему необходимому для того, чтобы она смогла безупречно выполнять обязанности жены барона и хозяйки замка. С самого детства ее готовили к этому замужеству, и изменить ничего уже нельзя… даже для Хью!
Катарина снова подумала об Адели. Поцелуй Хью можно объяснить, если женитьба его расстроилась, а если нет? Теренс должен знать это. Она озабоченно закусила губу. Она пообещала Хью, что навестит его брата, однако пройдет еще много часов или даже дней, пока тот сможет говорить, и было бы бесчеловечно беспокоить его из-за таких вещей. И все же… Катарина еще раз пересекла комнату из угла в угол. Все же она пойдет проведает его.
Решив, что попробует все-таки выяснить все, что возможно, Катарина отправилась по галерее, ведущей в комнаты Теренса. Внизу, в Большом Холле, уже начала просыпаться жизнь: собаки, спавшие на своих подстилках возле очага, проснулись, а трое служанок меняли соломенные циновки на полу. Пока продолжался сбор урожая, циновки менялись каждый день, зимой же они оставались на полу не менее двух недель, а иногда и по месяцу.
Катарина тихонько постучала в комнату к Теренсу, но ответа не последовало, и она на цыпочках вошла туда. В комнате стояла мертвая тишина, горело всего несколько факелов, так как мать Катарины считала, что их едкий дым будет мешать больному.
Катарина тихонько подошла к постели и коснулась лба больного тыльной стороной ладони. Жар уменьшился, и девушка улыбнулась. Лихорадка пошла на убыль, значит, выздоровление будет теперь делом времени. Хотя опасность и не вполне еще миновала, Катарина знала, что в заботливых и умелых руках Маргариты Теренс обязательно поправится. Он был необычайно худ и изможден, но хороший уход и сытная пища быстро поставят его на ноги.
Она посмотрела на его руку. Повязки были свежие и чистые, а отсутствие запаха гниения говорило о том, что заражение остановлено. Повязка, которую наложила Маргарита, была огромной и закрывала руку от плеча до кисти.
Кто-то, возможно, ее мать, пододвинул тяжелое дубовое кресло к кровати больного, и, опустившись в него, Катарина оперлась подбородком на руку и стала наблюдать, как спит брат Хью. Он спал крепко, и Катарина порадовалась этому обстоятельству, хотя оно и означало, что она не сможет узнать ответа на интересующий ее вопрос. Что ж, это может подождать, а сейчас ей самой захотелось немного отдохнуть. Она не спала всю ночь, и ночь эта была насыщена самыми разными событиями. Только теперь она почувствовала, что безумно устала. Веки ее отяжелели, она потянулась и зевнула.
Уже в полусне она снова вспомнила об Адели. Не важно, подумала она, все равно ей надо уезжать в Страсбург и нет никакого смысла мечтать о том, чего не может быть. Но ведь до отъезда еще почти две недели. Она решила, что в течение этого времени будет просто наслаждаться обществом Хью. Они с Теренсом гостили в Авиньоне почти месяц во время первого своего визита, а воспоминаний об этом ей с лихвой хватило на четыре года. Память об этих двух неделях тоже останется в ней надолго, и она не собирается отказываться от радости, которую подарят ей эти четырнадцать дней.
Перед тем, как сон окончательно овладел ею, Катарина дала себе обещание. За эти две недели она не будет вспоминать о бароне, которому ей суждено посвятить остаток своей жизни. Она представит себе, что не существует ничего, кроме Хью, Теренса и Авиньона. Катарина улыбнулась и с этой приятной мыслью погрузилась в сон.
* * *
Хью проснулся от резкого стука в дверь. В первую секунду ему показалось, что он по-прежнему находится в Иерусалиме, затем в голове его прояснилось, и он понял, что лежит лицом вниз на кровати куда более мягкой, чем койка тамплиера, а запах дубовых поленьев, пылающих в очаге, окончательно заставил его вспомнить, где он. Снова послышался настойчивый стук, и Хью перевернулся на спину, с силой тряхнув головой, чтобы разогнать туман, стоящий перед глазами. Должно быть, это проклятые снадобья, подумал он и свесил ноги с постели. Стук в дверь повторился.
— Войдите! — раздраженно крикнул Хью.
