Часть первая
Клуб
Лос-Анджелес. Июнь 1990
1
Белая машина с ослепительной блондинкой в огромных темных очках, белом шелковом костюме и широкополой белой шляпе мчалась на запад по бульвару Сан-сет. Девушка остановила машину у светофора, а затем опять нажала на акселератор. Когда потребовалось, она поменяла ряд, затем свернула направо к Восточным воротам Бель-Эйр, причем все делала машинально, мысли ее были где-то далеко.
Все утро она вспоминала одну и ту же картину — девочки-второклассницы прыгают в школьном дворе через веревочку. Две крутят веревку, одна прыгает, а остальные хлопают в ладоши и что-то в такт декламируют, с нетерпением ожидая, когда же наконец наступит и их очередь, хотя, случалось, прыгунья оказывалась такой ловкой и везучей, что ожидание длилось целую вечность.
Но наконец-то наступила ее очередь, и сердце забилось быстро-быстро, в такт детским стишкам:
Сперва любовь,
Потом уж свадьба,
Потом младенцу поешь «бай-бай…»
Здесь ее нога зацепилась за веревку, и она упала.
О да, «сперва любовь…». С самой первой минуты, как она его увидела, с самых первых слов, которыми они обменялись, она поняла, что это любовь. Она так сильно любила, что поклялась сделать для него все на свете.
Затем уж свадьба…
Все говорили, что этот брак заключен на телевизионных небесах. Нора Грант, единственный человек, которого она уважала (не считая своего отца Тедди), даже назвала его «блестящим браком».
Но никакому младенцу петь «бай-бай» не пришлось!
Сперва любовь,
Потом уж свадьба,
Потом младенцу поешь «бай-бай».
Бай-бай, любовь… В конце концов именно это и подразумевается под разводом, разве нет?
Она остановилась у ворот в Грантвуд Мэнор так, чтобы можно было нажать на кнопку и дотянуться до трубки переговорного устройства без особых усилий. Ей ответили не сразу, послышался незнакомый голос:
— Слушаю.
Она назвала свое имя, сняла темные очки и шляпу, так что по плечам рассыпались светло-золотистые волосы, и улыбнулась широкой белозубой улыбкой, так, чтобы ее можно было легко узнать на внутреннем экране телевизора в доме; она знала, что камера помещена на верху королевской пальмы. Это были просто автоматические действия, рефлекс, основанный на внутренней скромности, — поскольку во всем цивилизованном мире не нашлось бы человека старше пяти лет, который бы не узнал Хани Розен. Тем более здесь, где она бывала так часто, что владельцы дома считали ее приемной дочерью.
Железные створки ворот разъехались в стороны, позволяя ей въехать в Грантвуд с его удивительным замком. По крайней мере, именно так она и представляла себе старинный английский помещичий дом, когда впервые его увидела. Взволнованная сидела она в тот день в лимузине Грантов между двумя своими новыми подругами — Бейб и Сэм. Фантазерка Сэм говорила ей и с благоговением внимающей Бейб, что они трое будут здесь заколдованными принцессами. Но конечно, лишь Сэм была настоящей, рожденной в замке аристократкой, называющей Грантвуд своим родовым поместьем.
Только после нескольких посещений этого места она поняла, что заколдован не столько сам дом, сколько его обитатели, которые, в конце концов, оказывались совсем не теми, кем казались с первого взгляда. Ни энергичная, властная Нора, которую обожали все, за исключением Сэм. Ни отец Сэм, Т. С. Грант. Ни даже сама Сэм и ни Хьюби, который уехал из Грантвуда задолго до того, как она там появилась. Однако его дух как бы жил в доме, может быть, он даже сильнее чувствовался в его отсутствие.
