Роза стояла перед распахнутым бельевым шкафом. Кроме панталон на ней ничего не было. Что должна надевать особа, собирающаяся сделать аборт? Скромное одеяние жены священника, чтобы избежать ненужных комментариев, или крикливый наряд уличной проститутки, каковой, наверное, ее сочтут в больнице? Наверняка не стоит наряжаться респектабельной дамой, решила она наконец. Что толку лицемерить, покрывая свои грехи?

Она достала длинную хлопчатобумажную юбку и начала перебирать вешалки, разыскивая подходящую блузку. Вот эта, с широкими рукавами, — то, что нужно. Роза вытащила блузку, надела, заправила ее в юбку и застегнула пояс. Согласно книге, которую она тайком стянула в библиотеке — там была серия ужасающих фотографий и омерзительных картинок, — зародыш был сейчас размером с боб. Но Роза уже чувствовала его — он размещался в ее животе и рос каждую минуту. Она также чувствовала, как все тело перестраивается. Тело приказывало ей лечь и наполняло ее странной, незнакомой слабостью. Грудь отвердела, как будто предстояло начать кормить уже завтра. Роза с силой нажала на живот. «Уходи! — прошептала она зародышу. — Уходи. Я не хочу тебя».

Как это другие терпят целых девять месяцев? С того вечера, как доктор сказал ей, что тест дал положительный результат, она стала замечать беременных на улицах Оксфорда. Они были везде — среди официанток за стойками, в очередях на автобус, даже среди тех, кто работал в колледже, — и они были спокойны, как будто у них все было совершенно в порядке. Их стоицизм поражал. Все, что хотела сейчас сама Роза, это лежать и есть пирожные, чтобы исчез этот неприятный металлический вкус во рту. Она даже не могла пить вино.

И все это — за то, что забыла принять пилюлю вовремя, и за несколько минут секса — а если быть честной, несколько секунд. Роза надела на ноги туфли и отдернула занавески. Небо было совершенно синим. Сегодня будет замечательный день. Все в этот день будут радоваться, кроме нее. Она прислонилась лбом к холодному оконному стеклу и закрыла глаза от жалости к себе.

Она никогда не хотела заходить так далеко. Роза познакомилась с ним на вечеринке в колледже Святой Хильды по поводу окончания первой недели. Ей польстили его слова о том, что она — хороший организатор и что это для женщины большая редкость. Через некоторое время она снова увидела его, он сидел у стены с бумажным стаканчиком в руке. От него исходил какой-то чисто американский шарм. Разговор зашел о Джиме Хендриксе. Они оба оказались его фанатами. Потом он сказал, что собирается удрать с вечеринки и отправиться к себе, чтобы слушать «Электрик Ледиленд». У него была бутылка виски и красивые бокалы. Дальнейшее Роза помнила смутно. Вполне возможно, он что-то ей подсыпал. Отчетливо она помнит только, как пытается играть на ракетке, как на банджо, и на ней только колготки и его галстук. Тогда это казалось смешным. Затем внезапно он повалился на нее. Трудно это даже назвать сексом. Все это было быстро, грубо и бездушно. Роза только приготовилась получить какие-то ощущения, как он издал стон и упал на нее без сил. И почти сразу захрапел.

Роза лежала неподвижно на ковре, ее ноги упирались в ножку софы, она чувствовала теплую струю между ног. Он был очень тяжелым, поначалу она боялась увидеть его глаза, но вскоре почувствовала холод, и настроение стало совсем плохим. Она подумала, что ее просто использовали… Она столкнула с себя храпящего парня. Даже беспробудно пьяный, он выглядел весьма сексуально — неплохо иметь такого в числе своих побед. Она на цыпочках обошла комнату, собирая одежду, и отправилась обратно в колледж. Там она приняла душ, не заботясь о том, что это кого-нибудь разбудит. Холодная вода отрезвила ее, и Роза смогла восстановить картину прошедшего дня. Это был дикий день с диким парнем. Она его сильно сексуально возбудила, чего он, к сожалению, не сделал. Как там говорила ее бабушка из Йоркшира: «Только поцелуи и никаких брюк»? Это была бы неплохая стратегия.

