ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Вероятно, Дебби никогда не сказала бы Луи о Фрэнке де Вале, но как-то вечером она перебрала лишку.

Они провели спокойный вечер, наслаждаясь привезенными из китайского ресторанчика блюдами, бутылкой «шабли» и слушая Вивальди. Луи был необычно тихим, а Дебби, постепенно хмелея, все думала, как бы оживить его.

– В чем дело, дорогой? – спросила она, усаживаясь к нему на колени и обнимая его за шею.

– Ничего. Просто устал.

– О, я понимаю. Я полагаю, ты на Джерси ведешь светскую жизнь.

– Ты ошибаешься, – сказал Луи. – На Джерси нет никакой светской жизни. Он слишком тихий, степенный, этот проклятый остров. Еще ничего, если бы довелось родиться чайкой, в противном случае там смертельная тоска. Там полно напыщенных ничтожеств.

– Ну, наверное, не все такие.

– Все.

Дебби хихикнула.

– Могу тебе рассказать об одном, кто не такой. Могу рассказать об одном типчике, который становится крутым парнем, когда выбирается с острова.

– Обо мне?

– Нет, ну ты тоже, конечно. Но ты такой скучный по сравнению с ним.

– О? И кто же это?

– Я не знаю, стоит ли говорить тебе, – сказала Дебби. – Если я скажу, ты, наверное, разозлишься на меня.

– Почему я должен разозлиться?

– Потому… – Дебби замялась, испугавшись продолжать. Но, начав, она уже едва могла остановиться – Луи может подумать, что у нее есть что скрывать. Кроме того, перед таким соблазном невозможно было устоять, а если Луи рассердится, – ну тогда она знает, как его успокоить. – Ну хорошо, я расскажу тебе, но только если ты пообещаешь не ругать меня. Однажды, когда ты был в отъезде, я ужасно устала быть одна и поехала на вечеринку к Симону Чемберсу с Грэйс. Я знаю, что ты не любишь, когда я с нею встречаюсь, но, честное слово, я вела себя очень хорошо. Вечеринка была такая буйная, что я побыла там недолго, а потом, извинившись, уехала, как говорят репортеры из хроники.

– Киска! Ты же знаешь, что это за девушка…

– Да, знаю. Тише, а то не буду рассказывать. Там был этот человек, одетый в фартучек французской горничной, – я хочу сказать, на нем правда больше ничего не было, только маленький фартучек, туфли на высоких каблуках и чулки. – Она снова захихикала. – Он так смешно выглядел, Луи, а когда пошел – вихлялся, вот так. – Она соскочила с его коленей и продемонстрировала.

Луи засмеялся. Дебби, если бы постаралась, могла быть прирожденной комедианткой.

– Очень забавно! Однако не похоже, что это житель Джерси. А теперь ты понимаешь, почему я предупреждал тебя насчет Грэйс. Надеюсь, больше ты не будешь делать таких глупостей.

– Не буду. Но он с Джерси, Луи. Грэйс сказала мне, как его зовут. Она сказала, что он там какой-то политический деятель – Фрэнк де Валь.

Луи сощурился. В какой-то миг Дебби подумала, что он страшно разозлился, но потом его губы медленно изогнулись в улыбке.

– Фрэнк де Валь, а? Ты уверена?

– Вполне. Ты его знаешь? На это Луи не ответил.

– Ну-ну, значит, Фрэнк де Валь посещает мальчишники у Симона Чемберса! Вот это номер! Не могу понять, как это раньше я об этом ничего не слышал.

– А почему ты должен был слышать? Это же совсем другой разряд. Не думаю, что Бенни хотел бы, чтобы такие люди приходили в его клуб.

– Да, они стараются держаться вместе, – согласился Луи. – Теперь я понимаю почему. Это же кучка извращенцев. – Голос его звучал настолько презрительно, что Дебби отпрянула. Она никогда не замечала, чтобы Луи был таким поборником морали, хотя, несмотря на всю его распущенность, он не стремился к каким-то особым сексуальным вывертам.

