Мельницы богов мелют медленно, но не так медленно, как законодательные мельницы буржуазной демократии. И те перемалывают абсолютно все, более или менее. В данном случае получилось менее. Затянувшиеся слушания в специальной комиссии, сопровождавшиеся желчными, злобными выпадами сторон, наконец закончились, не приведя, однако, к принятию никаких новых законов. Была лишь подчеркнута необходимость соблюдать существующие.

Домовладельцы подверглись резкой критике за несоблюдение этих законов; как всегда много – с гневом и возмущением – говорилось о плачевном положении бедняков в самом богатом городе мира, после чего реформаторы разъехались по домам готовиться к новым битвам.

Заголовки газетных публикаций о работе комиссии были не столь кричащими, как в сообщениях об убийствах, но все же достаточно хлесткими. Многие видные уважаемые граждане, чьи фамилии до тех пор появлялись на страницах газет лишь в разделах с извещениями о бракосочетаниях или кончинах, пережили немало неприятных минут.

Журналисты, в первую очередь либерального толка, раскрутили тему на полную катушку.

Позор наших городов… Богатые домовладельцы несут ответственность за гибель людей во время пожаров… Преступная халатность… Эпидемии… Миллионы нажиты на человеческих страданиях… – вот какие заголовки мелькали на страницах газет. В серьезных статьях, посвященных анализу проблемы, виновники назывались поименно: Сазерленд, Ган Уотерс, Вернер.

В своей бело-желтой гостиной на втором этаже Флоренс лежала на софе, страдая от головной боли, а воскресная газета, послужившая причиной этой головной боли, валялась на полу. Вся семья пришла утешать Вернеров – Анжелика, Альфи и Эмили.

– Хорошо, что родители во Флориде, – вздохнул Уолтер. – Конечно, они получат нью-йоркские газеты, но мне почему-то кажется, что расстояние смягчит удар.

– К марту, когда они вернутся, – бодро заверил его Альфи, – все это уже забудется. Газеты набросятся на кого-нибудь еще.

Анжелика нервно перебирала белыми пальцами то бусины своего агатового ожерелья, то складки траурного платья из черного шелка.

– Ах, Флоренс, я рада, что твой отец не дожил до этого. Он и так настрадался за свою жизнь. Две его дочери стали чужими, а теперь вот на Уолтера такое свалилось.

– Что подумают люди, – простонала Флоренс.

– Возьми себя в руки, Флоренс, – упрекнул ее Уолтер, подавая ей пример собственным поведением. – Наши друзья и знакомые вряд ли поверят горстке падких на сенсации разгребателей грязи. Преступная халатность, – пробурчал он. – Побыл бы один из них в моей шкуре. Встраиваешь в квартирах полки, они разбивают их и используют на дрова. Ванны? Они хранят в них уголь. Водопроводные краны? Они снимают их и несут на продажу. До приезда сюда эти люди прозябали в хибарах на Сицилии, в России, Бог знает, где еще. Потребуется столетие, чтобы приучить их к цивилизации. Но одно мне ясно, с меня хватит. Больше никаких закладных. Я банкир, я не занимаюсь недвижимостью.

Пол внимательно оглядывал маленькую группу. Его позвали, когда он шел к себе в комнату, проведя несколько часов на катке. Здесь был иной мир. Вчера у тети Хенни царило оживление, хотя дядя Дэн и сказал, что само по себе принятие закона – это еще полдела.

«Все существующие дома такого типа надо снести», – заявил он. «Но на это никто не пойдет, слишком большие деньги поставлены на карту».

– Наверное, в доме моей сестры сейчас праздник, – сказала Флоренс. – Как же, они одержали победу, унизили Уолтера и меня.

Никто не ответил. Флоренс продолжала:

– Я не хочу создавать новые неприятности, их и так уже достаточно. Мама, я знаю, тебе приходится видеться с Хенни, ведь она твоя дочь. О тебе, Эмили, я не говорю, ты должна следовать за мужем, а Альфи – великий миротворец, всегда был таким, хотя даже тебе, Альфи, должно быть ясно, что в данном случае мир невозможен.

– Да, мои усилия не увенчались успехом, – признал Альфи. – Но мне очень хочется, чтобы вы помирились.

– Помирились, – как эхо повторила за ним Эмили. «Альфи слишком любит жизненные удобства, – подумал Пол, – уютный дом, вкусный обед, – чтобы вступать в какие-то споры, которые нарушили бы его покой, его воскресный послеобеденный сон, тратить на них энергию, необходимую для продвижения вперед».

– Это не твоя вина. Слишком велики наши разногласия, – объявила Флоренс. – А теперь после всего этого разрыв стал окончательным. Но я хочу задать вопрос Полу. Ни я, ни отец не старались повлиять на тебя, что-то тебе запретить. Но как ты сам можешь ходить к ним в дом? Мы ведь знаем, ты часто у них бываешь.

– Я и не пытался скрывать этого.

– Но разве не время занять какую-то определенную позицию? Ты ведь уже взрослый, – Флоренс скорее умоляла, а не ругала сына. – Ходить к ним, слушать, как критикуют твоих родителей – я этого не понимаю.

