ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

С крайней осторожностью она подобралась ближе к Эйрику, который спал на спине, закинув руки за голову. Долго глядела, завороженная, как он мерно дышит сквозь приоткрытые губы, освещенный горящими свечами. Даже его дыхание было восхитительным, возбуждающим, призналась себе Идит, сокрушенно покачав головой.

Опершись на локоть, она изучала лицо мужа. Мелкие морщинки окружали уголки его глаз и краешки твердых губ. Они ей нравились. Да, нравились. Морщинки придавали его лицу неповторимую характерность.

Теперь, привыкнув к лицу Эйрика без усов, она решила, что и это ей нравится. Некоторые люди выглядят с усами лучше, потому что они скрывают безвольные, тонкие губы. У Эйрика губы были полными и чувственными, и уж определенно не безвольными. Сможет ли она до них дотронуться и не разбудить мужа? Ну, пожалуй, совсем слегка. Кончиком указательного пальца она обвела упругие края, и ей ужасно захотелось прижаться к ним своими губами. Не то чтобы ей хотелось поцеловать ублюдка, сказала она себе, просто интересно узнать, насколько они твердые.

С невольным восхищением Идит оценила и остальные части его тела, от слегка покрытой растительностью груди до больших, узких ступней. Это было тело воина, густо усеянное шрамами, прекрасно вылепленное, с мощными мускулами, мужественное. Очень приятное. Правда, этот противный чурбан наверняка сам это сознает. Вот почему он пользуется таким успехом у женщин, предположила она. Да еще его талант устраивать «экстаз».

Простое созерцание тела супруга вызвало у Идит бурление в крови, а ее руки и ноги налились свинцовой тяжестью. Она опустила глаза на свои груди, потом перевела взгляд на плоские соски Эйрика. Какие они разные и все-таки похожие. Идит нерешительно дотронулась до одного из сосков кончиком пальца. Прикосновения оказалось недостаточно. Замерев, чтобы убедиться, что он еще спит, она нагнулась и накрыла один из жестких бутонов своими влажными губами. Затем слегка пощекотала его кончиком языка. И немедленно отпрянула, когда ей показалось, что он застонал. Но нет, муж продолжал спокойно спать, хотя теперь губы его сомкнулись, а дышал он уже через нос.

Идит осторожно села, потом встала на колени. На теле Эйрика имелся некий орган, который она намеревалась разглядеть попристальней. Удостоверившись, что муж не проснулся, она наклонилась вперед и с любопытством поглядела на «него». Лежавший на мужских мешочках, вялый мужской орган определенно выглядел иначе, чем тогда, когда был возбужден.

Она прикоснулась к нему кончиками пальцев и сразу же отдернула назад руку, словно обожглась. И едва не захихикала вслух. На ощупь он был мягким и хлипким, словно гигантский червяк.

Осмелев, она протянула руку и осторожно обхватила его пальцами. «Ох, кожа неплотно прилегает… она сдвигается. Как странно!»

И вдруг «он» начал расти под ее пальцами. Идит ахнула и осторожно отпустила «его». Покосившись на лицо Эйрика, увидела, что тот продолжает спать здоровым сном. Видимо, выпил за обедом изрядное количество ее медовухи. И она снова обратила свое внимание на нижнюю часть его тела и увидела, что мужской орган продолжает расти, становится толще и длинней. Теперь кожа натянулась, словно мрамор, и заблестела. Прямо волшебство.

Ну, вообще-то не волшебство. Идит жила слишком много лет среди грубых мужчин, чтобы не слышать об «утренней тяге» и набухших от потребности отлить мужских органах. Видимо, «он» может расти по многим причинам, не только для совокупления.

Все эти дела с совокуплением были загадкой для Идит, удивительной загадкой, которую она еще не могла постичь. Даже при взгляде на тело Эйрика у нее возникало странное чувство, оно даже тревожило ее. Распутство. Ей хотелось ощупать все его тело, познать тайные места, которые приносят ему удовольствие.

И почему только он все разрушил своими глупыми правилами?

С глубоким вздохом сожаления Идит уже собралась лечь и попытаться заснуть, но взглянула в лицо Эйрика и увидела его глаза, широко открытые и уставившиеся на нее.

Их взгляды встретились на долгий, бесконечный миг. Он ничего не сказал, но его остекленевшие глаза и приоткрытые губы свидетельствовали о желании. И все-таки он не обнял ее, не стал просить ее любви. Тогда она вспомнила. Он сказал ей, что не станет этого делать.

— Я не хочу заниматься с тобой любовью, — опережая его, заявила она с вызовом, а потом спохватилась, что стоит перед ним на коленях голая. Она села и подтянула колени к груди, обхватив руками лодыжки.

Эйрик промолчал, но его неровное дыхание говорило само за себя.

Она покосилась на него:

— Мужчины так бахвалятся своим телом. Мне просто захотелось посмотреть, как оно устроено.

Он тихо и недоверчиво засмеялся.

— Нет, это правда. К тому же мужчины всегда принуждают женщин, навязывают им свои ласки, заставляют подчиняться. А мне хотелось поглядеть, как можно устроить все наоборот, чтобы самой взять все в свои руки.

— Так почему же ты теперь остановилась? — поинтересовался он хриплым голосом, словно ему было трудно говорить.

— Что?

— Любовь не может быть навязана, Идит. Но если ты думаешь, что тебе понравится держать в любви верх, пожалуйста… присаживайся, будь моей гостьей.