Но сейчас она знала то, о чем не могла и подозревать в четырнадцать лет, что, несмотря на свое благородное происхождение, Грантвуд Мэнор был, как и фильмы Т. С., лишь голливудской подделкой. Впечатление, которое он производил — старинного английского замка, было, скорее, достижением кинематографического искусства. Дом, равно как и все его обитатели, никогда не был тем, чем казался. Однако она не сразу поняла, что за благородным фасадом и тропической растительностью скрывается не одна темная тайна.
Но сегодня она ехала не в гости. Она заехала за Сэм, чтобы они смогли пообедать с Бейб, которая сегодня прилетает из Вашингтона. Это Бейб выбрала место для встречи — ресторан «Бистро Гарден» в Беверли-Хиллз, где обычно обедала бывшая Первая леди Нэнси Р. со своей компанией, все в роскошных туалетах, решенных в одной цветовой гамме. В эти дни, хотя в это с трудом верилось, Бейб так же восхищалась Нэнси Рейган, как в свое время ею восхищалась и ее мать Кэтрин. А в те дни, когда Бейб называла Вашингтон, О. К., а не Лос-Анджелес своим домом, они с Сэм видели ее довольно редко, так что сегодня это был не просто обед, а возможность пообщаться с Бейб, ну и, кроме того, она собиралась отпраздновать свой развод.
Хани проехала по освещенной солнцем аллее, обсаженной королевскими пальмами, и въехала в мощенный кирпичом двор с огромными терракотовыми вазами, из которых выглядывали разноцветные анютины глазки, и увидела, что там уже стоят не меньше двадцати машин разных цветов и марок — «ягуар», «хонда», «лендровер». Все они составляли довольно симпатичную компанию, и Хани подумала: интересно, кому они принадлежат.
Но в это мгновение дубовую дверь распахнула Сэм, высокая и тоненькая в изумрудно-зеленом платье и такого же цвета босоножках на умопомрачительно высоких каблуках, ее рыжие волосы ровно лежали по плечам. Она воскликнула:
— Приветствую тебя в клубе, Хани Розен!
При этих словах сердце Хани учащенно забилось, а по спине пробежали знакомые мурашки. В тот день, когда они познакомились с Сэм, — это было тогда, когда они привезли ее в свой дом, Грантвуд Мэнор, — четырнадцатилетняя, не по годам развитая девочка пригласила Хани участвовать в работе клуба, и это оказалось самым значительным событием всей ее жизни. После этого Хани казалось, что она через какую-то непонятную дверь вошла в новый для нее мир, и ее невинность осталась позади навсегда…
Хани вошла в Серый зал:
— Хорошо, Сэм, а что это за клуб на сей раз?
Сэм организовывала самые разные клубы, с новыми людьми, новыми проблемами и интересами. Многие говорили, что Сэм меняет интересы так же часто, как некоторые женщины меняют сумочки или даже мужей.
— Пойдем покажу.
— Сэм взяла ее за руку и потянула по длинному залу в заднюю часть дома, затем через галерею, окружающую бассейн, на террасу. Обычно эта комната с большими окнами, куда солнце проникало сквозь старинные витражи, с экзотическими пальмами и цветущими орхидеями, растущими в огромных восточных горшках, была царством безмятежной прохлады и тишины. Однако сегодня здесь слышался нескончаемый гомон женских голосов, сопровождающийся взрывами смеха.
— Ну и что за клуб собирается сегодня? — опять спросила Хани, полагая, что, возможно, это был клуб не Сэм, а ее мачехи, поскольку Нора славилась своей благотворительной деятельностью и умением собирать деньги для какого-нибудь фонда не менее, чем своими приемами. Когда отец Сэм был жив, все корифеи Голливуда вроде Гэри Гранта (не родственника), Генри Фонда и Джона Хьюстона собирались здесь у ног великого режиссера, беседовали о кино, ели, пили и веселились. И теперь, когда он умер, звезды более позднего поколения, такие, как Николсон, Битти, Стрейзанд, и новые режиссеры и продюсеры — богатые, известные, влиятельные — приходили засвидетельствовать свое почтение нестареющей и зажигательной Норе.
