ГЛАВА 19

Либо потому, что Муррей был слишком уверен в способности главаря бандитов в одиночку справиться с женщиной и мужчиной, который находился без сознания, то ли потому, что сам Ред был настроен слишком оптимистически, за дверью не оказалось никакого сторожа, ни единого человека во всем борделе, кто попытался бы помешать им покинуть его. Женщин, которые помогали бы идти мужчинам, едва переставляющим ноги, здесь можно было увидеть так часто, что на них никто не обратил внимания, если не считать нескольких ироничных взглядов, когда они выходили из борделя.

Основная трудность, как поняла Аня, была в том, чтобы найти средство передвижения. В этой части города не было кабриолетов, и никто не хотел останавливаться и подвозить людей, которые явно были похожи на уличную женщину и ее пьяного клиента. Аня могла бы и пешком добраться до дома, но Эмиль был просто не в состоянии сделать это. Наконец она смогла упросить мясника, чтобы он подвез их на своей телеге, на которой он развозил колбасу в заведения, которые на Галлатин-стрит считались ресторанами. Его телега была покрыта толстым слоем жира и грязи и издавала тошнотворный трупный запах, но он довез их до самой двери Аниного дома.

Мадам Роза, увидев их, ужаснулась. Однако она не стала тратить время на причитания, а сразу же позвонила слугам, и вскоре Эмиль уже лежал в постели в спальне для гостей. Послала также и за доктором, который по прибытии заявил с величайшей твердостью, что мсье Жиро не в состоянии на заре участвовать в дуэли. Встречу необходимо отменить, так как никаких других возможностей просто не существует.

После этого Аня задержалась в доме лишь на то недолгое время, которое понадобилось Эмилю, чтобы написать записку с сожалениями и извинениями. Она переоделась и приказала приготовить экипаж. Оставив Эмиля в заботливых руках мадам Розы и взяв записку, она снова покинула дом.

Нужно было предупредить Равеля, и хотя она могла бы объяснить ему сложившуюся ситуацию и в письме, ее беспокойство и тревога не позволяли ей ограничиться этим.

Во дворе она обнаружила не только ландо, но и Марселя, сидящего на облучке рядом с кучером. Возле него к сиденью был прислонен мушкет. Он не мог позволить ей уехать в одиночестве. Если она так мало беспокоится о собственной безопасности, что считает возможным отправляться в путь так беспечно, как она сделала это несколько часов назад, то в таком случае кто-то должен заботиться о ней.

Аня чувствовала, что у нее просто нет времени на споры, и, кроме того, она была благодарна за это стремление защитить ее. Дав кучеру указания, которых он, казалось, давно уже ожидал, она села в экипаж и откинулась на сиденье.

В доме Дюральда сквозь щели в жалюзи на нижнем этаже поблескивал желтый свет. Аня с облегчением увидела его: ей не нравилась мысль о том, что придется разбудить весь дом, чтобы поговорить с Равелем. Она сделала бы это, но все же предпочитала войти в дом с меньшим шумом.

Марсель подошел вместе с ней к двери и постучал.

Когда дверь распахнулась, Аня почти ожидала увидеть дворецкого или какую-нибудь пожилую экономку, но за дверью стоял сам Равель. За спиной у него горел свет, и поэтому она не могла видеть его лица, но, чувствуя, как он оторопел, она поняла, что она была той, кого он меньше всего ожидал увидеть. Он был без сюртука, а рукава рубашки закатаны до локтя. Волосы были в беспорядке, как будто он постоянно взъерошивал их, а в правой руке он держал перо, на кончике которого были видны чернила.

Он писал завещание или, быть может, последние указания, касающиеся ведения его дел, для своей матери или поверенного. Это было очевидной предосторожностью, которую обычно предпринимали в подобных обстоятельствах, но все равно Аня почувствовала, как сжалось сердце.

– Я подожду вас в экипаже, мамзель, – сказал Марсель и растаял в темноте.

– Что ты здесь делаешь?

Равель думал, что ему удалось на время предать забвению мысли об Ане, отправить их в дальний угол сознания, чтобы сосредоточиться на том, что в данный момент требовало полного внимания. Ее появление на пороге ясно показало ему, каким глупцом он был, если считал подобное возможным.

Ответ Ани прозвучал так же решительно, как и вопрос Равеля:

– Я должна сообщить тебе некоторые вещи. Можно мне войти?

Он неохотно отошел в сторону.

Плотно сжав свои нежные губы, Аня вошла за ним. Свет шел из гостиной, расположенной справа. Она была обставлена, как кабинет. Там было не только несколько стульев и небольших столиков, но и застекленные книжные полки, и письменный стол, столешница которого была обита тисненой и позолоченной испанской кожей. Аня направилась к нему. Равель вошел в комнату следом за ней и закрыл дверь. Подойдя к столу, он уселся на его угол, тогда как она села на стул рядом со столом.

Он сухо сказал:

– Я к твоим услугам.

Маска исчезла. Мужчина, который смотрел на нее, был тем же самым, которого она узнала на короткое время в «Бо Рефьюж». Она была благодарна ему за это даже при том, что в его лице было мало теплоты или приветливости.

