1

Держа в руках пакеты с покупками – за утро она успела купить мыло в аптеке, рогалики в булочной и носки и рубашки в магазине детской одежды – она стояла, дожидаясь, когда загорится зеленый свет, и она сможет перейти Мейн-стрит, и вдруг увидела его машину. В городке было не так уж много жемчужно-серых «кадиллаков» с открывающимся верхом, так что машина бросилась в глаза раньше, чем она узнала своего мужа и заметила женщину, сидевшую рядом с ним на переднем сиденье. Она смотрела, как машина медленно проехала мимо в потоке дневного транспорта! Солнечные лучи упали на гордо красующиеся на номерном знаке буквы «ДМ», матово блеснула хромированная решетка радиатора.

В голове у нее в ту же секунду возник такой знакомый, унизительный, сердитый и пугающий вопрос – кто эта женщина? А вслед за ним пришла мысль: мой муж любит шикарные вещи. Шикарные, но не кричащие. Даже в том, что касается женщин, вкус у него утонченный и строгий. Впрочем, нет, не всегда. Та девушка на похоронах маминого кузена с волосами трех разных оттенков, в юбке, расшитой искусственными бриллиантами. О Господи, ему просто необходимо заигрывать с женщинами, даже на похоронах, и даже с такими, как та.

Она вздрогнула и выронила пакет с носками! Кто-то поднял его. Мужской голос, в котором угадывалась улыбка, произнес:

– Слишком много покупок, да? О, это вы, миссис Штерн! Вы меня помните? Джед Бауэр, работаю в больнице.

Один из интернов, подумала она, беря себя в руки.

– Да, конечно. Спасибо.

На светофоре все еще горел красный сигнал. Зеленый загорится не раньше, чем через минуту, которую этот вежливый молодой человек наверняка постарается заполнить светским разговором.

– Надеюсь, ваши детишки здоровы?

– О да. У них сейчас много дел. Возобновились занятия в школе.

Поток транспорта остановился, и они перешли улицу. Он продолжал говорить что-то, считая, без сомнения, своим долгом проявить уважение к жене доктора Тео Штерна.

– Мне до сих пор не представлялось случая поблагодарить вас, миссис Штерн, за то, что вы были так добры к моей жене и ко мне.

– Была добра? Когда?

– На приеме, который вы устроили прошлой зимой для молодых интернов. Мы только что приехали на восток из Айдахо, и моя жена – она родом из маленького городка – страшно нервничала в тот вечер, но вы приняли нас с такой теплотой, что она сразу почувствовала себя как дома. Мы никогда этого не забудем.

Тут Айрис вспомнила эту пару, молодую жену, совсем еще девочку, в простеньком, собственноручно сшитом платьице, неуверенно замолкавшую на каждом втором слове, девушку с кротким лицом и испуганными глазами. Айрис распознала смущение девушки, почувствовала его.

Она улыбнулась, посмотрев сейчас в такое же кроткое лицо мужа этой девушки, честное и какое-то невинное. Он вовсе не собирался ей льстить или говорить комплименты.

– Айдахо… Но теперь вы тут обжились?

– Привыкаем понемногу. Джейн работает, я много занимаюсь. Передайте поклон вашему мужу. Я его редко вижу, но я никогда не забуду тот случай, когда мне довелось наблюдать за его работой. Я впервые присутствовал на пластической операции. Пациентка была мне знакома. После аварии пришлось делать ей лицо буквально заново. Я тогда подумал, что ваш муж прямо-таки волшебник, настоящий мастер своего дела. Где ваша машина?

– Вот этот пикап. Огромное спасибо за помощь, доктор. Приятно было встретиться с вами.

Голос се звучал естественно и спокойно. Удивительно, как это у нее получалось.

Согнувшись над рулем, она сидела, чувствуя, что у нее нет ни сил, ни желания завести мотор. «Мастер» «Волшебник». Куда это он ехал днем с женщиной? Впрочем, может он просто подвозил кого-то. И все же… все же…

Его блуждающий взгляд, изысканные комплименты, седая прядь в темных волосах, едва заметный венский акцепт в безупречном английской, который он изучил в Оксфорде.

Айрис вспомнила об их затянувшейся на несколько месяцев ссоре, происшедшей пять лет назад. Она заставила себя забыть о ней. Примирение компенсировало боль долгого периода отчуждения. Неужели сейчас им суждено снова пройти через все это? На этот раз у меня не хватит сил, подумала Айрис.

Она достала зеркальце. Зачем? Чтобы подбодрить себя?

Ведь знала, что увидит в зеркале – худощавое лицо тридцатишестилетней женщины, обрамленное прямыми волосами с зачесанными от висков назад короткими прядями; большие темные миндалевидные глаза, гладкая кожа, слишком большой нос и прекрасные зубы. По-своему миловидное лицо, но не такое, на которое хочется посмотреть еще раз. Вот если бы я была похожа на мать, мелькнула мысль, все было бы иначе.

И все же Тео любил ее. Но, зная это, она не могла сейчас избавиться от неприятного ощущения внутреннего холода. По спине поползли мурашки.

Никто не в состоянии до конца узнать другого человека, размышляла она. Мой муж – один из известнейших хирургов-косметологов Нью-Йорка. Отец – владелец процветающей строительной фирмы. У меня четверо детей, дом, расположенный на участке в два акра, который построил для нас отец. Я здорова, по крайней мере, мне так кажется. У меня все есть, разве не так?

Список дел, намеченных на день, лежал на сиденье. И половины еще не сделано. Ремонт обуви. Покупка белья и носков для Стива и Джимми. Встреча с миссис Миллз по поводу скаутского собрания Лауры. Запись к парикмахеру. Звонок относительно даты бар-мицвы Стива. Родительский день в детском садике Филиппа. Ланч в клубе с мамой и отцом.

Посмотрев на часы, Айрис провела расческой по волосам и повернула ключ зажигания. Папа был фанатиком точности. Он редко ссорился, но опоздания всегда выводили его из себя, не стоит огорчать его. Как всегда при мысли об отце она почувствовала себя в безопасности и несколько успокоилась, прекрасно понимания при этом, что подобная реакция сродни чувствам, которые испытывает ребенок, когда его утешают, целуя ушибленное место или царапину. Ей следовало бы радоваться предстоящей встрече с родителями – в середине занятой рабочей недели такое случалось не часто, и в обычных обстоятельствах она была бы рада. Однако сейчас ей больше всего хотелось поехать домой, спрятаться от всех, побыть одной.