– Не думаю, что ты мне понравишься, если наденешь фартучек французской горничной, – сказала она, склоняя голову к нему на плечо.

– Очень рад слышать это, – сказал Луи, прижимая ее к себе.

Но, занимаясь с ней любовью, он думал о чем-то своем.

Вступив во владение долей наследства гостиничной империи Лэнглуа, Луи начал прорабатывать разные варианты, чтобы расширить сеть отелей. Он алчно раздумывал, как можно было бы пощипать богатеньких местных жителей и приезжающих на отдых туристов. Его прельщала идея создания игорных клубов и казино, которыми он сам так увлекался. Но все его планы разбивались о непреодолимую стену – старинные, суровые законы, запрещавшие на острове подобные заведения. Луи начинал с сожалением думать, что не было никакой возможности обойти эти законы. А теперь то, о чем рассказала ему Дебби, все перевернуло у него в голове, он решил, что, возможно, наткнулся на брешь в обороне. Фрэнк де Валь был сенатором. Верно, он обладал одним-единственным голосом в правительстве – в парламенте острова, – но был уважаемым и влиятельным политиком. Если кто-то и смог бы замолвить словечко другим сенаторам по этому поводу, то это мог быть только Фрэнк. А Дебби предоставила Луи возможность перетянуть Фрэнка на свою сторону.

Луи крепко и страстно поцеловал Дебби. Губы ее были мягкие, сладкие от специального геля, которым она воспользовалась в этот вечер. Но Луи ощущал лишь вкус успеха, который он предвидел.

Иногда, в те долгие одинокие дни, когда Луи не было, Дебби раздумывала, хранил ли он ей верность. Почему-то она не могла себе представить, что он не изменяет ей. Луи был слишком темпераментным, чтобы удовлетворяться одной любовницей, особенно когда они так подолгу не были вместе. Сама мысль о том, что Луи может быть с кем-то другим, вызывала у Дебби физическую боль. Она не могла выбросить из головы свои подозрения и старалась хоть как-то обосновать их.

По крайней мере она была его постоянной любовницей. Она была киской, поселившейся в его лондонском доме. Она была та, к кому он приезжал домой.

Но Дебби забывала, однако, что, пока он жил в Лондоне в течение пяти лет с того момента, как скрестил шпаги с отцом, Джерси тоже был его домом. Корни его там были пущены очень глубоко, и привязанности тоже. И в одном из их любовно проводимых уик-эндов Дебби приблизилась к пониманию того, как Луи проводит свое время на Джерси.

Это было в воскресенье днем. Луи приехал домой в пятницу вечером и стал жаловаться, насколько же жарко в июне в Лондоне и с каким бы удовольствием он остался бы на Джерси. Дебби ничего не сказала – она боялась раскачивать лодку, и после приятно проведенного вечера в речном клубе настроение Луи улучшилось. У него в субботу были кое-какие дела, но, к восторгу Дебби, он взял ее с собой, а вечером Луи умудрился получить приглашение в деревенский коттедж, куда они однажды ездили зимой.

Бассейн уже расчехлили, и вместе с другими участниками вечеринки они ели барбекю и пили вино возле него и плавали, пока не стало слишком прохладно и неприятно находиться в воде. Луи и Дебби пригласили остаться на ночь, но, к облегчению Дебби, Луи отклонил приглашение. Он объяснил, что на следующее утро у него назначена деловая встреча, и Дебби была очень довольна. Она настолько наслаждалась его обществом, а теперь к тому же они виделись так редко, что она предпочитала проводить время наедине с ним. Они поехали назад, в Лондон, и Дебби вела белую машину с открывающимся верхом, которую ей купил Луи.

