ГЛАВА ШЕСТАЯ

Джулиет опять проснулась рано – признак забитой головы, как в таких случаях говорила ее мать, и именно этим утром так оно и было. Она уснула с мыслями о Луи и двадцатилетней тайне, окутавшей его смерть, и вот сейчас, пробиваясь через наслоения сознания, эти мысли все так же терзали ее. Она устроилась повыше на подушках, положив руки за голову, и попыталась мысленно вернуться к собственным смутным воспоминаниям о событиях, предшествовавших отъезду ее родителей в Австралию.

Она едва помнила Луи, образ его был расплывчат, как передержанное фото, но она не знала наверняка, в какой степени это было реальными воспоминаниями. А может, тут дело в воображении, вдохновленном всеми теми кусочками информации о нем, которые ей удалось собрать, а может, Образ навеян фотопортретом, что стоит у постели бабушки? Эти воспоминания, если в них было дело, всколыхнули давно забытые чувства, отголоски их напомнили о тревоге и волнениях, которые переживал четырехлетний ребенок, почувствовавший угрозу своему безопасному мирку. Угроза была в громких голосах за закрытыми дверями, в тихих разговорах, которые тут же обрывались, если она заходила в комнату, напряженных лицах самых близких ей людей. Но больше ничего не было, никакой ниточки, за что можно было бы зацепиться. Каждый образ, который она пыталась воссоздать, неистово разбивался вдребезги, когда она пыталась задержать его, точно так же, как расплываются при пробуждении сны.

Джулиет запустила пальцы в спутанные, после сна волосы, в отчаянии от того, что не могла ничего вспомнить. Она хотела знать правду. Невозможно было задвинуть прошлое вглубь и строить будущее, пока она не разберется со всем этим. Но она понятия не имела, как можно было докопаться до сути этой тайны. Каждый член семьи тщательно избегал неприятных расспросов. Только посторонний мог бы сказать ей что-то, похожее на правду, какой-нибудь беспристрастный человек. Но она никого не знала, да и все это случилось столько лет назад…

Вдруг глаза Джулиет широко раскрылись, а пальцы перестали машинально прочесывать волосы. Адвокат, который защищал ее бабушку, – как его назвала тетя Катрин? Да, Дэн Диффен. Если бы она могла найти его, поговорить, то, может, хоть здесь будет крошечный шанс, что он скажет ей правду? Конечно, он может сослаться на нарушение профессиональной тайны, и она не ожидала, что он скроет от нее что-нибудь, что было в свое время обнародовано, но по крайней мере она хоть будет располагать фактами. «Я не верила, что она совершила это, и Дэн Диффен тоже», – сказала тетя Катрин. Возможно, если она найдет к нему правильный подход, он объяснит ей, почему у него возникали такие сомнения. Она слегка дрожала от предчувствий и нервозности. Но она окончательно решилась. Каким-то образом ей надо разыскать Дэна Диффена и попросить его о помощи.

Джулиет присела на корточки, поставив телефон на обтянутое джинсами колено и наклонив голову, прислушиваясь, не спускается ли кто-нибудь вниз по лестнице из тех, кто может поинтересоваться, куда она звонит.

Сейчас она вроде бы в безопасности: Дэвид в офисе, Дебора принимала душ – обычно это, был длительный процесс, а София все еще отдыхала в постели. Чуть позже к ней собирался приехать доктор, но сейчас горизонт был чист, и Джулиет ухватилась за возможность посмотреть в телефонной книге номер телефона человека, защищавшего Софию от обвинения в убийстве Луи.

Найти номер оказалось легче, чем она ожидала – здесь, на Джерси, было принято в списке имен обозначать их полностью, а не инициалами. Но ее удивил адрес. Похоже, это был частный дом, а не контора, значит, адвокат сейчас может быть на пенсии. Двадцать лет – большой срок…

Она набрала номер и прислушалась к бесконечному звонку на другом конце провода. Наверное, она ошиблась и Дэн Диффен не на пенсии. А может, он компаньон в юридической конторе, владелец которой значится в книге под другой фамилией. Если это так, у нее нет никакого шанса когда-нибудь разыскать его.

– Алло. Дэн Диффен слушает.

Голос мужчины – низкий, с джерсийским акцентом – был в то же время чуть раздраженным, словно обладатель его не был доволен тем, что ему помешали. Джулиет проглотила нервный ком, что вдруг застрял у нее в горле.