– Мама, они ни разу не сказали о вас ни слова. Иначе я бы не ходил к ним. Они вообще не обсуждают никого в отдельности. У них другие темы для разговоров.

– Коль скоро мы коснулись этой темы, о чем же они говорят? – с любопытством спросил Уолтер.

Пол пожал плечами.

– Что вам сказать? Ну, хорошо. Об обществе борьбы за мир. Тетя Хенни каждое лето ездит на озеро Мохонк, на ежегодную конференцию общества. Она встречалась там с баронессой фон Саттнер, после того как та получила Нобелевскую премию за укрепление мира. А дядя Дэн… – Пол подавил озорную улыбку. Они все равно поймут не больше, чем я сам. – Он рассуждает об электромагнитных волнах в космосе. В будущем, говорит дядя Дэн, мы сможем принимать сигналы с других планет. Кроме того он занят разработкой каких-то своих идей о системе связи на море.

Анжелика округлила глаза.

– Похоже на него.

– Не знаю, мама, – с жаром возразил Альфи. – Не следует спешить с выводами. В этом может быть смысл. Возьми, к примеру, Эдисона.

Анжелика потрепала сына по руке.

– Ты, как твой отец, всегда стремишься всем найти оправдание. Ну да ладно, это хорошая черта. Сам ты, по крайней мере, практичный человек, обеспечиваешь свою маленькую Маргарету. – Анжелике нравилось звучность этого имени и, говоря о дочери Альфи, она всегда называла ее полным именем, никогда «Мег». – Она не живет в трущобе, или почти трущобе, как бедняжка Фредди.

– Да, да, мне так жаль Фредди, – согласилась Флоренс. – И всегда было жаль. Он кажется таким… – она поискала слово, – таким отрешенным. А иногда чересчур эмоциональным. Конечно, я давно его не видела. Он сильно изменился, Пол?

– Он вырос, – сухо ответил Пол.

– Господи, это я знаю. Ему уже шестнадцать. Я имела в виду…

Она не договорила, так как вошла служанка с подносом и поставила его на столик рядом с софой. Сэндвичи, кексы, шоколад, кофе и чай заставили всех забыть про Фредди.

– Бери, Пол, – сказала бабушка, – ты должно быть проголодался, пока катался на коньках.

Пол взял тарелку. Ему хотелось уйти и побыть одному, но они сочли бы грубостью такое нарушение ритуала чаепития.

Он покривил душой, сказав, что в доме тети Хенни не говорят ни о ком в отдельности. Она всегда спрашивала, как дела у мамы и, он был уверен, не из пустого любопытства, а с глубоким сожалением. Он вспомнил похороны деда. Всю службу в синагоге две сестры просидели на расстоянии друг от друга, не обменявшись ни единым словом, но наверняка страдая от того, что не могут поговорить.

Он снова и снова задавался вопросом, что делает людей одной плоти и крови, воспитанных под одной крышей, такими разными. Фредди, например, никогда не будет похож ни на мать, ни на отца. И много других вопросов, не возникавших ранее, не давали Полу покоя.

Больше всего его тревожило то, что став взрослым – как только что сказала его мать, правда в иной связи – он должен был бы лучше разбираться в самом себе и своем отношении к людям. Он часто думал об этом глубоком старике, дяде Дэвиде, который сейчас угасал, постепенно впадая в маразм, в доме для престарелых. Пол, появившийся на свет уже на закате его жизни, никогда подолгу не разговаривал с ним, но ему почему-то казалось, что дядя Дэвид был единственным, кто мог бы объяснить ему, Полу, что он из себя представляет и что из него может выйти.

Дядя Дэн был экстремистом, он вкладывал в свои суждения слишком много страсти, для него главным было дело, за которое он боролся, его идеал нового мира.

Существовала черта, дальше которой Пол не пошел бы за дядей Дэном. Он знал, что дядя Дэн считает таких людей, как его отец, злодеями, но он также знал, что его отец не злодей.

Пол хорошо помнил, как часто заседания различных комитетов, в которых состоял отец, затягивались за полночь. После погрома в Кишиневе, например, отец трудился не покладая рук – занимался организацией помощи, сбором средств, сам вкладывал тысячи, спорил и умолял, не давая себе ни минуты отдыха. Разве Джекоб Шиф, умный хитрый посредник, страстный филантроп, не оценил заслуги отца самым высоким образом? И барон де Хирш, крупнейший жертвователь на цели еврейской благотворительности, и Харкнесс, который сам не был евреем, и…

Нет, его отец был просто несколько консервативным человеком, видевшим в «радикалах», к каковым он причислял всех, готовых свергнуть режим, при котором процветали Вернер и ему подобные, смутьянов, разрушителей разумного и все более улучшающегося порядка.

Более того, он был не совсем неправ. Предпринимателей не следует осуждать лишь за то, что они не слишком щедро платят наемным рабочим. Бывая в конторе отца, Пол узнал, как, разумно используя капитал, можно построить целый новый город. Небоскребы, поднявшиеся в Манхэттене, создавались не из воздуха и не из теорий дяди Дэна; в их строительство был вложен рисковый капитал и результаты риска были налицо.

