7

Сидевший в последнем ряду амфитеатра в лекционном зале Стив посмотрел вниз на сотни неподвижных голов. Все они, как и его собственная, повернуты в сторону человека на кафедре.

Это был молодой, лет тридцати—тридцати пяти, мужчина с румяными щеками и густой копной светлых волос. У него продолговатое, линкольновского типа, лицо, которое, увидев однажды, уже не забудешь. До сегодняшнего первого дня нового семестра, Стив видел профессора Пауэрса всего два или три раза, да и то мельком. Но он запомнил его, и вдобавок, он столько о нем слышал, что при первой же возможности записался на один из его Курсов.

Сочный приятный голос Пауэрса разносился по всей аудитории, в которой сегодня царила мертвая тишина, не нарушаемая обычным покашливанием, скрипом стульев, шелестом страниц.

– Два месяца назад я ездил в Ханой и, уверяю вас, моральный дух тамошнего населения невероятно высок. Простые люди, особенно молодежь, проявляют чудеса мужества. В сравнении с ними я почувствовал себя ничтожным. Посмотрите на свои руки, – внезапно с пафосом воскликнул Пауэрс, – да, поверните их ладонями вверх и посмотрите на них!

Озадаченные, ничего не понимающие студенты тем не менее послушно посмотрели на свои руки.

– Будущее Вьетнама да и всего мира находится в таких вот молодых руках. – Пауэрс наклонился вперед, словно хотел обратиться или даже прикоснуться к каждому в отдельности. – Ну и что же, скажете вы, – продолжал он со страстью, – я молод, я полон энергии, я понимаю, что совершается величайшая несправедливость, но что конкретно я могу сделать? Джонсон принял решение подвергнуть Северный Вьетнам бомбардировкам, жертвами которых станут миллионы невинных крестьян, но как я могу помешать этому? Единственное, что в моих силах – это выразить свой протест против происходящего. Но если люди будут открыто выступать с протестами, если они пересмотрят свой взгляд на мир и перестанут ставить во главу угла личные интересы, то и этого будет достаточно для того, чтобы в конце концов изменился мировой порядок. Не сомневайтесь, так оно и будет. Верьте в это!

Стив почувствовал, что его охватывает необычайное волнение. Кто бы мог подумать, что курс «Проблемы современности в американской литературе» окажется таким живым и интересным. Да, одно дело слушать отзывы знакомых о профессоре Пауэрсе и совсем другое – услышать его самого. Теперь понятно, почему он пользуется такой популярностью и симпатией, почему все стремятся попасть на его лекции. В нем были убежденность, энергия, энтузиазм. Они чувствовались в каждом слове, произнесенном им сегодня утром. Чем-то он напоминал Джона Кеннеди, хотя это поверхностное сходство, потому что Кеннеди по сути своей был политиком, а этот человек – просветителем. Даже не будь профессор Пауэрс так известен, размышлял Стив, любой с первого взгляда распознал бы в нем благородную натуру. В облике каждого человека есть какие-то не поддающиеся определению черты, которые помогают понять, что он из себя представляет, еще до того, как тот заговорит. А этот человек… этот человек был настоящим.

– Во Вьетнаме происходит народная революция, – говорил тем временем профессор, – к которой противоборство великих держав не должно иметь отношения. Если бы мы оставили вьетнамцев в покое, предоставив им самим решать свою судьбу, они бы установили справедливый экономический и общественный порядок и…

Прозвенел звонок. Пауэрс взглянул на часы и улыбнулся.

– Как всегда, не уложился во время. Я хотел рассказать вам о своих семинарах, но времени уже нет, поэтому скажу в двух словах. По вторникам я буду проводить дополнительные часовые семинары, своего рода углубленные дискуссии для студентов, желающих расширить круг программного чтения. Они не имеют никакого отношения к обязательным занятиям, студенты вольны посещать или не посещать их, исходя лишь из собственных интересов. Захотите получить подробную информацию, заходите ко мне в кабинет.

Пробравшись через галдящую в коридоре толпу, Стив вышел на улицу и, улизнув от друзей, с которыми он обычно шел на следующее занятие, кружным путем отправился в одиночку к корпусу естественных наук. Зима Среднего Запада, поразившая его своими свирепыми морозами, в начале января решила устроить себе передышку, и сегодня на улице была оттепель. Огромные капли дрожали на концах свисающих с крыш длинных сосулек, солнце пригревало поднятое кверху лицо. Стив целеустремленно шагал по расчищенной среди высоких голубовато-белых сугробов дорожке, хотя и полностью ушел в свои мысли.

А мысли у него в голове вертелись самые разные. На душе было хорошо. Последнее время он вообще радовался жизни, а за прошедший час это чувство переросло в эйфорию. Он чувствовал себя счастливым в колледже; студенческий городок стал для него домом. Стив быстро нашел себе друзей как среди молодых людей, так и среди девушек. Все они жили в одном корпусе и на одном этаже, так что когда ему хотелось поговорить с кем-нибудь, достаточно было пройти по коридору и разговаривать сколько душе угодно на самые заумные темы. Если же возникало желание заняться сексом, то и для этого всегда можно кого-то найти. Здесь он чувствовал себя свободным, как никогда раньше. Конечно, если когда-нибудь, как говорили вокруг и о чем, кстати, упомянул профессор Пауэрс, университеты обретут подлинную свободу, а политические системы в мире изменятся, то тогда…

Хорошо бы поговорить с ним, сказал Стив самому себе. Не часто встретишь таких людей, особенно в моем родном городе и в моей бывшей школе. Да даже и здесь, среди всех этих интеллектуалов, таких, как он, немного.

Профессор Пауэрс сидел один в своем кабинете, когда, предварительно постучавшись, Стив открыл дверь. Он приветливо обратился к юноше:

– Входи, садись. Я тебя знаю? Лицо вроде незнакомое, но я мог и забыть, есть за мной такой грех.

– Сегодня я впервые был на вашей лекции. Современная американская литература. Я и в прошлом семестре хотел записаться на этот курс, но он был уже укомплектован.

От возбуждения Стив слегка запинался. Затем он протянул руку.

– Меня зовут Стив Штерн.

– Рад познакомиться, Стив.

Испытывая непреодолимое желание высказать свое восхищение, Стив застенчиво проговорил:

– Я и колледж этот выбрал потому, что услышал, вы здесь преподаете.