– Вы не знаете меня, мистер Диффен Я Джулиет Лэнглуа. Кажется, вы представляли интересы моей бабушки, Софии Лэнглуа, в то время, когда ее привлекли к суду по делу об убийстве моего дяди Луи. Я приехала сюда из Австралии и очень хотела бы поговорить с вами об этом деле. Мы могли бы с вами встретиться?

На мгновение воцарилась полная тишина и Джулиет затаила дыхание, почти готовая получить отказ.

– Вы говорите, что вы внучка Софии? – Голос его вдруг стал нервным, взволнованным. Позже Джулиет вспомнила это и удивилась, но в тот момент она была слишком зажата и настолько поглощена желанием добиться встречи, что ничего не заметила.

– Да, это так. Я понимаю, что все это произошло очень давно, но…

– Хорошо. Боюсь, что сегодня я не смогу Я занят по горло. А как насчет завтра?

Она едва верила, но каким-то образом не выдала волнения.

– Утром или днем?

– Когда хотите. Впрочем, утро мне бы больше подошло. Скажем, около десяти? Или для вас это слишком рано?

– Нет, это прекрасно. А где?

– Вы могли бы приехать сюда? У вас есть адрес?

– Да. – Наверху открылась дверь. Кто-то шел сюда Джулиет охватила паника. – Спасибо. До завтра.

Она положила трубку на место, и как раз в этот момент с лестницы Начала спускаться Дебора, свежая прекрасная, одетая в кремового цвета слаксы и персиковую шелковую рубашку.

– Слава Богу, так-то лучше! Я снова чувствую себя человеком. София сейчас выглядит почти как всегда. Ты заходила навестить ее?

– Да, ненадолго. Но, думаю, заскочу еще.

Она побежала наверх, чувствуя себя немного виноватой за ложь, но в то же время и на подъеме. Дэн Диффен может ей ничего не сказать, но по крайней мере она попытается что-нибудь узнать. И это не просто праздное любопытство.

Я не верю, что бабушка убила Луи, подумала Джулиет. Я просто не верю в это. А если она не убивала его, то это сделал кто-то другой, тот, кто безнаказанным жил все эти годы и – что еще хуже – вынудил бабушку взять на себя вину за его проступок. Я должна знать, кто этот человек.

Дом находился в восточной стороне Сент-Хелиера, трехэтажный, с белой штукатуркой, зеленой черепичной крышей и зеленой росписью. Джулиет припарковала свою машину на противоположной стороне улицы и посидела немного, рассматривая дом. Потом пересекла улицу и направилась к невысокой каменной лестнице, по краям которой стояли горшки с бегонией, которая вот-вот готова была распуститься неукротимым розовым и алым цветом. Она собиралась позвонить, как вдруг дверь открыла женщина в ярком шарфе и пальто, под которым виднелся цветастый фартук.

– Да? – Маленькие глазки на ее красном, с прожилками лице напоминали бусины.

– У меня назначена встреча с Дэном Диффеном.

– О! – Женщина подозрительно посматривала на Джулиет. Потом снова вошла в дом, прикрыв за собой дверь, словно опасаясь, что Джулиет проникнет внутрь, если дверь останется открытой. Через некоторое время она вернулась. Глаза-бусины были все так же колючи и враждебны.

– Он сказал, вы можете войти. – И потом: – Я ухожу! – обратилась она к Дэну Диффену, словно снимая с себя ответственность за гостью.

Дверь за ней закрылась, и Джулиет оказалась в холле, ожидая хозяина и одобрительно вдыхая свежий аромат лавандовой мастики. Через минуту вниз по лестнице спустился мужчина – высокий, атлетически сложенный, одетый в брюки из твида и рубашку с открытым воротом. Он был не особенно красив, но чем-то неуловимо привлекателен. Наверное, подумала она, своей улыбкой, что морщила уголки его глаз.

– Мисс Лэнглуа? Я Дэн Диффен. – Голос его был глубокий, какой-то темно-коричневый, как тягучая теплая патока. Это был именно тот голос, что звучал по телефону. Но он был слишком молод для человека, с кем она приехала встретиться, – ему было от силы чуть больше тридцати.