Пол окончил Йель, совсем немного оставалось до окончания аспирантуры. После этого он, видимо, поедет на стажировку в Лондонскую школу экономики, приобретет международный опыт и потом уж осядет в нью-йоркской конторе. Он еще и сам не был уверен, устраивает ли его такая перспектива. Но все говорили, что со временем его сомнения улягутся; обогатив свои знания и опыт, он с большей уверенностью будет смотреть в будущее. Он надеялся, что так оно и будет.

Пол знал, что обладает качествами, незаменимыми для банкира – чувством ответственности и любовью к порядку. Ему нравилось, когда все шло по плану, и он предпочел бы заранее знать, что ждет его в будущем, будь то успехи или неудачи.

Его волновало будущее близких ему людей, в первую очередь Фредди. Он, действительно, считал Фредди своим маленьким братом и очень хотел что-нибудь для него сделать. У Ротов всегда было туго с деньгами, а теперь, когда нужно было кормить и одевать Лию, им стало еще труднее. Пол и представить себе не мог, чтобы его родители взяли на воспитание чужого ребенка.

Он часто обсуждал с дядей Дэном вопрос о дальнейшем образовании Фредди. Дядя Дэн настаивал, что Фредди должен поступить в Городской колледж. «Лексингтон-авеню, двадцать три, я сам там учился», повторял он. «Обучение бесплатное и от дома близко, можно пешком дойти. Кое-кто из наших лучших умов кончал этот колледж».

Да, это так, соглашался с ним Пол, но не кажется ли дяде Дэну, что смена обстановки, возможность расширить кругозор пошли бы Фредди на пользу. Он, Пол, готов заплатить за обучение Фредди. Нет, конечно, не родительскими деньгами, упаси Господи. Из денег, полученных им в наследство по достижении двадцати одного года. Это его деньги и он может тратить их как захочет. Но дядя Дэн по-прежнему упирался. Упрямый гордец. Он даже отказывался принять в подарок рояль, о котором так мечтал Фредди. Иногда Пол задавался вопросом, как тетя Хенни с ним уживается. Впрочем, это было несправедливо. Могут же у мужчины быть недостатки. Вдобавок тетя Хенни была без ума от Дэна. Иногда она смотрела на него так, как никогда не смотрели друг на друга отец и мать Пола. Становилось даже неловко. Если и существовала такая вещь, как идеальный брак, то по мнению Пола, брак Дэна и Хенни был как раз таким.

Вообще-то весь комплекс отношений мужчины с женщиной во многом оставался для него загадкой. Начать с того, что существовало два типа женщин. Были «белянки» – так он их мысленно называл, наверное из-за белых воздушных платьев, в которых эти девушки всегда приходили на вечеринки во время летнего отдыха на побережье. Танцуя с ними, ты почти не прикасался к ним, зная, что потные руки оставляют пятна, и не ощущал их теплой кожи под прохладным шелком. Их головки, доходившие тебе до подбородка, пахли чем-то чистым и нежным наподобие гигиенической пудры. В присутствии этих девушек необходимо было следить за своей речью. В них была заключена какая-то тайна, даже в Мими Майер, которую он знал всю свою жизнь, знал так же хорошо, как знают родную сестру. И в то же время не знал ее. Между ними всегда оставалась определенная дистанция.

И были другие. В его мысленной классификации они были «Другими» с большой буквы. Это были городские девушки, официантки, которых ты с приятелями обхаживал, посмеиваясь, чтобы заглушить громкое биение сердца. В полночь, когда они кончали работу, вы уводили их на пляж за скалы. Простолюдинки, сказала бы о них мама, да и отец, пожалуй, тоже. Пол иной раз задавался вопросом, занимался ли в свое время отец с этими девушками тем же, чем и он, Пол. Они были шумными, жизнерадостными, а их речь, слова, которые они говорили, когда вы лежали обнаженными, были не совсем… Но теплыми летними ночами с ними было так сладко, легко и чудесно.

Неужели все в жизни неоднозначно, размышлял Пол. Но большинство людей так уверены в себе. Его родители, идущие по прямой проторенной дороге, бабушка Анжелика, все еще живущая идеалами времен Конфедерации, тетя Эмили, желания которой не простираются дальше спокойной обеспеченной семейной жизни, дядя Дэн, вечно разгневанный на весь мир и уверенный в собственной правоте, тетя Хенни, занятая своими добрыми делами – все они не испытывали сомнения.

Возможно, через несколько лет и я стану таким, подумал Пол, зная в глубине души, что этого не случится; он всегда будет испытывать внутреннюю раздвоенность, всегда будет мучиться сомнениями. Он чувствовал себя как человек, который, видя перед собой два жизненных пути, идет, или пытается идти, ступая одной ногой по одному, а другой – по другому…

Затем, поскольку человек он был молодой и как-никак проголодался, он протянул свою тарелку, и Флоренс положила на нее много маленьких сэндвичей и маленьких розовых печеньиц.