Стоял конец сентября, но день был изнуряюще жарким, как в середине лета, и только пожухлая листва на деревьях напоминала об осени. Над городом висело дымное марево. На центральных улицах было оживленно. Поток людей, приехавших за покупками, двигался от магазина к магазину, помещавшихся в кирпичных зданиях в георгианском стиле. В причудливой формы окнах с выступами были выставлены ирландские твидовые костюмы, итальянская обувь, шотландские кашемировые свитера, французская посуда, пластинки, книги, различные деликатесы, одним словом, все те вещи, которым и надлежит продаваться в магазинах городка, являющегося, как-никак, пригородом Нью-Йорка.

До войны городок больше был похож на деревню, каковой он когда-то и являлся. За пятнадцать послевоенных лет его размеры и благосостояние выросли втрое, что, судя по всему, радовало большинство жителей. Айрис была исключением, предпочитая, чтобы он оставался таким, каким был когда-то. Она во всем ценила простоту и скромность.

Люди перестали довольствоваться тем, что имеют, подумала она. Вся страна охвачена беспокойством и жаждой наживы. Каждый стремится приобрести вещи лучше, чем у соседа. Тео говорил, что в этом нет ничего удивительного, ведь люди пережили сначала длительный период депрессии, потом войну. Опять Тео. Ее мысли всегда возвращались к нему.

Въезжая в ворота загородного клуба, в который они недавно вступили, Айрис подумала, что никогда бы этого не сделала, если бы решение зависело только от нее. Клуб был слишком дорогим, членские взносы – высокими. Кроме того, он был слишком чопорным, слишком шикарным, снобистским, слишком прилизанным, в общем, в нем все было слишком. Но Тео, прекрасно игравший в теннис, обожал клубные состязания, ему нравились клубные лужайки, бассейн, функционировавший круглый год, великолепный вид, словом, ему нравилось абсолютно все.

В холле никого не было. Те, кто еще не ушел на площадку для гольфа, сидели на террасе, с которой доносился гул голосов. К Айрис подошла хорошенькая женщина, метрдотель клубного ресторана.

– Мистер и миссис Фридман уже приехали, миссис Штерн. Они на террасе.

Тоже талант своего рода, размышляла Айрис, идя за девушкой. Подумать только, запомнить все эти имена. Конечно, это входит в се обязанности, но кроме того, ей, должно быть, нравится постоянно находиться среди людей. Будь я на ее месте, я бы так не сумела.

Ее родители сидели за столиком под оранжевым зонтом. Поцеловав их, она принялась извиняться:

– Простите, что опоздала. Мне не пришло в голову пройти сразу же на террасу.

– Ничего, дорогая, – откликнулся отец. – Ты опоздала всего на две минуты. Мы тебя прощаем. Твоя мать коротала время, наблюдая за птицами.

Стайка самых разных птичек – голуби, кардиналы, сойки, воробьи – суетилась вокруг неглубокой кормушки.

– Посмотрите! – воскликнула Анна. – Видите, утки летят на юг. Не удивительно ли, что они точно знают, когда пора улетать.

Ее поднятое к небу лицо было оживленным и казалось молодым. Каштановые с рыжеватым отливом волосы, почти не тронутые сединой, лежали мягкими густыми волнами. Несмотря на жаркий день, она выглядела абсолютно свежей. На ней было полотняное платье в светло-зеленую, черную и белую клетку и черные босоножки из тонких ремешков, из украшений – только золотое колье и бриллиантовое кольцо на пальце. Собственный наряд – розовое летнее платье и прошлогодние белые туфли – показался вдруг Айрис ужасно безвкусным.

– Ты что будешь? – спросила Анна. – В прошлый раз, когда мы вот так же встречались, мы заказали салат из омара. Он был великолепен.

– Звучит аппетитно, – согласился Джозеф. – Пожалуй, я присоединюсь к тебе.

Жена прикоснулась к его руке.

– Ты? Дома ты его и видеть не хочешь, а в ресторане нисколько не возражаешь, да?

Ее прикосновение было нежным, а тон шутливым. Она словно окружена аурой, подумала Айрис. Она вся искрится. Нет, скорее исходит мягкое сияние, волны удовольствия, будто все вокруг вызывает у нее приятные эмоции.

– Ну, что у тебя нового? – спросил отец.

– Да, в общем-то, ничего; никаких перемен, – ответила Айрис.

– Что ж, и это неплохо. Отсутствие новостей – тоже хорошие новости.

Он потянулся к нагрудному карману, из которого торчали три черные сигары, вынул одну и, обрезав кончик, зажег ее и затянулся, выпустив в воздух колечко ароматного дыма. На его умном добром лице появилось выражение подлинного блаженства, выражение, которое всегда возникало в памяти Айрис, когда она думала об отце.

Он поудобнее устроился на стуле.

– Да, тебе повезло, что ты вышла за Тео. – Он усмехнулся. – Твой муж – это ответ на родительские молитвы.

Айрис промолчала. Почему он вдруг заговорил об этом? Наверное, просто потому, что уважал зятя и гордился им. С точки зрения отца, Тео действительно был образцовым мужем: непьющий, внимательный, заботливый отец, хороший работник, как и сам Джозеф, а значит, и достойный человек. Хороший муж и отец должен быть и хорошим работником.

Что бы сказал отец, узнав о ее страданиях. Впрочем, страдания, пожалуй, слишком сильное слово. Скажем, о ее беспокойстве. Обо всем том, что ее огорчало в Тео. Хотя это беспокойство ощущалось ею как страдание. В конце концов, все дело в интенсивности переживания. Легкое покалывание чуть выше виска сказало Айрис о том, что скоро последует приступ головной боли.

Но папа не должен ничего узнать. Рассказать ему обо всем было бы по отношению к нему ненужной жестокостью, не говоря уже о том, что никакой пользы от этого признания собственного бессилия все равно не будет. Ее муж и отец искренне восхищались друг другом. К чему разрушать это чувство.

Тео любил и уважал тестя, добившегося всего в жизни собственными силами. «У твоих родителей я впервые после приезда в Америку почувствовал себя дома, – часто повторял он. – Да, в их доме я вновь начал ощущать себя целостной личностью». Потом лицо его обычно омрачалось, так как при этих словах его охватывали болезненные воспоминания: он вспоминал массовое уничтожение евреев, своих погибших родителей, первую жену и маленького сына.

– Везучая молодая женщина, – повторил отец. – Не то чтобы ты этого не заслуживала. Ты у нас хорошая дочь. Ты делаешь нас счастливыми, Айрис.