Она непонимающе посмотрела на него. Тогда он наклонился и приподнял ее над собой, так, чтобы колени обхватили его бедра. Не успела она ничего сказать, как он посадил ее на свое твердое орудие, которое наполнило ее, заставило все внутри расшириться, чтобы принять его целиком. И теперь уж Идит не стала бы протестовать, если бы даже речь шла о ее жизни…

Всегда чутко спавший, Эйрик слышал, как Идит передвинулась на его сторону кровати, но заставил себя дышать по-прежнему ровно и не открывать глаза.

Он мысленно считал до ста, изо всех сил стараясь не отзываться на легкие прикосновения жены. Спокойно, спокойно, говорил он себе, и был вынужден начинать счет трижды.

Когда Идит взяла его плоть в руку, Эйрик скрипнул зубами. И уж конечно, глаза его вылезали из орбит за закрытыми веками. Он заставил тело сохранять неподвижность, но у орудия любви собственный нрав.

Эйрик видел за свою жизнь столько женщин, что уже давно перестал вести им счет, но собственная жена постоянно ставила его в тупик. Вот и теперь она безропотно оседлала его, жаркое лоно ласково приняло его, роса страсти текла, будто теплый мед, однако бледно-фиалковые глаза расширялись от страха и смущения, а сама она боялась пошевелиться.

— Мне кажется, ты думаешь, что выиграл, — сказала она.

— Выиграл что? — спросил он сквозь стон, с трудом удерживая в своем теле бурлящее семя.

— Войну между нами. За власть надо мной.

— Идит, ты пришпилила меня к постели своей женской страстью. Мои кости тают при виде тебя. Если я не смогу к тебе прикасаться, пробовать тебя, то боюсь, что сойду с ума. А теперь скажи мне: кто из нас от кого зависит?

Она удовлетворенно улыбнулась. Кокетка! Потом сделалась более серьезной:

— Я не понимаю, что ты делаешь со мной. Ты пробудил во мне такую страсть, что у меня просто мысли путаются.

«Хорошо».

— Идит, иди сюда. — Он привлек ее к своей груди. — Поцелуй меня, Идит… ты слышишь меня, просто поцелуй, вот и все.

— Ха! Просто поцелуй! Я еще не настолько одурманена, что не чувствую горячей кочерги, дрожащей у меня внутри.

Воспользовавшись ослаблением ее враждебности, Эйрик осторожно двинул бедрами, ощущая ее влагу.

Она тихо застонала.

Он усмехнулся. «Лиха беда начало».

Схватив ее за талию, Эйрик медленно приподнял ее, потом опустил, показывая ей ритм.

— О.

Он вставил палец между их телами, играя им ритмичную мелодию.

— Я… не… хочу… этого, — проскрипела она, но раздвинула ноги пошире, чтобы ему было удобней.

Он убрал руки и заставил себя прижать их к бокам.

— Тогда слезай с меня. Я не собираюсь принуждать тебя, — напомнил он.

— Если я соглашаюсь в этот раз, не думай, что так будет и впредь. Лишь один этот раз. Не больше.

«Один раз! Ха! Ну, каждый раз по разу, возможно. Один раз в час. Один раз в час, каждый час, пока я не смогу насытиться тобой».

— Как скажешь, Идит, — кротко сказал он, улыбаясь про себя.

Она, сдаваясь, наклонила голову.

А он смиренно позволил ей делать с ним то, что ей нравится.

Идит оказалась способной ученицей, да и сама кое-чему научила его. Овладев ритмом, она отдалась ему с бешеным самозабвением. Ее жадность приводила его в невероятный восторг. Отсутствие запретов было просто восхитительным. И Эйрик почувствовал себя обласканным богами.

Когда он лежал под ней, обессиленный и необыкновенно довольный, Идит нежно спросила, покусывая его за ухо:

— Я тебе не сделала больно?

И Эйрик рассмеялся, и смеялся, смеялся… пока Идит не укусила его за плечо. Что навело его на мысль о других вещах, которые она могла сделать своим ртом.

Обнявшись, они наконец-то заснули. Среди ночи Эйрик еще раз потревожил жену. На этот раз они любили друг друга медленно, нежно, с ласковыми словами. Не спеша взобрались они на вершину страсти, блаженно предвкушая сладкую муку, Затем оба рухнули в пучину жарких конвульсий.

В конце он торжествующе воскликнул:

— Ты моя!

И разумеется, Идит не согласилась с ним, заявив:

— Нет, это ты мой.

Эйрик проснулся еще до рассвета с улыбкой на лице. Он взглянул на женщину, спавшую в его объятиях, прильнувшую к его теплому телу. Он нежно поцеловал шелковистые волосы и подумал о том, не возбудить ли ее, поцеловав «другие» волосы. Это было лакомство, с которым он еще не познакомил свою новую жену. Нет, подождет, когда она проснется, чтобы увидеть ее реакцию на такое восхитительно бесстыдное упражнение. К тому же его донимал другой голод. Эйрик решил спуститься на кухню и принести еды себе и жене. Тогда они поговорят. Нет, поправил он себя с улыбкой. Они снова займутся любовью, а потом поговорят и придут к согласию.

Он натянул штаны и отправился по темным, тихим залам. Войдя на кухню, зажег стенной факел, не обращая внимания на громкий храп Берты, доносившийся с подстилки в углу. Положил на деревянную доску хлеба, твердого сыра и несколько ломтей холодной оленины и налил большой кубок медовухи. После чего направился по коридору к большому залу.