– Я думаю, здесь какая-то ошибка, – в замешательстве сказала Джулиет. – Тот Дэн Диффен, с кем я хотела поговорить, был адвокатом, который двадцать лет назад защищал мою бабушку.

– Это был мой отец. Тоже Дэн Диффен. Это немного сбивает с толку, я понимаю. Что же – пойдем?

Он открыл дверь в гостиную. Солнечный свет отбрасывал косые блики на горчичного цвета занавески и ковры, отражался на свежеполированном столе, но ничто не могло приглушить мужской облик комнаты. Женщина тут явно не жила, Джулиет была в этом уверена. Ни свежих цветов, ни украшений – ничего из тех мелких штрихов уюта, которые привносит в жилище женщина, все вещи здесь выглядели строгими, безыскусными. Серия гравюр Хогарта на стене, над камином – охотничьи ножи, на столе – простая латунная лампа. Немного серебряных спортивных наград располагались за стеклянной дверцей шкафа. Сказать, что они «располагались», – не совсем верно, подумала Джулиет. Было похоже на то, что кубки и награды кто-то положил в шкаф и забыл их.

Комната тем не менее подходила мужчине, он был в ней как рыба в воде.

– Надеюсь, я не слишком досаждаю вам, – сказала Джулиет. – Так любезно со стороны вашего отца, что он согласился встретиться со мной. Он?.. – Она оборвала себя. У Дэна Диффена был виноватый вид, как у маленького мальчика, который таскал шоколадные бисквиты и был пойман на месте преступления.

– Боюсь, здесь небольшая загвоздка, мисс Лэнглуа. Мой отец умер в прошлом году.

– О! – Джулиет была поражена. – Почему вы не сказали мне об этом по телефону?

Он помолчал, печальной улыбкой отвечая на ее изумленный вопрос.

– Извините меня – я действительно обязан был объяснить по телефону, что я не тот Дэн Диффен, кого вы имели в виду, но должен признаться, что меня долгое время занимает дело вашей бабушки. Конечно, я был еще ребенком, когда мой отец представлял ее интересы, но я знаю, что, по его убеждению, она была осуждена чуть ли не напрасно, и поэтому я не смог упустить возможность поговорить с вами об этом.

– Не знаю, что и сказать. – Джулиет была явно разочарована. – Я так надеялась, что ваш отец сможет мне рассказать что-нибудь о том, что случилось. Как я вам уже говорила, я приехала сюда из Австралии. Мы уехали, когда мне было четыре года, и я подумала, что, возможно, как ее адвокат он сможет сообщить мне новые подробности. Ну а поскольку это невозможно, думаю, мы попросту теряем время.

Дэн Диффен задумчиво поглядел на нее. Он тоже был разочарован – когда она позвонила, он подумал, что наконец-то ему улыбнется удача и он обнаружит просвет в этом деле, которое столько времени занимало его мысли, причем не только в личном, но и в профессиональном отношении. Но в любом случае он лучше, чем Джулиет, скрывал свои чувства, ибо считал, что еще не все потеряно. Никто не собирался преподносить ему разгадку на тарелочке, как он думал, но тогда не в этом ли заключается жизнь?

– Не думаю, что соглашусь с вами, что мы тратим время зря, раз уж мы собирались поговорить. – Он провел рукой по своим темным густым коротким волосам. – Послушайте, а может, выпьем кофе? Миссис Озуф поставила его минут десять назад, и он должен быть скоро готов.

Джулиет заколебалась. Она не особенно понимала, что он имеет в виду, и у нее мелькнула мысль, а не ломает ли он перед ней комедию. Но несмотря на то, что Дэн вытащил ее сюда под ложным предлогом, он не был похож на человека, с кем следовало бы избегать оставаться наедине, и, кроме того, хотя она не представляла, что может он поведать, ей почему-то не хотелось закрыть дверь и оборвать связь с прошлым, которую она вроде бы установила вне семьи.

Как бы в подтверждение, из кухни донесся запах свежесваренного кофе, и она решилась:

– Хорошо, благодарю вас. Хотя, по правде говоря, я все еще не вижу смысла.

– Через минуту я попытаюсь объяснить. Садитесь, я принесу вам кофе.