Было непривычно слышать такое от отца. Он не часто бывал сентиментален. Похоже, что-то навеяло на него подобное настроение, возможно, годовщина ее свадьбы, которую предстояло отметить на следующей неделе.

В таких случаях он всегда говорил: «За все ниспосланные нам блага я возношу молитвы Господу». И это не пустые слова. Он действительно возносил молитвы, ибо в душе был глубоко религиозным человеком.

– И твои дети приносят нам столько счастья. Прекрасные, прекрасные дети. Тебе следует завести еще.

Его прервал смех Анны.

– Джозеф! Что ты от нее хочешь? Разве четверых не достаточно?

– Меньше всего я хочу завести еще одного ребенка. Мне бы хотелось вернуться к преподаванию, или к работе над диссертацией, или к тому и другому вместе. Мне хочется чего-то достичь в жизни, – ответила Айрис, давая выход своему раздражению. Но одновременно она отдавала себе отчет в том, что это раздражение было лишь отражением гнева, вызванного совсем другими причинами.

– Имея на руках такой большой дом? – усомнилась Анна.

– Я не слишком усердная хозяйка. Ты, мать, это знаешь.

«Мать» – сказала она, и в голове у нее промелькнула мысль, что в другом настроении она бы сказала «мама», но для ее теперешнего больше подходило «мать».

– В моем холодильнике нет домашних пирогов, и я не умею готовить тесто для струделя. В моих вазах не стоят цветы, срезанные в саду, который я сама возделывала, и я не слишком ловко орудую иглой, – закончила она.

Анна улыбнулась. Я понимаю, казалось, говорила эта улыбка, это камешек в мой огород, а может, ты пытаешься оправдать себя таким странным способом, но я не возражаю. Я бы хотела знать о тебе все, но это невозможно. Однако я стараюсь, Айрис.

– Извини, – сказала Айрис. – Я ничего не имела в виду, кроме того, что я не похожа на тебя, мама.

Она вымещала на матери свое дурное настроение, и это было несправедливо. Вмешался Джозеф:

– Конечно, ты не похожа на свою мать. Но ты неплохо справляешься. Насколько мне известно, твоя семья накормлена и ухожена.

– Да. Но мне нужно что-то еще. Что-нибудь более важное.

– А разве дети – это не важно? – спросил Джозеф. – Ты должна бы знать, что дети – самое важное в жизни.

Анна задумчиво посмотрела на мужа.

– Это правда, Джозеф. И все же, если бы у меня было образование, как у Айрис… Я часто думаю… не знаю, как лучше сказать… мне приходит в голову, что бы я тогда смогла сделать…

– Посмотри, сколько ты сейчас всего делаешь, – прервал Джозеф. – Благотворительная деятельность, больничный комитет, Лига женщин-избирательниц. Ты многое делаешь в этом мире, – твердо закончил он.

Как странно, подумала Айрис, что о некоторых вещах с папой, к которому я всегда была ближе, я предпочитаю не говорить. У него сложилось определенное представление о его счастливой взрослой дочурке, и не следует пытаться изменить его. А мать, мама, всегда готова выслушать меня, несмотря на некоторую напряженность в наших отношениях, о которой мы никогда не упоминаем, потому что не можем ее объяснить. Кроются ли ее причины в осознании мной того – и маме это известно – что я не унаследовала ее красоту, или в смерти моего брата? Нет, она уходит своими корнями глубже, значительно глубже и дальше. Но разобраться в этом до конца я не могу.

– Если Тео хочет, чтобы ты оставалась дома, – говорил тем временем отец, – то мой тебе совет: выкинь все остальное из головы, дорогая Айрис, и будь довольна тем, что имеешь. Развивай свои таланты дома. Помни, что человеку, работающему столько, сколько Тео, находящемуся в постоянном напряжении, нужен уют и порядок в доме. Особенно европейцу, воспитанному в довоенные годы в иной обстановке и на иных ценностях.

Айрис была несколько удивлена тем, что отец проявил такое понимание культурных различий. Удивила ее и нотка упрека, которую она безошибочно распознала в его голосе.

Анна поспешно вмешалась, не желая допустить, чтобы возможная обида с той или другой стороны омрачила атмосферу.

– Ты получила свое платье, Айрис? Мое прислали вчера утром. Оно великолепно. – И, не дожидаясь ответа, повернулась к Джозефу: – О, ты сможешь гордиться нами обеими на своем обеде. Но еще больше мы будем гордиться тобой. Я повсюду слышу, что этот дом для престарелых – лучшее из того, что ты построил. Служащий в банке назвал его сегодня архитектурной жемчужиной.

– Ну, ну, я ведь не архитектор. Я только построил его. Слишком много шума, – проворчал Джозеф, выглядевший, однако, необыкновенно довольным.

– Не преуменьшай своих заслуг. Ты многое сделал и по части проекта. Ты заслужил этот обед в твою честь. Так что ты сказала насчет платья, Айрис?

– Его доставили вчера.

– Где вы их заказали? – поинтересовался Джозеф. – В этом модном магазине в Нью-Йорке?

– «У Леа», конечно, где же еще! – Анна улыбнулась, как бы слегка насмехаясь сама над собой. – Это единственный магазин, куда можно ходить. Добрая половина моих приятельниц практически днюют и ночуют в нем.

– Цены немыслимые, – пожаловалась Айрис. – Я была в нем три раза, не больше, после того как мы заказали там мое приданое и свадебное платье.

– Но ты должна признать, что вещи у нее очаровательные, – сказала Анна. – Более того, она их не навязывает, как в большинстве других магазинов. Никакого давления. И манеры у нее такие приятные.

– Мне никогда не нравилось, как она на нас смотрит, – ответила Айрис. – Она слишком любопытна.

– О Господи, что может вызывать ее любопытство?

– Не знаю. Просто что-то меня беспокоит. Во всяком случае, когда я открыла коробку, мне было стыдно еще раз посмотреть на ярлычок с ценой.

– Айрис, – возразил отец, – иногда можно позволить себе некоторые излишества. Видит Бог, твоя мать не транжирка. Но она любит хорошо одеться. И мне нравится, когда моя жена хорошо одета. Я уверен, что и Тео это нравится, – закончил он несколько сурово.

Айрис опять подумала о своем несвежем измятом платье.

И снова Анна переменила тему разговора спросив Джозефа, откроют ли они к лету дом для престарелых. Она словно почувствовала замешательство Айрис, догадалась, что деньги были тем предметом, о котором дочери не хотелось говорить.

