ГЛАВА 7

В этот зимний вечер в Новом Орлеане было очень много развлечений. В январе в город приехал знаменитый ветеран аэронавтики Морат, совершивший семьдесят один подъем на воздушном шаре. Он приглашал всех желающих подняться вместе с ним и осмотреть окрестности города из корзины своего нового гигантского воздушного шара «Гордость юга» Первая женщина-фокусник, мадам Макаллистер, вдова мастера иллюзиона, ради своих детей решила продолжить дело мужа и давала магические представления, в ходе которых демонстрировались парение в воздухе ее ассистентки, мадемуазель Матильды, различные манипуляции с волшебной шкатулкой и чудеса с использованием различных механических, электрических, пневматических и гидравлических приспособлений. В «Музее и Амфитеатре Спеллинга и Роджерса» на Сент-Чарльз-стрит публику развлекали дрессированные слоны по имени Виктория и Альберт, что давало повод для шутливых замечаний в прессе в адрес королевских персон, чьими именами слоны были названы. Кроме того, там демонстрировались Человек-муха, умевший ходить по потолку вниз головой, и сиамские близнецы Чань и Ень. В «Музее Вануччи», расположенном дальше по этой улице, двухголовая девочка с четырьмя конечностями пела, танцевала вальс и играла на губной гармошке. Там же можно было увидеть миниатюрную Венеру, миссис Эллен Бриггс, ростом тридцать пять дюймов, и великаншу из Кентукки, мадемуазель Океану, самую большую женщину в мире, весившую 538 фунтов.

В более серьезном занятии всемирно известный шахматист из Луизианы Пол Морфи должен был через месяц продемонстрировать свое невероятное умение играть одновременно две партии с завязанными глазами. Эдвин Бут получил весьма разнородные рецензии на свои выступления в ведущих ролях в спектаклях «Гамлет», «Ричард III» и «Отелло, венецианский мавр» в «Гэйети Театр» Криспа перед закрытием сезона. В феврале были обещаны лекции Томаса Форстера, редактора бостонской газеты «Знамя света», на тему «Спиритуализм в состоянии транса» и лекция англичанина Чарльза Маккея, редактора широко известных «Иллюстрированных лондонских новостей», на тему «Поэзия и песня».

Для любителей музыки в полном разгаре был оперный сезон. В «Театр д'Орлеан» уже прошли представления «Фаворитки» и «Эрнани» Верди и планировалась постановка «Моисея в Египте» Россини. Кроме того, сообщалось о предстоящей неделе концертов знаменитого маэстро Зигмунда Тальберга, которому на скрипке будет аккомпанировать блестящий Вьетамп.

Живопись в тот момент была представлена чудесной картиной Розы Бонер «Лошадиная ярмарка», полотном, которое до этого выставлялось в лекционном зале в Лондоне и Париже. Эту картину можно было увидеть в лекционном зале в «Одд Феллоуз Холл». Критики высоко оценивали большую и смелую работу, хотя и находили недостатки в изображении мелких деталей.

Аня и Селестина отправились посмотреть картину на следующий день после Аниного возвращения. Они долго стояли перед ней в полном молчании. На полотне в тяжелой позолоченной раме была изображена лошадиная ярмарка в Булонском лесу неподалеку от Парижа: около двадцати животных и двадцать пять – тридцать человеческих фигур, ярких, движущихся, полных жизни, в перспективе – шпиль и купол знаменитого Дома инвалидов. В воздухе повисли облачка пыли, взбитые копытами лошадей. Очертания лошадей, их напряженные мышцы и вздувшиеся вены были само совершенство. Яркие, тщательно прорисованные костюмы зрителей придавали их владельцам естественность поз и движений. Это была очень приятная и вызывающая большое воодушевление картина. Если в ней и были недостатки, то Аня их не заметила.

Селестина вздохнула:

– Мне хотелось бы научиться рисовать. Я хочу сказать, рисовать по-настоящему, не просто размалевывать фарфоровые безделушки.

– Чувствовать искусство так же важно, как и создавать его, – сказала Аня, хотя она тоже почувствовала, как где-то в глубине души зашевелилась зависть к женщине, создавшей шедевр.

– Да, – согласилась Селестина. – Кстати, это напомнило мне о том, что я должна купить открытку для Муррея, ведь в воскресенье – день Святого Валентина. В книжном магазине на Канал-стрит большой выбор, ты не против заехать туда?

Общепринятым было мнение, что страсть креолов к искусству по большей части ограничивается музыкой и танцами. В случае с Селестиной это совершенно очевидно было правдой. Улыбнувшись столь мимолетному влечению к живописи, возникшему у сестры, Аня отправилась с ней на поиски подходящих открыток ко дню Святого Валентина.

