Глава семнадцатая
Адель вошла без стука, видимо, решив, что теперь, когда она имеет на Хью все права, это не обязательно. Хью по-прежнему жил в своих комнатах, а она так и не сделала никакой попытки переехать к нему ни после вчерашней церемонии бракосочетания, ни сегодня утром.
— Тебя куда-то вызвали? — спросила она с таким лицом, как будто откусила зеленого яблока.
Хью продолжал собирать маленькую кожаную сумку, которая всегда была приторочена к седлу, когда он куда-нибудь ездил.
— Я еду на юг, — сказал он. — Теренс привез для меня кое-какие новости и мне нужно ехать.
— Теренс! — лицо Адели, и без того кислое, стало еще кислее. — Почему ты не сказал мне, что приехал твой младший брат? Я бы раньше поприветствовала его.
— Не думаю, Адель. Ты и так не очень-то жалуешь Теренса, а сегодня, похоже, и вообще не слишком рада его видеть.
— Почему ты так говоришь?
— Я ведь уже рассказывал тебе, что он был ранен во время крестового похода. Он теперь калека. Ты ведь не любишь калек, верно, Адель? А я не позволю, чтобы кто-то из членов моей семьи относился к нему не так, как подобает.
Адель отвернулась и принялась рассматривать гобелены, висящие на стенах, чтобы скрыть свое раздражение. Однако она не рискнула вызвать гнев Хью и сменила тему разговора.
— Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты не стал вчера настаивать на исполнении обычая первой брачной ночи и не разделил со мной ложа. Это говорит о том, что ты всерьез принял принципы тамплиеров и не нуждаешься в удовлетворении вульгарных потребностей.
— Вульгарных? — коротко хохотнул Хью. — Ты что, не хочешь растить детей, Адель?
— В Библии нигде не написано, что женщина обязана рожать визжащих младенцев. Господь сам решит, надо ли нам это.
— Значит, Господь также будет и решать, делить ли нам с тобой постель? — Хью сокрушенно покачал головой, не переставая собирать сумку. Адель де Вунэ. Его жена! Правда, в том, что его жена холодна, как каменный пол донжона. И также скучна. В ее водянистых голубых глазах нет жизни. Она худа — слишком худа. У нее острые скулы и подбородок. Волосы… волосы у нее тускло каштановые, и она заплетает их в жидкую косицу не толще мизинца. Его жена!
Она не хочет делить с ним постель и не желает рожать ему детей. На мгновение перед ним встала семья де Трай. Толпа ребятишек, и все любимые, все желанные. Он вспомнил Катарину, окруженную крестьянскими детьми, цепляющимися за ее юбку, веселый смех, когда она играла с ними. Он помнил изумрудный огонь в ее глазах. Она всегда была такой живой, состоящей из плоти и горячей крови. Она была полна жизненной силой… Он снова взглянул на Адель, стоявшую посреди комнаты с руками, скрещенными на груди. Его жена!
— Сколько дней мне ждать твоего возвращения? — спросила она.
Хью подумал, что в ее голосе не было печали по поводу его неожиданного отъезда.
— Не более трех недель, — ответил он. — И вот еще что, Адель, — продолжал он, останавливаясь перед ней. — Когда я вернусь, я собираюсь нанять нового управляющего. Ты должна сказать мсье Корви, что произошла ошибка и я увольняю его.
Ошеломленная Адель с шумом втянула воздух, не зная, что ответить. Затем Хью увидел, что в ней поднимается волна раздражения, сделавшая ее похожей на растревоженную гусыню.
— Мой господин, — ответила она. — Осмелюсь напомнить тебе, что ты верный вассал короля, обязанный являться к нему по первому зову. По-видимому, и сейчас ты отправляешься к нему. Ты должен признать, что во время твоего отсутствия я буду управлять поместьем, а не ты. Для этого я и назначила управляющего, которого считаю наиболее подходящим для этой работы и с которым мне легко находить общий язык.
Хью слушал эту тираду, не шевелясь и не говоря ни слова.