Джулиет присела на краешек коричневого кресла с вытертыми подлокотниками, поджав под себя ноги и сожалея, что вместо брюк надела льняной костюм с мини-юбкой. Там, в Ла Гранже, ей показалось, что это будет выглядеть пикантно и красиво, как раз подходящий наряд для старого затхлого адвоката. Здесь же, в этой комнате, пропитанной агрессивным мужским духом, она стеснялась своих обнаженных ног и чувствовала себя на удивление уязвимой.

– Ну вот и мы. – Дэн вошел в комнату, держа в руках кофейник и покрытый эмалью поднос с двумя кружками и вазочкой с сахаром.

Цель ее визита понемногу отодвинулась на дальний план, Джулиет обратила на это внимание, когда он ставил угощение на низкий столик. На близком расстоянии аромат кофе стал еще сильнее.

– Так почему вы говорите, что мы, возможно, не тратим время попусту? – спросила Джулиет, пока он разливал кофе.

Он пододвинул ей через стол чашку и задержал взгляд на ее длинных загорелых ногах, слегка улыбнувшись. Но он ничего не сказал. Почему-то он подумал, что мисс Джулиет Лэнглуа не оценит шутку, даже если она прозвучит как явный комплимент.

– Мой отец был адвокатом старой школы, он получил образование во Франции и был по складу больше французским, нежели английским юристом, какие в основном практикуют сейчас. Он принял на себя дела своего отца, и партнеров у него не было – он любил работать в одиночку. Когда он умер, все его текущие дела были переданы в другие фирмы, а мне выпало разобраться с его конторой и архивами. Это была довольно нудная работа, поэтому большую часть материалов я уничтожил. Но одно досье я сохранил, потому что оно весьма притягивало меня и, насколько мне известно, тревожило моего отца. Это досье имеет отношение к делу вашей бабушки.

– В самом деле? – Джулиет с интересом подалась вперед, забыв раздражение. – И оно все еще у вас?

– Ну да. – Он встал, подошел к тяжелому старинному шифоньеру, стоявшему в углу, и вытащил оттуда досье, перевязанное розовыми тесемками. Он принес его и аккуратно положил на стол возле кофейных чашек. – Вот оно.

ГЕНЕРАЛЬНОМУ ПРОКУРОРУ

ПО ДЕЛУ СОФИИ ЛЭНГЛУА – НОЯБРЬ 1972.

Нервный комок дернулся в горле Джулиет. Она не отрываясь смотрела на досье, почти загипнотизированная словами на обложке. ГЕНЕРАЛЬНОМУ ПРОКУРОРУ ПО ДЕЛУ СОФИИ ЛЭНГЛУА. Увидеть это воочию! Сам факт вызвал у нее почти шок, явился вещественным воплощением того, что поначалу казалось вымыслом, чем-то таким, чего вообще могло никогда и не быть.

– Вот оно все здесь, – сказал Дэн. – Все мельчайшие подробности. Точнее сказать, все мельчайшие детали – те, о которых решили сообщить моему отцу.

Голос его был преисполнен особого смысла. Джулиет посмотрела прямо ему в глаза и прочитала в них подтверждение тех же сомнений, что высказывала Катрин.

– Вы хотите сказать… что это может быть и неправда?

– Я знаю, что мой отец всегда верил в невиновность Софии, это занимало его ум. Если говорить профессиональным языком, он был как расщепленный, расколотый пополам сук. С одной стороны, он руководствовался указаниями, полученными от своего клиента, а она постоянно подтверждала свою вину. С другой стороны, его не оставляло тягостное чувство, что он подвел ее, не настояв и не убедив ее в том, чтобы она оправдалась на суде. Честно говоря, я думаю, что все это дело имеет отношение к его ранней смерти – в шестьдесят пять лет у него случился сердечный приступ, а всем известно, какую роль играют в таких случаях стрессы.

– Мне так жаль…

– Вашей вины здесь нет. И вины вашей бабушки тоже. Адвокат должен иметь свои понятия об этике. Я напомнил об этом лишь для того, чтобы сказать, что у меня настоящий, личный интерес к этому делу. Но, возвращаясь к вашему вопросу – верю ли я в эти обвинения и в то, что содержит это досье, – скажу, что если ваша бабушка невиновна, как был убежден мой отец, – значит, обвинения, выдвинутые против нее, необоснованны.

Джулиет почувствовала себя так, словно по коже у нее побежали мурашки. Она была так уверена в своей правоте, и услышать сейчас от сына Дэна Диффена, что он в большей или меньшей степени подтверждает ее подозрения, с одной стороны, вдохновило ее, а с другой – вызвало опасения.

