ГЛАВА 12
Молодой человек нервничал, как и следовало ожидать. Об этом говорила его неуверенная улыбка и то, как он отводил в сторону взгляд, избегая смотреть Мери в глаза. Он носил круглые очки в проволочной оправе, и стекла казались такими тонкими, словно он носил их просто, чтобы выглядеть интереснее, чем был на самом деле. Постукивая кончиком авторучки по папке, он начал объяснять цель своего визита, и Мери специально смотрела на него пустым, отсутствующим взглядом, чтобы он поверил в ее старческий склероз и посильнее разговорился.
Она не сразу узнала его. Конечно, люди меняются. Кроме того, он очень невнятно представился. Что-то вроде Помаселл. Но теперь Мери вспомнила его и все поняла.
– Итак, мы хотим собрать и издать истории из вашей жизни на маяке, понимаете? Повседневная жизнь, а также, может быть, какие-то необычные происшествия, – он первый раз посмотрел прямо в глаза Мери. – Вы меня понимаете?
– Да, мистер Маселли, – сказала Мери, явно напугав его.
– Ну, что ж, – он криво усмехнулся, – как я понимаю, вы вспомнили меня. Это было так давно, что я думал…
– Я никого не забываю.
– Хорошо, – он щелкнул замком папки, – вы не возражаете, если я запишу наш разговор на пленку?
Он достал блокнот и маленький черный диктофон. Очевидно, говорить о прошлом он не хотел, что вполне совпадало с желанием Мери.
– Пожалуйста, пожалуйста, – сказала она. Эта манера повторять, вошедшая в привычку, раздражала ее саму, пожалуй, больше, чем окружающих.
Пол поставил диктофон на широкую плоскую ручку кресла-качалки Мери и дрожащими пальцами включил его.
– Начните с чего угодно, – предложил он. Мери провела рукой по подолу хлопчато-бумажного платья и скрестила обутые в тапочки ноги. Она устремила взгляд на берег, где на солнце блестели лодки. Как это понравилось бы Калебу: говорить о Кисс-Ривер столько, сколько захочешь! Он-то хорошо знал, с чего начать свое повествование. А у Мери последнее время возникла некоторая путаница относительно того, что и когда произошло, что было действительностью, а что – легендой. Однако, это было совершенно неважно – все равно никто не в состоянии проверить ее.
Она откинулась на спинку кресла-качалки и на несколько секунд опустила веки, прислушиваясь к слабому шуршанию диктофона, записывавшего ее молчание. Затем она открыла глаза и заговорила.
– Маяк на Кисс-Ривер впервые был зажжен в ту ночь, когда родился отец моего мужа, Калеба, – начала она. – Он появился на свет в спальне, на первом этаже дома смотрителей. Дедушка Калеба был первым смотрителем, и успел прожить в этом доме только неделю, когда родился мой свекр, надо сказать, на несколько недель раньше срока. Все говорили, что это из-за маяка, что это он ускорил роды его матери. По его вспышкам акушерка засекала время между схватками. Это было тридцатое сентября тысяча восемьсот семьдесят четвертого года. Двадцать семь лет спустя, в тысяча девятьсот первом году, ночью, примерно в то же самое время, в той же самой комнате родился сам Калеб. Причем роды принимала та же самая акушерка, которая к тому времени, говорят, была стара, как мир.
Мери на минуту умолкла. Она снова взглянула на берег и снова ощутила ограниченность пространства, как это было, когда она только переехала сюда. Ей не хватало панорамы, открывавшейся с башни маяка и бесконечных просторов моря, перекатывавшегося у ее подножия.
– Это врожденное, обычно говорил Калеб, – Мери кивнула, словно подтверждая справедливость его слов. – Все это. Врожденное.
– Что именно? – спросил Пол.
Мери заглянула в темно-серые глаза Пола.
– Если ты родился под лучом маяка, то родился с потребностью защищать людей от моря и штормов, от их собственных ошибок в навигации. Твой, первый вздох полон моря, и первое, что ты видишь – это чистый белый свет. И с самого начала ты знаешь, в чем заключается дело твоей жизни, нет надобности тебе это объяснять. Маяк должен светить всегда, и поэтому все, что ты делаешь, и днем и ночью, направлено именно на это.
Мэри прочистила горло.
– То же самое, если выходишь замуж за смотрителя маяка, – продолжила она. – С самого первого дня, еще только ступив на Кисс-Ривер, я знала, что буду помощницей Калеба в его работе. Невозможно быть сыном и внуком смотрителя маяка и не уважать море, обычно говорил Калеб. Это прекрасно и опасно одновременно, как некоторые женщины.
