Глава четырнадцатая
Когда Хью с Катариной вернулись в лагерь, подготовка к ужину шла полным ходом. Кто-то рубил ветки для костра, другие нарезали свежее сочное мясо, чтобы зажарить его на вертеле. Все казались чрезвычайно занятыми, и даже Аврила нигде не было видно. Катарина сразу же направилась в свою палатку и, скрывшись за полотняными стенами, присела на брошенные на землю одеяла. Глядя перед собой затуманившимся взором, она пыталась осмыслить происшедшее.
В душе ее боролись два противоречивых чувства — счастье и боль. Слова, сказанные Хью, продолжали звучать в ее ушах. Она, казалось, и сейчас чувствовала сильные руки Хью, обнимающие ее. Его поцелуй, подобно эликсиру жизни, пробудил в ней силы, о существовании которых она до сей поры не подозревала.
Всего лишь час назад она была совершенно уверена, что может любить Хью и жить без него. Теперь она отдавала себе отчет, что такая жизнь будет для нее самым настоящим адом. Она вспомнила отвратительный вкус поцелуев Жофрея Уинфри, вспомнила, как содрогалась от омерзения, когда его жадные руки прикасались к ней. Она знала, что будет чувствовать то же самое по отношению к любому мужчине, если это не Хью. Вот чем на самом деле станет для нее замужество. Всего за один короткий час Катарина нашла и снова потеряла то, чего желала и к чему стремилась больше всего на свете. Она получила любовь Хью, но не его самого. Она ощутила вкус желания, силу любви и страсти, но знала, что ей предстоит жизнь, лишенная всего этого. Закрыв лицо руками, Катарина мучительно пыталась найти выход, но выхода не было. Что же делать?
Осторожный кашель, раздавшийся возле ее палатки, отвлек Катарину от ее грустных мыслей.
— Да?
— Ужин ждет, моя госпожа.
— Я сейчас иду, Аврил, — мальчик снова кашлянул. — Что еще?
— Госпожа, мы тут думали… я хочу сказать, я думал…
— Аврил, — нетерпеливо сказала Катарина, откидывая полог и выходя из палатки. — Что ты хочешь мне сказать? Я ничего не понимаю.
Паж открыл, было рот, снова закрыл его и опять открыл.
— Если бы сейчас было лето, ты мог бы поймать немало мух таким образом, — заметила она. — Аврил, мы давно знаем друг друга. А последние дни ты развлекаешь меня, заботишься обо мне и даже спас мою жизнь. Не бойся спросить меня о чем-то. Я постараюсь ответить тебе на любой вопрос.
— Вы и мсье Хью, у вас все в порядке?
Катарина покачала головой и тихо сказала:
— Кто это может знать? — затем громко продолжила. — Мы с Хью уже много лет друзья. Небольшое недоразумение за шашками не может разрушить нашу дружбу.
Аврил бросил на нее протестующий взгляд.
— Я вовсе не такой глупый, каким кажусь, госпожа. Я знаю, что вы его любите. Все это знают. Вот о чем мы беспокоимся. Гладмур и Бастон знают вас с рождения, а Вес ли дю Фон считает вас красивейшей девушкой во всей Франции. Они опасаются, что ничего кроме вреда не принесет вам привязанность к человеку, за которого вы не сможете выйти замуж.
— Хью — честный человек!
— С этим никто и не спорит, но…
Катарина протянула руку и обняла мальчика за плечо.
— Все будет так, как должно быть, — успокоила его она. — Все в руках Божьих, — с этими словами девушка оставила Аврила и направилась к костру, где ее уже ждали. Мальчик сокрушенно покачал головой и пробормотал:
— В руках Божьих… и в руках Хью Вунэ.
У Катарины создалось впечатление, что основной заботой сопровождавших ее мужчин было сегодня накормить ее повкуснее. Ей подали нарезанную тонкими ломтями сочную молодую свинину, приправленную какими-то лесными ягодами. От обеда еще осталось немного сыра, а Аврил охладил кувшин с грушевым сидром в соседнем ручье.
