ГЛАВА 25

Первый день нового, 1815 года начался для жителей Нового Орлеана с грохота орудий. Воспользовавшись предрассветным туманом, англичане приблизились к передовым позициям американцев на расстояние не более ста ярдов. Завязался невероятно ожесточенный бой, который закончился лишь к полудню, когда под январским солнцем туман рассеялся. Рид сражался бок о бок с Жаном, восхищаясь мастерством, с каким тот одинаково владел и ружьем и саблей. Жан, несомненно, был человеком, достойным уважения. Такого неплохо было иметь рядом с собой в бою, что он и доказал в этом сражении. В самый разгар битвы, когда вокруг свистели пули и все было окутано дымом, он вдруг с силой толкнул Рида в бок и оба они, упав на землю, скатились в канаву. Рид заорал:

— Что, черт возьми, ты делаешь?!

Жан ухмыльнулся, сверкнув зубами, которые казались особенно белыми на покрытом грязью и копотью лице.

— Ты лучше бы поблагодарил меня, старина, вместо того, чтобы чертыхаться.

Протянув руку, Жан поднял с земли шляпу Рида и просунул палец в дыру, оставленную в ней вражеской пулей. Рид побледнел, глядя на шляпу, которая только что была у него на голове. Опоздай Жан хотя бы на секунду, он сейчас, вне всякого сомнения, был бы уже мертвецом. Рид с трудом выдавил из себя:

— Ты спас мне жизнь.

Жан пожал плечами, словно все произошедшее было ничего не значащим пустяком и, поднявшись, направился туда, где находился прежде.

Вскоре сражение закончилось и англичане отступили на прежние позиции. Генерал Джексон созвал совещание, но Рид, присутствовавший на нем с несколькими другими командирами, почти ничего не слышал из того, что на нем говорилось. Его обуревали противоречивые чувства, и он все время задавал себе одни и те же вопросы. Зачем человеку, который желал жену другого, нужно было спасать этому другому жизнь? Вне всякого сомнения, Жану была бы на руку его смерть, так как в этом случае он заполучил бы Кэтлин. Не спас ли он его лишь в память их прежней дружбы? И сделал ли бы он то же самое, окажись на месте Жана? Не был ли Жан более благородным человеком, чем он?..

Для Кэтлин новый год начался спокойно. Приехала Мэри и забрала с собой в церковь детей. Кэтлин ехать с ними отказалась, понимая, что в ее нынешнем положении ей не выдержать тряски в карете. Живот был таким огромным, что она без труда могла удержать на нем чашку с блюдцем, если ребенок не толкался. Ходила она медленно, вразвалку, как утка, и чтобы надеть туфли, ей требовалась помощь. К счастью, ее лицо, руки и ноги отекали не слишком сильно, хотя, подумала она, криво усмехнувшись, это более чем щедро возмещалось постоянным расстройством желудка. Чувствуя постоянную усталость из-за своего увеличившегося веса, она считала дни, мечтая лишь о том, чтобы все это поскорее кончилось и она смогла бы, наконец, прижать ребенка к груди. Она также часто спрашивала себя, что сулит этот новый год ей — и Риду? Принесет ли он им горе или радость, или и то, и другое вместе?

А в это время — лучше поздно, чем никогда, как, усмехнувшись, заметил генерал Джексон — в Новый Орлеан прибыла в качестве подкрепления дивизия из Кентукки. Случилось так, что ей пришлось принять участие в решающей битве за Новый Орлеан, которая, хотя тогда этого, разумеется, никто не знал, стала последней в этой войне.

Туманным воскресным утром ровно через неделю после начала нового года англичане атаковали вновь. К счастью, ветер вовремя разогнал туман. В изумлении смотрели американцы на невесть откуда взявшуюся стену ярко-красных мундиров, которая находилась от них не более чем в шестистах ярдах и продолжала неуклонно приближаться.

Жан покачал головой.

— Я просто поражаюсь тупости этих англичан. Они же ходячие мишени!

— Они или невероятно глупы, или храбры сверх меры! — заметил Рид. — Не знаю, что из этого более верно.

— В любом случае, стрелять по ним — все равно что бить рыбу прямо в садке! — воскликнул в сердцах Доминик. — Мне не доставит большого удовольствия сбивать этих парней, которые виноваты только в том, что в командиры им достался безмозглый болван!