– Эмиль не сможет драться с тобой на дуэли сегодня утром, – начала она и, вынув из сумочки доверенное ей письмо, вручила ему. С усилием заставляя себе говорить ровно и спокойно, она рассказала ему, как Эмиль следил за Мурреем, как его ударили но голове, захватили в плен и как он потом сбежал, хотя ее рассказ и был несколько неполным. О своем собственном участии в этих событиях она упоминать не стала. Это не имело никакого отношения к дуэли, и, кроме того, она испытывала стойкое отвращение к необходимости рассказывать о том, как мужчина по кличке Ред чуть было не изнасиловал ее, а также к необходимости выслушивать потом, что ей нужен сторож.

Равель слушал ее молча. Отблеск света в ее волосах и мерцание синих глаз отвлекали его, и он перевел взгляд на носок своего ботинка. Он хмурился все сильнее, а выражение его лица стало сначала хмурым, а потом задумчивым.

Наконец Аня сказала:

– Эмиль не затаил против тебя никакой злобы. Он согласен с тем, что смерть его брата была случайной. Он бросил тебе вызов сегодня вечером потому, что хотел опередить Мур-рея. Он наблюдал за ним и расспрашивал о нем. У него сложилось такое впечатление, что Муррей собирается использовать дуэль каким-то образом в качестве предлога, чтобы убить тебя. Прежде чем он смог поговорить с тобой об этом, он увидел, как на балу Муррей поджидает удобного случая, чтобы бросить тебе вызов. Из-за твоей дружбы с Жаном и тех нескольких уроков фехтования, который ты дал ему, когда он был всего лишь младшим братом, который не отставал от тебя и Жана, он решился сам бросить тебе вызов в качестве отвлекающего маневра, а позже извиниться перед тобой и все объяснить.

Она замолчала и пристально посмотрела в лицо Равеля. Она ожидала от него каких-то комментариев, но так как он продолжал сидеть молча, она сказала:

– Ты не удивлен?

Он коротко взглянул на нее.

– Нет.

– Даже тому, что дуэль с Мурреем будет каким-то образом подстроена так, что должна будет закончиться в его пользу?

– Учитывая все остальное, это кажется логичным шагом с его стороны.

– Что ты собираешься делать?

– Делать? Я собираюсь драться с ним.

– Но ты не можешь! Это все равно что самому идти в ловушку. Ты же не знаешь, как он собирается организовать это.

Он повернулся к ней и с раздражением в голосе сказал:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? Не появился на дуэли? Я не могу сделать этого, во всяком случае не во второй раз подряд.

– Погибнуть с честью, так? Ты готов скорее умереть, чем услышать шепот и смешки за спиной?

Его глаза потемнели. Он сделал глубокий вдох, призывая на помощь все свое терпение. Он специально оскорблял Аню в танцевальном зале на балу Комуса, чтобы избежать сцену, подобную этой, в надежде на то, что вызовет у нее отвращение. Он понял, что такая сцена неизбежно последует, как только увидел, как Муррей следит за ним на балу и ожидает, когда он проводит Аню к креслу. Он мог бы не беспокоиться – сцены все равно не удалось избежать.

– Ты не понимаешь, – сказал он хрипло. – Это не имеет никакого отношения к тому, что будут говорить люди; я связан данным себе самому словом поддерживать определенные правила поведения. Нарушить его – значило бы изменить самому себе. Ты можешь называть это гордостью или глупостью – большинство мужчин согласится и с тем, и с другим. Но кроме того, это кодекс, который определяет, как надо жить.

Это был кодекс, требующий смелости и честности, кодекс, который пренебрегал цеплянием за жизнь любой ценой. Не будь его, остались ли бы мужчины джентльменами? Или все было бы так, как сейчас: некоторые мужчины испытывали бы естественную потребность придерживаться принципов, тогда как другие использовали бы их в своих собственных целях и отбрасывали после того, как те сослужат свою службу?

– Но ведь должно быть что-то, что можно сделать?

– Что ты предлагаешь?

Это, конечно же, был вопрос. Полицию вовлекать в это дело било нельзя, так как она подчинялись партии «Ничего не знающих», чьи интересы как раз защищал Муррей. Отправиться к Муррею и обвинить его в совершенных подлостях было бы бесполезно; он только бы отрицал все и, возможно, стал бы намекать, что причиной этих обвинений является трусость. В действительности существовала всего лишь одна вещь, которую Равель мог сделать, если не собирался уклоняться от дуэли.

– Твои секунданты… – начала она.

– Они тщательно проверят все поле, ты можешь быть в этом уверена. В конце концов Муррей останется со мной лицом к лицу. Нас будет всего лишь двое.

– Это что, утешение? Я видела, как он совершенствовался в фехтовании в Эксчейндж-элли. И кроме того, я видела, как он однажды застрелил в темноте человека – пуля прошла сквозь сердце.

Муррей застрелил бандита в ту ночь, когда остановили их экипаж. «Боже!» – воскликнул другой нападавший, который был очень похож на Реда, и воскликнул он это не потому, что увидел дымящийся пистолет в руке Муррея. Он воскликнул это потому, что ужаснулся, как неудачно они выбрали экипаж, потому что он узнал Муррея.

– Я не знал, – мягко сказал Равель, – что тебе нужно утешение.

Ничто в его лице не показывало, что это имеет для него какое-то значение. Она встала и отвернулась.

– Я… я чувствую себя ответственной. Если бы я не вмешалась…

– Если бы ты не вмешалась, я мог бы быть уже мертв. Если эта дуэль должна быть подстроена, то и первая, наверняка, также должна была быть подстроена.