— Я не собираюсь вмешиваться в те дела, где тебе принадлежит право принятия решения, — продолжала Адель. — Я делала так, как считала правильным.
— Я понимаю причины твоего поведения, Адель. Но они не имеют никакого значения. Ты ошибаешься, если думаешь, что я сейчас отправлюсь воевать за Людовика и меня не будет дома еще несколько лет. Я вернулся домой, чтобы заботиться о моем имении и его процветании. Я собираюсь много времени проводить здесь. И я буду выбирать себе управляющего и любого другого человека, который будет работать на меня! Ты немедленно отошлешь Корви!
Аде ль отвела глаза и поджала губы.
— По крайней мере, позволь ему остаться до твоего возвращения. Дай ему шанс доказать свои способности.
— Нет, я приказываю, чтобы к моему возвращению его здесь не было.
— Тогда не возвращайся подольше! — не дожидаясь ответа, Адель вышла из комнаты. Хью посмотрел на тяжелую дубовую дверь, закрывшуюся за ней. Он обманул Адель, не сказав ей, куда едет. Она решила, что он едет в Париж, к королю, что ж, тем лучше. Он действительно собирается заехать поговорить с Людовиком, но не это его главная цель. Он едет в Шантильи.
Он не может позволить, чтобы Катарина верила в то, в чем она, по словам Теренса, была уверена. Он должен увидеть ее и объясниться, загладить свою вину. Она считает, его предателем и думать об этом для Хью было совершенно невыносимо. Он о многом передумал за сегодняшнюю ночь. Катарина осталась одна, ей некуда идти. Он увидит ее еще раз, он объяснит, что не посылал за Аделью. Он должен сделать так, чтобы с девушкой все было в порядке.
Хью решил, что должен убедить Катарину вернуться в Авиньон, или отправиться ко двору короля Людовика, который приходится кузеном ее отцу. Возможно, король сможет найти ей подходящего мужа, Хью убеждал себя, что должен поступить так ради блага девушки. Он увидит ее еще раз и вернется к жизни с Аделью, на которую сам обрек себя. К жизни, которую он представлял себе очень ясно. К жизни, наполненной пустыми словами и ссорами, и к долгим, одиноким ночам в пустой постели.
Подхватив сумку, Хью вышел из комнаты. Во дворе он увидел Аврила, стоящего рядом с Цефеем. Мальчик озабоченно хмурился.
— Что с тобой? — спросил Хью, беря у него поводья.
— Я думаю, мне надо ехать с вами, мой господин.
— Аврил, много лет я обходился без твоей помощи, думаю, что справлюсь и еще несколько дней.
Паж сжал зубы, всем своим видом давая понять, что не согласен со своим господином.
— Кроме того, — добавил Хью, — мне нужно, чтобы кто-то был здесь на случай, если на мое имя придет письмо. Ты доставишь мне его.
— Я не знаю, где вы будете, господин, — ответил Аврил.
Хью вскочил на коня и наклонился, показывая, чтобы Аврил подошел поближе.
— Я буду в Шантильи.
Мальчик удовлетворенно улыбнулся.
— Это хорошо, господин. Я останусь.
Хью покачал головой. Он уже был готов повернуть Цефея и выехать со двора, когда навстречу ему галопом внесся одинокий всадник. Он подскакал прямо к Хью, спешился и подал ему сверток с пергаментом.
Хью внимательно посмотрел на гонца.
— Я знаю тебя, — сказал он, не раскрывая пакета.
Гонец кивнул:
— Я служу графу де Невилю, в чьем замке вы останавливались на ночь.
Хью скривил губы.
— Это послание от твоего господина?
— Да, господин.
