Когда он теряет бдительность и проявляет ко мне излишнюю нежность, он заставляет меня расплачиваться за это. После ночи, когда мы спим, держась за руки, следует неделя игнора. Сдержанного, а порой и холодного ответа на сообщения. Или неответа. Я посылаю смс в никуда. Связь прерывается. После каждого неответа я злюсь. Замолкаю сама. Думаю: да пошёл ты… Начинаю ходить на свидания. Развлекаю себя, заполняю своё время и пространство чужими людьми. Чужие люди остаются чужими. Я стараюсь убедить себя, что это не так. Иногда я увлекаюсь своей игрой в беззаботность и верю в то, что могу обходиться без него совершенно спокойно. Потом от него приходит смс. После короткой череды препирательств – я игнорирую, он настаивает, я игнорирую, он настаивает – я еду к нему. Наутро возвращаюсь счастливой, зная, что – любима.

Дальше – вновь по заведенному кругу.

В один из периодов его молчания, когда я, поглощённая самообманом своей свободы, искрила обаянием и получала со всех сторон комплименты, от него пришло сообщение. Пять мертвых дней была тишина. И вот теперь два слова:

Я не ответила.

Вернее, ответила, но мысленно: да пошёл ты.

И уехала пить коньяк к давнему знакомцу. Предварительно согласившись на свидание с двадцатипятилетним массажистом.

Часа через полтора думаю: как-то оно некрасиво. Человек меня спрашивает как я, а я хамлю. Нельзя терять своё лицо. Нельзя уподобляться. Я ведь воспитанная девочка, когда меня спрашивают, я привыкла отвечать. И на пути к распитию коньяка я натыкала пальчиками ответ:

Что было истинной правдой, так как через пять минут я повстречалась со знакомцем, в лучах закатного солнца мы пошли в ресторан и выпили под рыбку-гриль первые пятьдесят. Минут через десять пришло:

То есть, имелось ввиду, когда же ты ко мне приедешь? «Никогда» – ответила я про себя и опрокинула под это решение еще пятьдесят. Нельзя же эксплуатировать мою воспитанность до бесконечности. Вопрос остался без ответа.

Дальше мы пили коньяк, ходили гулять, пили коньяк, сидели на скамейке в парке, пили коньяк, ходили в магазин, пили коньяк… Хороший был вечер. Я веселилась и искрила. Мысль-зараза, что я – нужна, но теперь – недоступна, добавляла куража. Часов в десять пришло сообщение:

Когда меня спрашивают, всё ли у меня в порядке, я не могу игнорировать. Я слишком хорошо знаю, по какой тонкой нити мы все ходим, как уязвима эта грань между «в порядке» и обрушившейся бедой, и когда меня спрашивают, жива ли я, здорова, я не могу не отвечать. Поэтому я написала:

Наглое такое заявление, на грани фола. Тем не менее, отражающее истинное положение дел на тот момент, если принять во внимание мой внешний эпатаж от внутренней безысходности.

Пришло через минуту. То есть, я понял, что ты выпендриваешься, выпендривайся на здоровье, всего тебе доброго.

Ну и ладно. Домой я закатила в полтретьего ночи и еще часа два буянила в интернете под весёлую музыку.

Рано утром я проснулась с мыслью, что я – дрянь. Хамка и сволочь.

Что он мне, мальчик, чтобы я его наказывала подобным образом?

Мучимая чувством вины, написала ему что-то нейтральное. Какую-то смешную цитату, безадресную. Он ответил что-то нейтральное. Выяснилось, что у него – выходной. И что он – дома. Здесь, в Питере. Не уехал в Москву.

И вот тут стоп.

Я так давно думала об этом. Я не знала, как сказать. Я боялась его попросить. Я так хотела, чтобы мы провели вместе день, целый день. Чтобы мы прошлись по Фонтанке, я прогуляла бы его по своим любимым улицам, мы зашли бы на Рубинштейна, я показала бы ему дом Довлатова, которого он также любит, как и я, хотя, наверное, чуть меньше. Потом пообедали бы где-нибудь в ресторанчике, потом сходили бы в кино.

Просто побыть вместе, не считая часы. Такая иллюзия совместного бытия. Но он каждый свой выходной уезжает в Москву. Как сказать? Не уезжай в этот раз к своим детям, останься, пожалуйста, я так хочу хоть немного побыть с тобой… Трудно такое сказать. Сразу перед глазами несчастные дети, рыдающие навзрыд из-за того, что я оставила их на выходные без папы.

И вот сейчас – он здесь. Сам. Остался в Питере. Не поехал в Москву. Впервые за полгода. Сидит дома и смотрит телевизор. Вчера он хотел, чтобы я приехала, и этот день, его выходной, мы провели вместе. А я, глупая, малодушная женщина, решила отыграться за своё ущемлённое самолюбие. Вовремя.

Милый мой, любимый, прости ты меня, ущербную, это же я от тебя так защищаюсь, эти все пальцы мои – растопыренные – жалкая попытка остаться собой, сохранить своё «я», поглощаемое лавиной моей любви к тебе.