— Так, значит, твоя новая жена не удовлетворяет всего твоего голода, брат?

Эйрик вздрогнул и едва не уронил доску.

— Проклятье, Тайкир, что ты тут делаешь, шастаешь по темным залам? Я-то думал, что ты уже давным-давно находишься при дворе у Хаакона.

— Я задержался в Йорке, — сказал Тайкир и поднял кверху руку, зажигая факел в стене. — Я прибыл к тебе со срочными вестями из дома Раин, приюта в Йорке.

— От Раин? Ох, нет, только не Эмма! Здорова моя дочь? Что-нибудь случилось?

Тайкир кивнул:

— Большие неприятности. В приюте распространилась болезнь — возможно, это проклятая оспа. Раин и Селик отправили Эмму и других детей в дом Гайды и ждут твоего слова.

— А Эмма тоже больна… оспой? — спросил Эйрик, содрогнувшись от страха.

— Нет. Во всяком случае, пока нет. Не знаю, захочешь ли ты, чтобы она приехала сюда, в Равеншир. Прежде ты не выражал желания, чтобы тут жили дети. Однако, брат мой, нехорошо оставлять ее в доме у Гайды, ведь она всегда была добрым другом нашей семьи. Поскорей отправляйся к ней.

— Да. Гайда, вероятно, страшно устала с детьми. А мне что, надо привезти всех этих сирот сюда?

— Нет, ты не можешь этого сделать, — торопливо сказал Тайкир, — раз над тобой нависла угроза нападения Стивена. И еще вот что, Эйрик. Раин говорит, что к Эмме начинает возвращаться голос и память. И ей может быть очень тяжело, когда она вспомнит, что случилось с ней и матерью.

Эйрик тяжело вздохнул:

— Ты вернешься со мной в Йорк, Тайкир?

— Да. Пойду приготовлю лошадей. Мы можем отправиться через час?

— Да.

Эйрик вернулся на кухню, разбудил Берту, отдал необходимые распоряжения и сказал, что сам он вернется скорее всего к ночи. Затем поднялся в спальню, где Идит по-прежнему крепко спала. Положил доску на стол и не спеша оделся.

Ему хотелось разбудить жену и поговорить с ней про дочь и про свои заботы. Но он знал, что Идит захочет отправиться вместе с ним либо покинуть спальню в его отсутствие. Им необходимо поговорить, прежде чем он позволит ей это, а времени не было. И он нежно поцеловал ее в губы и запер за собой дверь спальни.

В то утро Идит проснулась поздно, лениво потянулась. Ее не удивило, что Эйрик уже встал. По лучам солнца, пробивающимся в узкие окна, видно было, что час уже не самый ранний. Милостивый Боже, она не спала так долго с самого детства, подумала Идит, широко зевая.

Она натянула на себя сетку для пчел, недовольно поморщившись. Ладно, очень скоро она раздобудет себе другую одежду, вот только позавтракает. Потом заметила на столе доску с едой и улыбнулась предупредительности Эйрика.

Поев и освежив в памяти чудесные события прошедшей ночи, когда она лежала в объятиях Эйрика, Идит направилась к двери, надеясь незаметно проскользнуть в соседнюю комнату и забрать одежду. Дверь не открывалась. Она снова повернула ручку. Все напрасно.

Рассудок ее отказывался понимать очевидное. Этот ублюдок запер ее в спальне.

Она убьет его. Задушит этой проклятой сеткой. Ох, какое унижение! После того как она вечером добровольно «сдалась» супругу, он все-таки не отказался от своих мерзких правил.

Она стала барабанить в дверь и пронзительно кричать. Дверь наконец открылась, за ней подбоченясь стояла Берта. А за ее спиной страж, преграждая Идит дорогу.

Идит поскорей спряталась за дверь, не желая показываться в своем жалком одеянии.

— Где… мой… муж? — набросилась она на вошедшую Берту, произнося слова с расстановкой. Ее голос дрожал от ярости.

— Он поехал в Йорк, — сообщила ей кухарка.

— В Йорк? — Идит этого не ожидала. — Зачем?

Берта пожала плечами:

— Откуда мне знать? Сказал, что вернется к ночи и чтобы ты сидела взаперти в спальне, пока он не поговорит с тобой. Сказал, что тебе не мешает немного отдохнуть. — При этих словах Берта усмехнулась.

— Скажи мне, что тебе известно, почему Эйрик так спешно поехал в Йорк, — строгим голосом приказала Идит.

— Я уже сказала тебе, что ничего не знаю про его намерения. — Но тут глаза ее расширились от внезапной догадки, и она ханжески опустила голову.

— Что? О чем ты подумала?

— Ну, — нерешительно сказала Берта, — его любовница Аза живет там. Может, ему вдруг захотелось навестить ее.

Словно ледяную воду плеснули Идит в лицо; внезапная и ужасная новость сокрушила ее. Она задрожала от злости.

Закрыв дверь за Бертой и стражем, она равнодушно услышала, как ключ повернулся в замке. На нее нахлынула черная тоска.

«Предательство! Снова! И когда я только научусь уму-разуму? Сначала он набрасывает на меня сети своих развратных чар. Потом отпихивает в сторону, как вчерашнюю кашу. И как мне перенести эту боль? И, что самое важное, как мне сбежать отсюда?»