– Значит, это все – подтасовка? – спросила она.

– Очень может быть. Но я думаю, что это дело не было расследовано должным образом. Не знаю, насколько вы осведомлены о нашей юриспруденции, но она явно оставляет желать лучшего. Старшие офицеры службы внутренних дел – штатские, известные под названием констебль, они больше напоминают карточных игроков в сто или двадцать одно. В прежние времена эти термины были вполне законны: сотник вел не менее ста бытовых дел, двадцатник – двадцать. В наши дни, конечно, все по-другому, сейчас имеются профессиональные полицейские войска – «платная» полиция, как их иногда пренебрежительно называют, но они тем не менее подотчетны общественной полиции и, верите или нет, – они не могут арестовывать, ибо этим безусловным правом обладают лишь выбранные офицеры полиции.

– Платная полиция. Да, я об этом слышала. Но я не знала, что нормальная полиция не имеет права арестовывать. Как это странно!

– Для всех это может показаться феодальными пережитками, но это на самом деле так. До совсем недавнего времени даже дела прихожан вели отдельно – если преступники пересекли границу, их не имели права преследовать, пока офицеры полиции не разбирали их между собой. Довольно смешно все это, особенно на таком маленьком острове, как Джерси, и, сами понимаете, такое положение вызывает трение между общественной и оплачиваемой полицией. В некоторых случаях это наносит ущерб правосудию. Я думаю – и так же, кстати, думал мой отец, – что София попала как раз в подобную ситуацию.

– Почему? – Джулиет придвинулась вперед, зажав в руке чашку с кофе, но так и не притронувшись к нему.

– В то время шла старая вражда между сотником Джоном Джерменом и инспектором-сыщиком Айвором Фовэлом. Джермен был джентльмен старой школы; гордый своим положением, он ревностно относился к истории и традициям Джерси и был типичным преуспевающим представителем среднего класса. С другой стороны, Фовэл – обычный полицейский-карьерист, и его раздражало все, что касалось Джермена: его деньги, воспитание и элегантность, сочившиеся из каждой его поры, а больше всего – то, что он, Фовэл, был подотчетен ему. Это было самой горькой пилюлей, и уж ее-то он не мог проглотить. Он, специально обученный профессиональный полицейский, вынужден получать распоряжения от человека, который, по его мнению, не столько работал, сколько играл в работу. Джулиет нахмурилась.

– Вы утверждаете, что этот инспектор Фовэл настроил суд против моей бабушки без всяких оснований? – спросила она.

– Нет, – просто из-за всего этого он менее пристрастно выслушивал другие объяснения. Надо признать, что у него были связаны руки в деле Софии, это из-за ее признания. Вряд ли можно было ожидать от него, что он отбросил бы его, поскольку она была приятельницей Джона Джермена, так сказать, его «босса».

– Вы так говорите, будто испытываете симпатию к этому инспектору Фовэлу, – сказала Джулиет.

– Да, действительно, – с его точки зрения. В свое время я сам был полицейским и знаю, как это может раздражать. Но в этом случае, я думаю, возмущение ослепило Фовэла до того, что он пренебрег своими обязанностями. Он знал, что семья Лэнглуа – ваша семья – лично дружила со стряпчим. И знал, насколько смущает его это дело. Он также завидовал всему, чем владела ваша семья: богатству, положению, прекрасным домам, машинам с шоферами. Когда София призналась, он был только рад принять ее признание за чистую монету. Он подвел итог делу и не стал расследовать его так, как следовало бы.

Во рту Джулиет пересохло.

– Понимаю, – сказала она. – А как вы думаете, что бы он обнаружил, если бы стал правильно вести расследование?

Дэн прищурился.

– Не знаю, но очень хотел бы знать. Я думал, что вы сможете восполнить некоторые пробелы.

– Я! – Джулиет уставилась на него. – Но я же говорила вам – для меня это совершеннейшая новость. Несколько недель назад я даже не знала, что у меня был дядя Луи, и тем более не знала, что моя бабушка представала перед судом за его убийство. Мои родители никогда мне об этом не рассказывали, да и все здесь, похоже, избегают подобных разговоров. В каком-то плане я могу это понять. Это, видимо, нечто такое, о чем они предпочли бы не вспоминать. Но с другой стороны, кирпичная стена, которую воздвигли перед этим делом, кажется немного чрезмерной. Особенно с тех пор, как у меня появилось чувство…

– Да?