У Хью было искушение выбросить письмо в ров, не распечатывая его. Что может означать письмо от графа де Невиля, кроме неприятностей? Поразмыслив, он решил все же прочитать письмо, чтобы знать, чего еще ему ждать от этого человека. Он вскрыл пакет и развернул пергамент. Письмо гласило:
Мой дорогой Вунэ. Думаю, Вам будет любопытно узнать, что через три дня после Вашего отъезда во рву моего замка было найдено тело Жофрея Уинфри. Не кажется ли Вам странным, что человек, который так же, как и Вы, считал Катарину де Трай лакомым кусочком, найден убитым? Я выезжаю в Париж, чтобы увидеться с Людовиком. Боюсь, мне придется ознакомить его с обстоятельствами гибели моего дорогого друга. Но это, конечно, в том случае, если Вы не предложите другого, более приемлемого решения. По пути в Париж я собираюсь заехать в столь любимый мной Понтуаз. Так или иначе, но замок будет моим.
де Невиль.
Хью одним движением мощной руки скомкал пергамент. На лице его не дрогнул ни один мускул, а голос был спокоен и холоден, как лед. И все же гонец задрожал от страха, заглянув в синие глаза хозяина Понтуаза, которые сейчас сверкали сталью.
— Ты знаешь, где найти своего хозяина? — мягко спросил Хью.
— Да, господин. Он сказал мне, где будет ночевать каждую ночь. Он ожидает ответа.
— Отлично. В таком случае передай ему мой ответ. Не забудь ни слова, ты понял меня? — гонец кивнул, не сводя испуганных глаз с Хью. Тот продолжал:
— Передай графу, что я плюю на его слова. Скажи, что он может привести в Понтуаз целую армию, и я разобью ее. Он может натравить на меня короля и всех его вассалов. Это мой замок, и моим он останется. Никто и ничто не заставит меня отказаться от него. Даже король. Я буду биться до последнего, и я защищу свою собственность.
Хью не стал дожидаться ответа от побледневшего посланца. Подняв коня на дыбы, он развернул его и поскакал прочь из Понтуаза.
* * *
Сестра Эдит дернула за рукав сестру Жюли и кивнула в сторону курятника, где в окружении полусотни кур стояла Катарина, разбрасывая зерно по замерзшей земле. Куры озабоченно клевали, а девушка подбрасывала им все новые и новые пригоршни. В холодном утреннем свете ее волосы красно-золотыми волнами спадали на простое платье. Хотя Катарина и заплетала их в косу, непокорные завитки, как всегда, обрамляли ее красивое лицо.
— Посмотри, как она бледна, — с сочувствием сказала сестра Эдит.
Жюли кивнула, соглашаясь со своей подругой.
— Грустное зрелище, — сказала она. — Катарине плохо у нас.
— Нельзя использовать стены монастыря, чтобы скрыться от самой себя.
— Почему ты думаешь, что это так?
— Ах, дорогая, разве ты не видишь, что сердце ее разбито? Я совершенно в этом уверена.
— Трубадуру надо бы написать песню для нее.
— Это верно.
Сестра Жюли вздохнула:
— Прямо не знаю, что же делать с бедной девочкой. У меня сердце разрывается, когда я смотрю, как она чахнет с каждым днем. Это так грустно.
Эдит кивнула:
— Давай поговорим с ней.
— Давай.
Сестры прошли через двор, стараясь не наступить на кур, выхватывающих зерна прямо у них из-под ног, и подошли к Катарине.
— Здравствуй, моя дорогая, — ласково сказала Эдит, погладив Катарину по руке.
— Ах, с добрым утром, сестры, — ответила Катарина с мягкой улыбкой. — Разве вы не должны сейчас быть на заутрене?
— Ты тоже должна быть там, дорогая, — заметила сестра Жюли.
Катарина отрицательно покачала головой:
— Я столько молилась в последнее время, что, боюсь, Господь уже устал слушать мой голос. Пусть сегодня он послушает других.
— Прогуляйся с нами, — предложила Эдит. Она взяла у Катарины ведро с зерном и направилась к воротам аббатства.
Катарина благодарно улыбнулась сестрам и пошла вслед за ними. Они вышли из ворот и неспешно отправились по дороге, петляющей вокруг полей аббатства. Эти две маленькие толстушки стали опекать ее с первого дня ее приезда. Они как наседки ворковали над ней, стараясь делать все, что, по их мнению, могло пойти Катарине на пользу. Она была уверена, что сегодня ей снова предстоит длинный разговор о ее жизни.