Она знала, что уже полдень, поскольку одна из драгоценных 24-часовых свечей, которые Эйрик зажег накануне вечером, все еще расточительно горела.

Она рыдала.

Она ругала себя за то, что оказалась такой дурой.

Она приходила в отчаяние оттого, что больше не надеялась излечить свое разбитое сердце.

Она начинала любить Эйрика.

«Чурбан!»

Она начинала ненавидеть Эйрика.

«Чурбан!»

Она плакала из-за таких противоречивых чувств. Дергала себя за волосы, только бы отогнать мысли о том, какую замечательную жизнь представляла себе еще совсем недавно. Мимолетный образ счастья порадовал ее на один миг и исчез.

Потом Идит рассердилась.

Она обзывала Эйрика всеми гадкими именами, какие только могла придумать, а потом слушала, как Абдул повторяет каждое ее слово с возмутительной точностью.

Она швырнула об стену доску с остатками еды. Затем, обнаружив, что швырнуть больше нечего, разодрала матрас и разбросала солому по всей комнате.

Через несколько часов, успокоившись, она стала прежней Идит. Холодной. Рассудительной. Немножко поумневшей. И готовой убить.

Когда вечерние тени заплясали в стрельчатых окнах, она рухнула на остатки постели с охапкой соломы. И начала обдумывать свое положение.

«Вот опять я польстилась на нежные слова обманщика. Это просто означает, что я слабей, чем думала. Но теперь, зная о своей слабости, я должна укрепить свою оборону. Как мне это сделать? Хмммм. Мне придется уйти — по крайней мере на время — от Эйрика и его соблазнительных речей… языка… губ… и рук… и… о Господи!

Может, мне вернуться в Соколиное Гнездо? Это будет вполне безопасно, если я возьму с собой достаточно воинов. Затем, когда стану сильней, когда мои кости не будут размягчаться от одного его взгляда, а сердце выскакивать из груди от мимолетного прикосновения, тогда я смогу поговорить с Эйриком о новых условиях нашего брака, который пока что еще нельзя назвать настоящим. Первое: мне надо сбежать из тюрьмы, устроенной мне Эйриком. Но, Святая Мария, как же мне сбежать от собственного разбитого сердца и его боли?»

С новой решимостью она подобрала одну из тяжелых боковых опор, которые оторвала от кровати Эйрика, пока бушевала, и направилась к двери.

— Брайен… Брайен, ты там? — ласково окликнула она.

— Да, госпожа, — нехотя отозвался страж. — Ты подняла письмо, которое я подсунул тебе под дверь? Ты устроила такой шум, что я не уверен, расслышала ли ты мои слова.

— Письмо? Какое письмо? — Идит опустила глаза и увидела на полу кусок пергамента, наполовину закрытый тростниковой подстилкой. Распечатав его, она прочитала письмо, присланное ей Эйриком из Йорка.

Идит прислонилась спиной к двери, закрыв глаза от жестокой боли, сжимавшей ее сердце. «Прелестную девочку! Очарует!» Этот ублюдок даже не скрывает своей измены. Ей не хватало воздуха, она задыхалась, смяв в руке письмо, и слезы снова полились из ее глаз.

Верить ему? Как это возможно? Ему хотелось предаваться разврату с любовницей, а в то же самое время знать, что в Равешнире его ждет покорная жена. И даже хуже того, он собирается привезти свою подружку в Равеншир.

И как он смеет называть ее «дорогая», обманув так? Она вытерла глаза тыльной стороной ладони и подумала, затаив дыхание, о том, какие любовные уловки он использовал с Азой.

Исполнившись решимости, Идит крикнула через закрытую дверь:

— Брайен, пришли сюда Берту с метлой и тряпками. Надо слегка прибраться в спальне.

Он что-то пробормотал, но потом затопал прочь.

— Идет беда, — пропищал Абдул, и Идит злобно стрельнула в него взглядом. Попугай поднял свой надменный клюв, не обращая внимания на гневное предупреждение. — Идет большая беда.

Идит с угрозой прищурила глаза. Она что-нибудь сделает с грубой, слишком прозорливой птицей. Но не теперь.

Топнув от нетерпения ногой, Идит стала прохаживаться по спальне в ожидании Берты. Очень скоро ключ повернулся в замке. Берта открыла дверь и ввалилась своим широким корпусом, таща с собой принадлежности для уборки. Дверь с громким стуком захлопнулась за ней.

Рот у Берты открылся от изумления, а глаза стали большими, как у коровы, когда она повернулась и увидела обнаженное тело Идит, прикрытое прозрачной тканью.

— Ох, Господи! Подожди, вот все остальные внизу услышат, что хозяин сделал с тобой! Подлый дьявол! Не только запер свою высокородную леди в спальне для своих удовольствий, но и одел ее, как рабыню из гарема. — Она разразилась громовым хохотом. — Конечно, — еле выговорила она, — если бы твои груди тряслись посильнее, а тело было не таким худым, он, возможно, и остался бы дома с тобой, не поехал бы к любовнице. Могу поклясться, что у той-то груди трясутся, как сладкий заварной крем. — И Берта, взяв метлу, с ухмылкой нагнулась.

И тогда Идит без сожаления вытащила из-за спины доску и ударила болтливую бабу по голове. Удар был достаточно мягким и не причинил ей особого вреда, но все же настолько сильным, что толстуха скользнула на пол в мертвом обмороке.