Еда была великолепна, и настроение Катарины улучшалось с каждым съеденным куском. Ее удивляло только одно — Хью почему-то не появился за ужином. Чем яснее становилось, что его не будет, тем очевиднее окружающие старались развеселить ее. Но и она, и все остальные знали, что что-то не так.
В конце концов, она не смогла больше делать вид, будто ничего не происходит и, поблагодарив мужчин за ужин, отправилась в свою палатку. Сон не шел к ней, и она долго лежала в темноте с открытыми глазами, когда лагерь давно уже затих. Может быть, остальные правы? Может, и вправду глупо отдавать свое сердце человеку, с которым ей не суждено соединиться? Катарина не могла поверить, что это так. Что-то должно произойти, измениться, так, чтобы ей не пришлось всю оставшуюся жизнь страдать! Такая любовь, какая существует между ними, должна найти выход. Иначе где же справедливость?
И все же где-то в глубине души ее продолжали мучить сомнения. Почему Хью не замечает, что все в лагере знают об их чувствах друг к другу? И почему он не пришел на ужин? Вассалы посчитали его отсутствие плохим знаком, в этом она была уверена.
Хью сказал, что любит ее, но ни слова не произнес о том, как им найти выход из создавшегося положения. И каждый раз после поцелуя он отстранял ее от себя. Казалось, он обнимал ее, не в силах справиться с обуревающей его страстью, но каждый раз сожалел о случившемся.
Когда он обнимал, когда целовал ее, Катарина чувствовала всю глубину его чувств. Но после этого он всегда старался держаться от нее на расстоянии. Причем очередную попытку к сближению всегда должна была делать она.
Лежа без сна в своей палатке, она старалась отмахнуться от настойчивых голосов, шепчущих ей на уши, что она поступает дурно. Хью сказал, что любит ее, но что-то во всем этом было не так.
* * *
На следующий день, когда Катарина встала, небо было затянуто тяжелыми, низкими тучами. Дорога, по которой они ехали, была более оживленной, разбитая множеством копыт и тележных колес. Лошадь Катарины без конца поскальзывалась на скользкой грязи, и девушка ехала молча, сосредоточенная на том, чтобы удержаться в седле.
Впрочем, все ее спутники сегодня были неразговорчивы. Хью не сказал ей ни единого слова. Он скакал на своем коне далеко впереди отряда и только в полдень прислал Аврила сказать Катарине, что привала не будет.
— Мы, наверное, совсем уже близко от Парижа, — предположила она.
Аврил поморщился.
— Верно. Мсье Гриер говорит, что мы менее чем в лиге от Королевского дворца, но мсье Хью изменил план. Мы не будем заезжать в Париж, а прямо отправимся В Шантильи. Похоже, он хочет достичь аббатства вовремя.
Все, что Катарина смогла произнести в ответ на эти слова, был лишь огорченный вздох, сорвавшийся с ее губ.
Аврил сердито хлестнул своего пони.
— Видите, как ваш рыцарь смотрит на вещи, госпожа? Вчера он гулял с вами по лесу, а сегодня так спешит доставить вас в аббатство, что не хочет даже остановиться перекусить. Я крайне разочарован своим хозяином. Крайне!
— Нет, Аврил, нельзя говорить так о Хью. Он не позволил себе ничего, что могло бы затронуть мою честь. К тому же доставить меня в аббатство, это именно то, что он пообещал сделать моему отцу.
Юный паж скривил лицо в гримасе неудовольствия.
— Не знаю, не нравится мне все это, — покачав головой, он добавил. — Мы будем в аббатстве до захода солнца, так что приготовьтесь, госпожа Катарина.