Она бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц, – Странная дуэль, – сказала она с горечью в голосе. – Мадам Роза хотела, чтобы ты помог показать истинное лицо Муррея, но он не стал бы отступать, потому что это была такая чудесная возможность избавиться от тебя. Вы оба, как казалось, ссорились из-за оказанного мне внимания, тогда как на самом деле я не имела никакого отношения к мотивам, которые руководили вами.

– Это не совсем так, – сказал он осторожно. – Я согласился выполнить просьбу мадам Розы преимущественно из-за того, что это давало мне возможность сделать то, что я давно уже хотел сделать.

– То есть?

– Я подошел к тебе, потому что устал избегать тебя, устал видеть, как ты избегаешь меня.

– Но ты был в маске! – сказала она.

– Так было легче.

Было ли легче сбросить свою социальную маску, надев настоящую? Казалось ли ему менее опасным тайно нарушить их взаимный пакт о том, чтобы избегать друг друга? Если бы не вмешательство Муррея, узнала бы она когда-нибудь, кто был этот мужчина под маской рыцаря?

Когда она ничего не ответила, он продолжил:

– Но ты не должна обвинять мадам Розу в происшедшем. Во всем этом было нечто большее. В интересах Комитета бдительности было избавиться от Муррея Николса, либо принудив его публично отступить, в случае чего его репутация в Новом Орлеане была бы полностью уничтожена, либо сразиться с ним на шпагах или пистолетах. Он слишком глубоко был замешан в делах Лилли и был слишком близок к тому, чтобы утвердиться в креольской общине посредством своего брака с твоей сестрой, чтобы позволить ситуации оставаться неизменной. Я не был невольным сообщником мадам Розы.

Когда-то он в течение недолгого времени думал, что Аня может быть связана с Мурреем и Лилли; то, как она похитила его, слишком хорошо служило их целям. Сейчас мысль об этом была ему просто смешна, хотя не так давно она вовсе не казалась таковою.

Аня повернулась к нему и уловила на его губах отблеск быстро мелькнувшей улыбки. Эта беглая улыбка, а также только что произнесенные им слова несколько охладили ее.

– А если бы я не предотвратила дуэль? Что тогда? Ты сознательно стал бы убийцей?

Убийца. Бессердечный убийца. Он уже слышал когда-то эти обвинения. Он плотно сжал губы, так что кожа вокруг его рта побелела, и когда он заговорил, в его голосе была слышна боль:

– Я никогда не имел чести видеть, как Николс сражается на шпагах или убивает кого-то из пистолета, но я счел своим долгом узнать что-нибудь о нем, включая и его мастерство во владении оружием. Моей целью было и сейчас является вынудить его покинуть город ради собственного блага. В обмен на это он получил бы, или получит сейчас, шанс убить меня.

Отличный шанс, который Муррей еще и надеется увеличить.

– Да, – сказала она, спокойно глядя на него, – но справедливо ли это?

– Использовать ритуал, связанный со старинными рыцарскими традициями, низменным образом ради высокой цели? Нет, но иногда это единственный возможный путь.

– Ты продолжаешь это делать, не так ли? Ты продолжаешь выполнять работу для своего Комитета бдительности, а не просто защищаешь свою честь?

– Очень немногие вещи бывают простыми.

Она долго смотрела на него, переводя взгляд с суровых черт бронзового лица на широкие плечи и по-мужски красивые крепкие руки. Она ощутила внутри порыв, который рос, становился все сильнее и сильнее, и внезапно она поняла, что больше не может сдерживать его. Она подошла к нему, мягко шурша юбками.

– Я тебе предлагаю одну очень простую вещь. Давай уедем вместе, прямо сейчас. К рассвету мы уже будем далеко отсюда, на дороге к Миссисипи или Техасу, если хочешь. И оттуда мы могли бы на пароходе отправиться в Рим, Венецию или Париж. Ты как-то предлагал жениться на мне; я стану твоей женой, если ты сейчас уедешь со мной.

Это был соблазн, подобный которому он не испытывал никогда в жизни. Желание схватить ее на руки и бежать с ней вместе, прежде чем она изменит свое мнение или придумает какую-нибудь чертовски разумную отговорку, разрывало его изнутри подобно дикому зверю с острыми когтями. Ничто из того, что ему когда-либо приходилось делать – ни сражение лицом к лицу с вопящими ордами никарагуанцев, ни мучения в камере пыток испанской темницы – не требовало от него такой силы воли, которая была нужна, чтобы смотреть ей в глаза и казаться равнодушным.

– Какая жертва, – протянул он. – Должно быть, ты очень любишь свою сестричку или, может быть, самого Николса?

– Или тебя.

Он отшатнулся, услышав эти слова, как будто кто-то с силой ударил его прямо в грудь.

– Не стоит! Ты можешь заложить свою бессмертную душу, но это не сможет остановить дуэль. Ничто не остановит ее на этот раз.

Ему не нужна была ее любовь, он не хотел ее. Ее наполнившиеся слезами глаза засияли в свете лампы.

– Ну что ж, прекрасно! Отправляйся на свою бессмысленную дуэль! Сразись с Мурреем и попытайся убить его, если должен это сделать. Но когда упадешь на сырую траву с пулей в груди, вспомни о том, что я предупреждала тебя!

Она резко повернулась, побежала к двери и распахнула ее так широко, что та стукнулась о стену. Через мгновение Аня была уже в холле.

Равель как прикованный сидел и смотрел ей вслед. Затем вскочил.

– Аня!

Ответом ему был грохот захлопнувшейся входной двери. К тому времени как он подбежал к ней и распахнул, экипаж уже тронулся. Он уже почти решил броситься за ней, но потом остановился.