Однако их интеллектуальное времяпрепровождение этим не ограничилось. На этот вечер планировался также визит в театр, чтобы посмотреть игру Кушман. Поскольку Ане было совершенно нечем заняться, она начала одеваться задолго до назначенного времени и была готова очень рано. Салон, где были назначены сборы перед отъездом в театр, комната, очаровательно оформленная в голубых тонах, с расставленными тут и там хрустальными украшениями, даже летом напоминавшая о прохладе, была пуста, когда она туда вошла. Селестина принимала ванну, о чем свидетельствовали доносившиеся из ее спальни фальшивые звуки арии, а мадам Роза мучилась от напомаживания волос и укладывания прически, чем была занята женщина-парикмахер, нанятая в дом на время их пребывания в Новом Орлеане. Аня на миг замерла, а затем направилась к одному из окон, выходящих на улицу. Она раздвинула тяжелые шторы из золотой шелковой парчи и легкие муслиновые занавеси и выглянула из окна.

Наступал вечер, и небо над крышами домов было окрашено в серые, золотые и розовые тона. На крыльях стаек голубей отсвечивали последние розовые лучи уходящего солнца. На улицу, проходившую под узким балконом, опоясывающим дом, уже упали сумерки, но темно еще не было и уличные фонари еще не горели. Время от времени по улице с грохотом проезжали экипажи. Бродил пес и принюхивался к отбросам. Молодая мулатка в платье, повязанном белым передником, и с полосатым платком на голове держала в руках большой поднос и, уперев его в бедро, расхаживала по противоположной стороне улицы, громко предлагая свои горячие рисовые пирожки и сливочные пралине с орехами. Неподалеку мальчишка, удерживая в равновесии плетеную пальмовую корзину на голове, заполненную прекрасными красными камелиями на коротких стебельках, продавал belle fleurs в волосы леди или в петлицы джентльменов.

Остальные уличные торговцы торговали устрицами, сыром, зеленью и дешевым красным вином. Молочник и торговец метлами, точильщик и лудильщик – все уже отправились по домам, эти же двое еще надеялись продать свой товар.

В «Бо Рефьюж», наверное, Марсель принес Равелю обед. Аня задумалась о том, как Черный Рыцарь провел этот долгий день, и знает ли он, что она покинула плантацию. Если знает, то он, без сомнения, взбешен тем, что его оставили в тюрьме, прикованным цепью к стене. Проклятия, которые он, должно быть, призывает на ее голову, конечно, заставили бы ее уши гореть от стыда, если бы она могла их услышать. Возможно, он даже задумывается о том, как бы застать своих сторожей, Девизу и Марселя, врасплох и оказаться таким образом на свободе.

Прошло почти сорок восемь часов с тех пор, как она видела его в последний раз. Она задумалась о том, заживает ли его рана на голове и не угнетает ли его одиночество. Не то чтобы она не спала, беспокоясь о нем, вовсе нет, он заслужил то, что сейчас происходит с ним, и возможно, заслужил даже гораздо больше.

Она подумала о нем и представила, как он лежит, вытянувшись во весь рост на постели в маленькой комнатке в хлопковом сарае, заложив руки за голову, скрестив ноги, как по его губам пробегает слегка насмешливая улыбка и отражается затем в глазах. Она подумала о том, как он дотягивается до нее, хватает, укладывает в постель рядом с собой, его теплые уверенные руки твердо держат ее, его губы…

У Ани перехватило горло, и она отвернулась от окна, закрыла лицо руками и прижала их к глазам. Она не будет думать об этом, не будет! Удовольствие, которое он доставил ей, она сможет найти с любым другим мужчиной. Нет ничего необычного в том, что она так ответила мужчине с его опытом, совершенно ничего необычного!

Суровые слова успокоили ее, но не смогли унять боль, спрятанную глубоко внутри. Она не была готова к той буре чувств, которую он в ней пробудил. Она осталась той же, осталась самой собой, и все же что-то изменилось в ней. Казалось, что из нее вынули какую-то жизненно важную часть и заново ее переделали, изъяв из нее нечто существенное.

– Что с тобой, chere? У тебя болит голова?

В голосе мадам Розы, вошедшей в комнату, звучало беспокойство. Как обычно, она была в черном, хотя сейчас этот цвет смягчался блеском великолепных аметистов и бриллиантов, сверкавших у нее на шее, в ушах и на обеих руках. В руках была мягкая шерстяная черная шаль. Она выглядела спокойной и как-то особенно, по-французски изысканной, хотя в глубине ее глаз проглядывала озабоченность.

Опустив руки, Аня попыталась успокаивающе улыбнуться.

– Немного.

– Хочешь, я велю принести стаканчик настойки из апельсиновых цветов? С головной болью лучше справляться до того, как она усилится.

– Нет, нет, все будет в порядке. Наверное, я просто проголодалась.

– Вполне возможно, ты очень мало ела сегодня днем. – Мадам Роза бросила взгляд на каминные часы. – Неужели уже столько времени? Нам нужно поскорее садиться за обед, если мы собираемся попасть в театр к началу.

