ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Поцелуй меня, дорогая, авк.

— Поцелуй меня в зад.

— Покажи мне зад… авк… зад.

— А ты не хочешь, чтобы я выдрал у тебя все перья и заткнул ими твою проклятую глотку?

— Покажи мне свои ноги. Авк.

— Заткнись, поганец.

— Поцелуй меня, дорогая. Поцелуй меня, дорогая. Поцелуй меня, дорогая.

Застонав от злости, Эйрик набросил шерстяную тряпку на клетку, бормоча что-то очень непристойное. Пронзительный голос сразу же умолк.

Идит изумленно стояла в дверях спальни. Она и сама не могла бы ответить, чем поражена больше: то ли тем, как супруг самым вульгарным образом спорит с безмозглой птицей, то ли тем, что он стоит посреди комнаты к ней спиной… совершенно голый. Последнее перевесило.

Говоря по правде, при виде этого катастрофически красивого мужчины, ее супруга, у нее перехватило дыхание.

Ее глаза ощупывали позолоченную солнцем бронзу его кожи от широких плеч, рельефных мышц спины до клиновидной талии и восхитительно узких бедер. Она облизала внезапно пересохшие губы. Даже сильные бедра и стройные лодыжки покрыты загаром, отметила она. Вероятно, он носил только повязку на бедрах, когда упражнялся со своими людьми на ристалище или плыл на ладье. Кожа на твердых ягодицах была единственной частью тела, которая осталась светлой.

Ну, не совсем так, быстро поправила себя Идит, когда Эйрик повернулся. Он прятал еще одну часть тела. И, — о Матерь Божья, часть эта была очень привлекательной.

Идит приложила руки к запылавшим щекам и заставила глаза подняться выше, где встретила понимающую, неприветливую улыбку Эйрика. Ледяной взгляд охладил ее до костей и резко вернул к первоочередной задаче — пчелиным укусам.

— Убирайся, Идит, — произнес Эйрик намеренно спокойным голосом. — Я разберусь с тобой и твоим предательством потом. А сейчас оставь меня с моей болью.

— Эйрик, мне страшно жаль того, что произошло во дворе. Но тут моей вины нет. Пчелы кусают, когда чувствуют угрозу, и…

— Угрозу? Лучше поберегись ты, жена, и оставь меня в покое, пока я не показал тебе настоящую угрозу.

— Почему ты так злишься на меня? Ведь ты сам потревожил пчел. Но ведь мужчины всегда так поступают, верно? Всегда винят женщин за свои промахи.

— Твоя самая большая ошибка, миледи, думать, что можешь морочить мне голову безо всяких для себя последствий. — С раздувающимися ноздрями Эйрик стал грозно надвигаться на нее.

Опешив от его неукротимой ярости, она отступила на несколько шагов назад и стала протестовать:

— Ты нарочно не желаешь меня понять. Будь разумным. Иначе я… Ох, Матерь Божья…

Речь Идит прервалась, когда она увидела дюжину белых укусов, уже начинавших краснеть, на его лице, шее, груди, спине, животе, ногах — повсюду на теле. И что хуже всего, Эйрик яростно расцарапывал кожу ногтями во всех местах, куда мог дотянуться.

— Нет, перестань чесаться! — приказала она, резко хватая его за руки. — Глупый, разве ты не знаешь, что нельзя тереть пчелиный укус? Сначала надо удалить жала.

Не обращая внимания на ее слова, Эйрик подошел к окну, чтобы лучше видеть, оглянулся через плечо и стал расчесывать укусы на спине.

И снова она отвела его руки и вытащила маленький нож с рукояткой из слоновой кости из висевших на ее поясе ножен.

— Ну-ка, дай я тебе помогу.

Эйрик увидел в ее руке острое лезвие и насмешливо рассмеялся:

— Ты опоздала со своей заботливостью, моя леди супруга. Я не настолько слабоумный, чтобы позволить тебе приблизиться к себе с оружием. — С молниеносной быстротой он выхватил нож из ее руки и положил его позади себя на стол.

— Какая нелепость! Я просто хочу удалить жала кончиком ножа. Когда пчела кусает, она оставляет жало под кожей, а потом умирает, но…

— Ха! Так я и думал! Ты больше озабочена своей драгоценной дрянью, чем моими укусами.