Отчаяние сильной жаркой волной захлестнуло его изнутри, поднялось к глазам и затуманило их. Он издал какой-то тихий звук, и его плечи повисли. Возможно, так даже лучше. Он вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Аня сидела в экипаже, выпрямившись, скрестив руки на груди и вглядываясь горящими глазами в темноту. Мысли одна за другой проносились в голове, и они вовсе не были приятными. Экипаж не проехал и двух кварталов, когда она подняла руку, чтобы постучать по крыше. Окошко, через которое можно было поговорить с кучером, открылось.

– Да, мамзель? – спросил Марсель.

– Отвези меня к дому Самсона и Илайджи, – сказала она.

– Но, мамзель! – запротестовал он с нотками беспокойства в голосе.

– Перестань, пожалуйста, – мягко сказала она. Окошко закрылось.

Они остановили лошадей в густых зарослях кустарника, переплетенного диким виноградом. Нужно было спрятаться от посторонних глаз, потому что небо на востоке становилось все светлее с каждой минутой. Их было четверо – Аня, Марсель, Самсон и Илайджа, – и они не разговаривали между собой. Они смотрели на дорогу, покрытую белыми морскими ракушками, раздавленными сотнями колес и потому походившую на длинную бледную стрелу, которая указывала назад, за город. Они смотрели и прислушивались, пытаясь уловить звук приближающегося экипажа. Три экипажа уже проехали мимо. В первом ехал пожилой мужчина с военной выправкой, который, по-видимому, был хирургом. Следом проехал экипаж с Мурреем и его друзьями, которые должны были играть роль секундантов. В последнем ехали мужчины, которые, по всей видимости, были секундантами Равеля.

Аня специально для этой поездки надела широкую кожаную юбку для верховой езды и сюртук, скорее мужской. Это была ее обычная форма одежды для езды верхом. Волосы она подобрала вверх и уложила короной на макушке. Она не ожидала, что ей предстоит драка, но все же хотела быть готовой ко всему, особенно после того, как прошлой ночью с нее чуть не сорвали платье.

Минуты медленно тянулись, а она в это время думала о человеке, которого они ожидали. Ее гнев против него растаял и превратился в печаль и сожаление, которые были настолько болезненны, что она с силой сжимала зубы, чтобы не расплакаться. Она предложила ему себя, свою любовь, а он отказался. Она хотела сейчас, чтобы тогда эти слова не были ею произнесены. Ей следовало бы знать, каким будет его ответ, и она сама поняла бы это, если бы события этой ночи не выбили ее из колеи настолько, что она даже не смогла все обдумать. Он сделал ей предложение из чувства долга. Отклонив его, она освободила его от обязательств. В течение какого-то времени он желал ее чисто физически, возможно, она была даже необходима ему для того, чтобы залечить раны, которые она невольно нанесла ему несколько лет назад.

Ему не понадобилось много времени, чтобы удовлетворить свои потребности. Сейчас она ему была больше не нужна.

Ну что ж, она согласна с этим. Она ранила его, нанесла ущерб его чести, и она же возместила все это таким образом, какой он сам выбрал. Он снова оказался в опасности, отчасти и из-за нее, и она исправит это. После этого все будет кончено. Они вернутся к тому вежливому пакту, который существовал между ними раньше. По возможности они будут избегать друг друга и станут разговаривать только тогда, когда это будет необходимо. Если встретятся, то посмотрят друг на друга и отвернутся, как будто они не были знакомы.

Но иногда, когда он не будет этого видеть, Аня будет наблюдать за ним, за его глазами, прикрытыми густыми ресницами, за изгибом его губ в улыбке, за небрежной грацией движений. Она будет смотреть и вспоминать, и сердце у нее будет обливаться кровью.

Послышался звук приближающегося экипажа. Это был легкий двухместный фаэтон, ехавший с большой скоростью и поднимавший за собой шлейф белой пыли. В экипаже с откинутым верхом сидел всего один человек. Марсель долго вглядывался в него, а затем повернулся, чтобы дать сигнал. Это был Равель. Он сам правил лошадьми. Ожидавшие в кустах четверо взяли в руки поводья. Аня тихо повторила инструкции.

Фаэтон промчался мимо них. Они подождали, пока он отъехал на небольшое расстояние, и двинулись за ним. Они не пытались догнать его, а ехали так, чтобы он постоянно находился в поле зрения. Их окутало облако удушливой белой пыли, но они продолжали решительно двигаться вперед.

Дорога, по которой они ехали, выходила из города и через две-три мили приводила на плантацию Алларда. Здесь, как раз напротив Байю Сент-Джон, росли два старых виргинских дуба, удобно расположенных на расстоянии пистолетного выстрела друг от друга. Они были известны под названием дуэльных дубов. Место для дуэлей, находившееся на разумном расстоянии от города, было тихим, уединенным и достаточно удаленным от жилья, так что несчастные случаи были практически исключены. Именно на этом месте решались все вопросы чести в течение последних двадцати лет. В список мужчин, которые ранили или убили здесь соперника, входило большинство респектабельного мужского населения Нового Орлеана. Те же, чья нога еще не ступала под дубы, просто не принимались в расчет.

Они приближались к заболоченному рукаву реки. Деревья по обе стороны дороги росли здесь гуще, молодые листики, проклюнувшиеся на кончиках ветвей после нескольких последних теплых дней, казались бесцветными, как завитки тумана в сером утреннем свете, тогда как густые заросли кустов и дикого винограда оставались еще темными.