Театральные представления в Новом Орлеане были очень длинными. Они начинались в семь и продолжались вместе с фарсом или другим легким развлечением, которое следовало за главным спектаклем, почти до полуночи. Поэтому прежде чем отправиться в театр, все обычно устраивали легкий обед, а затем, вернувшись из театра, принимались за более изысканный ужин.

– Гаспар и Муррей будут обедать с нами? – спросила Аня, не потому, что это ее так интересовало, а просто чтобы что-то сказать.

– Гаспар будет сопровождать нас в театр. Муррей занят. Он присоединится к нам в театре. – Мадам Роза направилась к кушетке и села. Анино вечернее платье из темно-синей тафты зашуршало, когда Аня прошлась по комнате. Она остановилась возле небольшого столика и взяла в руки стереоскоп, который лежал на нем. Она поднесла его к глазам и долго рассматривала внутреннее убранство Хрустального дворца в Лондоне с его пальмами и летающими внутри птицами. Положив стереоскоп на место, она подошла к небольшому пианино в углу и нажала на одну из клавиш, прислушиваясь к звуку, который медленно замирал в тишине комнаты. Она посмотрела на мачеху и снова отвела взгляд.

– Я думала о Равеле Дюральде, – сказала она с напускной небрежностью в голосе. – Скажите мне, каким он вам кажется?

– Я всегда думала о нем как о самом несчастном молодом человеке.

Аня метнула в сторону мадам Розы удивленный взгляд.

– Несчастном?

– Каком же еще, если он вынужден был стать затворником по милости своего эгоистичного до безумия отца, человека, который выставлял на всеобщее обозрение свою крайне далекую от идеальной семейную родословную? Затем еще его мать, весьма чувствительная женщина слабого здоровья. Жизнь в подобной семье наложила на него тяжелейшие обязательства, которые только усилились, когда он убил своего лучшего друга. Я жалею его всем сердцем.

– Он убил Жана!

– Но ты ведь не думаешь, что он сделал это намеренно или что он не переживает это, может быть, даже еще тяжелее, чем ты? Он так долго пытался избавиться от этого, найти забвение в путешествиях, войне, азартных играх, женщинах. Это невозможно, и после стольких лет он, должно быть, уже понял это. Болезнь матери вынуждает его оставаться в Новом Орлеане. Он не может больше скитаться по миру, чтобы забыть о случившемся, он должен попытаться сделать это, находясь здесь, где он родился.

– Сначала Эмиль защищал его, теперь вы. Это кажется мне странным.

– Порядочные люди одного круга стремятся защищать друг друга и присущие им привычки от людей посторонних: пятно на репутации одного из креолов ложится на всех. Не думай, что Эмиль равнодушно относится к смерти своего брата или что он простил человека, который стал причиной его смерти. Не стану утверждать, что мсье Дюральд тот человек, с которым хотелось бы поддерживать знакомство, хотя есть многие, особенно среди americains, кто не видит ничего в этом предосудительного.

– Не является несколько смешным это подчеркивание происхождения креолов, учитывая, что Новый Орлеан был основан солдатами и авантюристами?

Мадам Роза пожала плечами.

– Не я устанавливаю правила, я лишь следую им. Пытаться изменить что-либо трудно, да и очень утомительно.

Этот ответ был по крайней мере честен. Именно так, насколько Аня могла вспомнить, мадам Роза всегда относилась к жизни. Она была щедра, терпима и бесконечно любезна, но существовала черта, которую она не стала бы переходить, черта, за которой становилась велика вероятность того, что усилия превысят ожидаемый результат. Она не была эгоистична, но и не была гедонисткой, она стремилась сохранить равновесие.

– По правде говоря, сейчас уже может быть слишком поздно. Мсье Дюральд – гордый человек, который много страдал. Чувство обиды, если не за себя, то за мать, было бы сейчас вполне естественным. Даже если креольское общество и приняло бы его сейчас, он мог бы совершенно справедливо презирать его.

Конечно, это было возможно, Равель был горд.

– А что же Муррей? Вы позволили бы ему обручиться с Селестиной, и это при том, что как американец он должен был бы быть даже менее респектабельным, чем мсье Дюральд?

– Слава богу, эта семья состоит не только из креолов, и я свободна принимать тех, кто приятен лично мне. Кроме того, если ты простишь мне эти слова, chere, будучи женой американца, я и сама в течение нескольких лет уже не являлась creme de la creme . Я искупила свои грехи и вернула себе прежнюю репутацию, став вдовой! Забавно, не правда ли?

Их прерван шум остановившегося возле дома экипажа. Через несколько минут в комнату вошел Гаспар. Он отдал шляпу, тросточку и пелерину горничной и подошел к дамам своей элегантной, слегка семенящей походкой.