Обычно Роза спала обнаженной, но в этот вечер она надела старую фланелевую ночную сорочку, которую надевала только когда болела. Где-то ухала сова. Возможно, у них сезон свадеб. Но ей это неважно. Она наконец добралась до кровати, где тепло и уютно. И она одна. И ей так спокойно.

Зато потом от покоя не осталось и следа. И случилось это в тот день, когда она сидела на занятиях у мисс Кирк и слушала, как та рассказывает о женитьбе Джона Донна. Из его поэм было видно, что он был жутко сексуальным. Он сделал беременной даже племянницу своего босса и затем тайно на ней женился. Его жена к тому времени уже умерла, в возрасте тридцати трех лет, при родах двенадцатого ребенка. Роза выразила мнение, что им следовало пользоваться противозачаточными средствами, и тут же слово «беременность» огнем вспыхнуло в ее мозгу. Страшные симптомы, которые она ощущала — усталость, тошнота, боль в груди, когда она переворачивалась в кровати, равнодушие к сексу, — вдруг получили ужасающее объяснение. Она попыталась на пальцах посчитать, не было ли у нее задержки.

Роза не хотела признаваться в своей глупости никому, включая доктора в колледже. Не так давно об абортах была статья в «Червилл». Роза нашла статью, откуда. взяла телефонный номер клиники в Лондоне. На следующий день она пошла сдавать тест. Через неделю она снова съездила туда узнать результат. Доктор сказал: «Аборт — это очень серьезная вещь, мисс Кассиди. Это не прогулка в магазин за мылом». Требовались .подписи двух докторов, удостоверяющих, что Роза физически или умственно не готова для рождения ребенка. Роза вынуждена была рассказать о своем доме, финансовых условиях, ее расспрашивали, как она ощущает свою беременность. Ей даже прочитали лекцию об абортах. Роза настаивала на своем. Она хотела сделать это, и немедленно. В конце концов ее направили в клинику на Харли-стрит. Там было еще больше вопросов, тестов, бланков, расспросов. До гробовой доски она не захочет снова увидеть медицинские резиновые перчатки.

Но теперь весь этот нудный процесс наконец закончился. К полудню она освободится от этого и снова будет прежней. Скоро-скоро наступит то, чего она так сильно желала и до безумия боялась.

Роза старалась отогнать от себя мысли об острых инструментах, о толстых пальцах хирурга, об анестезии, которая сделает ее куском мяса, у которого надо что-то отрезать. Анестезия может привести к нежелательным результатам. Она читала, что иногда оперируемые слышат все, что говорят в операционной, и даже продолжают чувствовать боль, не в силах шевельнуть и пальцем. «Не трусь, — говорила ее мать каждый раз, когда Розе предстоял укол. — Если бы ты жила в третьем мире, ты бы давно умерла без уколов». Когда дело касалось докторов и больниц, Роза всегда праздновала труса.

Хлопнула дверь. Роза сразу открыла глаза. Шлепанцы прошлись по коридору до уборной. Колледж помаленьку просыпался. В окно она увидела двух парней, идущих по дорожке к теннисному корту, у них в руках были ракетки. Роза глянула на часы. Пошел уже восьмой час. Анни может зайти за ней в любую минуту, а она еще не собрала свои вещи.

Роза решила никому не говорить про то, что ей предстоит. Это была ее ошибка, и она исправит ее сама. Семья к этому никакого касательства не имеет. К тому же ее родителей заботили проблемы спасения других гораздо больше, чем заботы о собственной дочери. Вот если бы она была бездомным подростком или наркоманкой, они относились бы к ней с большим вниманием. Братья, конечно бы, помогли, но Роза не хотела терять перед ними своего лица. Она всегда стремилась ни в чем им не уступать и быть такой же образованной и такой же «крутой». Помнится, когда они подшучивали насчет платьев у беременных женщин и «пирожков в духовочках», она присоединилась к их грубоватым шуткам. И сделаться объектом их жалости было невыносимо.