Именно из этого темного укрытия и раздались выстрелы, и в сером небе стали видны красные и оранжевые взрывы пороха. Страх охватил Аню. Она ожидала атаки, какой-то попытки остановить экипаж Равеля, но такого коварного нападения из засады она предусмотреть не могла.

С воплем ярости она бросилась вперед. Всего лишь через секунду после нее Марсель, Самсон и Илайджа сделали то же самое.

Фаэтон не остановился, а скорее стал двигаться еще быстрее. Однако щелканья кнута не было слышно. Лошади просто панически бежали, никем не управляемые. Из гущи кустов показались трое мужчин. Они приникли к своим лошадям, как люди, не привыкшие к седлу, и ногами колотили по бокам лошадей, чтобы заставить их бежать за быстро удаляющимся экипажем. Они либо не заметили Аню и скачущих рядом с ней мужчин, либо решили не обращать на них внимания. Это было их ошибкой.

Находившийся рядом с Аней Самсон выстрелил. В руках у него был не пистолет, а двуствольное охотничье ружье, заряженное пулями весом в унцию. Оно пророкотало, как пушка, и громовое эхо выстрела прокатилось по окрестностям. Один из всадников, вскинув руки, вылетел из седла, как будто кто-то ударил его в спину огромным кулаком. Двое остальных оглянулись через плечо. Один из них выстрелил из пистолета. Пуля просвистела мимо. Илайджа, разъяренно выругавшись, выстрелил из своего ружья. Мужчина с пистолетом свалился с лошади, запутавшись при этом ногой в стремени. Лошадь заржала и попятилась, стараясь освободиться. Он рывком высвободил ногу и оказался в канаве. Третий всадник приник к лошади и только бросал через плечо взгляды, полные дикого страха. Как только деревья слегка расступились, он свернул с дороги и поскакал по вспаханному полю.

Марсель, скакавший верхом с ловкостью жокея, рванулся вперед. Он был все ближе и ближе к фаэтону, затем пролетел мимо него и вырвался вперед, пытаясь ухватить лошадей за упряжь.

Они увидели, как ему удалось сдержать лошадей. Фаэтон замедлил бег. К этому времени Аня поравнялась с кучерским сиденьем. Равель стоял на полу экипажа на одном колене, держась рукой за скамью. Он потерял шляпу, когда бросился в сторону, чтобы избежать пули, проделавшей дыру размером с кулак в кожаной обшивке экипажа как раз в том месте, где он сидел. Сам Равель был невредим и уже управлял лошадьми. Когда фаэтон остановился, он снова сел на сиденье. Аня и все остальные натянули поводья своих лошадей.

Аня не могла говорить. Она бросила взгляд на Марселя. За годы службы он научился сразу понимать, чего она хочет. Он повернулся к Равелю и сказал:

– С вами все в порядке, мсье?

– Как видишь, – коротко ответил Равель. – Скажи своей хозяйке, которая любит совать свой нос в чужие дела, чтобы она отправлялась домой, пока ей не причинили вреда!

– Ах, мсье Дюральд, – с легким упреком в голосе сказал Марсель, – я бы не стал поступать так неразумно. Вы должны сами сообщить ей об этом.

Равель повернулся к Ане. Прежде чем он заговорил, она отрывисто сказала:

– Можешь не беспокоиться. Мы едем, чтобы посмотреть дуэль. Я думаю, ты направляешься туда же. Если наша компания не оскорбляет тебя, мы поедем рядом с тобой.

Он не мог отказаться, чтобы не оскорбить людей, которые только что спасли его. И все же попытался еще раз.

– Не думай, что я неблагодарен, это не так. Мало кто сделал для меня столько, сколько сделала ты. Просто дуэль – не место для женщины.

Она не позволила своему сердцу смягчиться под влиянием его благодарности, – Ты думаешь, я упаду в обморок при виде крови? Я присутствовала при родах, после этого любое кровопролитие во время дуэли – ерунда.

– Хочу напомнить тебе, что если со мной что-то случится, опасность, угрожающая тебе, возрастет.

– У меня есть охранник.

– У тебя или у меня?

– У нас. Это имеет какое-то значение?

Он долго смотрел на нее, прежде чем на его губах появилась легкая улыбка. Медленно и недоверчиво он покачал головой.

– Не думаю.

– Тогда, может быть, поедем?

Они поехали. Через некоторое время они. пересекли заболоченный рукав реки и подъехали к двум дубам. Сквозь прошлогоднюю траву под ними пробивалась свежая зеленая травка, обильно покрытая росой. Окружающие поля были покрыты утренней туманной дымкой, которая также окутывала экипажи, ожидавшие неподалеку.

От двух групп мужчин, каждая из которых стояла под своим деревом, доносились приглушенные голоса. Небо с каждой минутой становилось заметно светлее. Ветерок, скорее похожий на легчайшее дуновение, шевельнул верхние листья на деревьях. Запела какая-то птица, которая затем, не услышав никакого ответа, смущенно смолкла.

Аня и сопровождавшие ее мужчины спешились. Марсель взял вожжи у Равеля, который вышел из фаэтона. Секунданты Равеля направились к нему. Муррей, который стоял, повернувшись спиной к дороге, начал поворачиваться и увидел Равеля.