Аврил поехал вперед, и, когда стих стук копыт его пони, Катарина почувствовала, как ее сердце сжалось от отчаяния. До захода солнца! Еще до захода солнца ей придется сказать Хью прощай. Все оставшееся время поездки она молила Бога: — Господи, пусть что-нибудь произойдет! Сверши чудо и дай нам хоть малейший шанс!
* * *
Монастырь стоял на вершине пологого холма, окруженного невысокой каменной стеной, с прилегающими к нему полями, которые теперь уныло пустовали. Сбор урожая был закончен, и аббатство, по-видимому, готовилось к длинной зиме. С каждым шагом Катарине казалось, что она приближается к тюрьме, в которой ей придется провести долгие зимние месяцы. До этого она с удовольствием представляла себе спокойную жизнь в окружении послушниц, молитвы, помощь в обучении детей грамоте, теперь же она с ужасом ждала этого.
Ворота аббатства были открыты, что являлось обычным делом для монастырей. Путники всегда могли найти приют в тихой обители, и ворота закрывались только во время войны, или чтобы обеспечить безопасность гостей. Поднимаясь по грязной, извилистой дороге, Катарина видела послушниц в черных одеяниях с белыми воротниками, убирающих остатки соломы с полей. Зимой они будут выбирать из земли камни, чтобы почва не потеряла своего плодородия.
Само аббатство было тихим и уютным. Бледно-желтые стены образовывали правильный квадрат, в котором кроме самого здания аббатства были расположены пекарня, мастерская по окраске шерсти, прядильня и скотный двор.
Когда они подъехали к дверям аббатства, настоятельница уже ждала их у входа. Это была женщина необыкновенной красоты, которую не могло скрыть скромное монашеское одеяние. Она стояла, гордо выпрямившись и сложив руки на груди, внимательно наблюдая за приближающимися путешественниками. Когда отряд остановился перед ней, она, не обращая ни малейшего внимания, ни на Хью, ни на остальных мужчин, подошла прямо к Катарине. Взяв руки девушки в свои, настоятельница ласково сказала:
— Дитя мое, мы рады видеть вас в нашей скромной обители.
Катарина вежливо кивнула.
— Не могу выразить, как я рада, что, наконец, добралась сюда, — сказала она.
Повернувшись к Хью, аббатиса продолжала:
— Добро пожаловать, мсье Вунэ. Мы узнали о вашем приезде из последнего письма, полученного нами от графа и графини де Трай, — на лице ее появилось выражение озабоченности, и она продолжала. — Я хочу поговорить с вами наедине, как только это будет возможно, но сначала я провожу нашу гостью.
Катарина спешилась, и настоятельница приказала двум монахиням позаботиться о ее лошади. Взяв Катарину за руку, она повела ее внутрь аббатства. Коридоры, по которым они шли, были тихими и пустынными. Когда они вышли во внутренний дворик, Катарина увидела, что посреди него бьет небольшой фонтан, а трава еще сохранила свежесть и зеленый цвет. Повсюду были разбиты клумбы, на которых еще цвели осенние цветы и разнообразные лекарственные травы. В альковах, которых было довольно много по стенам коридора, стояли статуи Христа и Пресвятой девы Марии. Они шли мимо простых деревянных дверей, и Катарина знала, что вскорости она откроет одну из них и войдет в клетку, которая будет ее домом в следующие шесть месяцев. Они поднялись по ступенькам и прошли на второй этаж, где оказались в точно таком же коридоре, с такими же альковами и дверями. Настоятельница подошла к одной из дверей и открыла ее.
— Входи, дитя мое, — позвала она.
Катарина последовала за ней и оказалась в простой, ничем не украшенной комнате. Келья была довольно узкой и не очень длинной, с единственным мал ньким окошком, смотрящим на монастырскую дорогу. Там стояла небольшая жесткая кровать, на которой лежал набитый соломой матрац, грубая холщовая простыня, изготовленная, по видимости, здесь же, в аббатстве, и тонкое шерстяное одеяло, плотно заправленное под матрац и разглаженное так, что на нем не было ни морщинки. Катарина провела рукой по одеялу и с удивлением обнаружила, что более мягкого одеяла ей не приходилось еще встречать в своей жизни.