— Ох, ты несправедлив ко мне. И пчелы вовсе не дрянь. Я просто хотела объяснить тебе, что жало надо удалять осторожно и как можно скорей, иначе яд проникнет в рану и вызовет опухоль и даже жар в теле.

— И от этого ты станешь счастливой, разве нет? Ты сама и твой подлый любовник.

Идит оцепенела, услышав в его голосе едва сдерживаемую ярость.

— Любовник? Какой любовник? — Ее брови сдвинулись в растерянности. Но сейчас не время для гнева или объяснений. Не моргнув глазом она выдержала его злобный взгляд и спросила холодным тоном: — Так тебе нужна моя помощь или нет?

Он смотрел на нее несколько долгих мгновений, потом перевел глаза на укусы, начинавшие уже вздуваться в тех местах, где он чесал кожу.

— Только без ножа. Пользуйся своими ногтями, — заявил наконец он.

Идит с сомнением посмотрела на свои короткие ногти, но подошла к нему, раздосадованно качая головой. Неужели он и впрямь думает, что она способна его убить? Она ведь была не настолько сердита на тот грубый поцелуй при их прощании. Но затем сочувствие к его явной боли превозмогло нараставшее раздражение.

— Сядь, — велела она, показав на низкий табурет возле окна и, чтобы лучше видеть, сняла сетку для пчел. В это утро она не стала мазать лицо золой, как обычно, полагая, что Эйрик не вернется в Равеншир до утра. И сейчас надеялась, что Эйрику, с его слезящимися глазами, не до того, чтобы обращать внимание на ее внешность. В любом случае дело надо сделать.

— Больно?

— А конь может ссать?

— Укороти язык! — зашипела на него Идит и пробормотала: — Тебе очень трудно сочувствовать из-за твоей вульгарности.

— Прибереги свое сочувствие для того, кому оно не безразлично. К примеру, для своего любовника.

Идит ощетинилась, уже окончательно рассердившись:

— Я не понимаю, о чем ты вообще говоришь.

Эйрик нахмурился.

— Тебе нужна моя помощь или нет?

В ответ Эйрик подставил ей спину, сгорбившись на табурете и опершись локтями на широко расставленные колени. Неблагодарный! Но придется быть с ним поласковей. Подобно многим воинам, он может, несомненно, стоически переносить тяжелые раны, полученные в сражении, но станет хныкать словно ребенок от таких мелочей, как больной зуб, небольшая лихорадка или пчелиный укус.

Сначала Идит тщательно обработала его спину. Она старательно царапала указательным пальцем по центру укуса, пока жало не выходило. Задача оказалась не простой. Пальцы у Идит дрожали при соприкосновении с золотистой кожей супруга, а тут еще его запах обволакивал ее приятной аурой мыла, какой-то особой, отдающей ветром и солнцем свежести, а также его собственным, неповторимо мужским запахом.

Она прикусила нижнюю губу, чтобы удержаться от нежного стона удовольствия.

— Что ты сказала?

— Ничего. Наклони голову.

Идит спустилась ниже, к его талии и бедрам, прижимая копчики пальцев к жаркому телу. Святая Матерь, тело излучало жар не хуже печки. Жар ли это или просто горячая кровь? И все ли части его тела так восхитительно обжигают?

Устыдившись непристойных мыслей, Идит мысленно выбранила себя. Никогда прежде у нее не появлялось таких легкомысленных фантазий, даже когда она была вместе со Стивеном. И вообще, ее влечение к Стивену всегда было влечением души. Если не считать одного болезненного и безрадостного совокупления.

Должно быть, она стареет, подумалось ей. Она слышала, что у некоторых женщин появляется странная потребность в мужчине, когда они становятся старше и их тела начинают стареть. Чем иначе можно объяснить такую вовсе не неприятную боль в суставах? Она долго смотрела на пропорциональную спину Эйрика, отказываясь верить, что эти новые чувства вызваны близостью именно этого мужчины, его одного.

— Святые мощи! Что ты так возишься? Ты нарочно все затягиваешь, чтобы продлить мои мучения?

— Ох, помолчи, — ответила Идит.

