Хьюстон, Техас, 1972 год
Иногда хороший обед гораздо лучше секса.
Именно об этом думал Дэнни Маккей, поглощая куриную отбивную и картошку, зажаренную целиком так, что сверху была хрустящая корочка, а внутри нежная мякоть, и все это было полито острым соусом. Секс — это всего лишь секс, подумал он, собирая последние кусочки с тарелки. А с хорошим обедом ничто не может сравниться.
Особенно с хорошим техасским обедом.
— Ну, Бон, — сказал он, встав из-за стола, и потянувшись, — пора ехать. До Хьюстона более двухсот миль.
Боннер вскочил с кровати, на которой он раскладывал пасьянс, и начал доставать из шкафа костюмы Дэнни.
Дэнни подошел к раздвигающимся стеклянным дверям, ведущим на балкон его гостиничного номера, и окинул взглядом белые пески южного побережья Техаса.
— Корпус Кристи, — произнес он, тихо рассмеявшись. — Тело Христа. Ну и название для города!
Дэнни нравился этот полутропический городок на побережье Мексиканского залива. Вот почему он приехал сюда на недельку, чтобы купить недвижимость, расположенную на побережье. Это было что-то вроде способа восполнить то, чего ему не хватало в детстве, которое он провел в жарких безводных местах. Корпус Кристи заставлял его думать о далеких экзотических местах, островах, где девушки смуглы и доступны, где ром течет рекой, где дни похожи на масло, а ночи на корицу. Свободная и легкая жизнь — стоит только протянуть руку за сексом или пищей, в зависимости от того, что у тебя на уме в этот момент, и оно само падает тебе на ладонь!
Может быть, я куплю себе тропический остров, — подумал Дэнни, наблюдая, как Боннер аккуратно складывал его дорогие рубашки и клал их в чемодан. — Где-нибудь в южной части Тихого океана. Аборигены сделали бы меня там своим королем.
Дэнни снова рассмеялся. У него было чертовски хорошее настроение. Тридцать восемь лет, и уже так много достиг!
Он был богат, книга «Почему Бог забрал Кеннеди» уже четвертую неделю была в списке бестселлеров, толпы людей заполняли его церковь в Хьюстоне каждую неделю, и он принимал участие в двух самых популярных телевизионных передачах. Но самый большой успех пришел к нему два года назад во время его рождественской поездки по Вьетнаму. Он поехал туда вместе с известными артистами и другими знаменитостями, чтобы донести до истосковавшихся по дому солдат слово Божье. Дэнни ожидал, что его выступления пройдут хорошо, но на такой оглушительный успех он все же не рассчитывал. Он стоял там один на сцене, а пятьдесят тысяч солдат внимали тому, что он вещал, с открытыми ртами.
Такое огромное количество народа устроило ему овацию.
— Может быть, не стоит ехать во Вьетнам, Дэнни, — предупреждал его Боннер. — Все-таки проблема Вьетнама очень непопулярна сейчас. Народ может от тебя отвернуться.
Но Дэнни презирал всех этих участников антивоенных маршей, хиппи, жалостливых либералов. Он хотел показать всему миру, что верит в Америку и что Америка была права. Он стоял на сцене за столько миль от дома, простирал руки к солдатам, как бы пытаясь обнять их, и кричал прямо до небес:
— Я знаю, через что вам приходится проходить, мои братья и сестры! Я тоже был солдатом, как и вы. Но мне никогда не выпадала честь сражаться за свободу и демократию! Не слушайте трусов, сидящих дома. Легко сидеть в своем кресле и осуждать борьбу, о которой ничего не знаешь!
Солдаты оглушительно аплодировали и кричали. Дэнни продолжал:
— Древний благородный римлянин однажды сказал, что вынужденная война — это справедливая война, и оружие становится священным, когда оно является последней надеждой. Братья и сестры во Христе, это справедливая война, а ваше оружие священно!
Они просто обезумили от восторга. Им нравилось не столько то, что он им говорил, сколько то, как он это говорил. Один на сцене, перед таким огромным количеством слушателей, Дэнни казался очень маленьким. Но они чувствовали силу, исходящую от него, силу, которая позволяла им представить — хотя бы на время, — что они не несчастные, забытые, презираемые друзьями и родными люди. И они любили его за это. Пятьдесят тысяч солдат сделали бы в тот момент абсолютно все для Дэнни Маккея, они последовали бы за ним в любое сражение, пошли бы за ним в огонь и воду. И Дэнни знал это.
Хотя и сейчас время от времени Дэнни вместе со своими приближенными отправлялся в поездки, чтобы поддержать свою известность и популярность в народе, постоянно он обосновался в Хьюстоне, где построил церковь и купил роскошную квартиру на верхнем этаже лучшего отеля. Дэнни ездил в шикарном белом линкольн-континенталь, одевался в лучшие костюмы, сшитые на заказ на Западе, и носил белую шляпу. Он приобрел привычки богатого человека и строго следил за тем, чтобы все, что касалось его, было высший класс. Среди его круга общения были выдающиеся политики и преуспевающие бизнесмены. И с каждой ступенькой лестницы, по которой поднимался Дэнни, перед ним открывались все более дальние горизонты. У него была власть, но не достаточная, пока.
Дэнни любил этот сумасшедший и странный город, по венам и артериям которого текло серное золото и название которого было первым словом, которое произнес человек, вступив на Луну. Первое, что Дэнни всегда делал, приезжая в Хьюстон, проводил время с двумя или тремя дорогими любовницами, которые были у него здесь. Высокие, длинноногие женщины, в мехах и бриллиантах, знающие всевозможные сексуальные трюки, которые только можно себе представить, приходили к нему в его роскошную квартиру, чтобы завести его, возбудить, зажечь, в общем, подготовить к выступлению. Затем он обильно обедал, запивая еду вином до тех пор, пока не чувствовал, что Божья сила наполняет все его тело. Следующие три или четыре часа он проводил в своей церкви, вещая народу о грехах и демонах, об адском огне и вечности, тонко напоминая о своей прямой связи с Богом и, наконец, с помощью своего очарования и сексапильности вымогал у них деньги, обещая вечное спасение.
Деньги, в прямом смысле слова, текли к нему в руки. Даже если бы он захотел, чтобы люди перестали давать ему деньги, он бы не смог остановить их. И все это благодаря той счастливой мысли, которая пришла ему в голову несколько лет назад, после убийства Кеннеди, когда он пользовался всеобщей известностью.
Когда люди услышали знаменитую речь преподобного Дэнни, они захотели лично увидеть его, быть ближе к этому человеку, молящемуся за Кеннеди прямо рядом с больницей. Народ рекой потек в его шатер вместе со своими надеждами и чаяниями и вместе со своими бумажниками и молился, чтобы Господь подал им какой-нибудь знак. Именно во время одного из таких сборищ, когда шатер был набит до предела, Дэнни понял, что этим людям надо увидеть какое-нибудь чудо. Он сам не мог поверить, как легко все прошло. Мнимая смерть и инсценированное воскрешение. И они поверили в это! Конечно, Дэнни понимал, что такой трюк прошел бы не у всякого проповедника. Слишком многие пробовали проводить подобные оживления, и ничего не получалось. Надо, чтобы у проповедника была сила, заставляющая людей верить, и если она есть, он может заставить их верить во что угодно.
Дэнни Маккей обладал такой силой.
Он заставил толпу верить, что они видели, как человек умер и вновь ожил, а через год в другом городе другие люди были свидетелями такого же чуда. Но Дэнни действовал осторожно, чтобы не переборщить. Молва о нем распространялась, и люди приходили в надежде увидеть чудо, но их желание не всегда удовлетворялось. Дэнни очень бережно относился к своим способностям к воскрешению. За шесть лет он только три раза воскрешал из мертвых.
Но этого было достаточно. Теперь он обладал необходимой ему известностью. Не было ни одного журнала или газеты в стране, которые когда-либо не напечатали хотя бы несколько строк о Дэнни Маккее. Даже журнал «Тайм» поместил статью о нем — хотя и не напечатал его фотографию на обложке, но это впереди. Известность нужна была ему, чтобы продвигаться вперед. Именно поэтому он так тщательно создавал свой образ, чтобы не к чему было придраться. Ведь может прийти время, когда люди засомневаются в его способностях воскрешения и начнут бросать камни, и вот тогда они увидят, что он обезоруживающе привлекательный человек, полный очарования и такта, которые обычно не присуще слугам сатаны.