— Она еще спрашивает, что это за клуб! — завопила Сэм и подвела Хани к окну, из которого она увидела группу накрытых розовыми скатертями столов под бело-розовыми зонтиками, официантов, разносящих серебряные подносы с высокими бокалами шампанского и более низкими с коктейлями, горничную в розовом форменном платье, подающую различные закуски. Женщины в драгоценностях, дорогих туалетах от Валентино толпились там, курили и щебетали.
— Ну-ка, посмотри как следует, дурочка! Ну какой еще это может быть клуб, кроме «Голливудских эксов» — или ведьм? Понятно? «Ведьма» — это ругательство, и для всех этих женщин нет большего удовольствия, чем ругать самыми последними словами своих более чем нелюбимых экс-супругов.
— Никогда не знала, что существует клуб «Голливудские эксы», — с печалью в голосе сказала Хани.
— Да ладно! — Зеленые глаза Сэм искрились смехом. — Я пошутила. Такого клуба нет. Но судя по тому, кто здесь сегодня собрался, мы его должны учредить, и прямо сейчас. Если бы мы действительно решили его организовать, как ты думаешь, кого назначить президентом?
— Ладно, я тоже в этом участвую. Ну и кого?
— Я тебе скажу кого — дамочку, которая превосходит всех по количеству браков и разводов, такая маленькая хитренькая эксушечка, которая обеими ногами стоит на мистере эксе, пронзая своими каблучками-шпильками его окровавленные кишки.
— Сэм! Ну к чему такой натурализм?
— Не надо разыгрывать передо мной изнеженную барышню, а то я с тебя живьем сдеру кожу. — Она толкнула Хани на плотный диван, обитый гобеленом с розами, и уселась рядом. — Давай немного передохнем, прежде чем спустимся сражаться с этими кошками, тогда уж нам и слова не дадут вставить. Теперь, возвращаясь к этому растерзанному окровавленному телу, — с удовольствием произнесла она, — я только хотела передать образ экс-жены-победительницы, поскольку мало кто из жен выходит из брака не только с полными руками награбленного добра, но и прихватывает в придачу гениталии своего «изверга». Вот такая женщина и достойна стать президентом нашего клуба.
Хани было не по себе от того, как повернулся разговор, но по собственному опыту она знала, что когда Сэм начинала исполнять один из своих «номеров», то единственным способом сладить с ней, было ее рассмешить.
— Насколько я помню, Саманта, именно ты была президентом каждого клуба, членом которого я состояла, так что я и представить не могу, что можно выбрать на этот пост кого-нибудь другого, кроме тебя.
— Да, но это было во времена нашего невинного отрочества. Теперь, когда мы выросли, я вряд ли подхожу для роли президента «ведьм». Я же говорила тебе, что президент должна быть настоящей победительницей в этой игре, а я даже со своими основными качествами — красота, ум и воспитание — вряд ли подойду.
Хани не смогла удержаться от смеха:
— Ты забыла об еще одном своем качестве — длинном-предлинном языке.
— Это замечание я проигнорирую. Вообще-то, говоря о президенте «ведьм», я имела в виду именно тебя, Хани. В конце концов, что самого ужасного может сделать ведьма со своим «эксом»? Раздеть его до трусов. А ты оказалась очень умненькой «эксушечкой», которая собирается снять со своего бывшего последние штаны.
Улыбка исчезла с лица Хани.
— Послушай, Сэм. Я совершенно не в настроении для подобных разговоров. И поскольку, как я поняла, это сборище там внизу все же не собрание «Голливудских эксов», то что же там происходит?
— Ай, вечно ты все испортишь! Ладно уж, скажу. Это прием в твою честь. Ну, вроде того, какой Нора давала перед твоей свадьбой. А поскольку завтра — большой день, когда объявят о той сумме, которую ты получишь, то на сей раз Нора устраивает прием в честь твоего развода в предвкушении той фантастической премии, которая тебя ждет в результате развода.
