61
Когда Т. С. уже не смог есть мясо с картошкой, свое любимое блюдо, а она не смогла пробудить в нем интерес ко всяким кремам и желе, они заключили сделку: за каждую порцию рисового пудинга, который он съедал, она вознаграждала его рюмкой-двумя бурбона. Но позже, когда даже крем проходил с трудом, она позволила ему плутовать. На обеспечение бурбоном он мог рассчитывать. Не исключалось, что съемки фильма Сэм и Тони могут начаться еще при жизни Т. С.
Ей становилось все труднее достойно держаться в эти дни с Т. С. Она обещала ему, несмотря ни на что, сохранять свою улыбку, но выполнять это обещание становилось все тяжелее. Не помогло и то, что дождь, о котором молил весь штат, наконец начался и лил недели подряд. И хотя дождю радовались все, он все же угнетающе действовал на— тех, кому больше подошли бы солнечные дни.
В последнюю неделю января произошло чудо. Елена, вновь нанятая горничная, сказала, что пришел какой-то человек и спрашивает ее.
— Как его имя? — спросила Нора. Но Елена, слабая в английском, пожала плечами и развела руками:
— Кто знать?
— А ты спросила, что ему нужно?
Елена повторила жест:
— Кто сказать?
Он стоял к ней спиной, но она почему-то знала, что эта спина ей знакома. Потом он обернулся, улыбаясь, и ей показалось, что словно выглянуло солнце. Ни у кого не было такой чарующей улыбки, как у ее Хьюби! И он был таким же красивым, несмотря на то, что годы наложили свой отпечаток. У него был сильный загар, белокурые волосы под солнцем выгорели почти добела, он отрастил усы и бороду того же цвета, и на загорелом лице появились морщинки там, где их раньше не было. Появилось еще что-то неуловимое, она попыталась понять что, когда они обнимались.
— Я так скучал по тебе, мама, и знаешь, совсем по-другому, чем тогда, когда был во Вьетнаме.
— О, Хьюби, то, что ты сказал, не имеет смысла. Разве может быть разница в том, как скучаешь по матери? — улыбнулась она сквозь слезы.
— Не знаю, но когда я был во Вьетнаме, то часто испытывал страх. И тогда мне хотелось, чтобы ты оказалась рядом и все стало хорошо. Но на этот раз, в Легионе, я хотел слышать, как ты смеешься и говоришь так, что всем становится легко. Получается, что я как бы еще больше скучал по тебе. Это звучит странно?
— Нет, это звучит чудесно.
Это звучало так, что он скучал по ней уже не как мальчик, но как взрослый мужчина. Может быть, в этом и заключалась та самая разница — мальчик наконец вырос в мужчину?
Потом до нее дошло, что он все еще стоит в своем мокром пальто, с которого капало и уже набежала лужица. Хьюби и его лужицы!
— Снимай скорее эти мокрые вещи! Время обеда. Ты голодный?
— Изголодавшийся, — усмехнулся он, — готов съесть целую лошадь.
Т. С. запретил кому-либо, кроме Норы, а после энергичных настояний и доктора Росса, входить в его комнату — никаких посетителей, никаких сиделок, слуг, кроме Олафа, чтобы зарядить проектор, или домоправительницы, чтобы принести поднос или сменить постельное белье, если Норы почему-либо не было дома. Для Хьюби он сделал редкое исключение, объяснив это так:
— У Хьюби такая сияющая улыбка, которой я ни у кого и никогда здесь не видел. Должен сказать, Нора, хоть я и ненавижу жаловаться, ты в последнее время ее утратила. А Хьюби не морщится, даже если я сплевываю кровью. Это мой тип людей. И честно скажу тебе, мне уже начали надоедать эти старые фильмы, а Хьюби всегда составляет хорошую компанию, какой была его мать до тех пор, пока не начала терять чувство юмора. Теперь Хьюби малость повидал мир, и наверняка у него есть что рассказать, в том числе всякие истории, которые ты бы назвала настоящими мужскими шутками. А мне хочется немного посмеяться. Ты знаешь, я всегда говорю — оставляй всех смеющимися…
Но тут он, хоть и пытаясь улыбаться, не смог удержаться на должном уровне и со стоном откинулся на подушку. Она вынуждена была позвать Хьюби, чтобы тот сделал Т. С. инъекцию, сама она ощутила нехватку сил, чтобы верно направить иглу, к тому же ей стало немного дурно.