Мери снова посмотрела на Пола Маселли, который начал судорожно строчить в своем блокноте, несмотря на то, что диктофон записывал каждое слово. Он сжимал ручку так, что побелели костяшки пальцев, и против воли она почувствовала к нему некоторую симпатию.
Она быстро продолжила:
– Предполагалось, что на Кисс-Ривер должно быть, по крайней мере, два смотрителя. Помощники смотрителя приходили и уходили, а семья Калеба никогда не покидала маяк. Здесь был наш дом.
Она рассказывала о том, как Калеб рос на Кисс-Ривер, как его мать каждое утро перевозила его через залив на лодке, чтобы он мог ходить в школу в Дэвитауне.
– Там мы с Калебом и познакомились, – продолжала Мери. – Мы поженились в тысяча девятьсот двадцать третьем году, и я стала помощником смотрителя. Но тут я уже забегаю вперед.
У нее пересохло в горле, и ей хотелось чего-нибудь выпить. Пиво было бы как раз кстати, но здесь, в доме престарелых, алкоголь был категорически запрещен. Она вздохнула, возвращаясь мыслями к своему посетителю.
– Значит, вы интересуетесь, как проводил день смотритель? Поднимаясь по лестнице – вот как, – Мери улыбнулась. – Во сне я все еще взбираюсь по этим ступеням, по всем двумстам семидесяти, и когда я по утрам просыпаюсь, у меня болят ноги, и я могу поклясться, что от подушки пахнет керосином. Вам, конечно, может показаться, что такая жизнь довольно однообразна, но в действительности, если вспомнить, это вовсе не так. На ум приходят разные случаи: шторма, обломки кораблей, которые выносило на берег. Или, например, однажды ночью москиты облепили стекло фонаря, так что почти затмили свет маяка. Хотите послушать эту историю?
– Я с удовольствием выслушаю все, что вы захотите мне рассказать.
– У вас случайно нет сигареты?
– Увы, нет, – он выглядел растерянно, – к сожалению.
Мери разочарованно покачала головой и стала рассказывать, что москиты были огромные, как мухи, и маяк привлек их такое количество, что его свет был еле-еле виден. Потом она вспомнила, что однажды, когда Калебу было только десять лет, сломался часовой механизм, поворачивавший линзу, а его отец сломал ногу и не мог подниматься в световую камеру маяка. Помощника у смотрителя тогда как раз не было, и Калеб с матерью по очереди целых две ночи поворачивали линзу вручную, чтобы корабли в море не сбились с курса. Мери до сих пор помнила, как она беспокоилась, потому что Калеб не появлялся в школе несколько дней. Когда же он наконец пришел, то еле-еле двигал руками и сказал, что его мать всю ночь плакала от боли в плечах. Через много лет он говорил, что трудно было только физически, а с установкой точного периода вращения не возникло никаких проблем, ведь они давно уже существовали в идеальной гармонии с ритмом маяка.
Мери рассказала ему о первом кораблекрушении, свидетелем которого был Калеб и которое сохранилось в его памяти. Ей было легко рассказывать эту историю – она столько раз слышала ее от мужа. Это произошло в 1907 году. Однажды утром четырехмачтовая шхуна «Агнес Лоури» села на мель недалеко от Кисс-Ривер.
– Прошло совсем немного времени с момента крушения корабля, когда Калеб и его отец добрались до шхуны вместе со спасателями со станции, – сказала Мери. – Они видели людей на палубе, которые махали им, думая, что их вот-вот спасут. Но все складывалось неудачно…
Растягивая историю и наслаждаясь собственным рассказом, она описывала тщетные попытки закинуть на судно спасательные круги.
– Когда шхуна раскололась, люди попрыгали в воду и поплыли к берегу изо всех сил, но они не знали, каким коварным может быть море. Они были уже мертвы к тому моменту, когда спасатели достигли их. – Мери вздрогнула, вспомнив, как голос Калеба затихал, когда он приближался к концу этой истории.
В доме включили телевизор. Звук вырвался на крыльцо, но его тут же приглушили.
– Отец Калеба, – снова начала говорить Мери, – умер незадолго до нашей свадьбы, и, поскольку у Калеба уже был богатый опыт, он и стал новым смотрителем. Правда, ему пришлось подавать заявление: должность не переходит от отца сыну автоматически. Но у него не возникло никаких проблем с получением этой работы. Несколько недель, пока мы не поженились, он вынужден был обходиться без помощника, и поэтому, в тот вечер, когда его ударила молния, на маяке были только он и его больная мать.