Снова и снова стреляли американцы в надвигавшуюся на них ярко-красную стену, но это почти не замедляло ее движения, так как когда кто-нибудь падал, образуя брешь, его соседи смыкались вновь. Лишь благодаря своей численности, англичанам удалось все же дойти до передовых позиций американцев. Завязался рукопашный бой, в котором особенно отличились каперы — когда кончились патроны, в руках у них тут же засверкали ножи и абордажные сабли.

В самый разгар битвы взгляд Рида, только что прикончившего очередного противника, случайно упал на Жана. Поглощенный в этот момент отражением атаки английского солдата, тот не видел, что в него целится еще один. Рид действовал не размышляя. Мгновенно выхватив из-за пояса нож, он с силой метнул его в солдата. Нож вонзился меж лопаток, и тот замертво упал на землю, так и не успев нажать на курок. К полудню сражение закончилось как под стенами города, так и на западном берегу Миссисипи, где американцам пришлось отступать, пока не подошло подкрепление. Более двух с половиной тысяч раненых и убитых англичан, включая их командующего, осталось в этот день лежать на поле брани. Американцы потеряли менее трехсот пятидесяти человек, из которых шестеро были людьми Жана и один Рида.

После сражения к Риду подошел Доминик.

— Я видел, что ты сделал. — Выражение черных глаз Доминика было серьезным. — Ты спас Жану жизнь.

Рид закурил.

— Предположим. Ну и что из этого?

— Почему ты спас жизнь человеку, которого, судя по всему, ненавидишь?

— Потому что мы с ним были когда-то друзьями, потому что я все еще уважаю его, даже если он и вызывает у меня ненависть, — ответил Рид и подумал: «Жизнь за жизнь. Теперь мы квиты».

На следующий день было объявлено перемирие, дабы дать возможность англичанам предать своих мертвых земле. Затем англичане свернули свои лагеря, и стороны договорились об обмене пленными. На рассвете девятнадцатого января все англичане ушли. Новый Орлеан словно обезумел от радости. По окончании парада, на котором генерал Джексон и Жан Лафит были провозглашены героями, на главной площади в честь одержанной победы состоялся грандиозный бал.

Шли дни, но жители города никак не могли успокоиться, столь бурно и неумеренно проявляя свой восторг, что к концу января генерал Джексон вновь был вынужден объявить в Новом Орлеане военное положение. Все вокруг только и говорили, что о мирном договоре, переговоры о заключении которого начались, по слухам, еще в конце декабря, до сражений в Новом Орлеане. Однако генерал оставался тверд, отказываясь смягчить введенные им ограничения. Когда еще одна неделя прошла без всяких изменений, Рид обратился к генералу с просьбой об аудиенции.

— Сэр, — начал он, войдя в кабинет генерала, — я почтительно прошу вашего разрешения покинуть Новый Орлеан.

— А какие у вас основания считать, капитан Тейлор, — сказал резко Джексон, — что я сделаю для вас исключение?

Рид старался сдержать мгновенно вспыхнувшую в нем ярость.

— Вы вновь объявили военное положение, дабы восстановить порядок в Новом Орлеане. — Рид посмотрел генералу прямо в глаза. — Но с этим вполне могут справиться ваши люди. Так что в присутствии моих людей, которых к тому же ничто не связывает с этим городом, нет никакой необходимости. Они не знают, куда деть себя от скуки, и я боюсь, это может в конце концов привести к взрыву.

— Вы хотите сказать, — Джексон лукаво улыбнулся, — что если я позволю вам вместе с вашими людьми уехать, это облегчит мою задачу?

— Так как англичане больше не представляют угрозы и мирный договор или уже подписан, или же будет подписан в ближайшем будущем, то да.

Задумчиво прищурившись, Джексон поднялся.

— Отправляйтесь. Черт с вами! — проворчал он и, когда Рид был уже на пороге, добавил: — Благодарю вас, капитан Тейлор, за вашу помощь. Вы один из тех людей, которых неплохо иметь рядом в трудную минуту.

В устах старого вояки это был исключительный комплимент, и Рид, понимая это, ответил:

— Это большая честь для меня, генерал.

С этими словами он, отсалютовав Джексону, вышел.

Стремясь уехать, пока генерал не передумал, Рид, не мешкая, начал готовиться к отплытию. В день, когда он должен был покинуть Новый Орлеан, на пристань проводить его пришли Жан с Домиником.

Доминик, попрощавшись и пожелав Риду удачи, протянул письмо для Изабел.