Она так изнервничалась, пока ждала этого дня. Чем ближе он был, тем страшнее ей становилось. Она хотела признаться во всем Анни, но не могла придумать как. Однажды Анни приступила к ней с настойчивыми, хотя и достаточно тактичными, расспросами, и она рассказала все. К ее большому облегчению, Анни восприняла эту новость нормально. Не стала осуждать и не насмешничала. Анни выслушала ее очень сочувственно и по-деловому. И — хоть Роза ей этого не сказала — очень обрадовалась, что Анни собралась ехать с ней.

Роза все еще возилась со своим чемоданом, когда раздался стук в дверь и вошла Анни. На ее плече висела битком набитая сумка. Она выглядела цветущей и пышущей здоровьем, как если бы собралась на пикник. Взятая в плен своим собственным телом, которое казалось теперь чужим, Роза почувствовала зависть.

— Посмотри, не забыла ли я чего, — Роза показала на кровать, где были разложены все ее вещи. — Кажется, чего-то нет.

Анни швырнула на кресло свою сумку и стала изучать то, что лежало на кровати. Аккуратно сложенная ночная рубашка. Пара трусиков. Непочатая пачка бумажных прокладок — на потом. Роза видела, что лицо Анни стало мрачным.

— Все это ужасно, верно? — произнесла Роза. Анни взяла ее за руку.

— Роза. В этом ничего нет. Ты не должна думать, что это что-то аморальное. Это же еще не младенец, это только…

— Да, да, знаю — зародыш. — Роза ответила без выражения. Не стоит говорить Анни, что ей плевать на младенца — ее пугала сама операция.

— Хорошо. — Анни приложила палец ко лбу.

— Думай, Паксфорд, думай, что еще взять…

— Мыло и полотенце, — сказала она через секунду. — Может, захочешь принять ванну. После анестезии очень противное ощущение во рту. Мне удаляли аппендикс, поэтому я знаю. Где твоя зубная щетка?

Роза вручила ей все перечисленное, и Анни тщательно это упаковала. Затем Анни расстегнула свою собственную сумку.

— Я принесла тебе кое-что, — сказала она. Первым Анни достала маленький флакончик.

— «Шанель номер пять», но здесь только половина, уж извини, они тебя подбодрят. — Затем она достала книгу, на обложке которой была девушка на фоне старинного моста. — Очень интересная повесть. Хотя и полная ерунда. Но я читала ее не отрываясь. И еще вот. — Она достала плитку шоколада.

— Мой любимый! — Роза немедленно схватила шоколад. — Знаешь, меня предупредили не есть и не пить за двадцать часов перед… этой паршивой операцией. Я умираю от голода.

— Тогда ты съешь его после, — твердо сказала Анни, отбирая шоколад. — Иначе при анестезии тебя может вырвать.

Она застегнула сумку Розы и подняла ее.

— Готова? Нам пора идти, а то мы опоздаем на поезд.

В дверях Роза задержалась, чтобы бросить последний взгляд на знакомые вещи: плакат с портретом Че Гевары, индийское покрывало, которое она повесила на стену, пачки «Чоклат Оливерс», лучшего печенья в Оксфорде. Когда она придет в эту комнату в следующий раз, все уже окончится. Если придет…

Из коридора донесся голос Анни:

— Что там? Ты что-нибудь забыла?

Роза шагнула из комнаты, захлопнула .дверь и заперла ее.

