Если рассказать о моем любимом одним словом, это слово будет «трудный».

Мишу я знаю сто лет. Вернее, не сто, а тринадцать. Тринадцать лет назад, учась на четвёртом курсе факультета искусств, я пришла на практику в театр.

И сразу же влюбилась. Не в Мишу, в другого. Нервного, издёрганного, сутулого, с тревожными глазами. Влюбилась навзрыд, на разрыв аорты, с абсолютной уверенностью: это мой мужчина. Только он и больше никто. Мы расстались с ним тогда, тринадцать лет назад, после двух свиданий. Довольно удачных, кстати. Почему расстались, я не знаю до сих пор. Через полгода была третья встреча, окончившаяся резким и бесповоротным разрывом.

После нее, задыхаясь, я много лет находилась на привязи надежды, что всё-таки когда-нибудь сойдется этот пасьянс. Не сошёлся. Невидимый поводок, на котором я существовала, натягивался, натягивался и оборвался в тот момент, когда я поняла, что любимый для меня теперь важнее этого издёрганного, с тревожными глазами мужчины.

Мой любимый – лидер в моей жизни по несовпадениям со мной – внутренним, внешним – любым, оказался нужнее человека, единственного из всех, ради которого я, быть может, и была сделана.

Но речь не об этом. Речь о Мише, об актёре, работающем в театре, в который я пришла на практику 13 лет назад.

Он был голосист, высок и красив. Но зомбированная своей любовью к издёрганному и сутулому, я не видела никого другого. Все остальные мужчины были для меня тенями. Я проходила мимо с неизменной улыбкой и через секунду о них забывала. Иногда эти тени, к моему удивлению вдруг отделялись от стен, обретали плоть, и зажимали меня в различных театральных закоулках. Но обескураженные моим безразличием в самом начале атаки, бывали нейтрализованы всего парой движений, которыми я отстраняла их от себя. Одним из них был Миша.

Однажды на гастролях поздно ночью он пытался поцеловать меня в коридоре гостиницы. Этот поцелуй был настолько неуместен для меня в то время, что я без всякого труда увернулась от стремящихся ко мне губ и пошла незамутнённая дальше.

Миша то мое безразличное отстранение запомнил. И много лет подряд во время случайных алкогольных встреч на банкетах кидал мне ненароком, с улыбкой: а помнишь, как ты меня тогда отшила?

Я удивлялась никчемности повода для столь долгой памяти.

Прошло тринадцать лет. За это время он успел жениться и родить двоих детей. О чём я узнавала из его интервью и фотографий на страницах телевизионных программок.

Жене изменял во все стороны.

Об этом рассказывали общие знакомые. Изменял постоянно, почти патологически. От долговременных любовниц, которых знали в лицо, до случайно снятых в баре женщин. Сначала я удивлялась этим рассказам, потом приняла как факт.

Однажды летом, муторным жарким днём, мы встретились в кафе Ленфильма. Он забежал туда после съемок, я – ради встречи с очередным продюсером: «как хорошо вы пишите, пришлите нам свои сценарии». Сценарии присылаю, но дальше разговоров о том, как они хороши, дело почему-то не идет.

Я сидела за столиком с продюсером и увидела входящего в кафе Мишу. Он рванулся было навстречу, но, заметив, что я не одна, тактично изменил траекторию, не желая мешать. Послал воздушный поцелуй и уселся с кофе за дальний столик. Я ответила светлым взглядом и продолжила разговор.

Мы не виделись с ним лет пять. А может, шесть.

С момента его появления, я не переставала чувствовать на себе тепло его глаз. Поворачиваясь в его сторону, улыбалась в ответ.

Вскоре у моего собеседника зазвонил телефон, ответив на звонок, он отвлёкся от нашего разговора. Я сделала знак, что скоро вернусь, и пошла поздороваться с Мишей.

Миша обрадовался шумно, почти восторженно. Я тоже была по-настоящему рада ему. Расцеловались. Перекинулись парой фраз о том, кто как живёт, и что здесь делает, проверили наличие телефонных номеров друг у друга, они были, и через пару минут я, извинившись, вернулась к продюсеру. А Миша, допив кофе, отправился по своим делам.

Минут через пять от него пришло сообщение.

В сообщении говорилось, какая я прекрасная.

Я ответила каким-то кокетливым «спасибо».

Он написал что-то ещё на ту же тему.

Я ответила в том же тоне.

Продюсер к этому моменту уже закончил говорить о моих сценариях и попросил прислать что-нибудь ещё. На этом мы с ним распрощались и направились каждый в свою сторону: он в – кабинет, я – на выход.