– Я тоже думаю, что они не верят, что бабушка виновна. Тогда почему они не хотят извлечь на свет все это дело и доказать ее невиновность? Она больная женщина – у нее слабое сердце. Любой серьезный приступ – и она может умереть. Почему же они не хотят обелить ее имя до того, пока не будет слишком поздно?

– Поэтому вы позвонили, чтобы переговорить с моим отцом? – прямо спросил Дэн. Щеки Джулиет покрылись легким румянцем.

– Что ж, честно говоря, да. Правда, я не знала, что скажу ему. Просто я хотела услышать о том, что случилось, из независимого источника – от человека, не замешанного в этом. Да, я действительно была поглощена идеей поиграть в детектива. Это ведь не слишком приятная вещь для всех нас. Мои родители эмигрировали, чтобы избежать скандала. Я надеялась найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы обелить имя бабушки. Но, похоже, этот вопрос уже не стоит.

– Может, и нет. Но если бы мы могли поработать вместе… – Он замялся, пытаясь определить, какова будет ее реакция, потом продолжил:

– Смотрите – у меня есть досье отца. Кроме того, у меня связи с государственной полицией Джерси. Я мог бы немного покопаться в архивах. А вы находитесь в тесном контакте с людьми, которые были вовлечены в дело Вы говорите, что они замыкаются в себе и отказываются говорить о том, что произошло. Но если бы вам удалось правильно поставить вопросы, то, возможно, вы докопались бы до истины.

Джулиет вдруг содрогнулась, вспомнив, что Катрин говорила ей насчет семейных тайн и предупредила, что лучше бы не ворошить прошлое.

– Значит, вы думаете, что причины их осторожности не только в чувствительности? Вы полагаете, они что-то скрывают?

– Я в этом уверен. Годы работы в полиции научили меня одной вещи – у каждого есть что скрыть. И загадка лишь в том, насколько это важно.

Джулиет прикусила губу. Теоретически получается прекрасно – докопаться до сути тайны. И так благородно – рассуждать о том, чтобы восстановить доброе имя бабушки. Но, возможно, то, что она затевает, ускользнет от нее, выйдет из-под контроля, вновь обнажит старые раны и позволит несчастьям разбежаться из ящика Пандоры, тщательно запертого почти двадцать долгих лет. И кроме того…

– А каков ваш интерес в этом деле? – спросила она. Дэн на миг заколебался. Сказать ли ей правду? Трудно преодолеть старые привычки. Полицейские и репортеры-расследователи обычно задают вопросы, но не отвечают на них. Это непосредственно касалось его.

– Я уже говорил вам – этот случай всегда притягивал меня, – хладнокровно сказал он. – Я же вырос под его знаком. Я думал, вы тоже настроены докопаться до истины. Подумайте сами. Если вы решите продолжать, дайте мне знать. Как я уже говорил, у меня сохранились контакты с полицией и я могу покопаться в деле. Но толку не будет до тех пор, пока вы не будете готовы задать несколько вопросов. Это может быть нелегко. Вы можете обнаружить какие-нибудь детали, о которых предпочли бы не знать. Но это цена, которую нам придется заплатить за правду. – Он поднялся и вытянул вперед руку. – Видите ли, я собираюсь просить сейчас у вас прощения. У меня назначена встреча, которую я не могу отменить. Подумайте о том, что я вам сказал, и сообщите мне о своем решении. Тогда, может быть, мы еще поговорим.

– Я так и сделаю, – кивнула Джулиет.

– Хорошо. – Он как-то с трудом произнес это, и Джулиет вдруг с легкостью поверила, что он когда-то был полицейским. Потом он снова улыбнулся, и жесткое стальное выражение почти тут же исчезло с его лица.

– Тогда надеюсь вновь услышать вас.

– Может быть. – Она не собиралась связывать себя обязательствами, но в душе поняла, что уже решилась. Ею овладела тревожная мысль, что, раз уж она пустилась по этой дороге, ей не надо останавливаться. Вероятно, другие члены семьи могут спокойно поживать во лжи и под покровом мужества ее бабушки, но только не она.

