– Теперь самая пора покупать акции, – сказал Лэнсинг однажды вечером после ужина. Салли приготовила ростбиф, и покуда Кимджи играл, сидя верхом на деревянной качающейся лошадке, которая была выше него ростом, а Салли прибиралась на кухне, отец и сын сидели и пили кофе и бренди.

– Кулидж – президент для бизнесменов, и я думаю, мы вступаем в настоящий рынок. Уже теперь сталелитейная компания платит дивиденды в пять долларов, а телефонная – девять. Все показатели на Уолл-стрите говорят о том, что дивиденды будут расти и дальше. Я даже стал переводить государственные ценные бумаги в обычные акции.

– Да, неожиданный поворот. Ты всю жизнь был таким наивным поклонником всяческих родственных обязательств, возился со своими вдовами и сиротами, – сказал Ким. – Я заметил, что скандалы в Конгрессе уничтожили интерес к четырем вещам – Кнуту Рокне, Грете Гарбо, Чарли Чаплину и рынку акций. Когда я узнал, что ты пристроился к победившей партии, то удивился.

– Я не примазывался. Я просто вел себя умно, – возразил Лэнсинг.

– На прошлой неделе Перкинс сказал, что даст мне восемь тысяч авторского гонорара за «Западный фронт», – сказал Ким. – За дом все уплачено, мы с Салли можем спокойно существовать на деньги от журналов. Что, если я дам тебе восемь тысяч? Ты вложишь их за меня?

– Я буду счастлив, – сказал Лэнсинг. – Я очень рад, что ты попросил меня об этом. Я надеялся на это. Ты же знаешь, я всегда расстраивался по поводу того, как дико ты расходуешь деньги.

– Знаю, знаю! – рассмеялся Ким. – Отец действительно приходил в ужас от расточительности Кима, еще с того времени, когда семилетний сын растратил подаренный ему никель в тот же самый день, как получил его в подарок. Пятисотдолларовые вечеринки с шампанским и дом на Чарльтон-стрит не изменили, а лишь утвердили отцовское мнение.

– Президент говорит, что единственным делом для Америки может быть только бизнес, – сказал Ким. – Полагаю, мне пришла пора стать патриотом.

– Не нужно шутить на такие темы, – сказал Лэнсинг. – Финансовая безопасность – вещь очень важная, и ты знаешь, какой я консервативный. Можешь мне поверить, я не стану вкладывать твои деньги или чьи-нибудь еще, в земельные участки во Флориде или в перуанские урановые разработки, от которых ты не получишь ничего, кроме обрывков облаков.

– Я бы вложил деньги в земельные участки или урановые разработки, – сказал Ким, – но у меня растет сын и мне нужно позаботиться о его будущем.

Оба посмотрели на Кимджи, который понукал свою лошадку, чтоб она быстрее скакала.

– Будущее принадлежит радио, – сказал Эс. Ай. Они с Кимом обедали в салуне напротив «Солнца», и Эс. Ай. рассказывал о своем предприятии в новой отрасли радиовещания. – Ты знаешь, что доходы радиокомпаний повысились от двух миллионов в 1920 году до ста пятидесяти миллионов в 1924-м?

– Так ты что, собираешься бросить газету? – спросил Ким, вспоминая, что они с Салли были из тех американцев, которые купили себе радио как раз лишь в 1924 году. Настольная модель «Вестингхауз» явилась рождественским подарком Салли Киму. – Ты собираешься бросить офис в центре города?

– Не знаю, возможно, – сказал Эс. Ай. Его сандвич с соленым мясом оставался нетронутым. – ВЕАФ обещает мне неплохую прибыль. Они открывают новую передачу, и я буду ее ведущим. Назначение Аль Смита дало им простор для идей. Буквально миллионы слушателей стали настраиваться на их волну. Это дает людям ощущение, что они находятся прямо здесь, на Мэдисон-сквер-гарден. ВЕАФ полагает, что новости принесут радио огромный успех.