Аня увидела, как лицо мужчины, который был обручен с Селестиной, сначала побледнело, затем покраснело, как его рот открылся, а затем закрылся так плотно, что губы, казалось, исчезли. Муррей резко повернул голову и посмотрел на дорогу, как бы ожидая увидеть там своих людей. А потом медленно, как бы только что заметив ее присутствие, снова повернулся и уставился на Аню. В его глазах горела злоба, но она не обращала на нее внимания. Гордо подняв голову, она улыбнулась.

Равель почти не обратил внимания на Муррея, и лишь заметил его взгляд, устремленный на Аню. Равель обернулся и увидел ее улыбку, полную гордости и торжества, увидел, как она смотрела на человека, ради спасения которого она пожертвовала столь многим, и оступился. Была ли хоть капля правды в той истории, которую она рассказала ему поздно ночью, или это была просто выдумка, состряпанная для того, чтобы помешать ему появиться сегодня на дуэли? Она назвала его убийцей, и это могло быть ее единственной ошибкой, проявлением ее истинных чувств. Зачем она заговорила о любви, если не для того, чтобы заставить его сделать то, чего хотела?

Но как насчет бандитов, нанятых Мурреем, чтобы улучшить свои шансы? Неужели она обратила их в бегство только из присущей честности? Это вполне возможно: присущее ей чувство справедливости помогало ему и раньше.

Аня и Муррей. Она могла презирать то, чем он занимался, и пытаться остановить его, могла ради Селестины оставить всякую надежду на интимную близость между ними, но она не могла отрицать своих чувств по отношению к нему. Это была ее судьба, судьба многих безрассудно влюбленных женщин.

Начались формальности. Секунданты бросили монету, чтобы разыграть между собой право подать сигнал к началу дуэли. Проигравшим секундантам предоставлялось право выбрать, с какой стороны будет стоять их человек, хотя это и не имело большого значения из-за ровной поверхности площадки и угла, под которым она освещалась солнцем (в этом заключалась еще одна причина популярности этого места). Равелю, поскольку ему был брошен вызов, принадлежало не только право выбора места и времени проведения дуэли, но и право выбора оружия, с помощью которого будет решаться спор. Он выбрал шпаги.

Принесли ящик, в котором лежал комплект из двух небольших шпаг. Клинки были сделаны из толедской стали, искусно гравированы, а эфесы инкрустированы золотой и серебряной арабской вязью.

По традиции право выбора шпаги принадлежало Муррею, поскольку это было оружие, предоставленное Равелем. Он осторожно взял одну из шпаг, прикинул ее вес и несколько раз рассек воздух. Его движения были резкими, а между нахмуренными светло-карими глазами залегла глубокая морщина. Не было никакого сомнения, что он никогда не думал, что дело зайдет настолько далеко.

Анино внимание привлек звук еще одного экипажа, приближавшегося по усыпанной ракушками дороге. Закрытый экипаж остановился неподалеку от них. Из него вышел мужчина и с небрежностью человека, совершающего свою обычную утреннюю прогулку, направился к ней. Это был Гаспар, безупречно одетый во все черное, – этот костюм оказался бы к месту, если бы обстоятельства сложились печальным образом. Аня поприветствовала его натянутой улыбкой.

– Мадам Роза послала меня сюда, чтобы я потом мог рассказать ей, что здесь произошло, – тихо сказал он. – Если бы она этого не сделала, я приехал бы сюда сам. Я чувствую себя таким же ответственным за все это, как и она.

– Вы?

– Мне кажется, что если она должна была выбрать кого-то, чтобы разоблачить Николса, то это должен быть я.

Его гордость уязвлена, подумала Аня. Во второй раз за последнее время она увидела в нем мужчину, а не постоянного сопровождающего мадам Розы.

– Возможно, она слишком высоко ценит ваше общество, чтобы рисковать возможностью потерять его? – предположила она.

Гаспар изучающе посмотрел на нее, как бы опасаясь насмешки. Прошло несколько долгих мгновений прежде, чем он ответил:

– Возможно.

Анино внимание притягивали непосредственно происходящие события, и она отвернулась от Гаспара. Секунданты разводили участников дуэли по местам – Равеля направо, а Муррея налево. Став на положенное место, они больше не могли двигаться, в противном случае секунданты их соперника могли сразить их шпагой или выстрелом из пистолета.

Двое мужчин сняли сюртуки и закатали по локоть рукава рубашек. Они приняли исходные позиции, опустив правую руку вдоль тела и свободно держа в ней шпагу, а левую согнув за Спиной и сжав пальцы в кулак.

Секунданты прошли к своим местам рядом с дуэлянтами, которых они представляли.

Утро разгоралось все ярче. Поднимавшееся солнце посылало свои первые лучи из-за леса на горизонте. Они танцевали на траве и поблескивали в каплях росы. Они заливали желтоватым светом белые льняные рубашки обоих мужчин и сверкали радужным огнем на клинках шпаг, поднятых дуэлянтами в знак приветствия друг друга. Они ярко осветили белый сигнальный платок, который упал на траву, как снежинка, случайно залетевшая сюда из своего времени года.

Клинки скрестились с громким мелодичным звоном. Мужчины осторожно кружили, делая ложные выпады и парируя удары и одновременно изучая силу кисти соперника и его мастерство. Они двигались взад и вперед, оставляя следы на росистой траве. Каждый из них ожидал благоприятного момента, деля в эти первые мгновения внимание между лицом соперника и кончиком его шпаги.