Словно прочитав ее мысли, аббатиса кивнула.
— Оно изготовлено из шерсти наших собственных овец. Мы часто продаем одеяла, чтобы купить то, чего не можем произвести сами, к примеру, подковы или зимние башмаки. Думаю, это одеяло вполне удовлетворит вас.
Катарина согласно кивнула и улыбнулась.
— Оно превосходно.
— Рада слышать это. Некоторые из наших гостей высказывали свое неудовольствие простотой убранства келий.
— Вас, по-видимому, часто посещают путешественники? — предположила Катарина.
— Да, дитя мое. Многие из них остаются на ночь, некоторые живут дольше, — вернувшись к делу, она продолжала. — Вы увидите, что мы здесь довольствуемся малым, стараясь больше заботиться о душе. Службы обязательны перед каждой трапезой. Так же, как и заутреня, дневная служба и вечерня. Вообще обеты можно исполнять в любое время суток. Если вы не молитесь, то лучше посвятить это время работе, чтобы избежать соблазнов, посылаемых нам врагом рода человеческого.
— Работать — значит молиться, — кивнула Катарина, повторяя одно из высказываний отца Готфрида.
— Верно, дочь моя. Человеку, не страдающему ленью, всегда есть чем себя занять. Я поняла из слов вашей матери, что вы неплохо разбираетесь в травах и снадобьях.
Катарина снова кивнула.
— Мы рады будем, если вы поможете готовить лекарства и облегчите тем самым участь страждущих. Библиотека тоже в вашем распоряжении. У нас большая коллекция манускриптов.
— Я не стану впустую тратить время, госпожа.
— Вы можете называть меня сестрой Марианной, Катарина.
Девушка устало кивнула в третий раз.
— Ну а теперь, — продолжала настоятельница, — я полагаю, вы хотели бы умыться и отдохнуть после столь долгого путешествия. Я скажу, чтобы принесли чан и теплую воду.
— Вы очень добры ко мне, сестра Марианна.
Катарине недолго пришлось оставаться в своей комнате одной. Почти сразу же после ухода настоятельницы в дверь раздался настойчивый стук. Катарина открыла дверь и увидела двух послушниц, пухленьких коротышек с румяными щеками, сверкающими синими глазами и белозубыми улыбками.
— Добрые вечер, госпожа, — проворковала одна из них, проходя мимо Катарины в комнату. — Простите за беспокойство, но преподобная Марианна…
— Наша благочестивая мать настоятельница, — продолжила вторая монахиня.
— Совершенно верно, — оборвала ее первая, — наша настоятельница, с которой, — она бросила на свою товарку взгляд, ясно говоривший: «Не вмешивайся!» — вы уже знакомы, попросила нас приготовить вам ванну.
— И еще кое-что, — опять вступила в разговор вторая.
— Да, еще кое-что… а о чем это она просила?
— О том, чтобы…
— А, потом, сначала ванна. Всему свое время, как сказано в Писании. После такого долгого путешествия самое главное — это вымыться.
— Тогда помоги мне, — позвала ее подруга.
— О да, конечно, Эдит, почему же ты сразу не позвала меня?
— Потому что ты болтала без перерыва, почему же еще?
— Ох, верно. Придется сегодня вечером прочитать вдвое больше молитв. Я такая болтушка!
— Полно, дорогая. Не стоит быть слишком строгой к себе. Не такой уж и великий грех ты совершила.
Катарина молча наблюдала, как та, которую называли Эдит, тяжело дыша и отдуваясь, втащила в комнату большой деревянный чан.
— К сожалению, это не медный, госпожа, но мы здесь, в аббатстве, не стремимся к удобствам. Главное — это спасение души.