Он низко поклонился дамам, а затем, поправив полы фрака, сел возле мадам Розы. Произнеся все приличествующие случаю приветствия и комплименты, он перешел к вежливой и легкой беседе, которая требует большой искусности, но почти не требует мыслей.

Гаспар был облачен в черный фрак с шелковыми отворотами и пуговицами, обтянутыми шелком, и черные кашемировые брюки. Под фраком был серебристый муаровый жилет с вышитыми серебряными точками. На нем была накрахмаленная и отглаженная до сверкающего атласного блеска рубашка со стоячим воротничком, вокруг которого повязан двойным бантом серебристый шелковый галстук. Ботинки были из качественной кожи и с достаточно высокими каблуками, что добавляло их хозяину несколько сантиметров роста.

Гаспар всегда выглядел как совершенный образчик портновского искусства, так что Аня и Селестина часто обвиняли его в том, что он является тем самым мистером Приттибриджи . Это имя было придумано редактором луизианского «Курьера» для вымышленного джентльмена, который представлял в газете новости о модной мужской одежде. Гаспар воспринимал эти поддразнивания как комплимент или же с присущим ему блестящим тактом делал вид, что он воспринимает их именно так. Он был таким добродушным, таким внимательным к удобствам и благополучию мадам Розы, таким готовым к развлечению и в то же время настолько неосознающим, что в нем самом есть черты, которые могут показаться смешными, но Аня не могла не любить его.

Через некоторые время к ним присоединилась Селестина, и они направились в столовую. Покончив с обедом, спустились к экипажу и поехали в «Сент-Чарльз Театр».

Дощатый настил, превращавший театр в бальный зал неделю назад, сейчас был убран, и театр снова принял свой прежний вид. Спектакль тянулся долго и, возможно, потому, что содержание пьесы было знакомо, казался неинтересным. Начальные сцены пьесы мало соответствовали таланту Шарлотты Кушман, так как состояли в основном из перечислений и уточнений деталей того, как, когда и почему Генрих VIII собирался избавиться от неугодной ему первой жены королевы Екатерины. Было забавно наблюдать за тем, как актер, игравший Генриха, напыщенно расхаживал по сцене и принимал важные позы, но самым большим развлечением было разглядывать в бинокль зрителей в ложах и предвкушать, как в антракте джентльмены начнут наносить визиты из одной ложи в другую. На довольно шумное прибытие Муррея в середине действия никто не обратил внимания.

Едва опустился занавес после первого действия и зажглись газовые лампы между ложами, как появился Эмиль Жиро. Младший брат Жана был в прекрасном настроении и казался восхищенным от того, что он смог нанести им визит и продемонстрировать дамам свою галантность. Они обсудили игру актеров и даже миролюбиво поспорили насчет таланта актера, игравшего кардинала Вулси. Аня и мадам Роза сочли его вполне приличным, тогда как Селестина и Эмиль нашли его игру скучной. Когда все захотели узнать мнение Гаспара, тот встал на сторону своей возлюбленной. Муррей же озабоченно хмурился, глядя, как молодой креол, завладев стулом позади Селестины, наклонился вперед и положил руку на спинку стула девушки. Он не смог даже сразу понять, о чем они спорят. Эмиль, будучи чутким молодым человеком, сразу же убрал руку и повернулся, чтобы поговорить с Аней.

Все сразу ощутили какую-то неловкость. Чтобы разрядить обстановку, Аня сказала:

– Каким эгоистом был Генрих! Постоянно восторженно и напыщенно говорит о наследнике престола, при этом убирая женщин одну за другой, приказывая их убить, и все это только за то, что, возможно, было его собственным недостатком.

– Но ведь у любовницы был от него сын, – возразил Муррей.

– Так она утверждала, но кто мог бы это подтвердить? Этот человек был просто одержим! Посмотрите на разбитые им сердца, не говоря уже о разрушенных жизнях и том вреде, который он нанес Англии, посеяв семена гражданской войны, Людей, подобных ему, нужно устранять любыми средствами.

– Свергать тиранов? – задумался Гаспар. – Но если вы не уничтожаете их, то они имеют привычку возвращаться, становясь еще хуже.

– Рассчитанное убийство там, где это необходимо, помогло бы многим избежать горя, – продолжала решительно настаивать Аня.

Мадам Роза сжала губы.

– А кто будет держать в руках клинок? Не станет ли он еще худшим тираном?

– Это возможно, – нетерпеливо ответила Аня, – но если вы с пистолетом в руках окажетесь лицом к лицу с убийцей, в руках у которого будет нож, неужели вы побоитесь выстрелить из-за того, что после этого сами станете убийцей?

– Я согласен с Аней, – сказал Эмиль. – Существуют люди, которые заслуживают того, чтобы умереть.

– Ах, – сказала мадам Роза, – но кто же должен решать, кому умереть?