– Вот как? – Пол Маселли выглядел пораженным.
– Да, именно так. Именно так. Страшное дело, и вот, что я вам скажу: я рада, что все произошло без меня, и я не видела этого. Он стоял на ступенях внутренней лестницы маяка, когда молния ударила в башню, и электрический разряд прошел прямо через эти двести семьдесят ступеней. Ноги Калеба онемели, но он не оставил маяк на произвол судьбы. Нет, сэр. Он кое-как дотащился до световой камеры маяка и продежурил всю ночь, – глядя на лодки, качающиеся у кромки берега, Мери думала о том, как типично это было для Калеба: преданность своему долгу, его абсолютная надежность.
– Так было в прежние времена, – добавила она, – людям было свойственно чувство ответственности. Они гордились своей работой. Совсем не то, что сегодняшняя молодежь.
Мери закрыла глаза и некоторое время сидела молча, так что Пол Маселли спросил, закончила ли она свое повествование на сегодня? Она подняла на него глаза:
– Нет еще. Я хочу рассказать вам одну историю. Позвольте мне рассказать вам о «Мираже».
– О чем?
– О «Мираже». Это корабль. Траулер. – Мери говорила так тихо, что Полу пришлось поднести диктофон почти к самым ее губам. – Это было в марте тысяча девятьсот сорок второго года. Вы знаете, что в это время происходило в мире, правда?
– Война? – уточнил Пол.
– Да, именно война, – кивнула Мери. – На маяк тогда уже провели электричество, поэтому нам не нужно было каждый день заводить часовой механизм и обслуживать фонари. Единственное, почему мы все еще жили на маяке – кто-то должен был быть там, и поэтому береговая охрана позволила Калебу остаться в качестве гражданского смотрителя. И слава Богу. Не знаю, куда бы мы иначе делись. Как бы то ни было, тогда казалось, что военные действия разворачиваются прямо здесь, рядом с берегом. В Аутер-Бенкс соблюдалась светомаскировка, вдоль побережья действовал режим затемнения, и свет маяка тоже был притушен. Нельзя было включать огни на берегу, потому что на их фоне немецкие подводные лодки могли заметить силуэты наших кораблей. Однако, похоже, это мало что давало. Эти лодки тогда отстреливали наши корабли по одной штуке в день. По одной штуке в день.
Мери помолчала, позволяя осмыслить свои слова.
– Ну и однажды утром, как раз перед рассветом, Калеб находился наверху, в световой камере маяка, и увидел лодку, пробивавшуюся к берегу через бурные волны. Похоже было, что она терпит бедствие. На палубе Калеб заметил двух человек, поэтому он сел в свой маленький катер и отправился к ним на, помощь. Потерпевшие казались совсем замерзшими, и Калеб не был уверен что сможет их спасти. Однако, ему это удалось, К тому моменту, когда он добрался до них, они замерзли почти до смерти. Он доставил их на берег. Выяснилось, что они с борта английского траулера «Мираж», который этой ночью торпедировали немцы. Из всей команды только им удалось покинуть корабль прежде, чем он пошел ко дну. Мери перевела взгляд на дорогу. – Когда Калеб сказал мне название траулера, я вспомнила, как еще девочкой, увидела где-то слово «мираж» и спросила отца, что оно обозначает. Он объяснил мне, что в жаркий день берег может выглядеть так, словно залит водой, хотя на самом деле это не так. «Иногда, Мери, – сказал он, – все представляется совсем не тем, что есть на самом деле». Мне следовало отнестись повнимательнее к тому, что он сказал.
Мери взглянула на Пола Маселли, чтобы убедиться, придает ли он достаточное значение ее словам.
– Итак, Калеб привел этих двоих британских моряков в дом. По-английски они говорили с каким-то противным акцентом. Мы с моей дочерью Элизабет – ей тогда было четырнадцать – накормили их прекрасным по тем временам обедом из трех блюд, а они рассказывали, как они были торпедированы, потеряли своих друзей, и все в таком роде. На ночь я уложила этих ребят наверху в свободной комнате. Примерно около одиннадцати мы с Калебом услышали пронзительный крик из комнаты Элизабет. Калеб схватил свой пистолет и помчался туда. В комнате Элизабет был один из парней и приставал к ней. Калеб пристрелил его прямо там, наверху, в коридоре перед дверью. Другой парень сбежал, услышав выстрелы. Мы сразу же позвонили в береговую охрану, и они настигли его, – при этом воспоминании Мери улыбнулась. – Он напоролся на дикого кабана – судьба, которой не пожелаешь никому. Выяснилось, что они совсем не англичане, а немецкие шпионы. Береговая охрана ждала их появления уже несколько недель, но не могла выследить. Калеб, хотя и проклинал себя за то, что не позволил этим двоим замерзнуть до смерти, получил медаль. «Мираж», конечно же, не существовал в действительности.