– В самом деле?

– Да. Я еще в школе учился, когда впервые прочитал про вас в газетах – все тогда набросились на вас за ваше заявление о том, что вы желаете победы Вьетконгу. Я знаю, многих ваши слова шокировали, а я подумал, что вы правы.

– Это доказывает, что ты мыслишь более здраво, чем многие.

Стив вспыхнул от удовольствия.

– Мне нравится изучать историю, это заставляет думать. – Ему так хотелось сказать что-нибудь неординарное. – О будущем. То, о чем вы говорили в вашей сегодняшней лекции… я тоже об этом думал, и я пришел сказать, что мне бы хотелось посещать ваш семинар, больше читать и все такое.

– Правда? Это замечательно!

Чудесные ярко-синие глаза профессора засияли от удовольствия.

– Хорошо, тогда расскажи мне о себе, Стив Штерн. Откуда ты, Стив?

– Вестчестер. Это недалеко от Нью-Йорка.

– Я знаю это место.

Понимая, что необходимо еще что-то сказать, Стив добавил:

– Тогда вы знаете, что оно из себя представляет. Типичный пригород.

– Что ты имеешь в виду?

– О, вы понимаете.

– Я-то понимаю, но мне хочется услышать, что ты об этом думаешь.

Он хочет услышать, что думает Стив! Ободренный Стив заговорил более свободно и естественно.

– Ну, например, в свой последний приезд домой я ходил на похороны дедушки. Само присутствие на похоронах, наблюдение за людьми помогло мне кое-что для себя уяснить. Сделать определенные выводы. Можно было подумать, что это не похороны, а демонстрация автомобилей. Вдоль дороги выстроился длиннющий ряд «мерседесов», «кадиллаков» и так далее. Понаехало полно ярых республиканцев, мыслящих категориями типа: «Разбомбите-ка этот Вьетнам к чертовой матери». Меня такая тоска взяла, пока я там слушал их разговоры. Приехали выразить соболезнования, а сами, не закрывая ртов, разглагольствовали о своих домах и акциях. Пригород! Делай деньги, трать деньги – вот к чему сводится вся их жизнь. Я с такой радостью вернулся в колледж! – Стив улыбнулся, заметив, что его слова восприняты с пониманием.

– Я знаю, что ты имеешь в виду. Я и сам вырос в подобном окружении. Мой отец собственными силами сколотил миллионы и никому не позволял об этом забыть.

– Ну, мой дед не был миллионером, хотя на своем уровне он вполне преуспел.

А в чем, собственно, преуспел? Его интересовали-то всего две вещи – делать деньги и соблюдать свои устаревшие религиозные обряды. Других мыслей у него в голове, наверное, и не было. Мама, должно быть, это понимала. С ее умом не могла не понимать. Однако… ее слезы. Не для вида, какими часто бывают слезы на похоронах, а настоящие – горькие безутешные слезы. Видимо, она очень его любила. «Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь Бог твой, чтобы продлились дни твои». Стив улыбнулся про себя. Он столько зубрил перед бар-мицвой, что вся эта тарабарщина останется, видно, у него в голове до конца жизни. Профессор Пауэрс отрывисто спросил:

– Ты еврей, да?

– Да, – признал Стив. Он не любил ярлыков. Ярлыки будут не нужны в том новом мире с новым образом жизни, который неизбежно придет на смену старому.

– Я мог и ошибиться, но люди с фамилией Штерн чаще всего евреи. Я был в Израиле, – добавил Пауэрс.

– Мне кажется, вы везде побывали.

– Какое там – везде.

– Я читал, что вы были в южных штатах. Когда проводилась кампания за свободу голосования.

– А, это было давно. Ты тогда, наверное, учился в начальной школе. Да, нас тогда много собралось, все из северных штатов. Я жил в негритянской семье, и это привело в ярость все белое население города. Они прокололи мне шины и подложили в мотор гравий. Однажды, когда я выехал из города, меня стала преследовать целая вереница машин; я ехал со скоростью девяносто миль, и они едва не столкнули меня с дороги. Ну и, вдобавок, в меня стреляли. Да, страшное было дело. Кровопролитное. Я бы сказал, это был Вьетнам в миниатюре.

При этих словах живое воображение Стива нарисовало ему яркую картину: среди бескрайних равнин юга по плавящемуся от жары шоссе несется машина. Ее то и дело бросает из стороны в сторону. Машину преследуют вооруженные люди. Выстрелом водителю разносит голову, и наружу вываливаются серые влажные мозги. В кино подобные сцены всегда приводили его в ужас, и он закрывал глаза. Он вздрогнул.

– Насилие! В Миссисипи или во Вьетнаме оно одинаково отвратительно.

– Да, но иногда оно необходимо, – возразил Пауэрс.

– Наверное, я реагирую так обостренно потому, что очень много слышал о концентрационных лагерях. Мой отец родом из Вены.

– Понимаю. Но не забывай, для того, чтобы освободить узников этих лагерей, тоже потребовалось насилие.

– Да, это так.

– У тебя большая семья? – мягко спросил Пауэрс.

– Сестра, которая в этом году пошла в среднюю школу, маленький брат и еще один брат, на одиннадцать месяцев моложе меня. На будущий год он собирается поступать в этот же университет, потому что я здесь учусь. Только на медицинский факультет. Он хочет стать врачом. В моей семье политика никого не интересует.

Кроме мамы, подумал он. Мама была либералкой, и от этого с ней труднее, чем с отцом. С тем ты, по крайней мере, всегда знал, чего ждать. С мамой было иначе. Беда в том, что она хотела как лучше; она вроде бы с пониманием выслушивала твое мнение, но потом вдруг шла на попятный. Над ней довлели классовые предрассудки, хотя сама она этого и не сознавала и никогда бы с этим не согласилась. Люди, подобные ей, ставят себе в заслугу то, что способны непредвзято судить обо всем, но, в конечном счете, они всегда приходят к защите личных интересов.

– Ох уж эти семьи, – сказал он вслух.

– Понимаю, что ты имеешь в виду. У меня есть брат, который служит в Госдепе. Сейчас он работает в нашем посольстве в Сайгоне. Кстати, рьяный сторонник политики с позиции силы. Мой отец в свое время был бутлегером и таким образом сколотил капитал, позволивший ему впоследствии стать респектабельным членом общества. Он бы поддержал моего брата. А вот меня он не любил и мою сестру Агнес тоже: она художница и лесбиянка. Еще у меня есть сестры-близнецы, парочка куколок, помешанных на тряпках. Они были любимицами отца. Забавно, не правда ли?