– В этом-то и вся проблема, – ответила Аня. – Я не сторонница повальных убийств, но я считаю, что было бы неплохо устранять тех, кто причинил вред в прошлом и, возможно, причинит еще больше вреда, а именно легальных убийц, таких королей, подкупленных полицейских и дуэлянтов, которые используют свою власть, положение и мастерство в своих собственных интересах.

– Дуэлянтов? – спросила Селестина, озадаченно глядя на нее своими темными глазами.

– Мы все знаем, что существуют мастера дуэлей, которые весьма неразборчивы в средствах и которые используют угрозы применить свое мастерство, чтобы манипулировать другими.

– Такие, как Равель Дюральд?

Аня почувствовала, как кровь горячей волной прилила к лицу. Она опустила голову, делая вид, что занята застегиванием перчатки.

– Я не имела в виду именно его, но раз уж ты упомянула это имя, то почему бы и нет?

– Нет, нет, Аня! – запротестовал Эмиль. – Ты никогда не была несправедливой!

Гаспар внимательно изучал ее взглядом, в котором смешались удивление и задумчивость.

– Интересная теория!

– Такая серьезная дискуссия, – пожаловалась Селестина с улыбкой, – почти такая же серьезная, как и эта песня. Теперь мывсе знаем, что если бы Аня была королевой в тюдоровской Англии, то проблем бы не было. С Генрихом случился бы несчастный случай во время охоты или он просто бы исчез однажды темной ночью.

При этих словах лицо Распара приобрело страдальческое выражение.

– Возможно, раньше, когда она была моложе и более непостоянна, но сейчас она слишком леди для этого.

– Вы совсем не знаете ее, если так думаете! – Селестина бросила на Аню сияющий взгляд, но улыбка на ее лице тут же растаяла, как только она увидела, что по щекам сестры разливается румянец.

Иногда Селестина бывала так же интуитивно-проницательна, как и ее мать. С огромным усилием Аня заставила себя с притворной печалью сказать:

– Я протестую, это клевета!

– Интересно… – начала Селестина задумчивым голосом, внимательно рассматривая Аню в мерцающем газовом свете.

– О, наконец-то поднимается занавес, – сказала мадам Роза, перебивая дочь и тем самым отвлекая ее. И хотя мачеха спокойно улыбалась, в то же самое время она бросила краешком глаза на Аню весьма задумчивый взгляд.

Вечер продолжался. Сцена суда была убедительной и драматичной, а Кушман просто великолепно проливала слезы и заламывала руки. Фарс «Бетси Бейкер» был довольно бессмысленным, но хорошо сыгранным пустячком. Анин интерес к нему, поначалу совсем незначительный, усиливался по мере продолжения пьесы. Одну из эпизодических ролей играла темноволосая пышнотелая актриса. Ее сценические данные совсем не впечатляли, но ее формы, едва прикрытые весьма скудным костюмом, были соблазнительны. В программе сообщалось, что актрису зовут Симона Мишель. Она была любовницей Равеля.

Аня поднесла к глазам театральный бинокль и принялась изучать актрису с более пристальным, чем обычно, интересом. Что находят мужчины в таких недалеких существах? Жадные, с небольшим умом и еще меньшей добродетелью, что они могут предложить мужчине, кроме теплого тела в его постели? Может быть, этого достаточно, и именно этого хочет большинство мужчин? Возможно, они предпочитают женщину, которой не будет больно, когда они устанут от нее, ту, что примет от них прощальный подарок, пожмет плечами и перейдет к следующему мужчине? Для них это может быть дешевле и удобнее, чем более постоянная связь. Тем не менее, она считала, что у человека, подобного Равелю, должен был бы быть более изысканный вкус.

Когда они после окончания фарса вышли из театра, то обнаружилось, что в течение всего представления шел дождь. Мокрые мостовые блестели под дождем, отражая свет газовых фонарей, вода бурным потоком стекала в сточных канавах, вымывая их дочиста. Экипажи столпились у подъезда, сталкивались друг с другом и цеплялись колесами, так как кучера пытались подъехать поближе к выходу, чтобы дамам не приходилось волочить по грязи свои шелковые, атласные или бархатные юбки. Лошади ржали и упирались. Кучера осыпали животных проклятиями и ругались друг с другом. Шустрые мальчишки шныряли в толпе, предлагая приобрести дешевые зонтики по баснословным ценам.

Аня, мадам Роза, Селестина, Муррей и Эмиль ожидали Гаспара, который прошел вперед, чтобы подозвать своего кучера с экипажем поближе. Мадам Роза пригласила молодого креола поужинать с ними, чтобы «уравнять число мужчин и женщин за столом», сказала она, мягко игнорируя отсутствие энтузиазма у Муррея по поводу данного Эмилем согласия. Эмиль выдвинул предположение, что ему следует отправиться к их дому таким же образом, каким он приехал в театр, – на омнибусе. Муррей предложил сделать то же самое, чтобы избежать тесноты в экипаже и не помять платья дам. Но мадам Роза не хотела даже слышать об этом. Снова начинался дождь, и легкая моросящая дымка в любой момент могла превратиться в потоки ливня. Омнибусы у театра были переполнены. А юбки дам, конечно же, выдержат небольшую тесноту, тем более что дамы уже возвращаются.