Дверь скрипнула, и вошел слуга, прислуживавший ему за ужином. С опаской, поглядывая на Хью, он осторожно приблизился к столу. Запустив пальцы в волосы, Хью искоса взглянул на бедного малого. Тот, судя по всему, до сих по не оправился от испуга.
— Я смотрю, ты все-таки вернулся с едой для меня, — грозно сказал Хью и нахмурился. — Сколько времени тебе для этого потребовалось, часа четыре? Дай-ка посмотреть, что ты там принес.
Парень опустил голову и дрожащими руками поставил на стол серебряный поднос.
— Шесть часов, мой господин, — испуганно сказал он.
— Шесть часов? Наверное, тебе пришлось разбудить повара, чтобы он приготовил для меня какой-нибудь деликатес? Это, конечно, замечательно, я успел чертовски проголодаться, но следующий раз имей в виду, что я вполне могу обойтись ломтем или двумя поджаренного хлеба.
— Да, господин, — парень взглянул на Хью и, помедлив, продолжал: — но повар приготовил для вас нечто более сытное, чем кусок хлеба. Госпожа велела, чтобы животы ваши были набиты, как у двух фазанов, которых подают к праздничному столу.
Хью с сомнением посмотрел на него.
— Это госпожа Маргарита так сказала?
— Нет, мой господин, это слова госпожи Катарины.
— Госпожи Катарины?
— Да, слово в слово.
Хью подошел к столу и поднял серебряную крышку. Аппетитнейший запах ударил ему в ноздри, и рот его немедленно наполнился слюной. Перепел, начиненный айвой и яблоками, ломоть свежеиспеченного хлеба и чаша с очищенными грецкими орехами, фундуком, миндалем и арахисом радовали глаз. В большом кубке пенился грушевый сидр. Почувствовав, что проголодался, Хью одним глотком осушил бокал с сидром и ухватил горсть орехов.
— А где сейчас госпожа Катарина? — поинтересовался он.
Парень пожал плечами.
— Думаю, она спит, мой господин, — рука его, ставившая на стол кувшин со свежим молоком, замерла на полдороге. — Моя мать говорит, что такой ночи в замке не видывали лет сто. Всю ночь вся челядь была на ногах, всадники скакали во тьме, чтобы спасти вашего раненого брата, крестоносцы появлялись в лунном свете, подобно посланцам с того света, — он запнулся, испуганный, что обидел рыцаря, но, увидев, что тот занят едой, собрался, было продолжать.
Хью опередил его.
— Я уверен, отцу Готфриду будет интересно услышать о посланцах с того света.
Малый широко открыл глаза, не забыв, впрочем, закрыть при этом рот, и поспешил к двери.
— Могу я вернуться через час, чтобы убрать со стола, мой господин? — осторожно спросил он.
Хью кивнул, и слуга с облегчением скрылся за дверью. Хью откусил кусок сочного перепелиного мяса и намазал медом толстый кусок хлеба. Теперь, когда он был дома, во Франции, Хью никак не мог насытиться той пищей, которой был лишен все эти годы в Святой Земле. Вытерев рот рукой, он подошел к сундуку, стоящему в изголовье его кровати, взял с него небольшую дорожную кожаную сумку, которую всюду возил с собой, и достал из нее короткий кожаный камзол и шерстяные штаны. Быстро натянув все это, он надел широкий кожаный ремень и высокие черные сапоги. Пригладив пятерней волосы, он решил, что достаточно позаботился о своей внешности, вышел из комнаты и отправился к Теренсу.
Идя по длинным коридорам, ведущим в противоположное крыло, мыслями он вернулся к событиям минувшей ночи. Закрыв на секунду глаза, Хью почувствовал, как его окатила волна стыда и сожаления. Ну почему он всегда делает вещи, которые делать нельзя? Не было причин, и уж тем более не было прощения его безобразному поведению. Он был рыцарем-тамплиером и дал обет не прикасаться к женщине. Конечно, по возвращении домой он был бы освобожден от обета, так как не считался бы больше на службе у Балдуина, и мог жениться на Адели. Так должно было быть.
Но поцеловать Катарину! Невинную молодую девушку, с которой они были друзьями и только друзьями. Хью знал, что совершил страшный грех перед лицом Господа и в глазах тех, кто надеялся на его верность и честность. Он сжал губы так, что они побелели. Он пошел сражаться за христианские святыни, провел четыре года вдали от дома, на другом краю света, для того только, чтобы вернуться, так ничему и не научившись?