Мери глубоко вздохнула, внезапно почувствовав усталость. Ткнув тонким, прямым пальцем в своего слушателя, она добавила:
– Иногда, мистер Маселли, все представляется совсем не тем, что есть на самом деле. Совсем не тем…
Пол Маселли некоторое время пристально смотрел на нее. Затем он выключил диктофон и взял в руки свою папку.
– Вы мне очень помогли, – сказал он. – Можно я приду еще раз, чтобы послушать ваши рассказы?
– Конечно, конечно, – ответила Мери.
Пол убрал диктофон и встал. Он бросил взгляд на берег и снова повернулся к Мери.
– Вас ведь пытались выселить с маяка в начале семидесятых, да? – спросил он.
Мери смотрела на него в упор. Какой же он дурак! Мог ведь просто уйти, не провоцируя ее гнев и больше не искушая судьбу.
– Да, это так, – ответила она.
– И тогда вам помогла Энни О'Нейл? – спросил он.
Мери очень хотелось ответить: «Мы ведь оба – и вы, и я – знаем, что мне помогла именно она, не так ли, мистер Маселли?» Но ей очень хотелось также, чтобы молодой человек пришел еще, чтобы она могла вновь и вновь рассказывать ему истории, связанные с маяком. Она хотела часами говорить в маленький черный диктофон.
– Да, – сказала она вслух, – именно Энни О'Нейл.
Мери смотрела ему вслед, пока он шел по тротуару и садился в машину, а затем откинула голову на спинку кресла-качалки и закрыла глаза. Она почувствовала в груди щемящую жгучую боль, которая стихла лишь после того, как шум его автомобиля растворился в воздухе.
Мери познакомилась с Энни в мае 1974 года, когда ей было семьдесят три года, и она была, можно сказать, почти молодой женщиной. Она мыла стекла в световой камере маяка, когда заметила молодую девчонку на берегу. На ее берегу, потому что дорога, ведущая к маяку, тогда не была заасфальтирована, и не слишком много людей отваживалось гулять по ней. Поэтому Мери сначала подумала, что видит призрак, и, стоя у окна, пыталась разглядеть, двигается девушка или нет и существует ли она на самом деле.
С высоты маяка Энни казалась крошечной куколкой. Она смотрела на море, а темная юбка и рыжие волосы развевались у нее за спиной.
Мери спустилась вниз и вышла на берег.
– Эй, привет! – крикнула она, приблизившись к девушке. Энни обернулась, прикрывая глаза рукой и приветливо улыбаясь.
– Привет! – откликнулась она, и ее голос, слишком низкий для такой молоденькой девушки, удивил Мери своей хрипотой. А затем так, как будто это Мери была здесь незваной гостьей, она спросила:
– Вы кто?
– Смотрительница маяка, – ответила Мери. – Я здесь живу.
– Смотрительница маяка?! – воскликнула Энни. – Тогда вы, должно быть, самая счастливая женщина в мире!
Мери тогда улыбнулась, потому что именно таковой она себя и чувствовала.
– Мне ужасно захотелось прийти сюда, к маяку. – Энни посмотрела на песок под своими босыми ногами. – Я познакомилась с человеком, за которого вышла замуж, как раз здесь, на этом самом месте.
– Здесь? – недоверчиво спросила Мери. – Здесь никого никогда не бывает.
– Он красил дом и делал какой-то мелкий ремонт. Ах, да. Мери вспомнила. Несколько лет назад здесь кишмя кишели молодые люди, полуобнаженные, бронзовые, красивые, с платками, повязанными вокруг лба, чтобы пот не заливал глаза. Наверное, она имела в виду одного из них.
– Правда, когда я познакомилась с Алеком, была ночь. Было очень темно, но я могла видеть его при каждой вспышке маяка. Он стоял именно здесь, наслаждаясь вечером. Чем ближе я подходила, тем больше он мне нравился. – Она улыбнулась, заливаясь румянцем, и отвернулась к воде. Ее волосы нимбом стояли вокруг головы, и она подняла руки, чтобы пригладить их.