На следующее утро Луи встал очень рано и уехал на деловую встречу, оставив Дебби в кровати. Понежившись всласть и восхищенно подумав, как мало мог спать Луи, она встала, приняла дивную ванну и занялась обычным макияжем. Они собирались поехать на ланч, и Луи сказал, что он скоро за ней заедет.

Она была в спальне, решая, какое платье надеть, когда зазвонил телефон. В одном кружевном белье она побежала в гостиную, чтобы поднять трубку.

– Алло.

– О! – На другом конце провода прозвучал молодой, обескураженный голос. – Я, наверное, набрала не тот номер.

У Дебби по спине пробежали мурашки.

– С кем вы хотели поговорить?

– С Луи Лэнглуа. Но…

– Это дом Луи Лэнглуа, но его сейчас нет дома, – ледяным тоном ответила Дебби. – Могу я передать ему, кто звонил?

– Да. – За детским голоском скрывалась агрессивность. – Пожалуйста, передайте ему, что звонила Молли. Он может мне перезвонить, если захочет.

– А он знает, где вас найти?

– О да, знает.

Дебби, задыхаясь, положила трубку на место. Вот это номер! Ему сюда звонит женщина! Насколько она знала, раньше такого не было, по крайней мере с тех пор, как она переехала к нему. Она вернулась в спальню, но сосредоточиться на том, что надеть, уже не могла, она вынимала из шкафа платья, одно за другим, и складывала их на кровать. Когда вернулся домой Луи, она была уже порядком на взводе и все в том же кружевном белье.

– Ты еще не готова? – спросил он, входя в комнату и нетерпеливо глядя на нее. – Я же заказал столик на час дня – разве я тебе не говорил?

– При чем тут ланч? Мне было о чем подумать.

– Например?

– Тебе звонила женщина. Она хочет, чтобы ты ей перезвонил.

– Женщина? Кто она?

– Она сказала, что ее зовут Молли и ты знаешь, где ее найти.

– Молли? Что она хотела?

– Откуда я знаю? Лучше позвони ей и выясни!

Луи засмеялся:

– Ну давай же, Киска. Мне нравится, когда ты показываешь коготки.

– Нет. Это не смешно, Луи. Кто она?

Он потянулся к ней.

– Молли – моя свояченица. Она замужем за моим братом Робином. Так что, видишь, тебе не из-за чего волноваться.

– О! – Она готова была разреветься от огромного облегчения, такого огромного, что ей даже в голову не пришло поинтересоваться, что за семья у Луи.

Он целовал ее и ласкал ее тело, такое прелестное в чудесном кружевном белье цвета слоновой кости, и она не поняла, что новость о том, что Молли – его свояченица, была полуправдой.

Молли, столько же времени, сколько помнила себя, была безнадежно влюблена в Луи.

Она вступила в жизнь под именем Молли Феро и выросла вместе с мальчиками Лэнглуа. Ее мать, Сюзан, помогла Софии тогда на берегу, когда должен был родиться Робин, и в результате женщины подружились. Они регулярно ходили друг к другу в гости, гуляли вместе с детьми, возили их на пикники, праздники, водили в театр на рождественские представления. Молли больше всего на свете любила топать за мальчиками своими маленькими пухлыми ножками, хотя они считали ее ужасной надоедой и при каждом удобном случае удирали от нее, вызывая на свои головы гнев Софии, когда рыдающая, раскрасневшаяся от злости, что ее бросили, Молли прибегала домой и рассказывала, как с ней поступили.

– Как бы вам понравилось, если бы бросили вас? – в ярости спрашивала София.

– Но она же девчонка. Она ничего не умеет делать. Она глупая.

– Она не глупая. Просто она моложе вас. И вы должны были смотреть за ней.

– Но она путается под ногами. Если мы лезем на деревья, она стоит внизу и орет. А когда мы взбираемся на скалы, она скользит, попадает в лужу, носки у нее становятся мокрыми, а нам из-за нее достается. Это нечестно.

– Честно или нет, вам надо принимать Молли во все ваши игры.

– О зануда!