Хью не забыл причин, по которым он поехал в Святую Землю. Адель утверждала, что это очистит его душу, избавит его от эгоизма и плотских желаний. Это были причины отъезда, а не зов Господа. Адель считала, что, только изменившись, таким образом, он будет достоин жить с ней, и Хью верил в это.
Он честно сражался, сотни пилигримов были обязаны своей жизнью только тому, что Хью Вунэ защищал их от безжалостных атак сарацинов. Полных три года он прожил по уставу тамплиеров, требующему целомудрия, воздержания и молитвы. Он верил, что готов вернуться домой и стать Адели достойным мужем. Не успев, однако, пробыть в Авиньоне и суток, он уже не смог побороть плотского искушения. Он тряхнул головой, лицо его ожесточилось, и он принял решение.
Он будет отныне держаться подальше от Катарины. Девушка помолвлена с германским бароном. Хью нечего предложить ей. Адель должна стать его женой, и она имеет все права на Хью и на то, что у него есть. Да, сказал он себе, он будет избегать Катарины. Сегодня же он пойдет в церковь и возобновит свои обеты. Катарине он скажет, что совершил ошибку, и извинится перед ней.
Хью взялся за ручку на двери Теренса. Он не стал стучать в дверь, так как никогда в жизни не стучал, входя в комнату брата. Войдя в двери, он остановился как вкопанный, пораженный тем, что открылось перед ним. Теренс крепко спал в своей постели, но то, что он увидел рядом с братом, заставило сердце его заколотиться, как у человека, слишком много выпившего темного, хмельного пива.
В большом деревянном кресле рядом с кроватью, свернувшись калачиком, подобно котенку, мирно спала Катарина. На ней по-прежнему была та же одежда, что и вчера, значит, она так и не была в своих комнатах. Она ровно и спокойно дышала, а на лице ее было такое умиротворение, что сердце Хью снова дрогнуло. От нее как бы струился свет, идущий откуда-то из глубины ее естества. Золотисто-рыжие волосы были разбросаны по плечам, а кожа своей бледностью напоминала перламутровую створку раковины-жемчужницы.
Хью стоял, не двигаясь с места. Катарина казалась такой невыносимо беззащитной. У него возникло непреодолимое желание прикрыть ее собой, защитить от любого зла, которое могло бы ей угрожать. Он сделал к ней шаг, влекомый силой, с которой не могла справиться вся его воля.
Заставив все же себя остановиться, он тряхнул головой, сделал шаг назад и выглянул в коридор.
Что он делает, разве только что он не поклялся избегать ее? И что же? Не прошло и минуты, как он чуть не нарушил свое обещание. Хью сжал кулаки, ему хотелось бежать прочь отсюда, скрыться в диком лесу вдали от Авиньонского замка и оказаться как можно дальше от Катарины де Трай. Но это значило бы, что он не способен сопротивляться, а такой слабости он себе позволить не мог. На пути ему встретятся еще сотни женщин и, если он хочет вернуться домой, в Анэ, непобежденным, ему надо научиться сопротивляться искушению.
С другой стороны, будучи рыцарем и согласно рыцарскому кодексу, он не может оставить даму здесь, спящей в кресле. Долг велит ему позаботиться о ней, она всю ночь не спала и должна отдохнуть. Она столько сил потратила на спасение жизни его брата, и негоже оставлять ее спать в кресле.
В коридоре послышался звук чьих-то шагов, и через несколько мгновений тот самый слуга, который дважды уже убегал от Хью, в испуге выскочил из-за угла и едва не наткнулся на широкую грудь Хью. Судорожно сглотнув, он повернулся на каблуках и собрался, было уже в третий раз уносить ноги, но Хью успел поймать его за рукав куртки.
— Стой! — бедный малый замер, съежившись от страха.
— Как тебя зовут? — спросил Хью.
— Аврил, господин.
Хью кивнул:
— Аврил, мне нужно отнести госпожу Катарину в ее комнаты. Ты поможешь мне.
Тот молча кивнул.