— Скажи ей, что я приеду за ней сразу же, как только смогу.

— Я все передам, — несколько чопорно ответил Рид.

Жан протянул ему на прощание руку.

— Мне хотелось бы, чтобы между нами было все по-другому, Рид. Ведь когда-то мы с тобой были добрыми друзьями.

Обменявшись с Жаном рукопожатием, Рид спросил:

— Чем ты намерен теперь заняться, Жан? Будешь отстраивать Гранд-Тер?

Жан широко улыбнулся:

— Нет. Клэборн опять начал приставать, и потом, я вряд ли, судя по всему, скоро получу от американского правительства обещанные деньги за свою помощь. Так что я решил уехать отсюда.

— И куда? — поинтересовался Рид.

— Присмотрел я тут один островок, который, думаю, идеально подойдет мне в качестве новой базы. Недалеко от побережья Техаса. Называется Галвестон, или Змеиный остров. — Жан криво усмехнулся. — Похоже, в жилах у меня течет кровь корсаров. Не могу представить себе жизни без качающейся под ногами палубы. Слишком долго я досаждал англичанам и испанцам, чтобы отказаться сейчас от всего этого.

— Ну что ж, желаю успеха в твоих делах, Жан, — сказал Рид и с удивлением почувствовал, что говорит это искренне.

— А я тебе.

— Прощай, Жан.

По прибытии домой Рид был ошеломлен тем, как раздалась Кэтлин. За какие-нибудь два месяца ее тело стало просто огромным. Она не могла без посторонней помощи ни встать, ни лечь, и ее постоянно мучили невыносимые боли в спине.

Так как Кэтлин наотрез отказалась возвращаться в Чимеру, Риду пришлось переселиться в Эмералд-Хилл. Ему хотелось быть поблизости, когда родится ребенок, как на случай непредвиденных обстоятельств, так и для того, чтобы не давать повода для сплетен.

Какой-то звук разбудил Рида. Мгновение он лежал, прислушиваясь, в попытке понять, что это было. Он хотел вновь закрыть глаза, когда до него вдруг донесся еле слышный приглушенный стон. Он тут же повернулся на спину и посмотрел на белевшее рядом с ним на подушке лицо Кэтлин. В пробивающемся сквозь шторы лунном свете он заметил блеск ее зубов и прикушенную нижнюю губу.

— Кэт, — прошептал он нежно.

— М-м-м.

Он подождал пока схватка прошла.

— Как часто у тебя схватки?

— Откуда, черт возьми, мне это знать! Часы на другом конце комнаты, и я не сова, чтобы видеть в темноте на таком расстоянии!

Рид едва не рассмеялся, услышав ее ответ.

— Хотя бы приблизительно.

— Думаю, через каждые пять минут.

— Регулярно?

— Да.

— Черт возьми, Кэт! Почему ты не разбудила меня раньше? — Рид зажег лампу у кровати и окинул ее свирепым взглядом.

— Я вообще не собиралась тебя будить. И не вздумай посылать за врачом. Он лишь стоит рядом и сочувственно цокает языком, пока я выполняю всю работу, а потом присваивает себе половину славы. Пришли мне лучше Деллу.

Рид взялся за брюки.

— Пойду разбужу ее.

— Рид, подожди! — Кэтлин сбросила с себя одеяло. — Черт!

— В чем дело? — Рид бросил на нее встревоженный взгляд. — Кэт, я думаю, тебе лучше не вставать.

— Помоги мне, — простонала Кэтлин. — Мне нужно в туалет.

Рид посмотрел на нее с сомнением. Видя его колебания, Кэтлин, испустив тяжелый вздох, закатила глаза к потолку.

— Обещаю тебе, что не рожу там!

Он помог ей подняться с постели, но не успели они дойти до середины комнаты, как из нее хлынули воды.

— Слишком поздно, — выдохнула она и тут же согнулась от боли, так как началась очередная схватка.

Рид стоял рядом, осторожно поддерживая ее, пока боль не стихла, затем усадил в кресло.

— Не двигайся, пока я не приведу Деллу! — приказал он, направляясь к дверям.

— Но Рид! Я испачкаю обивку!

— Это всего-навсего кресло! Не волнуйся… и не шевелись!

Она слабо махнула рукой, выпроваживая его из комнаты.