Оба мальчика считали Молли надоедливой, но больше от нее страдал Луи. Он был старшим, и предполагалось, что он отвечает за нее, да к тому же Молли была к нему неравнодушна, и это было хуже всего. Она боготворила его, бегала за ним по пятам, как собачка, хваталась за рукава его свитера и, что самое ужасное, иногда лезла целоваться. Луи здорово играл на том, как ему противно быть предметом обожания Молли, но втайне был польщен. Когда она обнимала его своими пухлыми руками и приклеивалась губами к его щеке, его начинало тошнить, но постоянно ощущать себя на пьедестале было все-таки приятно. Луи не мог объяснить свои чувства; он был слишком юн, чтобы самому в этом разобраться, но если бы он был старше, то распознал бы удовольствие, дарованное властью. Молли сделала бы все, что бы ни приказал ей Луи, даже скинула бы с себя всю одежду и извалялась бы в обжигающей крапиве. Луи наслаждался ощущением всемогущества, которое это давало ему, и даже ничем не вознаграждал Молли за ее рабское обожание. Однажды, когда она особенно действовала ему на нервы, он толкнул ее в лужу возле скалы, в ту самую лужу, куда, по его словам, Молли вечно соскальзывала. И когда она, плача, валялась там в мокром платье и панталончиках, с ободранными локтями и беспомощно болтавшимися в воздухе ногами, он смеялся над ней. Он был готов сказать Сюзан и Софии, что это произошло случайно, что он и сам поскользнулся, пытаясь помочь Молли влезть на скалу, но в этом не было необходимости. Молли ни одной живой душе не сказала о том, как Луи нарочно толкнул ее в грудь, а день-два спустя все так же преданно обожала его.

Когда они, все трое, выросли, Молли начала осознавать свою женственность. Она больше не старалась все время проводить с мальчиками, но ясно давала понять о своих привязанностях. Ее детская пухлость превратилась в прелестную округлость, и она предпочитала носить одежду, подчеркивавшую преимущества ее фигурки и в то же время немножко детскую: миленькие облегающие короткие платьица, светлые джинсы с недорогими майками, теплые брюки и юбки в складку. У нее была пышная прическа, которая очень шла ее круглому прелестному личику, она подводила свои большие глаза карандашом и красила губы бледной помадой, а ногти – лаком в тон ей. Даже полоумный мог бы попять, что все это делалось ради Луи, но Луи, по своему обыкновению, игнорировал это.

Пока ею не начал интересоваться Робин.

С раннего детства между ним и Луи существовало соперничество, и оба мальчика довольно часто ссорились.

Луи всегда был более самостоятельным из них двоих. У него был шарм, врожденное обаяние, красивая внешность, быстрый живой ум и какая-то особая уверенность в себе, перед которой невозможно было устоять. Ему прекрасно удавалось скрывать свои недостатки: тщеславие, эгоизм, бессердечие, склонность к жестокости и жажду наслаждений – все, что с годами постепенно затмевало его образ. Но, несмотря на то, что многих влекло к нему, Луи втайне понимал: все, что бы он ни делал, не нравилось его отцу. Это проистекало из-за внутренней убежденности, что он для Бернара значил меньше, чем Робин. Уверенность эта как раковая опухоль разъедала его и позже вылилась в открытое противостояние отцу, всем его намерениям, всем его начинаниям. Он ненавидел его яростной ненавистью, хотя какая-то часть его души молила об одобрении и любви Бернара.

С другой стороны, Робин никогда, в сущности, не ценил, что был любимчиком отца. Он вечно пребывал в тени Луи, видел, как обожала София старшего сына, но у него не хватало чутья понять, что этим мать фактически компенсировала прохладность Бернара по отношению к Луи.