С другой стороны, она никак не могла догадаться, насколько неприятен для Айрис разговор о деньгах, зная, какой образ жизни ведут Штерны. Кто бы поверил, что Айрис иной раз колеблется, прежде чем подписать пятидесятидолларовый чек на домашние расходы.

Айрис с тревогой думала о том, делает ли Тео какие-либо сбережения. В ответ на ее вопросы он обычно отвечал, улыбаясь: «Да. Позволь мне беспокоиться об этом. Это обязанность мужчины». И он целовал ее в щеку или гладил по голове, будто она была ребенком, что всегда ее обижало. И, как ребенку, он мог неожиданно принести ей какой-нибудь подарок – игрушку для взрослых – светлый кошелек из крокодиловой кожи, который привлек его внимание в витрине магазина, или пару золотых запонок, отделанных лазуритом и бирюзой – вещи, которые они не могли себе позволить. Айрис была экономной, возможно, она родилась такой.

Партнер отца подарил ей на свадьбу полный комплект итальянского столового серебра ручной работы, но она поменяла тяжелые, массивные приборы на более легкие и требующие меньше ухода.

«Мне пришлось бы часами чистить это серебро, – объяснила она. – Мы не можем себе позволить нанять кого-то для этой цели, а у меня есть другие, более важные дела».

«Жаль, – заметила Анна. – Не понимаю тебя».

Она восторгалась великолепной резьбой и с радостью проводила бы часы, полируя приборы, получи она такие в подарок. Но Айрис не была Анной.

Джозеф поднялся, собираясь уходить.

– Извините, но я должен бежать, на два часа у меня назначена встреча. Мы отменно поели, настоящий шик. – Он поцеловал жену и дочь.

Когда он отошел достаточно далеко, Анна спросила:

– Ты хорошо себя чувствуешь, Айрис? Ничего нельзя скрыть от этих ясных глаз.

– Да.

– Но ты ничего не ела.

– Я не голодна.

– Мне кажется, тебе нездоровится. Тебя что-то грызет.

Анна задумчиво посмотрела на траву, по которой ковыляли голуби, подбирая упавшие крошки. Спустя пару минут она тихо сказала:

– Знаешь, ты ведь можешь отложить на несколько лет свою работу и диссертацию. И тогда не будет поздно, если у тебя сохранится желание работать.

– Оно сохранится.

Обрывки фраз, отражающие подсознательные импульсы, промелькнули в мозгу Айрис: стань кем-то… Докажи ему…

– Все меняется, мама, – твердо сказала она. – В колледже декан говорил нам, что первейшая задача гуманитарного образования состоит в том, чтобы лучше подготовить девушку к роли жены и матери. Собственно, я и раньше встречала подобные мысли в журнальных статьях.

С присущим ей тактом Анна ответила, пытаясь успокоить и смягчить дочь:

– Конечно, жизнь женщины не должна сводиться только к этому. И все же кое-что можно сказать в защиту подобной точки зрения. Я имею в виду, что образованная женщина должна в первую очередь заботиться о своих детях. В конце концов ты же не какая-нибудь иммигрантка вроде меня.

– Не говори так. Ты всегда была хорошей матерью.

Внезапно глаза Анны наполнились слезами. Какое-то время она молчала, затем снова заговорила:

– Ты так много для нас с отцом сделала, когда мы потеряли Мори. Я помню… – Она остановилась.

Намять. Да, она помнила, как дребезжали от сильного ветра оконные стекла в тот вечер, когда полиция приехала сообщить им, что их сын погиб в автомобильной катастрофе. Завывание зимнего ветра и шум дождя…

– И в течение всего того долгого грустного периода ты была нашей поддержкой, понимая, что мы испытывали.

Я всегда понимаю чувства одиноких, потерпевших жизненное крушение. Они мне сродни, хотела сказать Айрис, но промолчала.

– Ты, наверное, не отдаешь себе отчета, каким утешением ты была. Мы черпали в тебе силы.

Она видит меня насквозь, подумала Айрис. Она беспокоится за меня. Она хочет напомнить мне, что я умею быть сильной. Я это знаю.

– Я рада, что помогла тебе, мама.

– Мне кажется, мужчины тяжелее переносят несчастья, а ты как думаешь? Твой отец в особенности опирался на тебя.

– Думаю, это зависит от мужчины. Папа очень мягкий человек, он только притворяется жестким, разве не так?

Анна улыбнулась.

– Да, внутри он мягкий, как горчица. Ты и твои дети – в вас теперь вся его жизнь.

Она умоляет меня быть счастливой, не давать им повода для беспокойства.

– Не вся. Ты забываешь о себе.

– Я не забываю.

Возможно, неосознанно Анна взглянула на бриллиантовое кольцо на своей руке. Джозеф подарил ей это кольцо и заставил носить его. Оно было как бы символом его успеха: юноша, снимавший дешевую комнату в многоквартирном доме, усердно трудился и достиг процветания и обеспеченности. И все же иногда Айрис думалось, действительно ли преданности отца, безоблачных отношений и материального благосостояния достаточно для того, чтобы ее мать была полностью удовлетворена своим браком. Они ведь с отцом такие разные! Нет, это несправедливо, сразу же упрекала она себя, стыдясь своих сомнений. Ни один мужчина не будет так обожать женщину, как отец обожает мать, если между ними нет полной гармонии.

До чего же она хороша, подумала сейчас Айрис. Мужчин до сих пор притягивает к ней как магнитом, даже когда рядом присутствуют молодые женщины. Хотела бы я знать, как чувствует себя женщина, когда ее так обожают.

Анна очень серьезно сказала:

– Айрис, я еще раз спрашиваю тебя, все ли у тебя в порядке? Я не хочу вмешиваться…

Но ты же вмешиваешься, молча поправила ее Айрис.

На лужайке прилетевшая откуда-то ворона распугала других птичек, и они, вспорхнув, разлетелись в разные стороны. Сделав вид, что птицы заинтересовали се, Айрис отвернулась, моргая, чтобы прогнать подступившие слезы.

– Все хорошо. Просто я не расположена к бурному проявлению чувств, ты же меня знаешь.

– Все у тебя уладится. Всему свое время, поверь мне. Будь терпелива. Женщина должна создать дом для мужа. У мужчин нелегкая жизнь, приходится бороться за место под солнцем. Женщина должна стать для него прибежищем.

А где искать прибежища женщине, подумала Айрис, испытывая обиду от того, что ей дают такой банальный, упрощенный совет.

– Ты принадлежишь своему времени, – только и сказала она, и обе поднялись и направились к выходу.

– А ты, я полагаю, опережаешь свое, – ответила Анна.