Дэнни остановил машину за огромной церковью, построенной из кедра и стекла, и услышал, как хор громко распевал гимн. Он взглянул на себя в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что все в норме. Как всегда, он выглядел безупречно. У него были лукавые, сексуальные глаза, которые завораживали. Он и сам знал силу своей улыбки. Стоило ему только ослепительно улыбнуться своим прихожанам, и они просто с ума сходили из-за него, и мужчины, и женщины. Люди будут видеть тебя таким, каким ты кажешься, — написал Макиавелли. — Лишь немногие будут знать, какой ты есть на самом деле. На толпу всегда производит впечатление внешность. А мир состоит из толп.
Дэнни до сих пор читал «Государя». Хотя он и выучил его уже практически наизусть, он частенько находил время, чтобы открыть наугад страницу и пить мудрость человека, который впервые вдохновил его семнадцать лет назад. С тех пор Дэнни прочитал много книг. Он читал все, что мог достать, — книги, написанные могущественными людьми, и книги о могущественных людях, их борьбе, их пути к успеху, к самой вершине, их способе, как этого добиться. Он знал, благодаря чему Наполеон и Цезарь стали великими, он знал, почему одни люди становились героями, а другие были преданы забвению. Дэнни знал, что надо и что не надо делать, а главное, он знал, как манипулировать людьми.
И сегодня он снова был к этому готов. Через запасной выход он вошел в церковь, где семь тысяч человек, ожидая момента, когда они смогут получить частичку силы Дэнни Маккея, слушали пение хора и хлопали в такт музыке.
Дэнни всегда начинал свои проповеди медленно, прощупывая настроение аудитории, засылая в толпу как бы щупальцы для проверки воды, подстраиваясь по ходу под толпу, под то, что она хочет. Сегодня аудитория была хорошая, они были разогреты и готовы для его проповеди. Хьюстон переживал финансовый подъем, и жители приводили к Богу либо для того, чтобы загладить свою вину за то, что они слишком быстро делают слишком большие деньги, либо для того, чтобы он сделал их такими. Дэнни сказал им, какие ужасные грешники все они были, и они приняли это, повторяя за ним аминь и слава Богу.
Постепенно он сам возбуждался и возбуждал аудиторию. Он кричал и махал руками, и они кричали и махали руками. Он кричал: Аллилуйя, и они кричали: Аллилуйя. Он плакал, и они плакали. Они были очень податливыми в его руках. Он чувствовал себя прекрасно. Он шагал по сцене, как будто обходил ради Господа все континенты, и махал кулаками, как будто крушил всех врагов Господа. Толпа тем временем, все больше и больше распалялась. В душном, влажном воздухе уже явно чувствовалось что-то близкое к религиозному фанатизму, готовность к раскаянию, и Дэнни всем этим неимоверно наслаждался — он был просто опьянен их обожанием и благоговением перед ним.
Стоя сейчас под стеклянной крышей церкви, построенной по его собственному проекту, чтобы звезды Техаса лили свет своего благословения на его прихожан, Дэнни подумал: сегодня только семь тысяч. Но придет день, и их будет больше, гораздо больше…
И в этот момент, прямо в середине его проповеди, как раз когда он собирался уже начать рассказывать им свой секрет о своей непосредственной связи с Господом, откуда-то с задних рядов раздался крик.
Подумав, что это просто какой-то сверхраскаивающийся грешник, Дэнни сначала не обратил никакого внимания и продолжал свою проповедь. Но неожиданно, подобно расходящимся кругам на воде, когда в стоячие воды пруда бросят камень, люди стали вставать и кричать, пока эти людские волны не дошли до сцены.
— Чарли! — кричала какая-то женщина. — Чарли, вставай! О Господи! О Господи, кто-нибудь помогите ему!
В церкви начался настоящий хаос. Помощники Дэнни побежали к задним рядам, где они увидели женщину, сидящую на полу и держащую на коленях голову мужчины, лежащего рядом.
— Ему плохо! — кричала она. — С ним что-то случилось!
— Подождите минутку, — раздался голос с другой стороны церкви. — Я посмотрю его. Не трогайте его.
Дэнни повернулся и увидел, как плотный, лысеющий человек протолкнулся сквозь остолбеневшую толпу и опустился на колено рядом с лежащим человеком.
— Я врач, — сказал он толпе. — Возможно, с этим человеком случился тепловой удар. Пожалуйста, все отступите назад. Ему нужен воздух.
Люди расступились, образовав довольно широкий круг, и Дэнни сошел со сцены.
Человек был без сознания и выглядел просто ужасно.
Лицо его имело странный сероватый оттенок, губы были совершенно синие. Дэнни внимательно наблюдал, как врач наклонился и прижался ухом к груди больного. В огромной церкви воцарилось молчание. Семь тысяч человек, охваченные предчувствием беды, замерли в ожидании его приговора.
— Что с моим мужем, доктор? — испуганным голосом спросила женщина.
Он наконец выпрямился, печально взглянул на нее и мягко сказал:
— Мне очень жаль, миссис. Ваш муж мертв.
— Нет! — Она бросилась на тело мужа и забилась в истерике.
У Дэнни по спине пробежал холодок. Получается, его проповедь убила человека?
Он взглянул на Бонни, который выглядел абсолютно растерянным. В церкви было много народа, и эта ночь была безумно жаркой.
Пока все стояли и наблюдали, как женщина бьется над телом мужа, рыдая в причитая, некоторые люди стали явно нервничать и недвусмысленно поглядывать в сторону Дэнни.
Он чувствовал, что у него на лбу и на спине выступил пот. Во рту все пересохло. И тут неожиданно он понял свой шанс.
— Мои братья и сестры во Христе! — закричал вдруг Дэнни.
Все посмотрели на него. Он поднял руки.
— Давайте помолимся за душу нашего дорогого ушедшего от нас брата, который, безусловно, умер в милости Божьей.
— Аминь! — сказал кто-то, и все вокруг повторили.
— Давайте встанем на колени, братья и сестры, — прокричал Дэнни, опускаясь на колено. — Давайте вознесем хвалу Господу, взявшему к себе одного из нас этой ночью и в своей милости. Несомненно, этот человек был благословенен, если его так забрал к себе Господь.
Люди опустились на колени.
Дэнни, стоя близко к женщине и ее умершему мужу, стал выкрикивать свою лучшую, самую трогательную молитву. Он чувствовал, как в нем поднимается новая сила, сила, более могущественная и приятная, чем та, которую ему когда-либо давали женщины, вино или вкусный обед. Это было похоже на тот огонь, который он чувствовал в своих венах в тот день 1963 года, когда прочитал свою лучшую проповедь, и люди в отчаянии пошли к нему. Дэнни получал силу от людских нужд. Их беды подпитывали его.
— Братья и сестры! Смерть этого человека — это верный знак Господа, что мы все здесь сегодня благословенны. Это так же точно, как то, что я живу и дышу. Это Его знак, что Он здесь с нами сегодня в этой церкви, и что Он благославляет нас всех. Давайте откроем наши сердца и примем благодать Божью. — Дэнни протянул руку и положил ее на голову плачущей женщине. — Давайте помолимся за нашу скорбящую сестру. Давайте покажем ей нашу любовь. Давайте уверим ее, что она не забыта Господом, наоборот, она благословенна Господом!
— Аминь! Аллилуйя!
Он положил руку на плечо умершего.
— И давайте помолимся за то, чтобы душа умершего как можно скорее попала в царство Божье, чтобы он мог наслаждаться близостью Господа и…
Плечо под рукой дрогнуло.
— Близостью Господа и…
Плечо дрогнуло еще раз. Дэнни посмотрел вниз. Умерший кашлянул.
Женщина выпрямилась и уставилась на лежащего.
Неожиданно в церкви опять наступила тишина. Глаза всех были устремлены на лицо, которое несколько мгновений назад было смертельного пепельного цвета, а сейчас щеки порозовели, и губы больше не были синими.
Человек кашлянул еще раз, его глаза приоткрылись, и он взглянул на жену.
— Что случилось? — спросил он.
— Господи Боже мой, — прошептал врач. — Этот человек был мертв. Я готов поставить на это свою репутацию! — Он нервно провел рукой по своей лысеющей голове. — Я практикую уже сорок лет и могу определить, жив человек или мертв.
Глаза всех переместились с доктора на ожившего человека, потом опять на доктора, и наконец… на Дэнни.
