Все были единодушны в том, что это самая пышная и самая красивая свадьба в истории Палм-Бич, но в то же время почти всех не оставляло какое-то ужасное, жуткое предчувствие. Как бы там ни было, внешне ничто не предвещало беды. Она, скорее, ворочалась где-то в общем подсознании, таинственная и грозная, неопределенная, но неотвратимая. Гнетущее чувство словно затаилось в прохладной, благодаря кондиционерам, атмосфере старинного особняка в мизнеровском стиле, гнездилось в темных уголках под деревянными резными потолками, пряталось в мрачных коридорах, декорированных испанскими изразцами, и в галереях, уставленных бугенвиллиями. Тот, кто проникся этим чувством, уже не мог отделаться от него, однако оно было слишком смутным, чтобы поддаться описанию, – незваный гость на свадебном празднике.

Лайза Блэсс и Бобби Стэнсфилд оставались в неведении относительно этих тревожных подводных течений. Сегодня был день их бракосочетания. Этим двум людям предстояло через несколько минут слиться в единое целое, и аура полного счастья ограждала их от дымки страха, клубившейся вокруг. Они стояли вплотную друг к другу, как две фигурки на крыше детской музыкальной шкатулки, готовые двинуться в радостном танце по дороге к вечному единению. Время от времени, как бы желая взаимно убедиться, что все это не сон, они протягивали друг другу руки для успокоительного прикосновения. «Держать, значит владеть», – как бы говорил этот их жест.

Лайза Блэсс крепко сжала руку жениха и прильнула к его крепкому плечу.

– Теперь уже недолго, – прошептала она.

А путь был долгим, очень долгим. Долгим, почти как сама память. Казалось, всю жизнь Лайза шла к этой минуте, и нельзя было вообразить более тяжкой и опасной дороги. Лишь Мэгги приблизилась к пониманию того, через какие горе и трагедию, отчаяние и боль, борьбу и напряжение прошла Лайза на этом пути. Все остальные видели только прекрасную Лайзу Блэсс, девушку сомнительного происхождения, которая создала империю и теперь собиралась слить ее с династией. Это была версия журнала «Пипл», и таким же будет вердикт «Светского календаря». Но только Лайза знала, что на захватывающих дух американских горках, которые представляла ее жизнь, главным мотивом была не любовь, как можно было бы предположить, исходя из нынешней церемонии, а совсем иное. Только Лайза могла знать, что все годы ее головокружительного восхождения к славе и богатству были омрачены окутывающим сознание туманом мести.

Теперь, однако, произошла полная метаморфоза, и из куколки ненависти на волю вылетела бабочка любви. Любви к мужчине, которого Лайза так хотела уничтожить.

Бобби повернулся к ней и выпрямился, расправив плечи под безупречной визиткой «Андерсон и Шеппард Сэвил Роу». Он глубоко вздохнул.

Все равно очень долго, – прошептал он в ответ.

Замечание его было более чем справедливо. Сколько времени ушло впустую! Как пришлось раскаиваться в том решении, которое он с таким трудом принял много лет назад! Его молитвы были услышаны, ему был предоставлен второй шанс, и теперь Бобби хотел завершить дело прежде, чем капризная судьба снова надует его. Ему представился второй шанс заполучить не только Лайзу Блэсс, которую он всегда любил, но и все остальное. При мысли о будущем сердце Бобби наполнялось счастьем. Лайза Блэсс, с ее способностью умиротворять и успокаивать, соединяла свое огромное богатство с политическим весом Бобби, и это вновь открывало перед ним блестящие перспективы. Опять можно рассчитывать на президентство. Весь во власти вновь пробудившейся под гул толпы мечты, Бобби повернулся, чтобы посмотреть на гостей, приглашенных на свадьбу.

Казалось, в этом огромном зале собрался весь Палм-Бич. Он предстал здесь во всей своей славе, вызывая благоговение своим самодовольством, гордо и надменно демонстрируя освященные временем богатство и могущество. Здесь собралась вся старая гвардия – Фиппсы, Манны, Уайденеры, Пулитцеры, Кимберли – и те, кто в один прекрасный день войдут в ее число – Лой Андерсоны, Лейди, Кушинги, Хэнли. Толпа членов Поло-клуба из Веллингтона: мясистые аргентинцы с голодными глазами и выпирающими бицепсами; сладкоречивые седовласые светские львы с красавицами женами и прыткими дочерьми; обедневшие англичане с устойчивыми неприятностями и шаткими моральными устоями. Здесь были политические союзники, несколько политических противников, щедрый набор евромусора. Потомки немецких оружейных магнатов, кучка особ псевдокоролевских кровей с Балкан и неизбежная стайка учтивых русских белоэмигрантов.