Они пошли к автостоянке. Оживленная девушка в белой теннисной юбке в складку, с длинными черными волосами, собранными в конский хвост и завязанными алой лентой, помахала Айрис.

– Кто это? – спросила Анна.

– Она играет в паре с Тео в клубе. Он считает, что она отличная теннисистка.

– Внешность у нее во всяком случае броская. Анна задержалась у окна пикапа, пока Айрис заводила машину.

– Айрис, дорогая. Всегда помни, что Тео любит тебя. – Она нарочито смотрела в сторону. – Ты должна забыть ту старую историю. Надеюсь, ты покончила с тем вздором? Помнишь, что я тебе сказала тогда? Ревность разъедает душу.

Проницательная женщина. Догадалась-таки, что дочь волнуется не только из-за своей преподавательской карьеры. Но что мама может знать о ревности? Отец никогда не волочился за женщинами. Он никогда не разъезжал среди бела дня по городу в машине с другой женщиной.

– Пожалуйста, не беспокойся, мама! У меня все в порядке. А сейчас я должна спешить. Дети в любую минуту вернутся домой.

Машина промчалась по центральным улицам и выехала к окраине города. Мимо промелькнуло здание синагоги, куда ходила семья. Это было красивое современное здание из красноватого кирпича, окруженное вечнозелеными деревьями. Выехав на шоссе, Айрис миновала несколько безлюдных кегельбанов, пиццерии, заправочные станции, узкие аллеи и, свернув на боковую дорогу, попала совсем в другой мир. Дорога была окаймлена большими старыми деревьями, и от нее отходили извилистые подъездные аллеи, ведущие к домам, выстроенным в колониальном, а изредка – во французском провинциальном стиле или, во всяком случае, в стиле, который сходил здесь за таковой. Притормозив в самом конце этой тупиковой дороги, Айрис свернула к дому.

Дом стоял в роскошном обрамлении осенних кленов, местами еще сохранивших изумрудную зелень листвы, но в большинстве одевшихся в золотое убранство. Здание из стекла и изящных деревянных панелей красного цвета, казалось, плывет по озеру солнечного света. Еще его можно было сравнить с хрустальной шкатулкой, покоящейся на зеленом травяном подносе.

Во время строительства и в первые годы после его окончания многие приходили смотреть на дом, некоторые восторгались им, другие критиковали необычную «модернистскую» архитектуру. Не слушая ничьих озадаченных возражений, не слишком, впрочем, настойчивых, папа построил его в соответствии со вкусом дочери. Айрис знала, что Тео дом никогда не нравился. Ему больше были по вкусу елизаветинские окна и маленькие укромные уголки английских домов, к которым он привык за годы жизни в Англии, или давящий уют домов Центральной Европы, где он вырос, но он вполне оценил явно дорогой внешний вид дома. По иронии судьбы, стоимость дома была единственным пунктом, беспокоившим Айрис. По ее мнению, уменьшенный вдвое, он все равно был бы таким же просторным и современным и доставлял бы ей столько же гордости и радости. Огромные комнаты, некоторые из которых еще не были меблированы полностью, были великолепны, так же как и просторный двор, засаженный декоративными причудливо подстриженными кустами, и сад. Длинные стены комнат были словно специально предназначены для того, чтобы на них висели картины, и хотя, безусловно, приятно выбирать полотна в галереях на Мэдисон-авеню или Пятьдесят седьмой улице, каждый раз, когда Тео выписывал очередной чек и радостно нес еще одно сокровище к машине, сердце у нее падало. Собственно, именно Тео не стал возражать, а, напротив, всячески поддерживал ее отца, когда тот решил изменить первоначальный проект, увеличив размеры дома. Он же настоял на постройке террасы и теннисного корта и пригласил дорогого дизайнера для декоративного оформления сада. Простая лужайка и естественная рощица были бы ничем не хуже, который раз подумала она.

Стив с Джимми и трое их друзей из шестого и седьмого классов играли в баскетбол на боковом дворе. На секунду прервав игру, они помахали матери.

Какое-то время она наблюдала за ребятами. Хорошие у нее сыновья. Голые по пояс, потные от палящего солнца, дочерна загоревшие в летнем лагере, мальчики являли собой пример неустанной заботы родителей и дедушки с бабушкой. Счастливые дети. Они и не подозревают, как им повезло. Господи, благослови их, подумала она вдруг, и ей захотелось крепко обнять обоих сыновей прямо здесь, на глазах у всех.

Разница в возрасте между ними составляла всего десять с половиной месяцев. В первый год супружеской жизни Айрис с Тео не осторожничали. Тео был пылким любовником, не думающим о возможных последствиях, а она, со своей стороны, нисколько не возражала. Воспоминания заставили ее слегка улыбнуться. Да, она совсем не возражала.

Так у нее появилось двое сыновей. Мальчики были во многом похожи друг на друга и очень дружны. Ни один еще не стал таким же красивым, как Тео, но это наверняка придет позднее. Уже сейчас в них ясно угадывался их будущий облик: они будут высокими и гибкими, с широкими плечами и узкой талией. Глаза у обоих – ясные и честные. Большие золотисто-карие глаза Стива полны солнечного света.

Оба были отличными спортсменами, хорошими друзьями и способными учениками. Джимми, младшему, приходилось больше заниматься, чтобы сделать то, что Стиву давалось быстро и без усилий. Возможно, поэтому иной раз казалось, что Джимми – старший и более собранный. Подчас он даже защищал Стива. Стив всегда избегал применения физической силы не из трусости, а просто потому, что в глубине души у него сидел ужас перед насилием, который Джимми понимал, хотя и не разделял. Джимми в случае необходимости мог пустить в ход кулаки, главным оружием Стива был язык. Стив был полон самых разных идей, которые отстаивал с пеной у рта. Такой живой, такой любознательный, подумала Айрис, он весь прямо искрится.

Оставив мальчиков за игрой, Айрис вошла в дом.

В кухне Лаура в фартуке, доходившем ей почти до щиколоток, вырезала имбирное печенье. Она склонилась над тестом с сосредоточенным выражением лица, закусив нижнюю губу. Рыжевато-каштановые волосы свободно падали ей на щеки; она была копией Анны. Даже незнакомые люди отмечали это сходство, видя их вместе. Образец возродился, минуя одно поколение.

На дальнем конце стола Элла Мэй лущила горох.

– Сегодня у нас большая готовка. Я еще сделаю из этой девочки первоклассную повариху, – сказала она с любовью.