Стив был тронут неожиданной откровенностью профессора. К нему отнеслись как к равному, как к взрослому, может, даже выделили его из всех. Не со всяким ведь разговаривают подобным образом. Для этого нужно испытывать к собеседнику какую-то тягу, чувствовать в нем единомышленника.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, профессор Пауэрс. Хотя и не могу сказать, что мои родители меня не любят. По-своему они даже слишком меня любят. Но мы говорим на разных языках. И я не считаю, что они меня многому научили.

– Что ж, в этом нет ничего необычного. На меня, например, самое большое влияние оказал один учитель в летней школе. Мне было тогда четырнадцать. За одно лето я узнал от него о жизни больше, чем от всех остальных, включая и родителей, вместе взятых. Кстати, я предпочитаю, чтобы меня называли просто Тим. На моих занятиях все должно быть запросто, никакой иерархии. Да, хороший учитель – вот что тебе нужно. Возможно, ты уже познакомился с очень толковыми преподавателями. Ты какие курсы посещаешь?

Стив перечислил:

– Мистер Ходжес – социология, миссис Маккарти – химия, Лафарж – французский. Они все прекрасные преподаватели. Затем Ремингтон – история Древнего мира. Он, – смело закончил Стив, не испытывая больше ни малейшего смущения, – далеко не блестящий педагог.

Пауэрс рассмеялся, отчего лицо его словно осветилось изнутри.

– А, патриарх? Он из старой-престарой семьи. Но последние пять поколений этой семьи не произвели на свет ни одной новой идеи. Смотри, не попади под его влияние.

Стив тоже рассмеялся.

– Ни за что, Тим.

– Он ярый сторонник подготовки резервистов. Боже мой, мы должны прекратить набор на военную службу в нашем кампусе. Это бесстыдство. Бизнес и промышленность. Черт возьми, война стала питательной средой для промышленности.

Разговор продолжался, и прошел еще час, прежде чем Стив спохватился и, взглянув на часы, встал.

– Боже, я отнял у вас столько времени. Извините.

– Чепуха! Я получил удовольствие от нашего разговора. Не знаю, как у тебя, а у меня такое ощущение, что нас с тобой свел счастливый случай. Я бы хотел еще с тобой встретиться. Ты зайдешь?

– Обязательно, – ответил благодарный Стив. – И спасибо. Спасибо огромное.

– Я могу познакомить тебя с самыми блестящими умами нашего университета, людьми, у которых ты многое сможешь почерпнуть. Большинство из них уже аспиранты, люди с большим опытом. Одна девушка, например – она специализируется по социологии – только что вернулась после годичной стажировки в Советском Союзе. Они подскажут тебе, как лучше использовать свои способности. Я ведь чувствую, что ты стремишься к конкретным действиям. Ты не хочешь довольствоваться разговорами, а хочешь стать организатором, лидером.

– О да!

Зимнее солнце уже клонилось к горизонту, и его бледные отсветы окрашивали серое небо в розоватые тона, когда Стив вышел от профессора Пауэрса и направился к своему корпусу. На минуту он остановился полюбоваться красотой вечернего неба.

– Прекрасный мир! – воскликнул он.

Его переполняло чувство радости. Он, Стив, был нужен этому замечательному, блестящему профессору, этому наставнику молодежи. Профессор отнесся к нему как к равному. И он так просто, без утайки, рассказал о себе самом. Да, это человек нового типа, честный, свободный от предрассудков, способный выйти за рамки ограниченного мировоззрения среднего класса. С таким человеком можно поделиться самыми сокровенными мыслями, не опасаясь, что он тебя оттолкнет.

Да, все складывалось великолепно.

Стив ходил взад и вперед по комнате, то и дело поглядывая на будильник. Из окна ему видна площадь и памятник участникам Гражданской войны – пригнувшийся солдат в высокой фуражке со штыком наготове – у основания которого сидели студенты. Была пятница, вторая половина дня, и все уже расслабились в предвкушении отдыха, что заметно по позам сидевших.

Он затянулся сигаретой «Лаки страйк». У сигареты был вкус сена, у нее вообще не было вкуса, но он не собирался курить травку в своей спальне. Тимоти предупредил их, чтобы они не вздумали вляпаться в неприятности, так что кайф придется отложить до того момента, когда все соберутся у Лидии, жившей за пределами кампуса. У нее или в другом месте. Рука Стива дрожала.

Напротив его комнаты открылась дверь, и в коридор ворвались звуки музыки. Боб Дилан пел «Как Роллинг Стоунз». Вот прозвучали заключительные слова, и певец сразу же запел другую песню – «Накануне краха». Это была горькая песня, наполнявшая печалью, гневом и решимостью не сидеть сложа руки.

Стрелки на будильнике перешли назначенный час. В любую минуту здесь будут его друзья, его единомышленники, те, с кем предстоит сегодня провести важную акцию в интересах дела, за которое они борются. Стив подумал о священнослужителях братьях Берриган, активных борцах против войны во Вьетнаме. Посадить таких людей в федеральную тюрьму! Три года за решеткой при строгом режиме. И ведь, совершая налет на призывной пункт, они знали, какому риску себя подвергают. Знали и все-таки пошли на это. Мужественные люди. Руки у Стива дрожали уже так сильно, что он был вынужден погасить сигарету. Он по-прежнему не отрывал глаз от памятника внизу: оттуда кто-то из их группы подаст сигнал готовности.

Тимоти должен достать машину. У него везде друзья. В общем, это целая подпольная сеть. Стив был поражен, узнав, сколько так называемых респектабельных граждан – врачей, профессоров, адвокатов, являющихся становым хребтом среднего класса, вовлечены в антивоенную деятельность, готовы в любой момент предоставить убежище и деньги, прекрасно понимая, чем они рискуют. У Тимоти были связи по всей стране. Да что там говорить, у него свои люди в Ханое, Палестине и на Кубе, куда он возил группы молодежи, которая вместе с членами «Венсеремос» работала там в сельской местности, знакомясь одновременно с условиями жизни в новом обществе. На следующее лето Стив тоже поедет обязательно.