Да, все они прибыли сюда, чтобы присутствовать на бракосочетании двух самых влиятельных состояний города. Для них это была не столько свадьба, сколько коронация. Палм-Бич готовился к восшествию на престол нового короля и новой королевы, и придворные явились засвидетельствовать свою преданность.

Скотт Блэсс тем временем терзался муками, которые невидимой стеной отделяли его от окружающих. Съежившись на стуле с высокой спинкой, он все время невольно отводил глаза от готовившейся вступить в брак пары и нервно поглядывал на белый телефонный аппарат, который находился в нескольких дюймах от его руки. Несмотря на наэлектризованную атмосферу беспокойства, окутавшую его, Скотт все же успел отметить, что мать красива, как никогда. Выполненное в стиле миланских туалетов семнадцатого века кружевное, цвета слоновой кости, платье от Пэт Керр, с его почти целомудренным воротом, украшенным жемчугами, придавало Лайзе Блэсс одухотворенность, которой Скотт в ней раньше не замечал. Тонкие черты лица не изменились, однако их оставила напряженность, и ее место заняло тихое умиротворение. Его мать, пройдя сквозь очистительный огонь, родилась заново, и свет любви, который сиял в ее восторженных глазах, – тот самый свет, который Скотт тщетно надеялся когда-нибудь ощутить на себе, – устремлялся на ее будущего мужа. Круг замкнулся. Кривда должна была обратиться в правду, лед – в пламень. А на полях, где было посеяно зло, вот-вот взойдет урожай счастья. Да так ли это? Скотт вновь уставился на телефон, страстно ожидая звонка. Моля его не зазвонить. Он раздраженно оттянул жесткий воротник, чтобы свежий воздух помог избавиться от испарины, хотя понимал, что и это не облегчит пытки.

Из противоположных углов зала за его страданиями наблюдали две женщины. Кэролайн Стэнсфилд ранее не была знакома с сыном Лайзы Блэсс, однако ей показали юношу, и внешне он произвел на нее благоприятное впечатление. Будучи главой политической династии Стэнсфилдов и столпом высшего общества Палм-Бич, она неплохо разбиралась в тех качествах, которые привлекают избирателя. Скотт был замечательным экземпляром.

Высокий, хорошо сложенный, с неотразимыми для избирателей синими глазами, как у ее собственного сына Бобби. Очевидно, мальчик должен был унаследовать ум своей матери. Сын такой женщины, как Лайза, возникшей из ниоткуда, чтобы прибрать к рукам единственный мир, который что-то значит, непременно обладает верным политическим чутьем. Его нетрудно будет натаскать. Возможно, она, Кэролайн, сама возьмет его под свое крылышко и обучит искусству побеждать, как обучила своих собственных детей. Однако, что это он все время ерзает? Мужчина должен уметь сидеть спокойно и излучать достоинство. А тут создавалось впечатление, будто он собирается предстать перед расстрельной командой, а не присутствует на свадьбе матери, выходящей за жениха, лучше которого, пожалуй, в мире и не сыщешь. С легкостью, выработанной восьмьюдесятью пятью годами практики, Кэролайн Стэнсфилд отбросила раздражающую ее мысль и с царственной улыбкой обвела взглядом комнату.

Все было и вправду просто прекрасно. Как мудро поступила Лайза, освоив необходимые правила. Разумеется, Бобби тоже мог ее просветить, однако сердце у него к таким вещам, как подготовка свадьбы, по-настоящему не лежит. Кэролайн мысленно проверила те мелочи, на которые обычно обращают особое внимание люди, вращающиеся, как и она сама, в высшем свете Палм-Бич: визитка жениха, одинокая белая гвоздика в английском стиле – простая и без обрамления в виде зелени или вычурных веточек, – достойный галстук от Эндовера, прекрасно отутюженные брюки в тонкую полоску, ослепительно начищенные, удобные туфли с, по крайней мере, тридцатилетней родословной. А Лайза? Поистине великолепный компромисс между белизной целомудрия и деликатным намеком на многоопытность. Кружева, скорее, не белые, а цвета слоновой кости, но, тем не менее, дают ощущение чистоты. Прекрасный выбор. Букет совершенно неброский. Восхитительный вкус. Обычные белые маргаритки – тонкая демонстрация простоты и отвращения к аффектации, что так любят лучшие из лучших. Опытным, привередливым оком Кэролайн продолжала оценивать подготовительные мероприятия. Слуг более чем достаточно, все в одинаковых пепельно-серых визитках, полосатых брюках, с жесткими воротничками, аскотскими галстуками и в жемчужно-серых перчатках. Ни единого смокинга в комнате. Она сверилась с часами. Ровно полдень, единственное подходящее, на взгляд Кэролайн, время для свадьбы.

