Глава 8
Мэтт Брэйди был маленького роста; я никогда не видел его улыбающимся. Немигающим взглядом своих бледно-голубых глаз он пронзал собеседника насквозь. Я не любил Мэтта. Не знаю, почему, но он не понравился мне с первой минуты нашего знакомства.
Может быть, причина моей неприязни таилась в ощущении власти, которое исходило от него. Или в том, как относились к нему другие члены комитета. Каждый из них был солидной фигурой в деловом мире. Каждый возглавлял компанию, стоившую миллионы долларов. И все же они расшаркивались перед ним и называли его сэром, точно он был самим Господом. А он обращался с ними, как с жалкими рабами.
Я бросил взгляд на Криса, пытаясь прочитать в его глазах оценку моего выступления. Лицо Криса оставалось бесстрастным. Я мысленно обругал его за такую невозмутимость и повернулся к Мэтту Брэйди.
Его голос был таким же холодным, как он сам.
— Молодой человек, — произнес Брэйди, — у меня нет времени на пустые разговоры. Я человек прямой и сразу перейду к делу. Ваша речь не убедила меня в том, что предложенная вами кампания позволит донести до общественности нужную информацию. Что люди воспримут и усвоят ее.
Я в упор посмотрел на Мэтта. И как Элейн могла назвать его добрым?
— Мистер Брэйди, я — консультант по связям с общественностью. Вам известно, что это такое. Я — человек, который появляется в городе до прибытия цирка, чтобы расклеить афиши. Только я не уговариваю никого сходить на представление. Я объясняю людям, какую радость дарит цирк.
Старику невозможно было заморочить голову. Мои слова были для него пустым звуком. Его мозг работал, как машина. Я начинал понимать, почему он добрался до вершины.
— Я не ставлю под сомнение ваши способности, молодой человек, — сказал Брэйди. — Я лишь сомневаюсь в эффективности кампании. Она показалась мне схематичной и недостаточно проработанной. Похоже, что вы в большей степени озабочены получением прибыли, нежели интересами заказчика.
Теперь следовало отбросить дипломатию и пустить в ход тяжелую артиллерию.
— Мистер Брэйди, — я улыбнулся, — если бы я мог позволить себе вашу прямоту, я бы сказал, что вы ничего не поняли в моем докладе. Потому что думали исключительно об эгоистических интересах Мэтта Брэйди, но не обо всей отрасли.
Я почувствовал, что мои слова повергли присутствующих в состояние легкого шока. Крис неодобрительно посмотрел на меня.
Голос Брэйди зазвучал обманчиво мягко.
— Продолжайте, молодой человек.
Я посмотрел ему в глаза. Может, я сошел с ума, но мне показалось, что в них затаилась усмешка.
— Мистер Брэйди, — тихо произнес я. — Вы создаете сталь, а я создаю общественное мнение. Полагаю, вы знаете свое дело. Когда я покупаю товар, изготовленный из вашего материала — например, автомобиль или холодильник, — я верю в то, что вы поставили изготовителю металл нужного качества.
Я повернулся лицом к другим участникам встречи.
— Джентльмены, — продолжил я; — в числе активов каждой из ваших компаний есть такой пункт — доброе имя. Кто-то оценивает его в один доллар, кто-то — в миллионы. Я не знаю методики оценки этого неосязаемого капитала. Я не бухгалтер. Я даю то, что нельзя пощупать. Мой товар нельзя подержать в руках, взвесить на весах, включить в опись имущества.
Мне удалось пробудить в них интерес. Я понял это по лицам.
— Я продаю то, что называется добрым именем. Позвольте напомнить вам, что не так давно говорили о вашей отрасли. Эти воспоминания не из числа приятных, но, к сожалению, они — необходимая часть моей аргументации.
После нападения на Перл-Харбор обыватели считали, что против нас обернулось оружие, изготовленное из стали, которую мы продали японцам. То, что истина сильно отличалась от расхожего мнения, не имеет значения. Общественность долго была настроена против вас, сталелитейщиков.
Сначала вас это не волновало. Вы не продавали свою продукцию рядовым гражданам. Ваши усилия были сосредоточены на выполнении военных заказов правительства. Но вам пришлось бы туго, если бы в тот момент вы зависели от широких потребительских масс. Я это знаю точно. В сорок втором году меня вызвали в Вашингтон и поручили помочь проведению в масштабах страны кампании по сбору металлолома. Одна из причин, по которой она шла вяло, заключалась в недоверии к вам людей, не знавших, на что пойдет лом. Мы провели разъяснительную работу среди общественности. Результат: она снова повернулась к вам лицом, поняла, на какие нужды пойдет металл, и поступление вторичного сырья в ваши печи резко возросло.
Я замолчал, чтобы перевести дыхание и промочить горло водой из стоявшего передо мной бокала. Уголком глаза заметил, что мои слова заинтересовали даже Мэтта Брэйди.
— Доброе имя, — повторил я. — Это мой товар. Я пытаюсь создать благоприятное мнение о вас. Я не продаю десятицентовые ножи для открывания консервов.
Если я добьюсь успеха, люди будут относиться к вам лучше, нежели сейчас. И тогда вам станет легче продавать вашу продукцию. Не знаю, сознаете ли вы это, но симпатии публики важны для вас в той же мере, что и для хозяина кондитерской.
Нравится вам это или нет, джентльмены, для меня вы — всего лишь хозяева самых крупных в мире кондитерских.