Похоже, что Хьюби подоспел вовремя, когда она сама уже сникла, и еще она подумала, что он во второй раз появился вовремя. Хорошо иметь сына, на которого можно положиться.
Возможно, она бы не рассердилась на Хьюби, когда он объявил о своем скором отъезде, если бы не надеялась, что именно он поможет Т. С. «оставить их смеющимися». На этот раз его поведение было более чем безответственным, — оно было каким-то бесчувственным, на гране жестокости. Если таким был Хьюби-мужчина, то она была бы рада вернуться к его незрелости, лишь бы он снова стал добрым и любящим мальчиком, каким был когда-то.
— Куда ты отправляешься на этот раз? Присоединиться к бродячему цирку? — с горечью спросила она. — Или к какой-нибудь колонии хиппи? Ты не слишком стар для подобных вещей? Или это стремление убежать от ответственности настолько сильно в тебе, что ты не можешь задержаться на три-четыре недели, хотя бы до весны?
— Не думаю, что ты поймешь меня, мама. Я не убегаю прочь. Просто у меня есть обязательство высшего приоритета.
— Обязательства… высшие приоритеты? — Она фыркнула. — Такие высокопарные слова. Скажи мне, что же это за благородное обязательство?
— Я вступил в Корпус мира.
— Ты шутишь!
По Хьюби не засмеялся, он даже не улыбнулся.
— Значит, ты серьезно, — сказала она и засмеялась, хотя не видела ничего смешного во всем этом, а том числе и в том, что обязательство перед Корпусом мира может быть высшим приоритетом.
— Но, Хьюби, — сказала она в недоумении, когда гнев прошел, — что ты будешь делать в Корпусе мира? Ты никогда не посещал колледж, у тебя нет ни профессии, ни навыков, ты ничего не умеешь, только воевать.
Произнеся эти слова, она почувствовала, как это несовместимо — любящий, нежный Хьюби и профессия убивать. И оставался вопрос: как он может быть использован в Корпусе мира?
— Когда я служил, мама, кроме умения воевать, я научился и некоторым другим вещам. Всегда найдется парень, за которого нужно написать письмо, кому-то нужно прочитать, чтобы он услышал человеческий голос, или помочь еще как-нибудь. И здесь мои. пристрастия, даже мои школьные знания могут пригодиться. Всегда найдется какой-то бедолага, который нуждается в помощи или нескольких сочувственных словах, которым научила меня ты. Иногда, чтобы приободрить парня, достаточно бросить ему какую-нибудь шутку, и я пытался вспомнить все те шутки, которые отпускал Тони, когда у меня были неприятности, и я тогда смеялся, вместо того чтобы впадать в уныние.
Но еще более важным оказалось то, чему я научился под огнем, когда вокруг не оказывалось подготовленного персонала. Пришлось быстро научиться владеть снаряжением, к чему не всегда готовили, или как отдать последние почести, или оказать срочную медицинскую помощь. Однажды мне пришлось отрезать другу размозженную ногу, чтобы высвободить его и перенести в безопасное место. Я понимаю, что это звучит чертовски самонадеянно, но суть дела в том, что то, что я смог предложить без подготовки, было лучше, чем ничего. Именно такое положение сейчас в некоторых странах третьего мира — кое-что все-таки лучше, чем ничего. А кто научил меня всему этому, как не ты и Хью? Так что, как видишь, я лучше подготовлен, чем ты думаешь.