— Конечно же, — согласилась Катарина. — Несколько дней я провела верхом или в палатке, а один раз, когда мне удалось принять ванну… — Катарина вздрогнула при воспоминании об этом. — Короче, я бы ни за что не променяла этот деревянный чан на тот, медный.
Обе монахини, оставив дела и сложив руки перед собой, приготовились слушать, глазки их заблестели от любопытства. Впрочем, увидев, что Катарина не собирается продолжать, они снова взялись за приготовления.
— Теперь вода, Жюли, — скомандовала сестра Эдит. — Мы должны принести ведра.
— Они в коридоре, дорогая.
— Тогда принеси их.
— Мне понадобится помощь, дорогая.
— Естественно, а для чего, по-твоему, я здесь? — заявила Эдит и продолжала, обращаясь к Катарине. — Раздевайтесь, дорогая.
Катарина сбросила тунику, платье и башмаки, а круглолицые монашки втащили в комнату по большому ведру с водой.
— Полезайте в чан, дорогая, не смущайтесь, — деловито распорядилась Эдит.
Сестры Жюли и Эдит позаботились обо всем, и Катарине не осталось другого выхода, как только повиноваться. Ей не пришлось отдохнуть и расслабиться в этот раз, так как сестры тут же деловито принялись за работу. Первое ведро было весьма бесцеремонно вылито на голову Катарины, после чего одна монахиня принялась тщательно мыть Катарину спереди, а вторая повторяла ту же процедуру со спины. Затем девушку снова окатили водой, и вымыли ее волосы. Когда мытье было закончено, у Катарины было ощущение, что ее не вымыли, а выстирали, причем прачки ей попались весьма усердные.
— Здесь у нас не носят красивой одежды, — заявила сестра Жюли, когда они вместе с Эдит насухо вытерли ее льняными полотенцами. — Сестра Марианна прислала вам удобные вещи.
Сестры тщательно расчесали ее волосы, не переставая болтать с такой скоростью, что Катарина подумала, что еще чуть-чуть, и у нее закружится голова.
— Мы так рады, что вы приехали к нам, дорогая. Я обожаю молодых дам, приезжающих к нам учиться, — тараторила сестра Жюли. — Вы чуть старше, чем те, что приезжают к нам обычно, но я думаю, это еще и лучше. Так чудесно увидеть новое лицо… и так романтично! Настоятельница сказала нам, что вы вскоре выходите замуж. За барона! Счастливица! Сама бы я не смогла нигде больше жить, кроме нашего любимого аббатства, где я могу посвятить все свое время Господу нашему, Иисусу Христу. Но если бы я была не я, то ничто бы не устроило меня в жизни больше, чем выйти замуж за барона. Ну вот, — с облегчением сказала она, заканчивая заплетать Катарине косы. — Так ваши волосы не будут слишком бросаться в глаза. Нам здесь подобает быть поскромнее, и Господь не оставит нас.
Эдит принесла мягкую льняную блузу со шнуровкой на воротнике и запястьях, поверх которой должно было быть надето шерстяное платье песочного цвета. Катарина хотела уже натягивать блузу, но сестры мягко отстранили ее руки, и сами облачили Катарину в блузу, платье, толстые шерстяные рейтузы и пару простых кожаных туфель. Волосы девушки уже были заплетены в косу, и монахини собрались было надеть ей на голову апостольник, но Катарина протестующе подняла руку.
— Нет, сестры, — тихо, но твердо сказала она, — я не надену этого.
Монашенки взглянули друг на друга и нахмурились.
— Но…
— Я не привыкла носить головные уборы, — объяснила Катарина и повернулась к простенькому ночному столику, стоящему рядом с кроватью, взяла с него ладанку на цепочке и надела на шею.
— Какая очаровательная вещица, — осторожно заметила Жюли. — Однако, украшения — одно из проявлений гордыни, неприемлемой для истинного христианина, поэтому было бы правильным не надевать это до тех пор, пока вы не покинете нас.
Катарина прикусила губу и тряхнула головой.