— Не премии, а содержания, — поправила ее Хани.
Сэм пожала плечами:
— Не вижу разницы. Содержание, премия, половина общей собственности. Не все ли равно, как это назвать?
— Для меня не все равно. Что касается меня, то премия — это то, что тебе дают, ее можно даже выиграть. Но я хочу получить лишь то, что я заработала, то, что мне положено.
— Но скольким из нас удается получить то, что им положено? И скольким шлюхам удалось получить то, что им не было положено, как, например, моей обожаемой мачехе Норе? Разве она не получила то, что должно было принадлежать мне? Во всяком случае, как это ни называй — премия, содержание или доля, — все только об этом и говорят, ждут не дождутся, чтобы узнать, действительно ли ты до копенки получишь все то, что просишь, включая этот мавзолей, который ты называешь домом, — Краун Хаус.
Хани поморщилась. Она прекрасно знала о всех тех разговорах и пересудах, которые ее развод и особенно причитающаяся ей доля вызывали в роскошных бассейнах Голливуда, за столами, где завтракают влиятельные лица Голливуда, и в спальнях от Голливудских холмов до Малибу. Даже если бы все эти пересуды носили чисто местный характер, то и это было бы достаточно неприятно, однако поскольку она, как Лиз Тейлор, Мадонна или принцесса Диана, одна из наиболее известных фигур — в течение нескольких месяцев ее развод был предметом всеобщего обсуждения. В одной из популярных газет был, например, такой заголовок — «Большая премия: сколько же удастся высосать королеве телевидения из Прекрасного Принца?» Все эти разговоры даже вытеснили обсуждение того, насколько большой кусок рассыпчатого пирога Дональда сможет отхватить Айвена.
— Я слишком хорошо знаю, как всех интересует та доля, которую я получу, — вздохнула Хани. — Такое впечатление, что они имеют полное право знать о каждой мелочи в Краун Хаусе, включая золотые стульчаки, в наличии которых все убеждены.
Сэм удивленно подняла брови:
— Ну что ж, нельзя винить людей. Даже я, когда начинаю думать о том, сколько ты требуешь… Ого! — Она изобразила обморок.
Хани засмеялась, но смех прозвучал неискренне:
— Требовать — это еще не значит получить.
Она была убеждена в одном: сколь велика бы ни была та доля, которую она получит, никакая сумма не сможет компенсировать ту боль, те долгие месяцы ожесточенной борьбы, то унижение, которое она чувствовала, когда напоказ выставлялась любая, даже самая интимная подробность ее брака. И дело было в том, что никто — ни ее добрейший отец, ни Сэм с Бейб — действительно не понимал, что доля, которую она стремится получить, это не компенсация и не месть, но лишь оценка ее, женщины из плоти и крови, а не просто приносящей доход куклы Барби. Она думала, что даже Нора, которая, казалось, знает абсолютно все, не понимала, что ее стремление получить все эти деньги было не столько актом мести, сколько стремлением защитить себя. И неважно, сколько ей удастся в конце концов получить, она все равно чувствовала себя невероятно опустошенной и несчастной из-за того, что брак, который начинался со «сколько» — как у Элизабет Баррет Браунинг: «Сколько любви дарю тебе?», — тоже заканчивался «сколько» — сколько денег сможет она вытянуть из человека, которого когда-то безумно любила.
Она шептала про себя строчки из сонета Браунинг о глубине и силе любви: «Свободно, чисто, страстно, глубоко с слезами и улыбкой… я полюблю тебя еще сильнее после смерти…» — перед тем, как под руку с отцом пройти к алтарю.
Да, но эта, последняя строчка явно не к месту. Более современной версией было бы: «Я полюблю тебя еще сильнее после раздела имущества…»
Но сейчас ей не хотелось думать об этом. Чтобы сменить тему разговора, она с ехидцей заметила:
— Не знаю, Сэм, ты сказала, что этот прием по случаю развода был Нориным замыслом, однако похоже, что основная идея твоя.
