– Квартира у меня такая, немного девочкина… Но они ничего лучше не предлагали, я с ними уже не стал ругаться…

Квартира находится в центре, в самом что ни на есть козырном месте. Чуть повернуть от Фонтанки и тихая улочка, напротив – светлая церковь, от нее – стрелою – идут дома старинные, офисами не облагороженные, куда взгляд не кинешь – сплошная красота.

Просторная прихожая, коридор. Проходим мимо спальни в гостиную. Гостиная отделена от кухни барной стойкой-столом.

Знаменитость суетится, я вижу, как он волнуется. Прямо-таки сильно волнуется. Убирает на ходу какую-то небрежно кинутую одежду со стульев, хватается за грязные чашки.

– Ты извини, у меня тут не прибрано, я утром быстро собирался…

Не прибрано – сильно сказано, порядок – почти идеальный. Вот у Ивана Кузнецова – было не прибрано.

Быстро заправляет постель на разложенном диване, поясняет:

– Так-то вообще кровать в спальне, но там нет телевизора, поэтому я здесь сплю… Ты куда сядешь?

Я выбираю удобное кресло. Он садится на разобранный диван. Тут же подскакивает.

– Что ты будешь? Есть хочешь?

– Ну, было бы неплохо, что-нибудь к вину.

– Сыра?

– Сыра и фруктов. Есть фрукты?

Стоит, режет яблочки.

– Может, тебе помочь?

– Не надо. Сиди.

Возвращается с тарелкой. Открывает бутылку, разливает вино.

Садится напротив меня. Чокаемся бокалами, улыбаемся, пьём.

Говорим о том, что в голову приходит. Вино развязывает язык.

Разговор снова заходит о том, что я не буду с ним спать.

– Да Бога ради! – кричит он мне, – Да и не надо!

Я радуюсь: это хорошо, что не надо. Но считаю себя должной пояснить:

– Я не могу. Я не хочу женатого мужчину. Я хочу своего. Я хочу спать со своим мужчиной. Вот так. И я хочу быть его женщиной. Без всего этого вранья, без лицемерия. Чтобы у меня на душе было чисто.

– Ты имеешь на это право. Я тебя понимаю, – говорит он мне.

Я расслабляюсь. Ну, наконец-то меня понимают и принимают. Я не вру тут ни секунды.

– Мне так надоели женатые мужчины. Мне так надоело, что меня используют. Всем надо только одно: трахаться, трахаться, трахаться. Никто не задумывается, а что нужно мне? Может, во мне все-таки можно и человека увидеть?

Я уже пьяна довольно сильно, меня несёт.

– Гости… Вот ты говоришь, гости. Я что не знаю, чем эти гости заканчиваются?

– А чем они заканчиваются?

– Да тем, что не отмахаться. Заваливают тебя на диван, а ты потом выкарабкиваешься из-под него…

Он сидит на диване.

– Ну, иди сюда, покажи, как тебя заваливают…

– Не пойду. Нашел дурочку…

Про себя думаю: фу, на какой дешёвый понт вы меня берете, знаменитость…

– Ты знаешь, – говорит он мне, – Я тебя понимаю. И даже сочувствую. Только вот уверяю тебя: выйди на улицу и спроси: кто хочет поменяться со мною местами? 98 процентов поменяются. «Ах, я вся такая несчастная, что же мне делать, меня все хотят!»

Я смеюсь. Он смешной, этот знаменитость. А когда открыт в разговоре – вообще чудесный.

Замечаю, что ноги у него слегка подрагивают. Обращаю его внимание на это:

– Что это ты? Нервничаешь?

– Нервничаю.

Да его всего трясёт просто.

– А ты что? – показывает мне на мои ноги, закинутые одна на другую, и скрещенные на груди руки, – Защищаешься от меня?

– Защищаюсь.

И тут происходит та самая минута. Откуда? С чего?

Я смотрю на него, сидящего напротив, и вдруг мысль – сама по себе – неизвестно откуда прилетевшая: «А может быть остаться?» И тут же – про себя: «С ума сошла?!»

Я смотрю на него и чувствую электричество. Он что-то говорит, а по мне бегут токи. Бред. Какие токи? Это же – знаменитость. Я его не хочу. А по мне бегут токи. Я думаю: «Наверное, он классный любовник…» Почему вдруг я так думаю?…

Пьяный разговор неожиданно сворачивает на странную тему. Речь заходит о работе. Я рассказываю про артистов-идиотов, которые несут себя за кулисами также как по сцене. И считают, что все окружающие должны им служить. Знаменитость вспыхивает как спичка, подозревая, что такими рассуждениями мы и до него через пару минут доберёмся. Защищает артистов-идиотов. Утверждает, что люди, обслуживающие творческий процесс, должны молча исполнять свои функции. Я соглашаюсь, что должны. Но требую должного отношения к ним. Я горячо утверждаю, что уважение к обслуживающему персоналу – первый признак ума и внутренней культуры человека. Говорю о том, что в двадцать шесть лет парень сам может подойти к буфетному столику и налить себе чай, а не ждать, когда это сделает помощник режиссера, освободившись от своих основных обязанностей. Привожу в пример известного артиста, который – из-за хорошего ко мне отношения – не только не гонял меня за чаем, но и сам мне его приносил, когда видел меня, замотанную.

Тут со знаменитостью что-то происходит – алкоголь плюс нервное перевозбуждение – и он начинает кричать, что меня подпускать нельзя близко к профессии помрежа, что я – другая, и должна сидеть дома за своими сценариями, что слышал бы меня сейчас московский продюсер, да он бы мне за такие рассуждения голову оторвал и в асфальт бы меня закатал.

Я слышу последнее. Понимаю, что так со мной разговаривать я никакой знаменитости не позволю.

– Так, – говорю, – разговор зашел тупик. Видимо, мне пора. Всего хорошего.

Встаю с кресла, беру сумку, выхожу в коридор.

В коридоре натягиваю сапоги, снимаю с вешалки пальто, залезаю в рукава, медленно застегиваю каждую пуговичку. Из комнаты не раздается ни звука. Мне смешно. Из-за такой ерунды поругались. Напускаю на себя независимый вид. Иду в комнату. Останавливаюсь на пороге. Смотрю.

Он лежит на диване, закинув в колене ногу на ногу, смотрит в потолок. Весь такой неприступный и безразличный. На мое появление не реагирует.

– Ты меня не проводишь? – спрашиваю весело.

И бровью не ведет.

– Понятно. Не проводишь.

Иду в коридор, выхожу на лестницу, прикрыв за собой дверь.

Ну, ребята, это уже хамство.

Стою в ночи одна, ловлю машину на Фонтанке. Гнусно, будем уж честны.

Еду в такси, когда приходит смс от актера моего любимого театра, на спектакле которого мы были этим вечером. Спрашивает, действительно ли знаменитости понравился спектакль. Отвечаю: действительно.

«Передай ему привет – пишет мой знакомый, видимо тоже принявший на грудь, – мы все его очень любим». – «Передам» – отвечаю, вспомнив закинутую в колене ногу, полную ко мне личностного презрения.

«Скажи ему, что он очень крутой» – не может успокоиться мой товарищ. «Обязательно» – отвечаю. «Приводи его к нам на другие спектакли!» – «Непременно».

Больше мы в театр вместе с московской знаменитостью не ходили.