Посапывая от напряжения, Идит сумела оттащить огромную тушу Берты в угол, где быстро сняла с нее линялое платье. Сняв с себя позорную пчелиную сетку, она разорвала ее на полосы, связала повариху по рукам и ногам и заткнула ей рот. Затем торопливо натянула ее платье на себя, не желая, чтобы слуги увидели ее голой.

Затем она заманила в комнату и Брайена, попросив его помочь Берте передвинуть комод. И его ждала та же участь, что и Берту.

— Большая, большая беда, — заявил Абдул.

Идит повернулась к надоедливой птице:

— А что ты скажешь про кошек, мой пернатый друг? Кажется, я видела огромного крысолова в конюшне, он очень любит вкусные крылышки и крошечные языки.

Абдул, вероятно, знал, когда заткнуть свой клюв.

Удовлетворенная пока что своими усилиями, Идит потерла руки, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

На следующий вечер Эйрик и его усталый оруженосец въезжали во двор Равеншира. Эмма спала крепким сном, прильнув к нему. И вообще она не отпускала его от себя с тех пор, как увидела в доме Гайды, и хныкала то «папа», то «домой» — два новых слова, которые она произнесла за последние три года. Добрый знак, предположил он.

К счастью, приют поразила не оспа, а менее страшная болезнь. Эйрик помог Селику и Раин перевезти детей снова в их дом за городом, а затем отправился с дочкой домой.

Вилфрид подошел к нему и неуверенно пробормотал:

— Милорд, я хочу сказать…

— Тише, — предостерег его Эйрик, приложив палец к губам, и осторожно слез с коня. Ему не хотелось, чтобы Эмма проснулась в незнакомой обстановке, пока он еще не предупредил Идит. Он жадно поглядел на дворец и стал торопливо подниматься по ступенькам с Эммой на руках.

— Пожалуйста, милорд, я должен сообщить…

— Потом, Вилфрид, дай мне сначала уложить ребенка в постель. И повидаться с женой. Моей женой! — Эйрик тревожился из-за дочки и хотел спросить совета у Идит. Кроме того, в последние два дня он много думал об Идит и их зарождающихся отношениях. Ему надо было сказать ей так много, и, что самое главное, он ужасно скучал по жене, гораздо больше, чем ожидал.

Он слишком не доверял женщинам, чтобы назвать эти новые чувства любовью, но начинал относиться к своей новой жене очень серьезно. Может, со временем…

Уложив дочку в постель в гостевой комнате на втором этаже, Эйрик прошел в свою спальню, расположенную рядом.

— Идит, — тихо окликнул он, отперев дверь. Она, вероятно, спала, поскольку уже стемнело.

Ответа не было, а в спальне было темней, чем в преисподней. Взяв в коридоре факел, он вошел снова.

Там царил разгром. Пол был усеян остатками еды, содержимым матраса, разбитыми горшками и кусками его разломанной кровати.

А жены не было.

— ИДИТ!

Его рев можно было услышать даже во дворе. И Эмма громко заплакала от страха.

Абдул начал скрипеть:

— Большая беда, большая беда, большая беда. Авк. О Господи. Большая беда, большая беда…

Эйрик выругался и отправился к дочке. Успокоив ее и подождав, пока она снова заснула, он спустился к Вилфриду, который накачивался для храбрости медовой брагой в большом зале.

— Ну? — ледяным тоном справился хозяин.

— Она отправилась назад в Соколиное Гнездо и взяла с собой сына. — Вилфрид выпалил все на одном дыхании, словно загодя заучил эти слова.

— А как ей удалось сбежать из запертой спальни? Или она выпорхнула из окна?

Вилфрид простонал и уронил голову на руки:

— Нет, она проломила черепа Берте и Брайену.

Глаза Эйрика расширились от удивления.

— Что она сделала? Впрочем, неважно. Не думаю, что мне хочется это знать… прямо сейчас. А где был ты, когда она разбивала им головы?

— Я патрулировал вместе со стражей возле Питшира. Там видели каких-то странных людей. — Когда Эйрик вопросительно поднял брови, Вилфрид покачал головой. — Они уехали к тому времени, когда мы появились.

— А Идит рискнула своей жизнью и жизнью Джона, чтобы покинуть Равеншир? Почему?

— Ну, она распорядилась, чтобы ее сопровождала группа воинов. Так что, надо отдать справедливость, она приняла меры предосторожности против Грейвли. А почему уехала… ну, Берта проговорилась, что она намекнула хозяйке…

— Ну? — нетерпеливо спросил он.

— … что ты отправился в Йорк к Азе.

— Проклятье! И почему Идит в это поверила?

Вилфрид пожал плечами:

— Кто поймет, что у бабы в голове? Но ведь ты уехал, ничего не объяснив Берте, и меня рядом тоже не было, а потом ты ведь поспешил в Йорк, а Аза живет там, и…

— Я думал, что сказал Берте… хмммм… может, в спешке и забыл… — Он замолчал и, погладив верхнюю губу в раздумье, решил, что действительно не сообщил Берте причину поспешного отъезда в Йорк. — И все-таки Идит нельзя было уезжать из Равеншира вопреки моему приказу.

— Это точно, — согласился Вилфрид и для вящей убедительности ударил кубком по столу.

— А ты ее снова запрешь в спальне без всякой одежды, кроме гаремной прозрачной накидки, чтобы прикрыть ее голый зад? — с надеждой поинтересовалась Берта за его спиной.