Он увидел Лидию, огибающую угол корпуса естественных наук. Даже с такого расстояния без труда узнал копну ее темных вьющихся волос. Волосы веером развевались вокруг ее худого лица, отчего оно казалось еще меньше. Стив схватил теплую куртку, в который раз с сожалением подумав о том, что не может назвать Лидию своей. Господи, когда же он избавится от подобных мыслей. Здесь никто никому не принадлежит, не уставала напоминать ему Лидия даже в минуты близости; кстати, она была прекрасной любовницей. Никто в этом мире не обязан принадлежать другому человеку. Секс должен быть открытым, свободным, спонтанным. Его не нужно стесняться, это такая же потребность, как потребность в пище. Сама Лидия была близка и с Бенджи, и с Марком, а возможно, и с Лео тоже, и Стив счел своим долгом вести себя так же. В прошлом семестре он стал любовником Дженнифер и Лори; видимо, придется переспать и с Эллен, хотя ему совсем этого не хотелось, потому что ее отвислые, как у старухи, груди и следы оспы на лице вызывали у него отвращение. Она же наоборот всем своим видом показывала, что только об этом и мечтает. Может, его отталкивало и столь откровенное желание. Но, конечно же, он неправ, он вел себя как типичный буржуа, позволяя судить о человеке по его внешности. Стив вспомнил подслушанные телефонные разговоры своей сестры Лауры с подругами. До чего же пустые разговоры – кто как выглядит, кто как одет. Сбегая вниз по лестнице, он принял решение удовлетворить желание Эллен. Они же товарищи, у них все должно быть общим. В конце концов, кто он такой, чтобы презирать другого человека за то, что тот некрасив.

– Поспеши, – сказала Лидия, – они за углом. У Тима пикап, так что мы все уместимся.

Их было семеро, и Лидия – среди них единственная девушка. Ее взяли в качестве запасного водителя на случай, если придется сменить Тима, ну, и еще потому, что она вместе с Тимом планировала эту конкретную акцию.

Они почти не разговаривали. Чувствовалось, что все напряжены. Машина выехала за пределы кампуса, промчалась через окраинные районы, миновала квартал, называемый Черчилль Серкус и район новостроек Кенсингтон Девелопмент. Жалкая англофобия, подумал Стив. Нелепо. Им оставалось проехать двадцать пять миль. Свернули на шоссе, проходившее через следующие один за другим небольшие фабричные поселки, серые, унылые, похожие друг на друга как две капли воды: разбросанные в беспорядке убогие домики, давно нуждающиеся в покраске, цепочка магазинов вокруг промышленного центра – фабричных корпусов, напоминающих составленные в куну цементные коробки. Солнце, казавшееся бледным пятном за серыми тучами, скрылось совсем. На теневой стороне улиц еще лежали последние грязные сугробы, а в мглистом воздухе уже носилась пыль да поднятые ветром обрывки бумаги. От внезапного порыва ветра закачались вывески над дверями магазинов, и консервная банка закружилась в каком-то диком танце и покатилась под колеса автомобиля. Заморосил дождь. Картина была унылой до невыносимости.

– Мы почти приехали, – внезапно сказал Тим.

Он свернул с шоссе и остановился на пустынной улице. Стив увидел церковь, кладбище и здание какого-то склада с окнами, заколоченными досками. Вокруг не было ни души.

– Все знают, что делать? Повторять не нужно? Никто не ответил. Они репетировали много раз, и каждый наизусть знал план действий, но все же, когда настало время действовать, в душе закопошился страх, что в решающий момент все инструкции вылетят из головы. Должно быть, Тимоти ощутил это. Он заговорил медленно, уверенным тоном:

– В машине для каждого из вас есть кейс. В каждом кейсе – по четыре бутылки утиной крови. – Он помолчал, усмехнувшись. – Моя приходящая прислуга умеет готовить польские колбаски. Я заплатил ей, попросив сделать для меня этих колбасок, и она запасает все необходимые ингредиенты и хранит их у меня на кухне. Впечатление, что она собирается наготовить этих колбасок на десяток семей. Ну да ладно, это так, к слову. Значит, вы входите и просите показать вам ваши призывные документы. По закону вы имеете на это право. Смотрите, не назовите случайно свое настоящее имя. Пока будут искать документы, вы вытаскиваете бутылки с кровью и обливаете как можно больше досье. Служащие наверняка попытаются помешать вам, и в связи с этим я еще раз повторяю – об этом ни в коем случае нельзя забывать – не прибегайте к насилию. Нам не нужны пострадавшие. Лучше позволить им отобрать у вас досье, чем слишком рьяно сопротивляться и ненароком нанести кому-нибудь телесные повреждения. Надеюсь, это ясно. Я жду снаружи в машине. Мотор выключать не буду. Выходите побыстрее, потому что в ту же секунду, как увижу охрану, я уеду. Кто не успеет сесть в машину, тот останется. Это все. Нужно постараться, чтобы никто не попался. Вопросы есть? Замечания?

– Знаете, – сказал Стив, – я все думаю о Берриганах, о том, как они, уничтожив досье, не пытались скрыться, а остались на месте и ждали, пока не приехали сотрудники ФБР и не арестовали их. Это такой мужественный, такой убедительный способ продемонстрировать уверенность в собственной моральной правоте.

– Да, но… – начал Тимоти, но его перебила Лидия:

– Убедительный, охренительный. Ну и доигрались они до тюрьмы с этой своей демонстрацией. Какая от тебя будет польза, если ты попадешь за решетку? Не будь дураком, Стив, – закончила она резко, – побереги себя для дальнейшей работы.

Стив принял упрек.

– Хорошо, хорошо, я с вами, – воскликнул он, вложив в свои слова побольше энтузиазма.

Тим завел мотор, и они поехали в центр городка. Дождь тем временем разошелся не на шутку, и улицы были пустынными.

– Ну вот мы и у цели, – сказал Тим. – Отдел регистрации призывников находится в самом дальнем крыле здания муниципалитета. Это крыло недавно пристроили, и у него отдельный вход. Для нас очень удобно.

Молодые люди по одному вышли из машины. Тим дотронулся до руки Стива.

– Удачи тебе. Все будет хорошо.

Стив почувствовал новый прилив мужества и, догнав Марка, первым вошел в просторный с высокими потолками и зелеными стенами коридор с запахом официального учреждения. Сердце его учащенно билось, а в горле пересохло.