София всегда защищала Луи и некоторым образом Бернара. Она не могла забыть великодушие Бернара, когда он принял Луи за собственного сына, и в то же время слишком переживала из-за чувств Бернара к мальчику. Она покрывала проделки Луи и терпеть не могла, когда Бернар ругал или наказывал его, принимая это чуть ли не за отпор лично ей. В душе София любила детей одинаково, но Робин никогда этого не осознавал. Он видел, насколько мать отдает предпочтение Луи, видел и естественную тягу к ней Дэвида, который был настолько моложе, что просто нуждался в ином отношении. В своих глазах он был если не нелюбимым, то уж наверняка подчиненным существом. И в то же время не настолько безраздельно пользовался вниманием отца, чтобы это компенсировало ему «невнимание» матери.

Это было соперничество двух братьев и тайная страсть двух мальчиков обставить друг друга, что и сделало Молли яблоком раздора в необъявленной войне между ними. Счел бы ее Робин привлекательной, если бы она так явно не липла к Луи? Да, она была хорошенькая, но ничем особенно не выделялась среди других девушек, с кем он был знаком. Но факт, что она была так привязана к Луи, обратил на нее внимание Робина, а Луи не устоял и бросил ей несколько крошек, после чего решил, что она будет полностью в его распоряжении.

Когда София поняла, что происходит, то пришла в ужас. Она видела ужасные последствия похожей войны-соперничества между собственными братьями и боялась, что история повторится вновь. Вольно же было Бернару умиротворяюще говорить, что они сами разберутся между собой, – Софию преследовали мысли, что Ники и Поль так никогда и не разобрались. Ники мог бы остаться в живых, если бы Поль не женился на Вив, и она была уверена, что трагедия, которая повредила их отношениям, лишила их шанса на настоящее счастье. Ее передернуло при мысли, что нечто подобное может случиться с Робином и Луи. Как мать, она ничего для них не желала, кроме счастья. И кроме этого, она испытывала чувство ответственности за Молли, которую знала с детства и очень любила. В конечном итоге ей тоже не принесет ничего хорошего, если ее будут делить между двумя ребятами, как военный трофей. Но София не хотела вмешиваться, потому что чутьем понимала: что бы она ни сказала – ничего хорошего это не даст, пока они так и будут плавать в этом маленьком замкнутом кругу и хватать друг друга за хвост. Она могла лишь надеяться, что Бернар окажется прав и в конце концов они разберутся, возможно, повстречают кого-то и влюбятся, все трое, полюбят кого-то совсем другого и таким образом положат конец этим отношениям, которые могут привести только к нездоровым чувствам.

Но, к несчастью для всех них, все получилось совсем не так. Карусель продолжала кружиться, Робин во все глаза смотрел на Молли, Молли – на Луи, а Луи высокомерно делал с ними обоими то, что доставляло удовольствие ему, пока наконец ему не исполнился двадцать один год. Он достиг критической точки. В его разрыве с отцом не фигурировали ни Робин, пи Молли. Это было между Луи и Бернаром.

Эта война тлела уже давно, с момента, когда Луи окончил школу и вошел в компанию. Бернар хотел, чтобы он сначала поступил в колледж, но Луи, несмотря на свой блестящий ум, оказался ленив к учению. Он не собирался учиться ни дня дольше – ему не терпелось заняться самым серьезным делом в жизни. Он стремился делать деньги.

Когда Бернар увидел, что Луи принял решение, он взял его в компанию, хотя и объяснил, что ему придется самому работать и учиться всему необходимому.

Это не устраивало Луи. У него уже имелись собственные идеи насчет того, как должны работать он и индустрия развлечений Лэнглуа. Почти немедленно между ними возникли стычки, они усугублялись тем, что через год Робин, который не собирался ни на шаг отстать от брата, также отказался идти в колледж и присоединился к компании, хотя и у него молоко еще не обсохло на губах. Однако между ними была разница. Там, где Луи хотел верховодить и выдвигал идеи по организации бизнеса, который годами шел по накатанной колее, Робин захотел всему научиться сам. Бернар не смог удержаться от сравнений, и вскоре стали разлетаться искры. И в год, когда Луи достиг совершеннолетия, дела повернулись совсем круто. После очередного шумного скандала Луи вышел из компании, убежденный в том, что отец предпочитает Робина, и уехал, чтобы начать новую жизнь в Лондоне.