Прекрасно вымуштрованные мальчики из «Палм-Бич вэлет паркинг» Джона Кавекоса еще учтиво подгоняли нескольких запоздавших от «роллс-ройсов» по усыпанным лепестками цветов длинным коридорам роскошного старинного дома к главному залу, где знакомые друг с другом гости уже вытягивали шеи, словно страусы на амфетамино, чтобы выяснить, кто тут еще присутствует и, что важнее, кто отсутствует. Кэролайн могла бы их всех успокоить. Кому не было положено, отсутствовали. Присутствовали все, кому было положено. Форды, Дюпоны, Мики, Дадли. И целый выводок Кеннеди. Все до единого члены элитарного клуба «Коконатс», который собирался всего лишь раз накануне Нового года и приглашения которого ценились больше, чем телефонные звонки от президента; все члены правления клуба «Поинсиана», неусыпные ревнивые надзиратели за светской жизнью Палм-Бич; большинство членов клуба «Эверглейдс», разумное число из «Купально-теннисного клуба». Горстка представителей Пляжного клуба и никого, слава Богу, из «Палм-бич кантри-клуба». Затем шли представители Хоуб-Саунда но главе с Пермелией Прайор Рид, деспотичной правительницей клуба «Джюпитер-айленд», пасущей маленькое стадо Даблдеев, Дилонов и Очинклоссов.

Блуждающий взор Кэролайн Стэнсифлд вернулся к Скотту, и вновь в гармонию был внесен разлад. Что же, в конце концов, с ним происходит? Вид у него был невероятно – что это за глупое слово употребляют теперь? – «убитый». Как раз к этому времени прекрасно настроенные антенны Кэролайн Стэнсифлд, наследие почти вековых политических и светских интриг, уловили какие-то тревожные сигналы, поступающие в ее мир.

В пятидесяти футах от Кэролайн стояла ее внучка Кристи, цветы вокруг которой должны были бы создать ощущение рая, однако она чувствовала себя, как в аду. Королевская безмятежность рядов белых орхидей, расположенных по обе стороны от Кристи и оттенявших ее тонкую красоту, усиливала ее болезненное напряжение. Взор Кристи также был обращен на Скотта Блэсси. Но, в отличие от бабушки, она точно знала, о чем он сейчас думает. Сколько еще оставалось времени? Что они станут делать, когда время выйдет? В отсутствие указаний свыше не оставалось ничего иного, кроме как взять на себя роль Всевышнего. Кристи оторвала взгляд от мучительно напряженной фигуры возле телефона и посмотрела на пару, пребывающую в блаженном наведении. Способна ли она поступить так со своим отцом, когда дело зашло столь далеко? Она просто не знала этого и понимала, что этого не знает и Скотт. Поверх моря застывших в ожидании лиц Кристи удалось поймать бегающий взор Скотта. Может, попробовать поддержать его телепатически? Кристи собрала всю волю в кулак и направила Скотту мысленно послание с зарядом бодрости, в котором так отчаянно нуждалась сама. Синие глаза поблагодарили ее, и Кристи удалось изобразить полуулыбку. Скотт. Бедный Скотт. Судьба отняла его у нее – только затем, чтобы вернуть снова, благодаря этому жуткому парадоксу, называемому жизнью. Скотт, который так страшно обидел ее. Скотт, который был теперь ее товарищем; который раньше был ее возлюбленным, а теперь стал чем-то гораздо большим.