Сэм несколько смущенно улыбнулась:
— Должна признаться, когда Нора захотела устроить прием в твою честь, я намекнула ей, что неплохо бы отпраздновать развод. Какая разница? Только подумай, как счастлива Нора, устраивая для тебя прием. Она всегда тебя любила. Вспомни, с самого первого дня, как я привезла тебя в дом, она тебя называла «очаровательная крошка». Она всегда говорила папе: «Разве не прелесть эта Хани? Жаль, конечно…» Она никогда не заканчивала фразу, но мы с отцом понимали, что она хочет сказать. Ты была очаровательная крошка, а я — дылда ростом метр восемьдесят сантиметров. Ну, как говорится, это все история. Я просто хочу, чтобы ты поняла, что, предлагая превратить этот прием в празднование твоего развода, я лишь хотела помочь Норе.
— Помочь Норе? — удивилась Хани. — Как это? Обычно ты стремишься оказывать Норе сопротивление. И лишь секунду назад…
— Ну а разве не могло так случиться, что я изменила свое отношение? — Сэм хихикнула и дотронулась длинным красным ногтем до носа Хани. — По выражению этого прекрасного, но полного сомнения лица вижу, что ты мне не очень веришь.
— Ты права. Этому я не верю.
— Ладно, признаюсь: в том, что я стараюсь в последние дни сблизиться с Норой, есть свои причины. Именно поэтому я и переехала обратно в этом дом. Понимаешь ли, мне кажется, вернее, есть какое-то внутреннее чувство, что Нора хочет что-то решить относительно студии, что наконец-то у нее пробудилась совесть, и она подумывает о том, чтобы вернуть мне то, что в свое время украла у меня. И я говорю не только о студии или этом доме. Я имею в виду капитал.
Хани попыталась возражать, но Сэм подняла руку:
— Пожалуйста, никаких лекций на тему о том, какая Нора чудесная женщина и как я ошибалась в ней все эти годы. Дай мне передохнуть. Во всяком случае, у меня есть предчувствие, что она собирается кое-что предпринять относительно студии, и я на всякий случай веду себя очень положительно. Я стараюсь сделать все возможное, чтобы сблизиться с ней, единственное, на что я пока еще не способна — называть ее «мамочкой». Сама мысль о том, что мне надо быть с ней как можно любезней, вызывает тошноту. Ладно, давай больше не будем об этом, а то у меня испортится настроение, хорошо?
— Хорошо, — согласилась Хани, хотя у нее самой настроение действительно испортилось. У нее тоже было предчувствие, что Нора собирается что-то предпринять относительно студии, только ее собственные чувства подтверждались слухами, носившимися по городу, а если эти слухи подтвердятся, то Сэм не только станет презирать и ненавидеть Нору сильнее прежнего, но сердце ее будет разбито, и, возможно, на сей раз навсегда.
«Но если все эти слухи — ерунда?» — подумала про себя Хани. Нора никогда не сделает такой подлости по отношению к Сэм. Независимо ни от чего она была убеждена, что на самом деле Нора искренне привязана к Сэм и, конечно же, не совершит по отношению к ней ничего непорядочного.
Хани сжала руку подруги:
— Я уверена, что все будет как нельзя лучше, если ты постараешься.
— Правда? Жаль, что в твоем голосе так мало искренности. Ну ладно, хватит обо мне и моих страданиях. Сегодня твой день, Хани, и ты должна сегодня веселиться, даже если тебе потом будет плохо. Я только молюсь, чтобы завтра в здании суда ты получила полную рекордную сумму, которую требуешь. Четверть миллиарда! О Боже, вот это деньги! Очень здорово с твоей стороны запросить такую кругленькую сумму.
— Не хочу сейчас думать об этом. Что мне нужно, так это хорошей дозы нашей крошки Бейб. Но что-то я не вижу ее там на террасе. Она приедет на мой бракоразводный банкет?