Он все еще стоял на коленях. Сверху вниз на него смотрели белые от шока лица. На какое-то мгновение он страшно растерялся. Но в этот момент кто-то сказал:
— Слава Богу, преподобный Дэнни воскресил нашего брата из мертвых!
В церкви поднялся страшный шум. Женщины падали в обморок. Мужчины опускались на колени. Люди по-настоящему плакали, но не от горя, а от радости. Они стали свидетелями настоящего чуда, на что они всегда надеялись, они видели живое доказательство того, что Господь действительно был с ними там, получили прямое свидетельство, что религия — это не просто обманчивая надежда, а реальность, что они на самом деле могут найти надежду и спасение в ней, и именно Дэнни Маккей дал им это доказательство.
Все старались дотронуться до него, коснуться его одежды, поцеловать край его белого пиджака. Бонни, позвав других помощников, с трудом протиснулся сквозь толпу. Они все-таки сумели изолировать Дэнни от толпы и отвести его обратно на сцену.
Он просто оцепенел. Он был потрясен.
Мертвый человек ожил. На этот раз это не было подстроено. Это действительно произошло.
Дэнни упал на колени, сцепил руки под подбородком и начал читать горячую молитву Господу. Он не выкрикивал ее, не использовал свои красноречивые жесты, не размахивал руками. Он молился шепотом. Все замолчали, чтобы слышать его. Они услышали самую трогательную, самую искреннюю молитву благодарности, произнесенную самым приятным голосом, какой они когда-либо слышали.
— Я не верю этому! — сказал Бонни, заходя в комнату Дэнни.
Дэнни молча сидел в кресле у окна, глядя на расплывчатые очертания ночного Хьюстона. Он ничего не ответил Бонни. Он сосредоточился только на огнях города и на тех картинах, которые только он мог видеть.
Бонни посмотрел на своего друга. Двое парней из Сан-Антонио прошли долгий путь за эти семнадцать лет — все благодаря Дэнни. Бонни был не против того, что он всего лишь помощник Дэнни, а не партнер. Бонни понимал и признавал, что Дэнни гораздо умнее его, более того, он гордился тем, что был самым близким доверенным лицом Дэнни Маккея. Бонни уже давно признал способности своего друга и знал, что ему до него никогда не дотянуться. Но то, что произошло сегодня, это, совсем другое.
— Как ты думаешь, что сегодня произошло, Дэнни? — мягко спросил он. — Ты думаешь, доктор ошибся?
Руки Дэнни беспокойно двигались. Он без остановки крутил между пальцев коробок спичек. И хотя он развалился в мягком кресле, нога его тоже не могли находиться без движения. Он весь был в напряжении, он был заряжен, он был весь в огне.
— Ты слышал тех двух репортеров, Бон. Ты слышал, Как они опрашивали людей, которые поручились за того врача. Все они знают его, все они доверяют и уважают его. А доктор сказал, что тот человек был мертв.
Дэнни перевел глаза на друга и посмотрел на него из-под полуприкрытых век.
— Ты веришь, что я воскресил его из мертвых?
Бонни сглотнул. По правде говоря, он не хотел думать о том, что произошло сегодня. Бывали моменты, когда он боялся Дэнни. Так было и сейчас. Вокруг Дэнни прямо в воздухе чувствовалось какое-то напряжение, этот коробок спичек, движущийся в его пальцах, этот взгляд, этот поворот головы. Бонни знал все эти признаки. Именно в такие моменты Дэнни был особенно опасен. Именно так он выглядел в ту ночь много лет назад, когда пошел за тем бедным старым доктором в Хил Кантри, и потом, когда он вдруг неожиданно ворвался в Калифорнию, Форт Орд, где у него были какие-то счеты с каким-то сержантом. Сейчас Дэнни был заведен и непредсказуем. Бонни решил, что Дэнни полон какой-то злой энергией, которая иногда горела в нем.
— Ну, я… ой, я просто не знаю, Дэнни. Я хочу сказать, что-то ведь воскресило его из мертвых.
Дэнни внимательно рассматривал свое большое золотое кольцо на левой руке. Он поднес его к свету и смотрел, как оно блестит и сверкает. Затем его губы медленно растянулись в улыбке, и он произнес:
— Да…
Когда раздался стук в дверь, Бонни долго смотрел на нее в задумчивости, прежде чем встать и открыть. Если это еще один журналист, тогда он просто вежливо скажет ему или ей, чтобы шли своей дорогой.
— Преподобный Маккей? — спросил стоящий в дверях человек очень необычайной наружности. — Преподобный Дэнни Маккей?
Бонни с подозрением смотрел на него. Было что-то мещанское в его внешности. Ему не меньше пятидесяти, но на нем надеты ярко-розовые брюки клеш и плотно облегающая рубашка цвета лаванды, а на волосатой груди болталось несколько золотых цепей. На длинном кожаном ремне висел огромный медальон в виде голубя.
— Фрэнк Холстэд, — сказал он, протягивая руку, на которой было слишком много колец.
После того как они пожали руки, посетитель сказал:
— Вы не против, если я войду и немного поболтаю о делах с вашим боссом?
— О каких делах?
Холстэд достал визитную карточку и протянул ее Бонни.
— Я руковожу телеимперией Благая весть. Готов спорить, вы слышали о нас. Нам не помешал бы кто-нибудь типа преподобного Дэнни в наших воскресных передачах. Думаю, он будет не против почитать проповеди каждую неделю трехсоттысячной аудитории, сидящей перед телевизорами?
Бонни посмотрел через плечо на Дэнни, который все еще молча смотрел в окно.
— Дэнни?
— Что у него за дело?
Холстэд попробовал заглянуть в комнату мимо стоящего в дверях Бонни. Ему удалось только мельком увидеть Маккея, сидящего у окна.
— Эй, я могу войти?
Дэнни сделал знак, и Бонни сказал:
— Сначала объясни, что у тебя за дело.
— Ну, после того что преподобный отец сделал сегодня, очень многие захотели увидеть его. И не может же он, в самом деле, до бесконечности колесить по стране, а церковь его вмещает только семь тысяч. Наши же телевизионные программы смотрят сотни тысяч человек по всей стране, мечтающих услышать слово, сказанное Дэнни Маккеем. Ну, что скажете, преподобный?
Дэнни посмотрел на свои руки. Он представил себе лицо умершего человека, серого цвета с синими губами, рыдающую жену, семь тысяч человек, застывших в молчании.
Затем он подумал о миллионах телевизоров по всей стране и людях, сидящих перед ними, и он, его голос, его лицо, его сила, его власть над ними.
— Пусть войдет, — сказал Дэнни. — Мы поговорим.
Беверли стояла у окна и смотрела на многочисленные, будто неземные, огни нефтеперерабатывающих заводов Хьюстона. Она простояла так весь вечер, о чем-то думая. Она не притронулась к ужину, принесенному в номер, даже не выпила чая. Слишком много надо было обдумать. Прежде всего она думала о том деле, завершить которое она и приехала в Хьюстон, — открытие двадцати закусочных «Королевских гамбургеров» в Техасе. Второе, что беспокоило ее, был последний доклад Джонаса Буканана.
Год тому назад, как раз перед тем как она пошла на собрание Торговой палаты Голливуда, Джонас Буканан позвонил ей и сказал, что у него появилась первая новая информация о ее матери и сестре.
— Вы были правы по поводу юриста, — сказал ей тогда этот частный детектив, когда вечером пришел к ней в офис. — Хайман Леви-старший умер несколько лет назад. Его сын уехал из Калифорнии и, согласно сведениям коллегии адвокатов, ушел на пенсию и больше не практикует. Я нашел его через налоговую службу. У меня друг работает в голливудском отделении. Хайман Леви живет сейчас в ста милях к востоку от Сиэтла. Он пишет детективы под псевдонимом.
Джонасу Буканану удалось уговорить господина Леви достать из кладовки старый архив отца и просмотреть его. Это был очень утомительный процесс, но зато Буканан нашел то, что искал: второй ребенок Наоми Берджес был удочерен семьей Синглтон. Девочку назвали Кристиной.
Это было все, что Джонас Буканан смог узнать к тому времени. Он вернулся в Голливуд и собирался расследовать эту ниточку.
Что касается матери, он тоже узнал кое-что новое. Он поехал на Север и побывал в доме престарелых, где, как сообщали предыдущие детективы, она когда-то работала поваром. К счастью, пожилая негритянка, которая готовила там сейчас, восемнадцать лет назад работала помощницей Наоми. Она очень заботилась о Наоми, которую сильно любила, и ни за что не хотела рассказывать о ней другим детективам, но так как он тоже был чернокожим, с ним она была откровенной.