Эйрик едва не свалился со стула от неожиданности, заслышав над ухом пронзительный голос поварихи.

— Святые мощи, Берта! Как это ты подобралась ко мне незаметно и без предупреждения?

— Ты хочешь сказать, вроде твоей подлой жены с тяжелой рукой? Видел, что она мне сделала? Видел?

Голова Берты была обмотана огромным куском холста, настолько широким, что хватило бы перевязать слона, которого Эйрик как-то раз видел в своих странствиях.

— Боже! Я всего-то и сделала, что посмеялась над ее нарядом! — объяснила Берта.

Эйрик зарычал на беспардонную повариху:

— Берта, ты должна знать свое место и не смеяться над своей хозяйкой.

— Ну, я думала, что леди пригодятся кое-какие полезные советы. Это же надо, раскроить мне череп просто из-за моего замечания о том, что ее груди не трясутся, как подобает женщине, даже в таком неприличном наряде.

— Трясутся? — в один голос воскликнули Эйрик и Вилфрид.

— Да, трясутся. Мужчины любят, когда сиськи немного трясутся, — сообщила она им с умудренным видом. — И я не раз говорила об этом твоей леди супруге.

Вилфрид вытаращил глаза на Эйрика, и оба осклабились.

Выслушав и другие сетованья Берты, Эйрик отправил ее убирать спальню:

— И перестань болтать направо и налево про наряд Идит. Ей это не понравится.

— Ха! Об этом уже все и так знают. Теперь мы все ждем твоего следующего шага. Я думаю, ты посадишь ее в клетку и выставишь на стену.

Эйрик не стал обращать внимания на неуместный совет Берты и повернулся к Вилфриду, посерьезнев:

— Я не могу оставить Эмму. Она начинает кричать по малейшему поводу, потому что к ней понемножку возвращаются воспоминания о смерти ее матери. Возьми двадцать человек и отправляйся за Идит.

— Сейчас?

— Да. Я хочу, чтобы она вернулась этой же ночью, даже если тебе придется привязать ее к лошади.

Вилфрид нехотя поднялся, явно не обрадованный поручением.

— Что я скажу ей?

— Ничего, скажи только, что муж требует ее возвращения. Я ей потом все объясню.

— Мне, конечно же, придется связать ее и засунуть в рот кляп, — пробормотал Вилфрид, отправляясь выполнять поручение хозяина. — А она спустит с меня потом шкуру тем или иным способом, когда получит такую возможность. Не сомневаюсь, что пошлет меня чистить уборные. Снова.

Идит и впрямь была связана и прикручена веревкой к седлу, когда они прибыли на рассвете в Равеншир. Когда Вилфрид стал освобождать ее, она смерила его ледяным взором. С ним она разберется позже. Но первым делом ей надо убить одного негодяя. С черными волосами и голубыми глазами. А того не было видно нигде.

И без того плохо, что Эйрик потребовал такого спешного ее возвращения, да еще не удосужился приехать за ней самолично. Явно он считал ее своей собственностью, вещью, подумала Идит, изо всех сил стараясь подавить стон отчаянья. Она должна сохранять в себе злость, не позволять этому противному чурбану заметить, насколько он обидел ее своим предательством и грубым обращением.

Идит шагала вверх по ступенькам, когда утреннее солнце поднималось над горизонтом, окрасив небо в яркий пурпур. Слуги собрались, чтобы поглядеть на ее восхождение, глаза их широко раскрылись от любопытства, многие хихикали. Она слышала, как некоторые упоминали про вуаль и тряску, и понимала, что язык Берты поработал как всегда.

Она вошла без стука в спальню Эйрика. Пустая комната была прибрана, на починенной кровати красовался свеженабитый матрас и покрывало. Все сгоревшие свечи были удалены, а на их место вставлены в подсвечники новые, еще не зажигавшиеся. Ну, ей придется кое-кому сказать, чтобы не тратили ее с трудом изготавливаемый товар.

Резко повернувшись, Идит уже собиралась отправиться вниз и поискать там своего ненавистного мужа, когда услышала тихое мяуканье, словно раненой кошки. Казалось, оно доносится из гостевой комнаты. Идит вернулась назад, положила руку на дверь и осторожно ее открыла.

Эйрик сидел на стуле с высокой спинкой и укачивал прекрасного золотоволосого ребенка, который тихо рыдал, почти уснув, прижавшись к его груди. Ее коварный, противный чурбан муж нежно ворковал:

— Тише, сладкая Эмма. Никто теперь тебя не обидит. Тише. Спи.

И тут Идит поняла, что «прелестная девочка», о которой Эйрик писал в своем письме, и есть его драгоценная маленькая дочка. В ужасе от своей ошибки Идит прижала ко рту ладонь.

Эйрик поднял глаза и уставился на нее неподвижным взглядом. И Идит поняла, что ей придется заплатить за все.

Молча, не говоря ни слова, Идит прикрыла за собой дверь и вернулась в спальню Эйрика. Села на край кровати и стала ожидать наказания, которое казалось ей неизбежным. Слишком часто она бросала вызов его достоинству.

Через некоторое время Эйрик вошел в спальню, закрыл и запер за собой дверь, потом небрежно прислонился к ней спиной, не спуская глаз с Идит. Его бесстрастное лицо не выдавало ни его чувств, ни намерений. Но Идит знала, что он зол. Очень зол.