— Да, теперь я понимаю, — пристыженно сказала она, настолько потрясенная, что ей потребовались некоторые усилия, чтобы подобрать нужные слова.
— Пару лет назад я торчал в крохотной деревушке в Африке, нам нечего было делать, кроме как болтаться вокруг, пить то, что можно было раздобыть, и играть в карты. И вот однажды я увидел, как несколько туземцев пытались соорудить какую-то примитивную конструкцию почти без материалов, без механизмов, без «ноу-хау», и я решил попробовать помочь им.
Честно скажу, что толку от меня по многим причинам оказалось немного, но тем не менее мы построили эту конструкцию, хотя и получилось очень коряво. И тут меня словно осенило: если бы я был хоть чуточку подготовлен, я бы мог это сделать лучше и быстрее, дело в том, что мне понравилось заниматься этим! Понравилось работать руками, чтобы построить что-то. Поэтому я прошел соответствующий курс по простому плотницкому делу и затем такой же по основам строительного. Итак, я овладел ремеслом, я мог что-то делать и учить других.
Он весело рассмеялся, так же как смеялся, когда был мальчишкой и дурачился, прыгая по лужам на школьном дворе.
— В следующий раз я пройду соответствующий курс водопроводного дела. Вреда не будет…
Нет, мой дорогой Хьюби, вреда не будет! И не будет вреда, если ты еще немного попрыгаешь по лужам — на этот раз более глубоким и красивым, чем раньше, прежде чем станешь слишком старым, слишком взрослым, чтобы предаваться таким занятиям.
Обнимая его, она думала о людях, у которых он, по его словам, всему научился: о себе самой, о Хью, отдавшем себя служению людям и усыновившем его, о Тони, актере с добрым юмором и любовью к жизни. Но были и другие — неродные отцы, которые, конечно, тоже оставили свои метки. Дорогой Хьюберт, чья нежная и любящая натура, возможно, тоже повлияла на Хьюби, и не имеет значения, помнит ли мальчик это или нет, и Джеффри, который, невзирая ни на что, обладал многими хорошими качествами. А Т. С.? Они едва знали друг друга, и она сожалела об этом. Как чудесно было бы, если бы Хьюби мог у него тоже кое-чему научиться.
Но эти навыки… Эти умения… Эта любовь, по словам Хьюби, к работе руками, это мастерство, которое, очевидно, таилось в нем и оставалось нераскрытым, должно было скрываться в генах и от кого-то исходить. И кто еще это мог быть, кроме как «Герцог Баттский, Монтана» Джонни Уэйн?
В какую-то долю секунды до нее дошло, что стоит ей сделать один звонок, и через день или два она будет знать все, что ей нужно о герцоге. Но нет, ей не следует ничего разузнавать. В конечном счете Хью уже самостоятельный мужчина, и ей вполне достаточно знать это.
— Когда ты уезжаешь?
— Через несколько дней. Я думал, что останусь до весны, но не смогу.
— Хорошо. У меня такое чувство, что в этом году будет ранняя весна.
— Но, мама, ты в самом деле должна поместить его в госпиталь. Ты не можешь оставить его здесь. От него ничего уже не осталось, лишь кожа да кости, и ты сама уже недалека от этого.
— Я не могу отдать его в госпиталь. Я обещала ему, что он умрет в своей собственной постели, значит, так оно и должно быть. Ты ведь не бросил своего друга, когда потребовалось отрезать его ногу, чтобы он остался жив, разве не так? И я не могу бросить своего друга, когда он нуждается в том, чтобы я помогла ему умереть так, как он хочет.
— Что я могу сказать, кроме того, что горжусь тобой? Требует мужества и большой силы воли то, что ты делаешь. А Т. С., я видел, как многие храбро умирали на поле боя, но Т. С. показал мне, как храбро может умирать мужчина в своей собственной постели, смеясь даже над тем, что убивает его!..
