Минут через пятнадцать Гитлер уже сидел в кресле напротив растревоженного камина, по горло укутанный в свой любимый плед. Справа, как всегда, по-хозяйски вальяжно разлеглась Блонди.

Ева поила с ложечки дорогого Ади ромашковым чаем, который он заедал огромным куском бисквита. Гитлер обожал сладкие пирожные и, когда был здоров и в настроении, мог есть их без счета, иногда по восемь-десять подряд.

Просьбу Ади принести ему что-нибудь «вкусненькое» Ева сочла знаком выздоровления. По словам Линге, фюрер за весь день не пожелал съесть ни крошки и лишь с трудом глотал жидкий куриный бульон. А тут сразу потребовал чаю с бисквитом!

Но в глубине души Ева все же робко связала поздний аппетит фюрера со своим приездом. Сам Гитлер вряд ли в этом признался бы. Обычно он не любил баловать своих женщин, «женщин Волка», как с гордостью называли они себя, излишним вниманием. Довольно дорогие подарки, цветы да поцелуи ручек – вот и весь джентльменский набор его ухаживаний. Все остальное – на полу, в ботинках, в самых эксцентрических позах.

– Я нужна ему только для определенных целей, другое невозможно (какой идиотизм!), – часто наедине с собой, опустошив с горя полбутылки шампанского, грустно вздыхала Ева. – Когда он говорит, что любит меня, то подразумевается только это мгновенье.

А чтобы из-за какого-то там ее приезда больной Гитлер менял свои богом данные привычки и за полночь поедал ядреный кусок бисквита! Ну уж нет! Об этом можно только мечтать где-то в самой глубине души! Но она все же не такая наивная дурочка, какой он себе ее наверняка представляет!

Горячий чай с бисквитом и ненавязчивые ласки горячо любящей женщины согрели фюрера настолько, что он решительно высвободил руки из-под пледа и даже пожелал пошутить.

В следующий момент он извлек из кармана пижамы вчетверо сложенный лист бумаги с крупно отпечатанным на нем текстом и тщательно разгладил его на колене. Потом нацепил на нос специальные, с многократным увеличением, очки.

– Чапперль, сокровище мое! – ехидно хихикнул он. – Смотри, какую шайсу вчера подсунул мне Борман. Он считает это крушением основ государства! А я хохотал до слез! Слушай! Ректор народной школы в Саксонии задал своим ученикам классное сочинение на тему: «Кого и что ругают». Ты обмочишься, когда узнаешь, что понаписали наши доблестные гитлерюгендцы! Угадай, кого они больше всего поносят и над кем смеются? Над нашим славным пивным бочонком!

«В Германии уже вообще больше ничего нет. Даже мыла и мыльного порошка! Хотела бы я знать, чем Геринг стирает свой белый мундир!» Дорогая, а ты не в курсе? «Может быть, он получает дополнительный паек? Он же должен хоть раз в неделю стирать мундир!» Чапперль, ты можешь представить себе Геринга раз в неделю лично стирающего свой белый мундир?! А вот еще! «Я уже три дня курю липовый цвет. Такая вонь! Но Геринга в кино только с толстой сигарой во рту показывают. Все ясно: большая шишка!»

Глядя на веселящегося фюрера, Ева была счастлива и от души хохотала при каждом упоминании имени всемогущего рейхсмаршала, при появлении которого в Оберзальцберге в панике исчезала в своей комнате.

А Гитлер, которому явно полегчало, натурально, решил уморить ее хохотом.

«Все они, – без передышки продолжал смаковать он цитаты из школьных сочинений, – сами понимаете, министры, и Геринг в первую очередь! Уж их-то не обойдут! Но русские-то уже почти совсем еды не получают, бедняги. Траву жрут от голода!»

– А вот и то, что совсем не смешно, шатц, – мгновенно перестал смеяться Гитлер. – Устами младенцев глаголет истина! И обрати внимание, о чем это она тут глаголет! «У больших шишек всегда еды вдоволь. Герман Геринг давно бы укокошил фюрера, будь на то его воля!»

– Я же говорил тебе, – глаза Гитлера посинели от мгновенно вспыхнувшего неистовства, – я же говорил: они все мечтают со мной покончить! И Геринг в первую очередь! Даже немецким детям теперь это ясно как божий день! И они таким образом предупреждают меня!

Гитлер попытался вскочить с кресла, но у него закружилась голова, и он передумал. Ева, как могла, успокаивала его, пробовала снова напоить чаем, но он выбил чашку у нее из рук, плевался и вопил, что ничего и никому не позволит!