Когда она закончила обработку спины и рук, то попросила его встать, чтобы можно было осмотреть ноги, как сзади, так и спереди. Она старательно избегала самого непристойного места, но, увы, чувственность ее дразнило и неизбежное прикосновение к хрустящим волоскам на ногах, когда она вытаскивала жала.

Казалось, мука ее будет длиться вечно.

— Ты наслаждаешься, моя леди супруга? — поинтересовался Эйрик густым от сарказма голосом.

— Нет, а ты? — беззаботно ответила она и, не подумав, подняла глаза и увидела, что его мужское орудие торчит из тела, твердое, как полированный мрамор. Она в панике отвела глаза, стыдясь краски, которая залила ей лицо.

Он насмешливо засмеялся:

— Эта часть мужеского тела не обращает внимания на то, красива ли женщина или безобразна, как крот. Не волнует ее и то, что женщина сочится предательством, как гнойная рана.

Идит плотно сжала губы, отказываясь отвечать на его оскорбительные слова. Она выпрямилась и стала возиться с его грудью, стараясь отворачивать лицо. В комнате было полутемно, да еще он постоянно тер глаза, но все-таки осторожность не мешала.

Но даже при этом ей было трудно унять учащенно бьющееся сердце, которое волновалось от его ленивой и соблазнительной позы. Она чувствовала, что отзывается на его восхитительную близость, несмотря на долгое недоверие к мужским прикосновениям, несмотря на его грубые обвинения, несмотря на то, что над ее самообладанием, которое она так в себе ценила, нависла серьезная опасность.

Стараясь говорить пронзительным голосом, она сгорбила плечи и спросила:

— Почему ты постоянно обвиняешь меня в коварстве? Я ничего такого не сделала, чтобы вызвать твое недоверие.

Он смерил ее презрительным взглядом, но ничего не ответил.

Продвигаясь сквозь жесткие волосы, окружавшие его плоские мужские соски, она удалила последнее жало, а затем встала на колени и начала искать их на плоском животе. И тут ей пришлось совсем нелегко. Вконец смущенная, она старалась держаться от него возможно дальше и не глядеть вниз.

— Ты не мог бы чем-нибудь прикрыться?

— Зачем?

— Так нескромно… обнажать свое тело до такой степени.

Он с издевкой рассмеялся:

— Здесь ничего нет, чего бы ты не видела прежде у своего любовника. Или у Стивена член другой?

Идит вспыхнула от его вульгарности. Затем замешательство ее перешло в гнев. Она замахнулась кулаком и хотела ударить его в живот, но Эйрик схватил ее за запястье и больно сжал.

— Даже и не думай ударить меня. В теперешнем своем состоянии я не задумаюсь и дам тебе сдачи.

— Твоей матери надо было бы мазать мылом твой рот, когда ты был ребенком. Язык у тебя невероятно грязный.

— У меня не было матери.

— Тебя что, под камнем нашли?

Он еще крепче сжал ей запястье и пристально поглядел на нее, словно решая, сломать ей кость или нет. Наконец отбросил руку с недовольным ворчанием.

Слезы навернулись Идит на глаза, она моргнула, смахивая их, и потерла больное место.

— Почему ты так полон ненависти? Я ничего особенного не сделала, что могло бы тебя обидеть.

— Разве? Вспомни получше. Первая вещь, которую я потребовал от тебя перед подписанием брачного соглашения, была верность. Ха! Не успели высохнуть чернила, как ты уже раздвинула ляжки для другого. А ведь наш брак еще даже не был завершен.

Рука у Идит замерла, она вопросительно вскинула голову:

— Ты думаешь, что я легла с другим мужчиной?

— Да.

— С кем?

— С проклятым ублюдком — Стивеном. С кем же еще?

— Ты с ума сошел. Знаешь ведь, как я его ненавижу.

— Нет, я только сейчас понял, что совершенно тебя не знаю. Но ты во сто крат больше заплатишь за свое коварство, леди супруга, и я имею в виду не пчелиные укусы.

Смехотворные обвинения Эйрика почему-то глубоко ранили Идит, и боль эта вскоре переросла в гнев, от которого у нее вскипела кровь. Она повернулась и направилась к двери, почувствовав потребность побыть наедине с собой и обдумать обвинения, которые он выдвинул против нее. Может, Гирта могла бы ей что-нибудь объяснить. Однако Эйрик схватил ее за локоть и рывком вернул назад:

— Закончи работу, которую начала.