До Лондона они ехали молча, поскольку с ними ехали две пассажирки средних лет в шелковых платьях, погруженные в обсуждение фасонов свадебных шляп. Анни читала «Тома Джонса», иногда делая пометки левой рукой. На коленях Розы лежала книга Анни, но сюжет ее не захватил. Она уже поняла, что человек с перекошенным ртом — не убийца. И повесть кончится поцелуем и свадьбой. Повесть о настоящей любви. Но никто не пишет, что идет за свадьбой — что происходит, когда Джейн Эйр выговаривает мистеру Рочестеру за то, что он опять испачкал соусом свой сюртук. Роза не желала становиться замужней дамой; она хотела стать знаменитостью. Через пять лет ей уже будет столько же, сколько Китсу, когда он умер… Она не будет, не будет, не будет заперта в темнице домашних забот, даже если это будет стоить ей хирургического вмешательства в ее организм. Она втянула живот, ощутив в себе это. Роза стала убеждать себя, что времена, когда операции грозили заражением крови, давно прошли. Операция стоила 120 гиней — наверно, за эти деньги можно купить «роллс-ройс». Ей пришлось обратиться к тому, от кого она забеременела. Парень был так ошарашен, что даже не усомнился — он ли отец ребенка. Он немедленно дал деньги, лишь бы отделаться от этой проблемы. Роза молча их взяла, подумав, что так берут деньги проститутки. Деньги были платой за молчание.

От станции метро «Паддингтон» они проехали до Бейкер-стрит и очутились в наполненном выхлопными газами центре Лондона. Анни вызвалась понести сумку Розы. «Я не инвалид», — запротестовала Роза, но была благодарна за заботу. Они миновали очередь перед музеем восковых фигур мадам Тюссо, затем пересекли Марилебон Роуд. Там Роза увидела церковь с красивыми старинными часами и пожалела, что не верит в Бога.

На середине Харли-стрит Анни остановилась перед черной дверью с бронзовым колокольчиком. Роза чувствовала себя совсем плохо.

— Позвони, — попросила она Анни.

Дверь открыла седоволосая женщина в белом халате. Она провела их по холлу с мраморным полом в ультрамодную приемную, эхо от ее шагов отдавалось под потолком. Здесь стоял стеклянный столик для кофе, на котором лежали газеты, на стенках висели картины в стиле поп-арта. Две длинноногих девушки оживленно беседовали, сидя на софе. Роза внезапно почувствовала себя как школьница перед экзаменом. Она сжала кулаки, и ногти впились в ладони.

Показав на два стула, женщина села по другую сторону стола и взяла ручку. На ее лице появилась холодная профессиональная улыбка.

— Кто из вас миссис Кассиди?

— Я. Мисс Кассиди, — поспешно добавила Роза. Женщина продолжала улыбаться.

— Нам легче называть всех наших посетительниц «миссис». Теперь надо оформить кое-какие бумаги, и вас проводят к доктору.

— Она может пойти тоже? — спросила Роза, кивнув на Анни.

Женщина нахмурилась.

— Пожалуйста, — попросила Анни. — Я не буду мешать. Я уйду, когда мне скажут.

Роза положила ладонь на руку Анни.

— Она мне нужна. — Это звучало несколько мелодраматично, но это было правдой. Женщина пожала плечами.

— Только на минуту, чтобы вы освоились здесь.

Затем Роза заполнила кучу бумаг, перечислив все свои болезни и выписав самый большой чек за всю свою жизнь. Затем, почти не прочитав, подписалась под листком, в котором давала разрешение доктору выполнить все хирургические операции, которые он сочтет необходимыми.

Сестра повела их наверх по лестнице. Здесь была совсем другая обстановка. За массивной дверью лежала дорожка из линолеума. У стены стояли столики на колесиках и инвалидные коляски, над ними висели репродукции картин известных мастеров. Другую сторону закрывали занавески. На противоположном конце коридора были видны еще одни двери. Вдоль стен на уровне глаз располагались лампы. Роза почувствовала обычный запах больницы.

Сестра показала им дорогу — за одну из занавесок, и там приказала Розе раздеться, облачиться в больничный халат и лечь на кровать.

— Не так, чудачка, — хихикнула Анни. — Завязывать пояс надо сзади. Вот так.

Роза забралась на высокую кровать, вперившись в висевшие на стене «Подсолнухи» Ван-Гога.

— По крайней мере, слава Богу, что он оказался богатым американцем.