Лаура уже обнаруживала задатки хорошей хозяйки. Опять гены Анны. Ее комната, обитая розовой тканью, была уютным гнездышком. В подарок ко дню рождения – в этом году ей исполнилось девять – она попросила переоборудовать свою комнату, и Тео, к некоторому неудовольствию Айрис, согласился обставить комнату новой мебелью, заменить ковер, лампы, занавеси. Тео согласился бы достать луну с неба, если бы Лаура попросила. На туалетном столике в комнате Лауры стоял подносик для косметики. Когда мне было девять, я вообще мало что знала о косметике, подумала Айрис и вновь подивилась, каким разным с самых детских лет бывает у человека жизненный опыт. Слава Богу, что Лаура – разумная девочка, и на полках у нее стоят книги, которые она читает.

– Лаура мне очень помогла с яблочным пирогом, миссис Штерн, очень помогла.

– Я почистила половину яблок, – сказала Лаура с важным видом.

– Пирог? А по какому случаю?

– Да ни по какому. Просто доктор Штерн очень любит яблочный пирог.

Даже Элла Мэй обожала ее мужа. И Айрис вдруг проговорила:

– Ты так хорошо к нам относишься.

– А как же иначе? Вы тоже хорошо ко мне относитесь. Вы – моя семья.

У Эллы Мэй было двое детей, которые жили у бабушки в Южной Каролине. На Рождество она уезжала к ним на две недели, и к этому сводилось ее общение с детьми за год, так что она с полным основанием могла называть этих чужих людей своей семьей. Айрис была тронута до глубины души.

В первую встречу с Эллой Мэй Айрис назвала се «мисс Браун», но Элла Мэй поправила ее, попросив называть се по имени.

«Она называет меня «миссис Штерн», – сказала Айрис Тео в тот вечер. – Правильно было бы и мне обращаться к ней соответственно».

«Так уж устроен мир, и ты тут ничего не изменишь, – ответил Тео с легким удивлением в голосе. – В любом случае, если она не возражает, то чего тебе волноваться?»

– Филипп в гостях у своего друга, – напомнила сейчас Элла Мэй. – Звонили его родители, сказали, что вам не нужно за ним ехать. Они сами позже привезут его. Ваша почта на столе в холле.

На узком мраморном столике в холле лежали учебники, новый свитер Стива, который он уже успел порвать, и рядом с вазой с красными осенними цветами – пачка счетов. Застывшие изогнутые ветки и плоские красные лепестки точно повторялись в зеркале, висевшем над столиком, но ее собственное лицо, отраженное в нем между изогнутых веток, состояло, казалось, из отдельных геометрических фигур, как на картине художника-кубиста; отдельные части лица нервно подергивались, сдвигались, наползали друг на друга.

Ни с того ни с сего из глубин подсознания всплыли воспоминания, ошеломившие ее: она вспомнила собственное лицо в детстве и запах – точно такой же, какой и сейчас доносился из кухни – солоноватый запах жарящегося мяса, который наполнял квартиру в тот зимний вечер, когда, стоя за дверью, она услышала мягкий, полный сожаления голос матери: «Но ты должен признать, Джозеф, что она некрасивый ребенок».

Отвернувшись от зеркала, Айрис прошла через холл в гостиную и некоторое время стояла, делая глубокие вдохи, словно желая заполнить легкие чем-то чистым и успокаивающим.

Это была ее комната, выдержанная в спокойных серых и кремовых тонах, изящная и создающая ощущение простора, как японский гравиевый садик. Она была обставлена светлой датской мебелью, пол покрыт сизым ковром. На окнах висели веселые узорчатые занавеси. Солнечные лучи падали на высокие торшеры из шведского хрусталя, отражаясь на паркете радужным многоцветьем. Красная лакированная ширма – до чего же хорошо сочетаются элементы скандинавского и восточного декора! – притягивала к себе взгляд, как пламенеющий костер, и тогда в поле зрения оказывался кусочек внутреннего дворика за стеклянной стеной комнаты, где росла в большой каменной кадке норфолкская сосна. В октябре ее внесут в дом, и она будет зеленеть всю зиму.

В дальнем конце комнаты стоял рояль – «Мини-Стейнвей», который она привезла из дома родителей после замужества. На стене, напротив рояля, висели в два ряда гравюры, тоже привезенные из родительского дома: кулики, бегущие по пустынному берегу во время отлива; далекие, окутанные туманом холмы; болиголов, занесенный снегом.

Созерцание всех этих предметов успокоило Айрис.

Она легко пробежала рукой по клавишам. В тишине пустой комнаты звук получился неожиданно громким. На подставке для нот стояла рабочая тетрадка Филиппа. В прошлом году, когда ему было четыре, он часто стоял у рояля, наблюдая, как мать играет. В этом году она начала заниматься с ним. Объясняла ему все довольно быстро, но он всегда успевал за ней.

«Какая мама, такой и сын», – сказал Тео в прошлое воскресенье, после того как Филипп сыграл для них.

Айрис была счастлива в прошлое воскресенье, счастлива вплоть до сегодняшнего утра, когда вернулись и вновь стали терзать ее старые страхи.

Она прошла через холл в спальню. В дальнем конце холла, так, чтобы на нее падал свет, висела фотография в красивой рамке. Рамку купила мама, а Тео повесил фотографию на это видное место.

«Какое замечательное лицо было у твоего брата, – заметил тогда Тео. – Жаль, что я не знал его. Светловолосый. Должно быть, это он унаследовал по материнской линии».

Золотой ребенок, подумала она сейчас. Так всегда называла его мама. Соседи по кварталу дали ему это прозвище. Айрис видела улицу, на которой жили родители, когда были бедны. Женщины выносили на тротуар складные стулья и сидели, качая младенцев в колясках и наблюдая, как играют дети постарше.

«В школе его все любили, – ответила тогда Айрис. Бедный погибший Мори. Надо воздать ему должное – он был членом баскетбольной и теннисной команд».

«О! У меня был бы партнер по теннису в семейном кругу».

А она подумала: я знаю, что я неуклюжая и плохо играю в спортивные игры, я это знаю.

Она остановилась перед фотографией. Глаза живые блестящие, будто он смотрит на что-то новое и чудесное. А затем ее пронзила мысль – это же Стив.

Лица и голоса периодически повторяются в течение жизни поколений, исчезают в одном, вновь появляются в другом! Это великая тайна, почему мы такие, какие есть. Почему ребенок становится таким, как Мори, золотой мальчик, или как Стив, или как Тео? Или как я?

Странная тяжесть словно легла ей на плечи, пригибая книзу. А ведь начался день так обычно, так приятно.