Пришедшая вскоре Делла обмыла Кэтлин и, переодев ее во все чистое, вновь уложила в постель, после чего послала за Изабел и выдворила Рида из спальни. Ему ничего другого не оставалось, как только спуститься вниз в гостиную и нервно курить там, шагая из угла в угол.

Шесть долгих часов спустя, когда он стоял у окна гостиной, глядя на восход солнца, в Эмералд-Хилл прибыла его мать, за которой он послал в город карету.

— Есть какие-нибудь новости? — взволнованно спросила Мэри, снимая перчатки.

— Никаких. — Бросив раздраженный взгляд на лестницу, он спросил: — Почему в этот раз все так долго? Катлина и Андреа она родила намного быстрее. Вероятно, мне все же следовало поехать в Саванну за врачом.

— Ну-ну, не волнуйся, — успокаивала Мэри. — Дети сами решают, когда им появиться на свет, и никто не заставит их торопиться, даже тревожащиеся отцы. Все роды проходят по-разному, и если они на этот раз затянулись, это совсем не значит, что что-то не в порядке. Кэтлин избаловала тебя, родив первых двух детей так быстро.

— Я вижу головку, мисс Кэтлин! — воскликнула Делла. — Еще немного и все кончится!

Изабел вытерла со лба Кэтлин пот и вновь вложила концы полотенца ей в руку. Кровать заскрипела, когда в следующую же секунду Кэтлин с силой потянула за полотенце, пытаясь вытолкнуть из себя ребенка. Комнату наполнили громкие стоны. Наконец с последним, особенно громким, протяжным стоном головка и плечики ребенка выскользнули наружу. Еще один толчок, и дитя появилось на свет.

— Это девочка! — воскликнула Делла и, вытерев личико малышки, шлепнула ее по попке. Ребенок слабо пискнул, но тут же, набрав в легкие воздух, громко закричал. — Чудеснейший на земле звук! — улыбнулась Делла.

Услышав последний громкий стон Кэтлин, Рид ринулся было вверх по ступеням, но Мэри его удержала. В следующее мгновение до них донесся крик младенца.

— Кажется, все в полном порядке, — сказала Мэри, радостно улыбаясь, и тут же добавила: — Дай им время привести Кэтлин и ребенка в надлежащий вид. Еще десять минут ожидания не убьют тебя. Бог свидетель, после того, как я видела вас с Тедом в момент рождения ваших детей, я почти уверовала в то, что ожидание намного хуже самих родов!

Когда Риду наконец было дозволено войти в спальню, Кэтлин лежала на подушках с закрытыми глазами, а ребенок лежал рядом.

Приблизившись на цыпочках к кровати, Рид увидел, что глаза ребенка открыты. Они были темно-голубого цвета, как у всех новорожденных, но Риду показалось что в них проглядывает зелень. Личико младенца было красным и сморщенным и определить, на кого он похож, было невозможно.

Внезапно прозвучавший в этот момент голос Кэтлин заставил его вздрогнуть от неожиданности; он не заметил, что она открыла глаза и сейчас смотрела на него столь же изучающе, как и на ребенка.

— Пройдет еще какое-то время, прежде чем можно будет сказать, на кого из нас она похожа, — в голосе Кэтлин звучала откровенная враждебность.

— Похоже, у нее будут зеленые глаза и рыжие волосы, — осторожно заметил Рид.

— Возможно.

— Мы подождем, Кэтлин, — тон Рида был бесстрастным, — но рано или поздно я узнаю, чей это ребенок.

Он направился было к дверям, но его остановил голос Кэтлин:

— Я хочу, чтобы ее назвали Эрин Эмералд в память о ее ирландских предках.

Рид небрежно кивнул.

— Хорошо. Ее окрестят Эрин Эмералд Тейлор — если, конечно, я получу подтверждение, что она моя дочь!

Эрин появилась на свет четырнадцатого февраля, в день святого Валентина. Соседи и друзья, которые приходили к ним с визитами, были восхищены этим фактом, называя ее дитя любви и без конца говоря Риду, как она очаровательна и как он, должно быть, гордится своей прекрасной дочерью. Естественно он принимал их поздравления со счастливой улыбкой и вел себя в их присутствии как гордый отец, но как только за ними закрывалась дверь, он тут же менялся. Каждый раз, слыша слова «дитя любви», он готов был от злости кусать руки. При мысли, что Жан мог быть отцом маленькой Эрин и они с Кэтлин, действительно, любили друг друга, внизу живота у него холодело и к горлу подкатывала тошнота. В присутствии же членов семьи Рид избегал Эрин, предоставляя ее целиком и полностью заботам Кэтлин и Изабел, выступавшей в роли гордой «тети» новорожденной. Души не чаявший в двух других своих детях, он относился к Эрин так, словно она была прокаженной.