– Вот как! – Мери поразило, что все это произошло недалеко от ее дома. – Значит для вас это особое место?
– Да. Теперь у нас маленький сын. Пока Алек заканчивал учебу, мы жили в Атланте, он – ветеринар, но все это время мы знали, что поселимся именно здесь. И теперь мы наконец вернулись. – На ее лице вдруг отразилось удивление. – Вы смотрительница? – спросила она. – Я не думала, что на маяках все еще есть смотрители. Мне казалось, что теперь все маяки работают на электричестве.
Мери кивнула:
– Именно так. Этот работает на электричестве с тысяча девятьсот тридцать девятого года. Большинство из них обслуживает береговая охрана. Мой муж был последним смотрителем на побережье Северной Каролины, и когда он умер, я заняла его место, – она изучала Энни, которая, прикрывая глаза ладонью, разглядывала башню. – Хотите подняться наверх? – спросила Мери, удивляясь сама себе. Она никогда никого не приглашала с собой наверх. Башня была закрыта для посетителей уже много лет.
Энни захлопала в ладоши.
– Очень, очень хочу!
Они пошли к двери маяка. Мери задержалась, чтобы захватить корзинку с ягодами дикой ежевики, которые собрала сегодня утром.
Она все еще могла взобраться на самый верх башни, сделав всего лишь одну-две остановки, чтобы перевести дух и дать отдых ногам. Энни тоже нужно было отдохнуть, или, может быть, она притворялась, чтобы Мери не чувствовала себя слишком старой. Мери провела ее прямо в световую камеру маяка, практически целиком занятую огромной ячеистой линзой.
– Боже мой! – воскликнула Энни, охваченная благоговейным трепетом. – Никогда в жизни не видела так много стекла в одном месте. – Она посмотрела на Мери. – Я люблю стекло. Это фантастично.
Мери позволила ей зайти внутрь линзы через отверстие, образовавшееся несколько лет назад, когда один сегмент линзы разбился во время шторма. Энни медленно двигалась по кругу, впитывая в себя ландшафт, который в изогнутом стекле линзы, как Мери знала, был перевернут вверх ногами.
Мери потребовалось некоторое время, чтобы выманить Энни из линзы и уговорить спуститься пониже на галерею. Они сели на теплый черный металлический пол, и Мери показала ей вдалеке береговые ориентиры. Энни сидела тихо и казалась подавленной. Мери видела, как ее глаза наполнились слезами от раскинувшейся под ними красоты, и уже тогда поняла, что у этой девушки почти все вызывает слезы. Они провели на галерее добрых два часа, ели ягоды и разговаривали. Недомытые стекла световой камеры были забыты.
Мери немного рассказала ей о Калебе, как они любили сидеть здесь вместе, как, прожив десятки лет на Кисс-Ривер, никогда не уставали от этого вида. К тому времени прошло уже десять долгих лет со дня смерти Калеба, и, разговаривая с Энни, в которой она нашла прекрасную слушательницу, Мери с горечью осознала, как мало было у нее друзей за эти годы, и как она нуждалась в общении. Почему-то она рассказала Энни об Элизабет.
– Ей не нравилось жить в таком уединенном месте, и она обижалась на отца и на меня за то, что мы заставляем ее жить здесь. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, она просто сбежала. Бросила школу и вышла замуж за человека из Шарлотта, который был на десять лет старше ее. Она переехала туда и так и не прислала нам свой адрес. Я как-то съездила туда, пытаясь найти ее, но безуспешно. – Мери вглядывалась в голубой горизонт. – Этот ребенок разбил наши сердца.
Почему она рассказывает все это незнакомке? Даже сама с собой она давно уже не говорила об этом.
– Ей – Элизабет – должно быть сейчас сорок пять лет. – Мери покачала головой. – Мне трудно поверить, что у меня есть дочь, которой уже сорок пять.
– Может быть, еще не поздно наладить с ней отношения, – сказала Энни. – Вы знаете, где она сейчас?
Мери кивнула:
– У меня есть адрес, который дала ее подруга. Я слышала, что ее муж умер несколько лет назад, так что она, должно быть, сейчас живет одна. Пару раз в год я писала ей, но никогда не получала ответа.
Энни нахмурилась: – Она не понимает, какое это счастье, что у нее есть мать, которая беспокоится о ней. Которая любит ее. Она не понимает, чем пренебрегает.