— Да. По крайней мере, мы ее ждем. Она должна была прилететь из Вашингтона сегодня утром. Но или ее рейс задержался, или ее обожаемый муженек решил, что не сможет произнести свою речь, если ее влюбленный взгляд не поддержит его.
— Надеюсь, что это не так. Я целую вечность не виделась с Бейб и страшно хочу повидаться с ней… — Если честно, то ей хотелось увидеть Бейб, которая после многих лет замужества все еще была восторженно счастлива. Бейб смогла бы понять больше любого другого, какой несчастной она себя чувствует после того, как рухнул ее брак.
— Так скажи мне, Сэм, — с наигранной веселостью произнесла она, — прежде чем я выйду туда, что именно происходит во время бракоразводных приемов, чтобы я была к этому готова. Обнаженные культуристы, выскакивающие из фальшивого шоколадного торта?
Сэм щелкнула пальцами:
— Лично я с удовольствием бы полюбовалась, как стадо мускулистых жеребцов проникает в твои самые интимные места. То есть я хочу сказать, что мужчины хоть в чем-то должны быть сильны! Ну ладно, это мы устроим на твоем следующем приеме по случаю развода. А пока вспомни, что дарили тебе по случаю бракосочетания. На бракоразводном приеме вместо подарков все дамы — убежденные феминистки, жены, сожительницы, разведенки, подружки и тому подобное — будут рассказывать различные истории о супружеских отношениях, мужьях и женах, как зарегистрированных, так и нет, а также о разводах, как своих собственных, так и их подруг, или вовсе какие-нибудь сплетни, надеюсь, что-нибудь пикантное — из жизни известных лиц.
Хани засмеялась. Если уж Сэм что-то затевала, то остановить ее было невозможно. Больше в целом мире не было никого похожего на нее. Уж в чем-чем, а в оригинальности Сэм не откажешь.
— Подожди, не смейся, я еще не кончила, — подняла руку Сэм. — Вообще-то принимается любая история о бывшем или настоящем супруге или его заменяющем или же сентиментально-романтическая история, которая закончилась обычной сварой, особенно если это связано с какими-нибудь злоупотреблениями своими супружескими обязанностями. Также принимается доклад о любом браке с патологией, но лишь в том случае, если не выпускается ни одна, даже мелкая подробность. А теперь, если ты готова… Ну-ка подожди, прежде чем мы выйдем, я хочу убедиться, что ты действительно выглядишь как девушка стоимостью в четверть миллиарда!
Хани застенчиво улыбнулась:
— Мне казалось, что я всегда так выгляжу…
— Ну разумеется, ты всегда так выглядела, — заворковала Сэм, — однако тогда у тебя этого не было, а теперь будет!
— У меня и сейчас этого пока нет, и вполне возможно, я этого и не получу, но я это заработала, разве нет? Все заработала, каждый цент.
— Ну конечно же, Ханичка, дорогая. Что с тобой? Ты что, чувствуешь себя виноватой, требуя так много? Ты разве ничему не научилась от женщины, которой так восхищаешься, — миссис Норы такой-то-такой-то Грант? Как ты думаешь, она добилась всего того, что имеет, не заграбастывая все, до чего могли дотянуться ее жаднючие лапы многократно замужней женщины?
— Сэм!
— Хорошо, хорошо, замолкаю, и давай сосредоточимся на тебе. Я просто хочу, чтобы эти гиены там внизу не подумали, что, попав своим разводным пистолетом в десятку, ты потеряла свежесть и красоту. Мы должны показать им, что Хани Розен будет цвести еще долго.
Она наклонилась, как фотограф, собирающийся сделать снимок и глядящий сквозь видоискатель.
— Так, теперь, пожалуйста, знаменитую улыбку Хани Роуз, если вам не трудно.
Хани изобразила на лице самую ослепительную улыбку, на которую только была способна, однако Сэм осталась недовольна:
— Нет, нет, это никуда не годится!