Кэтлин почти постоянно находилась подле новорожденной, так что Рид практически не видел жены. Когда же он случайно заходил в комнату, где она кормила Эрин грудью, его всего передергивало. Видеть Кэтлин, с любовью глядящую в крошечное личико или нежно гладящую покрытую легким пухом головку, было для него невыносимо. Не искала ли Кэтлин в дочери сходства с Жаном всякий раз, когда склонялась над ней, изучая ее черты? Не вспоминала ли она о нем, держа ребенка, как сейчас, у груди? Эти мысли постоянно терзали Рида, подобно злым демонам, и душа его истекала кровью, что внешне проявлялось в непреходящей раздражительности и отчужденности.

Кэтлин, которая до рождения дочери надеялась на чудо, невыносимо страдала, видя подобное отношение Рида к себе и Эрин. Скрывая свое разочарование, она полностью сосредоточилась на дочери, стараясь возместить любовь и внимание, в которых ей отказывал Рид. Депрессия, которую она испытывала и после рождения двух первых детей, на этот раз была много глубже и серьезней, особенно по ночам, когда она лежала в постели подле Рида. Меж их телами было не более трех футов, но, казалось, целая вселенная разделяла их сердца.

Изабел в эти дни стала для Кэтлин настоящим спасением. Восхищаясь Эрин, она тратила на нее уйму времени и сил и потакала всем ее капризам. Она любила девочку так, словно та была ее дочерью, и старалась своим вниманием и постоянными заботами хотя бы в малой степени возместить ей отсутствие отцовской любви. Кэтлин была благодарна Изабел за поддержку, без которой она, несомненно, давно бы пришла в полное отчаяние.

Прошло несколько недель, и всем стало ясно, что Эрин была точной копией Кэтлин, с теми же золотисто-рыжими волосами, слегка раскосыми изумрудными глазами и длинными темными ресницами, которые лежали, как опахала, на ее пухлых розовых щечках. В ней не было ни единой черточки, по которой можно было бы определить, кто ее отец. Судя по всему, этому суждено навеки остаться тайной.

Для Рида это было настоящим ударом, и Кэтлин, понимавшей, что она не в силах здесь что-либо изменить, овладела полная безнадежность. Сколько еще они могли жить так, словно чужие, каждый в своем собственном аду? Возродится ли когда-нибудь их былая любовь и взаимное доверие, или они были обречены вечно терпеть эту невыносимую пытку?

Однажды ночью Рид, вместо того, чтобы как обычно повернуться к ней спиной, неожиданно обнял ее и привлек к себе. Его плотно сжатые губы и вспыхнувший в глубине синих глаз огонь недвусмысленно свидетельствовали о намерении возобновить прерванные ее беременностью и родами супружеские отношения. Она слишком часто видела на его лице подобное выражение, чтобы не понять, что оно значит.

Его руки сжимали и гладили ее тело, обжигая кожу сквозь тонкую ткань ночной рубашки.

— Я хочу тебя, — пробормотал он охрипшим от желания голосом.

— Но почему, Рид? — прошептала она. — Ведь ты меня презираешь.

— Слишком долго мы не занимались с тобой любовью, и я уже стал забывать, как ты умеешь это делать. Я воздерживался, сколько мог, но теперь мое терпение истощилось. Не вижу никакой причины отказывать и себе, и тебе в том, что, как мы оба знаем, доставит нам наслаждение.

У нее не было ни сил, ни желания сопротивляться; она так же, как и он, жаждала этих любовных ласк, хотя души их и были разобщены. Словно издалека до нее донеслись их страстные стоны. Его прикосновения, поцелуи, ласки нисколько не утратили своей магической власти над ней, но ей стало невыносимо горько, когда она подумала, что от их некогда великой любви осталось лишь одно физическое влечение. Скоро, однако, эта мысль исчезла, смытая накатывающимися на нее волнами экстаза. Смутно она сознавала, что Рид испытывает то же самое, захваченный тем же огненным вихрем, который на мгновения заставил их забыть обо всем, кроме этого невыносимого восторга.

Потом она разрыдалась.