В наступившей тишине Абдул решил сказать мудрое слово:

— Похотливый чурбан. Авк. Соблазнитель невинных дев. Авк. Предательский дьявол. Авк. Слабовольный сын Сатаны. Авк. Лжец с шелковыми речами. Авк. — Все это он преподнес, превосходно подражая голосу Идит.

Она застонала.

— Огромный кот. Огромный кот. Авк. Скоро придет. Скоро придет. Авк. Мертвая птичка. Мертвая птичка. Авк. Авк. Авк.

Лицо у Эйрика оставалось неподвижным.

— Эйрик, позволь мне объяснить…

— Да, это будет началом, — произнес он с каменным видом и отошел от двери. Налил два кубка вина и протянул один ей. Несмотря на ранний час, Идит не отказалась, чувствуя, как все пересохло в глотке.

Он оперся плечом о стену и ждал, крутя в пальцах ножку кубка со зловещей небрежностью.

Идит допила вино тремя торопливыми глотками, затем поставила кубок на пол у своих ног.

— Я была сердита, что ты запер меня в комнате после…

Она сглотнула. Он ждал.

— … после того как мы занимались любовью, — протянула она слабым голосом.

— Так ты думала, что раз соблазнила меня в ту ночь, то этим купила себе свободу?

Идит с негодованием ответила:

— Я не соблазняла тебя. Я хочу сказать… ох, какая разница! — Она пожала плечами. — Кто начал — не суть дела. Я пытаюсь объяснить, почему я сбежала из этой комнаты…

— … и проломила черепа двум моим верным слугам, — ледяным тоном продолжил он, — оставив их лежать замертво.

— Этого не было! Я слегка ударила по их деревянным башкам, и они оба это знают. А если говорят другое, то врут.

— Так продолжай свою историю. Ты разозлилась… и что?

— Я разозлилась, что ты запер меня, и тогда Берта сказала, что, может… может…

— Почему ты так нерешительно говоришь, жена? Это тебе не свойственно. Говори в своей обычной, язвительной манере и обвиняй меня в грехах. Поскольку я могу обвинить и тебя.

Она вызывающе усмехнулась в ответ на его строгий тон:

— Я думала, что ты предаешься блуду с любовницей.

— Но, Идит, — сказал он с насмешливым участием, садясь рядом с ней с хищным видом, — ты сама не раз мне заявляла, чтобы я убирался со своей похотью в Йорк к любовнице. Или теперь тебе вдруг стало не безразлично, что я занимаюсь любовью с другими женщинами?

Она закрыла глаза, борясь со слезами, которые неожиданно и жарко начали выступать на глазах, и сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. «Святая Мария, — взмолилась она, — не дай мне разрыдаться прямо сейчас». Огромный ком в горле мешал ей говорить.

Кончиком пальца Эйрик обвел края ее дрожащих губ и поймал крупную слезу, скатившуюся из глаза. Потом другую.

— Так что? Тебе не безразлично, если я провожу время с другой женщиной? — пробормотал он.

Почему его голос звучит мягко, от нежности или подавленного гнева? — подумала Идит. Она открыла глаза и кивнула.

— Ну?

— Я не знаю, — неуверенным голосом сказала она, в отчаянии ломая руки. — Мне хотелось бы знать. Я ненавижу эту слабость, которая делает меня плаксивой.

— Я действительно видел Азу, когда был в Йорке, — без всякого стыда признался Эйрик, накрывая ее руку своей и крепко прижимая.

Она застыла от его слов и стала вырываться.

— Ты заставил тут меня мямлить оправдания, хотя сам был виновен все время. Ох, какой ублюдок! — взорвалась она, пытаясь ударить его свободной рукой.

Эйрик взял обе ее руки в свои и заставил повернуться к себе. Его разрывали противоречивые чувства.

Ему хотелось вытрясти из нее дух вон за своеволие. И в то же время хотелось бесконечно целовать, забыв в ее объятиях про все неприятности, которые омрачали их жизнь.

— А ты не желаешь узнать, почему я встречался с Азой? Не желаешь услышать, с каким важным известием я к ней приезжал?

— Нет, — упрямо ответила она.

Он вдруг уронил руки:

— Что ж, ладно. Я и сам не хочу говорить. Ты не заслуживаешь объяснений.

— Я не заслуживаю! Почему ты…

Эйрик рывком вскочил с кровати и стал расхаживать взад и вперед. Он должен держаться на расстоянии от этой гадкой бабы. Ее близость обезоруживает его, сладкая родинка над сочной губой дразнит, запах лавандового мыла манит к себе.

— Я все еще сердит на тебя, Идит. — «Несмотря на некоторую часть моего тела, которая уже забыла почему».

— Ну, я тоже все еще сердита на тебя.

— О? — «Может, ты посидишь у меня на коленях и снова возьмешь надо мной верх, Идит?»

— Ты посадил меня в тюрьму.

— По важной причине. — «Возможно язык, который ругается на меня так часто, сможет найти себе лучшее применение. Как насчет…»

— Не представляю себе, по какой такой причине можно посадить жену в тюрьму, особенно после… ну ты знаешь.

Он с трудом подавил усмешку. «Да, знаю». Она заметила это, и ее лицо внезапно вспыхнуло. Видимо, ее воображение нарисовало те же сладострастные картинки, что и его. Затем настроение его переменилось, когда он вспомнил, что она сделала. И он решил положить конец их жестким взаимным обвинениям.