— Я ношу это не в качестве украшения, это мой талисман. Он был подарен мне родителями, и я никогда не снимаю его.
Сестра Эдит подошла поближе, чтобы взглянуть на массивный золотой медальон.
— Посмотрите, — Катарина перевернула медальон, — здесь надпись, сделанная моими родителями.
— Вижу, — закивала Эдит. — Думаю, сестра Марианна поймет, что здесь написано, мы должны будем сказать ей.
Жюли согласно закивала. Катарина улыбнулась обеим:
— Я удвою сегодня свои молитвы за то, что не ношу апостольника и отказываюсь снять медальон.
Лицо Эдит просветлело, а Жюли с облегчением рассмеялась.
— Как вам будет угодно, госпожа Катарина. Мы все не без греха и остается только молить Господа о прощении.
— Были бы все наши гости такими покладистыми, — заметила Эдит, закатив к небу глаза.
— Да уж, та бы никогда не согласилась признать свои грехи, — сестра Жюли так энергично затрясла головой, что ее полная грудь заколыхалась ей в такт.
— Слава Всевышнему, она скоро уедет от нас.
— А мне завтра целый день придется провести на коленях перед алтарем — слишком часто я думала о ней плохо, — призналась сестра Жюли.
— Ну, моя дорогая, по крайней мере, половина наших сестер согласится с тобой. Что же тут поделаешь, я не думаю, что мы обязаны были любить ее.
Катарина с интересом прислушивалась к их разговору. Судя по всему, здесь были и другие гости и, похоже, не все они удостаивались расположения монахинь. В это время в вечернем воздухе разнесся колокольный звон.
— Ох ты, Господи, скоро вечерняя месса! — воскликнула сестра Эдит, — как время-то бежит. Ну, вы были славной девочкой и не захотите пропустить вечерней мессы, так что поторопитесь. А чан мы уберем позже.
Обе монахини поспешили к двери.
— Эдит, дорогая, — вдруг спохватилась сестра Жюли, — ты забыла о втором поручении!
— Каком поручении, Жюли? Что ты имеешь в виду?
— Ну, конечно же, письмо, то, которое преподобная матушка велела сразу же отдать госпоже Катарине.
— Ах, да! — сунув руку в карман своего одеяния, сестра Эдит извлекла оттуда пакет и протянула его Катарине.
— Я так рада, что не забыла о нем.
— Но ты забыла о нем, — мягко напомнила ей сестра Жюли.
— А с твоей помощью вспомнила, — нашлась Эдит. — Катарина, дорогая, не задерживайтесь с чтением, скоро месса.
С этими словами обе толстушки поспешили по коридору в сторону часовни.
* * *
Катарина быстро сломала восковую печать на пакете. Письмо было от отца, и девушка решила, что он просто хочет подбодрить ее. Катарина обрадовалась письму, она очень соскучилась по дому и родителям, поэтому решила, что сейчас быстро просмотрит его, сходит к мессе, поужинает, а затем еще раз внимательно прочтет его, наслаждаясь каждым словом и вспоминая о тех, кого оставила в Авиньоне.
Развернув пергаментный свиток, Катарина принялась читать письмо, написанное быстрым отцовским почерком.
«Моя дорогая Катарина! Надеюсь, ты прибыла в Шантильи к преподобной матушке Марианне в добром здравии. Я очень обязан господину Хью за то, что он любезно согласился сопроводить тебя в аббатство. Мы с твоей матерью надеялись, что ты проведешь полгода под гостеприимной крышей монастыря и затем отправишься к своему жениху. Однако вскоре после твоего отъезда к нам прибыл посланец от герцога Страсбургского. Он привез нам печальное известие.