Когда Луи уехал, Робин продвинулся дальше в отношениях с Молли. Он застиг ее обиженной, ранимой и решительно доказал ей, что она может прекрасно жить без Луи и чего-то стоить не только в его глазах. Их ухаживание было недолгим – едва уехал Луи, Молли надела кольцо Робина, и они назначили дату свадьбы.

– Подождите немного – вы еще так молоды! – умоляла их София, но у их не было настроения ждать.

Их свадьба была событием за последние десять лет – на Молли было модное, короткое, как у балерины, платье, и такие же платья были у ее подружек – у одной розовое, у второй голубое, а у третьей – лимонно-желтое. И когда они вошли в церковь, у Софии перехватило дыхание. Луи приехал домой на свадебную церемонию, хотя Робин шафером выбрал Дэвида, а София поймала себя на том, что следит, не смотрит ли Молли в сторону Луи. Она очень этого боялась, потому что взгляд Молли мог выдать ее прежнюю привязанность к Луи.

Однако, к ее облегчению, Молли не смотрела ни вправо, ни влево, она проплыла мимо Луи, словно его там и не было, а когда она вместе с Робином стояла у алтаря и обменивалась обручальными кольцами, София почувствовала, как у нее с плеч словно гора свалилась. Быть может, в конце концов все утрясется к лучшему. Они так хорошо смотрелись вместе, как будто так оно и должно было быть.

Сначала казалось, что она была права. Луи вернулся к своей прежней жизни в Лондоне, зарабатывал кучу денег своим неподражаемым способом, а Луи и Молли начали устраивать свою семейную жизнь. Десять месяцев спустя после свадьбы родилась малышка Джулиет.

– Слишком быстро, – сказала София, когда ей сказали, что Молли беременна, но когда она увидела младенца, ее настроение переменилось. Джулиет была красивой, самой лучшей на свете внучкой, которую можно было только пожелать, и София надеялась, что она окончательно скрепит брак ее родителей. Молли казалась безмятежно счастливой, хотя во многих смыслах она сама была еще ребенком, и София думала, что она по крайней мере оставила свою страсть к Луи позади.

Но она ошиблась. Потому что, когда Бернар так внезапно и трагически умер, завещав свое состояние в равных долях трем мальчикам, и вернулся Луи, чтобы заявить о своих правах в компании, все началось снова.

Луи расценил тот факт, что Молли оказалась женой его брата, как вызов, а Молли, безнадежно к нему привязанная, как всегда, не могла устоять перед его натиском.

Почему это было так, иногда думала Молли. Что такого было в Луи, что делало его таким опустошительно-притягательным? Она не хотела изменять Робину, не хотела предавать своего ребенка. И тем не менее Луи сломил ее сопротивление, как всегда. Один взгляд его холодных голубых глаз, и у нее начинали трястись коленки, одно его прикосновение – и она сгорала от желания. Она тайно встречалась с ним, а опасность прибавляла пикантности их любовным свиданиям, хотя, когда его не было рядом, она готова была выть от стыда. Она понимала, что он играет с ней, но какое это имело для нее значение? Он был ее властелином, а она тайно предавалась пороку. Она ненавидела себя за слабость, но от этого ей было не легче, она боялась потерять все, что ей было дорого, но ничто не могло ее остановить.

А Луи твердо стоял на ногах, наслаждался чувством власти, познавал его и ни о чем не думал. Молли нужна была ему не больше, чем Дебби. Только для того, чтобы удовлетворить свои сексуальные запросы и ублажать свое «я». Разница между этими двумя женщинами была лишь в том, что Молли знала правду, а Дебби, разумеется, нет.