Мало-помалу темп нарастал. Муррей атаковал, Равель парировал его удары, отступал, а затем, демонстрируя мастерство, Заставлял уже Муррея отступать на исходную позицию. Однако он не использовал своего преимущества, а снова отходил назад, оставаясь настороже. Ободренный Муррей снова атаковал, используя одну хитрость за другой. Равель оборонялся, используя соответствующие контрприемы и иногда отражая особенно хитрую уловку приемом настолько блестящим, что он вызывал шепот восхищения со стороны наблюдавших за поединком.

Несмотря на это, Равелю не удавалось завершить свои удары. Казалось, он сдерживает сам себя, не показывает свое мастерство в полном объеме.

Озадаченный Гаспар сказал вполголоса:

– Что он делает?

Аня, задыхавшаяся от волнения, не могла найти ответа на этот вопрос.

Лоб Муррея покрылся испариной. Они оба дышали все тяжелее. В напряженной тишине шорох их шагов в траве казался очень громким. Рубашки, отсыревшие во влажном утреннем воздухе, прилипли к плечам и рукам, а облегающие брюки четко обрисовывали сильные мышцы бедер. Кудрявые волосы Равеля постоянно падали ему на глаза, а он резким нетерпеливым жестом отбрасывал их назад.

На лице сбитого с толку Муррея все сильнее проступала ярость. Он удвоил свои усилия, так что его клинок стал двигаться с быстротой стрелы и буквально запел. Он сделал неожиданный выпад, который Равель парировал в последний момент. Шпаги скрестились с такой силой, что посыпался дождь оранжевых искр. В этот же момент Муррей развернул шпагу, чтобы нанести ответный удар и бросился к Равелю. Равель, почти заколебавшись, сделал шпагой какое-то странное движение, как будто собирался отразить атаку и в последний момент передумал. Когда Муррей вернулся в исходное положение, на рукаве у Равеля появилось кровавое пятно.

Секунданты выбежали вперед, и один из них выбил своей шпагой клинок из руки Муррея, который пытался нанести еще один удар Равелю, чья бдительность уже была ослаблена. Поединок был остановлен, дуэлянты разошлись. Представитель Равеля с поклоном сказал Муррею:

– В соответствии с кодексом, сэр, я должен сейчас спросить у вас, удовлетворена ли ваша честь.

Муррей посмотрел на Равеля, и в его глазах появилось загнанное выражение, а кожа приобрела зеленоватый оттенок. Его победа была просто счастливой случайностью – Равель позволил ему ранить себя, и он знал это. Сейчас его роль заключалась в том, чтобы объявить об удовлетворении своей, чести и, таким образом, закончить поединок. Было очевидно, что он хотел бы поступить именно так, но то ли у него было больше храбрости, чем думали окружающие, то ли он больше боялся прекратить дуэль, нежели продолжить ее. Его ответ прозвучал прямо:

– Нет, черт побери!

Секунданты Равеля обменялись мрачными взглядами, но у них не было выбора, кроме как отступить назад и дать сигнал к продолжению поединка.

Снова замелькали клинки – атака, зашита, ответный удар, продвижение вперед и отступление назад. Но сейчас мужчины сосредоточили все свое внимание на кончиках клинков друг друга. Их дыхание стало хриплым. Однако движения Равеля приобрели сдержанную плавность и гибкость, появляющиеся только в результате долгой практики, и казалось, что он может вечно придерживаться установленного им темпа.

А темп устанавливал именно он. Муррей не был ровней Равелю: если это не было ясно в самом начале, то сейчас в этом не было никакого сомнения. Он был компетентным фехтовальщиком, но он сражался с мастером. Только лишь безумная удача, ошибка, допущенная Равелем, могла принести ему победу. Уже много раз Равель мог ранить или даже убить его, но он все же сдерживал себя. По мере того как увеличивались ярость и страх Муррея, его рука, в которой он держал клинок, дрожала все сильнее и сильнее, а выпады становились все шире и интенсивнее.

Движение было настолько быстрым, что Аня не могла проследить за ним взглядом. Клинки скрестились со скрежетом, который ударил по нервам, скользнув так, что эфесы шпаг со звоном ударились друг о друга. Двое мужчин напряженно стояли рядом, лицом к лицу, запястье к запястью, колено к колену.

Муррей, задыхаясь, спросил:

– Что, по-твоему, ты делаешь, Дюральд?

– Даю тебе сатисфакцию. Разве ты не этого хотел?

– Я хочу твоей смерти!

– Говорят, что раскаяние полезно для спасения души.

Равель бросил мимолетный взгляд на Аню, которая стояла, сжав руки на груди и следя за ними расширившимися глазами. Он не знал, что она нашла в этом испорченном образце представителя сильного пола, но если это будет возможно, он сохранит его для нес. Было бы гораздо лучше, если бы он устранил Муррея, лучше для Нового Орлеана, лучше для Ани. Но ему не хватало храбрости. Не потому, что ему не хватало воли нанести финальный удар – он так легко мог покончить и с дуэлью, и с жизнью Муррея. Но не на глазах у Ани. Он не мог заставить себя убить мужчину, которого она любила, не мог снова заставить себя вынести проклятье в ее глазах.

Было бы гораздо лучше, если бы они с Мурреем были равными соперниками, если бы в этом было больше опасности.

Он проклинал самоуверенность Николса, которая дала ему повод думать, что после нескольких уроков в Эксчейндж-элли он стал фехтовальщиком. Это было то же самое, что так часто случалось с ним в прошлом; мастерство Равеля, отточенное в тысячах упражнений и тренировочных боев с мастером, которым был его отчим, давало ему несправедливое преимущество. Использовать в поединке все известные ему старинные движения, уловки, и хитрости означало превратить дуэль в простой обряд убийства. И хотя удержаться от этого значило предать друзей и цель, которую они преследовали, он должен был это сделать, потому что здесь была Аня. Он не мог играть роль убийцы или даже предназначенную ему роль божьей кары, во всяком случае не тогда, когда она смотрела на него.