Глядя на него, Хью подумал, что тот помчится со всех ног, однако этого не случилось, и рыцарь решил, что парень начинает ему нравиться.
— Я понесу госпожу Катарину, — сказал, наконец, Хью, — а ты будешь освещать мне дорогу факелом, так как в коридорах темно, а когда мы придем в ее покои, ты откроешь двери и разберешь постель, чтобы я мог уложить ее.
В ответ последовал еще один молчаливый кивок.
Теперь, когда у него появился помощник, Хью смог вернуться в комнату Теренса. Войдя туда, он в несколько шагов подошел к креслу, нежно поднял Катарину на руки и через секунду был уже в коридоре. Аврил шел впереди, освещая дорогу и шикая на попадающихся навстречу служанок. Хью осторожно нес Катарину на руках, упорно пытаясь не думать о том, как приятно ему ощущать сонное тепло ее тела.
Он снова почувствовал беззащитность и уязвимость спящей девушки и бережно прижал ее к себе, как будто это был драгоценный манускрипт. Рыжие кудри слегка щекотали его шею, заставляя временами вздрагивать. Он вдыхал ее запах, чувствуя, как знакомый туман заволакивает мозг.
— Боже! — шептал он, не в силах вынести сладкую тяжесть ее головы на своем плече. — Избавь меня от этого искушения! Когда я рядом с ней, я не могу устоять. С того момента, как я встретил ее, она поселилась в моем сердце. Моя слабость может лишь ранить ее, а во всем свете нет человека, которого я боялся бы обидеть больше, чем эту светлую душу.
Казалось, прошла вечность, пока они, наконец, добрались до покоев Катарины. Аврил отбросил меха, лежащие на постели, и Хью аккуратно уложил девушку.
— Аврил, — приказал Хью, — разожги огонь. День нынче холодный и сырой, и если госпожа замерзнет, то скоро проснется, а я хочу, чтобы она как следует, отдохнула.
Хью осторожно укрыл девушку двумя шерстяными одеялами и зажег толстую свечу, стоявшую на массивном металлическом подсвечнике рядом с кроватью. Проследив, как разгораются поленья в очаге, он удовлетворенно кивнул и жестом велел слуге оставить их.
Когда слуга вышел, Хью внимательно всмотрелся в спящую Катарину. Волосы ее разметались по подушке, одну руку она, как ребенок, подложила под щеку. Во сне губы ее чуть приоткрылись, так что можно было видеть жемчужный блеск зубов. Плавный изгиб шеи скрывался под шерстяным одеялом, но Хью мог мысленно продолжить эту изумительную линию стройного девичьего тела.
Он молча смотрел на спящую Катарину и, наконец, вздохнув, опустил голову. Это нехорошие чувства, Катарина, подумал он. Прости меня, малышка. Если я останусь здесь на месяц, и буду проводить все время с тобой, то кроме вреда, это ничего не принесет тебе. Мы не сможем больше быть друзьями, никогда не сможем.
Повернувшись, Хью вышел из комнаты и пошел в сторону конюшен. Он почувствовал, что ему необходимо остудить на прохладном ветерке разгоряченную голову. Он хотел забыть запах Катарины де Трай.
Хью не понадобилось много времени, чтобы найти Цефея. Он начал скрести его скребком, но делал это с таким рвением, что жеребец то и дело раздраженно косил на него глазом.
— Я рад, что ты делаешь это не с моими лошадьми, — раздался у него над ухом голос Бернара. Отец Катарины подошел поближе и потрепал коня по холке.
— Бернар, я не могу ждать выздоровления Теренса. Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить тебя и твою семью за то, что вы сделали для нас с братом. Я в долгу перед вашей семьей и не смею просить еще об одном одолжении, но мне совершенно необходимо вернуться домой как можно быстрее.
Бернар де Трай согласно кивнул:
— О чем речь, мой друг, ты не был дома слишком долго. Я уверен, тебя ждут там. К тому же ты теперь владелец Понтуаза, не так ли?
Хью нахмурил брови, удивленный такой осведомленностью Бернара.
— Откуда тебе стало известно о Понтуазе? — спросил он.