Хани попыталась продемонстрировать еще большее количество зубов, но Сэм покачала головой:
— Если не можешь изобразить ничего получше — знаешь, что я сделаю? Мне придется щекотать тебя до тех пор, пока ты не выдашь настоящую улыбку, — помнишь, как ты в добрые старые времена боялась щекотки.
Добрые старые времена… до того, как мы выросли, вышли замуж только для того, чтобы потом развестись…
— Нет, нет, только без щекотки! — Хани проговорила это скорее для того, чтобы доставить удовольствие Сэм, чем еще для чего-нибудь. — Я буду хорошей девочкой! А как тебе вот эта? — И она расплылась в улыбке такой широкой, как сама Ниагара.
«Подари мне ее, — говорил он. — Улыбку, широкую, как Ниагара».
Она представления не имела, какой ширины Ниагара, но он говорил: «Подари мне ее», а он получал все, чего бы ни просил. Так они и жили — касалось ли это улыбки, поцелуя или еще чего-нибудь, что она могла ему предложить. Он брал и всегда требовал еще, но чуть-чуть побольше.
— Прекрасно! Великолепно! — завопила Сэм и бросилась к Хани, чтобы взбить ее волосы с той же энергией, с которой она перемешивала цезарь-салат. Она слегка отступила назад, чтобы посмотреть на результаты своей работы. — Вот так лучше! Вот теперь я вижу знаменитую Хани Розен Тусл!
«Больше волос! Сделайте волосы попышнее! — приказывал он ее парикмахеру. — Это должно стать основным в облике.»
Он часами стоял рядом с парикмахером, предлагал, инструктировал, исправлял и выматывал душу, пока она безропотно сидела в кресле с колотящимся сердцем и в ужасе от того, что вдруг его так ничего и не устроит, и что тогда? Но в конце концов каким-то чудом оказывалось, что он доволен, и она опять могла дышать спокойно.
— Так, а теперь — этот манящий туманный взгляд Ханы Розен. Твой знаменитый «взгляд»! — потребовала Сэм.
«Взгляд! Думай о сексе», — говорил он ей.
Это было совсем нетрудно. Всякий раз, когда она смотрела на него, она думала о сексе. Представляла, как он лежит на ней, и она смотрит в его обманчиво-нежные глаза, чувствуя его в себе. Это было такое полное, такое прекрасное чувство. Вспоминала о том, что испытывает, когда сама лежит сверху и поглощает его.
Она послушалась Сэм, подумав о сексе, так же как делала это для него, и Сэм вздохнула:
— О, да! Вот это и есть «взгляд»! Так, тебе не кажется, что надо было бы чуть укоротить юбку — сантиметров на пять? Нужно, чтобы ног было побольше. — Произнося эти слова, Сэм подвернула в талии ее юбку, затем вернулась к своей позе фотографа. — Теперь хорошо! Действительно хорошо! Теперь ты смотришься так же соблазнительно, как на том плакате, где ты в мокрой футболке, который по популярности побил все мировые рекорды и известен от Джексон Хоула до Пекина.
Вспомнив о плакате, Хани вздохнула. Сам по себе он принес не один миллион долларов, только в одном Токио было продано более двухсот тысяч экземпляров. В качестве подарка на день ее рождения он увеличил этот плакат в пять раз и поместил в золоченую рамку, а затем повесил в довольно неподходящей компании Пикассо, Ренуара и шелковых ширм Уорхола. На плакате Хани была в коротких шортах и высоких ковбойских сапогах.
Интересно, кому достанется коллекция картин? Придется ли ее отдать в обмен за Краун Хаус? Она очень любила это собрание, почти так же, как и сам дом. А дом она любила почти так же сильно, как и «Ройял продакшнз».
Затем она услышала, как Сэм издала стон, выражающий бурный восторг:
— Ну, хорошо, Хани Роуз, думаю, мы готовы. Пойдем и убьем их всех!