Откашлявшись, он опять же первым открыл дверь нужного кабинета и произнес заранее приготовленную фразу:

– Мы бы хотели посмотреть наши призывные документы.

Служащая, усталая женщина с седыми завитыми волосами, заволновалась.

– А для чего вам?.. – начала она, и тут рядом со Стивом оказался Марк.

– Видите ли, у нас у всех проблемы со здоровьем. Мы учимся в университете и хотели бы точно знать, к какой категории относимся, чтобы соответственно строить свои планы на будущее.

Он говорил спокойно и убедительно, вежливо улыбаясь при этом. Стук машинок смолк, и немногочисленные служащие, спешившие, видимо, закончить свои дела, поскольку время шло к окончанию рабочего дня, с любопытством подняли головы.

Первая служащая все еще сомневалась.

– Я не знаю… – снова начала она.

У Стива мелькнула мысль, что все они, за исключением гладко выбритого Марка, должно быть, вызывают у нее антипатию. Женщины такого сорта наверняка ненавидят бороды.

– Это ваши друзья? – обратилась она к Марку.

– Не совсем. Мой адвокат посоветовал мне ознакомиться с моими призывными документами, и когда эти ребята узнали, куда я еду, они попросили меня подвезти и их заодно. Что я и сделал, – закончил он все с той же вежливой улыбкой.

Его манеры, улыбка, отглаженные брюки и упоминание об адвокате произвели на женщину должное впечатление.

– Ну что ж, напишите на бумажке ваши имена, и я схожу за досье. Это займет несколько минут.

Стиву вдруг показалось, что он раздвоился и наблюдает за происходящим со стороны. В любую минуту может появиться охрана, подумал он, и приказать им открыть кейсы. Но они же студенты, естественно, у них есть кейсы. Лидия предусмотрительно подобрала для них разные кейсы – и новые, и потрепанные, а у одного вообще была холщовая сумка с высовывавшимися оттуда учебниками. Все естественно.

Женщина жестом пригласила их следовать за ней. Они вошли в небольшое, плохо освещенное помещение с бетонным полом и зелеными стенами, вдоль которых стояли зеленые шкафы для досье. Служащая стала открывать ящики, называя фамилии.

– Бейли. Б – вот здесь. Тернер и Станкевич – вон в том углу.

На секунду она отошла к двери в первую комнату и с кем-то заговорила, поэтому и не увидела, как молодые люди открыли кейсы и достали бутылки с кровью. Затем, услышав за своей спиной шум, поняла, что происходит, и громко вскрикнула. С сердитыми и в то же время испуганными лицами вбежали другие женщины. Одна схватила Стива за рукав куртки, другая вцепилась в рубашку Дика. Марк все еще открывал ящики и выплескивал на досье содержимое бутылок. Одна бутылка упала на пол, и у нее отбилось горлышко. Кто-то поднял бутылку, но много крови уже вылилось на пол. Кровь была фиолетового цвета и после пребывания на холодном воздухе стала густой и липкой. Стива затошнило. Он вдруг представил утиный клин, летящий по осеннему небу. Женщины побежали к телефону.

– Уходим! – крикнул Марк, и они в свою очередь бросились бежать со всех ног.

Дверцы машины были открыты.

– Залезайте быстрее, черт побери! – торопила их Лидия.

Мотор взревел, и машина свернула за угол. На улице никого не было. Наступили сумерки, и никто, насколько они заметили, не видел машины. Тим свернул еще раз, да так резко, что все попадали друг на друга. Они выехали на шоссе, но через пару-тройку минут сделали еще один поворот.

– Поедем проселочными дорогами, – объяснил Тим.

– Дика нет, – довольно спокойно сообщила Лидия.

– Он остался держать дверь, чтобы они не вышли и не увидели номер машины, – сказал Марк.

– О господи, что же будет? – прошептал кто-то еще.

– Ему дадут срок, – ответил Тим. – За преднамеренную порчу государственного имущества и препятствование призыву.

– Большой, как вы думаете? – спросил Стив.

– Два года. Может, три.

Наступило молчание, затем кто-то сказал:

– Сурово. Годы учебы пошли псу под хвост. Какая потеря!

– Ну, ребята, воюющие во Вьетнаме, теряют больше, – заметил Тим. – Попасть в ловушку нашей системы – тоже куда большая потеря. Он пошел на это с открытыми глазами. Думаю, его взгляды уже не изменятся. Вы все понимали, на что идете, и вы все не сойдете со своих позиций.

Теперь, когда все закончилось, Стив снова обрел уверенность, сидя рядом с друзьями, с которыми он только что делил опасность. И снова радовался жизни, чувствуя себя в безопасности в теплой машине, мчавшейся под проливным дождем по проселочным дорогам среди бескрайних полей. Лишь изредка мелькали ярко освещенные дома. В машине, за рулем которой был Тим. Тиму не впервой участвовать в подобных акциях. Он и впредь будет с ними каждый раз, когда это позволят его другие обязанности. Он их лидер. Работать под его руководством – большая честь. Сердце Стива готово было выпрыгнуть из груди от полноты чувств.

– Будет лучше, – сказал Тим, остановив машину у въезда в кампус, где они должны были выйти, – если вы рассредоточитесь. Не нужно, чтобы в ближайшие дни вас видели вместе. Думаю, что все обойдется, но осторожность никогда не мешает. Вряд ли служащие запомнили вас в поднявшейся суматохе; не так уж сильно вы отличаетесь от сотен любых других молодых людей, но все же ничего нельзя сказать наверняка. Советую вам провести уикенд вне кампуса, а еще лучше – уехать домой, если это возможно.

Стив быстро шел к своему корпусу. Теперь, когда он остался один в темноте на открытом пространстве, его охватил необъяснимый страх: ему казалось, что что-то вот-вот набросится на него сзади. Подумать только, три года за решеткой! Он вздрогнул. Тим посоветовал уехать домой, если можно. Конечно, это прекрасное алиби. Но как он объяснит свой неожиданный приезд родителям? Нужно придумать какой-то предлог. Ничего, что-нибудь придет в голову. Главное сейчас – побыстрее попасть в аэропорт.

Они все сидели в гостиной. Был поздний вечер, и Анна собиралась уходить, как вдруг переливчатая трель звонка нарушила тишину. Айрис от неожиданности буквально подпрыгнула на стуле.