Отец Брэдли, приходский священник храма Милосердия у Моря – этого украшенного колоннадой здания, где принимали крещение и последнее напутствие принадлежавшие к англиканской церкви обитатели Палм-Бич, где они соединялись и молились, – приготовился к освященному временем ритуалу. Загорелый и бодрый, он непринужденно, как свой среди своих, прохаживался в толпе своих феноменально богатых прихожан. Отец Брэдли не мог припомнить, чтобы ему приходилось присутствовать на столь знаменательной свадьбе, и, казалось, все находилось под контролем; однако даже сейчас, стоя здесь и болтая с наиболее влиятельными гостями новобрачных, он не мог перебороть дрожь какого-то тревожного предчувствия. Он мог бы совершить этот ритуал с закрытыми глазами. Что же беспокоиться? Разумеется, в церкви все было бы проще, однако повторный брак вполне допустимо проводить в домашних условиях, тем более в таком доме, как у Стэнсфилдов. Отец Брэдли взглянул на свои часы. Без двух минут двенадцать, и все в порядке. Но отчего же, Боже, ему хочется добавить слово «пока»?

Мэгги на мгновение ушла в мир собственных воспоминаний. Она была самой давнишней подругой Лайзы, однако теперь их пути разошлись. Этот дом, великолепие свадьбы символизировали ту пропасть, которая пролегла между ними. В прежние времена были тяготы и горести в гимнастическом зале Уэст-Палма, наспех проглоченные в закусочных гамбургеры, радости и заботы создания собственного бизнеса, который они обе так любили, а она – любила по-прежнему. Однако теперь закусочные уступили место сервису Джона Санкела, деликатесам, которые были любовно расставлены на покрытых белой кисеей и муаровой тафтой буфетных столах, тянувшихся вдоль стен огромной столовой за дверью. Много лет назад в квартире Лайзы, давно уже превратившейся в подземный гараж небоскреба на Саут-Флэглер, стояли в горшках ареки и яркие бальземины. Здесь же были темно-пурпурные и белые орхидеи, гирлянды зеленых виноградных лоз, которые вились над буфетными столами в таком изобилии, что дух захватывало; они свободно ниспадали на безупречные скатерти и сплетались в вазах с сочными тропическими фруктами: киви, папайя и мускатным виноградом. Мэгги наблюдала за маленькой армией официантов в белых сюртуках, готовых принять толпу свадебных гостей; она слышала, как неувядающий Питер Дачин разминает пальцы на рояле «Стейнвей»; она старалась не попасть в вездесущий объектив Боба Давидоффа, который видел светских свадеб больше, чем любой смертный; и еще она отметила скромные цветы на четырехъярусном свадебном торте, заменявшие крошечные фигурки невесты и жениха, которые, по обычаю, предпочла бы она, как и вся остальная Америка. Возможно, сами по себе все это были мелочи, однако, они говорили о многом. Все это были элементы того условного языка, по которым эти люди узнавали друг друга. Это было тайное общество со множеством знаков и сигналов, жестов и невысказанных намеков. Что-то было «принято». Что-то было «не принято». Этому никто не учит. Этому нельзя научить. Это постигается постепенно. Когда принадлежишь к ним. Когда живешь этой жизнью. Уже в подростковом возрасте ты можешь за сорок футов распознать чужака. Это так же просто, как и невероятно. Какие правила требовали, чтобы было восемь подружек невесты – и все в одинаковых платьях пастельных тонов? Кто решил, что свадебные подарки должны быть выложены на всеобщее обозрение на покрытых белым дамастом столах в библиотеке? Почему имеется шампанское «Тейттинджер»? Все это оставалось загадкой, и Мэгги не могла избавиться от чувства, что она здесь совершенно посторонняя.

Мэгги повернулась, чтобы взглянуть на Лайзу, и тут же ее сердце наполнило знакомое чувство любви. Лайза, которая так много страдала, и вот наконец оказалась на вершине счастья. Но отчего в лице Кристи ни кровинки и так смертельно бледен Скотт? Отчего на них смотрит Кэролайн Стэнсфилд, и на ее старушечьем лице стало еще больше морщин – от волнения и тревоги? Как только эти беспокойные мысли взбудоражили ее деятельный ум, Мэгги ощутила подспудные вибрации. «Боже, должно случиться что-то ужасное». Она почувствовала, как ее рука непроизвольно потянулась ко рту, а язык пересох. «Нет. Ни в коем случае. Не в этот долгожданный момент. Неужели последними гостями на этой свадьбе станут тени отцовских грехов?»