Разговор стал каким-то прерывистым и вращался в основном вокруг вопроса, не хотят ли леди вернуться в вестибюль, пока не подъедет экипаж, и действительно ли дешевые шелковые зонтики, которые продавали мальчишки, смогут защитить от дождя, не окрасив при этом своего покупателя.

Дождь немного утих, и в этот момент прибыл экипаж. Они со смехом долго втискивались в него, и в конце концов Аня, Гаспар и мадам Роза уселись на скамье спиной к лошадям, а Муррей, Селестина и Эмиль на противоположной скамье. Однако дорогу им преграждали два экипажа, сцепившиеся на перекрестке и препятствовавшие движению. Кучер Гаспара медленно продвигался вперед, пока не достиг боковой улицы, а затем резко свернул в нее. Вместо того чтобы медленно двигаться в очереди из экипажей, он предпочел проехать несколько кварталов по параллельной улочке в надежде, что когда имснова придется выехать на Вье Карре, пробка останется позади.

Они испытали большое облегчение, когда шум и суматоха остались позади. Они выехали из района, освещенного газовыми фонарями, и оказались на темных и тихих улицах. Дома за высокими заборами, ворота закрыты, жалюзи опущены, и лишь кое-где сквозь щели в них пробивался свет. Где-то вдалеке раздавался собачий лай, своей монотонностью напоминавший скрип ворот.

Экипаж замедлил ход и свернул в боковую улочку. Здесь дома были с потрескавшейся штукатуркой, облупившейся краской и плохо пригнанными дверями. Среди них были небольшие мясные лавки, булочные и сапожные мастерские, иногда попадались трактиры, из которых на мостовую лился свет ламп и доносились шум и запах виски. Вдоль тротуаров прогуливались мужчины, некоторые под руку с женщинами с суровыми лицами и в платьях с таким глубоким вырезом, что грудь была открыта до самых сосков.

Смотревшая в окно Селестина взяла Муррея за руку и крепко сжала. Муррей погладил ее по руке, хотя и несколько рассеянно. Гаспар, сжав губы, наклонился, чтобы постучать в переднее окошко и приказать кучеру ехать быстрее. Аня, сидевшая в углу экипажа, предусмотрительно ухватилась за ремень, предвидя, что кучер незамедлительно выполнит распоряжение.

Вдруг прямо перед ними на улицу из бокового переулка выехала старая телега, запряженная мулом. Их кучер выругался и натянул поводья, остановив лошадей так близко к телеге, что старый мул и коренник столкнулись.

В этот же момент раздался глухой стук, на запятки экипажа опустилось что-то тяжелое, так что он закачался на рессорах. Одновременно откуда-то сбоку подбежал мужчина, вспрыгнул на ступеньку и распахнул дверь. Кучер телеги-развалюхи, стоявшей перед ними, спрыгнул со своего сиденья и, подбегая к ним, вытащил из-за пояса пистолет.

Это была засада. Мадам Роза откинулась на спинку сиденья. Гаспар с беспокойством повернулся к ней и взял ее за руку. Эмиль повернул ручку своей трости, и из нее тут же со свистом выскочило тонкое смертельное лезвие. В тот же момент он с суровым выражением лица бросился вперед и заслонил собой Селестину. Муррей с раскрасневшимся от гнева лицом, что в равной степени могло быть реакцией как на действия Эмиля, так и окружавших их мужчин, вытащил маленький многоствольный пистолет.

– Не торопитесь, мальчики, – грубо проворчал неотесанного вида мужчина в дверях. У него в руках был большой блестящий кольт, который он медленно переводил с одного мужчины на другого. Гаспар, Муррей и Эмиль замерли на своих местах, Аня уловила кислый животный запах, исходивший от стоявшего близко от нее мужчины. Его наглый тон и невероятная дерзость нападения в центре города вызвали у нее яростный приступ гнева. Она, не раздумывая и используя ремень как опору, подняла ногу и нанесла удар.

Ее движение было незаметно за ворохом юбок. Мужчина вскрикнул, когда ее нога ударила его по руке. Револьвер вылетел у него из рук и, перевернувшись в воздухе, упал на мостовую. В этот момент Муррей выстрелил. Мужчина в дверях, издав какой-то сдавленный звук, был отброшен назад.

Спрыгнувший с телеги и уже подбегавший к их экипажу человек затормозил так резко, что чуть было не упал лицом вниз. Он поднял голову, вгляделся в глубину экипажа сквозь клубы порохового дыма и внезапно побледнел.

– Матерь Божья! – хрипло воскликнул он, а затем тут же развернулся и побежал прочь.