– Не может быть! – воскликнула она, подойдя к двери и посмотрев в глазок. – Это Стив.

Встревоженный Тео тоже встал, когда сын вошел в комнату. Он выглядел измотанным, мокрая одежда прилипла к телу.

– Что… что случилось? – запинаясь, проговорил Тео.

– Не волнуйтесь. Ничего страшного. Возникла небольшая проблема, только и всего. Обстоятельства сложились так, что лучше было уехать из кампуса и провести уикенд дома.

Тео охватило недоброе предчувствие.

– Что за проблема?

– Мы… в общем, произошел инцидент в местном отделе регистрации призывников. Скорее всего, никто не сможет доказать, что мы в нем замешаны, особенно если станет известно, что нас даже не было в городе.

– Что ты имеешь в виду под «инцидентом»? Стив колебался.

– Ну, вы сами знаете. Об этом постоянно пишут в газетах.

– Ты говоришь о тех случаях, когда выливают кровь на документы и… – Тео удалось не повысить голос.

Стив кивнул. Лаура и Джимми уставились на брата, а Анна с Айрис – друг на друга. В комнате повисло напряженное молчание. Но вот Тео заговорил. Он говорил с трудом, слова будто застревали у него в горле.

– Так вот чем ты занимаешься, вот чему учат тебя в университете, вот какие науки ты осваиваешь.

По выражению лица Стива невозможно было определить, о чем он думает. Он рассматривал пятно на стене над головой отца и, казалось, не слушал, старался не слушать, что ему говорят.

– Ну, отвечай же, – потребовал Тео, но Стив молчал.

– Ты понимаешь, – продолжал Тео, – что на карту поставлено твое будущее. Сейчас. В эту самую минуту. Если твое участие обнаружится, ты конченый человек.

– Я знаю. Я отдаю себе в этом отчет, – ответил Стив, хрустнув пальцами.

Тео ненавидел это звук, но сейчас не обратил на него внимания.

Он старается держать себя в руках, подумала Айрис, и ей стало жалко мужа.

Зачем обрушилось на них это несчастье? Сегодня был такой мирный вечер. Они все сидели за столом, ужинали… Тео разговаривал с мамой… Филипп сыграл для них новую вещь, которую разучил… Потом Лаура играла в шашки с Джимми. А теперь покой нарушен… Что только станет с этим мальчишкой?

– Что ты пытаешься доказать? – снова обратился к сыну Тео. – Что ты можешь это сделать и выйти сухим из воды?

– Я ничего не пытаюсь доказать. Я хочу остановить эту грязную войну. Сколько раз можно об этом говорить?

– Послушай, – начал Тео, и по его тону Айрис поняла, что сейчас будет испробован «разумный» подход, я сам считаю эту войну ошибкой. Причин много. Начать с того, что в ней вряд ли возможно одержать победу. Но в нынешнем 1966 году пятьдесят шесть процентов американцев поддерживают президента. Джонсон заявляет, что готов начать мирные переговоры, но без участия ханойских коммунистов. И он, вероятно, прав. Там, где коммунисты приходят к власти – в Венгрии ли, на Кубе, воцаряется террор. Мне становится страшно при мысли о том, что и во Вьетнаме могут победить коммунисты. Страшно за тамошнее население. Но я не во всем могу разобраться. Да, да, я не знаю ответов на все вопросы, но одно мне ясно: то, что делаешь ты – это не ответ.

– А ты приезжай к нам в кампус. Поговори со студентами и преподавателями. Ты увидишь, что многие не согласятся с тобой. Причем люди более знающие, чем ты.

Тео вспыхнул и сжал губы, сумев удержаться от резкого ответа на этот выпад, и, помолчав с минуту, сказал совсем другое:

– Может, это и так. Но, Господи, разве ты не понимаешь, во что тебя втягивают? Оставим в стороне марксизм и прочую тарабарщину – здесь мы все равно не придем к единому мнению. Давай поговорим о твоем поступке. Как можно управлять государством, любым государством независимо от его политической системы, если каждый гражданин будет сам решать, какие законы соблюдать, а какие нет? Я гражданин, и это накладывает на меня определенные обязанности. Если меня призовут в армию, я пойду, нравится мне это или нет.

Стив с презрением посмотрел на отца.

– Ну, тебе нечего беспокоиться. Едва ли они будут призывать людей твоего возраста. На прошлой неделе, – продолжал он чуть ли не весело, – я наткнулся на одно выражение: «Каждый мнит себя солдатом, видя бой со стороны». Вполне подходит к данной ситуации.

– Не будь нахалом. Ты прекрасно знаешь, что я сражался в оккупированной Франции. Не смей оскорблять меня. – Тео, возвысив голос, повторил: – Не смей оскорблять меня, слышишь?

Айрис в отчаянии вмешалась в разговор:

– Я уверена, Тео, он не хотел оскорбить тебя. Мы все ужасно расстроены, давайте…

– Айрис, не вступайся за него. Я сам как-нибудь разберусь. Мы тут не в игрушки играем. Что мы скажем, если ФБР будет искать его здесь? Что? Анна встала.

– Я сделаю тебе сэндвич и кофе, Стив. Ты, наверное, проголодался.

– Нет, я не голоден, Нана.

Но Анна уже направилась на кухню, а следом за ней пошли Айрис и Лаура. Мама в таком же ужасе, как и я, подумала Айрис. Ей необходимо чем-то заняться, и лучше всего на кухне, чтобы успокоиться. Почувствовав внезапную слабость, Айрис опустилась на стул, а Анна с Лаурой принялись хлопотать на кухне, пытаясь таким образом отвлечься от тревожных и пугающих мыслей: Анна взялась резать хлеб и мясо, а Лаура стала мыть над раковиной виноград. Это была уютная семейная сценка, и посторонний человек, посмотрев на них со стороны, ни за что не догадался бы, что в соседней комнате обстановка накалена до предела, а в душе у всех – сплошная мука.

Слезы подступили к глазам Айрис и, сделав вид, будто ищет что-то, она встала и открыла дверцу холодильника. Но Анна успела заметить выражение на лице дочери.

– Лаура, дорогая, – сказала она, – уже поздно. Тебе не пора спать?

Айрис пришла в себя.

– Не стоило тебе слышать всего этого, Лаура. Слишком это страшно, слишком безобразно.