Она надменно вскинула подбородок.

— Ты можешь сам обработать шею и плечи. — Она ткнула в кусок полированного металла на стене.

— Нет. Ты сама должна вылечить укусы — все до одного. В конце концов, ведь это из-за тебя все получилось.

Идит открыла было рот для протеста, но потом заставила себя замолчать. Пока она не поймет, что случилось в ее отсутствие, откуда взял Эйрик это смехотворное обвинение насчет любовника, все протесты будут бесполезными.

Его глаза сверкнули голубым огнем, опалив яростью.

— Тогда садись, — ледяным тоном приказала она. — И закрой глаза. — Ей не хотелось, чтобы он с такого близкого расстояния смотрел ей в лицо.

Всего лишь несколько укусов остались на нежной коже шеи, она быстро их обработала. Сейчас ее ногти уже ловко попадали сразу в нужное место и извлекали жало. Затем она перешла к его лицу, которое он поднял ей навстречу.

Веселые морщинки, прежде окружавшие его глаза и губы, каким-то образом преобразились в приметы жестокости. Длинные ресницы Эйрика лежали шелковым черным веером на нижних веках, отбрасывая глубокие тени. «Вероятно, он еще и в эту ночь спал совсем немного, размышляя, как бы посильнее потерзать ее по возвращении», — с грустью подумалось ей.

Она осторожно повернула его упрямый подбородок, невольно отметив, как он сердито дернулся под ее пальцами. Одно жало она удалила совсем близко от правого глаза. К вечеру укус так распухнет, что закроет глаз. Откинула назад несколько прядей длинных, спутанных волос, добираясь до четырех укусов на лбу и попутно подумав, что ему пора бы подстричься. Прямые черные волосы свисали до плеч по моде саксов, но были все же слишком длинными.

Почти закончила. Слава Богу!

— У тебя несколько укусов в усах. Может, ты сбреешь их совсем, чтобы я могла добраться до жал?

— Почему у тебя кожа такая гладкая?

Понадобилось несколько мгновений, чтобы до нее дошли слова Эйрика. И тогда она поняла, что его глаза — ярко-голубые, как лед, — широко открыты и пристально смотрят на нее. С близкого расстояния.

Она нахмурилась и сгорбила плечи, но слишком поздно.

Эйрик крепко схватил ее за подбородок и повернул лицом к свету:

— Сегодня у твоей кожи нет обычного сероватого оттенка. Нет и морщин, и признаков старости.

Идит едва смогла удержать дрожь в губах под его пристальным взглядом.

— В твое отсутствие я много бывала на солнце. Загар придает здоровый вид коже, ты разве не знаешь?

Казалось, она его не убедила.

— Помимо того, у меня в семье у всех хорошая кожа. Говорят, у моей бабушки не было ни единой морщинки, когда она умерла в возрасте пятидесяти двух лет.

О Господи! Идит пришла в отчаяние. Сейчас представился удобный случай признаться в своем маскараде, однако, учитывая настроение Эйрика, она опасалась его реакции. При еще не завершенном браке он легко мог прогнать ее. Стоит ли ей сейчас пытаться поговорить с ним начистоту? Нет, лучше выждать еще немного, пока не прояснится недоразумение со Стивеном.

Но нужно как-то отвлечь его внимание.

— Ну, если ты отказываешься сбривать усы, тогда закрой, по крайней мере, снова глаза, чтобы я могла копаться среди волосков.

Эйрик что-то пробурчал, однако слова прозвучали неразборчиво, поскольку ее левая рука зажимала ему рот. Жесткие волоски щекотали ей пальцы, и Идит невольно вспомнила, как они щекотали во время того страстного, умопомрачительного поцелуя в этой самой комнате.

Казалось, Эйрик вспомнил про это тоже. Голос его прозвучал хрипло, когда она отступила назад и он спросил:

— Ты закончила?

— Да, повернись еще раз. Мне нужно приложить к ранам что-нибудь успокаивающее, чтобы укусы не распухли.