А тут еще Ева по неосторожности сообщила ему то, о чем втайне нашептали ей некие доброжелатели: якобы Гиммлер – и об этом знает уже вся Германия! – всерьез ищет в ее родословной еврейские корни и что-то затевает против ее сестры.

Выпалив все это, она страшно испугалась, полагая, что нарушила все принятые в их отношениях табу: фюрер категорически запретил ей вмешиваться в государственные дела и критиковать его окружение. Ева ожидала взрыва, но, как ни странно, Гитлер мгновенно успокоился и только наставительно изрек:

– Не забивай себе голову глупостями, шатц! Генрих прекрасно знает, что возлюбленная фюрера не может быть еврейкой. Даже на одну четверть! Даже если она еврейка! И она, как жена Цезаря, вне подозрений! Гиммлер по-настоящему предан мне и занят решением наиважнейших для рейха вопросов! Но… – вдруг Гитлер оборвал сам себя, – он настоящий осел! Какого черта он затеял все эти археологические раскопки?! Зачем нам привлекать внимание всего мира к тому, что мы якобы не имеем прошлого? Мало того, что римляне воздвигали грандиозные здания, когда наши праотцы жили в глиняных хижинах, так Гиммлер затеял раскопки этих глиняных поселений и восторгается каждым найденным черепком и каменным топором. А ведь это лишь доказывает, что мы имели каменные топоры и сидели, сгорбившись, вокруг костров, когда Греция и Рим уже достигли высочайшей стадии развития культуры. Нам следовало бы помалкивать о своей истории, а Гиммлер вопит о ней во весь голос! Могу представить себе, как насмехаются над этими разоблачениями современные римляне! А твои еврейские корни он не раскопает никогда, потому что их нет в природе!

– И все же, – не сдавалась Ева, – если Гиммлер это делает, то у него просто нет совести!

– Совесть выдумали евреи! – мгновенно отрезал Гитлер. – Я освободил немцев от первобытных инстинктов жалости, доброты и совести! Это качества рабов! Евреи нарочно придумали совесть, чтобы мы боялись и ненавидели самих себя! Запомни это!

Он довольно грубо схватил Еву за руку и притянул к себе.

– Как хорошо, шатц, что ты приехала ко мне! Я уже вижу, как злятся по этому поводу все мои генералишки! Ведь им кажется, что ты крадешь меня у них! Но пусть, пусть! Если Черчилль шакал, то Сталин тигр! А если Сталин тигр, то я лев! Царь зверей и бог на земле! А богу все позволено! Фаст ист! Именно такой мандат выдавал Рим своим выдающимся полководцам! Фаст ист – и точка! Я единственный в Германии потомок великих древних цивилизаций! Ну так пусть все трепещут предо мной! Но… завтра, шатц, завтра утром ты должна уехать отсюда. Все же женщина в ставке, как женщина на корабле, приносит несчастье. Ты меня понимаешь? Но уже сегодня утром мы с тобой спустимся в мой бункер. Мне говорят, что дном он касается гигантской гранитной плиты. Под всем «Вервольфом» сплошной гранит, излучающий таинственные лучи. Мы спустимся с тобой в бункер и напитаемся энергией, идущей из самого центра Земли! И очень может быть, – тут Гитлер лукаво ухмыльнулся, – прямо там позволим себе кое-что! Прямо на бетонном полу, под которым живой гранит! Мы будем первыми людьми на Земле, позволившими себе совокупиться на такой глубине! Я уже вижу себя, лежащим лицом к центру Земли, и между ним и мной только твое нежное тело и несокрушимая гранитная масса!

Пораженный собственной идеей, Гитлер застыл с закрытыми глазами, а Ева, как зачарованная, все теснее прижималась к нему.

Внезапно он открыл глаза и загадочно спросил:

– А знаешь, Чапперль, когда кончится война?

– Когда? – Ева затаила дыхание в ожидании божественного откровения.

– Когда Геринг сможет надеть брюки Геббельса!

Губы Гитлера разъехались в разные стороны, он истерично захохотал и изо всех сил стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

– Это тоже из сочинений наших детишек!

И тут же снова безжизненным взглядом уставился на полыхающее в камине пламя. Еве стало жутко: окаменевший фюрер, тупо смотрящий на огонь в камине, выглядел как олицетворение неизбежного конца. На секунду ей показалось, что и огонь в камине тоже окаменел.