– Мне пятнадцать, мама.

– Все равно не стоило.

– Ты мне не доверяешь?

– Конечно, мы тебе доверяем. Но это такое серьезное дело, не нужно, чтобы оно отягчало чью-нибудь совесть. Папа и я должны все обговорить и обо всем подумать, но тебе лучше ничего не знать.

– Лаура знает, что происходит в мире, – спокойно возразила Анна. – Нельзя отгораживать ее от жизни, от жизни все равно не спрячешься.

– Со мной все о'кей, мама, – вставила Лаура, – не переживай.

Айрис поцеловала встревоженную девочку в лоб.

– Я люблю тебя, Лаура.

Как только Лаура вышла, Айрис разрыдалась.

– Ты можешь этому поверить? – сквозь слезы проговорила она. – Кто бы мог подумать, что наш сын станет скрываться от закона? Что бы сказал папа? А мы так гордились Стивом, он был таким…

– Не надо, Айрис, не плачь. Слезами ничего не исправишь. Где поднос? Налей и Тео чашку.

Джимми ушел наверх, и Тео со Стивом остались одни. «Ну почему у Стива такой высокомерный вид?» – подумала Айрис. Сама его манера держаться приводит Тео в ярость. Он должен понимать это. Но ему как будто все равно, он словно нарочно старается разозлить Тео. Она провела рукой по лбу, будто так могла прогнать эти мысли.

Филипп, который некоторое время назад лег спать, сейчас снова спустился вниз и стоял в дверях в одной пижаме. Мальчик был испуган, но и полон любопытства.

– Иди к себе, сынок, – обратился к нему Тео. – Я понимаю, тебе хочется узнать, что происходит, но подожди до утра. Утром я тебе все объясню. Ночью тебе нужно спать. Иди, беспокоиться не о чем, – добавил он мягко.

Затем, словно ему в голову пришла новая мысль, воскликнул, повернувшись к Стиву:

– Эх, попадись они мне в руки, эти профессора!

– Я же объяснял, – терпеливо сказал Стив, – профессора здесь ни при чем. Мои друзья и я действовали самостоятельно. Мы и сами умеем думать. Ты ничего в этом не понимаешь.

– Так уж и не понимаю? Любой, кто читает газеты, знает, что происходит.

По лицу Тео градом струился пот. Айрис никогда не видела его в такой ярости – вздувшиеся на висках вены, казалось, вот-вот лопнут. И все же он еще держал себя в руках и говорил относительно спокойно.

– Когда я вспоминаю себя в твои годы… Я бы никогда не осмелился…

– «Времена, они ведь меняются», – процитировал Стив. – Но тебе, скорее всего, не нравится Боб Дилан.

– Почему же, он прекрасный певец. И зарабатывает немалые деньги. Все они такие, эти звезды эстрады. Распевают о том, как отвратителен им дух стяжательства, пропитавший наше общество, а сами не стесняются делать деньги и жить в роскоши. Свернуть бы им всем их проклятые шеи, чтобы они никогда больше не пропели ни одной ноты.

– Ты все сказал? – спросил Стив. – Если все, я пойду спать. Я устал.

Тео бросил на него гневный взгляд.

– Да, ты, конечно, очень устал. Денек у тебя выдался на редкость тяжелый. Не легко, должно быть, учинять разгром в отделе регистрации призывников.

Атмосфера в комнате была ледяной, словно кто-то отключил отопление. Капли дождя блестели на стеклянной стене, отделявшей комнату от террасы. Все стояли в дальнем конце комнаты, и Айрис, чувствовавшей себя бесконечно несчастной, пришла вдруг в голову мысль о зеваках, собравшихся на месте дорожного происшествия или вокруг упавшего на улице прохожего.

Вы только посмотрите на него, думал Тео, стоит здесь с презрительным видом в грязной мокрой куртке, борода неопрятная… а ведь такой красивый мальчик. Что он пытается доказать?

– Ты пачкаешь ковер, – вслух сказал он.

– Во-первых, это всего лишь вода, а во-вторых, подумаешь, ковер. В жизни есть куда более важные вещи.

– Вот как? А ты заработал хоть на один ковер? Да ты самого себя еще не можешь прокормить, а осмеливаешься говорить с нами… смотреть нам в глаза, кривя губы. Что это у тебя на брюках?

Стив взглянул на темные пятна.

– Кровь, наверное.

– Кровь, да? То-то мне будет приятно вспомнить об этом, когда придется оплачивать очередной счет за твое обучение. Ну до того приятно!

Тео прошел в другой конец комнаты и задернул шторы. Зашуршал тяжелый шелк, звякнули медные колечки. Когда ОН вернулся, в лице его не было ни кровинки. Он медленно, с трудом, проговорил:

– Последний раз спрашиваю тебя, намерен ли ты порвать с этими людьми, прежде чем твоя жизнь будет окончательно загублена?

– Нет, я не могу этого сделать.

Тео непроизвольно сжимал и разжимал кулаки.

– Тогда мне, как законопослушному гражданину, следует, черт возьми, донести на тебя. Вот так-то!

– Нет! – выкрикнула Айрис. – Нет, Тео! Ты не можешь так думать. В конце концов, они же никого не покалечили, никого не убили. Стив сказал, они в первую очередь думали о том, как избежать насилия. Ты должен принять это в расчет, Тео.

– Нет, Айрис. Не указывай мне, что я должен и чего не должен делать. Посмотри на кровь на его одежде. А ведь он воспитывался в такой семье…

– Дерьмо! – заорал Стив. Он весь дрожал. – Я презираю все это. Это тупое, эгоистичное, узкое…

Он описал широкий круг рукой, словно показывая, что его слова относятся ко всему, находящемуся в комнате: и к людям – матери, отцу, бабушке, брату, и к вещам, которые они с такой любовью приобретали для детей – книгам, картинам, роялю; этим яростным жестом он будто проклинал все и вся, даже невинные розы, подаренные ей Тео ко дню рождения.

– Ты! – сказал Тео. – Ты знаешь, о чем я сейчас подумал? Что ты подхватил вирус какой-то страшной болезни. Ты и говоришь, как больной. В этом доме никто так не говорит.

– Мы вообще говорим на разных языках. Я не желаю оставаться под этой крышей. – Стив повернулся к Анне. – Нана, ты позволишь мне переночевать у тебя? Если нет, я устроюсь под деревом.