— Она сказала, что ваша мать уехала во Фресно, где, по ее словам, жила двоюродная сестра, мисс Энн Берджесс. Я поехал во Фресно и нашел там мисс Берджесс.
Она не стала разговаривать со мной, но сосед оказался более разговорчивым. Он рассказал, что кузина мисс Берджесс уехала в Сакраменто, когда в один прекрасный день к ним в дом пришла полиция. Расследования в Сакраменто пока не принесли никаких результатов, но мои друзья продолжают сейчас работать там.
Это было год назад.
С тех пор Джонас периодически докладывал Беверли, но ничего существенного пока не обнаружилось. Синглтоны тоже, похоже, много переезжали. Джонасу пришлось очень много поездить, говорить с огромным числом людей, пересмотреть кипы старых документов. Для всего этого требовалось время. Но вот сегодня утром он позвонил Беверли сюда, в гостиницу в Хьюстоне, и сообщил, что, хотя он, к сожалению, потерял след Синглтонов из-за их развода двадцать лет назад, он имеет сведения об одном человеке, который может знать о нынешнем местонахождении Наоми Берджесс.
— Спасибо, — сказала ему Беверли. — Пожалуйста, расследуйте до конца. Я с нетерпением жду вашего следующего сообщения.
Кристина Синглтон, — думала Беверли сейчас, стоя у окна и глядя на огни Хьюстона. — Моя сестра, двойняшка. Где ты сейчас, в этот момент?
Мэгги Керн, клевавшая ужин за сервировочным столиком, наблюдала за своей хозяйкой, стоявшей у окна. С момента их приезда в Техас четыре дня назад Беверли была очень напряженной и беспокойной. Мэгги понимала, что это из-за старых воспоминаний, преследовавших ее, в какой-то мере из-за того, что Дэнни Маккей тоже был в это время в городе. В общем-то Беверли вообще не хотела приезжать в Хьюстон, но сделка, связанная с превращением двадцати старых лотков гамбургеров и заправочных станций в закусочные «Королевских гамбургеров», была слишком важна для Беверли, чтобы она могла поручить ее кому-нибудь еще. Для Беверли теперь стало характерным лично контролировать каждую сделку, каждую деталь, каждый шаг.
И это приносило поразительные результаты.
Мэгги вспомнила тот день год назад, когда Беверли вернулась с собрания Торговой палаты Голливуда. Она ворвалась в кабинет, как будто за ней кто-то гнался.
— Я поняла! — запыхавшись сказала она Мэгги и Кармен. — Я знаю теперь, что нам нужно. — Что им нужно было для того, чтобы повысить совсем упавшие доходы сети «Королевских гамбургеров»? Беверли пошла на собрание из любопытства; вернулась же она, вдохновленная новой идеей. Она сказала, что выступила с речью и что эта речь подействовала не только на аудиторию, но и на нее.
— Нам нужно настроение! — сказала она, садясь и набрасывая план на бумаге. — Вот в чем наша проблема. Компании не хватает настроения!
Да, вспомнила Мэгги, с того собрания Беверли действительно вернулась с настроением и сразу же стала пытаться внести это самое настроение в вялую работу закусочных «Королевских гамбургеров».
На машине Энн Хастингз они — Мэгги и Кармен, Энн и Беверли — колесили по дорогам Калифорнии, они провели настоящую кампанию рекламы: там были плакаты, лозунги, листовки, они раздавали для заполнения анкеты и заявления для приема на работу, разговаривали с людьми — в общем, проводили настоящую накачку. Неизвестно, откуда у Беверли взялось столько энергии и энтузиазма, но она лично побывала в каждой точке «Королевских гамбургеров», лично поговорила с каждым служащим, узнала все имена, записала все дни рождения, пожала всем руки и объяснила им свою концепцию настроения.
— Мы должны быть лучше всех остальных, потому что мы на самом деле лучше! Вы ведь не хотите работать на посредническую компанию, вы хотите гордиться вашей компанией, как будто она ваша собственная, как будто это ваша семья! Мы не хотим, чтобы вы просто отрабатывали свои часы и получали свои деньги за это, мы хотим, чтобы вы получали от работы удовольствие, чтобы вы стремились к чему-то большему, чтобы у вас были цели, мы хотим, чтобы вы не боялись мечтать!
Чтобы подтвердить свою страстную речь, доказать им, что это не просто слова, Беверли составила план стимулирования работников. Была нарисована иерархическая лестница компании от самой нижней ступеньки — мойщика полов до высшей — менеджера, и Беверли объяснила всем работникам, что каждый из них не просто какая-то ступенька лестницы, а личность, каждый будет индивидуально оцениваться по результатам его работы, каждый может быть награжден за верность, преданность компании, за хорошую работу, что имеются возможности для продвижения в рамках компании прямо до самого верха, до штаб-квартиры корпорации в Голливуде, если это является вашей целью.
Кампания имела огромный успех. Прекратились прогулы и опоздания, работники стали приходить вовремя работать усерднее. На дни рождения они получали открытки и небольшие премии, мисс Хайленд лично посылала поздравительное письмо в случае повышения, или когда доходы превышали предполагаемые. Между закусочными проводились соревнования, был установлен приз лучшему работнику месяца, разработана система оценки работы служащих и составлен график повышения зарплаты. Беверли приветствовала идеи и предложения своих работников и старалась отвечать на них лично. Постепенно внешне и внутренне компания стала изменяться. Она приобрела репутацию компании, которая заботится о своих работниках независимо от того — наполняешь ли ты бутылочки с кетчупом или подписываешь чеки. О тебе не забывали, и всякая инициатива награждалась. Вскоре с окон закусочные «Королевских гамбургеров» исчезли объявления — «Требуются работники», многие молодые люди хотели работать в компании, которая предлагала возможность продвижения, и поэтому росли списки желающих поступит к ним. В результате всего этого качество пищи и обслуживания улучшилось, доходы возросли, и по всему Западу стали открываться новые закусочные фирмы. В следующем месяце Мэгги, Кармен и Беверли собиралась ехать в Нью-Йорк, чтобы открыть отделение на побережье.
Все это потому, что Беверли Хайленд в один прекрасный день нашла настроение.
Это было еще не все, что принес им тот замечательнейший день собрания в Торговой палате. Ровно через четырнадцать дней после выступления Беверли, президент и председатель палаты обратились к ней с предложением. Они собирались создать комиссию по изучению образа Голливуда в следующем десятилетии, в восьмидесятых, и хотели, чтобы Беверли стала председателем этой комиссии. Все три подруги — Беверли, Мэгги иКармен — сразу же поняли важность этого предложения Беверли Хайленд наконец была признана деловым сообществом, ей доверяли, а теперь еще и давали власть.
Мэгги Керн знала, что это было лишь начало.
Тихий стук в дверь оторвал Беверли иМэгги от их мыслей. Двое мужчин и женщина тихо вошли в комнату и закрыли за собой дверь.
— Все прошло как в сказке, — сказала Хастингз, скидывая туфли и направляясь к сервировочному столику. — Он купился на все как миленький.
Беверли посмотрела на двух мужчин, один из которых стягивал с головы парик с фальшивой лысиной и расправлял свои собственные белокурые волосы. Теперь, когда Рой Мэдисон стал популярным человеком на телевидении, требовалось достаточно много грима, чтобы изменить его внешность. Но сегодня ни один из семи тысяч человек, находящихся в церкви, не узнал в докторе артиста.
— Черт возьми! Мне за это вполне можно присудить Оскара! — сказал он со смехом.
Беверли посмотрела на второго мужчину, актера по имени Поль, который пытался получить хоть какую-нибудь роль в кино, а в настоящее время был любовником Роя.
— С вами все в порядке? — спросила она. Он застенчиво улыбнулся и сказал:
— Да, мисс, я в порядке. Я специально тренировался падать и задерживать дыхание.
— Не говоря уж о том, как хорошо у тебя получилось с гримом, — вставила Энн. — Как быстро ты вытер всю синюю краску с губ одним лишь слабым движением руки.
Рой снова засмеялся, расстегнул рубашку, выпустив наружу свое пузо:
— Черт, ну и жара же там была!
— Расскажите мне, как все прошло, — допросила Беверли.