– Возможно, они и правы, – сказал Ким. – Но ты не боишься, что слушатели предпочтут тебе Барни Гугла?

Эс. Ай. скатал бумажный шарик и бросил его в Кима:

– А это уж моя забота – сделать так, чтоб они не предпочли.

– Значит, ты решительно принимаешься за это дело? – Решительно, – ответил Эс. Ай. – Деньги бешеные, дело стопроцентной выгоды.

– Я удивлюсь, если это не останется в мечтах.

– Честно говоря, я уже устал, – сказал Эс. Ай. – Ведь мне уже сорок лет. Пора что-то поменять в жизни. Скажи мне, Ким, как еще я могу что-то поменять в своей жизни? Ну, что ты скажешь о работе на радио?

– Соперничать с Руди Балле?

– Я серьезно, Ким.

– А что я буду делать? Я не умею петь. У меня нет мегафона. Я не играю джаз. Я не актер, и у меня не получится рекламировать мороженое.

– Новости, – ответил Эс. Ай. – Ты можешь читать новости. У тебя солидная репутация не только как прозаика, но и как очеркиста. Люди будут тебе доверять.

– Читать новости? Ты смеешься надо мной? Мне не смешно.

– Ты можешь сам себе писать программы, – продолжал уговаривать Эс. Ай.

– Черт побери! Очень любезно с твоей стороны так зазывать меня, но ведь я писатель. Настоящий писатель. Газеты, журналы, книги. Я не чтец. И не актер. И не разносчик новостей. Мне это неинтересно.

Эс. Ай. кивнул:

– Сказать по правде, я боялся, что ты так скажешь. Но я не собираюсь отстать от тебя. Вспомни-ка, как ты приставал ко мне до тех пор, пока я не нашел для тебя работу.

Ким улыбнулся и кивнул. Он хорошо помнил те годы, когда работал переписчиком в «Йель дейли ньюс», и те статьи, которыми он забрасывал Эс. Ай, с ног до головы. Как он умолял, как уговаривал его, пока тот не отправил Кима в Париж обозревать подписание мира.

– Конечно, помню.

– А теперь я собираюсь так же надоедать тебе.

– И каждый день станешь приглашать меня на ленч? – спросил Ким, и они рассмеялись.

Ужины и обеды были единственными развлечениями в повседневности, охватившей Кима. Каждое утро он отправлялся в свой кабинет на самый верхний этаж, где было огромное окно с видом на Гудзон, и, пользуясь своими старыми записями, восстанавливал «Дело чести». Это была медленная и изматывающая работа. Каждая глава, каждое предложение, каждое слово приносило ему муку.

«Дело чести» было начато зимой 1922/23-го. Летом 1923-го Ким полностью закончил составление плана и предварительные записи. До конца этого года и в начале следующего он писал роман. Невыносимо трудно было теперь, через два года, воссоздать ощущение зимы 1922/23-го. Картины, звуки, мироощущение. Тогда все были сыты по горло идеализмом Вильсона. Они только что выиграли войну, но так и не могли понять, что именно они выиграли. Они были воодушевлены победой, пьяны ожиданиями, неутомимы в надеждах, а главное, они знали, что Америка теперь освобождена от налогов. Люди боялись, что в следующий раз невозможно будет добиться этого так легко. Это было время, когда подводные течения жизни ушли слишком глубоко от ее поверхности. Трудно воспроизвести то время, и бывали недели, когда Ким не мог написать ни одного слова. Он швырял на пол карандаши, рвал бумагу, расстроенный выбегал на набережную Гудзона и бегал по ней до тех пор, пока усталость не сменяла раздражение.

Он проклинал Салли. Если бы она не потеряла рукопись, его второй роман был бы уже у Перкинса на столе, а Ким работал бы над третьим. Вместо этого ему постоянно приходилось уговаривать Перкинса сдвинуть сроки. Впервые в жизни он нарушал установленные рамки.