Третий нападавший не стал задерживаться, чтобы посмотреть, а спрыгнул с экипажами с шумом скрылся в темноте. Костлявый мул, запряженный в телегу, испугался выстрела и с неожиданной силой рванул по переулку, таща за собой грохочущую телегу. Прошло всего несколько секунд, и они оказались в полной тишине, а вокруг не было ни души.

– Отличный выстрел, mon ami ! – воскликнул Эмиль, с энтузиазмом хлопая Муррея по спине.

– Этот парень мертв? – спросил Муррей, наклоняясь, чтобы рассмотреть свою жертву. Его лицо было бледным, но было неясно, побледнел он от ярости или сожаления.

– Должно быть, с такого-то расстояния. – Эмиль убрал лезвие внутрь трости и повернулся к Селестине, которая внезапно заплакала.

Муррей, заметив, что его невеста расстроилась, а молодой креол взял ее руки в свои, чтобы согреть их, тут же потянулся к ней и обнял.

– Предлагаю трогаться.

– Разве не следовало бы нам посмотреть сначала, может быть, он еще жив? – возразила Аня.

Гаспар обмахивал мадам Розу маленьким кружевным веером, который он достал из ее туалетной сумочки.

– Мы сообщников этом первому полицейскому, пусть они сами разбираются.

– Я посмотрю на него, – сказал Эмиль и, прежде чем кто-либо смог возразить, спрыгнул вниз. Наклонившись возле распростертой на мостовой фигуры, он попытался услышать биение сердца, но через секунду поднялся на ноги, вытирая руки платком, который достал из рукава.

– Ну что? – спросил Муррей напряженным голосом.

– Прямо в сердце.

Эмиль с довольно наигранной беспечностью поднялся в экипаж. Кучеру приказали трогаться, и на протяжении нескольких кварталов в экипаже была полная тишина.

Наконец Гаспар сказал:

– Эти бандиты становятся все более дерзкими.

– Почему бы и нет? – иронически заметила мадам Роза, имея в виду, что за последние несколько месяцев действия полиции по защите жителей города были особенно беспомощными.

Гаспар кивнул.

– Действительно.

Аня молча смотрела в окно! Руки дрожали, и ее слегка подташнивало. Ее поступок привел к смерти этого человека. Все произошло так быстро, но от этого не исчезала тревога. Этот странный случай казался ей знамением. Может ли подобное повториться? А может быть, этот человек погиб из-за того, что она вовлекла себя в другую опасную ситуацию, похитила Равеля, чтобы предотвратить его дуэль с Мурреем?

Она считала, что ее действия помогут избежать смерти. Но вполне возможно, что она была ее причиной.

Следующий день, суббота, был ясным и солнечным. Аня так же, как Селестина и мадам Роза, поднялась поздно. Вечер в театре был довольно продолжительным, да и после этого была еще довольно долгая беседа и даже спор за ужином. Под утро джентльмены отправились по домам, и дамы смогли лечь спать.

Аня долго не могла уснуть. Ее мысли вновь и вновь возвращались к Равелю и к тому, что она с ним сделала. Когда настало утро и она смогла наконец закрыть глаза и уснуть, ясности она не достигла.

В одиннадцать часов вошла горничная и принесла горячий кофе. Ее улыбка и приветствие были настолько жизнерадостными, что Аня почувствовала, что могла бы задушить ее без малейших угрызений совести. Кофе немного помог ей, но все же потребовалось огромное усилие, чтобы подняться с постели. Энергия, которую ярость и обида питали с тех нор, как она покинула «Бо Рефьюж», куда-то улетучилась. Аня чувствовала только глубокую усталость и сильное желание не слышать никогда и ничего о Равеле Дюральде.

И все же его образ неотступно преследовал ее. Она пробовала читать, но не смогла сосредоточиться. За завтраком с мадам Розой и Селестиной она с большим трудом заставляла себя поддерживать беседу. Она приняла Эмиля, который пришел к ним с визитом, но была при этом настолько рассеянна, что чуть было не поставила принесенный им кулек из кружевной бумаги с конфетами из нуги в вазочку для цветов. Он быстро перехватил конфеты и поцеловал ей запястье. Этот его поступок был настолько неожиданным, что в течение нескольких минут она Затем испытывала беспокойство при мысли о том, что он вздумал ухаживать за ней. Однако его поведение, когда они вместе с Селестиной стали поддразнивать ее, было таким мальчишеским, таким похожим на поведение младшего брата, что она отбросила эту мысль.

Чтобы как-то отвлечься от своей озабоченности, она, когда приблизился вечер, вышла из дома и решила прогуляться до набережной. Обычно в субботу из Нового Орлеана отправлялись в плавание речные пакетботы и океанские пароходы, которые теснились у набережной или стояли в канале. Любимым занятием горожан в этот день было прогуливаться по Франт-стрит и набережной и наблюдать за суетой, сопровождавшей подготовку судов к отплытию.