Жара в доме была удушающей. Возможно, Тео прав, и им следует обзавестись кондиционером. Многие сейчас приобретают кондиционеры, а в новых домах их монтируют сразу при постройке. Но на это уйдет столько денег. В прошлом году Тео пристроил к дому небольшую теплицу, но времени заниматься ею у него почти никогда не хватало. Помимо основной работы он еще бесплатно вел занятия у студентов-медиков и однажды даже ездил в Японию для оказания помощи жертвам Хиросимы. Оттуда, кстати, он привез ей в подарок ожерелье из черного жемчуга. Он не сказал ей, сколько оно стоило, но она случайно увидела страховую оценку и была поражена. Тео гордился своей благотворительной деятельностью, тем, что не заламывает за операции непомерную цену, и это, безусловно, было благородно, честно и справедливо. Он и так получал немало, но несмотря на все его заработки, состоятельными они не были, и это ее пугало. Все-таки у них было четверо детей, а вдруг он заболеет. В уме Айрис начала складывать знакомые цифры: налог на недвижимость, страховка…

Зазвонил телефон.

– Сегодня мы обедаем в клубе. Мы за вами заедем. – Это была соседка. – В семь часов, хорошо?

– Да, – ответила Айрис. – В семь, спасибо.

Она совсем забыла. Опять клуб, на сей раз другой, загородный клуб, где их мало кто знал.

Незнакомые люди, не знающие, что Тео мой муж, обычно удостаивают меня лишь мимолетным равнодушным взглядом, подумала Айрис, но стоит им понять, что я его жена, о, тогда совсем другое дело. Его репутация хорошо известна; к тому же он прекрасно играет в теннис и бридж, и у него неизменно светские манеры. Рядом с ним даже я становлюсь более жизнерадостной, что мне совсем несвойственно.

Но куда же он ехал с этой женщиной?

– Прекрати это! – она сама себя раздражала. – Иди прими ванну, поспи, почитай, приготовь костюм к вечеру, делай что угодно, но возьми себя в руки и прекрати это.

В стенном шкафу висело платье, купленное к торжественному обеду в честь отца. Черный бархатный лиф с низким квадратным вырезом, позволяющим любоваться открытыми шеей и плечами, которых ей нечего было стыдиться, и колье тоже было недурно – золотое с кораллами и бриллиантами, изящное и оригинальное. Юбка на белой атласной подкладке пышными складками ниспадала вниз, подчеркивая талию – лучшее, что было в ее фигуре. Следовало признать, что Леа знала свое дело. Тео настаивал, чтобы она всегда одевалась у Леа. Он любил дорогие туалеты, и она подозревала, что даже шуршание оберточной бумаги, снимаемой с коробок, доставляло ему чувственное наслаждение.

«Обед пришелся на осень, и мне бы хотелось, чтобы ты была в бархате», – посоветовал он в этот раз.

Он-то и научил ее тому немногому, что она знала о моде. Мама отказалась от всяких попыток в этом отношении много лет назад, хотя сейчас подала ей совет, которому Айрис ни в коем случае не собиралась следовать: сделать прическу a-la Джеки Кеннеди.

Айрис не успела разглядеть женщину в машине, заметила только, что у нее были длинные черные волосы, распущенные по плечам – значит, она была молода.

– Прекрати это! – снова приказала она себе. Она должна преодолеть это настроение. Должна. Она пошла в ванную и открыла кран.

– Какая-то ты сегодня притихшая, – заметил Тео, когда они возвращались домой вечером.

Верх автомобиля все еще был поднят. Откинув голову назад, Айрис могла видеть звезды, мерцающие среди деревьев по обеим сторонам дороги. Какое облегчение, что обед с его бесконечной болтовней остался позади. После дневной жары сейчас в воздухе чувствовалось дыхание осени, освежающее кожу и, казалось, делавшее ее чище. Земля отворачивалась от солнца, готовясь к встрече с зимой.

– Разве тебе не было весело? – упорствовал Тео.

– Нет, почему же, все было очень мило.

– По тебе это не заметно. Временами казалось, что твои мысли витают где-то далеко. Ты была такая безрадостная, когда все вокруг шутили и смеялись.

Она выпрямилась.

– Что ты имеешь в виду под «все время»?

– Я этого не говорил. Я сказал «временами», разве не так?

– Да я способна находить больше радости в жизни, чем любой из этих людей, с которыми мы сегодня обедали. Ну, почти любой. Ты только посмотри на звезды. Я чувствую…

– Я говорю не о звездах. Скажи мне, что случилось. Не притворяйся, что ты не понимаешь, что я имею в виду, Айрис. Почему ты не хочешь, чтобы я помог тебе?

Она не ответила. Невозможно было объяснить, что случилось, без того, чтобы не выглядеть жертвой, неуверенной в себе, сломленной.

– Не хочешь разговаривать?

– Не сейчас. Не то настроение.

– Ну как хочешь.

Всегда помни, что Тео любит тебя, сказала Анна. Она прокрутила в памяти прошедший вечер. Прогуливаясь перед обедом по территории клуба и сидя за столом, она не могла не замечать взглядов, которыми Тео обменивался с женщинами. Сверкающий взгляд широко раскрытых глаз Тео, озорной, дразнящий, восхищенный – и ответные взгляды женщин. Словно у него с женщинами – с каждой по очереди – был какой-то известный им одним секрет. Словно между ними пробегали электрические разряды, а Тео был магнитом, притягивающим женщин. Он одновременно и вызывал, и сам излучал желание.

Тео был человеком большой внутренней силы. Сила была и в его пальцах; «волшебные» пальцы, сказал сегодня этот молодой врач. Он подчинял себе, сила чувствовалась даже в морщинах, оставленных на его красивом лице годами страданий.

Герой Сопротивления, человек, познавший отчаяние и сумевший преодолеть его. Недосягаемым казался он когда-то неопытной, полной романтических иллюзий девушке, какой была она сама. Возможно, ей следовало выйти замуж за одного из ее тогдашних приятелей, за коллегу-преподавателя или бухгалтера, который за ней ухаживал. Только вот в них не было внутреннего огня, а Тео – сам огонь.

В наступившем сейчас молчании Айрис задавалась вопросом: насколько далеко заходили эти ухаживания в гостиных, доставлявшие ей столько болезненных переживаний; было ли это только легким флиртом или вело к чему-то большему, к тайным любовным утехам в течение дня? Ее бросало в жар от ярости, от душевной муки, стоило только представить его в постели с другой женщиной.

Остаток пути они так и проехали молча. Дома Тео остался внизу, чтобы послушать последние известия.