Энн Хастингз, которая играла скорбящую жену, изобразила сцену в церкви, выбирая из салата креветки и отправляя их себе в рот. Под конец она сказала:
— Абсолютно все в этой церкви, включая самого Дэнни, поверили, что он действительно воскресил Поля из мертвых. Люди были так заведены, ты бы только видела! На улице несколько репортеров стали задавать вопросы. И представляешь? Люди на самом деле ручались за доктора Чэндлера! Они клялись, что ходят к нему уже много лет!
Беверли опять посмотрела на огни за окном.
— Они лишь хотели удостоверить чудо, очень хотели, чтобы оно было настоящим. Их нельзя винить за эту ложь.
Беверли самой не очень нравилось то, как они разыграли сегодня Дэнни, но это было необходимо. Дэнни Маккей хвастался, что воскресил к жизни трех человек. Расследования всех трех случаев не смогли доказать обратного. Все, кто как-то был причастен, поклялись, что действительно произошло чудо. Беверли все это не нравилось. Ей не нравилось, что людей обманывали, заставляли верить трюкам Дэнни, и тем самым отдавать ему свои деньги. Дэнни давал им ложную надежду, и это было жестоко. Единственный способ остановить его, чтобы он больше не приносил вреда людям, — раскрыть его мошенничество во всех трех случаях. А это можно было сделать, как она поняла, только подстроив четвертое чудо, на этот раз с людьми, которые будут только рады свидетельствовать, что все это явное надувательство.
Если Дэнни попробует сделать это еще раз, он об этом пожалеет.
Когда дверь в кабинет Барри Грина неожиданно распахнулась, он расплескал свой кофе и вскочил как раз вовремя, чтобы не запачкать брюки.
— Барри! — сказала Эриэл Дюбойс, заходя в кабинет на шаг впереди его секретарши.
— Извините, мистер Грин, — смущенно сказала секретарша, — Мисс Дюбойс просто прошла прямо мимо меня.
— Окей, Фрэн, — он махнул, что она может быть свободна, и продолжал вытирать кофе со своего стола. Великолепная Эриэл, одна из самых больших звезд студии, любила устраивать подобные сцены.
— Ну, — сказал он, выбрасывая салфетку и садясь на свое место. — Это действительно сюрприз, Эриэл. — Чем я обязан такой чести?
Она уселась в мягком велюровом кресле и положила одну длинную красивую ногу на другую.
— Барри, дорогой, я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня.
— Когда ты не хочешь этого? — вздохнул он. — Что на этот раз?
— Я хочу, чтобы этой дряни Латрисии не было в шоу.
Он ничуть не удивился. На самом деле он уже какое-то время ожидал этого, точнее говоря, с того момента, когда пухленькая Латрисия вдруг сбросила сорок футов, стала получать письма от поклонников, а авторы шоу все увеличивали и увеличивали ее роль.
— Ты знаешь, что они планируют сделать в эпизоде на следующей неделе? — спросила она со злобой в голосе.
Барри уже знал. Сестра Вашингтон (Латрисия Браун) должна была стать центральной фигурой эпизода. Планировалось, что у нее вдруг завяжется роман с одним из врачей, потом будут разрыв, страдания, и наконец она найдет в себе силы и сумеет постоять за себя. И все это, естественно, должно было происходить за счет того времени, когда на экране могла бы быть Эриэл Дюбойс. По правде говоря, ему не в чем было упрекнуть авторов. После того, как она похудела, Латрисия Браун превратилась в очень хорошенькую женщину. Рекой полились письма от зрителей, которые хотели больше видеть ее на экране. А после того, последнего эпизода, в котором сестра Вашингтон делала срочную трахеотомию малышке и спасла ей жизнь, их шоу подскочило на второе место по уровню популярности.
В действительности Барри хотел, чтобы роль Латрисии стала более крупной — в течение двух лет это был персонаж второго плана, а в некоторых эпизодах она совсем не появлялась — но он не собирался рисковать, гневя Эриэл. А уже по тому, как она перекидывала свои шикарные ноги и откидывала назад гриву пепельно-белых волос, было ясно, что она жаждет крови.
В общем-то, это был не первый случай, когда звезда начинала ревновать эпизодического актера и добивалась снятия его (или ее) с роли. Латрисия Браун не стоила того, чтобы из-за нее ссориться с Эриэл. Правилом номер один в жизни Барри Грина было: избегай неприятностей. Любой ценой.
— Окей, Эриэл. Я найду другое шоу, куда ее можно пристроить.
Через месяц у Барри Грина начались неприятности.
— А как дела у Джона, дорогая? Джессика?
Джессика посмотрела на мать.
— Что?
— Ты не слушаешь меня.
— Извини, я думала о последнем деле, которым сейчас занимаюсь. — Джессика извиняюще улыбнулась. Они сидели в столовой дома Муллиганов в Палм Спрингсе, отделанной стеклом и мрамором, с видом на поле для гольфа и покрытую снегом вершину горы Сан-Джасинто, и ели нежные отбивные и печеный картофель. Еда была великолепной, так же как был великолепен и дом, стоящий миллион долларов. Шестидесятилетняя мать Джессики была одета в безупречный спортивный костюм лимонного цвета, а на отце была светло-розовая рубашка для регби и широкие холщовые брюки. Оба они выглядели подтянутыми, загорелыми и богатыми.
— Жаль, что Джон не смог приехать с тобой сегодня, Джесс, — сказал ее отец, расправляясь с отбивной.
— Он в Сан-Франциско. Его компания…
— Я хотел с ним посоветоваться по поводу вложения денег, которое собираюсь сделать.
— Да, хорошо, — Джессика двигала по тарелке отбивную, к которой даже не притронулась, — он будет дома завтра.
За все время, пока они говорили, отец ни разу не взглянул на дочь. Он вообще редко смотрел на нее, когда разговаривал. Как-то раз Джессика подумала, что она видела его затылок и макушку гораздо чаще, чем лицо. Хотя, может быть, это было и к лучшему, потому что когда он все-таки пронизывал ее своими тяжелыми, осуждающими глазами, она всегда неожиданно терялась и не могла найти нужных слов.
Какое-то время они ели молча. Время от времени Джессика смотрела на прекрасный вид, открывающийся из окна, и жалела, что из ее дома не было видно такой красоты. Все, что она и Джон могли видеть из своего окна, был бульвар Сансет.
— А о чем это твое новое дело, дорогая, — спросила миссис Муллиган.
— Вы когда-нибудь смотрели «Северная окраина, пять»?
Отец поднял на нее глаза.
— Это телесериал про больницу? Самая банальная чушь, которую я когда-либо видел. Кому охота смотреть шоу про больных людей? Оно предназначено для идиотов, я не сомневаюсь.
— А мне нравится, — мягко сказала миссис Муллиган.
— Ничего удивительного. Женщины вообще обожают тему болезней и смерти.
— Ну а, правда, мам, — сказала Джессика, — ты читала об актрисе из этого шоу, которая подала в суд на продюсера и студию за нарушение контракта?
Миссис Муллиган уже было открыла рот, чтобы ответить, но вместо нее ответил ее муж.
— Я вообще не понимаю, чего она так завелась. Насколько я знаю, они предложили ей другую роль в другом шоу, причем роль лучше, чем эта, и за большую плату. Она же бросила сценарий прямо им в лицо, как я слышал.
— Это внешняя сторона дела, па. Ее преследуют потому, что звезда этого шоу вдруг невзлюбила…
— Передай, пожалуйста, сметану, Джесс.
— Мне кажется, она стала довольно хорошенькой после того, как сбросила все эти килограммы. Похожа на африканскую принцессу.
— Это шоу продюсера, — отрезал мистер Муллиган. — Это его деньги. Если он не хочет, чтобы она там играла, он имеет право выбросить ее. В конце концов, она же нарушила договоренность, изменив внешность.
— Но, па, в контракте ничего не сказано о том, что она должна быть толстой.
Мистер Муллиган размял картошку со сметаной и нахмурился:
— Хелен, как долго ты готовила эту картошку? Джессика раздраженно взглянула на мать и опять опустила глаза в тарелку.
В доме Муллиганов стен как таковых не было. Столовая плавно переходила в гостиную, которая в свою очередь как бы переходила в жилую комнату. Дом был шикарный, с полированными мраморными полами, белыми, как снег, стенами, мебель была выдержана в светлых пастельных тонах, тут и там стояли редкие и очень дорогие скульптуры.
Джим Муллиган, ушедший на пенсию бизнесмен, все время проводил на поле для гольфа, в то время как его жена занималась аранжировкой цветов, раскладыванием пасьянсов и посещением собраний «Общества следящих за своим весом». Сейчас они перебрались пить кофе в гостиную, так как на улице было слишком холодно, чтобы сидеть в саду и слушать журчание фонтана.