Аня встретила взгляд Равеля, такой же быстрый и смертельный, как удар шпаги, и почувствовала, что он поразил ее до глубины души. Она с ужасом увидела таящееся в этом взгляде отчаяние, боль и тщетность усилий. Именно так Равель смотрел на нее, когда она семь лет назад обвинила его в убийстве Жана. Здесь, на этом поле, она была его bete noire, напоминанием о прошлом, от которого не уйти. Это было его слабостью, мешало ему проявить все свое мастерство, мешало ему как следует защищаться от человека, который пытался убить его. Неточный расчет, секунда невнимания – и все может закончиться трагически.

Муррей сделал шаг назад, оступился и поскользнулся в мокрой от росы траве. Это движение было настолько знакомым, что у Равеля по спине пробежала дрожь. Именно так Жан поскользнулся на мокрой траве той ночью, здесь, на этом самом поле, под этими старыми дубами, покрытыми свисающим мхом.

Дуэль не может бесконечно продолжаться таким образом. Ее необходимо так или иначе закончить. Он терпеливо ждал, пока Муррей поднимется, а затем, демонстрируя свою блестящую технику, делая скользящие и режущие движения мерцающим, как серебро, клинком, начал надвигаться на своего соперника. Муррей отступил и оборонялся, сжав зубы, пот заливал ему глаза. Но это практически не принесло ему никакой пользы. Рука Равеля была такой же закаленной и гибкой, как его клинок, и их обоих направляла ясная мысль и неумолимая воля.

Ложный выпад, ответный удар. Края клинков со скрежетом встретились. Клинок Равеля, вращаясь, уперся в другой клинок, изгибая и выдавливая его из руки. Пальцы Муррея разжались, и его шпага, завертевшись в воздухе, упала на траву с глухим звоном.

Ритуал снова был соблюден. Всем собравшимся на этом поле было ясно, что Равель мог с такой же легкостью пронзить клинком Муррея. Но когда тот отказался признать свое поражение и снова объявил о том, что его честь не удовлетворена, послышался громкий ропот секундантов и присутствующего на дуэли хирурга. Тем не менее, следуя повелительному жесту Равеля, секунданты подняли шпагу Муррея, вытерли ее насухо и снова вручили ему. Поединок продолжался.

Что сделает Равель сейчас? Ответа не пришлось долго ждать. Клинки звенели, как колокольчики, сверкали, как молнии, скрещиваясь, выравниваясь, и когда мужчины разошлись, другая рука Равеля тоже оказалась окровавленной.

Он снова разрешил сопернику уколоть себя. Но эта рана была глубже, чем первая, так как на рукаве быстро расплывалось алое пятно. Сейчас, конечно же, Муррей не мог отказаться прекратить поединок.

Он мог. И сделал это. Хирург забинтовал руку Равеля, и они снова стали лицом к лицу.

Аня почувствовала, как по ней пробежала дрожь. Затем еще раз и еще. Звуки скрещивающихся клинков действовали на ее нервы так, что хотелось кричать. Сколько еще это может продолжаться? Должно быть что-то, что она могла бы сделать, но что? Что?

Гаспар покачал головой.

– Никогда, ни разу в жизни я не видел ничего подобного. Это великолепно!

Аня повернула голову и посмотрела на него как на сумасшедшего.

– О чем вы говорите?

– Жди. Жди и смотри, – сказал он и тихо восхищенно засмеялся.

Аня отвернулась от Гаспара и продолжала напряженно вглядываться в происходящее. Еще одно ранение, на этот раз в бок, когда Равель, двигаясь назад, отклонился, чтобы избежать сильного удара Муррея. Вопрос был чистейшей формальностью.

Муррей выдохнул свой отказ, но в его глазах светился триумф.

Не обращая внимания на тяжелые взгляды секундантов Равеля, он ожидал момента, когда Равель допустит ошибку в расчетах, ошибку, которая позволит ему прикончить его. Он плотнее ухватился за эфес своей шпаги, и поединок продолжался.

Постепенно Аня начала понимать, что имел в виду Гаспар. Это было так просто и одновременно так хитро, так благородно и так дьявольски ловко, так таинственно и при этом очевидно основано на дуэльном кодексе.

Муррей, казалось, не понимал, что с каждой каплей крови Равеля, которую он проливает, он все быстрее приближается к собственному концу. Это был поединок чести, а не выносливости или мастерства.

Упрямая настойчивость Муррея на сатисфакции перед лицом великодушия его соперника свидетельствовала о том, что он не является джентльменом, так же ясно, как ясно свидетельствовало бы об этом разоблачение его тайной деятельности.

Если целью этой дуэли было дискредитировать Муррея, то Равель успешно добивался этой цели.

Но как далеко заведет его это жертвование собой? Сколько крови он должен потерять, прежде чем сочтет свою задачу выполненной?

С таким количеством ран, как бы малы они ни были, как долго он сможет позволять Муррею колоть себя только в тех местах, которые он сам выберет?

И действительно ли его цель была таковой, какой она казалась, или здесь присутствовал также элемент искупления? Искупления за смерть другого молодого человека здесь, на этом поле, семь лет назад?