Пока она оказывала помощь, слуги принесли в комнату лохань, полную горячей, судя по пару, воды, а также соль и луковицы, как она и велела. Она высыпала всю соль из горшка в воду, затем повернулась к столу, где все еще лежал нож. Разрезала пополам большую луковицу и начала натирать ею спину Эйрика быстрыми движениями.

— Ааах! Как приятно.

— Я знаю, так и должно быть. Теперь встань, чтобы я могла натереть ноги.

Она опустилась на колени и вдруг почувствовала, как ноги Эйрика напряглись.

— Что это за безбожный запах?

— Лук.

С руганью он протянул руки и поставил ее на ноги. Сначала недоверчиво уставился на белое полушарие в ее руке, затем на слезы от лукового сока, струившиеся по ее лицу.

— Святые мощи! Как ты смеешь покрывать мое тело этой вонючей дрянью! Ты издеваешься над моим телом, пользуясь моим бедственным положением?

— Нет, всем известно, что луковый сок — первейшее средство от пчелиных укусов.

— Ну так пусть эти все и отправляются ко всем чертям. — Он схватил ее за руку, потащил к лохани и, сунув ей тряпку и кусок мыла, приказал: — Сейчас ты смоешь с моей кожи каждую каплю этой дряни, иначе я забью тебе все луковицы в глотку, так что у тебя из ушей потечет сок.

Он залез в горячую воду, но тут же вскочил на ноги:

— Ох! Жжет как адское пламя. Что в воде?

— Соль.

Выбравшись из лохани, он схватил ее за локти и оторвал от пола, так что они оказались нос к носу, глаза к глазам.

— Так ты еще собираешься втирать соль в мои раны? Ну, женщина, ты перешла все пределы бесстыдства.

Он потряс ее так неистово, что у нее все смешалось в голове, затем резко опустил на пол. Она молча смотрела на красивое его лицо, до безобразия искаженное гримасой ярости.

— А тебе понравится, если я натру до крови твое тело песком, а потом посажу в лохань с соленой водой?

— Ты не можешь говорить это всерьез.

— Ах, не могу?

Она отступала назад, роняя слова:

— Ты просто не понимаешь… не прикасайся ко мне… ох, ты намочил мое платье… перестань… соль остановит нагноение укусов, они не распухнут… правда, послушай меня… ох, ты, противный чур…

Больше она ничего не успела сказать, потому что. Эйрик схватил ее и окунул, прямо в платье, в лохань, а затем еще и сунул под воду голову. Она разогнулась, отплевываясь, лишь для, того, чтобы услышать его слова:

— Раз уж ты в воде, смой этот противный жир с волос. Он воняет. — Не успела она пикнуть, как он снова сунул ее голову под воду и держал до тех пор, пока у нее не защипало в носу.

Когда она наконец вылезла из лохани, злая как черт, с мокрыми волосами, повисшими под промокшим платом, то от шерстяного платья тотчас же натекла на усыпанный тростником пол огромная лужа.

— Ты… ты… ты… — бормотала она, не в силах найти подходящие для его безобразий слова.

А Эйрик стоял голый во всем своем великолепии, подбоченясь, надменно расставив ноги, и хохотал до колик. Когда приступ веселья немного утих, он произнес с удивлением:

— Ну, я чувствую себя несравненно лучше.

— Ты гадина.

Продолжая смеяться, он бросил ей кусок льняной ткани, чтобы она вытерлась, и показал на табурет. Натягивая штаны и рубаху с длинными рукавами, зловеще протянул:

— А теперь мы поговорим о твоем коварстве и о том, что нам делать с нашим неудачным браком.

Эйрик подошел к маленькому столику возле кровати и вытащил из ящика кусок смятого пергамента. Разгладив его на крышке стола, повернулся и протянул жене, не сказав ни слова. Затем отошел к противоположной стороне комнаты и прислонился к стене, дожидаясь, пока она закончит читать обвиняющее ее послание. Его кожа горела адским пламенем, но он не станет ни чесаться, ни лечиться луковым соком и соленой водой. Немного погодя он пошлет Вилфрида к местной травнице за мазью.

— Ну, — спросил он наконец, когда ему показалось, что она слишком долго раздумывает над письмом. — Тебе нечего сказать?

— Где ты это взял?

— Бритта нашла у тебя под матрасом.