Она хотела знать правду. Тогда и только тогда она решит, что ей с этим делать.

Машина Джулиет завернула за угол улицы, а Дэн Диффен вернулся в дом. Адреналин взыграл в его крови, он ощущал прилив сил, некое предчувствие, что редко случалось с ним за последние дни. Пожалуй, преимущество профессии полицейского в том, что частенько могут возникать подобные минуты подъема, подумал он. Но могли быть и глухие периоды, моменты раздражения, отчаяния. И в конечном итоге бюрократия, которой плевать на личность, ведь именно из-за нее он оказался выброшенным на свалку именно тогда, когда больше всего нуждался в обретении смысла жизни.

В ночных кошмарах Дэн по-прежнему заново переживал, как он не поверил, когда ему в первый раз без обиняков сказали, что ему надо быть готовым весь оставшийся срок службы проработать за столом – это называлось «легкими обязанностями», либо быть списанным из полиции по состоянию здоровья.

– Ты же понимаешь, что мы не можем иметь недееспособных офицеров на улице! – заявил ему шеф, и Дэн чуть было не взорвался.

«Вы не можете так поступить со мной – в этом же моя жизнь!» – хотел сказать он, по это прозвучало бы слишком банально, поэтому он выдал несколько весьма колоритных фраз на языке, который вообще-то не считал приемлемым для себя, но который тем не менее был в ходу у многих так называемых «порядочных людей». Ему пришлось низко пасть, чтобы доказать это. Но шеф не отреагировал, хотя ему было жаль Дэна. Он понимал, что Дэн убит горем после смерти Марианны, да ему и не хотелось терять одного из своих лучших сотрудников, но делать было нечего. Ему надо было работать, а закон есть закон. Дэн должен был мужественно переносить страдания.

Но у Дэна не было настроения мужественно переносить страдания. Он почувствовал себя больным, его словно подрубила под корень служба, которой он посвятил свою жизнь, и ему не пришло в голову, что горе может вызвать у него чересчур бурную реакцию. Он в ярости хлопнул дверью офиса шефа и уволился с полицейской службы.

На некоторое время его, как густой туман, окутала депрессия. Женщина, которую он любил и на которой был женат, умерла, и хотя он понимал, что это глупо, тем не менее не переставал обвинять себя. А теперь он к тому же был без работы. Все кончено в двадцать семь лет. Боже, ради чего ему оставалось жить?

Когда депрессия отступила, Дэн начал всплывать на поверхность, как пробка в воде. И главная причина заключалась в том, что он ухватился за рассказ.

Дэн был всегда в ладах со словами. То, что он годами писал репортажи, притупило его талант, хотя в мрачные минуты он находил утешение в том, что описывал какие-нибудь эпизоды, овладевшие его воображением. К своему большому удивлению, он умудрился продать один-два своих опуса. И теперь, если ему попадалась история о контрабанде наркотиками, он уже точно знал, что будет с нею делать.

Контрабанда наркотиками была редкостью на Джерси, однако о ней знали, а контакты, которые ему удалось наладить, пока он служил в полиции, вывели его на след одного из наиболее ярких типов, новичка, которому было что скрывать. Подводящий итоги репортаж создал Дэну имя журналиста-расследователя, хотя он писал не под своим именем. Вместо этого он использовал псевдоним Гарри Портер. Это было предусмотрительно – на таком маленьком острове, как Джерси, не стоило афишировать факт, что бывший полицейский, сын выдающегося адвоката, был заинтересован в ниспровержении кумиров, разоблачении мошенничеств, непорядочности и других малоприятных деяний. Конечно, некоторые знали, кто он: невозможно было сохранять его личность в полной тайне, но по крайней мере псевдоним обеспечивал ему право на частную жизнь.

Однако находить новые материалы было не всегда легко, и когда он, разбираясь в конторе отца, ознакомился с делом Лэнглуа, то почувствовал, что здесь может быть по-настоящему большая история. И не только потому, что здесь присутствовали интригующие моменты – богатство и власть, скандал, семейная династия, разбитая на куски ссорой между ее членами, а потом соединившаяся так, что трещины были почти не видны. И еще – от всей этой истории веяло неразрешенной загадкой. Дэн знал, что отец его сошел в могилу, убежденный в невиновности Софии и постоянно терзаемый вопросом – если не София убила Луи, то тогда кто? И почему она настойчиво брала на себя ответственность за это преступление? Прикрывала ли она кого-нибудь, и если да, то почему? Или, может, она обезумела от горя и по правде уверовала в свою вину?