Джим занял самое удобное место на диване и потянулся за программой передач, а миссис Муллиган повернулась к дочери и сказала:
— Ты выглядишь сегодня ужасно чем-то озабоченной, дорогая.
— Это все дело, которое я сейчас веду. Я просто не знаю…
Мистер Муллиган посмотрел на Джессику поверх своих очков. Он был безумно горд, когда его младшая дочь закончила с отличием Стэнфордскую школу юристов. Он планировал открыть ей контору здесь, в Палм Спрингз. Он даже поговорил об этом с Джоном Фрэнклином, новым мужем Джессики, и тот одобрил эту идею, но Джессика приготовила сюрприз для них обоих, сказав, что будет практиковать где-то в Голливуде, и что собирается заниматься законодательством в мире развлечений. По понятиям Джима Муллигана, это ничуть не лучше, чем быть простым агентом.
— А в чем, собственно, состоит дело? — спросила миссис Муллиган, чувствуя на себе неодобряющий взгляд своего мужа.
— Я представляю Латрисию Браун.
— Ту самую, из больничного шоу?
— Она знает Микки Шэннона, а он направил ее ко мне.
— У нее нет никаких шансов. Какая-то эпизодическая актриса против могущественной студии и одного из самых популярных продюсеров? Почему эта глупая девчонка не приняла их предложение? Я думаю, они были с ней даже слишком щедры.
— Потому что, па, — медленно сказала Джессика, — это — дело принципа. Она решила бороться и попросила меня представлять ее.
— Что собираешься делать, дорогая?
— Я еще, правда, не знаю, ма. Утром мы встречаемся с Барри Грином на студии.
Джессика взглянула на отца. Он с мрачным видом изучал программу передач.
Какое-то время они продолжали пить кофе в тишине. Каждый раз Джессика с тяжелым сердцем ехала навестить своих родителей — она приезжала, главным образом, чтобы доставить удовольствие маме. У них не было ничего общего с отцом, они абсолютно во всем были несогласны, а мама не могла нанести ни одного визита, чтобы не упомянуть что-нибудь из детства Джессики. Обычно вечер заканчивался тогда, когда Джессика смотрела на часы и считала минуты, когда наконец она может уйти.
Она была не просто обеспокоена делом Латрисии Браун, она начала по-настоящему волноваться. Джессика попыталась поговорить об этом с Джоном перед его отлетом в Сан-Франциско, но он не стал слушать.
Джессика не понимала, почему им не нравится специальность, которую она выбрала. Несомненно, в области творческой собственности нужны были эксперты-юристы. Джессика и ее партнер имели дело не только с контрактами, но и авторским правом, плагиатом, правами артистов и всем, что как-либо касалось книг, телевидения или кино. А сейчас, допивая кофе и поглядывая на часы, Джессика подумала: возможно, потому, что в обычной жизни ее окружали люди, занимающиеся промышленностью — ни Джон, ни ее отец не одобряли ее работу.
Она подумала о встрече завтра утром. Она уже стала плохо спать по ночам из-за этого. За те четыре недели, что прошли с тех пор как Джессика согласилась взяться за это дело и представляла мисс Браун, она так и не придумала, каким образом они могут выиграть дело у Барри Грина и студии. Хотя в контракте действительно не было ничего сказано о том, что Латрисия должна оставаться толстой, в нем все-таки предполагалось, что она не может резко менять свою внешность без одобрения студии. Такое похудение ведь не было частью шоу, оно не предусматривалось сценарием.
Мало того, газеты еще сообщили о том, что Барри Грин и студия предложили Латрисии Браун щедрую компенсацию. Она отвергла ее, и в результате симпатии общества к ней стали таять. Повышение гонорара и новая машина многим читателям «Лос-Анджелес Таймс» казались хорошей ценой. Но Латрисия не отказывалась от своей борьбы, потому что, как заявила она, пришло время, чтобы кто-нибудь показал хозяевам студии, что актеры не являются их собственностью, которой они могут распоряжаться, как им взбредет в голову.
Почти каждую минуту прошедшего месяца Джессика провела в раздумьях над этим делом, стараясь найти какую-нибудь штуку, за которую можно было бы зацепить Барри Грина. Но у него были деньги и власть, а Латрисия — чернокожая женщина, которая, к тому же, не сможет заплатить адвокату.
Джессика чувствовала себя Давидом, идущим против Голиафа, и очень беспокоилась, потому что она не знала, что будет говорить на завтрашней встрече, у нее не было ни малейшей зацепки.
В то же время она знала, на что шла. С самого начала было понятно, что это невыигрышное дело для ее клиентки. По контракту с Латрисией студия в буквальном смысле владела ею и могла делать все, что захочет. Она была неизвестной актрисой, и они могли даже убрать из сценария ее роль вообще, если бы захотели. Так почему же Джессика согласилась взять это дело, зная, что даже нет гарантии денежного вознаграждения?
Потому что, как очень пылко сказала ей Латрисия, приходит время, когда кто-то должен остановиться, оглянуться и начать борьбу. Джессика не могла устоять против такого вывода.
Когда ее отец взял пульт управления и включил телевизор, Джессика взглянула на него. Да, — подумала она, — приходит время, когда ты должен выступить за то, что является правильным. Если бы Джессика попробовала серьезно проанализировать мотивы, заставившие ее помогать Латрисии Браун, может быть, она смогла бы понять то основное в ее борьбе против Барри Грина и студии, то, почему она получила такое удовольствие от ведения судебных дел, от борьбы в суде. Основная причина заключалась в том, что суд — единственное место, где она могла встать и быть услышанной, и даже выиграть. Противоположная сторона представляла для нее как бы суррогат отца, священников и мужа, которым она никогда не могла противостоять.
Джессика отвела глаза от отца и была очень удивлена, увидев на экране телевизора красивое лицо Дэнни Маккея. Его хор громко распевал какой-то ритмичный гимн, пока он одаривал Америку своей улыбкой.
Она повернулась к матери.
— С каких пор вы стали смотреть Дэнни Маккея?
— Мы начали где-то…
— Он хороший человек, — прервал Джим Муллиган. — Преподобный выступает за честность и порядочность в этой стране. И мне он нравится.
— Но, папа, ведь он утверждает, что разговаривает с Богом!
— Джимми Картер тоже это говорил. И Франклин Рузвельт, если уж на то пошло.
— О Боже мой, отец! Этот человек опасен! Говорить, что Дэнии Маккей просто продолжает старую традицию в политике — чистая софистика. Одно дело обращаться к молитве или медитации, когда сомневаешься в чем-то, хочешь найти ответ на какой-то вопрос, и совсем другое утверждать, что знаешь, чего хочет Господь.
— Хелен, изображение опять не очень четкое. Ты звонила телевизионной компании, как я тебя просил?
Джессика посмотрела на свою мать. Миссис Муллиган отвела глаза в сторону.
Все трое откинулись на шелковые подушки и стали слушать, как Дэнни Маккей читает свою проповедь. Джессика не любила этого человека. Она не могла точно определить, почему именно, но в нем было нечто, что ей очень не нравилось. Улыбался он достаточно искренне и говорил, кажется, от сердца. Но он одевался в слишком дорогие костюмы и окружил себя здоровыми парнями, подстриженными ежиком, которые больше были похожи на телохранителей, чем на религиозных последователей.
На свои вечерние передачи, которые отличались от его ежедневного утреннего часа Благой вести, преподобный Дэнни всегда приглашал гостя — кого-нибудь, чья жизнь каким-либо образом была изменена Господом. Сегодня это был знаменитый модельер из Нью-Йорка. Перед двумя с половиной миллионами телезрителей этот человек признался в грехе гомосексуализма и сказал, что Господь его исправил. Это было очень волнующее признание. В конце певцы хора сплотились вокруг этого человека, как бы стараясь защитить его от чего-то, пока он и преподобный Дэнни рыдали друг у друга на плече.
Джессика раньше никогда не смотрела вечернюю программу Дэнни Маккея, но она слышала о ней, так как это была первая программа подобного типа, которую передавали в лучшее эфирное время, и так как она все выше и выше поднималась в опросах популярности. Джессика бы никогда не подумала, что программа христиан-фундаменталистов найдет такую большую аудиторию, однако…
Она посмотрела на своих родителей, которые, не отрываясь, смотрели на экран. Оба были католиками.