Третье сообщение от Миши поймало меня уже на проходной. Он предлагал встретиться на днях, выпить кофе и пообщаться. Сообщение заканчивалось фразой «жду привычного отказа». Это показалось мне смешным, так как за все тринадцать лет знакомства Миша меня никуда не приглашал, а я, соответственно, не отказывалась.

Я посмотрела на часы, было пять. Дел у меня никаких не осталось, домой ехать не хотелось.

Я написала: можем встретиться сейчас, я уже освободилась.

Оказалось, что за минувшие полчаса он успел уехать домой, на другой конец города, но это ничему не мешает, он вернется через тридцать минут, если я соглашусь его подождать.

Я согласилась.

Я вернулась на Ленфильм, вышла во двор, уселась на лавочку и стала ждать.

В ожидании возник вопрос: какого, собственно, рожна я всё это затеяла, зачем я сижу и жду Мишу, зачем я с ним куда-то поеду, если все это снова закончится его фиаско, потому что мне от него ничего, ну вот прямо совсем ничего, не надо?

Миша приехал с цветами и повез меня в ресторан.

В ресторане через несколько бокалов вина, которое я пила одна, так как Миша был за рулем, выяснилось, что мне с ним легко и весело. Что я говорю, не задумываясь, обо всём, о чём хочется, что тем для разговора хоть отбавляй, и, не закончив одну, я часто перескакиваю на другую, что случается со мной только в компании с близкими людьми, когда сказать надо так много, что боишься об этом забыть. Неожиданно оказалось, что Миша мне – близкий человек.

Так мы просидели часов шесть. Как только у меня заканчивалось вино, и я собиралась перейти к «ну что ж, спасибо за вечер», Миша сразу подзывал официанта и передо мной появлялся новый бокал. Сначала я вела им счет, потом перестала. Когда выходили из ресторана, было уже совсем темно.

В машине, по дороге домой разговорчивость моя усилилась. Каким-то ветром нас занесло на тему супружеской неверности, и я заявила к ней свое резко негативное отношение. Приводя в пример фигуру известного кинодеятеля, прославившегося не только ролями, но и тем, как цинично он снимает девиц на каждом углу, я высказала удивление его женой, которая за тридцать лет не только не ушла от него, но продолжает разыгрывать семейную идиллию, в то время как её супруг сам же и рассказывает в интервью о своих любовных приключениях.

Предположила, что причиною тому – деньги, которые кормилец неизменно приносит в семью, превратив свою квартиру по количеству собранного антиквариата в малый филиал Эрмитажа. Потому что будь он при всех своих кобелиных вылазках беден, мне было бы крайне трудно понять причины, удерживающие женщину рядом с ним.

Миша с неожиданной прытью вдруг бросился на защиту народного любимца.

Тут мы крепко задискутировали, пока я не вспомнила рассказы знакомых о похождениях самого Миши.

– Ой, Миша, что же я с тобой спорю, – спохватилась я, – ведь ты же сам – известный ходок налево…

– С чего это ты решила? – зарделся вдруг Миша.

– Ой, ладно! – махнула рукой я, – Мир слухами полнится. А о тебе такие слухи ходят, что картина вырисовывается вполне ясная. Как же это я забыла, с кем разговариваю?

– Что-то тебе наговорили про меня несуразное… – пробормотал Миша.

– Ну, да. Несуразное. Но очень реалистичное.

– Это все неправда…

– Миша, это могло бы быть неправдой, если бы мне об этом насплетничал кто-то один. Знаешь, сколько людей мне про тебя рассказывало?

Миша был крайне смущён.

Мы подъехали к моему дому. Машина встала в нескольких шагах от подъезда.

– Спасибо за чудесный вечер, – сказала я, посмотрев на Мишу, – было интересно.

– Подожди, я тебя провожу.

«Так, значит, придется целоваться» – подумала я, пока он обходил машину, чтобы подать мне руку. Целоваться не хотелось.

Миша помог мне выйти из машины, несколько секунд до подъезда мы шли молча. Встали под светом фонаря. Миша спрятал руки за спину.

– Пока? – спросила я.

– До свидания, Катенька, – ответил Миша, держа руки за спиной.

«Чтобы не обнять меня ненароком, – подумала я, открывая тяжелую дверь подъезда, – как я, однако, его напугала своим осуждением внебрачных связей…»

Целоваться не пришлось.

Когда я зашла в свою квартиру, на душе было тепло и беззаботно.