— О, Хьюби, как я рада…
— Рада чему?
— Тому, что ты взял у Т. С. Если он научил тебя, как умирать достойно, — это все равно, как если бы он дал тебе урок, как надо жить. Это как завещание. А уж если мы заговорили о завещании, то самое время поговорить о деньгах, которые ты унаследовал от Хью.
— Да о чем тут говорить? Папа, будучи человеком широкой души, доверил тебе распоряжаться ими за меня по очень уважительной причине — он знал, что лучше их доверять тебе, чем мне. Он знал, что ты сбережешь их для меня до той поры, пока я повзрослею и пойму, что мне с ними делать.
— Я думаю, ты уже повзрослел для этого.
— Сейчас для меня гораздо важнее знать, что я в состоянии зарабатывать сам. А как ты поступаешь с ними — мне совершенно безразлично. Я знаю, что ты делаешь все, как надо. Меня беспокоит только одно — то, что произошло между Мной и Сэм.
— О, Хьюби, это было ужасно, но ты тогда был всего лишь мальчишкой, а теперь стал мужчиной, полагаю поэтому, все это уже просто не имеет значения.
— Это не так. Я думаю, как она воспримет смерть своего отца, ведь она даже не знает, что он умирает. Для нее это будет ужасным ударом. Ты не считаешь, что нужно ее подготовить?
Я хотела бы оградить ее от страдания, от боли.
— Знаешь, мама, ты не можешь никого ни от чего оградить.
И она подумала: а что, если Хьюби в его вновь обретенной зрелости прав?..
Нора не могла сказать, на кого больше рассердился доктор Росс — на себя или на нее.
— Нора, я больше не могу этого делать… Я не могу больше давать тебе морфин! Я схожу с ума от того, что дал тебе уговорить себя — позволил тебе по своему усмотрению делать Т. С. инъекции морфина. Неужели ты не понимаешь, не осознаешь, в какое положение меня ставишь? Если у меня отберут лицензию, я не смогу даже никого осудить. Это было бессмысленно, неэтично и опасно! В тот день, когда ему перестал помогать диалюид, я должен был настоять, чтобы вы поместили его в госпиталь, или проститься с вами.
— Но ты не можешь бросить нас, ты же мой друг!
— Друг! — вскричал он в отчаянии. — Разве вкладывают заряженный револьвер в руку друга, если тот даже не в состоянии разумно мыслить? Кто поверит, если до этого дойдет дело, что ты не давала ему сверхвысокую дозу, чтобы покончить с его страданиями, или не сделала инъекцию по ошибке?
«Только Сэм может потребовать отчета о моих мотивах…»
— Более того, ты давала ему виски одновременно с морфином! Разве ты не знаешь, что это все равно что играть «в русскую рулетку»?
— Я никогда не давала ему виски одновременно с морфином и никогда не давала много лекарства. Кроме того, если вы положите его в госпиталь, ему, возможно, будут давать глюкозу — сахар. А на этой стадии виски не более вредны, может быть, даже они поддерживают его жизнь, потому что он уже не в состоянии принимать иную пищу. Но зачем мы спорим об этом? Он уже не может пить и виски. Весна наступает очень рано в этом году…
— Позволь, по крайней мере, прислать сестру.
— Нет, я ему обещала, а я не нарушаю обещания. А если ты не дашь мне морфин, я достану где-нибудь еще.
— Где?
— Для врача ты очень наивен. Там, где достают все наркоманы.
Вскоре после того, как пришла весна, она сделала Т. С. его последнюю инъекцию. Он открыл глаза и изобразил что-то, напоминающее улыбку.
— Тебе лучше снова выйти замуж, Нора. Ты слишком хороша, чтобы не сохранить эту привычку.
Это было все… Осталось только связаться с крематорием, назначить дату ритуальной службы и позвонить Сэм…