— У нас гостит моя сестра, Матильда, которая большую часть времени проводит при дворе. Я бы сказал, что слишком большую часть, а язык у нее молотит без остановки с рассвета до заката, что цеп у крестьянина в страду. Это может доконать любого, но к тому времени, как она собирается обратно ко двору Людовика, мы знаем абсолютно все о жизни всего благородного рыцарства. Ну а то, что Людовик пожаловал тебе герцогство Понтуазское в награду за твою верную службу в Святой Земле, известно всем при дворе. Так что Матильда полностью просветила нас в этом. Тебе, должно быть, не терпится посетить свои земли и замок. Что касается меня, то я искренне рад, так как не знаю рыцаря, более достойного такой награды.
Хью замолчал. Значит, все уже знают, что он возвращается во Францию не простым рыцарем, не обыкновенным средним сыном и братом графа Анэ, а герцогом, владельцем одного из самых больших герцогств во Франции и замка, который, по слухам, не уступал королевскому.
Хью думал, что он вернется домой и сам расскажет родным обо всем. Но если Бернар де Трай в Авиньоне уже все знает, то при дворе и подавно это уже не новость. Значит, о его награде знает и Жиль… и Адель.
Очнувшись от своих мыслей, Хью увидел, что Бернар с любопытством смотрит на него.
— Хороший сегодня день для охоты, — сказал он. — Ты так начистил своего жеребца, что ему впору катать деревенскую свадьбу да заплетать ленточки в гриву. Мои мастиффы жаждут крови, а егерь сказал мне, что обнаружил свежие кабаньи следы. Бери свое копье, Вунэ. Охота всем нам пойдет на пользу. Потом мы отдохнем у очага с чаркой доброго вина и обговорим детали твоего отъезда.
* * *
В этот день они забрались глубоко в лес. Ближе к полудню небо почернело от туч, но Хью радовался холоду и сырости. Они еще выслеживали кабана, когда небеса разверзлись, грянул гром, и дождь полил как из ведра. Даже густая листва над головами не спасала охотников от этого потопа. Все, включая Бернара, подняли высокие воротники своих камзолов, и припали к шеям лошадей, пытаясь не промокнуть до нитки, и только Хью с открытым лицом встречал дождь и ветер. Кожа его впитывала влагу подобно иссушенному засухой полю. Губы его, привыкшие к пыльным бурям, с наслаждением ловили капли дождя. Он вдыхал запах мокрой сосновой хвои, а чавкающий звук, исходивший от копыт Цефея, скользящих по мокрой глине, музыкой отдавался в его ушах.
Уже совсем стемнело, когда охотники ни с чем возвратились в замок. Как только Хью вошел в Большой Холл, он сразу же быстро поднялся по лестнице, шагая через две ступеньки, и отправился в свои комнаты. Едва закрыв за собой двери, он поспешил сбросить с себя мокрый камзол и кожаные легины. Как ни наслаждался он, подставляя тело струям холодного дождя, к вечеру Хью совершенно продрог и теперь хотел поскорее обсушиться и переодеться в сухое.
Чан с горячей водой уже ждал его, и он с наслаждением погрузился в живительное тепло, чувствуя, как словно иголками, теплая вода покалывает пальцы рук и ног. Хью погрузился в воду с головой, уши его горели, даже нос, покрасневший от холода, покалывали те же иголки. Наконец он откинулся на борт чана, позволив теплу согревать замерзшие мышцы.
Сегодня они с Цефеем скакали, не жалея себя, конь совсем выбился из сил, да, и сам Хью едва мог пошевелить рукой или ногой. Хью намеренно изматывал себя, надеясь, что кроме мыслей об отдыхе его ничто не будет беспокоить. Ему не хотелось думать больше ни о чем, он мечтал просто существовать в этом своем маленьком мире.
В Иерусалиме он постоянно чувствовал усталость, а его образ жизни там позволял ему не задумываться о том, что происходит вокруг. Однако сегодня, несмотря на то, что тело его крайне устало, мозг Хью не желал расслабляться, и помимо своей воли рыцарь снова обратился мыслями к той, о ком пытался забыть все это время.
Не прошло еще и суток с того момента, как в этой самой комнате, сидя в этом самом чане, он поцеловал Катарину. Воспоминания об этом поцелуе преследовали его весь сегодняшний день. Когда он нес ее в ее покои и укладывал на постель, сердце его билось так, что он боялся, что стук его разбудит спящую девушку. Когда он чистил Цефея, пытаясь забыть о Катарине, он ни на секунду не забывал мягкую податливость ее губ, которые осмелился поцеловать. И в лесу, пришпоривая своего боевого коня, он не переставал думать о ней. Все окружающее ничего не значило по сравнению с этими воспоминаниями.