Благодаря солнечной погоде вдоль изгиба реки, на котором расположен Новый Орлеан, царило оживление. Грузчики закатывали вверх по сходням бочки и шныряли в трюмы тюки и ящики, стоявшие рядом клерки наблюдали за погрузкой, сверяясь со своими списками. Вдоль набережной грохотали подводы с грузами. Мимо прошел быстрым шагом мужчина, держа в одной руке дорожный плед, а другой придерживая на голове шляпу. Рядом с офицером одной из западных равнинных дивизий шла женщина в дорожном костюме, с малышом на руках, рядом брел маленький мальчик, державшийся за ее юбку. Двух совершенно одинаковых молодых леди в серых шелковых платьях и мягких черных шерстяных накидках сопровождал почтенный джентльмен с седыми усами и бородой, а за ними шла пожилая горничная-негритянка в чепчике и переднике, она несла деревянную шкатулку с драгоценностями. Трое босоногих мальчишек в коротких штанах гонялись за кошкой, прячась между рядами бочек, мешков и горами сундуков. Обходя мальчишек медленным шагом, прогуливался мужчина в белом сюртуке и широкополой шляпе – одежде пароходных картежников.

Продавцы рисовых пирожков и пралине громко предлагали свой товар. Шум пожеланий и напутствий перекрывал гул работающих паровых двигателей. Густой сладкий запах конфет и пирожков висел в воздухе, смешиваясь с острым запахом рома, моллюсков и зловонием гниющих фруктов, а также с всепроникающим запахом дыма, который темной пеленой висел над окрестностями, поднимаясь из целого леса пароходных труб.

Когда солнце стало садиться и время приблизилось к пяти часам, работа на кораблях и вокруг них лихорадочно закипела. В столбах черного дыма появились красные искры. На пароходах зажглись огни, и их золотистый свет разливался вокруг. Трапы были убраны, а в шуме, стуке и свисте, издаваемом паровыми двигателями, возникла ритмичная целенаправленность. Люди на палубах, держась за поручни, размахивали руками и что-то выкрикивали.

Из трубы первого пакетбота вылетело облачко пара, раздался громкий свисток, и судно, покинув причал, отправилось вверх по реке. Из-за высоких труб. виднелся тонкий полумесяц, последние лучи солнца отражались в золотых буквах его названия, под колесами забурлили желто-коричневые воды Миссисипи, и величественный пароход гордо отправился в путешествие. За ним последовал еще один, потом еще и еще, они шли друг за другом, как утята за своей матерью.

Аня стояла на набережной недалеко от того места, где к вечернему небу возносились шпили Собора Святого Луи. Она стала пересчитывать суда. Первым шел пассажирский пакетбот «Фоллз-Сити», который направлялся в Сент-Луис через Уачиту и Байю Бартоломью. За ним шел «У. У. Яармер», следовавший через Алабаму Лэндинг, Пойнт Плезант, Уачи-та-Сити, Стерлингтон, Трентон, Монро, Пайн Блафф, Колумбию, Гаррисонбург и Тринити. Далее пакетбот «Императрица», направлявшийся в Минден, Бунз Лэндинг, Москву, Порт Боливар, Григгл Лэндинг и Спейинг Байю на Ред-ривер. Вслед за ним отправился пароход «О. Д. Джуниор» до Дональд-сонвилля. Пароходы, которых только в этот день отплыло из Нового Орлеана около дюжины, будут торжественно прокладывать свой путь по многим рекам, впадающим в Миссисипи, ко всем маленьким городам и пристаням или к большим городам, расположенным на Востоке и Среднем Западе, делая при этом сотни остановок у различных плантаций. И все они, может быть, ночью, а может быть, рано утром пройдут мимо пристани в «Бо Рефьюж», и пассажиры смогут увидеть стоящий на холме большой дом, окруженный вековыми дубами.

Иногда, если на пристани сидят негритянские мальчишки, капитаны пароходов дают гудок, и эти жалобные звуки эхом разносятся на много миль вокруг. Если это случится сегодня ночью, то Равель, лежа в своей комнате, может услышать эти звуки и подумать о мужчинах и женщинах, которые свободны, могут путешествовать по реке куда хотят и когда хотят. Вспомнит ли он о ней в этот момент, задумается ли о том, где она и чем занимается?

Она должна быть на плантации. Именно там находится Равель, именно там ей нужно решать проблему, которую она сама же и создала. Ярость и унижение, которые заставили ее в такой спешке покинуть плантацию, исчезли. Побег ничего не изменил. Она должна каким-то образом прийти к соглашению с Равелем, соглашению, которое позволит ей отпустить его и не бояться за последствия. Этого нельзя сделать, находясь в нескольких милях от «Бо Рефьюж».

Приняв внезапное решение, Аня быстро спустилась с набережной. Если она поспешит, то еще до полудня попадет домой.