– Не будь дураком, – ответила Анна. – Иди, жди меня в машине.

Когда за Стивом захлопнулась дверь, все трое молча уставились друг на друга, словно каждый надеялся прочитать на лице другого ответ на мучивший их всех вопрос.

Айрис заговорила первой:

– Это все бравада. Он испуган до смерти. – Она умоляюще посмотрела на Тео. – Я уверена, я готова поклясться, что он никогда больше не сделает ничего подобного.

– А я совсем в этом не уверен.

– Я отвезу его к себе. По крайней мере он не будет действовать вам на нервы и, возможно, вы сможете немного поспать, – сказала Анна. Надев пальто, она тихо добавила: – Вам придется примириться с тем, что он не оправдал ваших ожиданий. Нельзя вложить свои мысли в голову другого человека.

– Вы правы, мама, – с глубокой горечью откликнулся Тео. – Нельзя сформировать человека по идеальному образцу. Теперь я это понимаю.

У двери на улицу Анна остановилась.

– Внутренний мир любого человека – тайна для окружающих. Мы можем понять только самих себя. – В тусклом свете прихожей Айрис увидела, что по лицу матери промелькнула печальная улыбка, больше похожая на болезненную гримасу. – А иногда и этого не можем.

Раздеваясь, Тео расхаживал по комнате. Всегда такой аккуратный, сейчас он бросил рубашку на стул, а ботинки оставил валяться на полу. И он говорил не переставая.

– Работаешь не покладая рук, хочешь создать надежный фундамент для своих детей, а они тебя отвергают. Но что-то же мы сделали правильно, ведь с другими нашими детьми все обстоит благополучно. Эти бунтари мнят себя людьми с широким кругозором, – продолжал ворчать он, – и считают при этом, что все придуманное не ими, созданное не вчера, сказанное теми, кому за тридцать – хлам. Вдобавок они нелогичны – хотят совершить революцию и в то же время ведут вольный образ жизни хиппи. – Он сел на край кровати, сжав голову руками. – Айрис, я не знаю, что делать. Может, и в самом деле следовало сдать его властям. Для него же было бы лучше. Он бы понес заслуженное наказание, и это послужило бы ему уроком.

Айрис, сидевшая перед туалетным столиком, расчесывая волосы, в ужасе резко обернулась.

– Тео, ты не можешь так думать. Он никогда тебе этого не простил бы, никогда, до конца жизни.

– И все-таки для него же самого это было бы лучше.

– И я… я тоже никогда бы тебе этого не простила. Стив еще ребенок. У него это пройдет. Будь терпелив с ним.

– Ребенок? Ну, нянчиться с ним я не собираюсь, я тебе прямо скажу. Я хочу сделать из него человека, а не потакать ему во всем.

– Разве несколько минут назад в разговоре с мамой ты не признал, что нельзя сформировать человека по своему образу и подобию?

– Я не говорил «по своему образу и подобию», я сказал «по идеальному образу». Но это верно лишь отчасти. Я имел в виду… Ах, Айрис, ради Бога, давай на сегодня прекратим этот разговор. Завтра с утра у меня операция. Поставь будильник на полшестого. Утром надо принять душ, сейчас я так вымотан, что даже на это у меня нет сил.

Они лежали рядом. Обычно Айрис клала голову Тео на плечо, он говорил, что ему нравится ощущать прикосновение к телу ее теплых волос. Но сейчас она положила голову повыше на подушку, так что их щеки соприкоснулись, и его ресницы защекотали ей лицо. Повернувшись, они прижались друг к другу, и их сердца забились в едином ритме.

– Биение живых сердец, – прошептала она, думая вслух, и нежно погладила его по щеке.

– Айрис… дверь заперта?

– Да.

Он лег на нее, и она приняла его в себя, подумав: что бы ни случилось, у нас всегда есть это утешение, это ни с чем не сравнимое чистое наслаждение, полнейшее растворение друг в друге, бальзам, исцеляющий души.

Затем наступил тот миг, когда весь мир вокруг словно перестает существовать – «краткая смерть», как назвал кто-то, она не помнила, кто, апогей физической близости; потом она снова вернулась к жизни, в тишину их спальни, ощутила на груди руку любимого.

В ночь, подобную этой, после акта любви, хорошо бездумно лежать в теплой постели, в теплой комнате, ожидая, когда придет сон, и чувствуя себя надежно защищенным от дождя, барабанящего по стеклам, от любых невзгод, подстерегающих тебя снаружи. Только вот невзгоды могут в любой момент без приглашения вторгнуться в твой дом. Тео услышал, как где-то в дальнем конце сада с треском, похожим на треск сломанной кости, сломалось дерево. Наверное, старый клен в углу; корни у него давно подгнили. Кошмарная ночь! Но по крайней мере Стив не бродит где-то по улицам и не попал в тюрьму. Идиот, юный идиот, разрушающий собственную жизнь. Прекрасно, когда у человека есть идеалы и он борется за них, но не таким же образом. Наказать бы его как следует, вправить мозги в его глупую голову. Анна… может, она повлияет на него, как в ту ночь накануне бар-мицвы, от которой их отделяет, кажется, целое столетие. Нет… он теперь взрослый, да тогда и дело было совсем в другом.

Он осторожно, стараясь не натягивать одеяло, чтобы не разбудить Айрис, повернулся и прислушался. Айрис дышала неровно, значит, тоже не спала. Эта история потрясла ее. Бедная Айрис. Добром это не кончится. Их сын идет по плохой дороге. Тео в этом не сомневался.

Айрис всегда чувствовала, спит Тео или нет. Она потянулась было к нему, желая утешить, но передумала. Бывали моменты, когда он нуждался в утешении, но иногда лучше было оставить его в покое. Как же хорошо она его знала!

Что же теперь будет делать Стив? Тео переживает из-за него мучительнее, чем я. Он, конечно, ни за что с этим не согласится, но он всегда стремился к совершенству во всем, в этом-то все и дело.

Бедный милый Тео. Хочет угодить мне, даже перестал заигрывать с женщинами. А если бы и заигрывал, я бы не обратила внимания. Так я решила в тот день несколько лет назад, когда он подвез медсестру, а я выставила себя ревнивой дурой.

Несколько холодных слезинок выкатились из глаз Айрис и скатились по вискам в волосы.