— Хорошо ли ты себя чувствуешь, дорогая? — начала сестра Жюли. Она всегда начинала первой. Впрочем, ее подруга тут же подхватила:
— Знаешь, Катарина, нельзя тебе чахнуть здесь.
Катарина улыбнулась и поцеловала Эдит в лоб.
— Обещаю, что не буду чахнуть. Я говорила с сестрой Марианной и попросила ее обдумать вопрос о том, чтобы мне стать одной из сестер.
Глаза сестры Жюли потрясенно расширились, а сестра Эдит судорожно сглотнула.
— Аббатиса ведь не согласилась на это? Правда?
— Нет, пока не согласилась, — подтвердила Катарина, — но она сказала, что обдумает это.
— Катарина, дорогая, — сказала Эдит, материнским жестом сжав ее руку. — Аббатство — это чудесное место для таких, как Жюли и я. Мы всегда мечтали здесь жить, хотели служить Господу в тишине и покое. Но ты не такая, тебе не место в монастыре! Разве ты не понимаешь, ты не можешь всю жизнь прожить здесь, ты ведь не такая, как мы. Ты принадлежишь миру, Катарина. У тебя вся жизнь впереди!
Катарина пожала плечами:
— А мне кажется, что мое место здесь.
— О, нет! — воскликнула Жюли несколько громче, чем это подобает монахине. Она огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что никто не заметил такого проявления чувств. — Мы любим тебя, Катарина, и восхищаемся тобой. Но тебе не место здесь. Тебе только кажется, что ты сможешь здесь жить. Это потому, что ты не знаешь, куда тебе деваться! Это большая разница.
— Вы обе так добры ко мне, — ласково произнесла девушка. — Но я думаю, что со мной все будет в порядке. Если вы не возражаете, я прогуляюсь немного одна. Вы не против?
— Что ты, что ты, дорогая! — хором произнесли сестры. Катарина погладила обеих по головам и пошла прочь. Она шла не спеша, оглядывая живописные холмы, окружающие аббатство, и на губах ее заиграла грустная улыбка. Казалось, целая жизнь прошла с того момента, когда они с Хью уезжали из Авиньона. На самом деле, прошло не более трех месяцев, но Катарина знала, что никогда не вернется домой. За это время многое изменилось, изменилась и она сама. Дома, в Авиньоне, она верила во многое — в честность, мужскую и рыцарскую честь, верила в то, что надо поступать по зову своего сердца. Все ее иллюзии рассыпались, как рассыпается песчаная крепость под речной волной.
Теперь она стала взрослой. Никогда уже она не сможет верить в людское благородство и прочие абсурдные вещи. Прав был Жофрей Уинфри: все люди преследуют только собственные цели, прикрываясь красивыми фразами. Рыцарства не существует. Песни, которые менестрели и трубадуры поют о любви, чести и верности, — не более чем красивые сказки. В них нет ни слова правды. Когда-то Катарина верила в них, но теперь она многому научилась.
Родители оказали ей плохую услугу, грустно подумала она. Ведь ей пришлось вырасти в доме, где она не видела ничего, кроме любви. Отец с матерью всегда относились друг к другу с любовью, и Катарина верила, что так живут и все остальные семьи. Она и не подозревала, что любовь может мучительно сжимать сердце, разъедать душу, что она может так больно ранить и что раны эти не залечить. Она не знала, что жизнь настолько предопределена, что даже если ты обрела любовь, у тебя мало шансов сохранить ее. Жизнь такова, что все проходит — проходит любовь, проходит и сама жизнь.
Она думала, что любовь изменит жизнь Хью. Она верила, что Господь вмешается и сделает так, чтобы они с Хью смогли быть вместе. Но жизнь Хью продолжалась так, как и было определено ранее, а ее собственная застыла, и у нее будущего больше не было!