В этот момент снова появилась сестра, она вкатила тележку с ужасающими инструментами.

— Все, — сказала она. — Время для посетителей окончено.

У Розы забилось сердце. Вот сейчас все и наступит. Анни соскользнула с кровати и дотронулась до руки Розы.

— Ну как ты, ничего?

Роза кивнула, но у нее было такое лицо… Внезапно она прошептала то, что было в ее голове:

— Я боюсь.

Анни обняла ее за плечи.

— Все будет прекрасно, — спокойно и твердо произнесла она. — Я это тебе обещаю. — Она дошла до занавески, послала оттуда Розе воздушный поцелуй и исчезла.

Сестра подняла что-то, провела по этому предмету пальцем.

— Что это? — с опаской спросила Роза.

— Необходимо вас побрить.

Уставившись в потолок, Роза умирала от стыда и унижения. Нет, больше никогда, твердила она себе.

Сестра измерила ей давление, записала что-то в блокнотик, потом, протерев спиртом плечо, сказала:

— А теперь мы сделаем укол. Это расслабит мышцы. — Роза отвернулась, чтобы не видеть, как игла входит в тело. Почти сразу после этого Роза ощутила непривычную легкость. Мгновение она боролась с тем, что теряет контроль над своим телом, но скоро погрузилась в полудрему. Нельзя сказать, что это ощущение было совсем неприятным. Сквозь забытье она видела, как индус толкает ее кровать по коридору, и потом — в залитую светом комнату. Стены здесь были ослепительно белые. Она увидела склоненное лицо хирурга. У него были красные щеки, и она уловила слабый запах табака. Он тронул ее руку.

— Вы — миссис Кассиди, не так ли? — Роза кивнула. А кто, черт возьми, еще. Он хоть знает, какая ей требуется операция?

— Отлично. Вы можете для меня несколько раз согнуть и разогнуть пальцы?

Роза попыталась. Но получалось с трудом.

— Хорошая девочка. Теперь очень маленький укол, чтобы ты заснула. Я хочу, чтобы ты для меня сосчитала до десяти. Ты можешь это?

«Конечно могу, дубина», — подумала Роза. Она увидела в его руке шприц и почувствовала укол у локтя. Она громко произнесла:

— Один, два, три, че…

Девушки, которые разговаривали на софе — видимо манекенщицы, — ушли, оставив после себя сигаретный дым. Анни перелистала «Панч», но перед глазами у нее стояло бледное лицо Розы, и она еще слышала ее слова:

«Слава Богу, что он оказался богатым американцем». Что же это за американец, гадала она.

— Вы не увидите вашу подругу по крайней мере около часа, — произнесла женщина в приемной. — Почему бы вам не использовать прекрасный солнечный день? Регентс Парк находится прямо через дорогу.

Анни буквально вбежала в парк, чтобы избавить легкие от табачного дыма и выхлопных газов на Марилебон Роуд. Она пошла по широкой дорожке между по-городскому ровными рядами цветов. Парк сильно отличался от того, что она видела в Оксфорде. Здесь было что-то от картин викторианской эпохи. Всякие клерки ели бутерброды, сидя прямо на траве, седовласые джентльмены читали газеты, одинокие женщины кормили голубей, по дорожкам бегали дети.

Анни дошла до зоопарка и увидела пару оленей, стоящих прямо у сетки, дальше была знаменитая вольера с попугаями, но пора было возвращаться. Она могла понадобиться Розе. Тут к ногам Анни подкатился красный мяч. Анни обернулась. Рядом с молодой парой стоял малыш и глядел на нее. Анни толкнула ногой мяч к нему и улыбнулась. У него были сияющие синие глаза и розовая кожа. Малыш подобрал мяч и вернулся к матери, гордо его держа, будто трофей.

Анни медленно пошла обратно, ее мысли вернулись к Розе. Хорошо бы, чтобы у нее все обошлось. Интересно, мальчик это был или девочка? Анни почему-то очень это занимало, хотя самой Розе наверняка до этого не было никакого дела.