Она подняла на него глаза, ужас исказил ее лицо. Он недоверчиво покачал головой. Она выглядела как утонувшая крыса, со своими сальными седыми волосами, висящими мокрыми сосульками из-под намокшего плата, слезы от лука текли по лицу.

— Ты понимаешь, что это значит, Эйрик? — с тревогой сказала она. — Стивен или кто-то из его людей был здесь.

— Скажи мне что-нибудь, чего я еще не знаю, — заметил он с сарказмом, — например, о том, где ты была эти четыре дня. И с кем.

Идит отмахнулась от его вопроса, словно он не представлял никакого интереса.

— В Соколином Гнезде. Тебе это уже известно. Но послушай, раз Стивен может так просто входить в этот замок, нам надо принять более строгие меры предосторожности. Ведь он мог забрать… о, Боже мой, он мог забрать Джона!.. — Брови Идит пораженно нахмурились.

— Да, мог. Как раз то, что ты и планировала. — Милостивый Господь, эта коварная сучка неплохо играет. Он уже почти готов поверить в ее невиновность. — Я никогда не ожидал от тебя непорочности, жена, но не думал, что ты обманешь меня так скоро после произнесения обета.

— Что ты хочешь этим сказать? — напыщенно спросила она. — Что веришь той лжи, которая содержится в письме? Намекаешь, что у меня… связь с человеком, который пытается забрать у меня сына?

— Все факты говорят об этом. А у меня только твои заверения, что он хочет причинить тебе вред. — Он пожал плечами, затем подошел к ней и взял из ее рук письмо. — «Держись, любовь моя, еще немного — и мы сможем соединиться в нашей вечной любви…» — прочел он с издевкой. — Подписано ясно: «Супруг твоего сердца, Стивен».

Идит резко вскочила, опрокинув табурет. Щеки у нее пылали гневными красными пятнами, она рявкнула:

— Ты считаешь, что я Стивенова шлюха? — Не дождавшись ответа, она что-то тихо пробормотала, а затем воскликнула пронзительным, негодующим голосом; — Ублюдок! Единственная правда в этом послании — это то, что Стивен называет тебя Зверем из Равеншира. Да, ты и есть зверь, раз так обо мне думаешь!

Слезы наполнили ее глаза, однако Эйрик остался непреклонным. Она обманула его в союзе с его злейшим врагом, И этого ей простить невозможно.

— Зная, насколько коварен Стивен, неужели ты не можешь понять, что это письмо он подбросил? Чтобы поссорить нас и помешать нашим намерениям не отдавать ему сына. И ему это удалось, благодаря твоей доверчивости, проклятый дурень.

Она повернулась и как слепая побрела к двери неуверенным шагом, скованным к тому же намокшим платьем. На миг Эйрик подумал, не ошибся ли он со своей суровостью, но потом вспомнил про другую, самую важную часть письма.

— А ты тяжела? Ребенком Стивена… опять?

Она ахнула, ее спина окаменела. Потом медленно повернулась, и ее фиалковые глаза сверкнули льдом, замечательно прекрасные глаза для такой старой карги, почему-то подумалось ему.

— Нет, я не ношу ребенка. Разве что ты поверишь в мою способность на непорочное зачатие.

Сарказм Идит вызвал у него раздражение. Она не имела права на такой вызывающий тон. Обвиняющей стороной был он.

— Я не приму еще одного ублюдка Стивена, — сообщил он ей. — С меня хватит и одного.

Ее щеки стали еще краснее, и он заметил, как кулаки у нее сжались. Затем она протянула руку к ножнам на поясе, забыв, что маленький нож все еще лежал на дальнем столе. Он был не настолько слепым, чтобы не видеть, как она смерила взглядом расстояние, прикидывая, успеет ли схватить нож и заколоть его.

— Даже и не думай об этом, иначе не успеешь моргнуть глазом, как окажешься с перерезанной глоткой.

Отказавшись от своего замысла, она молча отвела глаза и вздернула подбородок. Если бы она только знала, подумалось ему, как смехотворно выглядит со своим нахмуренным лицом и мокрым платьем, от которого на полу растекаются лужи.

— Наш брак не будет завершен, пока к тебе не придут месячные и я не увижу точно, что ты не несешь в себе дурного семени.