Она попыталась вспомнить слова Теренса, поверить, что Хью скажет брату, что любит ее, и что его жизнь тоже изменилась из-за этого. Она закрыла глаза и представила, что Хью скачет навстречу ей по холмам аббатства, скачет к ней свободный и любящий.
Катарина представила себе эту картину, но в глубине души она знала, что этого не случится. Она чувствовала, что Хью потерян для нее навсегда. Одно время она представляла себе, что он находится здесь, в аббатстве, рядом с ней, но потом поняла, что нельзя жить в вымышленном мире. Он ушел навсегда. Он принадлежит другой.
Хью говорил ей слова любви, но не собирался предпринимать ничего, чтобы сохранить эту любовь. Значит, слова эти для него ничего не значили. И что еще хуже, она тоже признавалась ему в любви, а сама знала, что ей надо будет ехать в Страсбург! Она думала, что можно любить его, а потом спокойно уехать и жить той жизнью, какую ей уготовили еще в раннем детстве. Она не собиралась ничего менять. Подобно Хью, она говорила о любви, не понимая, что любовь требует многого.
А любовь требует в первую очередь жертвы, требует, чтобы человек изменился. Если любишь, то надо отдать все во имя своей любви, и отдать с радостью, не думая о последствиях. Любовь может потребовать, чтобы ты изменил всю жизнь, если это необходимо. А теперь Катарина понимала, что это действительно было необходимо. Любить кого-нибудь по-настоящему, любить она любила Хью, — значило отдаться своей любви без остатка, быть готовой вынести все, что угодно ради этого. Нельзя жить прежней жизнью и просто добавить к этой жизни еще и любовь. Любовь вторгается в твою жизнь и диктует свои условия.
С того самого момента, как Хью Вунэ улыбнулся ей, двенадцатилетней девочке, наблюдавшей за ним с башни замка, она изменилась. Хью вошел в жизнь и присутствовал в ней все те годы, что его не было рядом. Катарина верила, что так будет всегда. Она знала, что в мире существует еще один человек, чья душа сделана из того же материала, что и ее. Чьи глаза видели мир так же, как и ее глаза, чье сердце билось в таком же ритме.
Как же она ошибалась!
Она говорила о своей любви, не понимая, что это такое, не зная ее природы и ее силы. Она говорила слова любви, не понимая их цены. Она говорила эти слова, но они ничего не значили, не значили до тех пор, пока она не поняла, насколько сильно и необратимо любовь изменила ее душу. И как изменилась ее жизнь из-за этой любви.
Теперь Катарина понимала, что никогда бы не смогла поехать в Страсбург. Она не смогла бы жить в такой лжи, и она никогда теперь не сможет выйти замуж за другого человека. Ей просто не перенести этого. Она была бы опозорена, наказана, над ней бы смеялись, но она никогда не смогла бы сделать этого.
Домой, в Авиньон, она тоже не могла поехать, настолько она была теперь другой. Авиньон был местом ее наивных детских мечтаний. Возвращаться туда было выше ее сил, ее окружала реальность, и в этой реальности ей предстояло жить. Она останется здесь, в аббатстве. Здесь ей не надо будет лгать, и она сможет жить, храня свою любовь как единственную драгоценность, оставшуюся ей. Это было добровольно выбранное затворничество. Оно спасет Катарину от мира, который не в состоянии понять ее.
Хью не приедет за ней. Теренс, безусловно, желал Катарине добра, но он просто не понимает, что произошло. Хью не понял, что такое любовь, поэтому его любовь к ней не была настоящей. Если бы она была настоящей, то ему стало бы ясно, что придется ломать всю свою жизнь и начинать все сначала. И эта жизнь не была бы похожа на все то, что было прежде. Пока не поймешь, что такое любовь, невозможно любить по-настоящему.
Нет, с грустью подумала Катарина, Хью не приедет. У него теперь другая жизнь. Это ее жизнь изменилась навсегда.
Катарина медленно повернулась и побрела в сторону аббатства. Она не видела одинокого всадника, во весь опор скачущего к ней.