— Стивен намеревается похитить тебя и держать как выкуп в обмен на сына, — без обиняков объявил он. — А уж как он намерен тебя развлекать, пока ты будешь находиться под его попечением, и повторить невозможно.

— Откуда ты знаешь? — ахнула Идит.

— Батрак слышал, как он хвастался об этом в тот раз, когда убили скот.

Когда смысл его слов начал просачиваться в затуманенное сознание Идит, она потрясение выдернула руки из его ладоней и уперлась ему в грудь.

— Ты твердолобый, слабоумный кретин… ох, просто слов не могу найти, как тебя назвать! Ты предпочел запереть меня, не мог поговорить со мной разумно!

Эйрик не пошевелился и никак не ответил на ее слова, и тогда она замахнулась, чтобы ударить его. Однако он поймал оба ее запястья и крепко сжал.

— Ты была заперта, если можно назвать это так, ради твоей собственной безопасности.

— Ух! Как ты смел запирать меня, будто слабоумную девицу, вместо того чтобы сказать мне правду?

— Я знал, что ты меня не послушаешься и не останешься в стенах крепости. И твой отъезд в Соколиное Гнездо из-за какого-то пустячного повода доказал мою правоту.

— Пустячный повод? Я бы не сказала, что супружескую неверность можно назвать пустяком.

Он пожал плечами и был доволен, увидев, что ее лицо стало буквально пунцовым от злости из-за его якобы бессовестного поведения.

— Как вел бы себя ты, если бы твоя жена… если бы я… отправилась на свидание с другим? Да еще заперла бы тебя в спальне, чтобы ты дожидался, когда я соизволю вернуться?

Он и не старался скрыть ухмылку:

— Что ж, это открывает кое-какие интересные возможности.

Его большие пальцы чертили чувственные круги на ее нежной коже с внутренней стороны запястий. Он ощущал, как предательски участился ее пульс под его пальцами, пока он говорил. И краска, залившая ей лицо, была, несомненно, вызвана его близостью, а не ее продолжавшимся гневом. Он привлек ее к своей груди и обхватил руками за талию.

Она попыталась отвернуть от него свое выразительное лицо, однако он схватил ее рукой за подбородок и повернул к себе.

— Ты не должен принимать решения за меня, — слабо протестовала она. — Я не ребенок. А также не из тех жен, которым нельзя доверять.

— А ты не должна пренебрегать решениями, которые я принимаю, — возразил он. — Как будто я сам не способен управлять своими землями или заботиться о своих подданных.

Взгляды их скрестились.

— Ты должна быть наказана.

Она надменно вздернула подбородок:

— Я не собираюсь больше ходить ради твоего удовольствия в той прозрачной сетке.

— Это не было наказанием, — усмехнулся он.

— Для меня было. Ты уже выставил меня на посмешище перед слугами. И сейчас собираешься снова запереть меня в спальне?

— Нет, разве что вместе с собой, — ласково и многообещающе заверил он. И после этих слов почувствовал прилив крови в чреслах. — И впрямь, неплохое будет наказание. Вот видишь, Идит, я иногда слушаюсь твоих советов.

— Я вовсе не давала тебе совет запирать нас вдвоем в спальне, — с негодованием заявила она.

Он тихо засмеялся:

— Но ты должна согласиться, что это открывает определенные возможности. Хмммм. Надо это обдумать.

— Мне нужно приглядеть за пчелами, а Берта наверняка устроила на кухне в мое отсутствие свинарник, и…

— Я не говорю, что мы займемся этим немедленно. Ай-ай. Не надо так надрываться. Я понимаю, ты хочешь отвлечься от искушения, которое тебя гложет, но…

— Надрываться? Какая глупость! И что за искушение?

Он широко ухмыльнулся.

Идит озадаченно глядела на улыбку Эйрика, которая не смягчала его сердитых глаз. Потом ее губы пораженно разжались, а лицо залило от догадки жаркой краской.

— Ох… ладно. Я вижу, что ты меня просто дразнишь, говоря о наказании.

— Нет, отнюдь. Ты заплатишь, и заплатишь как следует, на моих условиях, Идит. Но сейчас мне требуется твоя помощь с Эммой. Если я запру дверь этой спальни — а я решил, что это создает хорошие возможности для твоего «наказания», — я решу этот вопрос на много дней, и тогда пусть уж меня не беспокоит никто, даже моя бедная дочка. Но сейчас она нуждается в заботе.

«Много дней! — восхитительные мурашки поползли по Идит. — Что могут делать вместе два человека много дней?» Но затем до ее сознания дошли и его другие слова.

— А что с Эммой? — спросила она.

Он начал ей рассказывать про немоту своей шестилетней дочки, наступившей после пожара, унесшего три года назад жизнь ее матери.

— Ее память начала возвращаться. Несомненно, это было вызвано эпидемией в приюте, когда сжигали зараженную одежду и белье. Она даже начала говорить кое-какие слова. Вот только кричит и плачет непрерывно день и ночь.

Идит забыла про собственные беды и про гнев Эйрика.

— Скажи, чем я могу помочь.

Когда Эйрик изложил свою просьбу, она кивнула и пошла вместе с ним к двери. Перед тем как войти к Эмме, он обернулся и сказал:

— У нас с тобой много незаконченных дел, жена. Не думаю, что я что-то забуду. У меня долгая, очень долгая память, а список твоих провинностей растет с каждым днем.