Джессика снова посмотрела на преподобного Дэнни. Без сомнения, он обладал определенным шармом, обаянием. Она наклонилась вперед, держа кофейную чашечку в руках, и внимательно наблюдала за спектаклем, разыгрывавшемся на экране. Все было невероятно наигранно, театрально, но во всех этих объятиях и слезах было что-то человеческое, что тронуло даже скептическое сердце Джессики. Не удивительно, решила она, что его рейтинг повышается. Она даже не удивится, если он выиграет предварительные выборы в Нью-Хэмпшире на следующей неделе.
Когда на экране появился телефон офиса преподобного Дэнни в Хьюстоне, Джессика резко встала и сказала:
— Я должна идти. Мама очень удивилась.
— Но мы еще не ели десерт, дорогая.
— Не заставляй ее, — сказал Джим Муллиган, выключая телевизор. — Джессика, тебе надо больше заниматься спортом. Почему ты никогда не бегаешь с Джоном?
Мама проводила ее до машины. Вечер был очень холодный, а звезды казались брызгами, замерзшими после извержения заснеженной горы Джасинто.
— Мы мало тебя видим, — сказала миссис Муллиган, подставляя щеку для поцелуя. — Посмотри на свою сестру Бриджит, она и ее дети бывают здесь почти каждую неделю. Я от них совершенно без сил.
Джессика села в машину и завела ее.
— Езжай осторожно, дорогая. Да, и последнее. Как ты думаешь, ты не могла бы взять для меня автограф Эриэл Дюбойс?
Свернув на шоссе, Джессика нажала на газ. Неожиданно она очень захотела поскорее попасть домой. Она крепко держала в руках руль и все увеличивала и увеличивала скорость. Она наконец-то знала, что будет говорить завтра на встрече в студии, неожиданно она нашла оружие против Барри Грина. Если оно сработает, это будет самым большим сюрпризом в его жизни.
Латрисия Браун была великолепна. Похудев, она стала выглядеть выше, а тугие косички, в которые ока теперь заплетала волосы, действительно придавали ей вид африканской принцессы. И ходила она теперь с определенной гордостью, в ее походке появилась какая-то упругость, которой не было заметно в прежней сестре Вашингтон несколько месяцев назад. Поэтому было совершенно неудивительно, что она стала получать письма от поклонников, а сценаристы старались отводить ее роли больше места в шоу. Она будет не она, если позволит этой дряни Эриэл так просто убрать ее из шоу, как это уже много раз происходило с другими неизвестными актрисами. Латрисия вела борьбу не только за себя, но и за всех эксплуатируемых актеров и актрис, а также за свою черную расу.
Она очень надеялась, что Джессика Фрэнклин сумеет найти способ выиграть дело. Но шансы были явно не на ее стороне, также как и закон.
— Дай мне посмотреть твой контракт, — сказала Джессика Латрисии в первую их встречу месяц назад. — Если возможно, мы обвиним их в прекращении контракта без причины. — Джессика употребляла и другие юридические термины — ошибочное увольнение, дискриминация по половому признаку, условия выполнения договора, объясняя Латрисии различные пути, по которым могло пойти дело. Но потом, когда через два дня Латрисия принесла контракт и Джессика изучила его, юридические термины сменились на стереотипные, общие фразы, которые сводились к одному: у Латрисии не было шансов.
Но все-таки, к огромному удивлению Латрисии, Джессика Фрэнклин согласилась взять это дело.
— Послушай, — сказала она откровенно. — Я не думаю, что мы выиграем. Но вся эта шумиха может принести пользу и тебе, и моей фирме.
Первое, что они сделали, — это напечатали официальное заявление в прессе.
— Общественные симпатии будут на твоей стороне, — сказала Джессика Латрисии. — Возможно, у нас нет никаких юридических оснований выступать против них, но, может быть, нам удастся заставить студию отступить из-за того, что это для них плохая реклама, будет много критических писем и статей.
Это не сработало. И после первой же встречи Джессики с Барри Грином им стало ясно: что бы они ни предпринимали, будет оборачиваться на пользу Барри.
В приемной Джессики было очень тихо и спокойно. Как только за посетителем захлопывались массивные двери, она сразу же оказывалась в атмосфере тишины и покоя. Ковер на полу был толстый и мягкий, мебель темного цвета, массивная и удобная, медные ручки были начищены до блеска, стены отделаны полированным деревом. Секретарь, молодой человек лет двадцати, который каждую свободную минутку тут же утыкался носом в книги по юриспруденции, поднялся из-за своего стола, чтобы встретить мисс Браун и проводить ее в кабинет Джессики.
Поздоровавшись с Латрисией, Джессика обеспокоенно взглянула на молодого человека.
— Еще никто не звонил?
Он покачал головой.
— Я сторожу этот телефон, не отходя, Джесс. Поверь мне.
— Я верю, Кен. Но я боюсь, — она нахмурилась и посмотрела на часы, — что Латрисия и я должны идти к Барри Грину. Послушай, этот звонок — вопрос жизни и смерти. Ты должен сразу же мне сказать о нем. Я буду на встрече, но ты должен вызвать меня оттуда.
Кен ободряюще улыбнулся.
— Не беспокойся, Джесс. Я заинтересован в этом звонке не меньше, чем ты.
Она улыбнулась. Дело в том, что она обещала взять его к себе в фирму после окончания им юридической школы через три месяца.
Офис Барри Грина располагался, конечно же, на студии, в студийном городке. Уже в машине, по дороге на студию под легким мартовским дождем, Джессика объяснила Латрисии, что мог означать для них этот звонок. Латрисия сразу заметила, что ее адвокат была какая-то возбужденная сегодня утром, не обычная спокойная и сдержанная Джессика, а нервничающая, даже ее руки не могли оставаться спокойными и все время дергали руль. Она говорила быстро, почти задыхаясь, и нажимала на газ сильнее, чем нужно. Но по мере того как она объясняла свой план, Латрисия тоже стала возбуждаться. Она не могла не признать, что это была гениальная идея, и если она сработает, если этот звонок раздастся вовремя…
Они поднялись на лифте на пятнадцатый этаж и оказались в вызывающе великолепной приемной «Грин Продакшнз». Джессика и Латрисия пришли вовремя — эта встреча была назначена больше недели тому назад, но тем не менее их попросили подождать. Они расположились в мягких, глубоких креслах, отказавшись от предложения секретарши что-нибудь выпить. Они ожидали в напряженном молчании, когда их все-таки соизволят принять, секретарша тихо работала за своим столом, часы тикали, не переставая, а телефон так и не звонил.
Барри сидел в своем просторном кабинете за огромными дверями с медной табличкой, стараясь придумать, как бы уговорить Линду Маркус пойти куда-нибудь с ним вечером. Он не сомневался в том, что он ее интересует и она просто притворяется недоступной. У Барри Грина никогда не было проблем с женщинами: им либо нравились его деньги, либо они хотели получить роль в одном из его шоу, либо просто могли потом похвастаться, что были в постели с известным телевизионным продюсером. Линда пока не поддалась. И от этого стала еще более желанной.
Секретарша Грина сообщила ему, что миссис Фрэнклин и мисс Браун ждут в приемной.
— Пусть подождут, — сказал он.
Барри решил, что он немного помаринует их в приемной, потом даст им возможность выпустить пар и выложить все свои жалобы, а затем нанесет свой удар. Либо Браун соглашается на его условия, либо она вообще больше не появится на телевидении. Во власти Барри было сделать так, чтобы Латрисия больше никогда не снималась.
В приемной Джессика, не переставая поглядывала на часы. Она не могла сдержать дрожь в коленках. Рядом с ней Латрисия, внешне абсолютно спокойная, так нервничала, что ее просто начинало тошнить. Четыре недели назад, когда ей сказали, что она больше не играет в шоу, она так рассердилась, что действовала по первому импульсу: ярости. Она нашла адвоката и начала борьбу. Но сейчас, после этих четырех недель, когда ее водили за нос и мучили неизвестностью телевизионные шишки, а их угрозы становились все более реальными, Латрисия оказалась во власти сомнений и страхов.
Господи, может, ей все-таки надо принять их предложение, если оно все еще в силе, чтобы играть хотя бы в других шоу?
Она взглянула на Джессику. Этот телефонный звонок все-таки был таким ненадежным. Если он вообще прозвучит, если скажут действительно то, на что рассчитывала Джессика… Слишком много если, чтобы ставить на это свою карьеру.