Это дело никогда толком не расследовали, Дэн был в этом уверен. По всем тем причинам, что он обрисовал Джулиет, Айвора Фовэла устраивала версия Софии. Если бы он смог докопаться до сути, могла бы получиться не оставляющая сомнений книга, настоящий бестселлер, и он уже воображал, с каким наслаждением он будет писать его, соединяя свой писательский талант с интересом к криминалистике, которые он взрастил в себе! Даже если у его и был крошечный комок злости, глубоко запрятанный в его побуждениях, он все равно не осознавал это. Он лишь инстинктивно понимал, что кто-то плохо обошелся с этим человеком. Ну а если этот кто-то мог бы угрожать и ему, и притом так безжалостно, чтобы заставить его потерять сон? Но только он совсем не собирался этого делать.

Но расследование Дэна имело кучу пробелов. В досье просто не было достаточной информации, чтобы дать ему дополнительную зацепку – ведь в конце концов его отец защищал Софию с позиции признания ею вины. Например, показания, касающиеся поведения остальных членов семьи в ночь, когда умер Луи, были расплывчатыми и неподтвержденными, их упоминали лишь в том контексте, который устраивал саму Софию.

«Она просила меня не вытаскивать на свет семейные дела. – Дэн вспомнил, как однажды отец сказал ему, когда у них зашел разговор об этом деле. – Она сказала мне, что нанимала меня не для того, чтобы я играл роль исправного защитника».

Таким образом, тайны Софии остались глубоко запрятанными, и у Дэна было не больше зацепок, чтобы докопаться до них, чем у его отца двадцать лет назад. Он подумывал о том, чтобы поговорить со старыми друзьями из полиции и попробовать раздобыть старые досье, но сомневался, стоит ли ему делать это так поспешно. Ведь тогда он может упустить какую-нибудь золотую возможность, потому что не знал, чего, собственно, ищет. Просмотрев несколько ранних, подлежащих уничтожению материалов, Дэн решил держать ухо востро. Рано или поздно он натолкнется на кого-нибудь, кто сможет ответить ему на некоторые вопросы, и раз уж он решил лично заняться расследованием, то тогда и сможет извлечь правду на свет. Но прошел год, и он уже начал думать, что ему стоит забросить это дело, признав, однако, что случай интересный.

И вот тут, словно дар Божий, прозвенел звонок ее внучки. Когда она сказала, кем приходится Софии, пульс его застучал в бешеном ритме. Вот тот человек, который заинтересован в этом и доискивается правды – и она была сама членом семьи!

В первый раз в жизни Дэн благословил тот факт, что его назвали именем отца. Все мелкие неприятности, которые возникали у него от ощущения, что родители этим как бы отрицали его индивидуальность, да и другие случаи, когда одинаковое с отцом имя приводило к каким-то дурацким недоразумениям, были забыты. Если бы его не назвали Дэниел, то другого такого случая, может быть, и не представилось.

Дэн вернулся в гостиную. Он испытывал подъем, оживление. Разговор был не из легких, но он надеялся, что еще раз встретится с Джулиет Лэнглуа. Его немного кольнула мысль о том, что было, если бы он сказал ей об истинной причине его интереса к этому делу и о догадках, что София покрывала какого-то близкого ей человека. Он испугался, что в таком случае она просто ушла бы и никогда не вернулась, а он потерял бы шанс написать лучшую повесть из всех, что мог написать. Репортажи-расследования, равно как и работа в полиции, могут быть грязным делом. С этим ему приходилось жить, но не стоило терять из-за этого сон. Ненадолго он мысленно вернулся к тем сомнениям, которые испытывал его отец и которые много лет мучили его. У него возникло чувство, что его старик был бы рад, если спустя много лет справедливость все же восторжествует. И если его совести нужна взятка – то вот она.

Дэн потрогал кофейник. Кофе был теплым, но не горячим. Он решил подогреть его, потом передумал и налил себе вместо кофе виски. Рановато для такого напитка, но у него было ощущение, что он что-то отмечает.

Дэн поднял бокал и мысленно произнес тост в честь дела Лэнглуа.