В тот самый год, когда Хью уехал в Иерусалим, германский король Конрад тоже отправился со своей армией в Константинополь. Их сопровождало большое количество пилигримов. Я не знаю подробностей происшедшего, мне известно только, что когда германская армия находилась всего в нескольких днях пути от Константинополя, их окружило огромное войско сарацинов. Тридцать пять тысяч мужчин, женщин и детей пали жертвами мусульманских мясников. Среди них был и Густав, твой нареченный жених…»
Слова на пергаменте расплылись перед глазами Катарины в бесформенные пятна. Силы изменили ей, и она присела на низкую кровать, глядя перед собой широко открытыми глазами. Тысячи мыслей вертелись в ее голове, постепенно складываясь в одну, которая с каждой минутой приобретала все более четкие и ясные контуры. Внезапно она вскочила на ноги, бросилась к двери и опрометью кинулась вниз по лестнице.
В аббатстве царила тишина. Никто не ходил по коридору, пусто было во дворе, ни звука не доносилось из келий. Откуда-то издалека до Катерины доносился латинский речитатив. По-видимому, все послушницы были на вечерней мессе. Катарина огляделась. Где же Хью? Она должна разыскать Хью! Дом для приезжих! Он там! Это совсем недалеко, чуть в стороне от остальных строений. Там специально созданы удобства для посещающих монастырь знатных гостей.
Катарина мчалась так быстро, как только могли нести ее ноги. В окнах мелькали отблески очага и факелов. Хью должен быть там! Задыхаясь, Катарина подбежала к тяжелой дубовой двери и со скрипом отворила ее. Дверь глухо стукнула о каменную стену.
Она оказалась в довольно большом зале, где у очага собрались те, кто не пошел к мессе.
— Где Хью? — выдохнула Катарина. Перед ней во весь свой рост вырос Гладмур.
— Госпожа Катарина. Вам нельзя здесь находиться!
— Мне нужен Хью, срочно! Это крайне важно!
Подоспевшие Гриер и Бастон встали рядом с Гладмуром с выражением решительности на лицах. Катарина в смущении покачала головой;
— Почему вы так странно себя ведете? — спросила она. — Где Хью?
— Какое это имеет значение, госпожа Катарина? — мягко сказал Весли дю Фон. — Вас доставили в аббатство. Хью выполнил свое обещание, а теперь ваши пути расходятся.
Звук открывающейся двери привлек внимание девушки, и она обернулась.
То, что она увидела, заставило ее замереть на месте. Время, казалось, остановилось. По-прежнему держа в руке письмо отца, она смотрела, как откуда-то из боковой комнаты появился Хью. Он повернулся и подал руку женщине, идущей вслед за ним, а затем с почтительностью, как будто это была сама королева, ввел ее в зал. Поклонившись, он приложился к ее украшенной драгоценностями руке. Женщина взглянула на Катарину, и губы ее скривились в презрительной усмешке. Проследив за ее взглядом, Хью обернулся и увидел Катарину.
На секунду их взгляды встретились, затем Катарина медленно, с достоинством, отвернулась. Ее как будто окатили ледяной водой. Внутри все застыло, комок подступил к горлу, когда она услышала откуда-то издалека слова Хью:
— Адель, прости, но я должен…
— Должен что? Я ждала тебя пять лет, даже приехала сюда, чтобы поскорее раскрыть тебе свои объятья. Что может быть такого важного, что могло бы помешать нам теперь оставаться вместе?
Ответа Хью Катарина не слышала. Она почувствовала, как сильная рука обняла ее за плечи.
— Пойдемте с нами, госпожа Катарина, сегодня у вас был тяжелый день.
Она не помнила, как оказалась снова в своей келье, как преодолела двор, как поднималась по ступенькам. Когда она пришла в себя, то уже лежала на узкой кровати, уткнувшись лицом в подушку, а две пухлые сестры подносили к ней нюхательную соль и еще какие-то снадобья.
Она не слышала их голосов, что-то бесконечно бормотавших в полумраке комнаты. Все, что она слышала, это шум дождя, барабанившего по черепичной крыше аббатства, по окрестном полям, по ее сердцу.