Всё внутри заскулило от нежности и раскаяния, и я написала ему сообщение:

Два дня назад вместе со своим приятелем Куликовым я была в кинотеатре и посмотрела замечательное кино – нежное, светлое, с тихим добрым юмором, удивительно талантливое. После такого фильма хочется жить, улыбаться солнцу, целовать детей и радоваться каждому дереву. Я загорелась желанием посмотреть его вместе с любимым. Разделить с ним это счастье. Но я не могу попросить его сходить со мной в кино, потому что каждый свой выходной день он ездит в Москву к семье.

Он не ответил мне. Я подождала пятнадцать минут. Потом двадцать. Потом тридцать. Потом отправилась мыть посуду. Каждую секунду думая, что вот сейчас, когда у меня шумит из крана вода, и я не слышу комнатных звуков, стучится в мой телефон сообщение от любимого.

Сообщения не было.

Трудно заниматься чем-либо, когда чего-то ждёшь. Глупо ждать, когда и так ясно, что ждать нечего. Если он не ответил на простое сообщение про кино в течение часа, то это не нехватка времени, это ни туалет, ни ванна, ни разговор по работе, это выбранная позиция, сознательный и демонстративный игнор. Наказывает меня, мальчик. Мальчику пятьдесят лет. Так и будем друг друга наказывать: то я его, то он меня. Чтобы не было скучно.

Трудно заниматься чем-либо, когда чего-то ждёшь. Ещё труднее ничем не заниматься, а просто ждать. Просто ждать, глядя в одну точку, это вообще невозможно. Нужно распределить себя на чисто механические действия, на уборку квартиры, например. Можно ходить по квартире и раскладывать по местам вещи, которые почему-то лежат не на месте. Можно ходить по квартире, раскладывать вещи и делать вид, будто ничего не ждёшь. Потому что чего ждать, когда позиция уже выбрана и даже продемонстрирована?

Через два часа, понимая, что ни в какое кино мы уже не успеем, даже если вдруг придет шальное известие с раскаянием и полной готовностью, я написала новое сообщение:

Ответа не было. Позиция не сдавалась.

Еще через два часа, когда все вещи по местам были разложены, переложены, переставлены, потом опять разложены и снова переставлены, я поняла, что он поскользнулся в ванной. Разбил голову. Потерял сознание. Не смог дотянуться до лекарства, когда прихватило сердце. А ведь он живёт один. Ведь его только завтра хватятся, когда он на репетиции не появится. Он – там – один – на полу – с разбитой головой, а я здесь хожу, вещи по местам перекладываю.

Какая гордость? Пусть на фиг идет эта гордость!

И все внутри вдруг заболело.

Несколько дней назад в Москве прошла церемония вручения главной в стране кинопремии, на которую любимый был номинирован. Но не получил. Я не знаю, какая это была по счёту у него номинация – десятая, пятнадцатая, восемнадцатая, он номинируется почти каждый год. Но ни разу ему эту премию не дали. Я не знаю, почему. То, что он входит в пятёрку лучших актеров страны, это факт. Почему люди, которые вручают главную кинопремию, до сих пор не посчитали нужным этот факт засвидетельствовать, я не знаю. Я не думаю, что мой любимый остро переживает эту несправедливость круглый год, но в день вручения награды, когда открывается конверт, и в десятый, пятнадцатый, восемнадцатый раз звучит не его фамилия, думаю, у него портится настроение.

Конечно, он должен был быть в этот момент в зале. В элегантном смокинге раздавать автографы, улыбаться под фотовспышки и отвечать на дурацкие вопросы журналистов. Конечно, он должен был общаться в этот вечер с главными кино-боссами страны, с банкирами и производителями, налаживать связи, обсуждать перспективы, закладывать кирпичики в свои будущие проекты. Вместо этого он пришёл домой после репетиции, завалился на диван и включил телевизор, где шла прямая трансляция из Москвы. Кинопремия не совпала по датам с его выходными, и его не отпустили из театра.

Мой любимый смотрел с дивана на лица акул кинобизнеса, которые так нужны ему для закладывания кирпичиков, и слушал как со сцены, открывая премиальный конверт, называют не его фамилию.

Тут не просто депресснячок-с случится, тут настоящая тоска навалит.

Плюс девица, из-за которой домой в выходной день не поехал, детей не увидел, встречи отложил, хвостом, дура, крутит, свое «фи» выказывает и на сообщения не отвечает. Нет, с любимым нельзя так обращаться. Сидите, девица, дома и крутите хвостом в одиночку.

Милый мой, любимый, депресснячок-с – это ерунда, это не разбитая голова и не прихватившее сердце, я любой депресснячок-с разгоню у тебя в два счёта, потому что ты – самый лучший, самый талантливый, самый важный, потому что я тебя очень люблю.

Если мы не пойдем в кино, значит, устроим кинотеатр дома. Я куплю диск с этим замечательным фильмом и покажу его любимому завтра, когда приеду к нему вечером после репетиции. Никакому депресснячку-с места не останется.

Ответа мне нет. Ну, и ладно.