Дети уже спали, и вокруг царила тишина, тягостная и недобрая. Айрис разделась, приняла душ и уселась перед зеркалом расчесывать волосы на ночь. В голове не переставая вертелись все те же горькие вопросы: зачем он женился на мне? Потому что моя мать хорошо готовит? Гуляш или струдель сыграл главную роль?

Машинально она все водила и водила расческой по темным волосам.

Его первая жена, погибшая во время войны, была блондинкой с копной вьющихся волос. Как внимательно изучала Айрис ее фотографию. Она могла закрыть глаза и ясно представить каждую мелочь: манжеты на платье с вышивкой ришелье, короткий, вздернутый нос, темные бусы на шее. Янтарь? Аметист?

Она все еще расчесывала волосы, когда вошел Тео. В зеркале над туалетным столиком отразились его обеспокоенные глаза.

– Айрис, я знаю, ты чувствуешь себя несчастной. И ты сердишься. Было бы лучше, если бы ты сказала мне – почему.

– Со мной все в порядке, – ответила она, желая сохранить гордость в своих страданиях.

– Не похоже. Кроме того, некрасиво с твоей стороны вести себя так и не разговаривать со мной.

К горлу подступил комок. Она сглотнула, подавляя желание расплакаться, но ничего не ответила.

– Ты плохо себя чувствуешь? Заболела? – настаивал Тео.

Она сжала губы. Как будто тебе не все равно, мелькнула мысль.

– Айрис, я пытаюсь проявлять терпение. Но должен заметить, ты ведешь себя как ребенок.

Она повернулась на стуле, поняв по выражению его лица, что действительно зашла слишком далеко. Девочкой она ужасно боялась отцовского гнева, которому он, впрочем, редко давал выход. Но внешнее спокойствие Тео пугало ее куда больше.

– Ну ладно, давай поговорим, – сказала она. – Что ты хочешь, чтобы я сказала?

– Расскажи, как ты провела день, что делала?

– Ничего особенного. Встретилась с папой и мамой в клубе, а до этого ездила по разным делам. А как у тебя прошел день?

Ну-ка, посмотрим, что он скажет.

– Утром, как ты знаешь, у меня была операция, потом поехал прямо к себе в офис, перекусил за письменным столом и принимал пациентов.

Прямо в офис. Сказать ему? Или забыть этот инцидент? Что лучше?

Тео стоял, прислонившись к оконной раме, заложив руки за спину, и барабанил пальцами по подоконнику.

Он немного хмурился, словно сосредоточенно о чем-то думал.

– А по каким делам ты ездила?

– Какая разница? Покупала кое-что для мальчиков, если тебе так уж нужно знать. Рубашки, шорты, пижамы.

– В магазине на Паркер-стрит, недалеко от больницы?

– Там и в других местах. А что?

– Ты меня видела. Айрис покачала головой.

– Нет. Не видела.

– Видела. Это-то тебя и беспокоит целый день. Она вспыхнула от стыда. Этот человек мог читать ее мысли.

– Ах, Айрис, – печально сказал он. – Бога ради, то была операционная сестра. Она закончила свою дневную работу, и у нее дома больной ребенок, вот я и предложил подвезти ее и сделал небольшой крюк по пути в офис. Только и всего.

Теперь глаза ее наполнились слезами унижения. Она опустила голову, желая скрыть их, но Тео мягко взял ее за подбородок.

– Посмотри на меня. Зачем ты изводишь себя по пустякам?

– Ты солгал мне! Ты хотел это скрыть. Сказал, что поехал прямо в офис.

– Боже мой, я, что, должен взвешивать каждое свое слово? Да, наверное, должен. Мне надо защищаться от твоих постоянных подозрений.

– По-моему, у меня есть все основания для подозрений, разве не так?

– Ну вот, теперь мы снова вернемся к событиям пятилетней давности. Неужели тебе обязательно помнить все плохое, сколько бы лет ни прошло? Пора повзрослеть, Айрис.

– Почему бы тебе самому не повзрослеть и перестать вести себя как подросток, который заглядывается на каждую юбку? Как ты делал это сегодня.

Вот. Она все-таки сказала это, хотя и поклялась себе, что промолчит, и тем самым снова выставила себя перед ним уязвимой, слабой и глупой.

– Ты воображаешь себе невесть что, вроде того что утром я ехал провести время с женщиной.

– Не воображаю, а вижу, Тео. И ты бы заметил, если бы я стала заигрывать с кем-нибудь из мужчин сегодня.

– С кем, например? С этим типом в клетчатом спортивном пиджаке? Да он, поди, весит фунтов триста.

Это привело Айрис в ярость.

– А, ты считаешь, что больше я никому не могу понравиться? Что на меня может обратить внимание только толстяк в клетчатом пиджаке.

– Лучше бы тебе и не пробовать кокетничать с другими мужчинами. Я тебе шею за это сверну. Ну же, Айрис, все это так нелепо.

– Нелепо, да?

– Да нет, скорее грустно. Расходовать энергию на ерунду. Неужели ты о себе такого низкого мнения, что можешь поверить, будто я способен променять тебя на другую женщину? Да мне твой мизинчик дороже любой женщины. Я же люблю тебя, Айрис. После стольких лет мне надо повторять это? Хочешь, я докажу тебе?

Он хотел обнять ее, но она вскочила и прислонилась к стене.

– Нет, Тео, ты так легко не выкрутишься. На сей раз я не позволю.

– Из чего мне надо выкручиваться? О чем ты говоришь?

Он прижал ее к стене. Она неловко колотила его в грудь маленькими кулачками.

– Здорово! Мне это нравится! Люблю, когда ты сопротивляешься. – Он плотнее прижал ее к стене. – И ты это любишь. Я тебя знаю. – Он поцеловал ее в шею. – Я тебя знаю очень хорошо. Ну, давай, сопротивляйся, отбивайся. Объясни мне, о чем это ты только что говорила, и я отпущу тебя.

Она еще плакала, но была уже у той грани, за которой слезы переходят в смех, в легкую истерику. И еще она была в ярости от того, что ему, как всегда, удалось разогнать ее гнев. Ну не абсурдное ли противоречие. Его губы уже были прижаты к ее губам, а руки сжимали ее грудь. Он мог делать с ней все, что хотел; он делал это, и она не могла помешать ему; да, признаться, и не хотела. Черт его возьми, он всегда одерживал верх, ей никогда не удастся изменить его, заставить вести себя так, как ей хочется. Он знал, как сильно она любит его. И уже нес ее к кровати.