— А когда ты увидишь, что ошибся? — фыркнула она, и недовольство придало резкость ее голосу.

— Буду решать, хочу ли жить с еще одной лживой женой.

— Еще одной?

Эйрик немедленно осознал свой промах, однако почел за лучшее промолчать.

Она высокомерно поглядела на него, затем повторила свое прежнее утверждение:

— Я не беременна.

Он просто скептически поднял бровь. Ее лицо покраснело, но она твердо встретила его взгляд.

— У меня сейчас месячные.

Это признание застало Эйрика врасплох. Может, он все-таки ошибался? Но многолетнее знакомство с коварством Стивена научило его сохранять подозрительность. Он не мог пойти на попятную и сдаться так просто.

— Откуда я знаю, что ты меня не обманываешь?

Ее губы презрительно скривились.

— Что мне сделать, милорд? Задрать юбку и показать тебе окровавленную тряпку?

Ее презрение обезоружило его. Оно и этот вид оскорбленной гордости.

— Да, неплохо было бы для начала.

Она попятилась к двери, и. ее глаза расширились от страха.

— Ты… ты не попросишь этого от меня, — забормотала она, отказываясь верить услышанному.

— Не медли, иди сюда, Идит, и докажи свою невиновность.

Она ахнула и быстро повернулась, ухватившись рукой за дверь, но он оказался проворнее и загородил ей дорогу. Она в страхе отпрыгнула от него, словно запачканная кошка, и кинулась в глубину комнаты, шаря глазами по сторонам в поисках оружия.

— Ох, нет, ох, прошу, не делай этого. Ты неправильно меня понял. Я могу…

Эйрик прервал начавшуюся у нее истерику тем, что поднял ее за талию и с громким сопением бросил спиной на постель. Затем нагнулся к ней и, когда ее руки стали царапать ему и без того раздраженную кожу, прижал ее тело коленями, не обращая внимания на расширенные оленьи глаза, а руки завел за голову, удерживая их одной рукой. Несмотря на страх, которому она пыталась не давать волю, ее подбородок вздернулся с вызовом, как у великомученицы.

Эйрик заколебался. Что, если она невинна?

— Скажи мне правду, жена: обманывала ли ты меня с тех пор, как мы подписали наш брачный кон тракт?

В напряженной тишине Идит на миг замерла и с чувством вины отвела глаза. Потом нерешительно заговорила:

— Тут есть одна небольшая вещь…

Поздно заговорила, на его взгляд. Ее смущенный вид говорил сам за себя.

Эйрик гневно фыркнул и прижал ее еще крепче.

— Ты, зверь, я никогда тебе этого не прощу. Хуже того, ты никогда не простишь себе сам, когда обнаружишь правду.

— Нет, я никогда не прощу себе, если не выясню наверняка, обманывала ли ты меня. — Ослепнув от ярости, Эйрик задрал до талии ее платье, обнажив длинные ноги.

И кровавую тряпку между ног.

Подняв глаза, он увидел безмолвные слезы оскорбления, льющиеся из ее закрытых глаз. Настойчивый голос внутри уговаривал его отпустить ее, удовлетвориться увиденным, однако бешенство уже овладело им. Кровь шумела в его ушах, он не помнил себя. Слишком долго он имел дело с коварством Стивена, чтобы удовлетвориться частичным доказательством. Даже кровавая тряпка могла оказаться тщательно продуманной хитростью.

Он грубо протянул руку и, оторвав испачканную тряпку от ее тела, бросил на пол. Затем быстро, не успела она понять, что он собирается делать, ногами развел ей ляжки и засунул в нее свой палец.

И тогда она завизжала, долго и пронзительно. Он не понял, от чего — от обиды или боли, поскольку ее вход был тугим даже для его пальца.

Понимание пришло к нему прежде, чем он вытащил палец и взглянул на кровавое доказательство. Она не носила ребенка Стивена.

Идит лежала оцепенев, изо всех сил стараясь сдержать бешеные рыдания, которые сотрясали ее худое тело. Безжизненные глаза уставились в потолок.

Эйрик в ужасе вскочил и направился к окну. И стал со злостью молотить кулаком о каменную стену, пока не разбил его в кровь.

Никогда, никогда еще в жизни он так не стыдился себя.