Но Хью знал, что должен заставить себя не думать об этом.
Необходимо справиться со своими чувствами, пока они не стали еще сильнее. Хью выбрался из чана и быстро вытерся. Он надел чистую белую рубаху, тунику и штаны и как раз натягивал сухие башмаки, когда раздался стук в дверь. Подойдя к двери, он открыл ее и увидел Бернара.
— Я решил присоединиться к тебе, — сказал тот, внося большой кувшин пива и два кубка. — В Холле сегодня полно народу, а я хотел кое-что обсудить с тобой.
Хью посторонился, пропуская Бернара, и усмехнулся в притворном удивлении.
— Хозяин, приносящий пиво прямо ко мне в комнату! Должно быть, ты чувствуешь вину за то, что целый день заставил меня провести в самом сыром и холодном лесу во всей Франции.
Бернар рассмеялся.
— Да нет, совесть меня нимало не мучает; и пусть тебя не вводит в заблуждение жареная говядина, которую я велел прислать сюда. Более того, я предполагаю, что ты должен быть благодарен мне за то, что я предоставил тебе возможность провести этот день в лесу.
Серьезные нотки в голосе Бернара насторожили Хью.
— Бернар, — подошел он к нему. — Я не забываю о своих долгах и умею быть благодарным. Дважды ты дал нам с Теренсом кров и пищу, а вчера твоя семья спасла ему жизнь. Я многим обязан тебе, что я могу сделать, чтобы оплатить хоть ничтожную часть моего долга?
Темные, с искорками глаза Бернара блеснули, и он удовлетворенно кивнул:
— В таком случае, я хочу попросить тебя оказать мне услугу.
Хью присел у очага напротив Бернара и приготовился выслушать его просьбу. Хью знал, какой бы ни была эта просьба, он выполнит ее безоговорочно. Бернар де Трай стал его истинным другом, и он ни в чем не мог бы отказать ему.
На свете было не так много людей, которым Хью мог доверять, но граф Авиньонский расположил его к себе с первой встречи. Он обладал двумя достоинствами, которые Хью ценил превыше всего остального — умом и честностью. Даже среди тамплиеров Хью редко встречались такие люди, большинство из них под личиной бедности и честности прятали жадность и корыстолюбие. Что касается Бернара де Трай, то Хью глубоко уважал этого человека и готов был сделать для него все, что было в его силах. Бернар поставил кубки на стол и доверху наполнил их пивом. Взяв себе один из них и пододвинув другой Хью, он с наслаждением отхлебнул золотистого напитка, поставил кубок на стол и посмотрел Хью прямо в глаза.
— Хью, я знаю, что тебе не терпится вернуться домой и у тебя есть на то веские причины. Но я хочу просить тебя задержаться у нас еще на несколько дней. В скором времени одному из членов нашей семьи предстоит дальняя поездка, и мне было бы спокойнее, если бы ты сопровождал его до Парижа. С вами я отправляю отряд вооруженных вассалов, но ты — рыцарь, а это куда более надежная защита.
Хью кивнул.
— Бернар, я с легкостью и удовольствием выполню твою просьбу. Как ты знаешь, Анэ находится менее чем в дне езды от Парижа, а Понтуаз и того ближе.
— А Шантильи тоже на пути в Понтуаз?
— Шантильи находится чуть дальше, думаю, туда можно добраться от Понтуаза за полдня. Что тебе нужно в Шантильи?
— Аббатство Ройямон. Катарина должна провести там шесть месяцев, прежде чем отправиться в Страсбург.
— Катарина?!
Бернар лукаво взглянул на Хью и кивнул.
— Мы договорились об этом с настоятельницей несколько месяцев назад.
— А ее замужество…
— Сестры в аббатстве помогут моей голубке немного повзрослеть, — продолжал Бернар, не обратив внимания на удивленное замечание Хью. — Боюсь, ворчание Матильды все эти годы было не совсем беспочвенно. Катарина выросла немного диковатой, она предпочитает проводить время не за привычными женскими занятиями, а катаясь верхом по окрестным лесам да охотясь со своими соколами.