Мери почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она достала пачку сигарет из кармана коричневых рабочих брюк, вытащила одну и, прикрывая ладонью, закурила, глубоко втягивая дым. Прошло уже много-много времени с тех пор, как она последний раз позволяла себе думать об Элизабет. Эту боль трудно было вынести, и она сменила тему разговора:
– Откуда вы? – спросила она Энни, губы и ладони которой были окрашены соком ягод. Этот цвет резко диссонировал с ее рыжими волосами. – Откуда у вас этот акцент?
– Из Бостона, – улыбнулась Энни.
– Ах, ну конечно, – вспомнила Мери. То, как Энни сокращала слова, проглатывая гласные, напоминало одного из Кеннеди.
– Я из очень богатой семьи. – Энни катала ягоды между пальцами. – Мой отец хирург-кардиолог. К нему приезжают люди со всего мира.
В ее голосе звучала гордость и что-то еще. Возможно, тоска.
Правда, я уже какое-то время не видела ни его, ни свою мать.
– Почему?
Энни пожала плечами.
– Ну, они ужасно заняты. Отец весь поглощен своей практикой, а мать – общественной деятельностью, клуб садоводов и все такое прочее. У них никогда не хватало времени для ребенка. Я была единственной, но тем не менее, как мне кажется, лишней. Они просто время от времени подкидывали мне денег. У них было их столько, что они не знали, куда их девать. Я могла получить все, что хотела. Все, что можно было получить за деньги. Сколько бы это ни стоило. – Она всматривалась в горизонт. – Я не собираюсь растить своего сына подобным образом. Ни за что на свете.
После этого первого визита Энни часто навещала Мери – то со своим обожаемым маленьким сыном, то без него. Мери с нетерпением ждала, когда она появится, прислушиваясь, не едет ли по пыльной дороге маленький красный «фольксваген» Энни, или высматривая его с высоты маяка. Энни постоянно ей что-нибудь приносила: домашние булочки или печенье, а иногда и полный обед, который готовила для Мери вместе с обедом для своей семьи. Мери ругала ее:
– Ты не должна тратить на меня свои деньги.
Но Энни отвечала, что это невежливо – отказываться от подарков или говорить о том, сколько они стоили дарителю. Хотя Энни выросла в полном достатке, складывалось впечатление, что в настоящий момент у нее туго с деньгами. Она говорила, что ее мужу приходится помногу работать, нередко вечерами: приходится ездить на дальние фермы, чтобы лечить коров, лошадей, коз. В самом Аутер-Бенкс возможностей для хорошего заработка было недостаточно.
После их знакомства прошла всего неделя, когда парковая служба начала разговоры о передаче ей управления кисс-риверским маяком. Поползли разнообразные слухи. Люди говорили, что небольшую грунтовую дорогу собираются заасфальтировать. Парковая служба хотела превратить дом смотрителей в достопримечательность для привлечения туристов.
Впервые в жизни Мери узнала, что такое бессонница. Она понимала, что будет дальше, и не удивилась, когда к ней пришел чиновник из парковой службы и сказал, что они больше не нуждаются в ее услугах.
Он сказал, что она должна покинуть этот дом, они помогут ей переехать. Но в этот момент Мери захлопнула дверь у него перед носом.
Слухи дошли до Энни, вызвав у нее негодование, и она тут же начала действовать, даже не поставив Мери в известность. Она собирала подписи под петициями, втянула в конфликт газеты. Однажды она даже появилась у Мери на пороге с телевизионной съемочной группой. Она перебаламутила всех, кого только можно было, ни одному политику не удалось остаться в стороне от ее яростного, хотя, пожалуй, и беспорядочного крестового похода. К тому времени, когда все было кончено, и Мери разрешили оставить в своем распоряжении половину дома, Энни была известна в Аутер-Бенкс не хуже, чем сама Мери.
– Пойдемте, Мери. Уже пора за стол – обедать. Мери почувствовала, что кто-то взял ее за руку.
Она открыла глаза и увидела Гейл, молодую девушку из обслуживающего персонала, которая подавала ей трость. Мери глянула на улицу.
– А молодой человек еще здесь? – спросила она, тут же вспомнив, что она сама видела, как он сел в машину и уехал.
– Нет, Мери. Ваш посетитель уехал час назад.
– Он вернется, – сказала Мери, поднимаясь с кресла и морщась от боли в бедре, пронзившей ее, когда она наступила на левую ногу. – Он вернется. Уж это точно.