Я убрал лежавшие передо мной листки в портфель.
Для меня совещание закончилось.
Мне не было нужды смотреть на Криса, чтобы подтвердить правильность моих ощущений. Эти полмиллиона долларов проплывут мимо нас...
Спускаясь вниз на лифте, Крис молчал. Воздух на улице, несмотря на яркое солнце, показался мне холодным. Я поднял воротник.
Крис остановил такси. Я уже собрался сесть в машину, но потом передумал.
— Возвращайся в офис, Крис, я немного пройдусь.
Кивнув, он взял мой портфель и сел в машину. Я проводил взглядом отъехавшее от тротуара такси и слился с толпой, заполнявшей Пятую авеню. Опустив голову и сунув руки в карманы пальто, зашагал в сторону центра.
Болван, сказал я себе. Ты мог предвидеть это заранее. И все же шанс был, если бы не Мэтт Брэйди с его холодными глазами и скептическими репликами. «Бойся низкорослых мужчин», — сказал однажды мой отец. Коротышке, чтобы пробиться, приходится быть умнее окружающих. Отец был прав. Мэтт Брэйди — умный коротышка. Он быстро расправился со мной. Во мне зарождалась ненависть к этому человеку. Он все знал, на все имел готовый ответ. По крайней мере так считал. Но он ошибался. Одному человеку не дано знать все.
Не помню, как долго я бродил и где именно, но когда я остановился, передо мной был ее отель. Я поднял голову. Золотой портсигар, с утра лежавший в моем кармане, холодил мне пальцы.
Когда я вышел из лифта, она уже стояла у двери.
Увидев лицо Элейн, я понял, что она ждала меня.
Я прошел вслед за ней в номер, держа портсигар в руке.
— Ты нарочно оставила его в машине, — сказал я.
Элейн молча взяла вещицу, не опровергая и не подтверждая мою догадку. Она избегала моего взгляда.
— Спасибо, Бред, — сказала Элейн.
— Почему?
Она медленно подняла глаза и посмотрела на меня. Я снова увидел в них одиночество. Ее губы разомкнулись, она собралась что-то сказать, но тут глаза Элейн наполнились слезами.
Я протянул к ней руки, и она оказалась в моих объятиях. Я почувствовал на губах ее соленые слезы.
Мы стояли так долго, пока Элейн не перестала плакать.
— Извини, Бред, — прозвучал ее тихий голос, — сейчас со мной все будет в порядке.
Она прошлась по комнате. Исчезла в спальне. Спустя несколько секунд я услышал шум льющейся воды. Бросил пальто на кресло и снял трубку с телефона.
Сервис в отеле был отменным. Когда Элейн вернулась, я наливал виски в бокалы.
На ее лице уже не было слез, лишь вокруг глаз осталась краснота. Я протянул Элейн бокал.
— Тебе надо выпить.
— Извини, Бред, — повторила она. — Мне не следовало плакать.
— Забудь, — быстро произнес я.
Она с горячностью тряхнула головой.
— Ненавижу слезы. Это нечестно по отношению к тебе.
Я сел в кресло рядом с пальто.
— В настоящей любви все честно, и... — начал я, но выражение ее лица остановило меня.
Я медленно отпил виски. Спиртное приятно разлилось по телу, и нервы начали успокаиваться. Элейн опустилась в кресло напротив меня.
Не знаю, сколько времени мы просидели так. Потом я снова наполнил мой бокал. Мир и покой вливались в мою душу. Дела отступили куда-то далеко, даже пережитое недавно разочарование забылось.
За окном смеркалось. Я поднял бокал и посмотрел на него. Слова сорвались с моих уст неожиданно для меня самого.
— Я люблю тебя, Элейн.
Опустив бокал, я поглядел на нее.
Она кивнула.
— И я люблю тебя, — отозвалась Элейн.
Теперь я понял, почему она кивнула. Мы словно знали это давно. Я не поднялся с кресла.
— Не знаю, как это случилось и почему.
— Неважно, — перебила она меня. — В тот момент, когда я увидела тебя, я вернулась к жизни. Я была одинока.
— Теперь ты не одинока, — сказал я.
— Правда? — чуть слышно спросила она.
Мы встретились в центре комнаты; внутри меня бушевал огонь.
Я почувствовал, как все мое тело охватило давно забытое напряжение. Руки сами прижали Элейн ко мне.
Она обняла меня за шею. Я заглянул ей в глаза.
Невидящие, затуманенные, они смотрели на меня; губы Элейн зашевелились.
— Нет, Бред, нет. Пожалуйста.
Я поднял ее на руки.
— Этому нет названия. Такого еще на свете не случалось, — глухо произнес я и прижал свои губы к ее губам. — Мы — первые.
Губы Элейн были теплыми, дрожащими; постепенно дрожь стихла, осталась лишь теплота. Элейн казалась статуэткой из слоновой кости; оранжевые лучи заходящего солнца придавали ее коже золотистый оттенок.
Ее тело, похоже, очень долго ждало искры, способной его воспламенить. Мы тотчас оказались в нашем собственном мире, на далеком облаке, мчащемся к Луне с космической скоростью.
Я отыскал губами ее рот, и тут в меня врезалась комета. Взорвалась внутри моего тела. Затем наступила поразительная тишина. Кувыркаясь, я летел в пустоте.
Безумная мысль мелькнула в мозгу.
Неплохой способ сквитаться с Мэттом Брэйди за уплывшие от меня пятьсот тысяч!