Бернар задумчиво повертел в руках кубок, глядя, как со дна на поверхность янтарной жидкости поднимаются пузырьки.
— Думаю, так для нее будет лучше, — он снова замолчал, не отрывая взгляда от кубка, как будто искал в нем ответы на мучавшие его вопросы. — Свадебный договор заключен очень давно. Катарина — моя первая дочь, и она никогда еще не покидала Авиньона. Вот почему для нее очень важно пожить некоторое время в аббатстве. Это поможет ей обуздать свой нрав, и она научится, как стать хорошей женой барону.
Хью запустил пальцы покрытых шрамами рук в волосы, стараясь не хмуриться. Не так хотел он покинуть Авиньон. Если он выполнит просьбу Бернара, то получится, что он возьмет с собой в дорогу именно то, от чего пытается сбежать. Наверное, это Господне наказание за то, что он совершил. Теперь каждый час в течение двух недель ему придется проводить рядом с той, что так искушает его. Он тяжело вздохнул.
— Хью, если ты не хочешь…
— Что ты, Бернар! — махнул Хью рукой. — Я же сказал тебе, что сделаю все, что в моих силах, а доставить Катарину в аббатство — совсем не трудное дело, тем более, что это почти по пути, — он откинулся на спинку кресла и осушил свой бокал. Бернар снова наполнил его.
— Я отправлю с вами шестерых человек и пажа, юношу, прислуживающего тебе. Он справляется со своими обязанностями?
— Аврил? — Хью усмехнулся. — Справляется, когда не боится, что я съем его.
Бернар странно посмотрел на него и Хью рассмеялся:
— Это слишком долго рассказывать, Бернар. Катарина… — Хью замолк на полуслове, и улыбка сошла с его лица. Он не хотел сейчас вспоминать о Катарине, не хотел думать о ее глазах, ее смехе. Не хотел вспоминать ничего о том вечере. Он хотел изгнать эти мысли из своего мозга, иначе он просто не сможет выполнить просьбу Бернара. Он доставит Катарину в Шантильи, но будет держаться на расстоянии. Только так он сможет побороть искушение.
Слуга, принесший ужин, отвлек Хью от мрачных мыслей, а запах жареной говядины заставил его забыть обо всем. Они с Бернаром набросились на пищу с жадностью голодных волков. Снова и снова наполняли они свои кубки, обсуждая между кусками мяса и глотками пива детали предстоящего путешествия. Хью совсем перестал думать о давешнем поцелуе, ему удалось подчинить разгоряченный мозг своей воле и забыть о тех чувствах, которые пробудила в нем Катарина.
Хью очень давно пришел к заключению, что в подобного рода чувствах нет ничего хорошего, они нарушали ясность ума, а рыцарь не мог позволить себе этого. Поэтому он заставлял себя думать о тех вещах, с которыми был в состоянии совладать. Он обсуждал путешествие в Шантильи, как будто планировал военную операцию в пустыне. Они обговаривали с Бернаром малейшие детали поездки. Это была почва, на которой Хью чувствовал себя уверенно. В Иерусалиме ему пришлось научиться командовать людьми и принимать решения. Ни дня не было, чтобы ему не пришлось разрабатывать какой-либо план или приводить его в исполнение. Хью знал, что плохо подготовленная операция обречена на провал. Он умел принимать жесткие, хладнокровные решения. Тамплиеру в Святой Земле не выжить, если он не ожесточит свое сердце. Существовал только долг, а долг повелевал ему обеспечить безопасность христианских паломников, жить жизнью аскета и быть чуждым плотским желаниям.
Глядя, как догорает огонь в очаге, Хью методично приводил в порядок свои мысли, запрещая себе думать о том, чему не суждено было сбыться.
Не важно, что он чувствует. Есть только долг. Честь. Ответственность. Пусть Катарина будет всего лишь еще одним пилигримом, которого он должен защитить. Хью заставил себя закрыть двери, ведущие в его сердце, он не позволит чувствам взять над ним верх. Только когда Бернар, наконец, ушел, а Хью лег на кровать и заснул крепким, глубоким сном, маска, с таким трудом надетая им, спала с его лица, открыв страдающего человека, носившего ее.