Просмотрев несколько туристических брошюр, Барри Грин наконец взглянул на часы, которые почти потерялись на стене среди многочисленных наград, писем благодарности, почетных знаков и фотографий его самого со знаменитостями, и увидел, что он продержал ожидавших двадцать минут.
Он позвал секретаршу и попросил пригласить их.
— Послушайте, леди, — говорил Барри несколькими минутами позже, — здесь все написано черным по белому. Согласно контракту, который ты подписала, Латрисия, я имею право убрать тебя из шоу. — Он повернулся к Джессике. — И если бы вы знали что-нибудь о контрактных законах, вы бы понимали, что у вашего клиента в данном случае нет шансов законно выиграть это дело. Для меня абсолютная загадка, почему вы тратите свое время на это дело!
Джессика говорила спокойно и медленно, стараясь потянуть время.
— А для меня абсолютная загадка, господин Грин, почему вы увольняете актрису, когда это совсем не в интересах шоу. Благодаря ей у вас повысилась популярность, что, естественно, повысит доходы.
— С этой ролью были творческие сложности. Мы просто решили, что ее героиня больше не нужна.
— Вы хотите сказать, что Эриэл Дюбойс решила это, — вставила Латрисия. Джессика бросила на нее осуждающий взгляд.
— Видите ли, господин Грин, я рассматриваю это как необоснованное увольнение…
— Послушай, крошка, ты сама понимаешь, что у меня есть безусловное право делать с Латрисией все, что я захочу. Контракт, который она подписала, предоставляет нам право решать, будем ли мы ее использовать вообще или нет. Это должно быть очевидно даже тебе. Так чего мы тут сидим и теряем время.
Джессика незаметно взглянула на часы. Черт, ну почему же нет звонка?!
— Господин Грин, я намереваюсь передать это дело в суд и могу заверить вас, что судьи отнесутся с пониманием и симпатией к моему клиенту.
Он рассмеялся.
— Судьи меня не пугают, Джессика.
— Извините, господин Грин, я не знала, что мы перешли на ты.
Его улыбка растаяла.
— Послушай, крошка, у Латрисии нет шансов, и больше не о чем говорить. — Они начали его раздражать, и как раз тогда, когда он так хорошо себя чувствовал. Он весь был в романтических мечтаниях о Линде Маркус, ну а если с ней не получится, в запасе еще та блондинка, которая просто умирала от желания подписать как раз такой контракт, как когда-то подписала эта неблагодарная дрянь — Латрисия Браун. Вообще, чья это была идея, что нужна негритянка в их шоу?
Джессика провела по губам сухим языком. Похоже, этот звонок вообще никогда не раздастся.
— Тем не менее мы намерены сделать это, и я уверена, что для вас лично и для студии это будет только негативной рекламой.
Он снова рассмеялся и откинулся в своем шикарном кресле. Угрозы — это все, на что она способна.
— Популярность, господин Грин, зависит от общественного мнения, нравится вам это или нет. Если дело дойдет до суда, мой клиент будет давать интервью журналистам, появляться на телевидении, и определенные — назовем их личные — аспекты вашей жизни могут быть обнародованы.
Он усмехнулся и покачал головой.
— Где вы учились на юриста? Люди обожают читать о моей личной жизни. Давайте, расскажите «Лос-Анджелес Таймс», расскажите «Нэшенел Инкуайерер», расскажите «Ридэз Дайджест». Идите к Филу Донахью и расскажите всему миру! Мне нечего скрывать.
Джессика прикусила губу и взглянула на Латрисию. Ей надо было продержаться еще немного.
— Ну а теперь, если вы не против… — сказал Барри, вставая, и в этот момент зазвонил телефон. Его секретарша сказала, что миссис Фрэнклин срочно просили к телефону.
— Я подойду в другой комнате, — крикнула Джессика, выбегая.
Барри барабанил пальцами по крышке своего безупречного стола, а Латрисия осматривала роскошный кабинет, который был больше, чем вся ее квартира. Она начинала ненавидеть этого человека и не только за то, что он сделал с ней, но и за то, как он обращался с Джессикой.
Джессика вошла в кабинет и села, не глядя на Латрисию.
— Очень хорошо, господин Грин. Вы совершенно четко изложили свою позицию, — твердым голосом сказала она. — А теперь я изложу нашу. Это как раз тот звонок, которого я ждала. Он из Хьюстона. — Она сделала театральную паузу. — Моего клиента только что пригласили принять участие в вечерней программе Дэнни Маккея. И она расскажет зрителям по всей стране, между прочим зрителям той же телевизионной сети, господин Грин, которая транслирует и ваше шоу, что она сбросила вес, потому что Господь приказал ей уважать и лелеять свое тело, Его храм, и что вы и ваша студия преследуете и притесняете ее за это.
Он смотрел на нее, остолбенев. Затем перевел взгляд на Латрисию. Она была хорошая актриса, чертовски хорошая. Она легко сможет заставить два с половиной миллиона зрителей заплакать из жалости к ее горькой участи и потребовать крови Барри Грина. И второе место в опросах популярности полетит ко всем чертям.
Он подумал об Эриэл. Ну что в самом деле она может сделать? Ничего, с чем бы не справилась новая шуба от Барри. Все, чего хотел Барри Грин, — это избегать неприятностей, любой ценой.
Подъехав к дому, Джессика обрадовалась, увидев БМВ Джона. Это означало, что он уже вернулся из Сан-Франциско. Мы это отпразднуем, — подумала она, торопясь в дом. Отдав пальто и портфель служанке, она полетела вверх по лестнице в их спальню. — Я позвоню в ресторанчик «Спаго» и закажу столик. Мы будем пить шампанское, пока оно не польется из ушей! Мы закажем пиццу с уткой и… Ее муж стоял перед зеркалом, застегивая манжеты своей новой рубашки.
— Мы выиграли! — закричала Джессика, обнимая его за шею и целуя в щеку. — Мы выиграли дело, Джон!
— Что еще за дело?
— Латрисия Браун и я приперли Барри Грина к стенке! Черт возьми, я такая умница!
Он посмотрел на нее в зеркало.
— Я надеюсь, что это не отразится на нас никакой скандальной известностью.
Джессика вздохнула.
— Латрисия не целовала меня, если ты это имеешь в виду. Но дай мне рассказать, как я все-таки его победила!
— Ты можешь рассказать мне об этом в машине по дороге к Рэй и Бонни.
— Рэй и Бонни?
— Они пригласили нас на обед. — Он повернулся и внимательно посмотрел на нее. — Ты что пила, Джессика?
— Немного шампанского. У Фреда всегда есть бутылка для таких случаев, когда мы выигрываем.
— Сколько тебе надо времени, чтобы собраться? — спросил он, глядя на часы. — Мы должны быть там через десять минут.
Джессика совсем растерялась.
— Я думала, мы отпразднуем нашу победу…
— Пожалуйста, не говори нашу. Я ни в коем случае не хочу, чтобы мое имя было как-то связано с твоими скандалами.
— Но это не скандалы…
— В любом случае, — он сел, чтобы надеть ботинки, — мы можем отпраздновать с Рэй и Бонни.
— Но я не люблю Рэй и Бонни!
— Бонни любит послушать о твоих киношных друзьях. Бог знает почему! Одевайся, Джессика!
Она недовольно посмотрела на него.
— Ну, давай, — сказал он, касаясь ее руки. — Одевайся. И надень черные брюки. Они прекрасно подчеркивают твои бедра.
— Но я хотела отпраздновать это только с тобой, вдвоем.
В голосе Джона послышалось раздражение:
— Мы можем великолепно отпраздновать это с Рэй и Бонни. Он мой друг и партнер, Джессика. И вообще, перестань, пожалуйста, думать только о том, что ты хочешь делать.
— Я не хочу ссориться с тобой, Джон, — тихо сказала она.
— Мы не ссоримся, Джессика. Просто делай то, что я тебе сказал, одевайся. Они будут волноваться, почему мы задерживаемся.
Она молча смотрела на ковер под ногами.
— Эй, — сказал Джон, подходя к ней и кладя руки на плечи. — Ты отпразднуешь свою победу, не волнуйся. И там расскажешь нам все о том, как ты сумела обвести Барри Грина вокруг своего маленького пальчика. Я готов поспорить, он не смог устоять против хорошенького личика! Ну, иди одевайся, ладно?
— Ладно, — мягко сказала она, и неожиданно все стало совсем неправильно, и Джессика не знала, как сделать, чтобы все снова было хорошо.