– Кто-то украл чемоданчик с рукописью на выходе из Восточного вокзала. Прямо из-под носа у Салли, – поведал Ким Перкинсу, когда, съев по цыпленку у Черио на Пятьдесят третьей улице, они пили мартини. – К счастью, у меня сохранились записи. Но мне придется начинать все с самого начала.

– Кошмар! Салли, должно быть, ужасно расстраивается! – сокрушенно покачал головой Перкинс.

– Расстраивается. А представь, каково мне! Я уже начал работу, и она пошла, но очень медленно, – сказал Ким, чувствуя себя уже подвыпившим.

– И когда ты думаешь закончить? – спросил Перкинс. – Я не собираюсь на тебя давить, но…

– На меня надо давить. Я люблю это, – сказал Ким. – Ведь я же начинал как газетчик.

– Нам срочно нужна большая книга. Мы и рассчитывали на «Дело чести», – сказал Перкинс увереннее. – Многие авторы паникуют, когда на них начинаешь давить.

– Мне ужасно жаль, что так получилось, – сказал Ким. – Лучшее, что я могу обещать – начало лета. Июнь. Устроит?

– Это будет жуткий скандал, – ответил Перкинс. – Мне надо поговорить с типографией.

– Я подвел тебя, – вздохнул Ким. – Как я подвел тебя и Скрибнера!

– Ладно, Ким, не терзайся, – с сочувствием посмотрел на него Перкинс. – Легче от этого не станет. Не беспокойся, положись на меня, я постараюсь все уладить.

Писатель и издатель расстались. Перкинс дал один из сигнальных экземпляров «Великого Гетсби», который должен был выйти в начале весны.

– Тебе понравится, – сказал Перкинс. – Великолепная вещь. Скотт хочет, чтобы читатели перестали думать о нем, как об авторе «По ту сторону рая», и когда выйдет «Гетсби», он добьется своей цели.

Слова и уверения Перкинса не имели волшебной силы, но все же помогли. Работая еще терпеливее, чем раньше, Ким сдвинулся с мертвой точки, медленно, затем все быстрее и быстрее книга стала восстанавливаться. Писание всегда легко давалось Киму. Воссоздание «Дела чести» было нелегким предприятием. Впервые литература стала для Кима тяжелым трудом. И одной из причин было постоянное раздражение, которое он испытывал в адрес Салли за то, что она не уберегла рукопись. Это раздражение все время оставалось в нем.

Когда Ким писал «Западный фронт», он отдавал Салли перепечатывать то, что было сделано за день. Теперь он не доверял ей и попросил Перкинса найти ему хорошую машинистку. Перкинс прислал ему девушку, работавшую в машинописном бюро у Скрибнера. Каждое утро в девять часов Корнелия Пост появлялась в доме на Чарльтон-стрит и садилась работать с Кимом. Она садилась за длинный стол красного дерева, вывезенного Кимом из одной конторы на Уолл-стрите. Стол был сделан для одновременной работы за ним четырнадцати сотрудников той конторы. Для того чтобы занести стол подъемным краном в кабинет Кима, пришлось полностью вынимать оконную раму и укреплять пол, чтобы он мог выдержать тяжесть стола.

Ким садился напротив Корнелии, и она перепечатывала страницы по мере того, как он передавал ей их через стол. Через три недели Ким перестал сопротивляться – Корнелия была молода, неглупа и очень охотно работала с Кимом Хендриксом, и каждый полдень они стали предаваться любви па уютном диване, стоящем у стены, противоположной от окна. Ким впервые стал изменять Салли, если не считать того случая в Париже с Софи, работавшей в конторе Гюса Леггетта.

Но секс был только отдыхом от работы – большую часть времени Ким и Корнелия трудились над книгой, и к апрелю он завершил воссоздание романа больше чем наполовину. Ему захотелось сделать перерыв. Предложение от «Коллье» – «сделать в Лондоне то же, что в Италии», – оказалось как никогда кстати.